Пискунов Валерий МихайловичПреодолей пустоту

Валерий Михайлович ПИСКУНОВ

ПРЕОДОЛЕЙ ПУСТОТУ

ФАНТАСТИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ

Вторая книга молодого автора включает рассказы, объединенные цельным идейно-тематическим замыслом. Они относятся к той разновидности психологической и лирической фантастики, проблематика которой всецело связана с человеком, кругом актуальных конфликтов и ситуаций нравственного свойства.

Книга адресована широкому кругу любителей фантастики, и прежде всего молодежи.

СОДЕРЖАНИЕ

Преодолей пустоту

Немая часть спектра

Тень принца

Фотовыстрел

Lupus amicus

Мимикрия

Древо на скале

Боль их боли

Мы знаем их, сынов вселенной,

творцов немыслимой игры,

над нами плавают миры

по Кларку, Брэдбери и Дему...

Не отвергай их, мать Природа,

они твоих семян цветы

Как соблазнительна свобода

свобода мысли и мечты .

Весь этот свет рассчитанных мгновений:

осенний свет звезды,

весенний свет звезды

не расстоянья зримой пустоты,

а время обрывающихся длений.

И в этом звездном бесконечном

свете единственно, что можно ощущать,

что ты один на всю длину луча,

на всю длину один и... смертей.

ПРЕОДОЛЕЙ ПУСТОТУ

Сентябрь на земле он решил провести с дочкoй. Сдав документацию, поспешил в интернат. Минут двадцать, до конца урока прошагал у подъезда, любуясь верткими на ветру ярко-желтыми листьями.

Прозвенел звонок, и вестибюль наполнился криками и суетой. Вадим нетерпеливо выискивал дочку, путаясь в лицах и бантах, и радостно улыбнулся, когда увидел знакомую головку, круглые черные глаза, большегубенький рот,

- Здравствуй, девочка!

- Папа!

Раиса повисла у отца на шее, болтая нотами и целуя в ухо. .

- Ты привез мне сувенир? Покажи скорее, а то Любка и Анька не верят!

Он хотел ее поправить-мол, не Любка и Анька, а Люба и Аня, но оставил эти мелочи на потом.

Все же нужно было и повоспитывать, и он спросил, беря не очень уверенно нужный тон:

- Сувенир само собой, но как ты учишься?

- Хорошо, - беззаботно ответила девочка и продолжала рассказывать о чем-то своем - об Аньке и Любке, о каких-то препирательствах, в которых не последнюю роль играл обещанный Вадимом сувенир. И через каждую фразу:

- Ну покажи, покажи, папочка!

Он даже обиделся немного:

- Ты что же, не рада мне?

- Но ты же уже здесь!- безмятежно заметила Раиса.

- Я-то здесь,- сказал он, грустно кивая головой,- но ты ничего обо мне не спрашиваешь.

- О!- Раиса округлила глаза.- Ты герой! Ты летаешь так долго и все время в космосе! Там везде пусто, даже кусочков нет! И ты один, один! Я знаю, там очень трудно! Нужно быть смелым и находчивым! Жизнь в космосе полна отваги - вот!

Вадим усмехнулся, представив свои рабочие будни в ракете, полные однообразного труда и изнуряющей легкости, - плаваешь, кувыркаешься в проклятой невесомости. И только ждешь ускорения, когда можно хоть ненадолго встать на ноги. Да, только двигаясь о ускорением, ты стоишь на ногах, как человек, все остальное время кувыркаешься, как обезьяна. Неплохой афоризм, черт возьми!

Он вынул из кармана кусочек меркурита внутри искусно выточенного сфероида каталась серебристая пара фигуристов.

- Ой-ё-ё-ё-ёй! - восхищенно прошептала Рая.

Вадим заметил, что на них обращают внимание. И Рая заметила - взяла его за руку. Восторженно заглядывала в глаза и - "папочка, папочка!". На виду у всех она была занята только им, хотя сувенир не убирала, держала в руках.

"Ах, мартышка!"-подумал он.

Раису робко окликнули, но она отозвалась рассеянно и небрежно:

- Да, мы с папочкой уходим, у него отпуск от космоса.

Потом они ехали в метро, и Рая болтала без умолку:

- А куда мы - домой, правда? И вместе будем жить? И ночевать? Ой, как хорошо! А знаешь, мама-воспитательница назвала меня "моя хорошая девочка"... Ты женишься на ней?

- Ну, не так сразу,- смеясь, ответил он.

- А что у тебя в портфеле?

- Тайна!

- Покажи, ну покажи!

Дома устроили праздничный ужин, и он преподнес дочке коробку конфет, перевязанную голубой ленточкой.

- У, они только сверху шоколадные,- надулась Рая.- А вот мама моя приносила мне конфеты,- они были все шоколадные - и сверху, и изнутри.

Вадим не любил, когда дочь вспоминала о матери. Ему хотелось бы, чтобы она забыла ее, как забыл он. Но как-то так получалось, что Рая вспоминала о ней в самый неподходящий момент-только что занята всецело им, и вдруг!.. Но лучше не заострять на этом внимание.

- Конфеты плохие, папка плохой! - сказал он, посмеиваясь.

Раиса подумала и буркнула:

- Хороший.

- Превосходно! - Он подбросил ее к потолку.

Раиса завизжала в восторге. И, вертя ее, визжащую, красную, счастливую, он испытывал радостную нежность.

Однако уже на другой день Вадим, как обычно, ощутил изматывающую нервозность детского мирка. Раисе все чего-то хочется, чего-то надо; смех и слезы сменяют друг друга с обескураживающей быстротой, счастье и разочарование - тоже, десятка игр хватает едва на час, вопросов - сотни, и они повторяются, словно ты не отвечал только что на них с исчерпывающей, как тебе казалось, доходчивостью. Когда хочется отдохнуть, от тебя требуется ласка, когда хочется приласкать, от тебя рассеянно отодвигаются. И вдобавок на тебе заботы о здоровье, о питании, о режиме, об одежде, и то, что ты считаешь нужным, вызывает досаду и протест. И каждый новый день это целый комплекс проблем.

Нет, все же Земля - суета сует, не то что суровый, спокойный космос.

К счастью, у Раисы целая программа развлечений. Можно было отдохнуть вместе с ней.

В кибернетическом кукольном театре он так же увлекся, как дочь. Помогая Рае справиться с инструкцией, тыча ее пальчиками в клавиатуру, он и сам не без счастливого страха смотрел на еще не ожившую куклу.

- Научи Бурагино петь! - восторженно шептала Рая и подбирала какую-то смешную мелодию.

"Оживший" Буратино, смешно шевеля длинным тонким носом, пищал мелодию и взмахивал членистой ручкой.

- Научи его петь, папка!- закатывалась смехом Рая и бешено била по клавишам. - Научи его! Ой, какой носатенький пискун!

В следующей кабинке - "Потанцуй со мной, Пьеро" - Рая притихла. Осторожно обошла неподвижную куклу со всех сторон, потрогала пышный кружевной воротник.

- Он правда будет танцевать?- недоверчиво спросила она.

- Будет, только его надо оживить.

Когда Пьеро шевельнулся, она сначала вздрогнула, потом, закусив губу, пытливо посмотрела в его широкие глаза.

- Ты будешь до мной танцевать? - полушепотом спросила она.

Пьеро слегка поклонился, коротко дернул скользкой, в черном башмачке, ножкой.

- Позвольте пригласить вас на вальс? - спросил он девически твердым голосом.

Рая замерла. Вадим видел ее растерянные глаза и приоткрытый рот.

Пьеро поклонился еще раз, еще раз дернул ножкой.

- Позвольте пригласить вас на вальс? - с той же интонацией повторил он.

- Хи-хи-хи-хи! - тихо рассмеялась Раиса и протянула руки.

Вальс был быстрый, Раиса старалась, но не всегда успевала за Пьеро. Иной раз, потеряв ее, Пьеро продолжал кружиться один, не замечая своей потери, и Раиса хохотала, глядя на его нелепо растопыренные руки, на его склоненную круглую голову.

- Куда же ты, Пьеро? Потанцуй со мной, Пьеро!

Раиса догоняла куклу, хваталась за нее, торопилась попасть в шаг,

Потом вдруг остановилась, отвернулась, уселась в углу. Закончил танец Пьеро в одиночестве. Уставясь в стену,-поклонился:

- Благодарю вас! Мне было очень приятно с вами познакомиться!

- Кукляшка-болвашка!- презрительно сказала Раиса и показала язык. И тут же: - Папочка, я хочу в кино!

- Ты ведь устала - пора отдохнуть.

- Ну папочка! Ну миленький! Ну родненький! Ну славненький!

- Перестань, Раиса!

Уже наступал вечер. Вадиму не терпелось позвонить Ольге.

- Ну умоляю, папочка, умоляю, родненький, ну пойдем, умоляю тебя...

Боясь, что Раиса раскапризничается, Вадим схватил такси и баюкал ноющую дочь, словно совсем маленькую, всю дорогу, пока она не уснула.

Как-то застал Раису над фотографией Ольги.

- Кто это?- Вопрос был явно враждебный.

- Это мой очень большой друг, хорошая женщина.

Раиса небрежно отодвинула фотографию.

- Моя мамочка красивей. Эта вообще некрасивая.

С трудом сдерживаясь - это он-то, космонавт, человек с железной выдержкой!-Вадим сказал:

- Быть красивой - это еще не самое главное. Ты, кстати, некрасивая, я - тоже.

- Я, когда вырасту, буду обязательно красивой. Как мамочка,

- И не дай бог, останешься такой же... Глупой.

- Неправда, моя мамочка умная. Ты сам глупый, я все маме расскажу! Уйди! Противный!

Началась настоящая истерика, с потоками слез, капризами, упрямством.

Был только один способ покончить с этим - подарок, и, коря себя, Вадим прибегал к нему. Покупал он дочке подарки и тогда, когда нужно было уйти на свидание с Ольгой.

Однако сейчас и это средство не подействовало. Раиса отложила подарок в сторону, ушла в свою комнату и легла. Он сделал вид, что не замечает. Тогда она стала тихонько подвывать.

Досада, раздражение, злость, жалость - все смещaлось в Вадиме. Подчиняться ей и дальше было невозможно, считал он. Или это в нем говорило желание увидеть Ольгу? Он подавил в себе жалость и ушел, но у Ольги сидел как на иголках, говорил только о дочери и был благодарен Ольге за серьезность и озабоченность, .за то, что она сама вытолкала его домой:

- Иди-иди, я тоже волнуюсь!

Дома его ожидал полный разгром. Всё: все его подарки, игрушки, платьица, шарфики, книжки - было разбито, разломано, разорвано.

- Ну что ж, прекрасно,- сказал Вадим.- Я здесь только не вижу сувенира. Может, тебе его не под силу разломать, так дай я тебе помогу. Не сможем сами - снесем в мастерскую, там с ним быстренько справятся.

-Я давно его потеряла... выбросила.

Раиса забилась в угол - враждебная, несчастная, тощенькая. Право, из интерната он ее забирал в лучшем виде.

-Собирайся -поедем в интернат.

- Я не хочу в интернат - отвези меня к мамочке.

- Маме сейчас некогда...

И опять истерика, и - он, доказывающий, что отвозит ее не потому, что она мешает, а потому, что у него есть дела...

Стоило два дня отдохнуть, позвонить в интернат и узнать, что там все в порядке, как ему уже казались преувеличенными тревоги этих дней. Они были с Ольгой в кафе, танцевали, первый раз за отпуск ему не нужно было спешить.

Он любил Ольгу, ее приподнятое к нему лицо, искристо-каштановые волосы, слушал ее глубокий голос, и ему нравилось, что говорит она о Рапсе, о том, что он нетерпелив.

Ольга замолчала, посмотрела на него вопросительно, и он ответил, наверное, невпопад: - Люблю тебя.

Она невольно улыбнулась, покачала головой:

- Легкомысленный отец у Раисы.

- Это есть - привыкаешь к невесомости.

Но она не хотела принять его шутливого тона. Старая земная привычка все усложнять. И он едва не поддался этому. Он так и сказал:

- Давай не будем усложнять: ты любишь меня, Раиса любит меня, я люблю вас - это главное, остальное мелочи, в которых вы, помоему, даже с наслаждением барахтаетесь.

- Не знаю.

- Ax, ты не веришь мне?!

Она даже не улыбнулась.

- Не знаю, как это все получится.

- Пойми, вы погрязли в мелочах. Жизнь столько дает, и вместо того чтобы быть благодарными...

- Жизнь не дает - она предлагает.

- Так имейте смелость взять! - Невольно он начинал сердиться.

- Тут мало смелости.- Ольга словно дразнила его - грустно, непонятно и, казалось ему, ненужно.

Ему захотелось отдохнуть - уйти снова туда, вверх, в тишину, в однообразие пустоты, к своей привычной, трудной, но такой ясной работе, туда, к себе, где он мог бы обрести покой и точность, одиночество и простоту.

Бисерный туман висел над ночными улицами. Зарева реклам рассыпали многочисленные тени. Мчались машиды, словно взрезая влажную мостовую.

Обнимая Ольгу, он пошутил: - Но ты-то у меня в руках?

- Не знаю.

На следующий день они зашли в интернат. Ольга нервничала, но мужественно улыбалась.

Раиса появилась обиженная и презрительная.

- Вот тетя Оля! - сказал Вадим каким-то ненатуральным голосом.-Она хочет с тобой познакомиться. Ты не против?

Он хотел, подтолкнуть ее к Ольге, но худенькие плечи Раисы вывернулись из его рук.

Глядя на ее трагически полуприкрытые глаза, на зло подвернутые губы, он пошутил:

- Играем в молчанку, да? Молодец, хорошая черта для будущей космонавтки.

Он стартовал в 12.05 с околоземной станции. Грузовой "челнок" взял курс на Марс.

Привычно ориентируясь в кабине, Вадим заполнил бортжурнал и пообедал, аккуратно выдавливая в рот из тюбиков "бифштекс" и "салат".

Закрепился в кресле, проверил показания приборов. Развлекаясь, поднял авторучку и осторожно отпустил. Авторучка повисла перед глазами. Он крутнул ее вокруг продольной оси и некоторое время смотрел, как она, слегка покачивая концами, вращается. Легким прикосновением заставил ручку одновременно вращаться вокруг поперечной оси и, потянувшись в кресле, мечтательно прикрыл глаза. .

Следующий отпуск они проведут втроем на Тиса-Рее, на этой удивительной планете. Три гигантских куска, три несоединившиеся части одного тела. Каждый кусок со своей неповторимой природой - стоя на одном, видишь над головой леса и реки другого. Но самое восхитительное - это "струи", или "горки", невесомости, по которым можно плавать с одной части планеты на другую. Они поднимутся на вершину и, взявшись за руки, кинутся вверх! Шесть часов упоительного полета туда, к другому телу планеты, к вертящимся над головой облакам- вверх, вверх, к приближающимся лесам, холмам, озерам и вдруг - уже вниз, словно птицы или пушинки!

Вадим открыл гяаза. Авторучка кувыркалась у самого лица. Он качнул ее так, что концы завертелись в разных направлениях. От блеска на замысловато вертящейся авторучке закружилась голова. Он выключил бортовой свет и неожиданно уснул.

За двенадцать часов до Надмарсовой Вадим начал тормозить и разворачиваться.

Через час во время завтрака, почувствовал, что корабль "раскачивается". Завершить разворот не удалось - зажегся сигнал неисправности одного из двигателей. От нерегулярной работы двигателя "челнок" стал вертеться, клевать носом и вздрагивать.

Часа два он возился с поломкой, но автоматика отказывала. Вадим совсем отключил питаниe, сообщил на Надмарсовую о неисправности. Оттуда посыпались советы, но все уже было испробовано.

Тогда он решил выйти за борт. Тщательно надел скафандр, проверил кислородные баллоны и расправил фал. Руками придерживая подвижное до непослушности тело, выглянул из люка. Привычно сжалось в груди от вида бездны.

Прицеливаясь на вынесенное далеко в сто рону сопло двигателя, оттолкнулся. Ноги отошли от борта, корабль на глазах перевернулся. Туловище выпрямилось, и, когда ноги стали уходить из поля зрения, он взглянул нa люк и удивился; в овальной дыре покачивалась блестящая головка непристегнутогo к скафандру фала.

Вадим вспотел от ужаса и напряжения. Извиваясь в скафандре, бессмысленно старался oстановить неудержимый отлет. Переворачиваясь второй раз, кинул ноги под себя, подался туловищем, головой вперёд и несколько минут парализованно ждал приближающееся сопло.

Понимая уже, что очередной переворот относит туловище вниз от сопла, до боли в грудной клетке рвался удлинить руки, пальцы. И, когда сопло прошло далёко под ногами, закричал.

Он хрипел, вертелся, ему казалось, что он задохнется не от недостатка воздуха, а от бесконечной податливости пустоты - тело, каждая мышца агонизировали в бессмысленном напряжении.

Очнувшись, Вспомнил про универсальный ключ. Вынул его из кармана, примериваясь к вращению, к "челноку", швырнул от себя. Удаление от корабля еле заметно приостановилось, но вращение тела усложнилось. В поле зрения то появлялся, то пропадал корабль.

Закрыв глаза, Вадим попытался спокойно оценить то, что знал уже отчаянием. Кислорода в двух баллонах хватит часа на два, c Надмарсовой раньше чем за восемь часов не успеть. Два часа пытки. Два часа каждый вдох-шаг к смерти... Опустеет один баллон, потом другой... и все дальше, и дальше будет тело корабля...

Что он все же может? Можно отшвырнуть пустой баллон. Но это слишком малая масса, да и поздно будет - не поможет.

Можно швырнуть полный баллон - это, пожалуй, погасит все посторонние вращения и, возможно, даже подтолкнет назад к "челноку".

Но не слишком ли слабо?- И дотянет ли он на одном баллоне? Стоит лиизощрять пытку?

Неожиданно его- настигли нежность и тоска - тоска по Ольге и по дочке. Он уперся мокрым лбом в стекло гермошлема а некоторое время заворожённо следил, как в поле зрения то появляется, то пропадает "челнок". Потом решительно уменьшил подачу кислорода.

В шлемофоне послышался голос Надмарсовой:

- Алло, как дела? Почему заминка?

Он лихорадочно вспоминал лицо дочери, блеснувшие слезами глаза, уголки худеньких плеч, беспомощно-уязвляющий голосок...

На повторный запрос Надмарсовой сухо ответил, что удаляется от корабля, и, кажется, навсегда. Даже сейчас, рядом со смертью, было стыдно такой ученической, такой непоправимой оплошности.

Надмарсовая молчала, явно осознавая то, что уже знал он сам.

Не успеют. Сейчас опомнятся и будут подбадривать. Но у него нет ни времени, ни сил. Он отключил связь. И, немного подумав, - не над тем, делать ли это, а как сделать, - потянулся отключать баллон.

Он завороженно смотрел на стрелку манометра, суетливо отмечающую снижение давления.

На ста тридцати лихорадочно спохватился. Отстегнул запасной баллон, открыл вентиль воздух, рванулся наружу. Манипулируя быстро замерзающей струёй, как газовым двигателем, погасил вращение, стабилизировал тело. С трудом дыша, собрал все силы и отшвырнул опустевший баллон в пустоту.

Он теперь почти совсем не вращался, висел и медленно, очень медленно двигался назад, к "челноку".

Он вдеь сосредоточился на циферблатах часов и манометра.

В последнем баллоне кислорода осталось минут на тридцать-тридцать пять. А сколько времени он удаляется от "челнока"? Минут пятнадцать двадцать. Если развить импульс к кораблю, выпустив часть кислорода, хватит, чтобы дотянуть? Или нет? На сколько можно сократить подачу кислорода для себя?

Он стал реже дышать, удерживая воздух в легких. Попытался подсчитать: его масса килограммов девяносто, Давление в баллоне сто десять... И тут же испугался - потому что, забывшись, стал дышать чаще. А надо было экономить. Разумно, на грани, экономить. И надо было высчитать...

Он задыхался-заставлял себя сдерживаться, не вдыхать. Он высчитывал, но результат не доходил до сознания - хотелось дышать.

Пересиливая себя, на несколько секунд открыл баллон в космос - тело качнуло к кораблю. Стрелка манометра резко упала.

Он продолжал то открывать баллон в пустоту, то закрывать. При этом старался свести движения до минимума, вдыхать редко, но емко. Но чем меньше оставалось воздуха, тем чаще хотелось дышать. Он задыхался, сознание мутнело, и казалось, что он плывет, плывет, тянется к берегу, но волна все время относит его.

Перед ним качался "челнок", на ярком боку его светилась черная дыра люка.

Поворот вентиля, толчок. Удушье, туман...

На берегу стоит Ольга и тонко, пронзительно кричит. Что она кричит, сжав кулачки? Почему? На нее невозможно смотреть-она стоит против солнца и вся очерчена оранжевым. Кричит... Или это в ушах звенит?..

Что это закрыло полнеба? Ах да, корабль... На том берегу... Рядом, но не достать. Отвесная скала, пустота, пропасть. И на самом краю - осторожно, не свались! - сидит и швыряет в пропасть игрушки Рая. Вытирает Щеки ладошкой и швыряет.

О чем она плачет? Жалко игрушек? Глупенькая, игрушками пропасть не заполнишь. Почему она одна, над пустотой, так близко от края? Почему плачет? Ах да, она ведь одна.

Держись, девочка, я...

Он очнулся от собственного хрипа. Очнулся испуганный. Оказалось, все время дышал.

Поворот вентиля, толчок...

Рот свело судорогой, пена кипят в горле. Сейчас сейчас...

Поворот вентиля, толчок...

Громада корабля быстро приближалась, вот-вот в него упрется рука, а люк - недосягаем.

Слепит пронзительный блеск наконечника фала. Но сколькй же до него?

На несколько секунд Вадим замер, прислушиваясь к себе, присматриваясь к приближающемуся, растущему телу корабля. Разглядел воронку наконечника она соединит его с кислородом.

Тяжело вдохнул в последний раз и выпустил остаток воздуха в космос. Оттолкнуть пустой баллон не было сил. Сжался, пихнул баллон ногами.

Плыл долго, долго ловил верткий, изворачивающийся фал. Судорогой удушья притиснутый к стеклу гермошлема, потерял сознание.

Он был поражен, снова увидев дочку, - этой родной детской новизной, большеротой улыбкой, звонким криком. Ему показалось, что с тех пор, когда он бился в скафандре, прошла целая жизнь - не его, а вот эта, заново им понятая, заново почувствованная жизнь. Оказалось, что, пока там, в пустоте, он вел счет на секунды, здесь, на Земле, его терпеливо ждали.

И, обнимая радостное тельце дочери, увидел в ее руках кусочек прозрачного минерала с серебристой парой фигуристов и чуть не расплакался от умиления - такими они были живыми.

Короткой тени легкий миг,

изменчивое озаренье,

и бесконечное паренье

каких-то нитей золотых.

Короткой тени легкий миг прошел,

и вытянулись нити и обозначили в зените

сиянье знаков неземных.

Ах, этот свет, межзвездный свет,

живое смерти постоянство.

Звезды давно, быть может, нет,

а свет... он все еще в пространстве.

Не знаю, что такое смерть.

Возможно, просто удивленье.

В меня нацелившийся свет

не изменяет поправленья.

Но, убивая обобщеньем,

свет продлевает лить мою

кто удостоен быть мгновеньем

не подлежит небытию,

НЕМАЯ ЧАСТЬ СПЕКТРА

Гравитационная лестница

- Секвантор[ Секвантор (э с п.) - следователь.], вас просят к телефону космической связи,- доложил дежурный.

Маленький, полный человек с ярко-розовой лысиной во всю голову нехотя поднялся из удобного кресла и проследовал к пульту.

- Секвантор космической службы безопасности слушает.

- Вас беспокоит космодром планеты Киса-Рея. Пилот ракеты "Астра", прибывший в шестнадцать часов по местному времени, оказался мертвым. Ракета посажена автоматически...

- Хорошо, вылетаю:

Секвантор прошел в кабинет, взял толстый справочник, нашел нужную страницу.

- Киса-Рея... планета с гравитацией порядка... Ничего себе! Что еще? Так, так...

Секвантор поднял трубку местного телефона и сказал:

- Алло, космодром? Служебную ракету, пожалуйста.

- Ну вот и прибыли. Теперь начнется самое главное - спуск, - сказал пилот служебной ракеты.

- Что? - спросил секвантор.

- Спуск, говори). Долгое дело! Сейчас вас заберут -и счастливого пути, секвантор.

К ракете подрулил небольшой бот. Секвантор перешел в него, поздоровался с пилотом.

- Добрый день, - отозвался тот. - В соседней каюте буфет. Пользуйтесь, секвантор, без стеснения. Рядом - ваша каюта. Телевизор, ванна пожалуйста.

- Я как-то не собирался отдыхать, - хмуро сказал секвантор.

