"Маленькая торговка прозой" - читать интересную книгу автора (Пеннак Даниэль)2– Это уже ваше третье заявление об уходе только за последний месяц, Малоссен, мне все-таки придется потратить пять минут, чтобы привести вас в чувство, но ни минуты больше. – Ни секунды, Ваше Величество, я увольняюсь, и это не обсуждается. Я уже держался за ручку двери. – Никто не собирается обсуждать. Но я бы хотела узнать причину. – Никаких объяснений; мне надоело, этого достаточно. – В прошлый раз вам тоже надоело, и в позапрошлый, вам хронически надоедает, Малоссен, это у вас врожденное. Она не просто сидела в своем кресле, она в него вросла. Такое тщедушное тельце – мне все время казалось, что она сейчас провалится за подушки. Сидящая на шее, как на острие кола, несоразмерно большая по сравнению с телом голова спокойно покачивалась, как у черепахи за задним стеклом автомобиля. – Вы вернули бедняге его рукопись, даже не прочитав, а мне пришлось расплачиваться. – Да, я знаю, Макон меня предупредила. Она так разнервничалась, бедняжка. Фокус с перевернутыми страницами? Ее все это явно забавляло. Я всегда попадался в этих играх в объяснялки. – Верно, хорошо еще, что все здание не спалил. – Ну что ж, нужно будет выгнать Макон, это ее работа – правильно складывать страницы. Я вычту с нее за убытки. Тоненькие ручки и маленькие, точно игрушечные, пальчики; как у пупса – резиновые кулачки на шарнирах. Может быть, это меня довело. Мне они так надоели, эти резиновые ладошки! У Малыша, и у Верден, конечно же, тоже (Верден – младшенькая, поскребыш). Да и у Клары, если приглядеться, у Клары, которая завтра выходит замуж, тоже кукольные ладошки. – Выгнать Макон? Это все, что вы можете сказать? Вы уже уволили сегодня шестерых наборщиков – вам этого мало? – Слушайте, Малоссен... Спокойствие человека, который не собирается ничего объяснять. – Слушайте внимательно: ваши печатники не только опоздали на шесть дней, они к тому же захотели меня прокатить. Полюбуйтесь-ка! Чем это пахнет? Не предупредив об опасности, она сунула альбом мне под нос: подарочный вариант, «Ян Вермер»[6], лучше, чем в оригинале, заплатить бешеные деньги и поставить на полку, в библиотеку какого-нибудь респектабельного буржуа – дантиста-хирурга. – Мило. – Вас не просят посмотреть, Малоссен, вас просят понюхать. Что вы чувствуете? Обыкновенный новый переплет, с пылу с жару из типографии. – Клей и свежая краска. – Свежая, как же; но какая именно? – Что, простите? – Какая именно краска? – Прекратите этот балаган, Ваше Величество, откуда мне знать? – «Венель 63», любезный. Через семь-восемь лет от шрифта пойдут рыжие круги и альбом можно будет сдать в макулатуру. Эта дрянь – химически нестойкая. Должно быть, завалялась на складе и они решили подсунуть ее нам. Скажите лучше, как вам удалось избавиться от этого зверя? Я видела, как он уходил; удивляюсь, что вы еще живы! Менять ни с того ни с сего тему разговора это было в ее манере: сделал дело – иди дальше. – Я превратил его в литературного критика. Отдал ему какую-то невостребованную рукопись, сказав, что это моя. Спросил его мнения, совета... Одним словом, выпустил пар. (Это на самом деле был мой коронный прием. Авторы, чьи романы я не принял, сами подбадривали меня в своих письмах: «В этих страницах столько чувства, господин Малоссен! Когда-нибудь у вас получится, берите пример с меня, не сдавайтесь, писательство требует большого терпения...» Я тут же отправлял ответ с изъявлениями благодарности.) – И что, действует? Она смотрела на меня удивленно и недоверчиво. – Да, Ваше Величество, действует, бьет без промаха. Но мне это надоело. Я ухожу. – Почему? И в самом деле, почему? – Вы испугались? Представьте, нет. Правда, эта фраза о смерти не давала мне покоя, но громила здесь совершенно ни при чем. – Вас, верно, удручает гуманность нашей профессии? Может, вы хотите попробовать недвижимость? топливно-энергетический комплекс? банковский бизнес? Или вот, Международный валютный фонд, рекомендую: лишить финансовой поддержки какую-нибудь развивающуюся страну под предлогом, что она не может заплатить по долговым обязательствам, я прямо вижу вас в этой роли: обречь миллионы на голодную смерть! Она все время высмеивала меня в этом грубовато-заботливом тоне. И, в конечном счете, всегда возвращала меня в строй. Но не на этот раз, Ваше Величество, на этот раз я умываю руки. Она, должно быть, прочитала это в моем взгляде, потому что