"Война по понедельникам (сборник)" - читать интересную книгу автора (Первушин Антон)ПОНЕДЕЛЬНИК ПЕРВЫЙ11 августа 1938 года (год Тигра) КОЗАП — сектор «Эталон» Ранним утром Иосиф Виссарионович Сталин прогуливался по своему рабочему кабинету в Кремле и размышлял. Странными показались бы его мысли непосвящённым. Странными показались бы они самому Сталину ещё вчера вечером, но сегодня — всё изменилось. Только что он закончил изучение краткого, но содержательного отчёта сотрудников Наркомата Внутренних Дел, курирующих работу группы учёных, фамилии которых лет с десяток уже как вымараны с титульных листов многочисленных учебных пособий для студентов и школьников. Да, когда-то их имена гремели. Тяжеловесы узкой специализации, мастера популяризации, виртуозы формул, жрецы абстрактного мышления. Они ничего не значили для Сталина как люди. Так — список фамилий, по большей части «жидовских», оттиснутых аккуратными машинописными буковками на листах стандартного формата. Головастики, за сухими интегралами прячущие свой страх перед суровыми законами жизни. Но именно они, эти люди, которых Сталин в душе просто-напросто презирал, они своей работой заставили Вождя думать сегодня о том, о чём он никогда ранее не задумывался. А думал Сталин об удивительных свойствах времени. Время всегда представлялось ему единым потоком, бесконечной рекой, по которой плывем мы все, наши страны, Земля, Вселенная. Река, но и не река: нельзя нигде причалить, свернуть в сторону, поплыть, выгребая веслами, против течения. Всегда было нельзя. И вдруг, оказывается, можно! Пожалуйста, в любой момент и в любом направлении. И хоть сейчас отправляйся в семнадцатый спрашивать совета у Ильича. И значит, не просто так сам человек и все вещи, его окружающие, плывут себе вперёд в потоке времени, а каждый человек, каждая вещь — это растянутая во времени змея в бесчисленных своих воплощениях; и так же, как здесь и сейчас, существует он, Сталин, так и существует где-то независимо от него Сталин-секунду-назад, Сталин-две-секунды-назад, юноша Сосело Джугашвили, безусый поэт из семинарии, и маленький босой Сосо, сынок сапожника из Гори. Впрочем, не эта абстрактная мысль беспокоила Вождя. Другая, ещё более неожиданная, ошеломляющая и пугающая, заставляла его убыстрять иногда шаги, а руки — непроизвольно сжимать до боли в пальцах любимую трубку. Оказывается, время — это не просто река, состоящая из бесконечного множества ручейков, прямая и предопределённая. Это река с неисчислимым количеством притоков и ответвлений, и целые миры существуют не только там, позади или впереди — они существуют здесь и сейчас: невидимые, неосязаемые для органов чувств, потому как не может букашка, ползущая по одной стороне листа бумаги видеть, и осязать букашку, ползущую под ней, но с другой стороны листа. И Сталин с ужасом чувствовал, как затягивает, поглощает его эта мысль, как остается он один-одинёшенек, словно на пересечении множества коридоров с зеркальными стенами, полом, потолком, в которых он видит своё отражение, а те в свою очередь видят в других отражениях свои отражения, и так до бесконечности, и никто не может сказать, кто же тут настоящий: я, ты, он или вон те. А где-то, быть может, отражения искажаются, преломляясь друг в друге настолько, что и не он, Сталин, оказывается здесь, в кремлёвском кабинете, а поблёскивающий стёклами пенсне, хитровато ухмыляющийся Троцкий, или чего доброго — Бухарин (жива ещё память о недавнем процессе). Только сейчас Сталин понял вдруг, по кромке какой бездны удалось ему пройти к вершине власти, и сколь много было шансов оступиться, рухнуть, заходясь криком, вниз. От какой неисчислимой суммы случайностей: случайных совпадений, случайно обронённых фраз, случайных мыслей и встреч зависела его личная участь и судьба этой огромной страны. Чуть что не так, чуть в сторону, и всё было бы совершенно по-другому. «Ведь меня уже раз двадцать — сто двадцать! — могли