- Отдохнуть придется! Спуск будет длиться тридцать два часа по местному времени.

- Как?!-изумился секвантор.

Пилот наслаждался его растерянностью.

- Что это значит? - раздраженно спросил секвантор.

- Прямое снижение опасно. Вы же знаете, гравитация на Киса-Рее повышенная. Спуск напоминает лестницу. На каждойступеньке мы привыкаем к нарастанию тяжести.

- Почему нельзя сразу?

- Смертельно опасно.

Пренебрегая ванной и телевизором, секвантор на долгие часы погрузился в кресло, перебирая мягкими пальцами янтарные четки.

Необычное в обычном

После многочасовой скуки секвантoр наконец опустился на Киса-Рею и был принят Начальником службы порядка.

- Добрый день! - приветствовал секвантора Начальник и тут же смутился. - Если можно, конечно, так выразиться в вашем печальном cлучае. Подумать только, какой насмешкой звучат зачастую самые...

- Что-нибудь новое есть? - перебил его секвантор.

- Нет. Пока нет. На месте происшествия мы ничего не трогали. Впустили только техника-программиста, чтобы определить, не было ли отклонения от программы полета.

- А что говорит диспетчер?

- Диспетчер утверждает, что никаких отклонений не было. Так что, видимо, это просто несчастный случай. Стечение, так сказать...

- Какой случай?

- Несчастный, секвантор. Пилот не выдержал перегрузки.

- Но почему? Разве здесь при ступенчатом снижении возможна смертельная перегрузка?

- Видите ли, секвантор... Не всё пилоты пользуются ступенчатой посадкой. Это и долго, и дорого. Люди, много лет прожившие на Киса-Рее, пилоты с большой привычкой к перегрузкам... Привычка, знаете ли, это действительно великий фактор. Загадочный даже...

- Такие спуски разрешены?

- В порядке исключения. Простите, секвантор, я по пунктам. Серафим, покойный Серафим, работал в отделе снабжения. Возил с орбитальных оранжерей скоропортящиеся овощи. Нежные плоды, понимаете, дорога каждая минута. Так вот, есть пилоты - а для отдела снабжения это просто клад, - которые привыкли, приспособились к прямому спуску. Выдерживают то, что не выдерживают другие...

- Каким способом?

- Да каждый по-своему. Но основной принцип - соответствующее расположение тела относительно действующей перегрузки. А в общем-то это люди крепкие костью и, пожалуй, духом. Согласитесь, не каждый на это пойдет.

- Что же, Серафим был честолюбив или?..

- О, он был яростно честолюбив, но не в обычном смысле. Он не гнался за чинами, не искал места получше. Он копил деньги, но не ради накопления. Он для всех был своим, но, мне думается, он добивался этого из честолюбия. Впрочем, если человеку удается быть своим для всех, имеют ли смысл тонкости?

- И все же?

- Не знаю, как вам сказать... Серафим был сильным. А ведь чем сильнее человек, тем меньше он знает, где лежит его предел. Быть может, он проверял, как близко этот предел. Впрочем, я вторгаюсь...

- ВЫ сказали, он копил деньги. Много?

- Вы подозреваете убийство? Но я очень и очень сомневаюсь. Деньги лежат в банке нетронутыми. Правда, там же лежит и доверенность на имя Начальника отдела снабжения Ками-Яллы, что в случае надобности тот может воспользоваться деньгами.

Секвантор приподнял бровь, но Начальник службы порядка торопливо заверил:

- Нет-нет, этот человек вне подозрений. Ему деньги не нужны.

- Почему же доверенность на его имя? Разве у Серафима нет родных, близких? Начальник пожал плечами.

- С отцом у него отношения были сложные... А что касается Ками-Яллы, то, может быть, именно рассчитывая на его честность...

Помолчали. Секвантор был недоволен чем-то: тем ли, что все так просто, тем ли, что все так подозрительно?..

- Кроме того, что он был честолюбивый, сильный, что еще вы можете о нем сказать?

- Я, знаете ли, не психолог, - смущенно ответил Начальник,-хотя кто из нас не мнит себя... Едва ли вас заинтересует... Он... писал стихи.

- Плохие? Хорошие? Публиковал? Можете что-нибудь припомнить?

- Никогда не публиковал. Поэтому трудно сразу... Впрочем... Вот тут, по берегу, ручьем,

шел человек легко и мимо. О чем он думал? Ни о чем. Чего желал? Невыразимо...

- М-да, - усмехнулся секвантор, а Начальник смутился еще сильнее.

- Может, я не то вспоминаю?.. Ну, вот еще:

И тело стынет, не насытясь.

Струится звездный кровоток...

На берегу ночной цветок

пыльцой космической осыпан...

Как же там дальше?.. Нет, не припоминается.

- М-да, космическая лирика, -разочарованно сказал секвантор. - Ну что ж! А теперь я хотел бы осмотреть место происшествия.

Они вышли на поле. Черные, с потеками, бетонные плиты, несколько ракет и вдали горы, облака.

Начальника окликнули. Подошел охранник:

- Из травсморга поступила телефонограмма.

Начальник прочел вслух:

- "Напоминаем, что срок копирования тела, истекает через сутки по местному времени..." Уму непостижимо! Как получилось, что у них оказалось больше прав, чем у нас?

- Вы против -копирования? - спросил секвантор.

-Как вам сказать...

-Ну вы же не против, например, библиотек?

- Нет, конечно... Но если копирование будет и дальше так развиваться, не окажется ли человечество перед тем, что для человека станет важнее его смерть, чем жизнь?

Секвантор не ответил.

Они вошли в ракету. У приборов возился техдик-программист. Над креслом, в котором застыл скафандр с мертвым телом внутри, висела птичья клетка, прикрытая куском материи. Рядом, на стене, - орниплан.

Секвантор сдернул с клетки покрывало, Желтый попугай встрепенулся, открыл глаза:

- Здрравствуй, эдрравствуй, хррен мордастый!.. Зарруби на носу ррубин трри, ррубин трри!

Секвантор накрыл клетку.

- Что у вас? - спросил он у программиста.

-- Ракета шла обычным курсом. Программа полета заложена давно и никаких корректив. Как всегда.

- Благодарю вас. Вы свободны.

Техник вышел.

- Посторонние следы не обнаружены? - обратился секвантор к Начальнику. .

- Нет. Только следы самого пострадавшего. - Начальник наклонился и приподнял магнитный ботинок скафандра - на подошве выделялся четкий узор тюльпанов.

Они прошли в бункер, откуда несло запахом примороженных овощей. Бункер был почти весь завален ими.

- Под овощами проверяли?

- Пока нет. Но я уверяю вас: груз обычный, рейс обычный...

- Вы уже который раз говорите: все, как обычно, все, как обычно. Только исход необычен. Почему обычное кончилось так необычно?

- Согласитесь, сама смерть - не такая уж неожиданность. Во-вторых, и это я говорил всем рисковым пилотам,-нельзя долго рисковать.

Секвантор щелкал янтарными четками. Образ пострадавшего ускользал. Сильный, честолюбивый? Или безмерное ничтожество? Ловкое убийство? Для чего? Из-за чего?

- Начальник, проверьте под овощами.

Секвантор снова подошел к клетке и сдернул покрывало.

- Здрравствуй, здрравствуй! - заорал попугай.

-Сольвейг,-улыбнулся Начальник.

Секвантор пожал плечами.

- Если меня не будет в гoстинице - значит, я в отделе снабжения. До свиданья.

Угол смерти

Ками-Ялла, очень крупный и очень- грустный человек, принял секвантора у себя в кабинете.

- Что вы можете сказать о пилоте "ACTры"?- спросил секвантор.

- Он был прекрасным пилотом,- густым скорбным басом сказал Ками-Ялла. - Не было случая, чтобы доставленные им продукты имели много порчи.

Секвантор только чуть приподнял брови, но Ками-Ялла вдруг густо покраснел.

- Да!-протрубил он яростно.-Доставленные им продукты почти никогда не имели порчи, а это значит - дети, старики, больные на этой тяжелой планете...

- Именно поэтому вы принимали риск пилота?

- Именно поэтому. И еще потому, что это не противоречит Уставу, отрезал Ками-Ялла, но вдруг отвернулся к окну, плечи его начали вздрагивать; он вытащил платок и уткнулся в него нoсом.

- Почему денежная доверенность Серафима составлена на ваше имя?- резко спросил секвантор.

Ками-Ялла вскинул голову, пораженно глядя на собеседника.

- Вы хотите сказать?.. Ах да, служба!.. Потому что покойному так хотелось.

Ками-Ялла снова отвернулся.

- Мне нужно личное дело Серафима,- сказал устало секвантор.

Не оборачиваясь, Ками-Ялла поднял трубку, распорядился. Вошел человек в белом халате и положил на стол папку.

- Я возьму ее с собой.

- Как вам будет угодно.

- К вам еще не обращались родственники покойного?

- Нет. Еще нет.

- Я вас попрошу: если обратятся, сообщите мне.

Ознакомившись с делом, секвантор не открыл для себя ничего нового... Впрочем, он не очень вчитывался в общие фразы. Общих мест хватало и в самом случае. Подозрения насчет Ками-Яллы не проходили, но и не подтверждались...

Совершенно неожиданно вспыхнула мысль о желтом попугае! Как же так?!

Секвантор. позвонил Начальнику службы порядка.

- Я слушаю.

- Это секвантор. Скажите, попугай Серафима - он что, постоянно был с ним?

- Сколько знаю Серафима, столько знаю Сольвейг... Но вы меня удивляете.

- Благодарю вас...

Странно. Серафим, привыкший к перегрузкам, погиб от перегрузки. Курс был неизменным. Специалисты написали в отчете, что гравитационная постоянная могла локально измениться. В смежном районе зафиксированы отклонения... Предположим. Но вот попугай, налетавший столько же, сколько и хозяин, птица-то - жива! Значит, случайность исключается. А значит, исключается и затверженное "как обычно". Но что?

Секвантор стоял у окна, поглаживая четки.

За окном туманные горы.

"А на стене кабины - орниплан... Романтика парения..."

Секвайтор открыл личное дело пилота, быстро перелиcтал страницы, нашел нужное место.

- Угол наклона кресла, так-так.

Секвантор вернулся на "Астру". Здесь его встретил Начальник службы порядка.

- Вовремя пришли. Через несколько часов тело забирают на копирование.

Секвантор кивнул и спросил:

- Отсюда можно связаться с Ками-Яллой?

- Почему же нельзя? Прямая связь.

Индикатор вспыхнул, и в динамике послышался бас:

- Ками-Ялла слушает.

- Вас беспокоит секвантор...

- Хорошо! А я вас искал. Мы нашли адрес его отца и сообщили.

- Благодарю.

И стало тихо. Только изредка под покрывалом пощелкивала Сольвейг.

- Секвантор,- нарушил тишину Начальник, - о формальностях не беспокойтесь, мы все сделаем сами.

- Я забочусь не о формальностях,-строго сказал секвантор.- Я веду дело о гибели пилота Серафима и забочусь об истине... Конечно, можно закрыть дело... формально, Но давайте повторим все заново. Обычный рейс, обычный груз, неизмененная программа, обычный спуск, посадка и - смерть. Пилот погиб, а вот попугай - жив!

- Но, секвантор, ведь это все-таки птица. Какая здесь связь?

- Такая же, как между пилотом и креслом. Кстати, о кресле.- Четки замерли в руках секвантора. - Насколько я помню, угол наклона кресла относительно вектора перегрузки у каждого пилота свой. Ну так вот, Начальник, там, под креслом, угловой фиксатор. На нем должно быть сорок четыре градуса...

Начальник быстро наклонился и так же быстро выпрямился:

- На три градуса больше, секвантор! На три градуса!

- Да, для Киса-Реи достаточно...

Он подошел к клетке, сдернул покрывало. Сольвейг встрепенулась и закричала:

- Здрравствуй, здрравсгвуй, хррен мордастый!.. Заруби на носу ррубин трри, ррубин трри! Попугай, попугай, ты меня не пугай! Милая птичка, снеси мне яичко!

Попугай замолчал и выжидательно уставился одним глазом на секвантора. Секвантор рассеянно смотрел на попугая. Так они промолчали несколько минут. Потом секвантор накрыл клетку, снял ее и вышел.

"Рубин три!"

Над рынком гремели усилители:

- Граждане галактики! В продаже есть бетельгейские супербенки!

- Внимание, внимание! Производится прием магнитной обуви - на ремонт! Качество гарантируем!

Секвантор подошел к мастерской сапожника. Комфортабельный домик с мощной пораболой радиотелескопа над крышей. Сапожник, чем-то похожий на секвантора, ловко орудовал прессом.

- Гарри!- воскликнул секвантор. - Дружище!

Сапожник выразил не меньшую радость и удивление. Она вместе учились в университете, вместе когда-то ловили галактических нарушителей и вот, пожалуйста, - встретились.

Гарри отложил в сторону магнитный башмак и пригласил секвантора присесть.

- Каким галактическим ветром занесло тебя на Киса-Рею? За какими космическими корсарами гоняешься?

Они радостно глядели друг на друга и уже не знали, о чем говорить.

- А ты не бросаешь своего хобби?- секвантор кивнул на радиотелескоп.

- Что ты! Я пришел к выводу, что, когда творчество превращается в работу, нет надежды на счастливое открытие. Сам понимаешь, белых пятен в космосе не осталось. Почти не осталось. Одна надежда на удачу. Последняя надежда, - грустно добавил Гарри. - Возраст берет свое, а я все еще ничего не успел. Но я еще о себе заявлю!- воскликнул он.- Я тут такое обнаружил! Такая звездочка... многообещающая!

- Что ж, прекрасно, что ты Остаешься верен себе,-сказал секвантор.- Я вот хочу у тебя спросить... Рубин три...

- Рубин три? - испуганно перебил Гарри. - А что тебе до него? Что тебе до этой звезды?

- Да, в сущности, мне только и надо знать, что это за звезда.

-Только и всего? - усмехнулся Гарри.

- Но почему тебя расстроил мой вопрос?

- Почему?.. Потому что я завзятый неудачник!..

Они распрощались, дав друг другу слово, что обязательно встретятся еще, и подозревая, что больше не увидятся.

Секвантор пошел в самый конец рынка, где расположился птичий ряд.

Зоомагазин звенел от птичьих голосов, как погремушка. Сольвейг, разбуженная сотней глоток, запрыгала в клетке.

Продавец выжидательно посмотрел на секвантора.

Тот поставил клетку на прилавок.

- Добрый день.

- День добрый. Чем могу служить?

Секвантор откинул покрывало - Сольвейг взъерошилась и замерла.

- Я хотел бы знать, - сказал секвантор, принадлежал ли вам попугай раньше. Я, конечно, понимаю, это трудно...

- Нисколько! - воскликнул продавец. Позвольте...- Он распахнул клетку, вытащил попугая и раскрыл ему клюв.- Вот, - он показал на внутренней стороне клюва маленькую металлическую монограмму. - Попугай куплен у меня. И вы знаете, я начинаю припоминать его. Да-да, это умница! Феноменальная птица!

Сольвейг молчала. Секвантор ждал, когда наконец она придет в себя. Но птица забилась в клетку и только озиралась.

- Помогите мне расшевелить ее,- попросил секвантор. - Мне кажется, она много знает, но не желает выговориться.

Продавец самодовольно улыбнулся.

- Это не сложно. - Он достал магнитофон и включил его. Из динамика полетели птичьи крики.

- Это самец,- пояснил продавец.- Сейчас ваша заговорит...

Сольвейг забегала по клетке, нахохлилась и заговорила:

...И-обозначилась планета.

По-рыбьи птичьи косяки

плывут в аквариуме света.

Кругами светлой суеты цветы,

улыбка; тихий голос,

глаза, улыбка, голос, ты.

На облака ложатся тени,

переплетается узор

земными нервами растений.

... И растворяется планета,

уходят птичьи косяки

в миры мерцающего света.

И не тревожат темноты ,

улыбка, руки, тихий голос,

Глаза, улыбка, голос, ты.

Словарный запас Сольвейг привел продавца в восторг:

- Это потрясающе! Поверьте, это невероятно! Да-Да, я вспоминаю, ее купил у меня один любезный молодой человек, космолетчик. Я прочил птице великое будущее...

Но секвантор не слушал. Он накрыл клетку и, задумчиво глядя под ноги, вышел.

Что же, значит, у Серафима есть возлюбленная? Сделанность стихов, подчеркнутое внимание к форме раздражали секвантора. Впрочем, он должен был признать, что стихи привлекают, завораживают... Но, может быть, они для того и написаны? Иначе почему они так символичны? Может быть, именно в этом их задача - привлечь. Или отвлечь. От чего?

Секваптор все еще с раздражением понимая, что никак не уловит характерной черточки погибшего. Не человек - знак человека, символическое образование, яркая относительность. Деньги не ради денег, честолюбие не ради карьеры, стихи не ради чувства. Умышленно?

Секвантор спохватился - он поймал себя на том, что, увязая в какой-го пустоте, невольно ищет в каждом поступке погибшего сверхсмысл, предумышленность. "Опровергнув катастрофическую случайность причины смерти, кинулся в другую крайность - выстраиваешь жесткий ряд причин, - усмехнулся секвантор. - А ведь все могло быть иначе, как и бывает в жизни".

Цепная реакция

Отец Серафима, рано постаревший мужчина, встретил секвантора угрюмо. В дом пройти не предложил. Они стояли в небольшом саду, в котором выделялись деревья с большими листьями и странными пупырчатыми плодами.

- Простите, это что за плоды? - спросил секвантор.

- От подагры,- проворчал старик.

- Я пришел к вам... Я понимаю, вам тяжело...

- А с чего вы взяли, что мне тяжело? Я ничего не несу.

- Вы понесли утрату... Я хотел бы узнать о Серафиме.

- Дурак он, бабник.

Секвантор насторожился.

- Вы считаете, что все произошло из-за женщины?

- А при чем тут женщины?

- Простите...

- Простите, прощайте!- Старик повернулся спиной к секвантору.

- Еще вопрос. Зачем он копил деньги?

- Из жадности.

- Он хотел что-нибудь купить?

- Подкупить.

- Кoго?

- Себя.

Все время получалось так, что старик ставил секвантора в тупик. Секвантор недоуменно смотрел в его Злую спину.

- Скажите, он вам писал?

- К черту его писульки!- буркнул старик и, уже захлопывая перед носом секвантора дверь, добавил:- Вон там, на камне, в саду.

Щелкнул замок.

Секвантор нашел в саду замшелый валун. Одна сторона его, ровно стесанная, была исписана стихами. Опять стихи!

... Желанье было идеальным,

не по размерам для Земли,

а для вселенной - моментальным...

И звезд нестынущая тайна

чиста от образов земных,

и голоса миров иных

не потревожат звезд случайно.

Мгновенной жизни не суметь

остановить звезды теченье,

И бесконечное свеченье

не оборвет простая смерть!

Но почему пустая длимость

должна убить неповторимость?!

Секвантор шел по пригороду. Плоды непривычных форм и расцветок поднимались из-за ограды и свисали над тротуаром. В небе нет-нет да и пролетит кто-нибудь на широких, не по-птичьи суетливых крыльях - обычный вид передвижения кисарейцев.

Секвантор видел, как орниплай с усилием ловит невидимые струи восходящего воздуха и забирается все выше в облачное небо.

Секвантор еще ни разу не пробовал крылья.

И хотелось, и некогда, и страшновато.

"Желанье было идеальным..." Но этого мало, видите ли,- "не по размерам для Земли"! Ну, предположим. Вот здесь он родился, тут бегал, летал на орниплане, мечтал, любил, мужал. Пригород довольно тихий, народу не очень много. Без матери. Перевернутые отношения с отцом... "Пустая длимость..." Эгоцентризм, подстегнутый космическими возможностями. Резонный вопрос: "Но почему пустая длимость должна убить неповторимость?" Тем более что на эту неповторимость никогда никто не покушался... "Вот именно!-воскликнул чуть ли не вслух секвантор. - Не было сопротивления. Убиение непротивлением, завлечение пустотой. Соблазн пустоты - вернее... Так яростное честолюбие или космический эгоцентризм? "Подкупить себя". Сколько для этого надо денег?"

Впервые секвантор почувствовал что-то живое в облике Серафима - он вдруг представился ему человеком, охваченным неудержимым отлетом, не удалением, не исчезновением, а отлетом. Точнее объяснить для себя секвантор еще не мог...

Что же произошло? Случайное самоубийство?

И снова - Начальник

И снова космодром.

службы порядка.

- Секвантор, у меня для вас новости и еще раз новости. Обнаружено завещание Серафима! Вот, пожалуйста, текст. Кроме того, в ракете найден ядерный стимулятор старого образца.

Завещание было коротким, отпечатанным на машинке: в случае гибели похороны должны быть произведены по космическому образцутело помещается в ракету и отправляется в глубь вселенной.

- Теперь становится ясным, для чего Серафим копил деньги!-сказал удовлетворенно Начальник..

Похороны по космическому образцу - ритуал пышный и очень дорогой. Неужели молодой пилот так тщательно копил деньги, чтобы после смерти заставить планету говорить о себе, хоть ненадолго? Секвантора вновь охватили сомнения.

Начальник недоуменно смотрел на недовольное лицо секвантора.

- Вы оказали, что еще обнаружен ядерный стимулятор?

- Тут, под овощами.

- Но зачем он на ракете? Разве "Астра" не на ионном топливе?

- На ионном, разумеется. Да и стимулятор древний. Хотя, впрочем, наши техники говорят, что такого стимулятора достаточно, чтобы управлять ядерной реакцией целой звезды.

- Зачем, собственно?

- Что - зачем? Я просто говорю, что раньme, когда люди придерживались планетного образа жизни и мыслей, вещи делались крепкие и сильные. В них был смысл. А теперь, когда нас пораскидало по вселенной, какой смысл в этих вещах? Массовая бессмыслица, гонка в пустоте. Если бы не закон, ограничивающий расселение, нас бы давно всосал космос...

Секвантор перебил:

- Я спрашиваю, зачем мог понадобиться стимулятор Серафиму?

- Ну, как знать... Серафим был человек мастеровой, изобретательный...

Секвантор вынул четки. Поглаживая кончиками пальцев маслянисто-нежную поверхность янтаря, думал: "На случайность не похоже. Никак. Или кому-то надо, чтобы это и не выглядело случайностью? Деньги целы, все уйдут на покупку ракеты и отправку ее вместе с телом в космос... Мертвый скиталец... Далее. Предположим, что случайное самоубийство отпадает. Значит, остается... Что могло толкнуть парня на этот шаг? И могло ли? Честолюбивый поэт, мечтатель. Романтическое честолюбие, рациональная поэзия, запланированная мечта... Вернемся к фактам. Завещание в двадцать три года. Впрочем, что же, трасса у него опасная. Похоронить в ракете... Романтика, естественная для человека, который выбивает свои стихи на камне. Но угол!.. Угол! Может быть, это лихорадочный жест? Почувствовал человек, что оcлаб, а замахнулся на многое, почувствовал дурноту и страх смерти и изменил угол... Изменил-и тем увеличил давление! Нелепо!

Но ведь бежит человек, охваченный пламенем, -тогда как бежать гибельно?.. Ну, а если все же самоубийство? Чушь, конечно. Есть более легкие способы убить себя. Да. и к тому же не вяжется с сильным, деятельным характером Серафима. И стихи. Так ощущать краткость, мимолетность, неповторимость жизни - и оборвать ее?! И стимулятор. Он нужен не мертвому, а живому...

"Мертвому или живому?." - Спросил себя секвантор и оторопел от такого вопроса.

Начальник дотронулся до его плеча.

- У Серафима был друг не друг-парень, с которым они обычно выступали в соревнованиях на орнипланах... Никозар.

Начальник кивнул куда-то на горы.

"Звездные звезды"

Поднявшееся солнце лишило горную долину теней, обнажило яркие зеленые краски. Отары овец, неподвижные, как облака на безветренном небе, навевали покой и забытье.

Подергивая то один ус, то другой, Никозар смотрел на секвантора диковато и весело.

- Какую заблудшую овцу ты хочешь найти в моем стаде, дорогой?

- Вы знали некоего Серафима?

- Почему знал!- воскликнул Никозар. - Знаю. Серафим великий человек без особых примет! Садись, дорогой, выпьем за здоровье Серафима.

- Серафим погиб.

- О!-черные глаза Никозара наполнились слезами. - Не говори такого, дорогой! Нет, нет, нет! Он не может вот так, запросто умереть! Знаешь, что он говорил? "Я,- говорит,- не хочу быть таким же серым, как овцы твоего стада, Никозар. Я хочу космоса! Черного, как ночь любви! Я хочу, чтобы все знали, что есть люди! Чтобы аж на том конце вселенной поняли, что чувствует человек, когда любит!.." О нет, дорогой. Что-то ты путаешь.