привстала, опершись на свои пухленькие кулачки, при этом ее огромная голова, казалось, готова была упасть на бювар, как перезревший плод: – Повторяю в последний раз, специально для идиотов... Она работала за каким-то убогим металлическим столом. Да и весь кабинет больше походил на келью монаха, чем на директорское логово. Ни с тем барочным интерьером императорских резиденций, где сам я отдавался творчеству, ни со стихией стекла и алюминия Калиньяка, директора по продажам, и рядом не стояло. Что до дислокации, хуже она для себя во всей конторе места не нашла; по внешнему виду ее можно было бы принять за секретаршу на полставки ее самой последней пресс-атташе. Ей нравилось, чтобы ее служащие работали бы (да, имперфект в условном) в комфортной обстановке и подтирались батистовыми платками. Сама же она оттачивала свой образ маленького капрала в скромном мундире среди расфуфыренных маршалов Империи[7]. – Слушайте, Малоссен, я вас нанимала как козла отпущения, чтобы на вас орали, а не на меня, чтобы вы глотали ругательства, пуская слезу в нужный момент, чтобы вы разрешали неразрешимое, залезая на крест, короче, чтобы вы Она мне это говорила сто раз: потому что я родился козлом отпущения, у меня это в крови, вместо сердца – магнит, притягивающий стрелы. Но на сей раз она прибавила: – И не только, Малоссен, есть еще кое-что: сострадание, любезный, сострадание! У вас редкий порок – вы сострадаете. Только что вы переживали за этого недоразвитого великана, который разносил в щепки мою мебель. И вы так хорошо прочувствовали природу его несчастья, что своим гением превратили жертву в палача, непризнанного писателя – во всесильного критика. Это именно то, в чем он нуждался. Только вы умеете понять такие простые вещи. Голос у нее – как визг старой мельницы, нечто среднее между писком восторженной девчушки и кряхтеньем дряхлой колдуньи, которой уже все приелось. Что ее заводит, так это не вещи, это их суть. – Вы страдалец вдвойне в этом посредственном мире, Малоссен! Руки вспархивали у нее перед носом, как два жирных мотыля. – Даже мне удается вас смутить, что уж и говорить! Она вонзила пухлый указательный палец в свою впалую грудь. – Каждый раз, как ваш взгляд останавливается на мне, я так и слышу, как вы спрашиваете себя, как такая громадная голова могла вырасти на таком тщедушном обрубке! Ошибочка, у меня были свои мысли на этот счет: удачный пример психоанализа. Голова в порядке, а вот тело – ни к черту. Голова пользуется своим здоровьем в полной мере; одна голова наслаждается благами этой жизни. – Я так и вижу, как вы штудируете историю моих скрытых переживаний: несчастная любовь для начала, или слишком рано осознанная абсурдность этого мира, наконец, все то же исцеление психоанализом, который вынимает сердце и бронирует мозг, волшебный диванчик, где решаются все проблемы, не так ли? Эгоцентризм прежде всего – скажете, нет? (Вот блин!..) – Послушайте, Ваше Величество... – Вы единственный из моих подчиненных, кто открыто называет меня «Ваше Величество», – остальные делают это у меня за спиной, – и вы хотите, чтобы я обходилась без вас? – Слушайте, мне надоело, я ухожу, вот и все. – А как же книги, Малоссен? – завопила она, выпрямившись, как пружина. – Как же книги? Широким жестом она указала на стены своей кельи. Голые стены. Ни одного тома. И тем не менее мы словно оказались в самом сердце Национальной библиотеки. – Вы о книгах подумали? Белое каление. Глаза вылезают из орбит. Сиреневые губы и здоровенные, побелевшие от напряга кулаки. Вместо того чтобы раствориться в кресле, я тоже вскочил на ноги и в свою очередь заорал: – Книги, книги, это слово не сходит у вас с языка! Назовите хоть одну! – Что? – Назовите хоть одну, название какого-нибудь романа, все равно что, крик души, ну же! На мгновение она задохнулась, оцепенев от неожиданности; промедление стоило ей партии. – Вот видите, – ликовал я, – не получилось, ни одной! Скажи вы мне «Анна Каренина» или «Биби Фрикотен», я бы остался. И уходя: – Ну, Джулиус, идем отсюда. Пес, сидевший у самой двери, оторвал от пола свой грузный зад. – Малоссен! Я не обернулся. – Малоссен, вы не увольняетесь, я вас вышвыриваю! От вас несет хуже, чем от вашей собаки, Малоссен! Вы – отбросы человечества, ничтожество, вас смоет в унитаз, мне и на педаль нажимать не придется; убирайтесь к черту, чтобы я вас больше здесь не видела, и приготовьтесь оплатить счет за погром! |
||
|