арестовать, — думал Сталин, внутренне холодея. — И раз пятьсот уничтожить. Это чудом можно назвать, что я удержался в двадцать четвертом. А семнадцатый? Разве не чудо, что большевики победили? Признайся, ведь и ты вместе со всеми не верил тогда в возможность продержаться после переворота хоть неделю…» Сталин попытался раскурить трубку, но пальцы тряслись, и у него долго не получалось. «Расстрелять бы их всех, — подумал Сталин с тоской. — Умники нашлись. Мне на голову». И это был бы самый простой выход. Тем более, что Вождь с юности научился не доверять высоколобым мужам с правильно поставленной речью: вечно они что-нибудь придумают, мешают жить спокойно себе и другим. Вот атомную бомбу какую-то изобрели — подавай им деньги на разработку. Да русскому солдату все эти бомбы нипочем, будь они хоть трижды атомные! Но что-то останавливало Сталина, интуитивно чувствовал он правоту ученых, и какая-то возбуждающе новая перспектива открывалась перед ним. Он понял в озарении, что и как нужно делать, дабы избавиться раз и навсегда от свежеиспечённого страха. Он решил действовать. Незамедлительно. Он шагнул уже к столу, на котором лежала папка с отчётом, и вдруг окружающее пространство с громким хлопком свернулось вокруг него в жёсткий тесный кокон, и Сталин провалился в темноту… 11 мая 1992 года (год Обезьяны) Основной вектор реальности ISTI-58.96.А День выдался преотличный, солнечный — быть может, первый настолько солнечный день новой весны. Вячеслав Красев, известный и очень модный в последнее время писатель, сойдя на остановке «Дворцовая», решил, раз уж подарком нам сегодня настолько славная погодка, дойти отсюда до Дома Писателей, что на Шпалерной, пешком. Путь не близкий, но и спешить особенно некуда. Проходя через площадь, он обратил внимание на столпившихся вокруг Александрийской Колонны хмурых людей пожилого возраста, с красными потрёпанными флагами, маленькими иконками вождей и неумело сделанными транспарантами. «Нелегко, наверное, приходится в наше время национал-патриотам и верным ленинцам, — думал Вячеслав, пробегая взглядом по знакомым до тошноты лозунгам, выписанным на транспарантах. — Это нужно быть каким-то особенным человеком, чтобы изо дня в день, из месяца в месяц различать в окружающем мире исключительно плохие, грязно-багровые стороны действительности; чувствовать, как всё туже затягиваются вокруг любимой, но глубоко несчастной страны сети несуществующих заговоров; когда паутина слепого ужаса, отчаяния заслоняет собой малейшие проблески сочувствия и добра, а нос старого приятеля, фронтового товарища, начинает казаться длинноватым: длиннее того предела, когда ещё можно было бы поддерживать с ним дружеские отношения. Глупые, запуганные, близорукие. Чертовски близорукие! Знали бы вы, сколько я повидал миров, за которые действительно стоило бы отдать жизнь, но не требующих поэтому никогда от своих детей подобной жертвы. И жаль, не дано мне донести до вас это знание, потому что не станете вы читать „сомнительных книжонок“ некоего Красева, а по-другому я не умею: нет способностей…» Внимание Вячеслава привлёк один из транспарантов. Лозунг, выведенный на белом фоне красными трафаретными буквами, показался необычным для подобного рода сборищ. Наверное, именно поэтому молодой человек (явный студент: очки, короткая стрижка, поношенные джинсы, грязноватая куртка) стоял в стороне от группы непримиримых борцов за идею, поглядывавших на него с нескрываемой враждебностью. Лозунг «студента» гласил: «КОММУНИЗМ — НЕ ТУПИК, КОММУНИЗМ — ЕЩЁ ОДИН ПУТЬ!» «Забавно», — подумал Вячеслав. Он ждал, что Нормаль каким-нибудь образом отреагирует на знакомую декларацию, но Нормаль безмолвствовала, и значит, можно не беспокоиться: случайное совпадение и не более того. Вячеслав прошёл мимо «студента», и глаза их встретились. Взгляд «студента» не выражал ничего, кроме скуки. Скучно ему было, оказывается, стоять на Дворцовой со своим