"Маленькая торговка прозой" - читать интересную книгу автора (Пеннак Даниэль)II КЛАРА ВЫХОДИТ ЗАМУЖ3Я глаз не сомкнул до поздней ночи. Только тогда я понял, что заставило меня вернуть Королеве Забо свои полномочия вместе с копытами козла отпущения. Я укрылся в объятиях Жюли, уткнувшись лицом в эту мягкую ложбинку на груди у моей Жюли («Жюли, умоляю тебя, дай мне твои грудки»), ее пальцы мечтательно ворошили мою шевелюру, наконец, ее голос осветил темные подвалы моего сознания. Красивый низкий голос – рык царицы джунглей: – На самом деле это из-за Клары, ты сорвался из-за того, что она выходит замуж. А она права, чтоб мне провалиться. Весь день я только об этом и думал. «Завтра Клара выходит за Кларанса». Клара и Кларанс... голову на отсечение, чтобы Королева Забо нашла такое в какой-нибудь рукописи! Клара и Кларанс! Даже серия «Арлекин» не пропустила бы подобного клише. Но помимо комичности этого совпадения, сам факт меня убивал. Клара выходит замуж. Клара покидает нас. Моя милая, дорогая Клара, приют моей души, уходит! Больше не будет Клары, чтобы разнимать Терезу и Жереми в минуты ежедневной перебранки, чтобы утешать Малыша, очнувшегося в холодном поту от своих кошмаров, чтобы успокаивать Превосходного Джулиуса в очередном эпилептическом припадке, ни тебе картофельной запеканки, ни ягненка по-мальтанбански. Если только по выходным, когда Клара приедет навестить родных. Черт... Черт знает что такое... Верно, весь день я только об этом и думал. Когда этот напыщенный индюк Делюир приперся с претензиями, что, видите ли, задерживается поставка его книги (книги!) в киоски аэропорта (да они уже сыты по горло твоими книгами, писатель хренов, ты уплетал свой хлеб с маслом, красовался на телеэкранах, вместо того чтобы оттачивать свое перо, сечешь?), я уже думал о Кларе. Я скулил: «Виноват, господин Делюир, это я недоглядел, не говорите начальнице, прошу вас», а сам думал в то же время: «Завтра она уедет, сегодня наш последний вечер вместе...» Я все еще думал об этом, когда господа печатники, еще то жулье, пришли вшестером отстаивать свое гиблое дело и когда сдвинутый питекантроп громил мой карточный домик, – лишь уход Клары терзал мне душу. Вся жизнь Бенжамена Малоссена сводилась, таким образом, к одному: его маленькая Клара оставляла его дом ради другого. Жизнь Бенжамена Малоссена на этом останавливалась. И Бенжамен Малоссен, внезапно оказавшись в пучине бесконечной усталости, смытый с палубы жизни девятым валом печали (вот это да!), катает заявление об уходе Королеве Забо, своей патронессе, с видом моралиста, который идет ему, как риза багдадскому вору. Полный бред. На улице, увидев, как мы с Джулиусом вышагиваем, два дурака надутых, гордых непонятно чем – то ли победой, то ли поражением, Лусса, мой приятель по издательству, притормозил рядом с нами свой красный грузовичок, набитый книгами на китайском, которыми он наводнял – Позволь старому негру, который тебя любит, сказать тебе, что ты большой дурак. Голос у него был спокойный и насмешливый. Но даже тогда я думал о Кларе, о ее голосе. В конечном счете, именно ее голоса мне больше всего будет недоставать. Совсем тихий, с самого рождения, голос Клары хранил наш дом от городского шума. Ее голос, приветливый, плавно-округлый, так походил на ее лицо, что смотреть, например, как Клара молчаливо развешивает свои фотографии при красном свете студии, все равно что слушать ее, закутываясь в мягкую шерсть прохладных вечеров. – Бить Королеву Забо ее же оружием – книгой, не очень-то честно, скажу я тебе. Лусса всегда был миротворцем при Королеве Забо. И он никогда не повышал голос. – «Назовите хоть одну... одну-единственную», мелкие пакости адвокатов в их темных делишках, вот на что это похоже, Малоссен. И он был прав. Наброситься на человека, оцепеневшего от изумления, и воспользоваться его беспомощностью, чтобы добить его, лежачего, не очень-то красиво. – Так выигрывают дело, но именно так и убивают правду. Водил он из рук вон плохо. Но он полагал, что после бойни в Монте-Кассино какая-то проезжая часть ему не страшна. Ни с того ни с