Секвантор пригубил вино. Никозар пододвинул к нему головку свежего сыра.

- Ешь, ешь, дорогой, душа Серафима была вечно голодна.

- Серафим любил женщину?

- Он любил ее,- сокрушенно говорил Никозар.- Очень любил. Ее нельзя не любить! И она любит его... А знаешь ли ты, дорогой, какие он пел серенады?В руках у него неожиданно появилась гитара.

В небе звездные звезды горят и горят,

и на звездные звезды живые глядят.

Умирающий тоже на звезды глядит,

ждет, что эта звезда вместе с ним догорит...

Никозар пел, прерывисто и глубоко вздыхая. "Были времена,- думал секвантор,- когда человеку мало было трех аршин; потом ему тесно стало на Земле, он жаждал иных миров, иных галактик... Но всюду, где ни оказывался человек, ему приходилось тесниться на тех же трех аршинах..."

Так секвантор и ушел - под рокот струн и прерывистое дыхание песни.

Секвантор сидел в гостинице Четки нервно пощелкивали в руках.

Секвантор записал на листе:

1. Угловой стабилизатор.

2. Живая птица.

3. Ядерный стимулятор.

4. Возлюбленная,

И, посомневавшись:

5. Стихи.

Секвантор прикрыл глаза, провел рукой по лысине и встал. Позвонил Начальнику службы порядка:

- Копирование уже провели?

-Да, только что вернули тело в ракету... Ками-Ялла распорядился, чтобы захоронение произошло в "Астре"....

- Что еще?

- Ками-Ялла просит разрешения сгрузить с ракеты овощи.

- Пускай забирает... И вот еще что: я хотел бы взглянуть на копию Серафима. Где это заведение находится?.. Благодарю.

Секвантор ощутил какую-то нервозность, желание что-то делать. Немедленно. Но что? Что? Он опять проигрывал в уме версию, настороженно смотрел на ряд выписанных фактов. И вдруг уловил особенный смысл в том, что все время вертелось у него в голове: предумышленное самоубийство. Это не то же самое, что самоубийство. Самоубийство может быть случайным, стихийным, заполошно неосмотрительным. А предумышленное - это нечто другое.

Нетерпение охватило секвантора. Он выскочил из номера.

Копия Серафима

Секвантор вошел в прохладное здание, над строгим входом которого было выбито изречение:

"Живи вечно, но не забывай, что ты смертен". Сухой, длинный человек в черном костюме представился:

- Заведующий лабораторией копирования Зонн. Чем могу быть полезен?

Секвантор попросил:

-Я хотел бы познакомиться с копией астропилота Серафима... Вы ее сегодня делали.

На аскетическом лице Зонна ничто не отразилось, только в глазах промелькнуло любопытство. Он сказал:

- Одну минуту. Там уже есть одна особа, желающая взглянуть на копию.

- Хорошо. - Секвантор с трудом сдержался.-А вы могли бы ответить на некоторые вопросы?

- По возможности.

- Что такое копирование? В чем его смысл?

Легкий румянец скользнул по щекам Зонна.

- Вы задали, можно сказать, вопрос вопросов. Я не говорю о технической стороне копирования... Я имею в виду ее моральную сторону. Но прежде всего, секвантор, я хотел бы выразить вам, как представителю закона, благодарность за установление жестких космических границ, выход за которые человеку категорически запрещен. Несмотря на то, что утечка все же продолжается, основное мы успеваем. Спасибо, секвантор.

В это время высокая дверь, ведущая в глубь помещения, отворилась. Вышла молодая женщина. Густые, длинные волосы, скрывающие большую часть лица, вздрагивали от стремительного шага. Зонн замолчал, вопросительно глядя то на секвантора, то на проходящую женщину.

- Кристалл свободен...

Женщина быстро вышла из помещения. И только тогда секвантор кинулся за ней вслед.

Когда он вернулся, Зонн стоял на прежнем месте и все так же вопросительно смотрел на секвантора.

- Я попросил ее подождать, - пояснил секвантор. - У вас, как на кладбище: мертвых много, а посетителей мало.

- Увы, инертность мышления! Людям трудно поверить, что чередование цветов есть, так сказать, фотография души. Каждый считает, что он лучше всех знал усрпшего. К тому же, умея копировать, мы еще очень несовершенно расшифровываем копии.

Говоря это, Зонн провел секвантора в длинное, похожее на туннель помещение с бесконечными рядами стеллажей, на которых неяркими гранями поблескивали кристаллы.

- Это и есть копии?

- Да. Нам сюда, в лабораторию.

Они вошли в небольшую комнату, где бесшумно суетился какой-то человек.

- Прошу вас, Пулл, - обратился к нему Зонн, - дайте нам снова Д-232000067... Спасибо... - и повернулся к секвантору: - О людях, с которых сняты копии, мы судим по спектрам. Спектральный анализ - это, так сказать, основа. Вот, смотрите.

Зонн указал на вертикальную щель в стене. Секвантор прищурился, заглянул.

Сначала фон был черным, потом появились редкие золотистые нитевидные вспышки.

- Фокусировка, - сказал Зонн.

Цвета стабилизировались: фиолетовый,, розовый, оранжевый, опять фиолетовый..

Секвантор запутался в чередовании Цветов и оттенков.

Зонн пришел на помощь:

- Эта гамма - обычная гамма обычного человека. В ней своеобразна линия зеленого с нитью коричневого. Но своеобразие это тоже не из ряда вон... А вот в крайней части, где спектр переходит, как мы говорим, в немую часть, здесь есть кое-что... Но над этим нам еще придется поломать голову.

Они отошли от щели, сели у стола. Секвантор достал четки и вопросительно посмотрел на Зонна.

- Вы все же хотите знать, чем интересен этот человек? - спросил тот.

Секвантор кивнул.

Зонн задумался, спохватился.

- Но прежде вернемся к вашему первому вопросу: значение и смысл копирования. Из того, что дает нам спектрограмма, мы пока что можем заключить, что имеем дело с рядовым человеком. И ответить вам я смогу, пожалуй, в самом общем плане... Так вот, после человека остаются сделанные им вещи, совершенные им открытия, написанные книги. И все-таки что-то уходит безвозвратно, тем более, когда люди стали исчезать в космических пространствах. Теперь же, с появлением копирования, кое-что удается сохранить. А с развитием технологии - и гораздо больше, если не все. Память о человеке, заключенная в кристалле, хранится сколь угодно долго. И когда возможности расшифровки сравнятся с возможностями копирования, кристаллам не будет цены.

- Простите...

- Нет-нет, я не уклоняюсь! И я опять должен подчеркнуть: закон ограничения сферы распространения человека работает непосредственно на нас.- Люди и так страшно разбросаны по вселенной. Если раньше, в пору однопланетности, человеческая неповторимость имела смысл, то сейчас, секвантор, людской потеииал настолько растворен в потенциале вселенной, что за человеком, за его жизнью невозможно уследить. Поэтому, кстати, и не ходят к нам люди. Жизнь потекла в русло дурной бесконечности. Развитие в значительной степени заменено распространением. А согласитесь, распространение вширь не требует неповторимости, качественности - это прекрасно удается и простейшим. И тогда,-Зонн посмотрел в потолок, - тогда исчезает связь времен. Лишь только после смерти - и то не всегда! благодаря возможности копирования удается узнать о человеке, о его жизни, понять и осмыслить ее неповторимую значимость!

- Но, простите... - снова не утерпел секвантор.

- Теперь о Д-232000067... Повторяю: обычный человек с обычной спектрограммой. Но,- Зонн многозначительно смотрел в глаза секвантора,- это пока. Пока мы не научимся восстанавливать связь времен. Понимаете? Пока!..

- Ну, а ваше личное мнение?

-Личное... Если бы не эта женщина, не вы и не институт Гомологии...

- А что институт Гомологии?- раздражённо перебил секвангор.

- Он предъявил свои права на пользование копией!-не менее раздраженно сказал Зонн. - Письменное согласие Серафима, или как там его, разрешающие пользоваться его копией для создания дубля. Но я противник дублирования. Копия - это и сам человек, и его, так сказать; отсутствие. То есть копий это свидетельство движения и возможность обновления. Дубль - символ застоя, унылой пустоты... Ну скажите, зачем человеку вечная жизнь? Зачем ему неограниченная энергия? Жизнь есть жизнь- она стоит мудрым противовесом мертвому превращению.

- Вы не ответили на мой вопрос.

- Институт вытребовал у нас копию. Там готовится очередной и, по-моему, безуспешный эксперимент по созданию человека-дубля. Чушь!

Дубль Серафима

Молодая женщина терпеливо ждала секвантора у выхода.

С первых же слов секвантор почувствовал неловкость - ему трудно было говорить с ней. Она все время словно закрывалась от него, сбросила длинные волосы на лицо, низко наклонив голову, так что секвантор мог видеть только уголок ее лба и узкий небольшой нос.

Говорила она сбивчиво- но больше по причине того, что хотела выразить что-то или доказать, может быть, самой себе. Она все время жестикулировала, как будто ловила что-то руками: вот, мол, я бы показала вам все, всего Серафима, но никак не могу удержать.

- Мы росли вместе, учились вместе. Он не был злым, был вежливым. Он когда-то любил меня... Мы взбирались по склону к Шахматной башенке, он шел впереди, шел боком, чтобы все время смотреть на меня.

Она замолчала. Секвантор видел, что ей хотелось бы сообщить об этом случае еще какие-то подробности, но она стесняется.

- Это было недолго. Хотя он уверял... Я не могу быть другой, поэтому не могу объяснить. Впрочем, он и не хотел никаких объяснений. - Она скривила в улыбке губы. - Ему так надо было.

Она нажала на эти слова, помолчала, давая секвантору время понять их смысл.

- Я это поняла. Потом. Если он летел на орниплане - он брал высоту. Если бросал мне сверху цветы, то с высоты взятой... Но зачем они мне, эти знаки внимания?

Она впервые глянула на секвантора - глазами зелеными и добрыми.

- Я не знаю... Словно мы встретились на улице и он по рассеянности подумал, что толкнул меня, и вежливо извинился... но только потому, что все смотрят на него... Пустота, всасывающая пустота... Нашему ребенку могло быть ужe два года.

Она качнула головой, откидывая волосы, туманно взглянула на собеседника.

- Нет, он не сказал этого. Не скажет. Он боготворит меня. И сближается со мной, как с богиней, которой не грозит зачатье.

Молодая женщина замолчала. Она сделала движение, собираясь уходить, остановилась и добавила с печальной улыбкой:

- Он свое возьмет.

Секвантор растерялся. Она вела себя так, точно никого не потеряла, точно все, что произошло, мало ее коснулось. Вернее - она ждала происшедшего, жила ожиданием этого,- И теперь, проходит дальше. Может быть, не добровольно, - но жизнь толкает ее дальше, дальше, через пустоту.

И, уже прощаясь, она протянула секвантору листок. Не читая, тот сунул его в карман и поспешил в институт Гомологии.

Институт размещался в ветхом деревянном здании, зажатом мощными энергетическими установками.

Профессор, старик с сухим морщинистым лицом, встретил секвантора настороженно.

- Я по поводу пилота Серафима,- сказал секвангор, -его копии.

Старик молча сунул секвантору бумагу разрешение Серафима институту Гомологии на создание дубля. Секвантор впервые держал в руках такой документ и внимательно прочитал несколько строк.

- Объясните, что такое дубль?

- Второй Серафим.

- Когда было заключено ваше соглашение?

- Там указано.

- Полгода назад! Странно для двадцатитрехлетнего человека думать о смерти, о дубле, вы не находите?

- Серафим - человек умный!

- Был.

- Был и будет.

Четки в пальцах секвантора то постукивали, то затихали.

- Зачем Серафиму понадобилось это соглашение?

- Это соглашение понадобилось мне... Молодые люди так редко теперь умирают.

- Объясните.

- Что же тут объяснять? Люди начинают думать о смерти, когда уже поздно начинать жизнь сначала. Мне же нужен был именно молодой человек, даже не человек, а его копия.

- Ну и?..

- Я дал объявление. Откликнулись трое. Среди них Серафим. У меня уже было все готово. Оставалось только надеяться и ждать... Ждать смерти, чтобы дать вечное существование.

"Так, значит, все-таки самоубийство,- подумал секвантор.- Или как это назвать? И с похоронами все теперь ясно-от мертвого тела сразу и бесследно избавляешься... Но эта-то женщина, она-то хоть знает?.."

Секвантор вынул . листок. Первую строчку трудно было разобрать:

...и в этот же миг

птица в небо рванулась,

как оживший крик! "Птица, птица, куда?

Птица, крылья свернешь!

Никуда ты от смерти своей не уйдешь!"

Но свобода, свобода над птицей была

беспредельно свободная сила крыла.

Птица взмыла туда, где планеты парят,

Там, где звездные звезды, где камни горят!

Птица, что ты искала и что ты нашла?

Птица пала на камень, и камень зажгла!..

- Однако пора, - вскочил профессор. - Если угодно, вы можете посмотреть на ревитапию.

- На что? .

- Ревйтапия. Вита - жизнь... О, такого вам никогда не увидеть! Рождение человека с неограниченными энергетическими ресурсами для неограниченной жизни! Человек сравняется со вселенной! Вечное познание. Вечное созидание! Следуйте за мной - и вы не пожалеете.

Старик кинулся из кабинета, секвантор поспешил за ним. Они пробежали длинный коридор, свернули в темный закоулок, профессор распахнул дверь - и издал горестный крик.

Тело Серафима

- В чем дело?- резко спросил секвантор, нащупывая в кармане оружие.

- Ушел! Сам ушёл! Сам! - профессор опустился на пол и склонил голову на колени.

- Прошу не волноваться,- сказал секвантор.- Мы его найдем.

- Кого? - усмехнулся профессор. - Человека с необоримой силой? Человека с неограниченной жизнью?

- Он что же, неуязвим и для оружия?

- Ни в коем случае!- закричал профессор.- Я запрещаю в него стрелять!!!

- Успокойтесь, стрелять пока никто не собирается.

Соквантор связался с Начальником службы порядка.

- Прошу вас, пришлите в институт Гомологии следственную группу. Если возможно, с биопсом.

Затем секвантор. осмотрел место происшествия. Большая лаборатория, забитая проводами, колбами, трубками, лампами, и посредине огромный, в человеческий рост, контейнер, распахнутый настежь. Из контейнера еще не улетучилось тепло.

- Вот здесь,- дрожащим голосом объяснил профессор,- он должен был находиться, дожидаясь часа, когда я открою, возьму его за руку...

Контейнер запирался снаружи обычным замком. Замок был открыт. Никаких следов взлома. Ясно, что сам Серафим (секвантор решил так называть про себя дубль) не открыл бы контейнер. Даже обладая гигантской силой.

Прибыла группа экспертов. Началась обычная суета. Через некоторое время доложили, что никаких следов, кроме следов на половичке у входа, не обнаружено. Электронно-магнитный анализ показал, что рисунок следа изображает папоротник.

- Это не ваш след?- спросил секвантор старика.

- У меня ромашки.

- А у дубля?

- Он босой.

- А ваш сотрудники?

- Мои сотрудники! -горько воскликнул профессор. - Когда они у меня были!.. Один-единственный помощник. Но его сегодня не должно быть. Он только дважды в неделю работает у меня.

- Кто он? Давно у вас?

- Базино? Недавно, Он и еще где-то работает... Не знаю, ничего не знаю и знать не хочу.

Старик все еще сидел на полу, подавленно покачиваясь. Секвантор занялся следами на половичке. До сих пор сдерживаемое нетерпение охватило его. Он лихорадочно настроил на волну биопса, подвел к половичку.

- Регулятор скорости на карабине,- успел подсказать кто-то.

Пес вылетел из института, кинулся по широкой тропинке к низеньким воротцам заднего двора. Здесь на песке и на траве виден- был след машиныобычного малогабаритного грузовичка, ионокара.

Биопес полетел вдоль колеи.

Только через пару километров, когда секвантор втянулся в бег, он увидел, что бежит не один, что с ним рядом трусит профессор.

- Я... хочу... все... видеть сам,- прерывисто объяснил тот.

Дорога вынырнула из лесочка и пошла вдоль ограды космопорта. Секвантор неуверенно огляделся, потом кинулся к участку номер шесть - "Астра" еще стояла там.

Путь преградил охранник. Секвантор пригрозил, но охранник лишь покачал головой.

- Ничем не могу помочь,- развел руками и Начальник порта,- Сейчас на соседние квадраты будут приниматься четыре ракеты.

- Однако у них все рассчитано...- пробормотал секвантор.

- У кого?- спросил Начальник.

- Скажите,- не слушая, спросил секвантор.- На "Астре" никого не было?

- Ну как же! С вашего позволения, забрали овощи.

- Когда?

- Минут двадцать назад. Грузовик мы выпустили через запасные ворота... Вон там, у леса.

Секвантор кинулся к воротам.

Дорога шла лесом, на песчаном грунте хорошо отпечатывался след ионокара... Секвантор с опаской посмотрел на трусившего рядом старика лицо у того было, однако, розовым и показалось секвантору даже веселым.

Налетел запах моря. Биопес пошел скачками. Впереди показалась высокая скала следы ионокара вели прямо к ней.

Срезая путь, секвантор устремился напрямик через ельник. Когда он выскочил на берег, ионокар уже вкатился на вершину скалы и подъезжал к ее краю.

Секвантор хотел крикнуть - но было слишком Далёко. Кузов йонокара поднялся на тонком кронштейне, в море посыпались овощи, вместе с которыми, медленно переворачиваясь, упало в волны тело человека.

Секвантор отдал приказ биопсу, и тот бросился в воду.

Подбежал профессор.

- Господи боже? - прошептал он.

Водитель ионокара сидел на скале, подставив солнЦу широкую спину. Он не поторопился встать, когда секвантор крикнул:

- Именем закона вы арестованы.

Он только повернул удивленное лицо.

- Зачем ты это сделал?!-закричал старик, кидаясь на него. - Отвечай, Базино!

В это время биопес втащил на скалу тело- оно было в сером костюме космонавта.

- Это он!-всплеснул руками старик.- Но почему он мертвый? Почему дубль мертв?

- Это не дубль, увы. Это обман,- сказал секвантор.

Дух Серафима

Чертыхаясь и. проклиная охранников, не пускавших его па поле, секвантор ворвался в кабинет Начальника службы порядка.

- На "Астру"! Срочно!

- Что вы, секвантор, ракеты приземляются одна за одной... Еще часа полтора. - Секвантор сел и прикрыл глаза.

- Кто такой Базино?

- Служит, у Камы-Яллы,- пояснил Начальник. - вроде бы предан был Серафиму. Тот когда-то спас ему жизнь...

- И еще служит у меня,- вставил профессор, тихо сидевший до этого в углу.

Секвантор посмотрел па старика, потом на Начальника.

- Базино сказал мне, что, по договоренности с Серафимом, он должен был после его смерти распорядиться телом...

Секвантор опять посмотрел на профессора и Начальника - Они молчали.

- О том, как просил Серафим распорядиться дублем, Базино не сказал.

Секвантор вскочил и подошел к окну: "Астра" красовалась на взлетной площадке, сверкая траурными огнями. "Прямо новогодняя елка!" Секвантор так дернул низку янтаря, что бусины разлетелись.

- Нельзя ли проскочить на поле? - не спрашивал, а упрашивал секвантор.

- В чем дело? Что за спешка?- недоумевал Начальник.- Вот принимается последняя ракета, еще...

Но продолжить он не успел. Он увидел, как секвантор в яростном порыве уперся в окно.

-- Ах, дьявол!

Приземляющаяся ракета еще висела неуверенно над полем, а траурная "Астра" вдруг пустила облака дыма, поднялась на огненных столбах и нырнула в небо!

- Я не виноват! - зачастил в селекторе испуганный голос диспетчера.-Я ее не отправлял. Запрограммировал, но не отправлял! Это какая-то чертовщина! .

Лицо Начальника, выражало крайнее удивление, профессор неуверенно, но явно радовался, а секвантор сoсредоточенно смотрел в небо. Потом он подошел к селектору.

- Диспетчер, говорит секвантор! Свяжитесь с погранпостами, необходимо ракету перехватить!

Секвантор поискал четки и, не найдя их, cел в кресло, закрыл глаза.

К ночи с погранпоста сообщили:

- Мы не смогли, секвантор. "Астра" самостоятельно изменила курс и пересекла пограничную область Галактики.

- Направление?

- Одну минуту... Ракета идет в направлении...

- Ррубин трри, - спопугайничал секвантор.

- Да, вы не ошиблись, Рубин три. Передаю координаты... Какие будут распоряжения?

- Никаких.

Дело Серафима

Профессор сказал, что он ни о чем не жалеет.

- Там, в другом конце вселенной,- сказал он, - возникнет новое человечество, новые вечновеки!

- А как же закон ограничения? - спросили его.

- Он имел смысл только для смертных людей!- ответил старик задиристо.Для новой породы людей этот закон-глупость?

Секвантор слушал рассеянно. Он смотрел, как в янтарных четках отражается закат...

"Желанье было идеальным..." "Птица, что ты искала и что ты нашла?.."

- Да-да,-сказал он вслух,- я готов отвечать на вопросы. В деле Серафима мы столкнулись с ложным самоубийством, хотя ввиду беспрецедентности случая точно квалифицировать практически нельзя... Для самоубийства был использован бесступенчатый спуск на Киса-Рею с изменением угла наклона кресла. Предварительно Серафим заключил соглашение с институтом Гомологии о ревитации с приданием дублю высокой энергии. Также заранее было составлено завещание о похоронах в ракете. Похоронные ракеты не подвергаются жесткому контролю ввиду того, что их путь запрограммирован, а мертвецы программы не меняют. На это был главный расчет Серафима. А также на некоего Базино. Когда-то Серафим спас ему жизнь. Базино настолько уверен в благородстве Серафима, что даже, не нашел нужным поинтересоваться, какие у него цели. Базино подменил в ракете труп дублем, а тело сбросил в море. Серафим все рассчитал...

- Но цель, цель побега за границы вселенной?

- Может быть, создание нового человечества, хотя один человек едва ли с этим справится. А возможно, другое. Я все повторяю его стихи, ищу и не нахожу в них ответ на свой вопрос. Я думаю также: зачем ему нужен ядерный стимулятор? И еще один, пока неразрешимый вопрос: почему именно Рубин три, нарождающаяся звезда, излучение которой будет пагубно для жизни еще в течение многих столетий? Почему? Ответ на это может дать только Серафим.

Звезда Серафима

Последний раз взглянув на Сольвейг, уже почти затерявшуюся в птичьей вольере, секвантор поблагодарил заведующего магазином и вышел.

Над рынком опять кричал сапожник. Секвантор вошел в мастерскую.

- Дружище!-обрадовался Гарри.-Я думал, что ты уже не появишься! Вот смотри!

Гарри положил перед секвантором пухлую папку с надписью: "Пульсары как информационные системы иных цивилизаций".

- Я, чувствовал, - продолжал Гарри. - Я знал. Руйнн три принесет мне Материал на восемь докторских диссертаций!

Гарри потянул секвантора к приборам, молча указал на спектрограф игра тонких и широких разноцветных полос.

-- Нет,-сказал Гарри, - это видимый спектр. В нем ничего примечательного, а вот в невидимом... О! Здесь есть что-то закономерное. Что - еще не знаю. Но, думаю, скоро расшифрую.

- Я рад за тебя, - сказал рассеянно секвантор и попросил: - Как только расшифруешь, сразу сообщи мне... Ну, до свиданья!

- Сообщу немедленно! А ты смотри почаще в небо!

Эпилог

Год спустя секвантор летел по следующему делу на Альфа-Вп.

В кармане его лежала радиограмма -от Гарри:

"Тайну сигналов Рубин три расшифровал.

Это стихи с посвящением женщине".

Опять Гарри опоздал. Соквантор уже месяц знал эти стихи; Звезда посылала в черноту вселенной пылающие строки:

Осуществлюсь или сгорю,

так и не став звездою мысли?

И кто мне скажет, много ль смысла

в том, что звездою говорю?

Осуществлюсь или сгорю!

Мой свет, вселенной покажи

всю силу смерти вдохновенной!

Что бесконечности вселенной

пред бесконечностью души?!

Мой свет, вселенной расскажи!..

"О молодость, молодость! - мысленно брюзжал секвантор, забыв, что и сам еще не стар. Прыжки в крайности! Жажда памятников! Зачем, собственно? Зачем смертной женщине вечно вспыхивающее в небе ее имя? Вместо вечной звезды ей нужен был живой теплый человек. О, молодость, молодость!"

- Секвантор, - сказал космолетчик, - приготовьтесь к высадке!

Вот звезды на небе дрожат

и насылают неизвестность.

Мой друг, не ты ль моя предметность,

моя реальная душа?

Живому суждено поспешность.