нетрадиционным лозунгом, но уйти он не может. Почему? Бог его знает. У всякого свои причуды. И снова Нормаль никак не отреагировала. Впрочем, возможности её, как стало выясняться, тоже не безграничны. Она не в состоянии, например, анализировать совокупность ещё не возникших на Светлой Стороне связей. А кто в состоянии? Разве что Всадники… Вот так и разминулись писатель Вячеслав Красев и скучающий «студент». А ровно через час после мимолетного обмена взглядами (об этом Красев не узнает никогда) со студентом едва не случилась трагедия. Несущийся на бешеной скорости грузовик, проскочив на красный свет, свернул на Дворцовую, и только вмешательство крепкого седовласого мужчины в поношенной «афганке» (именно так впоследствии его будут описывать многочисленные свидетели), появившегося вдруг на подножке ревущего ЗИЛа и два раза выстрелившего в водителя грузовика из длинноствольного пистолета, а затем успевшего перегнуться и вывернуть руль, позволило избежать удара радиатором в грудь и голову перепуганного «студента». Не услышит Вячеслав и сообщения о происшествии на Дворцовой, скороговоркой прочитанное тем же вечером диктором информационного агентства «Факт». Водоворот событий закрутит и его, и этот мир, понесёт сквозь бурю одной из самых странных и нелепых войн в истории человечества. Через час Красев уже сидел за столиком в уютном ресторанчике Дома Писателей и попивал кофе, оглядывая пустой в это время дня зал. Чувствовал он себя здесь вполне комфортно, ожидая начала скорого общения с людьми, которых хорошо знал и любил в новом своем обличье. И вот тут-то Нормаль и напомнила о себе. Чуть кольнуло в кончике мизинца левой руки. Сигнал. Вячеслав откинулся на спинку стула и закрыл глаза. «Слушаю». «Эпицентр?» Вот уж этого никак не ожидал! «Переход», — скомандовал Вячеслав. И выскочил из основного вектора. Наблюдай за ним кто-нибудь в этот момент, он увидел бы, как тело известного писателя Красева вдруг выгнулось, рассыпаясь снопом ярко-жёлтых быстро гаснущих искр. Как и всегда при переходе из вектора на Светлую Сторону Времени Вячеслав испытал прокатившуюся от макушки до пят волну боли — следствие моментальной перестройки организма. Он стиснул зубы, чтобы не застонать. Теперь даже с закрытыми глазами Красев видел потоки времени. Разумеется, он видел не всё их превеликое множество: Нормаль, оберегая сознание, преднамеренно сужала поле этого внутреннего зрения, вычленяя и обрисовывая лишь основные векторы, но и так, даже лишенное каких-либо красок, зрелище впечатляло. Сквозь веки закрытых глаз Вячеслав видел альветви, расщепляющиеся в далеком грядущем: там, где нет и не будет никогда более человека как вида. Вместе с тем Вячеслав видел клубок начала времен, где Большой Взрыв сгустка спрессованных сверхтяжелых проточастиц породил в одно мимолетное мгновение всё сущее: энергию, материю, время. И еще одному стал свидетелем Вячеслав Красев, выскользнув на Светлую Сторону. Он увидел, как основной вектор реальности, который он только что покинул — самый странный из всех близрасположенных векторов, лишенный на продолжительном участке малейших намеков на альветви и как бы даже охваченный металлическим корсетом по всей длине этого участка — начинает дрожать; по его поверхности бегут волны, ломая, перемешивая индивидуальные векторы людей, планет, галактик, а потом вдруг металлический корсет рассыпается, и вектор дает побеги альтернативных ветвей, которые быстро и беспорядочно разрастаются, сталкиваясь, трепеща, отсыхая, закручиваясь в тугие петли, давая в свою очередь новые побеги. Мгновение — и они заполняют собой всё вокруг. «Это невероятно, — подумал Вячеслав, по-настоящему зачарованный происходящим. — Что ты можешь сказать по этому поводу, Нормаль?» «Да. И мне кажется, я знаю, кто это сделал». 