сего я ему сказал: – Лусса, моя сестра завтра выходит замуж. Он не был знаком с моей семьей и никогда не бывал у нас. – Это, конечно, удача для ее мужа. – Она выходит замуж за директора тюрьмы. – А! Ни больше ни меньше: «А!» Затем два-три светофора на красный свет, пара-тройка аварийных ситуаций на перекрестках, потом он спросил: – Она старая, твоя сестра? – Нет, ей будет девятнадцать; это он старый. – А! Джулиус воспользовался паузой, чтобы испортить воздух. Излюбленный прием Превосходного Джулиуса. Как по команде мы с Луссой опустили боковые стекла. Потом Лусса сказал: – Слушай, либо тебе нужно выговориться, либо ты хочешь помолчать в сочувствующей компании, в обоих случаях стакан за мной. Может быть, и в самом деле нужно было, чтобы я рассказал это кому-нибудь, кому-нибудь, кто не был в курсе. Правое ухо Луссы вполне подошло бы. – На войне я оглох на левое ухо, – продолжал он, – зато правое теперь стало более объективным. Что до второго – инспектор Ван Тянь, наполовину француз, наполовину вьетнамец, считанные месяцы до пенсии, – он схлопотал три пули в этой охоте на душегуба и преспокойно отсиживается на больничном в нашем уютном гнездышке. Каждый вечер он рассказывает ребятне новую главу этого увлекательного приключения. А рассказчик он знатный: внешность Хо Ши Мина и голос Габена. Те слушают как завороженные, сидя на своей двухъярусной кровати, ловя разинутыми клювами запах крови, захлебываясь переполняющим душу грядущим счастьем. Старый Тянь назвал свой рассказ «Фея Карабина»[11] и всем нам отвел в нем роли, самые что ни на есть лучшие, что только способствовало качеству прослушивания, как говорят на радио. Тогда-то и явился нам сказочный принц. Стоит в дверях, высокий, осанистый, с книгой в руках, косые лучи поливают золотом лунь седых волос. Архангел собственной персоной. К тому же прядь, спадавшая ему на глаза, белизны безупречной, что покров Богородицы, напоминала сложенное крылышко ангела. Он поднял глаза. Голубизна безоблачного неба, естественно. Мы стояли перед ним втроем. Он видел только Клару. А лицо моей Клары расцветает в улыбке, появления которой я опасался с самого ее рождения. Однако я полагал, что первый авторский экземпляр с дарственной надписью окажется в активе какого-нибудь прыщавого подростка – плейер, кеды, – который, сраженный очарованием сестры, не стал бы перечить ее старшему брату. Если бы только Клара, скромница со школьной скамьи, не привела нам какого-нибудь затюканного отличника, которого нашей шайке изобретателей хватило бы разве что на один зуб. Или того лучше – борца за экологию, которого я перевербовал бы в один присест. Так нет. Архангел. Небесно-голубые глаза. Пятьдесят восемь лет (58, скоро шестьдесят). Директор тюрьмы. Пригвожденная к небесам двойной силой этого пронзительного взгляда, земля перестала вертеться. Откуда-то из тишины кулуаров взвилась жалоба виолончели. (Напомню, что все это происходит в стенах тюрьмы.) И как будто по сигналу, архангел грациозным взмахом откинул со лба белоснежную челку и произнес: – У нас посетители, Франсуа? – Да, господин директор, – ответил старый тюремщик. С этого момента Клара покинула наш дом. – Постой, – спросил Лусса, выпустив стакан, – чем они там занимаются, твои зэки в твоей распрекрасной тюрьме? – Прежде всего, они не мои, как и тюрьма. Далее, занимаются они тем, чем обычно занимаются люди искусства. Одни пишут, другие рисуют или ваяют; еще есть камерный оркестр, струнный квартет, театральная труппа... ...