Эйнштейновские чудеса.

И я ищу твои глаза,

твою сгорающую нежность.

Возможно ль быть или не быть

среди созвездий напряженных?

Быть бесконечно сопряженным и, обманувшись, не дожить?

Среди сгорающих созвездий,

среди холодной пустоты

неумолкающая песня, неумирающая ты.

ТЕНЬ ПРИНЦА

Вот уже третий день длится бал во дворце Спящего Принца. Герольд, объявивший, что Спящего Принца может разбудить только поцелуй прекраснейшей принцессы, давно уже спит в углу за креслом, укрывшись с головой зеленым плащом.

Кто только не целует Спящего Принца, какие только раскрасавицы не прикладывают сахарные уста к бледным его губам - Принц остаётся неподвижен и нем.

Все новые и новые принцессы со всех концов планеты и Галактики прибывают на бал. Восхитительный, необыкновенный бал - вот только какая-то торопливость чувствуется во всем. Танцует принцесса Сабина Сириусская с рыцарем из Кассиопеи, как вдруг глянет на часы, испугается, заторопится и если и пустится снова в пляс, то уже точно убегая от кого-то.

Дело в том, что каждую ночь, ровно в двенадцать часов, во дворец прилетает Злой Дух, кровожадный Поглотитель, и требует тело Спящего Принца. Но каждый раз две прекрасные принцессы - Принцесса Волшебного Царства и Принцесса Голубых Звезд - успевают спрятать Принца, а Злой Дух, разъярившись, поглощает кого успеет вместе со всем,что увидит в зале.

И нужно торопиться. Сегодня последний, третий день. Две прекрасные принцессы заканчйвают туалет, придирчиво оглядывая себя в зеркало. Каждая из них уверена, что именно она разбудит Спящего Принца, но для этого надо быть самой прекрасной.

А во дворце! Во дворце гремит музыка. Уставший герольд и тот вылез из-под зеленого плаща, чтобы взглянуть на появление прекрасных принцесс.

У обеих сердца колотятся, у обеих захватывает дух. А Принц спит. Но взволнованным принцессам кажется, что он и не спит вовсе, а притворяется, закрыл глаза, еле сдерживает улыбку и, затаившись, ждет поцелуя.

- Я первая!- сказала Принцесса Волшебного Царства. -Потому что я волшебница.

- А я Принцесса Голубых Звезд! Я первая!

- Я красивее тебя! - высокомерно сказала волшебница.

- Нет, я! - разозлилась Принцесса Голубых Звезд и- не только показала язык, но и толкнула волшебницу.

- Ах, ты драться! - закричала Принцесса Волшебного Царства и кинулась, словно только того и ждала, на соперницу.

- Отдай!

- Не отдам!

- Пусти!

- Не пущу!

И даже:

- Дура! Я маме все расскажу!

Тут распахнулась дверь.

- Злой Дух!

-- Папа!

- Прячь, прячь же скорее!

Принцессы заметались.

- Ксаза! Гия! - раздраженно сказал Злой Дух. - Как так можно? Что за странные у вас игры? Вчера вы дрались из-за одной игрушки. Я ее выкинул, думал, что это чему-нибудь вас научит. Сегодня вы деретесь из-за другой!

- Мы не бу-удем! - захныкали принцессы, пряча Спящего Принца за спины.

- Вещь - это только вещь! - раздраженно и назидательно продолжал отец. - Берегитесь привязанности к вещам! Если ты чувствуешь, что полюбил вещь, уничтожь ее! Человек не должен быть рабом вещей! Вещь должна быть вашей служанкой! А отслужив, должна быть уничтожена!

- Папочка, мы больше не будем!

- Варварство! Возврат к временам, когда люди из-за ненормальной привязанности к вещам перегрызали друг другу горло! Тысячи лет войн, миллионы смертей, моря крови - и все для того, чтобы владеть! Деградация духа, пустота души - вещизм! Смотрите на своего отца - нет вещи, которой бы мне стало жаль!

- Ну папочка, ну миленький!

- И слушать не желаю! Давайте сюда вашу дурацкую игрушку!

Амик отнял у ревущих "принцесс" Спящего Принца и направился в кухню. Откинув крышку вакуумного поглотителя, швырнул в "дыру" игрушку.

Но не успел он прикрыть крышку, как Принц выскочил назад. Чертыхнувшись, Амик снова швырнул в "дыру" куклу - и снова игрушка выскользнула из пустоты.

Жена, следившая за Амиком, сказала с тайным укором:

- Ты же знаешь, поглотитель принимает вещи не менее чем пятидесятипроцентной изношенности.

- А изношенность моральная? --стоял на своем Амик.

- Не на-а-до! Не поглоща-ай, па-апочка! - тянули девчонки. - У него такие кружавчики! Такие реснички! Папочка! Умоляем!

Сердце Амика на мгновение дрогнуло. Но это же и подтолкнуло его - он изо всей силы швырнул Принца в "дыру" и торопливо захлопнул крышку.

- Злой Дух! - захлебывались слезами "принцессы". - Противный Злой Дух!

- Марш заниматься!-разозлился отец,

Девочки затопали в свою комнату,

Между мужем и женой начался застарелый спор. Эина требовала ровности и, по возможности, ласки:

- Им нравится игрушка, а ты ее выкинул. На крайний случай, ты можешь это делать помягче...

Амик гнул свое:

- Они вечно привязываются к вещам.

Эина доказывала, что это не жадность, а поглощенность игрой и что, опять же, надо иметь терпение, дождаться конца игры, проверить ее через хозкомпыотер на поглощенность..

- Ты даже не понимаешь всей трагикомичности сказанного!- саркастически рассмеялся Амик. - Поглощенность! Если человек поглощен вещью, он обречен. Ты слышала? "Кружавчики, глазки"? Они дерутся из-за чурбашки. Надо научиться жить быстрее - в три, в четыре раза быстрое. Вещь отслужила свое - выброси!

Жена словно бы и не слышала его, улыбалась своему:

- А Принц, правда,- был какой-то трогательный, похож на тебя, того, давнего...

- Тебе дай волю, ты бы и меня давнего сохранила в какой-нибудь коробочке!.

Эина вздохнула и молча поставила перед ним корзину, куда за неделю складывали вещи, предназначенные на выброс. Амик поворчал для порядка, но не сопротивлялся особенно, потому что, если жена начинала сортировать мусор сама, это сопровождалось бесконечными вопросами:

- Как, по-твоему, это уже ни на что не пригодится?

- А может, все же пригодится?

- Как ты думаешь, это делала машина или человек?

- Кто-то, может, еще помнит, как делал эту вещь?

- А ты проверял эту книгу на изношенность?

- Разве в старых вещах нет уже никакой пользы?

Бесконечные вопросы! И Амик тоже невольно начинал колебаться: была все же даже в отживших вещах какая-то притягательность, жалостность какая-то, какая-то жадная, неистребимая полезность. Вроде той печки из девочкиных сказок, которая никому уже не нужна, стоит - старая, одинокая, а все печет и печет пирожки и пристает к каждому прохожему:

"Съешь! Съешь!". Думали бы хоть, когда печатают сказки для детей!

Зато, если рядом не было жены, Амик с сортировкой справлялся быстро: старое белье, наношенные книги, сломанные игрушки, изношенная мебель - все летело в поглотитель.

Редко-редко возникали сомнения, да и то не по существу, а по какой-то душевной расслабленности, накатывающей иногда. Так было на прошлой неделе с надтреснутой керамической вазой. И не то чтобы ваза была ценной несложные лепестки сиреневых цветов, дамочка с зонтиком, - но это был подарок сестры, которую он уже лет пятнадцать не видел. Ему почему-то стало жаль выбрасывать вазу, тогда он обратился к хозкомпьютеру. И, даже получив ответ о пятидесятитрехпроцентной изношенности, еще колебался и выбросил только день спустя. Потом опять жалел - казалось уже, что вазу можно было бы отнести к произведениям искусства, для которых проценты изношенности не имеют значения. В самом деле, это тяжеленькое основание, рельефно увитое листьями, и нежный поворот горловинки, и сама дамочка, стоящая в сиреневых кустах, так нежно-испуганно вглядывающаяся, и особенно ее черненькая головка с несложной прической-может, это произведение искусства? Или нет?

Все же он справился с сомнениями и жалостью: в конце концов, привязаться к вещи хуже, чем выкинуть что-нибудь по ошибке.

Справившись с корзиной отходов, Амик поужинал и принялся разбирать запись дня.

Прокрутил пленку с музыкальным уроком. Девочки сидели рядом и ждали его оценки. Амик не ко времени задумался - не пришло ли время обществу пересмотреть отношение к муэыке, не слийтко ли она отвлекает от реальных дел?

Ксаза дернула его за локоть.

- Ну, папа?

Лучше бы ей этого не делать. Торопить вправе только тот, кто выполняет задание безупречно. Она же допустила в своем этюде двадцать три ошибки. Немногим лучше обстояли дела и у Гии - пятнадцать ошибок.

- Никакой внимательности!-выговаривал он.-Учитесь за собой следить!

И стер обе записи.

Далее шла анкета социального обследования. Вопросы задавал агент, отвечала Эина.

Амик сделал звук погромче, приглашая жену послушать ее собственные рассуждения.

Агент. Как, по-вашему, что такое семья?

Э и п а. Когда в семье дети. Семья - это дети, их здоровье.

Агент. А муж?

Эина (вздохнув). И муж, конечно.

Агент. Что должно лежать в основе воспитания детей, по вашему мнению?

Эина. Любовь.

Агент. Любовь каждый понимает по-своему. Государство не может пускать на самотек развитие семьи, ведь семья - ячейка общества. Как же тогда быть с любовью?

Эина. Любовь - это еще и труд.

Агент. Не очень понятно...

Эина. Ну, как бы вам сказать? Я что-то делаю и люблю тех, для кого делаю...

Агент. Вы о труде в семье?

Эина. Нет, не только.

Агент. Я вижу, вы спешите. Еще один вопрос. Что больше всего мешает вам в воспитании детей?

Эина. Поглотитель.

Агент. Несколько неожиданно. Поглотитель решил так много проблем. Он сделал нас теми, кто мы есть. Чем же он так мешает вам?

Э и н а. Не знаю, не могу точно выразиться. Возможно, я не права. Возможно, я рутинерка.

Агент. Да, вероятно. До какой-то степени. Большое вам спасибо. Не смею больше задерживать.

- Ну как, сохранить для потомства? - спросил Амик.-"Возможно, я рутинерка, возможно, я не права"- передразнил он.

Жена оторвалась от журнала и пожала плечами. Он тщательно стер анкету-зачем множить глупости?

Далее следовал дневниковый отчет жены о прошедшем дне.

...Шел мелкий прохладный дождь. Забыла зонтик. Гия покашливает. Как бы не ОРЗ. Ксаза уж очень экестка и своевольна, Мужу вужна другая шапка...

- "Шел мелкий прохладный дождь",- прогнусил Амик и стер и эту запись.

Помучившись с полчаса, вспоминая какую-то свою мысль, показавшуюся достойной, записи, но, так и не вспомнив, он выключил магнитофон.

- Это кошмар.- Он со сладкой усталостью разделся, завалился в постель. - Всюду мелочи, порабощающие мелочи! Вместо того, чтобы не задумываясь швырять! Кидать! Чтобы чисто! Свободно!

Он швырнул на пол одеяло, потом подушку.

Жена не отзывалась. Отсутствие зрителя беспокоило его. Уж не уснула ли? Он словно бы ненароком толкнул ее. Эина тихо сказала:

- Амик, ты меня уже не любишь, да?

О женщины! Где логика? Где последовательность? И у этой женщины еще берут интервью! На смех, наверное!

- Амик, Амик!- Эипа толкала его.

Сердце колотилось, стесняло дыхание; он подумал, что ему, наверное, приснился плохой сон, он кричал во сне, и Эипа его разбудила. Он стыдился этих ночных кошмаров, лишенных логики, не зависящих от него.

- Ну что?-недовольно спросил он.

Жена молчала, держась дрожащей рукой за его плечо.

Коротко тенькнул телефон. Кто бы это? Телефон еще раз необычно звякнул. Амик снял трубку - раздался короткий резкий CBиcт. Амик постучал по рычажку - телефон молчал. Амик насторожился. Он дернул за шнурок торшера, но свет не загорелся.

Привлекло странное явление: обычно неподвижное яркое пятно голубоватого света отбрасываемого рекламой с крыши соседнего здания, медленно ползло, сползало влево, к окну.

Они завороженно следили - меняя форму, вытягиваясь и тускнея, пятно доползло до окна и пропало. И тогда в темноте oни увидели еле отсвечивающую красным надпись (такие табло висели во всех комнатах):

Внимание! Утечка вакуума!

- Амик, скорей!- Жена сорвалась с постели, кинулась к двери, но открыла ее с трудом и не полностью: через всю прихожую наискось пролегла черная, как пустота, стена.

Жена билась о нее и звала девочек. Амик едва оттащил ее, кое-как уложил в постель.

- Сделай же, сделай что-нибудь!- плакаяа Эина.- Почему ты сидишь, как истукан?! Девочки, где мои девочки?Сделай что-нибудь!

Амик наконец огрызнулся:

- Это ведь у тебя берут интервью, тебя опрашивают - вот и думай теперь, что делать.

Все же он протиснулся в прихожую, стал бить, толкать плечом, ногами вакуумную стенку, понимая принтом, как глупо и бессмысленно толкаться никуда.

Попытался нашарить дверь в детскую, словно во сне, стараясь припомнить и не в силах вспомнить, где эта дверь, как расположена комната... Ничего не было. Перед глазами стояла въедливая серо-черная пустота. Дышалось с трудом.

Он вернулся в комнату, подошел к окну.

Стекло было тепловато. За окном все та же серо-черная темень.

- Амик, а ты разбей стекло!- услышал он довольно спокойный голос Эины.

Подхватив с подоконника бронзовый подсвечник (сколько раз он жалел, что этот подсвечник почти неизнашиваемый), Амик ударил. Подсвечник зазвенел, а окно даже не звякнуло, словно это было уже не стекло.

Сев, Амик постарался припомнить все, что знал или мог знать о механизме поглотителя. Какие-то "черные дыры", выходы в смежное пространство... Что-то вроде мусорного мешка. В хозкомпьютерах, занимающихся учетом того, насколько, так сказать, закончен круг дневных забот, Амик слегка разбирался. На заводе по результатам труда, по затраченном материалам хозкомпьютеры определяли экономическую завершенность рабочего дня, завершенность продукта. Если незавершенность достигала определенного процента, продукт уходил в поглотитель. В поглотитель отправлялся и излишек: сделано должно быть ровно столько, сколько экономически необходимо.

"К чему я это?- спохватился Амик.- Ах, да, засорение вакуума, утечка продукта труда!"

О случаях утечки иногда рассказывали по телевидению. То полхолодильника пропало, то чья-нибудь машина, то склад привокзального ресторана. Утечку быстро ликвидировали. Считалось, что причиной вакуумной утечки является перенасыщенность поглотителя.

Захотелось курить. Эина двигалась по комнате-ее тень стала рельефнее-значит, посветлело. Эина наводила порядок, словно впереди был обычный выходной день.

- Эина, - осторожно позвал Амик, - там на столе, сигареты, дай мне сюда.

Все было так же, как в обычный выходной день, и ему казалось, что главное - не шевельнуться, не спугнуть...Сколько раз, просыпаясь вот так, в доскресенье, в ранний зимний день, в сумеречное утро, когда пронзительно близкая полоска зари поднимается над домами, когда тяжелокрылые на морозе вороны проплывают стороной к тучам и дымкам горизонта, он отмечал в себе быстро преходящее ожидание чего-то необычного, предчувствие события, случая. Но ничего не происходило. И сейчас тоже окажется, что все как обычно. Ничего не случилось. Это просто короткое утреннее чувство. Не нужно только спугивать обычный зимний день, привычный порядок.

Сжавшись, он следил, как плывет в сером предутреннем свете изменчивый силуэт головы, плеч жены, как ложатся на кровать рядом с ним легкая пачка сигарет и тяжелый баллончик зажигалки...

Он закурил. Длинное, высокое в неподвижном воздухе пламя ровно осветило комнату. Свет упирался в темноту и точно ею обрезался. Выдохнутый дым повис неподвижным облаком. Амйк торопливо погасил сигарету. Просыпавшиеся на пол огонечки разлетелись и быстро погасли.

- Амик, пора вставать,- намеренно заботливо позвала Эина.

- Куда? Зачем? - с усталым раздражением отозвался он.

- Не может быть, чтобы аварийная служба не работала.

Он -посмотрел на циферблат - пятнадцать минут седьмого. Газетой он сдвинул облако дыма в угол, за книжный шкаф.

Побродив по комнате, уныло сказал:

- Голодное существование.

Под потолком медленно проплыла тень. Вглядевшись, можно было различить очертания человеческой фигуры: руки, заломленные над головой, тонкие ноги в нелепых панталонах.

- Ты видишь? - шепотом спросил Амик жену.

-Да.

- Что бы это МОГЛО быть?

Жена не ответила.

- Эй!-окликнул тень Амик, понимая, что окликать глупо. Тень проплыла и растворилась.

По всей комнате прошел короткий резкий треск. Кровати качнуло. Амику показалось, что пол накренился. Он прислушался. Шло какое-то странное движение.

- Все должно наладиться? - вопросительно, с надеждой сказала жена.

Она лежала тихо-тихо, и Амнк знал, что она плачет.

Проходили часы неподвижности. Изредка на Амика находили приступы ярости. "Дерьмовая цивилизация! Подлое издевательство!".

Думать, что с девочками случилось то же самое, что они тоже в темноте, одни, без еды, без питья,-господи, за что?!

Он пытался понять, что все-таки происходит. Цеплялся за мысль, что пустота создает иное поле времени, может быть, замедленное, тогда еще не так страшно...

Из темноты стали выпадать какие-то вещи. Отовсюду: сверху, снизу, сбоку, из потолка, стен, из пола - выявлялись мятые коробки, банки, бутылки, тряпки. Амик бродил с зажженной зажигалкой и находил старье везде: на шкафу, под столом, на кроватях. Кучки мусора, пуговицы, старые туфли. И все это скапливалось, и выкинуть было некуда.

В ящике стола он нашел полпачки печенья.

С голодной торопливостью отделил половину. Поели, запив несколькими глотками теплой воды из графина. Амик хотел закурить, но спохватился. Раздраженный, откинулся на подушку.

- Мы пропадаем под отбросами- говорил он, чувствуя себя грязным и больным.- Тебе не кажется, что вся эта дрянь - наша? Уж очень что-то знакомое: тряпочки, чашечки, флакончики...

Жена не ответила.

Он продолжал нажимать:

- Это унизительно-провалиться в мусоропровод. Значит, наша жизнь, наша семья настолько износились, что хозкомпьютер решил выбросить нас как никчемных... Да и слава богу! Сколько можно было тянуть эту волынку?

Жена молчала.

- Хотя бы детей я старался воспитывать верно - это ты не можешь не признать. Ты со своей бессмысленной добротой могла воспитать в них только вещизм! Бессмысленная любовь! А я говорю: строгость и нацеленность! Ты видишь теперь, что я был прав. Мне приходилось бороться...

Жена не отзывалась на его слова.

Он задремал. Когда проснулся, увидел искорки звезд - со всех сторон сквозь черноту проступили звезды. А где-то под потолком снова плыла нелепая тень. Теперь она лучше была различима - у запястий и над коленками проступил кружевной узор.

- М ежду прочим, это девочкин Принц,- холодно сказала Эина.

- Ну и что? .

- Ничего. Ты просто не любишь меня, да? Опять! Бабьи штучки!

Амик ничего не сказал.

Ярко-голубым светом вверху у потолка вошло Пятно, распрямилось в прямоугольник и продолжало двигаться наискосок. Эина нашарила его руку:

- То?

- Похоже.

В приступе фантастической надежды он подбежал к окну, чтобы увидеть соседнее здание, яркую рекламу. Пусть здание движется, пусть реклама летает, лишь бы они все же были здесь, рядом...

Тщетно. Стекло было словно впаяно в черноту.

Амик вернулся на кровать, посмотрел на часы. Прямоугольник света ползет уже минут десять, а пересек только четверть стены.

Они всматривались в Пятно, в сероватые полосы на нем, в сиреневые разводы.

- Кажется, там что-то изображено - прошептала Эина.

- "Шире используйте хозкомпыотеры в вашей частной жизни",- язвительно пошутил Амик.

Он швырнул тапку в стену, в Пятно, и вскочил, точно подброшенный: тапка не ударилась в стену, тапка нырнула в прямоугольник.

Они зачарованно следили за Пятном. Вдруг Амик сорвался с крoвати и стал охапками спускать в Пятно мусор.

- Что ты делаешь!- закричала Эина, хватая его за руки.

- Отстань!

Он успел перекидать только треть кучи, когда Пятно уперлось в пол и пропало.

Кажется, шли третьи сутки. Начались затяжные приступы голода. Эина и Амик лежали, забываясь сном.

Вещи продолжали просачиваться из темноты, их тени плавали на фоне подрагивающих звезд.

Когда какая-нибудь коробка или старая одежная щетка падали на кровать, Амик сбрасывал их рукой или ногой и изможденно забывался.

Однажды выкатилась кассета с магнитофонной пленкой, раскрутилась, Амик запутался в ленте, как в крепкой паутине, и чуть не закричал от испуга и отчаяния, но очнулся, выпутался и победно успокоился.

- Ничего, Эина,- прошептал он, кажется, впервые за много лет с нежностью. - Ничего страшного.

Жена благодарно пожала его руку. Он удивился, какие у нее пряменькие, выразительные пальцы. Вот сейчас им хочется уюта, хочется епрятаться в его широкой ладони. И он спрячет их, он защитит... Если надо будет умереть одному из них, это будет он!

Тут же ему стало жалко себя жалостью жены, ее рук, пальцев. Очень хотелось жить, даже так, как сейчас, хотя бы воспоминаниями воспоминаниями далеких всплесков ветра, глухого эха леса, сверкающей - радости цветка в овражке с влажным валежником... Лучше уж, если нужно будет умереть обоим, он не станет тем первым, что эгоистически спешит успокоиться в смерти. Он умрет вторым, чтобы в смерти Эипа не осталась одна.

Мысленно он успокаивал Эину: "Не волнуйся, я сделаю все, чтобы ты не умирала в одиночестве. Я закрою твои глаза и тогда уж умру и сам". Но тут же спохватился, потому что, оказалось, он уговаривает сея, остаться вторым, не быть в смерти первым. Эина же лежит рядом и гладит его руку.

Амик старался не думать о еде, он изучал звезды. Припоминал знаки Зодиака, но не был уверен, правильно ли ориентируется. Одно он определил точно - Млечный Путь, протянувшийся от подоконника до опрокинутого у двери кресла. Он хотел втянуть в это занятие Эину, но она не поддалась. Она собирала мусор, сметала его в кучу, даже сортировала. Подолгу вглядывалась то в кусок фотографии, то разворачивала и примеряла какое-нибудь старое платье-тряпку.

И когда вновь появилось Пятно, жена как раз разглядывала помятый блокнотик, подбирая рассыпающиеся листочки. Амик, набираясь сил, следил, как Пятно перемещается по им самим сочиненным созвездиям: "Тумблер... теперь Маятник... по нижней оконечности Гриба...."

Когда Пятно вползло в созвездие Глазуньи, оно потемнело и вдруг выстрелило - что-то с воем пересекло комнату и вонзилось в книжный шкаф.

Они спрятались за кровать и следили оттуда, как Пятно продолжало свой путь. Но теперь казалось, что оно что-то выискивает, высматривает, целится.

- Закрой глаза-они, наверное, бьют по взгляду,- скомандовал Амик и заслонил Эине лицо ладонью.

Они задремали, а когда очнулись, Пятна уже не было.

Превозмогая боль в суставах, Амик переворошил книжный шкаф и извлек капсулу размером с бутылку. Развинтив ее, они прочли:

Уважаемые супруги! По поручению следственной комиссии сообщаю следующее:

1. Авария произошла по причине чрезмерной засоренности поглотителя. Прилагаем все усилия, чтобы очистить агрегат и вернуть вам нормальное состояние.

2. Дети ваши, Гия и Ксаза, живы и здоровы. Передают привет, обнимают, целуют.

3. Посылаем питательные таблетки (шесть флаконов по восемь концентратов в каждом).

4. Просим сообщить о вашем состоянии, состоянии среды. Постараемся выполнить ваши пожелания. Ответ посылайте в капсуле. До скорого свидания.

Секретарь следственной комиссии С у р а л и

Ответ они писали наперебой и почти до самого следующего появления Пятна. Предлагали друг другу те или иные вопросы, просьбы, отвергали, вносили новые. И если бы не гаснущая зажигалка, они бы писали еще долго и много.