11 августа 1938 года (год Тигра) КОЗАП — сектор «Коррекция» В секторе «Коррекция», на одном из его уровней, отвечавшем за защиту тридцать восьмого года, проходила церемония присвоения лейтенантских званий вчерашним курсантам Офицерской Школы Корпуса, в просторечии именуемой Петелькой. На семь биолет новоиспеченные лейтенанты были извлечены из времени Корпуса, но так как временной поток Школы замыкался сам на себя и был направлен перпендикулярно потоку всего остального Корпуса, то по времени последнего с момента отправки последних курсантов в «петлю» прошло не более получаса — интервал, обусловленный точностью настройки соответствующего оборудования. В Корпусе до самозабвения любили подобного рода эффекты, связанные с разнонаправленностью хронопотоков, и, как следствие, широко использовали их для обновления оборудования. Или при подготовке кадров. Курсантов построили в две шеренги в кажущемся бесконечным коридоре, и теперь они молча слушали транслируемую с лазерного диска запись вдохновенного выступления генерала-героя Семена Вознесенского. — Товарищи курсанты, — говорил генерал, — с сегодняшнего дня на вас, на ваши плечи ложится огромная ответственность. Неоднократно враги Коммунизма, враги Нашей-Социалистической-Родины пытались насильственными методами переделать историю Первой-В-Мире-Страны-Советов, чтобы добиться таким образом краха единственного Подлинно-Народного-Строя, добиться такого положения вещей, такого совпадения случайностей, который помешал бы свершиться Великому-Октябрю, помешал бы нашему Народу, нашим Вождям реализовать величайшую, самую героическую эпоху за всю историю существования человечества. Ваша задача — противостоять поползновениям буржуазных выродков и ренегатов всех мастей. И я думаю, вы покажете себя достойными офицерами, осознающими свою высокую ответственность перед Родиной в деле защиты понедельников… На левом фланге, на самом краю — там, где коридор сектора наконец заканчивался, стоял, вытянувшись по стойке смирно, небольшого роста курсант по имени Игорь Бабаев. Нельзя назвать его карликом или лилипутом — просто ростом не вышел человек: метр шестьдесят при вполне нормальном телосложении. В курсантской среде, где не найти было никого ниже метра семидесяти пяти, кое-кто порой задавался вопросом, по какой «уважительной» причине Бабаев оказался в рядах Школы. И Бабаев сам — должно быть, почаще других — задавал себе этот вопрос, вспоминая насколько сильный шок испытал (в равной степени были поражены и его родители, служащие сектора «Эталон-71»), когда модуль профориентации БК КОЗАП выдал на дисплей: «БАБАЕВ И.В. — ОФИЦЕРСКАЯ ШКОЛА, РЕГИСТР А-657, СЕКТОР „КОРРЕКЦИЯ-38“. С той поры и началась эта удивительная, интересная жизнь, которой Игорь никогда для себя не ждал и причиной поворота к которой до сих пор считал некий сбой в Большом Компьютере Корпуса, хотя никому и не высказывал эти свои крамольные предположения . Нельзя сказать, чтобы в Школе Игорь (его еще называли снисходительно-ласково «Игорьком») сильно страдал из-за своего роста. Встречались, конечно, среди курсантов и любители задеть, подтрунить, сорвать злобу, но в целом народ подобрался дружелюбный, веселый, чуткий. К Игорю относились хорошо, помогали, когда ему было трудно; не смеялись, не лезли с пустыми советами, когда ему было плохо. И он их всех очень любил за это, потому что чувствовал себя среди них почти как дома, почти как в родном секторе. Порадовало его и распределение, особенно когда он узнал, что попал политруком в роту Севы Митрохина, лучшего из лучших, возглавлявшего список выпускников-отличников, одного из наиболее терпеливо-доброжелательных в общении с маленьким и импульсивным по натуре «Игорьком». Митрохин находился сейчас далеко от него — справа, на другом конце шеренги среди отличников боевой и политической подготовки, но Игорь уже предвкушал, как звонко отрапортует ему, отдавая честь — вытянутые пальцы к фуражке у виска: «Товарищ старший лейтенант, лейтенант Бабаев для прохождения службы прибыл!». «Вольно, лейтенант», — скажет Митрохин и