Так как Сент-Ивер был искренне убежден, что – Тихий уголок, короче, вот где бы притулиться на пенсии. Лусса размечтался. – Остаток дней своих переводить гражданский кодекс на китайский. Кого я должен кокнуть? Мы налили по новой. Я повертел свой стакан. Даже попытался прочесть будущее моей Клары в пурпурном омуте шайтанского зелья. Напрасно – у меня не было дара Терезы. – Кларанс де Сент-Ивер, нелепо, ты не находишь? Лусса не находил. – Скорее всего, он с островов, с Мартиники, наверное. И потом, – он лукаво заулыбался, – я вот думаю, не бесит ли тебя больше всего то, что сестра выходит за негра, только белого... – Лучше уж за тебя, Лусса, за черного, с твоей китайской литературой в красном грузовичке. – За меня! Да я уже ни на что не гожусь; на этой бойне в Монте-Кассино меня прилично потрепали с левого боку – мошонка, ухо, вот, тоже... Внезапный порыв ветра пахнул на нас Бельвилем: пряный аромат шашлыка, смешанный с запахом мяты. В двух шагах от нашего стола слегка поскрипывал вертел; с каждым новым поворотом баранья голова, насаженная на шомпол, подмигивала Превосходному Джулиусу. – А как в Бельвиле? – спросил вдруг Лусса. – Что в Бельвиле? – Твоя бельвильская братва, что они обо всем этом думают? Хороший вопрос. Что думали об этой свадьбе Хадуш Бен Тайеб, мой друг детства, и Амар, его отец, ресторатор, который потчует племя Малоссенов с незапамятных времен, и Ясмина, наша общая мамаша, и Длинный Мосси, черная тень Хадуша, и Симон-Араб, его рыжая тень, карточные короли арабских кварталов от Бельвиля до Гут-д'Ор, где всегда кишел всякий сброд... Что они думали об этом, как отреагировали на то, что Клара выходит за начальника тюряги? Ответ: шутят, а что остается. – Ну, брат Бенжамен, только с тобой такое случается... – Мамаша смылась с этим легавым Пастором, а Сент-Иверу досталась сестричка! – Пасынок легавого и шурин тюремщика – ну, Бенжамен, обложили со всех сторон! – А сам-то на ком женишься? – Давай-ка взбодрись немного... И они наполнили мой стакан, друзья из Бельвиля. Искренние утешители... И так до того дня, когда Клара сама предоставила мне возможность отыграться. Я собрал их у Амара, сказал, что срочно, и все уже ждали за столом, когда я появился. Хадуш обнял меня и опять за свое: «Ну как, получше, дружище Бенжамен?» (с тех пор как стало известно о свадьбе Клары, Хадуш больше не спрашивал, – Что ты на этот раз нам преподнесешь, твоя мамаша и Пастор подарили тебе маленького братика? И Мосси туда же: – Или ты сам подался в легавые, Бенжамен? Но и меня так просто не возьмешь, уселся с похоронным видом: – Нет, парни, все гораздо хуже... Я глубоко вздохнул и спросил: – Хадуш, ты присутствовал при рождении Клары, помнишь? Хадуш первый просек, что дело серьезное. – Да, я был с тобой, когда она родилась, верно. – Ты менял ей подгузники и сам пеленал ее... – Да. – И потом ты открыл для нее Бельвиль, ты ее родня с улицы, если так можно сказать. В сущности, это благодаря тебе у нее вышли такие замечательные снимки квартала... – Если ты настаиваешь... – А ты, Симон, с той поры, когда озабоченные подростки стали бросать на нее сальные взгляды, ты защищал ее, как брат: разве нет? – Хадуш просил меня за ней присмотреть, но и за Терезой тоже, и за Жереми, и теперь вот за Малышом, они как-никак наша семья, Бен, мы не хотим, чтобы они делали глупости. Еще бы! Я ответил одной из тех улыбок, которые лучше всяких слов объяснят: намек понят, и медленно повторил, не сводя глаз с Араба: – Ты сам сказал, Симон: Клара – это как-никак твоя семья... Затем повернулся к Длинному Мосси: – А когда Рамон попытался ее закадрить, это ведь ты размазал его по стенке? – А ты бы что стал делать на моем месте? Я улыбался во весь рот: – То же самое, Мо, и это лишь подтверждает, что ты ей так же брат, как и я... или почти. Здесь я замолчал, накаляя обстановку, затем продолжил: – Есть проблема, парни. И еще потомил их на медленном огне. – Клара хочет, чтобы вы были у нее на свадьбе. Пауза. – Все трое. Пауза. – Она хочет Мосси и Симона в свидетели. Пауза. – Чтобы к алтарю ее вели твой отец и Ясмина, Хадуш, и чтобы Нурдин и Лейла несли кольца. Пауза. – Чтобы мы с тобой шли прямо за ними, то есть Тут Хадуш попытался улизнуть: – Зачем это нам, мусульманам, мешаться в ваши христианские обряды? Я был наготове. – Сейчас мы уже можем выбирать религию, Хадуш, но свое племя – пока еще нет. А родня Клары – это вы. Попались. Хадушу ничего не оставалось, как выбросить белый флаг. – Ну ладно. В какой церкви? Святого Иосифа на улице Сен-Мор? И вот тогда, неспешно, со знанием дела, я нанес свой последний удар. – Нет, Хадуш, она собирается венчаться в тюремной часовне. В тюряге, как вы говорите. |
||
|