Амик благодарил следственную комиссию, спрашивал о серьезности аварии, просил прислать, если возможно, какой-нибудь источник энергии. Далее сообщил, что откуда-то в их комнату просачивается мусор, и испрашивал разрешения сбрасывать его в канал связи.

Эина написала письмо для девочек и спросила комиссию о том, о чем Амик спросить не решился: когда они увидят своих детей?

Ответ пришел примерно через сутки - все с той же скоростью капсула вонзилась в книжный шкаф.

"Очень рады вашему письму. Дети живы-здоровы.

Нас интересует следующее:

1. Количество и качество отбросов.

2, Частота их появления.

Далее:

3. Просим регулярно сообщать температуру воздуха (термометр прилагается) и изменение площади вакуумной стены (метр прилагается).

Вашу просьбу об источнике энергии передали в институт Энергопроект.

Ждем ваших сообщений. Всего хорошего.

Секр. ел. ком. С у р а л и

- "До скорого" опустили, - с раздражением заметил Амик.

- Зато они занялись отходами.

- "Зато"! Можно ведь прямо сказать - есть надежда или нет! "Дети живы-здоровы"! Они просто посадили нас на крючок и теперь превращают в лабораторию. Очень выгодно: и дешево и надежно!

- Ответ писала Эина: Площадь вакуумной стены, плохо поддающейся измерению из-за сложности формы, равна приблизительно сорока двум квадратным метрам...

Затем она описала количество отходов, их состав и указала, что ими уже завалена треть комнаты.

Небо насыщалось звездами. Однажды возгорелся яркий нестерпимый свет и квартиру потрясло мощное гудение. Амик решил, что это неудачная попытка забросить капсулу. Ворча, он завалил старым тряпьем угол и шкаф, куда обычно врезалась капсула.

Жена, в третий раз производя обмер, ужаснулась- объем комнаты сокращался. Если прислушаться, можно было различить медленное-медленное, но неумолимое сжатие пустотой. Мебель потихоньку наползала Друг на друга, потрескивали сжатые стол и кровати.

Эина уговорила Амика снять люстру. Этой женщине стало вдруг жалко хрустального звона, и она запеленала люстру в бумагу, обложила подушечками, ватой и сунула под кровать.

Как ждут восхода, ждали они прихода Пятна.

Ответ был подробнее прежних:

1. Сообщите, пожалуйста, не пострадали ли вы от метеоритного дождя, имевшего место сего числа?

2. Пока вы движетесь по направлению к звезде К (созвездие Весов), следственная комиссия рекомендует не сбрасывать мусор, чтобы не подвергаться угрозе быть притянутым к звезде К. Но, как только вы обогнете звезду К и начнете сближение с Землей, комиссия рекомендует начать интенсивный и тщательный сброс. Специалисты считают, что от чистоты вашего помещения зависит ваше возвращение.

Девочки щлют вам горячий привет.

К сообщению прилагаются электробатареи, выполненные специально по вашему заказу институтом Энергопроект.

С наилучшими пожеланиями.

Секр. ел. ком. Суради.

Сообщение их потрясло. Им казалось, что они где-го рядом со-своим семнадцатиэтажным зданием, может быть, даже в самом здании, на прежнем месте, только между ними и остальным миром пролегла тоненькая стенка пустоты. Но - звезда К! Созвездие Весов! Если бы Амику не надо было успокаивать жену, он разрыдался бы сам.

На Амика напала тупость. Он сам не заметил, как оттеснил жену а ее обычных занятиях.

Он машинально измерял комнату, машинально сортировал мусор - металл к металлу, стекло к стеклу, бумагу к бумаге... Его не радовал даже свет в комнате, он мало обращал внимания на сдвигаемую пустотой мебель.

Не отвлекло его и то, что Пятно перестало появляться, это значило, по последнему сообщению Сурали, что начался облет звезды К. Связь прекратилась.

Амик сомнамбулически двигался, что-то искал и мимоходом замечал на себе встревоженные взгляды Эины.

"Тридцать шесть лет,- думал Амик.- Женат. Двое детей... Это очень показательно - остыть на свалке собственной жизни".

В щель перекошенного книжного шкафа выпали в комнату небольших размеров картинки. Амик поднял одну, разглядел: высоченные дома над узкой улочкой, девчушка, запрокинувшая кудрявую голову, и высоко-высоко под невзрачно-бездонным. небом серовато-исчезающий шар.

Амик мыкнул, пересиливая приступ отчаяния.

- Посмотри!-негромко позвала Эина.

Она протянула камешек, слегка отполированный, плоский, коричневый:

- Помнишь?

Амик услышал шум моря, стук сбегающей гальки, почувствовал запах влажного ветра, солонь во рту. Вглядываясь, он различил в камешке замерший наплеск волны, ускользающий взмах крыла и черный внимательный ободок рассеянного птичьего взгляда... Он задохнулся от тоскливой боли, от неумения вспомнить что-то еще. Что-то знакомое, как, запах волос, и ускользающее, как взмах крыла...

Однажды появилось Пятно и тут же исчезло. Вероятно, облет звезды заканчивался. Но сжатие пустотой, пусть гораздо медленнее, еще продолжалось.

Амик разломал кресла, разобрал шкафчик и сложил все стекло к стеклу, дерево к дереву, металл к металлу.

Он вспоминал и никак не мог вспомнить...

И вдруг - как озарение: на пенистой кромке моря, чуть покачнувшись от неловкого шага, захлестнутая длинными прядями легких искристых волос, весело замерла женщина. Кто же, кто она? Почему он не может вспомнить?

Он с раздражением глянул на жену, на то, как она тупо метет и подчищает комнату. О, как его раздражала жена - даже тем, что держалась подалыпе в этой каморке, где и шагу-то не ступить, словно была виновата одним своим присутствием.

Та, забытая женщина!.. Все могло быть иначе!..

Чтобы отвлечься, он стал крутить магнитофон, заправив выпавшую когда-то из пустоты и чуть не задушившую его ленту. Плохо записанные и стершиеся, слышались взбадривающие ритмы шлягеров, тоскливо-инфантильные голоса певцов.

Когда однообразие шлягеров ему надоело, он стал развлекаться, разгадывая малопонятные, полустершиеся, занесенные космической пылью записи. Невольно привлек внимание целый кусок чьей-то взволнованной речи.

Он выключил магнитофон, наблюдая, как вклинивается в комнату Пятно.

Положение комнаты в пространстве стало меняться, ее размеры несколько увеличивались, и Пятно двигалось теперь по новой траектории, но Амик понял это, только когда Пятно потемнело и выстрелило, а люстра под кроватью брызнула хрустким звоном.

В капсуле были новые, более мощные, батареи и сообщение о том, что супруги могут посмотреть по телевидению передачу "Космический дрейф", посвященную им. В передаче примут участие их дочери.

Как обрадовалась Эина! Как оба просила его установить телевизор, подключить к батарее! Ему самому соблазнительно было посмотреть, послушать, но он неприязненно молчал и не двигался. Эта неопрятная женщина, этот душный, жаркий воздух и собственное неподъемное, затхлое тело!..

Жена сама выволокла телевизор из-под хлама, установила на столе и, плача, с трудом подсоединила.

Это было странно - увидеть вспыхнувший экран, мелькание кадров и, наконец, не очень четкое, но вполне понятное изображение.

Шла середина программы "Новости": запуск космической станции, спортивные комментарии.

Но вот началась передача "Космический дрейф". Вел передачу профессор Чивез. Он предложил телезрителям ознакомиться с вновь организованным музеем супругов, путешествующих в другом измерении.

Изумленные Амик и Эина увидели широкий зал, весь уставленный экспонатами. На полках, на столах разложены все те вещи - обломки, тряпки, тряпочки, банки, старые туфли, поломанные игрушки, книжки, драные блокноты, - что они так торопливо кидали в канал связи. Ничто не пропало, все предстало перед миллионами телезрителей!

Неожиданно на экране появились Гия и Ксаза - они шли по залу, взявшись за руки, но чем-то оживленно переговариваясь.

Эина плакала, Амнк все больше и больше злился.

Профессор Чивез водил девочек по залу и спрашивал то о какой-нибудь игрушке, то о книжке - девочки наперебой отвечали.

А когда Чивез сообщил, что в издательстве "Космос" готовится к печати старый дневник их отца, Амик взбесился:

- Как нас и нет! Как вроде мы уже подохли! Прилагают вес усилия, чтобы спасти нас, и в то же время выставляют перед всеми наши отбросы! "Музей супругов"! "Мусорный ящик супругов"! Какое они имеют право?! И что, собственно, такого произошло? Мы выпали в мусоропровод - браво! Нас с лихвою заменит музей с нашим бытовым мусором!..

- А теперь позвольте,-продолжал профессор Чивез, - зачитать вам, уважаемые телезрители, несколько выдержек из упомянутого дневника...

Амик взвыл.

- Итак: "Порой меня охватывает странное ощущение невесомости качнется ли высокая ветка, промелькнет ли дробная тень голубиной стаи: жить! работать! любить..."

- Выключи!-гаркнул Амик.

- "Все отчетливее понимаю смысл ответственности: не разовый подвиг, а ежедневное подвижничество. Смысл люди вкладывали в бога просто потому, что тесно было на планете от бессмыслицы..."

Амик шарил вокруг себя, ища что-нибудь тяжелое.

- "И опять природа,- продолжал Чивез.Послушайте: набухли капли оголенных веток..."

Амик швырнул в экран деревяшкой. Хлопок, звон, тишина.

- Мерзость, - шипел он. - А ты, извращенна, ты понимаешь, что нам теперь нечего делать там? Что нас заменили?

Эина недоуменно пожала плечами.

- "Вот, поглядите, он ходил в этих башмаках!"-"А вот белье, которое любила носить его супруга!"

Позор! Дурацкой игрой природы ему возвращено его прошлое! И теперь каждый там, на планете, будет считать, что он знает Амика!

А между тем все эти рассуждения -не больше чем изношенное тряпье! Это не он, ясно вам? Каждый теперь будет заглядывать в глаза, чего-то ожидая от нee!

- Проклятье! - По голове ударила банка из-под туалетной пасты.

По мере возвращения к планете чаще стало вываливаться из пустоты старье. Жена вертелась как белка в колесе. Она представлялась Амику двигателем - чем быстрее жена вертелась, разделываясь со старьем, тем быстрее они приближались к планете.

Но Амик все меньше хотел возвращаться.

Он начинал привыкать к теперешнему своему существованию. Тесно, однако здесь он может оставаться человеком свободным. Свободным от каких-то дневников, выброшенных давно в поглотитель! Свободным от кого-то, кто почему-то был когда-то им! Свободным от соглядатаев! Свободным от чьих-то глаз, которые смотрят на него - не то из прошлого, не то с планеты...

Было, правда, взволновавшее воспоминание - женщина, оглянувшаяся на него, - но теперь и оно его раздражало. Что за женщина?! Какое море?! Чепуха все это...

Амик все больше привыкал к неподвижной жизни.

Еще боясь представить, что они могут совсем остановиться, он мечтал о том, чтобы по каким-то причинам движение к Земле замедлилось, сильно замедлилось, и тогда он, Амик, инженер со стажем, потребует, чтобы его зачислили в штат какого-нибудь космического НИИ, дали задание и перестали с ним обращаться как с подопытной мышью. Пусть пошевелят мозгами, как переправить ему скафандр, он же найдет способ пробить чем-нибудь пленку вакуума и выйти в космос.

Нет, им с Энной на Земле делать нечего!

Они говорят, что по мере очищения квартиры мембрана между ними и планетой становится все тоньше? Хорошо же!

Трудно было в одной-единственной комнате, да еще при такой зоркой жене, спрятать какое-нибудь старье. Но Амик ухитрялся. Он запихивал в корешки книг патрончики от губной помады, между страницами вкладывал измятую туалетную бумагу, а узнав из очередного сообщения Сурали, что земные методы очистки вакуума становятся все тоньше и глубже "("И в этом известную стимулирующую роль сыграли супруги..."), Амик собирал пепел недокуренных сигарет и ссыпал в пазы стола.

Началась изнурительная война за сантиметры (или световые года, если иметь в виду, что между квартирой и планетой лежал космос).

Жена молчала и дотошно все подчищала, большую часть спрятанного находила, вытряхивала мусор из его карманов, когда он спал.

Проснувшись, он обмерял квартиру и принимался за свое.

Он следил за женой, как за незнакомой, чужой тенью. Раз даже испугался, приняв ее за тень промелькнувшего Принца - так невыразительно-мертво было ее движение.

- Амик, давай разберемся. У меня уже нет сил. - Эина встала над ним, несчастная и утомленная. - Пока я могу говорить спокойно, давай разберемся. Скажи, ты уже не любишь меня?

Он только пожал плечами:

- Ты понимаешь всю нелепость вопроса?

С двенадцатого этажа срывается комната, вылетает во вселенную, а ты с любовью!

- Я просто спрашиваю: ты уже не любишь меня?

- Любовь, любовь - не правда ли, миленькая вещичка? Ты ее потеряла вот беда! "Где она, где она, скажи, мой Амик! Моя вещичка! " Мы - жертвы вещизма, я предупреждал, но ты не слушала!

- Человек по-разному может быть привязан к вещи.

- О да! Но он почему-то именно привязан. - Амик, довольный, что так, удачно сострил, взглянул на Эину. - Ну так вот, я в любой момент могу покончить с любой из таких привязанностей! С любой!

- Ты хочешь сказать...

- Я хочу сказать, что человек, не имея сил оторваться от вещи, сам становится вещью, а значит, с ним легко можно покончить!

Эина оскорбление замкнулась. Амик возгордился, что смог так глубоко, а главное - справедливо, уязвить ее. "А чтоб не была клушей!"

Он великодушно погладил жену,по горячим волосам. Эина отодвинулась:

- Знаешь, кто ты? Ты - мещанин! Дохлятина!

Баба остается бабой! Она лелеет вещи, а он, свободный от вещизма, он, видите ли, мещанин!

У Амика появилась привычка: чтобы уйти от раздражения, он напяливал наушники и прокручивал на магнитофоне старую ленту. Точнее, он крутил всякий раз один и тот же кусок с чьей-то взволнованной непонятной речью. Знал ли он когда-нибудь эту запись, или она совершенно ему незнакома? Иногда ему казалось, что он подслушивает - так страстно, даже интимно звучал хриплый, не определенный голос. Связь, смысл ускользали. Сколько Амик ни старался, сколько ни напрягал слух, он не в состоянии был проникнуть сквозь завесу хрипов и шума. То ему казалось, что это мужской голос, то совершенно женские интонации убеждали в обратном.

Привлекала и раздражала запись еще и тем, что она была цельная, от начала до конца, - это хорошо слышалось. Законченная невнятица!

Порой ему казалось, что построение фраз невероятно знакомо, но тут же это подозрение подвергалось сомнению из-за неопределенности голоса.

Все еще не решив, мужской это голос или женский, Амик восстанавливал речь; То в начале, то в середине он улавливал смысл того, что говорилось, и поражался точности интонации, чистоте ее.

Однажды он понял, что это любовное послание. Страх поселился в его душе. Он находил убеждающее сходство интонации с голосом жены. Хрипотца волнения, звон убежденности...

По это было невероятно, чтобы его жена могла так говорить!

А может, это его собственный голос? Было же раньше - он замечал за собой не собственный жест, а жест жены, слышал в своем голосе не свою интонацию...

И все же нет, это не его слова. Значит, жены?

Как-то, чтобы проверить подозрение, Амик вызвал жену на ласку и сразу же устал от радостно подавшегося к нему тела, от страстно-благодарного шепота, от унижающей его жалости ее рук.

Это был ее голос.

Амик понимал: если он будет делать все, чтобы не вернуться на планету, он порвет с женой.

"Интересно, - усмехался он про себя, - что будет с ней? В одной квартире - и не разойтись?" Но подмывало и другое - разоблачение! Ткнуть носом эту женщину в ее собственную страстишку - непорочная выискалась!

Не решив окончательно, Амик держался скептически - ждал.

Уже у самой планеты возникли некоторые опасения. Супруги входили в область, насыщенную спутниками, летающими лабораториями, орбитальными станциями различных государств. Члены комиссии нервничали, Сурали несколько раз предупреждал супругов, что возможны осложнения.

- Как будто мы виноваты! - возмущался Амик.

Но страхи оказались напрасными. Более того, многие государства планеты, воспользовавшись разрешением вступать с супругами в недолгий контакт, забросали квартиру капсулами. Это были и просто поздравительные телеграммы, и послания с выражением восхищения стойкостью, мужеством и самообладанием супругов.

Поступали и другие письма - например, от книжной фирмы "Лимбда", предлагавшей контракт на издание "Космической одиссеи"...

Ажиотаж на планете теперь приносил Амину мрачное удовлетворение, притупляя остроту ревности. Там, на планете, ему уже готов пьедестал (жена только прилагается), с высоты которого Амик, не опасаясь быть смешным, гордо спросит ее: кто тот?

Не глупо ли? - спохватился Амик, Глядя на похорошевшую жену, на ее уверенною сноровку.

Нет, он швырнет эту пленку, эту любвишку-страстишку жене в лицо! Вот только расшифрует монолог до конца.

Управившись с уборкой, по-хозяйски озираясь по сторонам-не выпала ли из пустоты еще какая-нибудь соринка, - жена садилась и спокойно ждала...

В такие минуты Амик ее уже просто не мог выносить. Ждет! Какая наглость! Это он, Амик, имеет право ждать, выжидать, наблюдать, взвешивать, оценивать ее поведение, ее отношение, ее жизнь! А не она - предательница, подлое существо!

Дети, их дети - вот самый веский аргумент в его пользу, в пользу его правоты. Обе дочки вдруг ясно предстали перед его взором - милые, родные существа, немного неловкие, почему-то с обиженными лицами, с надутыми губками, упорные и мягкие... Девочки! Как же он соскучился по ним!

Глухая ревность пронзила Амика. Скорее, скорее к планете, пусть станет все на место, хоть на одну минуту, но как прежде - и тогда он сразит ее окончательно.

А приближение к Земле, как назло, замедлилось. Ученые бились над разгадкой. Сурали сообщил, что если супруги действительно хорошо вычистили комнату, то комиссии придется перенести очистку на молекулярный уровень, и просил вновь и вновь осмотреть квартиру.

Амик ругал "недоучек", тем более что в окне уже угадывались серые тени зданий, стены квартиры побелели, приоткрылся проход в кухню, можно было подергать дверь в детскую, и Амик уже готов был Даже признать, что ошибся, подозревая и ревнуя жену: ведь, в конце концов, к их отбросам могли примешаться и чужие!

Проходили сеансы, дни, а пленка пустоты не исчезала.

Жена запрашивала Сурали относительно мебели - надо ли ее уничтожать? Может быть, из-за мебели, из-за кое-каких поломок держится пленка?

Посовещавшись, комиссия согласилась. Жена первая приступила к кроватям, закусив губы, рвала подкладку, терзала пружины, с мольбой глядя на Амика, просила помочь.

Все так же безучастно Амик изломал стол, искрошил люстру и спустил все в канал связи.

"Она сама приговорит себя, а уж приговор я исполню".

Амик наблюдал, как жена фанатично рыскала в поисках изношенных вещей. Она выкинула все старые книги. Амик посоветовал присоединить к ним и те книги, в которых много изношенных, избитых истин.

И только когда жена добралась до альбомов с марками, Амик возмутился.

- Вещизм? - ядовито прошипела жена.- Ты же давно не собираешь! Где же твоя сила?

Сила у Амика была, но она-то и не позволяла расстаться с марками.

-- Я требую выкинуть! Как мать, я требую!

- Через мой труп.

- Через суд заставлю!

Суд! Амик пересилил себя: что ж, посмотрим, кто кого будет судить, милая!

Чем больше ярилась жена, тем больше его возмущало ее любовное послание. "Да к детям ли она рвется?"

Амик представлял, как его жена, эта клуша, это ограниченное, заглядывающее в глаза существо, вечно непричесанное, убегающее куда-то в недоглаженном платье, вдруг выпрямляется, устремляет не на него горящий любовью взгляд, подается не к нему открытым в страсти телом, говорит, поет, убеждает, вскрикивает, задыхается, сбивается, постанывает, мечется, просит, умоляет, требует!

"Кто он?" - ножом торчало в сердце.

Он поставит ее перед детьми и спросит.

Подавив в себе пронзительное воспоминание волны, торопливый стук сбегающей гальки, неловкий поворот неясного лица, захлестнутого длинными прядями искристых волос, - и глядя в глаза неверной черным, внимательным ободком рассеянного птичьего взгляда, спросит:" Кто он?"

"Не унижусь ли?"

Нет, не так. Он надиктует па пленку монотонно-издевательским тоном свой перевод это го подлого монолога и, уходя на работу (или навсегда), включит...

Он стоял у окна и смотрел, как, точно за металлическим маревом, покачиваются призраки зданий, как стекают по светлой проталинe улицы пятна автомобилей, как собираются толпы прохожих, а Амик понимал, что все они смотрят в его сторону.

Один раз он увидел медленно проплывшего и никуда Принца полуобугленный, он совсем перестал походить на игрушку.

Порой, точно ветром издалека, доносило голоса из-за стены.

Соседи? А может, девочки?

Началась очистка пустоты на молекулярном уровне. Однако результатов пока не было заметно. Между ними и миром все еще необоримо стояла пленка, полупрозрачная пустота.

"Эдак они начнут чистить и наш генетический код",- не то шутя, не то с опаской подумал Амик.

Эина внешне теперь была спокойной и, что удивляло Амика, как-то изучающе взглядывала на него.

"Догадывается о ленте?" - недоумевал Амик.

Однажды Эина усадила его рядом и, зачем-то глядя в глаза, спросила:

- Амик, нам надо решить: возвращаемся мы или нет?

- Ну что ж, давай, - ерничая, угодливо заговорил он, - давай решим. Только вот в чем загвоздка - мне нечего решать. А тебе?

- Хорошо, - не обращая внимания на его тон, продолжала Эина. - Мы с тобой должны понять, что поиски и очистка пустоты могут длиться бесконечно, если мы сами не согласимся на полное очищение, если мы не очистим... самих себя.

- Или мистика, или маразм! "Грешен, господи, грешен!"

- Очистить наши помыслы, нашу совесть, уяснить для самих себя, с чистыми Ми намерениями стремимся мы вернуться, - гнула свое Эина.

- Великолепно! Потрясающе! - воскликнул Амик, теряя терпение. Возмутительно и нагло! В чем, собственно говоря, обязан перед тобой исповедоваться я?!

- Я тебя не понимаю, - удивилась Эина.

- А я тебя долго не понимал!

- В чем дело?

- Вот в чем! - заорал Амик, кинулся к магнитофону и с третьей попытки включил на всю мощь.

Раздался хрип, треск, грохот. Эина ошарашенно слушала, испуганно глядя на мужа. Он понял, что выглядит идиотом, заставляя ее слушать эту абракадабру. Тогда он пустил свой гнусаво-издевательский перевод.

Удовлетворенный, он присел в углу на стопку книг и ждал.

Жена молчала. Голос замолк. Амик, глядя в напряженное лицо Эины, сказал:

- Вот что нам мешает вернуться... Твоя скрываемая страстишка.

Он вскочил и подошел к окну.

Через некоторое время напряженной спиной ощутил горячие ладони жены.

- Дурачок, так ты забыл, что это наше?

Он поперхнулся комком обиды и жалости к себе - в эту минуту он уже и сам понял, вспомнил их забытую, некогда любимую игру...

Низкие, но мощные волны шли отвесно, встряхивали берег и, вытягиваясь длинными, мягкими языками пены, пропадали. Женщина не оборачивалась. Она откидывала длинные, искристые волосы, смеялась волнам и не оборачивалась. Тогда набегал ветер, неся глубокий запах водорослей и измельченной воды cнова женщина смеялась, волосы вытягивались по ветру, влажные, легкие, закрывали лицо. Но когда низко-низко над водой, бороздя плотные валы волн треугольным клювом, прошла чайка, он увидел лицо женщины.

Это была Эина.

Сквозь стекло окна медленно и ясно стали проступать контуры зданий, серо-голубое небо, редкие пятна зелени и скользящая змейка машин.

Амик взял из руки жены теплый коричневатый плоский камешек. И, услышав детские голоса на лестничной площадке, вздрогнув от звонка у входной двери, они замерли, точно застигнутые врасплох...

Дробный наплеск волны, ускользающий взмах крыла и черный, внимательный ободок рассеянного птичьего взгляда...

Ты не тревожься, день минует

и мы вернемся к суете...

Дай перемножиться мечте

с волнением одной минуты!

Ты стань расчетливо счастливой,

перехитри обман и страх

и мы взлетим на суетливых,

на неподатливых прылах.

Терзают совести химеры:

без меры ближнего дари,

умерь злодея, меру зри...

Шестое чувство -чувство меры

Самодвижение материй

с живою искрою игры...