достанет початую бутылку трёхзвёздочного армянского коньяка, и они выпьют, чокнувшись, по полстопочки, и Митрохин улыбнётся и расскажет свежий анекдот… —…Я хочу напомнить вам, товарищи курсанты, — продолжал между тем вещать генерал-герой, — одну известную народную мудрость: «Понедельник — день тяжелый». Это непреложная истина. Все самые главные события, важнейшие свершения происходят по понедельникам. Даже день Великого-Октября, защищать который поручено опытнейшим бойцам, доказавшим на деле, что… Игорь не вслушивался в смысл слов выступления Вознесенского: подобное этому он сам не раз уже произносил, выступая на занятиях по политподготовке; всё это было ему знакомо и привычно проскальзывало мимо ушей без ощутимой задержки. Гораздо более приятным оказалось думать о предстоящей встрече с Митрохиным, вспоминать с лёгкой грустью семь лет, проведённые в Школе, долгий и трудный путь от зелёного первокурсника до уверенного в себе выпускника. И Игорь с удовольствием думал и вспоминал до тех пор, пока речь генерала-героя не закончилась и не прозвучала команда: «Товарищи курсанты, смирно!», заставившая всех подтянуться и застыть в сладостном томлении. Вдоль шеренг побежали прапорщики, катя впереди себя тележки с аккуратно разложенными на них в порядке следования военные билеты, значки выпускников, новенькие погоны и личное оружие с монограммами Школы. И вот тут церемония была прервана. Раздался громкий хлопок, и в коридоре, выскочив прямо из воздуха, появились фигуры в полном боевом облачении корректоров Корпуса с автоматами наперевес. Они сразу же начали стрелять от живота без разбора, и коридор наполнился криками, визгом отлетающих рикошетом пуль и пороховым дымом. Надо отдать должное новоиспеченным лейтенантам: многие из тех, кто успел получить личное оружие, среагировали достаточно быстро и открыли ответный огонь. Переломилась пополам первая фигура с автоматом, упала на колени вторая, отбросило к стене третью. Игорь ещё не успел выйти из оцепенения, вызванного внезапностью нападения, как увидел четвёртую фигуру, сумевшую добежать до самого края левого фланга разбитых шеренг. На глазах Бабаева прапорщик, кативший до того тележку, но теперь остановившийся всего в десяти шагах, торопливо расстегнул кобуру и почти в упор расстрелял этого четвертого. А тот — возможно, уже мертвый, но по инерции продолжающий бег — в конце концов споткнулся и упал, выбросив вперёд правую руку, а от той руки отделился круглый тёмно-зелёный предмет, покатился по полу и остановился почти у самых ног Игоря. Граната!… Бабаев ничего не успел сделать, только зажмурился. Успел сделать другой. И когда прогремел взрыв, и когда Игорь каждой клеткой напряженного в страшном ожидании тела приготовился принять кусочки разорванного горячего металла, ничего не произошло. Совсем ничего. На секунду всё стихло; потом вокруг снова закричали, кто-то принялся вычурно материться, а Игорь открыл глаза. Сначала он увидел ноги, потом взгляд его скользнул дальше, и он понял, что произошло. Кто-то из курсантов в последний момент успел схватить гранату и, прижав её к груди, отпрыгнул подальше в сторону, спасая тем самым Бабаева и прочих, стоявших на левом фланге. При взгляде туда, где лежал теперь этот курсант — герой, он же Герой! — Бабаева затошнило. Игорь отступил на шаг, потом ещё на шаг, упёрся спиной в холодную стену. Так он и сполз по ней, не отрывая широко открытых глаз от тела на полу и от разливающейся под ним чёрной лужи. «Это кровь, — отрешённо подумал Игорь. — Как её много». В ушах у него звенело. — Кто они? Откуда? — перекликались вокруг. Курсанты, с неуверенностью озираясь по сторонам, собирались вокруг распростертых тел. Убитого прапорщиком налётчика перевернули на спину, и одному из окружавших его курсантов вдруг тоже, как и Бабаеву, стало дурно. Мир покачнулся в его глазах, и он поспешно отошёл в сторону. Дело в том, что на мгновение курсанту показалось, будто