"Давид" ваялся изнутри.

Шестое чувство - чувство меры,

Плоды познания незрелы.

Стремленье о семи главах,

сомненья на семи ветрах.

Шестое чувство - чувство меры.

Преодолей пустоту

ФОТОВЫСТРЕЛ

В клубе фотолюбителей его прозвали Курок. Поначалу в насмешку, имея в виду больше курицу, но в мужском роде.

Курок - в возрасте от тридцати до сорока лет, он мал ростом, горбат, голова висит на плечах, и выражение лица птичье, как будто смотрит он в обе стороны сразу-ну точно вспугнутая курица. Одно слово - Курок.

Но это было раньше; со временем насмешливый смысл прозвища улетучился. Это когда мы увидели его потрясающие слайды, удивительные этюды. Вот тогда прозвище Курок зазвучало по-новому: на взводе, не смотрит срезает. Когда берет натуру, аппарат вскидывает, точно лазер, замирает, подавшись вперед внезапно вырастающей шеей; горб выпячивается и торчит, как стабилизатор или противовес. Снайпер!

Жил Курок на склоне горы во втором этаже старого санатория. В его же распоряжении была мансарда-курятничек с островерхой крышей, крытой квадратами бело-голубой жести. Тут помещалась его мастерская, куда он попадал прямо из комнаты но узкой деревянной лестнице.

В самой комнатке - ни одной фотографии; книжная полка, телевизор, любимое кресло напротив высокого аквариума, горит уютный зеленый свет и булькает компрессор. Рыбки пасутся в сонноц зелени и кажутся существами иного мира, иных измерений, иной красоты.

Женщины в доме нет. Чай Курок готовит сам, заваривая в стеклянном чайничке. Расставит граненые стаканы, плюхнется в кресло и осклабится.

Курок любит пофилософствовать на популярные темы. Я не могу серьезно слушать его. Но слушаю почему-то.

- Был я неделю назад в картинной галерее... Смотрел полотна Рембрандта. - Поднимет стакан, смотрит, как ломается ложка в янтарной жидкости. - Потрясающий мастер... Как он искал свет! - Поставит стакан, задерет голову. - Если бы ему фотоаппарат!..

Не удержусь:

- И Рембрандта не стало бы.

Осклабится, поднимется, подойдет к аквариуму, постучит пальцем по стеклу. Рыбешки - разноцветные, длинные, тонкие, треугольные - кинутся к стенке, сгрудятся, выстроятся - ну словно капелла.

Повернется и скажет:

- Красота не имеет права жить.-И, отвечая на мой вопросительный взгляд, добавит: - Потому что жить может и уродство.

Я, сбитый с толку парадоксом, не сразу соображаю, что не обо мне речь.

"Ты живешь, и я живу", - думается мне, и жалко горбуна, но не мягкой, а раздражающей жалостью.

Курок пошарит в папке, достанет снимок - роза. И зависть, и очарование. Сразу вспоминаешь, где видел эту розу, ведь сейчас конец сентября и в естественном цветении их мало осталось. И это - осенняя роза. Я наблюдал, и знаю их: на восковых лепестках истонченные прожилки, запах точно нимб, стебелек с желтизной, края листиков горят дробной радужкой, кончики фиолетoвых шипиков, растворяющиеся в изморозном воздухе.

Эта роза росла, доживала в одной из аллей парка, в тени высоченного старого каштана.

Я видел это местр, на которое уже пали два-три временем сорванных оранжевых листа. Видел!

-Неужели непонятно, что в естестве нет тех законов красоты, которые мы якобы в нем открываем?

Посмотришь на него со смешанным чувством изумления и зависти. Усмехнется:

- Я две недели выслеживал ее и наконец... убил. Убил, чтобы дать ей новую, только красивому свойственную жизнь.

- Ну, положим...

Смешается:

- Да-да, конечно, но... Ты что-нибудь слышал о двумерцах?

- Что-нибудь...

- Меня всегда... смущала их какая-то скромная однобокость. Скользят, движутся боком, словно хотят быть незаметными, тушуются. Почему?..

Он cпрашивает это, как ни странно, очень серьезно. Смешно, и отвечать нет охоты.

Мы наливаем еще по стакану из прозрачного чайничка. Смотрю на изумрудную зелень в аквариуме, на взлетающие серпики пузырьков.

- ...И мне стало понятно, зачем Рембрандт так страстно искал волшебный луч. Мне стала ясна загадка "Данаи": она попала в божественное освещение... Что же это, как не Двухмерная законченность? Что это, как не абсолютно описанная форма?

Что обычно удерживает от насмешек и шуток над Курком? Может быть, его горбик? Слушаешь и невольно смотришь, как ерзает Курок, пристраивая спину в удобном кожаном кресле.

- Люди ничего не потеряли бы, если бы мир вдруг стал двухмерным. Только выиграли бы - ведь тогда никто не смог бы отвернуться от красоты!..

Сбежишь, утомленный, и думаешь со злостью: "Тебе, дружочек, любой ценой хочется отнять одноизмерение, чтобы наконец не упираться горбом в спинку кресла".

Мы собирались в клубе по субботам. Курок приходил регулярно и удивлял нас все новыми и все более необычными этюдами - то лист клена, то синица, то младенец. И несмотря на, то, что изображения поражали внезапной свежей красотой, казалось, что они живут иначе, чем простая смертная природа.

О Курке ходили разные слухи. Одни говорили, что он сам изобретает насадки для фотоаппарата и даже сам шлифует линзы. Другие как раз это оспаривали и говорили, что у него родственник в космической оптике и достает ему уни- кальные линзы, выплавленные в невесомости.

Зима уже круто облепила деревья, и Курок перешел на черно-белую пленку. Этюды его были великолепны, особенно запомнился один нечто очень знакомое, но совершенно неуловимое пробрезживает сквозь тонкую, живыми жилками мороза переритую пленку льда.

Однако поразило Другое: от изображения явственно пахнуло холодком. Чудилось: подыши на ледок - и появится прозрачная проталинка.

Сам же Курок был вял, как никогда, малоразговорчив. И ходил боком, выставив плечо.

Приезжала комиссия из столицы- был конкурс и отбор работ на всесоюзную выставку. Клубники трудились как одержимые, комиссия отбирала требовательно, по одному этюду с носа, потом отбирала еще раз...

Ни одной работы Курок пока не показал.

Его вообще не было в это время в клубе. Кое кто приносил вести, что он готовит нечто сногсшибательное.

И Курок явился, волоча под мышкой длинный рулон. Когда развернул обомлели. Ничего "сногсшибательного - обнаженная девица в натуральную величину. Как всякая большая фотография - нечетка, требует перспективы, а залик, где отбиралась работы, мал.

Комиссия была в замешательстве: пoрно это или нет? И склонилась к первому.

Мне же было не по себе. Минут десять я вглядывался в портрет, не доверяя блеснувшей догадке. Смущала вседоступность красоты тела, лица. Лица, которое было мне не просто знакомо...

Да что скрывать! До сего момента я любил ее, любил молча, выжидательно, упорно. Боялся и подстерегал всюду. Кто поймет, что переживал я, когда видел ее на улицах городка и не мог приблизиться? Тайно я настигал ее, фотографировал и ждал. Жизнь диктовала мне быть пугливым, недоверчивым, жизнь шептала: жди, придет мгновение, когда тебе не надо будет униженно чувствовать неуместность своей любви... И я ждал.

Она была прекрасна, и непонятно было, чем она так увлечена, что в нашем мире могло так захватить, заворожить ее всю - от кончиков пальцев до небольших, широко раскрытых глаз? Я готов был стоять и вечно задавать один и тот же вопрос: "Что поразило тебя, какое совершенство могло отвлечь тебя от совершенства твоей красоты?" И, загораясь ревностью, не хотел ответа.

Комиссия уехала. Горбунок туго свернул фотографию, глянул в трубку на тусклый свет зимы и ушел.

Она ходила по тем же улицам, дышала тем же воздухом, тот же мороз румянил ее щеки... Она не могла жить, казалось мне. Или не имела права. Я замирал прямо на улице, становился плоским, сдавленный ревностью,- под ярким маленьким солнцем, в свете высоких сугробов, прислушиваясь к говору прохожих и теряя смысл происходящего. И одновременно слышал в себе голос Курка:. "Так чего же ты тут делаешь? Чего тебе здесь надо?"

Задыхаясь, я кинулся вверх по склону, высокому и безнадежно скользкому, как у Брейгеля, прибежал в шахматную мансарду и спросил Курка, стараясь не сфальшивить:

- "Так чего тебе тут надо, а?"-Понял, что уже сфальшивил, но продолжал:- И ты всерьез считаешь, что можно всю жизнь торчать среди полотен Рембрандта, Гогена и тому подобной чепухи?

Что же отвечает этот двумерец?

- Можно.

- И женщины, настоящие, живые, не нужны?

- Нужны.

Но нужды в голосе не чувствую и насмехаюсь:

- Чтобы рожать недомерков? Детишек плоских, как научно-популярная брошюра?

Говорю, а сам на аквариум гляжу - понимаю, что сморозил чушь. Булькает компрессор, перламутровые рыбки скользят - завидно. Смотрю и вижу... глупо, но разобрать не могу, что с рыбками? Хотел бы сказать "и вот тут-то", но ничего в ту минуту не понял. Только пячусь и слышу за спиной тихое квохтанье, перед глазами аквариум пузырится и - рыбки, рыбки...

Много ядовитых стрел мысленно пускал я в Курка. Я проклинал его хирургические фотографин, эту противоестественную трансплантацию красоты, это издевательство над живым, над нею, заживо выдавленной в двухмерный мир порнографии... Ух, мне бы в руки не фотоаппарат, а ружье!

А тут подоспела суббота, клуб уходил на фотоохоту. В лесу еще встречаются занятные зверушки - то заяц, то маленькая косуля, то лисица.

Азарт овладевает прямо-таки охотничий. Обнаружишь свежий след - сердце замрет. Дерево за дерево, тень за тень, солнце и блеск снежинок, дымка под вспорхнувшей пгицей...

Минут через двадцать так втягиваешься, что, кажется, ощущаешь тепло убегающего зверя. Настороженность тонкая, как слух у настройщика, видишь зверя сразу фотографируешь привычно сначала глазом: вот он, вжался головой в плечи (заяц!), пронзительная чернота зрачков, синяя тень, вибрирующий нос... И потом - еще резче, контрастнее, точно глаза сливаются в один, с удесятеренной силой, циклопический глаз объектива.

Хочется не торопиться, ведь все гак подробно, на ладони, выбирай, что хочешь, бери в любом ракурсе, он прекрасен (заяц), описанный радужным свечением... От множества возможностей теряешься. Дрожит рука, глаз туманится. Где же воля? Где мгновенный акт вдохновения?..

Щелчок. Он еще сидит. И исчезает, как только наводишь второй раз. Но разочарование впереди. Пожалуй, только Курок умел делать снимки, которые не разочаровывали.

Намучившись с прилипающими к снегу лыжами, я тихо остановился в прогалине, разом учуяв присутствие Курка.

Заметил ли меня Курок? По тому, что он и ухом не повел, я догадался: заметил. Но человек -не зверь. И может быть, поэтому можно прикинуться, что тебя не заметили.

Я навел аппарат - профиль горбуна приблизился. Я готов был считать морщинки в уголке его глаза. По тому, как вытянулась его шея, как противовесом замер горб, ясно было:

Курок весь в предстоящем фотовыстреле.

"Чертов двумерец! С тебя сейчас хоть штаны снимай - не обернешься. Не сможешь".

Видоискателем я нашел объект его вожделения-на выгнутой ветви ели суетилась белочка. Мне казалось, что я смотрю на нее глазом Курка. В видоискателе все ярко, все далеко и одновременно близко; все, что обведено рамкой, принадлежит тебе, только тебе, это твой мир, твоя красота; и воздух там иной, и солнечный свет без назойливого светила...

За те две-три минуты, что я наблюдал, белочку можно было бы снять раз десять. Однако Курок выжидал.

Я напряженно держал в объективе его и белку. Зверушка суетилась, резко дергала головкой, перемещалась по ветке, точно пунктиром. Курок торчал, как изваяние. Мне было не по себе- я ни за что не спугнул бы зверька и при этом испытывал великое искушение это сделать...

Оп! Курок начал медленно поднимать свою пушку. Что же произошло? Белка, суетившаяся на середине ветки, стала подвигаться вверх: скачок замерла, опять скачок. Еще. Повернулась хвостом.

Чего ждал, что ловил Курок?

Конец ветки вздымался высоко вверх и в сторону, и вот белка уже здесь. Бог мой, как она очистилась, как обрисовалась на фоне серебристо-голубого неба!

В одно мгновение я увидел в видоискателе вскинутую фотопушку, вспорхнувшую в небо почти прозрачную белку и - сам нажал на спуск...

Завидовал я Курку? Да, завидовал, нехорошо завидовал. Всячески подавляя в себе раздражение, избегая шуток по поводу его горба, прикрываясь маской интеллигентного дружелюбия, маской почтения фотолюбителя к мастеру...

А совесть? Разве но терзает она вопросом: "Не ты ли выталкиваешь горбуна в двухмерный мир?"

Впрочем, не стоит доверять всем этим саморазоблачениям-это просто защитная реакция чувствительной души.

Когда я проявил пленку и отпечатал, белочки на фотографии... не было. Курок на месте, лес, ель, ветка с осыпающимся снегом, и там, где должна быть белочка,-штришок, царапинка на небе...

И вот сейчас Только, в темноте, в утомительном красном свете, я понял, чем напугали меня рыбки из аквариума: они были плоскими. Переливались, извивались в воде полосками фольги.

Первым порывом было бежать, вызвать горбуна к барьеру. Наставим друг на друга фотопушки и тогда увидим, кто кого красивее выдавит в двухмерный ящик!

"Кто дал тебе право описывать наш мир? - телепатически спрашивал я Курка.-Кто дал тебе право инвентаризировать нашу красоту? Ты, ошибка господа бога!"

Порой мне казалось, что невидимый луч.

Куркова аппарата описывает меня с головы до ног, и тогда все тело у меня чесалось, мир казался слишком просторным, слишком многомерным для моего перепуганного тела. Курок унижал меня, делал неполноценным. Я знал, что никогда не смогу увидеть мир так, как видит он. А почему?

Проще было пойти к горбуну и сказать это ему в лицо. Но после всего я ни за что этого не сделаю. Условности!.. Но не условностями ли мы живы?

И не условность ли красота? Горбуну этого не понять, он лапает изнанку мира, он равнодушен к стыдливости материи, к этому высшему проявлению красоты. Что он смыслит в этом? Он хочет перекинуть пешеходную дорожку между красотой и обыденностью - а суть в том, чтобы сохранить тайну мира. После субботы должно быть воскресенье, а не понедельник. Я не позволю издеваться над тайной души! Красота должна быть чистой,

В руках этого уродца оказался фотоаппарат с фантастической разрешающей способностью.

И моя обязанность, обязанность человека, понимающего цену красоты, способного к высшим проявлениям духа и любви,-обезвредить горбуна?

Я чувствовал себя спасителем человечества-никогда не испытывал такого. И понимал, что главное, взлет моей персоны, - впереди, когда я ловко накрою Курка. Он, по всей видимости, не понимает опасности изобретенной им пушки-он скудоумен со всеми своими одномерными и двухмерными бреднями. Ясно одно - Курка надо обезвредить, лишить оружия, а если будет сопротивляться, самого выдавать в иной мир.

Я искал белку, точно разгадку. Несколько раз обошел старую сосну, покурил на пятачке, вытоптанном в снегу ногами Кyрка,- так долго и терпеливо ждал он момента...

Я вглядывался в копчик той ветки, на которой он снял белку, соображал: если Курок ловит момент наипредельной красоты, то не садизм ли это? Почему он решил, что, лишая этот мир выпуклости, многомерности, он тем самым сохраняет его красоту? И, наконец, что станет с, людьми без ежедневного удовлетворения ею?!

Сам по себе мир прекрасен? Вообще? Или только в осмыслении? Догадка пронзила меня: Курок ищет наивысшей красоты, чтобы подтолкнуть ее к уродству! О, как никогда, почувствовал я хрупкость прекрасного!..

Однако после некоторого размышления я подумал, что все, может быть, не так и страшно. Если Курку приходится ждать мгновения, значит, его космическая пушка срабатывает только в определенный момент наивысшего проявления красоты. И, значит, в моей власти остановить его.

Соблазн остановить мгновение на себе! Только однажды я испытал нечто подобное -когда одна моя фотография прошла по интервидению. Она была на экране каких-нибудь две-три секунды, но эти две-три секунды миром владел я! Стать живым шедевром... Могущественным, как человек-невидимка...

Мне представлялся черный объектив вселенной, нащупывающий на этой обыденной, измельченной Земле одного человека, один смертный шедевр, одушевлённый великим пониманием Мгновения,-и объектив упирается в меня. Звезды меркнут, воцаряется космическая ночь, а затем вспышка - над миром всходит новое солнце, на листьях деревьев рисунок моего профиля, облака меняются силой моей мысли, я царю надо всем живым на веки вечные... И уж ей сам бог велел быть частью моей красоты!

В окна Курковой комнатки можно было заглянуть только с какого-нибудь дерева. Нехотя взобрался я по холодному стволу.

Курок сидел, боком к окну, вроде читал, на столе стояли неизменный прозрачный чайник и... два стакана. Занятно.

В верхнем маленьком окошке мансарды тоже горел свет. Эх, если бы заглянуть в другое окно, которое обращено к склону,-можно было бы увидеть, кто там.

Но вот в мансарде свет погас, и в комнаку спустилась тьма.

От зависти дух захватило. Все злопакостное пришло на ум - и о силе горбунов, и о страсти женщин к уродам...

Она присела на подлокотник кресла и наклонилась к Курку. Потом вскинулась и пошла разливать чай. Я видел краем глаза ярко-зеленый аквариум, подавлял внезапный страх.

Огляделся - вокруг было пустынно. Но не сидеть же здесь, пока кто-нибудь из гуляющих не наткнется на меня.

Они пили чай, говорили. Она отставила стакан, опять присела на подлокотник, Курок был какой-то скованный, сидел в кресле и задирал голову, словно просящий есть птенец. Она поднялась, быстро оделась и вышла.

Царапая обмерзшие руки, я съехал с ледяного ствола и побежал в тень дома.

Луна была полной, яркой до синевы, и от этого видны были только рельефные тени. И сколько я ни всматривался в еe, пробегающей мимо, лицо, ничего подозрительного не разглядел. Злорадная радость наполнила сердце.

Продрогший, но согреваемый страстным желанием покончить с мучительными сомнениями cегодня же ночью, дотянул я до одиннадцати. Когда с дерева заглянул в комнатку, Курок, сломлепно уронив голову на подлокотник, спал.

Обойдя дом и поднявшись по склону до уровня большого окна мансарды, я нащупал в кармане нож. Кое-как взобрался на узкий бетонный заборчик, трясущимися, онемевшими руками ощупал металлическую раму, в ярком свете луны увидел в стекле свое темное отражение, сверкнувшие белки...

Хотелось мне делать то, что задумал, или уже нет? Но я представил себе рожу горбуна, когда наведу на него его же пушку: не желаете ли сыграть в двухмерный ящик?

Я поддел ножом раму и поднял. Закинул ногу одну, вторую и сел на подоконник. Уставшее сердце мешало, но я видел себя со стороны- ловкий, сильный, несущий освобождение ей и всему человечеству. Я оттолкнулся и прыгнул. Ударился коленкой обо что-то, и от боли в голове произошло короткое замыкание.

Через пару секунд я очнулся - все окeй, приземлился тихо, как и полагается ловкому и сильному. Яркий, как будто солнечный, свет луны падал из окна. Я не знал еще, на что решусь, и отдался на волю случая.

Обошел мастерскую, уставленную белыми ширмами. Вот и фотоаппарат на треноге. Гипнотическая ночь. Я включил ряд ламп, овеваемый восторгом и предчувствием. Отчаянная решимость не пьянила - я видел себя со стороны трезвым оком фотообъектива. "Ну?"спрашивал он, и я гордо отвечал: "В любой момент".

Я взвел автоспуск и шагнул к стенке.

После щелчка обрадовался: если это предстоит на самом деле, то совсем не страшно.

Мне стало легко. Тело колебалось от волнения и ветерка. В щель двери я вышел на лестничку. Спустился, вошел в комнатку, отталкивая любопытных перламутровых рыбок, стал кружиться меж податливой мебели. Через стекло увидел расплюснутую физиономию Курка- он шлепал ладонями и таращился. Я проскользнул и мимоходом показал ему, как дети, фотокомбинацию из трех пальцев. Расхохотался, увидев, как на стук по стеклу кинулись рыбки, сгрудились волнующимся табунком Курок отпрянул.

Я отвлекся от прыгающей через всю комнату белочки и в щель входной двери вышел в яркий, к зениту вытянувшийся мир. Восторг трогал душу. Лучи яркого света волновали тело. Вертикальная снежная даиь манила радужным, слoвно на краю зеркала, солнцем. И, оставляя на похрустывающем снегу узкие, как от коньков, следы, я пошел-полетел вдаль.

Пропали птицы, словно тени.

Сады осенние пусты.

И между веток и листвы

плоды мерцающей вселенной.

Вот наступает скорый вечер,

звездами осеняя ночь,

стремительного дня предтеча,

всеразмязчающая мощь.

Ночное сердце бьется птицей,

и замирает, и кричит.

А время призрачное длится,

рассвет предутренний сквозит.

А время призрачное длится,

и бьются крылья в пустоту...

Вот так подрезанная птица

все время помнит высоту.

LUPUS AMICUS[Волк друг (лат.).]

Sic transit gloria... lupi

[ Так проходит слава... волка (лат.),]

К. Л о p e H ц

Огромная ромашка стадиона. Посреди поля - башня вибромаяка.

Море народу. Гул и гром репродукторов.

Ровными рядами - спортивные гравилеты...

Группки спортсменов, ждущих конца жеребьевки...

Что ж, я уже ветеран в этих соревнованиях.

Теперешний мой забег последний. И может быть, поэтому я все-таки нервничаю. Не хочется уходить с поражением.

Я оглядываюсь. Настоящих соперников, опытных "проходчиков", мало. Но ведь никогда не знаешь, чего ждать от молодых. Это все, как говорится, "черные лошадки", трудно угадать, на что они способны.

Жеребьевка еще не закончена, но мой квадрат уже известен. То есть как - известен? "Т-2" - вот и все, что я о нем знаю. Где он расположен? Каков ландшафт? А главное, кем заселен? Какой зверь выйдет навстречу? И выйдет ли? И поймет ли меня? И захочет ли, и сможет ли помочь? Другом, врагом или существом, предпочитающим держаться подальше, окажется зверь?

Кожей всего тела ощутил я вдруг морозящие импульсы Маяка. Это предстартовая "пристрелка", настройка Маяка и настройка спортсменов. Маяк, после того как мы выйдем со старта, превратится в финиш. К нему будут рваться спортсмены, его импульсы будут жадно и настойчиво ловить...

- Дорогие болельщики! - звучит в репродукторе голос спортивного комментатора. Жеребьевка подходит к концу. ЭВМ, разделив местность на участки равной проходимости, распределяет их между спортсменами. Кроссмарафон, обязательным условием которого является контакт со зверем на дистанции, приручение зверя, использование его природных способностей для достижения финиша,- сравнительно молодой вид спорта. Однако он быстро приобрел огромную популярность. Спортсменов и болельщиков привлекает в нем не только сложность, не только риск. Привлекает высокая степень самоотдачи. Ведь от проходчика требуется, помимо физической выносливости или умения ориентироваться, и нечто более глубокое, более человечное, что ли...

Общение со зверем - это ли не триумф! Человек задался целью разгадать язык животных, наладить с ними контакт. Кое-кто до сих пор считает, что человек имеет больше прав на существование, чем любое другое существо. "Не подпиливаем ли мы тем самым сук, на котором сидим? Все живое в природе находится в биологическом равновесии, и уничтожение одной доминанты зачастую ведет к исчезновению другой. А главное, мы лишаемся великого счастья общения с живым, иным живым на нашей собственной планете!

Комментатор осекся. В репродукторе послышались похлопывание, треск. Потом, откашлявшись, комментатор продолжал:

- Дорогие болельщики! Только что из судейской коллегии нам передали, что один из ветеранов Большого Марафона Геннадий Грачев выходит сегодня на старт в последний раз.

В последний раз его забросят в незнакомую, безлюдную местность. В последний раз он уйдет на поиски зверя-друга. В последний раз ощутит радость приближающегося финиша. Пожелаем ему счастливого забега!

Спасибо...