в искажённых смертью чертах убитого налётчика он узнал собственное лицо. — Товарищи курсанты! Смир-рна! По коридору шёл высокий седовласый полковник. Он вышагивал так быстро, что не все из новоиспечённых лейтенантов успевали вовремя заметить его и переключить внимание. Получилась заминка, но вскоре оставшиеся в живых выстроились в шеренгу. Помогли подняться и Бабаеву. Полковник остановился на левом фланге, над телом мёртвого налётчика, постоял с полминуты в задумчивости, потом с неожиданной злостью пнул тело. — Идиоты, — проскрипел полковник. Наконец он поднял глаза, и тяжёлый взгляд из-под сведённых бровей скользнул по лицам вытянувшихся курсантов. — Вы все, — сказал полковник, отделяя этим взглядом десятерых, стоявших с краю и Игоря в том числе, — выйти из строя на два шага. Шагом марш! Десять курсантов Офицерской Школы Корпуса Защиты Понедельников, так и не успевшие получить лейтенантского звания, новых погон и личного оружия, с отработанной до автоматизма чёткостью выполнили приказ. — Напра-аво! За мной — шагом марш! И они пошли за полковником. В неизвестность… 10 мая 1982 года (год Собаки) Новообразовавшаяся альветвь ISTI-58.166.К — Здравствуй, Вера. — Bonjour, Владимир Николаевич, — Вера присела в книксене. За последний год молодёжная мода вдруг вспомнила о светских традициях начала девятнадцатого века, и одежда сейчас же перекроилась ей под стать: атлас, бархат, кружева, лайковые перчатки и так далее в том же духе. Глядя на Веру, одетую словно Наташа Ростова при своём первом выходе в свет, командарм усмехнулся в усы. — Павел Савельевич дома? — Папа', — и выговор, конечно же, из того самого исторического периода (ох уж этот мне молодежный жаргон!), — в своём cabinet de travail. — Не слишком занят? — Работает над статьей для «Нэйчур», но en toit cas он предупредил, что ждёт вас. — Спасибо тебе, Верочка. Или как это у вас, у молодежи, принято говорить: гранд мерси. — Ничего не стоит, Владимир Николаевич, — она улыбнулась. Командарм кивнул и стал подниматься по огромной дубовой лестнице на второй этаж в кабинет, где за персональным компьютером работал, готовя статью, выдающийся учёный Российской Конфедерации, академик и лауреат Нобелевской премии в области физики Павел Савельевич Найдёнов. Статья шла легко, слова без затруднений складывались в предложения, предложения — в текст. От того Павел Савельевич находился в прекрасном расположении духа: он улыбался, теребил бородку, часто принимался насвистывать мотивчик популярного в этом сезоне хита рок-группы «Машина времени» под лаконичным названием «Поворот». Заслышав вкрадчивый стук в дверь, знаменитый физик оборвал свист и громко с воодушевлением прокричал: — Прошу! Командарм вошёл. — А-а, дорогой мой, рад, очень рад вас видеть, — Павел Савельевич вскочил и шагнул к командарму, протягивая руку. Командарм ответил крепким рукопожатием: — Я вам не помешал? — Нет, дорогой мой, ни в коем случае. Статья почти готова, осталось только подправить грамматику. Может быть, чашечку кофе? — Не откажусь. Павел Савельевич вернулся к столу, нажал кнопку вызова на портативном пульте домашнего селектора: — Оксаночка? Будь добра, две чашечки кофе… Присаживайтесь, дорогой мой, присаживайтесь — в ногах правды нет. Командарм уселся в кресло для посетителей, с удовольствием наблюдая за Павлом Савельевичем. Знаменитый физик пробежался пальцами по клавиатуре компьютера («Электроника ЛП-486», лучшая на сегодняшний день модель персоналок), и на плоском экране жидкокристаллического монитора высветилась надпись «РАБОТА — НЕ ВОЛК» оранжевыми буквами на фоне звёздного неба. Затем Павел Савельевич придвинул своё кресло поближе к командарму, уселся и со вниманием поглядел на него: — Я вас слушаю, Владимир Николаевич. Насколько я понял из нашего утреннего телефонного разговора , дело не терпит отлагательства. — Так оно и есть, — кивнул командарм. Лицо его неуловимо изменилось, сделалось лицом