Сейчас мы сядем в гравилеты и улетим. Стадион успокоится, но всо эти дни люди будут следить по телекартe за продвижением золотистых точек, все эти дни будут они гадать, почему Смит идет зигзагами, а Иванов вернулся назад, пoчему медлит Окитава и что делает на берегу горной речушки Ауэзов? Догадки, споры, пророчества, которые потом будут сверяться с тем, что было в действительности.

А в это время мы, участники Марафона, будем поодиночке, без каких-либо технических и туристических приспособлений преодолевать нелегкий, неведомый путь. Несколько питательных таблеток и теледатчики, сигнализирующие о местонахождении спортсмена,- вот и все наше снаряжение.

Синоптики на эти дни оставят погоду без присмотра - значит, можно ждать всяких неожиданностей.

Мы не встретим ни одного человека, даже лесники будут удалены на эти дшй со своих участков...

Время от времени появится над кем-нибудь из нас патрульный гравилет, но он не спустится вниз, пока не подан сигнал бедствия...

Дни колоссальных усилий и... счастья, если окажешься достоин его.

Зазвучали фанфары - спортсмены направились к своим гравилетам. Я протиснулся в люк. Он захлопнулся.

В кабине не слышно ни звука. Полная изоляция. Спортсмен не должен знать, ни когда гарвилет взлетит, ни куда полетит, ни когда приземлится аппарат движется спокойно, пассажир не испытывает ускорения...

Ну что ж, расслабиться, отдохнуть - вот все, что от меня требуется сейчас...

По радио предупредили о готовности к выходу, и люк распахнулся. Я выпрыгнул на траву. Гравилет тихо поднялся, сделал надо мной круг и пропал в вышине.

Освещeнная теплым солнцем поляна в густом лесу. Яркие, пушистые комья елочек, разнолистные деревья-большой зеленый круг, а круг поменьше --цветастый, крапчатый, травяной - был у меня под ногами.

Меня вдруг охватила лень - ничего не хотелось делать, ни шевельнуться, ни шагу ступить, а просто лечь в траву, подставить спину ласковому солнцу и дышать, дышать...

Я озирался среди дремлющей растительности - искал хоть какого-нибудь движения, чтобы на чeм-то сосредоточиться, собраться, сделать первый рывок.

Но прежде - сориентироваться. В каком направления-двигаться? Солнце стояло высоко в небе. Лес нежился в теплом ветерке. По небу ходили волны синевы...

Ах, солнце, лес, ветерок,- сейчас вы только мешаете мне!

Я раскинул руки, стал медленно поворачиваться. Ощутил специфический холодок вибросигналов Маяка. Когда их действие уравнялось на обеих руках, янаконец установил точное направление-солнцебудет греть мне левую щеку. Финиш - там.

Я пересек поляну и углубился в прохладный лес. И сразу встрепенулся, заиграл мир. Солнце раздробилось в кронах деревьев, запрыгали блики по прошлогодним опавшим листьям, они зашуршали под ногами, ломаясь, рассыпаясь сухим крошевом. Скользнули по комбинезону.ветки- вперед!

Я заторопился, побежал, но как-то нехотя, вяло - еще был расслаблен, в плену лесной благодати. А бег механический, старательный немногого стоит.

Вверху справа качнулась ветка. Стоп! Кажется, птица! Под ногой хрустнуло - птица сорвалась с ветки, бесшумно пронеслась под кронами, лавируя между стволами, и уселась поодаль.

Я вздохнул радостно, освобождение и рванулся за ней, стараясь так же лепко и неслышно увертываться от веток. Это была игра, и я с наслаждением ей отдался. И птица, кажется, поняла мою затею. Она уже не улетала сразу при моем приближении, а поджидала, уставившись на меня, потом вскрикивала, распускала крылья, держала их какое-то время на весу и легко вспархивала. Мне же приходилось трудновато: кусты перемежались валежником, буреломом, сухими Деревьями, которые валились при малейшем прикосновении... Я бежал, гоня перед собой птицу, управляя ее полетом.

Но долго птицей мне не управлять. Очень скоро, я это чувствовал, она отвлечется - и все... и я останусь один, распугав на несколько километров в радиусе всех зверей... А это совсем не в моих интеросах.

Я замедлил бег. Что ж, пройденным путем я был удовлетворен, за мной остались длинные, извилистые километры...

Остановился, посмотрел на поджидавшую меня птицу - солнечный свет играл на ее оперении, ветерок приподнимал пух на загривке, птица покачивалась на ветке, распахнув крылья и раскрыв клюв.

Я взмахнул руками, крикнул - птица кинулась в чащу и пропала.

Солнце перевалило за полдень. Я не стал останавливаться для обеда. Кинул в рот Питательную таблетку и прибавил темп. Я хотел, пока тело еще чувствительно к импульсам, увеличить пройденное расстояние, насколько позволят силы.

Первый день всегда трудный. Для меня, для ветерана. Новичок, я знаю, не торопится - и на следующий день, думает он, можно продолжать в том же темпе. Что ж, бежать будет легко, может быть, даже легче, чем в первый день, потому что организм настроится на новый ритм. Но вот чувствительность к импульсам Маяка ослабнет, много времени будет уходить на поиски направления.

И главное - зверь, с которым нужно заключить союз! Пока новичок чувствует в себе силы, пока он уверен в себе настолько, что с небрeжением смотрит вокруг и прямo идет к Целй, он не торопится. А потом уже поздно. Есть еще силы бежать, но нет уже эмоциональных сил, чтобы завоевать дружбу зверя.

Я попробовал несколько разных призывных криков, но лес оставался глухим, а я бежал до этого слишком быстро, чтобы заметить следы зверей.

Прошел еще час, быть может. Те, что следили по телекартам, наверное восхищались: вот это рывок - неуклонно ползущая к финишу золотая точка! Но я не был собой доволен. Я все еще был один, если не считать птицы, играючи взявшей меня на буксир, птицы, на которую я даже не стал тратить датчик.

Солнце закрыли тяжелые облака. Возможно, будет дождь. В такой атмосфере сильнее чувствовались сигналы Маяка -тело отзывалось на них дрожью. Бежать становилось труднее - приходилось чаще лавировать. Дыхание сбивалось, возникло нервное напряжение. Это было началом усталости.

Что же делать? Бежать я еще, пусть не так быстро, могу. Направление не теряю. А дальше?.. Ни одного зверя кругом, а усталость подступает.

Опять попробовал призвать зверя - лес не откликался, только редкие птицы, притихшие перед дождем, пугались, вскрикивали.

Слева я почувствовал воду. Холодную, терпкую воду. Мой путь лежал мимо. Через некоторое время я пересек чью-то трoпу. Приостановился. Тропа была неширокий, и след ясно говорил, чья она. Кабан. Нет, с этим я навряд ли налажу отношения.

Лес треснул, и на тропу вылетел кабан, резко остановился, вогнав в землю передние лапы. Морда треугольная, широченный лоб с красными глазками.

Я привычно сосредоточился, отогнал посторонние мысли. Кажется, я выглядел уравновешенным - ни страха, ни посягательства на его жизнь.

Кабан буравил меня пронзительными глазками, но не агрессивно, а так, изучающе: кто? откуда? что намерен делать? Морда сытая, это хорошо видно, и это подтверждало, что обойдется без крайностей. Но мы и не поймем друг друга. Кабану сейчас хочется одного - пить, а эта тропа - прямой путь к воде. И кабан кинулся по тропе, не обращая больше на меня внимания.

Верю, верю всякому зверю...

Заходящее солнце пробило тучи, пронизало густую крону, лучи упали на землю, и в парящем свете... появилась волчица.

Я остановился, однако не слишком резко, чтобы это не выглядело как испуг. Пока зверь вот так изучает меня, ничего делать не стоит. Нужно дать возможность изучить себя. Вот он я - без зла и страха. Я слегка отвел взгляд и стал рассматривать зверя искоса: широкая грудь, крепкие ноги, над глазами белесые брови. Волчица - я не ошибся. Еще не старая, спокойная, сильная. И при ней нет выводка значит, в этот год она не была матерью, она свободна от страха за потомство.

Поза волчицы, ее мимика изменились. С самого начала она не видела во мне жертвы. Теперь она убедилась, что я не враг. Тут бы и повернуть ей и поспешить по своим Делам.

Я еще не издал ни одного звука, не мобилизовал эмоции, но волчица не спешила уйти. Видимо, знала уже людей, и они не вызывали у нее тревоги...

Да, ЭВМ оценивает труднопроходимость местности, звериный ареал. Но как машина может учесть, например, личность здешнего лесника? А ведь от этого зависит часто отношение зверя к тебе, спортсмену-проходчику.

Я издал тихий звук. Я проникся уважением и дружелюбием к этой сильной, спокойной волчице.

Она слегка отвела уши назад, глаза ее удлинились, взгляд скользнул по мне и ушел, казалось, в сторону. Но на самом деле, совершенно ясно, я все время был в поле ее зрения. Весь я - малейшее движение рук, мускулов лица фиксировался этим вроде бы посторонним взглядом.

Прошло еще несколько мгновений - я был спокоен, естествен, доброжелателен.

И волчица улыбнулась, в приветливом жесте слегка откинула вбок переднюю лапу. Легкое движение головой - любопытство; легкое движение телом - оживление, тактичная сдержанность. Теперь главное - не нарушить гармонии доверия.

Не сразу привыкаешь к этому: контролировать эмоции, мимику. Физиономика, самонаблюдение почти (потеряли смысл в обществе, где все заменила речь. Человек привык следить за словом, за выражением слова, а не за выражением лица. Ему легче и естественнее уловить фальшь в речи. Но так же, как человек чувствует определенную смысловую закономерность в речевых построениях, так зверь великолепно разбирается в языке жестов и мимики, в языке эмоций.

Я очень забавлялся, когда однажды со своим волчонком Диком попал на репетицию в театр. Я думал, что, немного освоившись, Дик потеряет интерес к окружающему. Однако он не спешил лечь у моих ног и задремать: то ли чувствовал напряжение актеров, то ли считал; что они имеют ко мне какое-то отношение. Потом мне показалось, что он смотрит пьесу вместе со мной, или, если быть точным, смотрит именно он, а я только слежу за текстом. Местами Дик воспринимал развитие действия совсем по-другому - в комичном противоречии с тем, что изображали, о чем вещали актеры. Актер "благодушествовал", а Дик напрягался, и шерсть на его загривке вставала дыбом. Актер "грозил", а Дик сочувственно подвывал.

Да, пожалуй, не следует забывать о том, что неизбежным следствием, невольным результатом твоих мыслей и чувств оказываются мимика, жест, взгляд. Они как бы несут ответственность за твое истинное я, как бы наперед проецируют смысл поступков.

Верю, верю всякому зверю...

Волчица несколько раз припала к земле. Кажется, она приглашала меня порезвиться.

Ну что ж...

Она сделала круг, пританцовывая передними лапами.

Тучи плотно обложили небо. Темень быстро сгущалась. Дождя уже, видимо, не будет. А вот туман... туман появляется. Но это ничего, хуже, что тело уже не улавливает импульсов Маяка. Наступает чувственная слепота. Впереди ночь...

Зверя не обмануть. Уловив мою рассеянность, волчица насторожилась. Усилием воли я отогнал посторонние мысли - настороженность зверя прошла.

Волчица, пританцовывая, снова сделала круг. Вдруг она взлетела вверх и мягко упала на лапы. Начиналась игра. Мы легко, вскользь задели друг друга. И вот - игровая схватка! Великое свидетельство доверия! Бывало, и раньше мне помогали звери, но вот так, пойти на игру с первой встречи!..

Игра - нелегкое испытание для натруженного за день тела. Но я уже вошел, в азарт. Это приятно - чувствовать себя со зверем на равных.

Волчица была стремительнее, гибче, но силы и ловкости хватало и у меня. Волчица, разлетевшись с невероятной скоростью, то вдруг резко тормозила, вспахивая лапами землю, то свирепо налетала на меня. Я чувствовал, какая в ее мышцах мощь. Немалая сила нужна была, чтобы выстоять под ее напором или смягчить ее удары. Впрочем, как ни свирепо налетала она, укусы ее были так осторожны, как если бы она брала в пасть волчонка.

Наконец мы выдохлись.

Мы сидели рядом. Я - привалившись к дереву, она-растянувшись на траве. Совсем рядом. Я протянул руку. Волчица пригнула голову к самой земле, ловя взглядом каждое мое движение. Я не торопился опускать руку. Я следил за ее глазами, за ушами, носом. Опустил руку, провел ладонью вдоль спины волчицы - она позволила мне это. Теперь можно было прикреплять теледатчик. Конечно, я мог сделать это уже во время игры - считается, чем раньше, тем лучше, потому что набегают очки. Но я хотел полной победы, полного доверия! Что ни говори, это мой последний забег.

Я осторожно надел па волчицу ошейник с датчиком.

Теперь на картах болельщиков в моем квадрате загорится второй золотистый огонек. И я заторопился. Нельзя, никак нельзя терять время. На той же карте, явственно представил я, огоньки в других квадратах тоже удваиваются, даже утраиваются. Есть ведь у меня и очень опытные соперники. Тот же Окитава!

Я приступил к обучению волчицы. Я приглашал ее к новой игре. Правда, импульсы Маяка были редки. Или, может быть, я их редко улавливал. Возможно, волчица воспринимала их чаще, чем мое утомленное тело.

Я завладел вниманием волчицы. Дождавшись сильного импульса, кинулся в его направлении. Рывок был для волчицы неожиданным - она замерла, напрягла уши. Я вернулся и возобновил обучение. Снова, уловив вибрацию, рванулся вперед, призывая зверя за собой.

Обучение продвигалось туго. Снова и снова, уловив импульс, я делал рывок вперед. Волчица неуверенно следовала за мной, не понимая, что именно служит для меня сигналом. И все-таки раз за разом, связывая с импульсом движение вперед и подкрепляя его лаской, одобрением, я начал кое-чего добиваться.

Но вдруг... вдруг внимание ее рассеялось, она стала прислушиваться к чему-то, не слышному мне. Судя по ее поведению, это не была опасность. Волк? Самец? Не придется ли все начинать сначала?

В светлой вечерней прогалине бесшумно появился волк, довольно крупный, но не матерый. Переярок. Он испугался меня, поджал хвост и при первом моем движении исчез так же бесшумно, как и появился. Однако ушел недалеко. Он явно наблюдал за нами, притаившись где-то поблизости, и это мешало обучению волчицы. С одной стороны, она как будто стала понимать, что от нее требуется: уже сама, оглядываясь на меня, подвигалась на импульс Маяка. Но потом вдруг останавливалась, принюхивалась, прислушивалась- волчонок отвлекал ее, внимание волчицы раздваивалось между нами.

Пришлось сосредоточиться как следует, постараться подчинить ее своей воле. Через некоторое время я с удивлением заметил, что переярок не только подвигается вместе с нами, но и понял условия игры.

Прошел, наверное, час. Уже не волчица и не я, а он, переярок, задавал тон, рвался вперед. Волчица шла по его следу. Замыкал гонку я и, видимо, был не самым ловким из троих. Все-таки уже опускалась ночь, а меня даже долгие тренировки не сделали ночным существом.

Наша маленькая эстафета вышла на открытую местность, бежать стало легче, я даже умудрялся дремать на бегу, как вдруг тишину разрезал долгий высокий вой.

Мои вожатые враз остановились. Глаза их вспыхнули ярким огнем.

Вой медленно стихал где-то вдали, когда в ответ раздался новый протяжный крик. Начиналась обычная ночная перекличка: "Я здесь!.. Я есть!.."

Горло волчонка напряглось, он ждал момента, когда тоже сможет крикнуть: "Вот он я, полный сил и жизни!". Но он был еще молод, чтобы решиться крикнуть первым. Первой должна быть мать. А она молчала и смотрела на меня...

Эге, да она ждет меня! Я приложил ладони ко рту и издал "вабу" хорошо выученный долгий волчий вой: "Я здесь!.. Я здесь!".

Волчица не замедлила присоединиться ко мне, а следом заявил о себе и переярок. Так мы и подвывали, задрав головы в туманное небо - волчица, волчонок и человек...

Перекличка продолжалась. Я не мог предположить, во что она выльется в игрище или в охоту.

В oтдалении снова завыл вожак. На этот раз вой не был простым приветствием. Это был уже призыв.

Волчица и переярок насторожились. А вожак подробно, вибрируя высотами звуков, сообщал: "Животное... Больное... Движется, в направлении..." Примерно такой был смысл этого воя.

Волчица устремила на меня проникновенный взгляд: "Что же ты медлишь?".

Она не была голодна, так же как переярок.

Но охота - дело серьезное. Охотятся не только на сегодня, но и впрок, растаскивая и пряча мясо.

Волчонок вскочил, напрягся, поглядывая искоса на мать. Вот он засуетился, явно теряя терпение, последний раз взглянул на волчицу и, не оглядываясь больше, бросился туда, где начиналась прекрасная охота.

Волчица медлила, испытующе смотрела на меня, перебирая передними лапами. Наконец и она не выдержала, сорвалась с места и устремилась за волчонком. Она звала за собой и меня, но если бы я не последовал за ней, ушла бы одна. Можно было, конечно, остаться, лечь, уснуть и подождать ее, позвать, в крайнем случае. Но вернется ли она на мой зов, не уведет ли ее слишком далеко охотничий гон? И, чертыхаясь и проклиная судьбу, которая именно в эту ночь обещала стае добычу, я двинулся следом.

Вожак, как умный полководец, направлял движение, еще невидимой стаи. Животное уходило быстро, зигзагами.

Я внимательно прислушивался к вожаку.

Он уже в который раз изменил направление погони, сообщив при этом, что животное устает.

Волчица увеличила темп, оглянувшись на меня, - я начинал отставать...

Послышался треск веток - это обреченная жертва рвалась напрямик через заросли. Вот-вот я должен был увидеть всю стаю...

Но в это время раздался металлический лязг, волчица перевернулась и упала на спину. Тут же вскочила и с болью, с визгом зарычала.

Я кинулся помочь, но волчица зло щелкнула зубами и, гремя металлом, отскочила... Oнa продолжала скулить и грызть что-то ненависгное, вцепившееся в лапу...

Погоня кончилась где-то в стороне - оттуда слышались урчание и храп.

Волчица беспомощно рвалась, потом затихла. Я опять попытался ей помочь, но она снова оскалилась. Я пошарил по земле, наткнулся на железную цепь, заржавленную старую цепь. Все понятно - капкан, забытый много лет назад капкан.

Осторожно потянул цепь. Волчица уперлась, зарычала...

Неужели ее отношение ко мне могло так сразу измениться из-за этого дурацкого капкана? Не мог же он все еще пахнуть человеком?!

Я протянул к волчице руку - она вскинула оскаленную ласть, хрястнула губами и... отскочила!

Ну ясно же! Она просто предупреждала меня об опасности - смотри, мол, я попалась, но ты-то не будь дураком!

Сначала я выдернул кол и, наматывая цепь на руку, приблизился к волчице. Она опять угрожающе зарычала, глаза ее сузились. Но я спокойно теперь подошел к ней, осмотрел капкан - ржавая злая челюсть. Лапа не повреждена - пружины от времени ослабли. Раздвинул железные зубья и отшвырнул капкан...

Волнения одолели - сон, с которым я до этого справлялся, навалился на меня.

"Вот так,- сонно подумал я,- все труды к черту! Прощай, друг... волчица... умница..."

Проснулся я от влажного прикосновения.

Волчица сидела рядом и улыбалась, оттянув уголки рта...

Сколько прошло времени? Впрочем, какое это имеет значение! Она не ушла! Она осталась! Можно продолжать...

Сигналы Маяка я воспринимал совсем плохо. Настолько плохо, что это нельзя было даже объяснить усталостью. Опыт подсказывал, что причиной ослабления импульсов могла быть гора.

Мысль, что я рискую потерять направление, подстегнула меня. Я одобрял волчицу, ласково подбадривал, как только она реагировала на импульс... А драгоценное время убегало. Мне сейчас, сию секунду надо было, чтобы волчица рванулась к цели, чтобы она поняла: сейчас это и ее цель. Мне нужна была ее природная чуткость, которая не шла ни в какое сравнение с моей, приобретенной. Мне надо было, чтобы волчица взяла цель!

И она поняла...

Теперь на картах болельщиков мой путь, наверное, выглядит прямой линией, прочерчиваемой двумя горящими точками. Я сам когда-то был болельщиком. Зрелище в конце соревнования становится захватывающим: все огопьки, двигавшиеся до этого вразброд, вдруг устремляются к одной цели! И когда из этого роя, казалось бы, уже вышедших на финишную прямую огней какой-нибудь свернет неожиданно в сторону и начнет плутать, так и хочется подтолкнуть его пальцем..

Волчица бежала впереди. Лес то вытягивался зеленым туннелем, и прелая духота поднималась от влажной земли, редкие лучи вспыхивали на старой листве, то вдруг рассыпался цветными лугами, и свежий ветер омывал лицо, стремительно текли по траве наши тени.

Вот наконец и та преграда, которая поглощала сигналы Маяка, - каменная гора. с огромными валунами у подошвы. Склон порос редким кустарником.

Волчица, не останавливаясь, кинулась по склону, легкими скачками преодолевая высокие каменные ступени. Усталый, я карабкался следом.

Волчица выскочила на каменный козырек, пробежала по нему, цокая когтями. Я прыгнул следом за ней. Камень подо мной хрустнул -мне Даже почудилось, что хрустнула нога, - край козырька обломился, и я провалился, повиснув на расставленных локтях.

Волчица в недоумении остановилась, потом все же осторожно приблизилась, легла и замерла.

Я знал, чувствовал, что попытки освободиться, подтянуться на руках опасны. Если обломился край, может обломиться еще больше. Но иного выхода не было...

Представилась на мгновение карта с замершими двумя огоньками - кому теперь хочется подтолкнуть их пальцем?

Я осторожно надавил на опору, чуть-чуть приподнялся над козырьком. Из-под руки выскочил камень. Я повис над обрывом на самых концах локтей. Кость больно упиралась в камень.

Переведя дыхание, я посмотрел на волчицу. Она все так же лежала, подняв настороженно голову. Потом, вытянувшись во весь рост, поползла ко мне, чутко прислушиваясь. Это могло быть спасением, но могло быть и верным самоубийством.

- Назад! - крикнул я с угрозой. - Назад!

Волчица ощерилась, но ползти не перестала. Осторожно, как это умеют только звери, извиваясь, волчица передвигала свое тело. Она не подползла ко мне вплотную, она только поджала немного лапы, неестественно вытянула шею и ухватилась зубами за комбинезон.

Я весь напрягся - выдержит, не выдержит? Волчица уперлась задними лапами в камень и потянула. Я услышал, как под зубами скрипит материя. Если я волчице не помогу, мы просто свалимся вместе.

Я вытянул правую руку вперед насколько можно и, цепляясь пальцами за мелкие выступы, слегка подтянулся. Мое онемевшее уже по грудь тело подалось вверх.

Сколько длилось перетягивание - не знаю. Волчица исцарапала когтями весь камень-я увидел на ее лапах кровь... Но она тянула, напрягаясь всем телом. Потом раздался треск рвущегося комбинезона, я судорожно ухватил волчицу за лапу, мы стали сползать в раздавшийся пролом, но волчица рванулась, и мы выкатились из западни...

Волчица не стала ждать, когда я приду в себя. Она бросилась вверх по каменным ступеням, призывно повизгивая.

Вместе с холодным, свежим ветром вершины я ощутил и острые сигналы Маяка. Солнце перевалило далеко за полдень. Впереди расстилалась фиолетовая степь, обрезанная справа синим лесом. Мне предстояло спуститься по каменной осыпи через низкорослый дубняк, а там...

Волчица сидела на задних лапах, спокойная и усталая. Я позвал ее. Она не двинулась. Я понял: дальше она не пойдет, тут кончается ее участок.

Я погладил ее по спине, отстегнул ошейник с датчиком. Чувство вины охватило меня: будь на месте волчицы человек, посмел бы я, покушаясь на его жизнь, схватить его за руку?..

- Прощай, - сказал я. - Мы еще придем к тебе с Диком!

В сером облаке каменной пыли я скатился по склону через дубняк и побежал по шелковистой траве.

Степь просторная, свободная. Горячее солнце еще держало волнующиеся травы в напряжении. Словно привязанные, висели и звенели над полем жаворонки...

Прошло часа два тяжелого бега. Слепящее солнце стояло перед глазами. Трава захлестывала обессиленные ноги. Поле было бескрайним, путь изнуряюще прямым. Я не чувствовал ни рук, ни ног - одна огромная усталость, и бьющее, слепящее солнце... Да и солнце уже было не солнце, а замирающий на карте огонек.

Из-за невысокого холма вынырнули джейраны - небольшая стайка, легкая, словно летящая над степью на невидимых крыльях.

Я крикнул радостно, облегченно и погнал джейранов впереди себя - запах волчицы, которым все еще был пропитан комбинезон, вселил в них страх.