очень усталого и, даже можно сказать, по-настоящему изнурённого человека. Появились морщинки в уголках губ, взгляд потемнел. Командарм молча потёр переносицу. Эта привычка сохранилась у него с тех ещё пор, когда он носил очки. Но теперь благодаря чудотворцам и лазерной технике хирургического центра академика Фёдорова видеть он стал, как и в давнем детстве — на «единичку», но привычка поправлять оправу всё равно осталась. В кабинете, катя перед собой искусно сервированный столик, появилась домашняя работница Оксана. На столике стояли две чашечки ароматного кофе, розетки со взбитыми сливками, сахарница, корзиночка с аппетитно выглядевшим печеньем, лежали салфетки. — Благодарю вас, Оксаночка, — сказал Павел Савельевич и вновь посмотрел на командарма. — Дело действительно не терпит отлагательства, — ещё раз подтвердил командарм, когда дверь за домашней работницей закрылась. — Как вы знаете, Павел Савельевич, наше ведомство располагает двумя десятками сканеров Найдёнова; пять из них всегда на боевом дежурстве… — знаменитый физик хотел что-то возразить, но командарм жестом остановил его. — Да-да, Павел Савельевич, я знаю о вашем негативном отношении к тому, что сканеры используются не по назначению, которое предполагали вы при создании этих удивительных аппаратов, но выслушайте, пожалуйста, мои контрдоводы. Вздохнув, академик Найдёнов изобразил готовность слушать. — Нельзя отрицать того факта, — с напором начал командарм, — что наши потенциальные противники (я имею в виду прежде всего фундаменталистов и Североафриканский блок) сумели завладеть чертежами и запустили сканеры в серийное производство даже раньше нас. Вы помните, конечно, дело Фигурнова? По данным уже нашей разведки, лаборатории военно-промышленного комплекса Североафриканского блока работают над изучением возможности создания на базе ваших сканеров принципиально нового вида вооружений. На это выделяются поистине сумасшедшие суммы в рублях и долларах. И всё — в обход Конвенции семьдесят девятого года. Вот, Павел Савельевич, пример того, как могут быть использованы выдающиеся открытия и изобретения, попади они в нечистые руки. Знаменитый физик помрачнел. — Я понимаю, — пробормотал он, теребя бородку. — Мы, конечно, предпримем все необходимые меры, обратимся к Генеральному секретарю Союза Народов; воспользуемся авторитетом нашей державы, наконец. Мы остановим эти разработки, но согласитесь, Павел Савельевич, нам нужны ваши сканеры на боевом дежурстве хотя бы для того, чтобы вовремя засечь проведение тех или иных испытаний в данной области. В ином случае мы можем оказаться перед лицом более серьёзной угрозы, нежели внезапная ядерная бомбардировка. — Я понимаю, — повторил Павел Савельевич; он чуть покраснел. — Чтобы сказать мне это, вы и пришли? — Нет-нет. Понимаете, Павел Савельевич, события приняли совершенно неожиданный поворот, — знаменитый физик вздрогнул. — Сканеры — та их часть, которая находится на круглосуточном боевом дежурстве — зарегистрировали очень странное возмущение хронополя. Операторы утверждают, что подобные характеристики не могут быть результатом каких-либо испытаний. Но так как в теории наши операторы не слишком сильны, то сами они не способны объяснить причины и физическую сущность явления. Павел Савельевич положил себе в чашку взбитых сливок и пригубил успевший остыть кофе. — Я пришел сюда, — переведя дух, продолжил командарм, — чтобы просить вас сформировать группу из сотрудников вашей кафедры. Я также рассчитываю на то, что вы согласитесь лично возглавить эту группу. Только с вашей помощью, Павел Савельевич, мы сумеем разрешить эту проблему. — Сколько у меня времени? — быстро осведомился знаменитый физик. — Мне бы не хотелось вас торопить, Павел Савельевич, — отвечал командарм. — Но чем раньше, тем лучше… Хотя время ещё есть. Командарм ошибался. Ни у него, ни у знаменитого физика, ни у родного им мира времени уже не осталось… |
||
|