Я гнал их, как собака гонит стадо.Джейраны шли ровно, плавно, словно летели, изредка меняя порядок, совсем как птицы в небе. Трава с хлестом рвалась под их копытами, а я лишь направлял бег. Направлял туда, к гигантскому цветку оранжевой тучи, поднимающейся над оконечностью леса. Финиш - там! Там -победа!

IIолем, полем налетала

та, что свободою звалась!

Трава звенела и играла,

и, точно струнами, - рвалась!

И било солнце с вышины

спиралью взвившейся струны!..

Краем глаза я увидел, что слева вдалеке показался табун диких лошадей, управляемый человеком. Но я-то шел впереди!

Там, на лугу, лукавый лютик,

коровка божья, стрекоза

таращит звездные глаза

на зазеркальное безлюдье.:

Там ночь была,

там были звезды,

там загорались небеса,

там заозерная роса

по стеблям скатывалась в грозди.

Там поутру травы примятой

пролег посеребренный след..:

Там кто-то есть, и вроде нет

то замирает воровато,

то тихо бродит сам собою,

ступая с пятки на носок...

Вот чей-то отблеск над водою!

Вот чья-то тень наискосок!

Вот налетел полдневный свет,

и на песке остался четкий,

такой нечаянно короткий

его игры забытой след.

МИМИКРИЯ

Сережка вбежал в комнату и накрыл мое лицо зеленым сачком.

- Я поймал ваш нос! - закричал он. - Сейчас проткну его булавкой, зловеще прошептал он.

Пора было вставать. Договор есть договор прогулка предстояла с познавательными целями. Пришлось охмахнуться от мучивших с вечера мыслей о топливном кризисе, о нехватке книг, о том, что надо бы сменить работу-не к лицу в тридцать с лишним лет торчать клерком у серой занавески.

- Встаю! - заорал я, размахивая отечными руками и задыхаясь от внезапных усилий. - Так какая она там была?

Сережка растопырил пальцы.

- Усики, как пружинки, брюшко мохнатое, крылья большущие, и на них глазки с беленьким ободочком!

- Потрясающе! Бабочка-пришелица! Крылья с фотоэлементами!

Пока бросал в пакет бутерброды, огурцы, искал спички, все примеривался - хочется идти или нет? И не то чтобы не хотелось, когда я представлял полянку под буками, солнечный заяах земли и анестезирующее прикосновение травки, но ине то чтобы хотелось. Сидела во мне каная-то болезненная лень, какая-то обессиливающая настороженность...

Сережка возбужденно вертелся, гоняясь за ранними мухами, и я почти машинально двинулся следом за ним.

Городишко просыпался и бодрился.

Обогнув две-три пятиэтажки, отбившись от зловредного пинчера, мы вышли к обочине дороги. И тут моя лень и настороженность были удовлетворены. Прежде чем углубиться в лес, надо было минут десять топать вдоль пыльной дороги, ведущей к гипсовому заводу.

Грохотали автоцистерны, и смотреть на них было тошно - с детства привык, что если бочка, то для воды. У меня явно была аллергия к молочно-сухому запаху гипса. Я готов был бежать, огибать завод черт знает по какой кривой, но глупо было отказываться от кратчайшего пути.

Посмотрел на Сережку-тот преспокойно шагал, вступая в пререкания то с одной бабочкой, то с другой.

Я набрался терпения и решил выдержать.

Дорога повернула влево, показались ярко-белые ворота завода, высокая матовая башня...

С ненормальной дотошностью вглядывался я в каждую детальку запыленных строений. "Словно загинсотизированный", - скаламбурил я натужно. И, задыхаясь от одного только желтовато-белого дыма, вьющегося над башенкой, над забором, припустил через дорогу к лесу.

Мы миновали окраинные запудренные деревья, перешагнули через ручей, русло которого размахнулось на целую речушку; он еле-еле пробивался сквозь драные покрышки, ржавые спинки кроватей и прочую отработанную рухлядь. Вскарабкались по склону - и только тут я сумел набрать воздуха, на самом дне легких, чувствуя неистребимый молочно-сухой осадок. Сорвал, растер листик, поднес к носу, потом травинку, потом цветочек желтенький...

- Не нюхайте!-закричал Сережка.-Это куриная слепота, от него может заболеть голова.

Запах гипса улетучивался. А потом я забыл о нем. Сначала пошел к одному родничку - очень хотелось окунуть в него лицо, коснуться языком хрусткой водицы.

Мы шли под высоченными буками.

- Скажите, а что такое ми-ми-крия? -спросил Сережка.

- Некоторые ученые говорят, что бабочка повторяет рисунком на крыльях цвет своих любимых цветов.

- Ну!

Тут я пошел выдумывать.

- Точно! Один энтомолог выкармливал бабочек на цветке, вырезанном из газеты. И через несколько поколений вывелась такая, что на крыльях у нее были буквы заголовка!

Сережка недоверчиво вытаращил глаза.

- Точно-точно! - убеждал я.- Другой раз он выкармливал бабочек на треугольном цветке, и крылья у них стали треугольные, но что потрясающе треугольник был с дырками и крылья тоже с дырками!

Я тут явно загнул и ждал разоблачения.

- А наследственность?! - заорал обозленно Сережка. - У них цвет и крылья по наследству...

Но не договорил, махнул рукой и погнался за стрекозой.

Поднимаясь по склону среди высоченных буков, мы добрались до влажной скамеечки, у полусгнивших ножек которой тихо вздрагивал родник.

- Если не передохнём, то передохнем, - сказал я и быстро склонился к еле видной от прозрачности воде.

Но насладиться не успел - по влажной листве Сережка соскользнул ногой в ямку, потом и второй.

- "Как смеешь ты, наглец!.."-начал я, вытаскивая мальчонку и грустно глядя, как медленное глинистое облако разрастается в воде. - Подождем.

Я подошел к краю площадки, с которой был виден квадрат гипсового завода и забеленное им пространство.

- Эй, энтомолог, - позвал я Сережку. -Посмотри, ты видишь этот заводик?

- Ну.

- Не "ну", а знаешь ли ты, что такое случайность?

- Ну... вот провалиться в воду - это случайность...

- Э, нет, это закономерность... Случайность возникает тогда, когда две или больше закономерностей начинают действовать рука об руку. Например, вот что может произойти. В один пасмурный предгрозовой день появится "летающая тарелка". Она покружит над пожарной вышкой, над центральным универмагом, приблизится и зависнет над гипсовым заводом. В этот же момент хлынет невиданный ливень, "тарелка", точно молния, озарит пространство, окутанное гипсом. Потом все исчезнет во мраке. Пройдет дождь, улетит "тарелка", а завод, деревья и даже животные превратятся в гипсовые слепки! Пройдут годы, затвердевший лес будет стоять неподвижно, на ветке застынет гипсовая птица, на цветке замрет гипсовая бабочка... Все затвердеет, понял, энтомолог?

Сережка ухмылялся, смотрел, прищурившись, на отуманенную пыльцой территорию завода, на длинные шлейфы, тянущиеся за автоцистернами.

Я вернулся к роднику. Муть осела. Осторожно приблизился к воде, точно боясь спугнуть ее, окунул лицо, как в жидкий лед; заломило зубы и нёбо...

- Пей, копытное. Давай задние ноги подержу.

Сережка лег на живот, нырнул головой и замычал. Вскочил с зажмуренными глазами, затряс мокрым лицом, растирая лоб, волосы.

- Ух, вот холодина!

Мы двинулись вверх, туда, где должны были вoдиться - так мне подсказывала интуиция - красивые бабочки с глазами на крыльях. Минут через двадцать поднялись к подножию горы, к свету над свежей травой, к солнцу, которое словно копило тепло здесь, на невысоком перевале, и скатывало его вниз, с трудом пробиваясь сквозь-высоченные буки.

Присели передохнуть. Городок внизу был виден весь, ближе всего квадратная территория завода с будто намотанными на него автомобильными колеями. Вдали тучи, холмы, калейдоскоп полей. Грустно и прелестно.

По пояс в колкой ржи, с прохладой под ногами. С мечтою в голове и с ветром в волосат...

- А? - обернулся я к Сережке. -Разуемся?

Стянул жаркие носки, осторожно опустил ступни в траву...

С прохладой под погами...

...и подумал, глядя, как СереЖка пальцами ног рвет траву: "Что за ерунда такая, только через слова ощущаешь то, что мальцом чувствуешь в тысячу раз сильнее без всяких слов?"

Без слов нет мысли, чувств без рифмы!

В душе закипело возмущение: неужели нельзя воспринимать иначе, как только через стекло искусства? Тревожно как-то становится от такого пристального всматривания, от та, кого пожирающего внимания.

- Эй, энтомолог!

Я видел его спину-он пригнулся у куста, присел на корточки, положив на плечо сачок. Ветер трогал зеленоватую ткань, парнишка сидел неподвижно. Шмеля какого-нибудь обнаружил или еще кого-нибудь. Обычно замирает, торчит неподвижно на одном месте, потихоньку кряхтит и смотрит, смотрит...

Я хотел подняться и скрыться от пристальяого блеска гипсового завода как только взгляд цеплялся за этот блеск, в носу возникал тепловатый молочно-сухой запах.

- Энтомолог, двинули дальше! - И не пошевелился - не хотелось. Отвернулся только, оттолкнул потливый полиэтиленовый пакет с едой и закрыл глаза. Перед глазами вертелась квадратная катушка с белой сверкающей нитью.

Я открывал, закрывал глаза. Наблюдал, как на невидимой волне плывет орел. Вдали мушкой полз трактор. Перед глазами вертелась золотая нить, и сквозь нее я увидел неровный полет бабочки. Она то пропадала на фоне неба, то вспыхивала, мигала крыльями.

Услышал, как прошмыгнул Сережка, - значит, усёк.

Потом бабочка исчезла. Сережка крался, отведя сачок в сторону. Я всмотрелся в зелень, в бисер цветов. Сережка рванулся. И тогда сверкнул белесый вeрх, потом - резкий взмах и яркий низ. Бабочка завертелась над поляной, Сережка метался следом, хлопал сачком, осатанело таращился...

Я закрыл глаза, ждал.

Шелестя травой, энтомолог подошел.

- Смотрите, это она.

Сережка приблизил насекомое к самому моему лицу. Полузрячими глазами я увидел вздрагивающее тельце, кольчатое, отталкивающее, увидел картонно взмахивающие крылья и Сережкины пальцы, присыпанные белой пыльцой. Я задохнулся от вида пыльцы, судорожно сглотнул, пересилил себя и поднялся на локти.

- Посмотрите, посмотрите, какая она!

Действительно, никогда не видел я бабочку такой раскраски. На серовато-желтом фоне почти квадратное белое пятно и такие же белые нити вокруг. Причем, когда бабочка складывала крылья, белый рисунок сужался, поле становилось ярко-зеленым; когда открывала - поле серело, белый рисунок приобретал яркость.

Что же было удивительного? Обычно у бабочек низ крыльев выгоревший, смазанный, а у Сережкиной наоборот - верх!

- Задом наперед - совсем наоборот, - пробормотал я.

И отвернулся: не мог больше видеть Сережкины припудренные пальцы.

Городок внизу лежал, словно разноцветная карта-схема, люди двигались тоже схематично, и весь мир представал плоскостно-умиротворенным... и толькв наоборотная бабочка возмуща- ла привычное.

- Ты пошли ее в институт энтомологии, слышишь? Впрочем, я тебе отвезу ее.

- Правда? - обрадовался Сережка. - Я ее очень аккуратно упакую и крылышков не обобью, вот увидите!

Бабочка складывала и раскладывала "наоборотные" крылья, и я вдруг испугался... Нет, вру, не испугался, а словно обнаружил, что ожидаемая потеря свершилась.

- Сережка, ну-ка, посмотри на гипсовый завод.

- Ну?

- Внимательно посмотри. Какой он формы?

- Ну, квадратный.

- А колеи вокруг какого цвета?

- Ну, белого.

- А теперь посмотри на крылья бабочки.

Сережка завертел головой, сверяя. Ему явно не верилось, он посматривал на меня.

Ему не верилось.

- Ух ты... - неуверенно сказал он.

- Вот тебе и "ух ты". Низ крыльев-это до того как завод начал работать, а верх - несколько лет спустя. Так что ты поймал первую бабочку из гипсового сада, понял?

- Шутите!

- Понюхай пальцы.

Oн поднес пальцы к носу, поморщился - нe понял. Я, только чтобы лишний раз удостовериться, заставил себя приблизить лицо к насекомому - с ветерком от крыльев в меня проник паскудный молочно-сухой гипсовый запах.

- Понял? Ми-ми-крия. Завтра поднимемcя сюда с фотоаппаратом и снимем завод сверху, а то в институте не поверят.

Идея Сережке понравилась. Он аккуратнo опустил бабочку в коробку и вытер пальцы -синие шорты.

Вот тут, в заброшенных садах,

сошли однажды марсиане

в технологическом сиянье,

с цветами в розовых устах...

Вот тут, в заброшенных садах...

Вода, зеркальные следы.

Туман остывшего дыханья.

Увял на листьях свет звезды.

На листьях - осени касанье.

На листьях - отблески воды.

Вода... зеркальные следы...

6. Преодолей пустоту

ДРЕВО НА СКАЛЕ

Директор химкомбината Егор Теофияович Луцик был в настроении подавленном. Его можно было понять. Полгода назад он, Егор Теофилович, добился, чтобы его комбинат выпускал основные компоненты для упаковочных материалов. Егор Теофилович пустил в ход все связи - это был его последний шанс. Экспедиция на Марс затягивалась, а экономическое положение комбината было катастрофическим.

Егор Теофилович добился - дали крупную дотацию, комбинат ожил, дымил едким желтым дымом в обе трубы. Чего же лучше?!

Лучшего быть не могло, и, наверное, поэтому неделю назад Егора Теофиловича вызвали в арбитраж, где и предстал он как обвиняемый в загрязнении окружающей среды.

Злость живо рисовала перед Егором Теофйловичем лицо председателя:

"Вас обязывают поставить очистные сооружения".

- А деньги! - восклицал Егор Теофилович в пустом кабинете.

У председателя заминка, но затем голосом, не допускающим возражений:

"Экономия... замкнутый процесс..."

- Какая экономия! - доказывал Егор Теофилович.-Мне дешевле перетащитевесь комбинат на Марс, чем хоть на гран изменить рутину производства!

Так он думал сейчас, ругая себя за то, что находит крепкие возражения задним числом. А в арбитраже мямлил:

"Во-первых, я лично не виноват, во-вторых, замкнутый процесс по отношению к действующему есть отрицание".

- Диалектика!

Нет, о диалектике он подумал только сейчас. Да и что толку, если бы он заговорил о ней там?!

Хмурое лицо председателя:

"Оправдание безответственности объективной необходимостью? Демагогия!"

"Но что я могу в одиночку?"

"Мы ведь откомандировали к вам Уника".

"Если у робота может быть склочный характер, то у этого Уника самый склочный..."

Вдалеке завыла сирена. Егор Теофилович напрягся. Широкое окно его кабинета выходило прямо на Дедкин бор, над которым высилась желтокаменная развороченная Развалка. Бухнул взрыв, скрипнуло окно, над Развалкой поднялось облачко дыма.

"Наверное, последний, - подумал Егор Теофилович, - потому что сегодня пятница и Володька торопится на охоту".

Из года в год на глазах у Егора Теофиловича разрушалась красивая гора, и ему было обидно - теперь она похожа на расковыренный гнилой зуб...

Но своих забот полон рот. Надо как-то выкручиваться - на столе лежал счет и требовал оплаты.

"Этот Уник!.. Шут электронный. Утро торчит у проходной и проверяет всех на трезвость. В понедельник только с криками и угрозами; можно двинуть производство. Нарушил кто технику безопасности-этот буквоед тут как гут. Оснастили зануду по последнему слову техники- все индикаторы, все измерительные приборы!.. Экономист только-только распихает что-нибудь по графам, сведет концы с концами-робот уже тянет ниточку, разворачивает клубок... Так нельзя работать, черт его возьми! Сколько раз намекал технологу: вставь ты ему шпильку".

Егор Теофилович выбил из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.

Уник аккуратно въехал в кабинет Луцика и положил на стол несколько листов бумаги.

Два листа были исписаны химическими формулами, и Егор Теофилович быстро пробежал их глазами, чувствуя, как сердце охватил валидольный холодок. В cамом конце Уник излагал просьбу разрешить ему наладить производство нового фитоядерного вещества, а также произвести пробный фитоядерный взрыв.

"Природе было угодно, - излагал Уник тяжелым стилем, - сделать меня первооткрывателем нового живого вещества... Входя в соображения закономерности... исходя из моральных норм законов об охране природы... считаю целесообразным начать безотлагательно... Родоначальник фитоядерного вещества, универсальный кибер... инвентарный номер..."

Егор Теофилович потер лысую голову - голый страх был мучителен вдвойне.

Уник был робот необычный. До того как попасть на химкомбинат, он работал в межведомственной АСУ в бригаде подвижных киберов, собиравших информацию о всех этапах тогo или иного производства. Первое время поклонники Уников восхищались их приспособляемостыо, самоперестройкой, или, говоря языком поэтическим, умением чувствовать момент. Казалось, что необходимая для производства полнокровная обратная связь найдена, ожидали не только технической революции, но и революции мировоззренческой.

Увы, скоро поклонники превратились в яростных противников. Складывалась такая ситуация: Уник, "вживленный" в какое-нибудь промышленное предприятие, через несколько месяцев входил во все детали производства и управления и превращался во второй всезаводской разум. Но это был своеобразный универсальный разум - сырье, деньги, продукция как бы обретали право голоса, и Уник был их полномочным представителем. Если на предприятии нарушалась технология, если где-то кто-то подтасовывал, приписывал, Уник возмущался. Возмущался по любому поводу и основательно, с детальнейшим структурным, микросгруктурным анализом, с подробнейшими выкладками и далеко идущими выводами.

От постоянных столкновений с руководством, которое, чтобы заглушить голос кибернетической совести, приказывало то выключать, то включать автоматы, Уники стали "болеть", оборудование бесценных созданий портилось.

Но вот нашли ловкий выход - не успеет Уник вжиться в то или иное дело, как его пeреводят на другое. И оборудование цело, и тихо, и польза есть.

Уник проработал на химкомбинате восемь месяцев. Главный технолог послал запрос на обмен и получил согласие. Об этом Унику и Сказал директор, как только прочел его просьбу,

Уник - машина логическая, он хотел жить, и жить абсолютно. Не выживать, не изворачиваться - этого машина ве умела и не хотела, - а быть. Он настолько вошел в дела комбината, что все процессы производства стали его. жизненными процессами, и оторвать Уника от комбината-значилсубить его "я". Уник не мог пойти на это.

Он ставил личность под сомнение, потому что считал себя всецело существом общественным и не доверял человеку, который, по его мнению, слишком занят собой и в период личных потрясений спешит во всем обвинить общество.

Как всякая машина, он обращался в определенном круге бытия, как всякая мыслящая машина, он прилагал все усилия к тому, чтобы круг этот был стабилен. Движение, существование Уника было проекцией существования человека. А перед человеком вставало все больше проблем, что не могло не сказаться на бытии Уника. Он понял, что именно в области "человек и его природа" возникает разлад. Человек сделал природу "своей" не только потому, что хотел этого, но и потому, что не мог этого не сделать. Таким образом, он оказался в плену у природы - своей природы.

Уник верил во всесилие науки, а потому его возмущали всяческие ограничения. Для того ли сделали его тонким, чутким, думающим, чтобы потом говорить на каждом шагу:

"Куда ты лезешь?"

"Не твоего полупроводникового ума дело!"

"Ты должен беречь свое тело - оно тебе не принадлежит!.."

Но огромное количество вопросов, которые задавал Уник, вдруг оборачивалось простым "арифметическим" любопытством:

Сим-Сим,

что будет за сим?

Сколько раз вступал Уник в спор с технологом Микуловым, и тот всякий раз упорно говорил:

- Ты - дитя науки, ты лучше, чем кто-либо, должен знать, что никакая наука сама по себе не может исправить то, что напортило все человечество. Исправлять надо сообща, и твоя обязанность не разъединять людей, а создавать мосты между ними.

Только лаборантка Фаина, может быть, понимала его. Ей он как-то высказал мимоходом свои соображения насчет "мостов между людьми".

Так случилось, что именно Уник открыл фитоядерное вещество. Синтезировал его. Почему не человек, а кибер стал первооткрывателем? Это объясняется очень просто: только кибер мог удержать в памяти сразу всю формулу вещества. Это требовало большой энергии и железного внимания. Ведь вещество это- новое, живое, но активное, как атомная реакция, - было управляемым. Правда, в смысле, обратном обычному, а именно: как неуправляемое оно не могло существовать. Мощное мышление Уника поддерживало существование вещества, было стержнем новой жизни. Уник предвидел колоссальное расширение круга его бытия.

Необходим был эксперимент.

Унику нужна была подпись. Подпись решала все. Уник готов был приступить к эксперименту, все было высчитано, продумано, он уже жил найденной формулой, но не было подписи.

Лупик намекал на то, что Унику скоро здесь не жить. Глупо. Ведь не согласится же Лупик уничтожить новую информацию! Уничтожать информацию просто бессмысленно. Это противоречит не только кибернетическим законам, но и законам человеческого развития.

- Уважаемый Егор Теофилович, нужна ваша подпись.

- Молодой человек, ты в своем уме?

- Не в своем.

Егор Теофилович уже не удивлялся таким ответам; Он знал, что Уник в норме. Вот это-то и было хуже всего-лучше бы эта жестянка сошла с ума. Уник "сел" на открытую им закономерность, как раньше "сидел" на закономерностях химического производства комбината. Нужны были доказательства против того, что создание фитоядерного вещества стало фактом.

"Господи, вот навязали же на мою шею!"

Егор Теофилович понимал и другое: тут нужны не прямые доказательства, а какие-нибудь хитрые, запутанные. Он решил заболеть, вот тут, прямо за столом, на глазах у Уника. Егор Теофилович знал себя, знал, что сомнения и переживания никогда его не оставляют. Ему хотелось, чтобы и Уник это понял.

- Молодой человек, ты не знаешь, каким было Жемчужное раньше. Тишина, кристальный воздух, уникальная Развалка с родниками, питающими oзерa, зеленая Дo cамoй вершины Медовая, бор - тысяча шестьсот гектаров елового моря! А что осталось? Ущербная от взрывов Развалка, нарушенный водообмен, выстриженная Медовая, засоренный лес, отравленной химкомбинатом озеро... Все это на глазах одного поколения! Человеческий материал так несовершенен, а ты предлагаешь новый виток противоречия...

- Я предлагаю разом исправить все ошибки!

- Жизнь так сложилась, что исправлять ошибки приходится в одиночку. Тебе это должно казаться бессмысленным.

- Ошибки накапливаются.

- Я понимаю, что ты хочешь сказать, но я Должен тебя упрекнуть в том, что ты не понимаешь природы современных ошибок. Всяк сам себя разумеет, всяк сам печатает деньги для своего употребления...

- Но я предлагаю абсолютные деньги!

- До того как золото подчинило все деньги и стало абсолютными деньгами, оно прошло долгий путь соперничества.

JVmiK искал выход в этом лабиринте. Он был ребенком вауки. Он хотел привести в пример открытие атомной энергии это открытие не требовало всеобщего признания, оно просто объявилось и подчинило себе все умы. Но спохватился.

- То, что я предлагаю, - антиоружие.

- Вот-вот, мил человек, в этом все и дело!

Володька Доценко, бригадир подрывников, злилcя на жену за ее медлительность. На куxнe, гдe они доругивались, воняло газом и подгoревшей картошкой. Супруги в который раз разводились.

- Подонок! - Ленка запихивала тряпки в чемодан. - Тебе наплевать на других!

Володька все это- понимал, понимал, что в чем-то не прав. Но только в чем-то. Однако сейчас ему ничуть не было жалко жену - пусть катится, лишь бы побыстрее.

- Я ухожу, но помни! - Ленка рванула молнию, оборвала замок. - Помни: ты подлец, ты испортил мне всю жизнь, ты отнял у меня счастье, с тобой я забыла, что еще женщина!

Уник застал самый конец сцены - Ленка выскочила из коттеджа с чемоданом и со слезами. Наткнувшись на Уника, она крикнула Володьке:

- Вот, вот до чего ты докатился! К тебе на преферанс теперь приходят роботы!

Володька приуныл в охолодавшей от скандала комнате. Уник молчал, анализируя ситуацию.

- Баба с возу - кобыле легче, -пробурчал Володька. - Однако какова женская природа, а?

Уник настроился, вопрос о природе соответ ствовал его умонастроению.

- Нет женской или мужской природы - есть природа вообще.

- Конечно, ты без оснастки, вот тебе и все равно.

- Все действительно равно, - подтвердил Уник. - Если все не равно, его надо привести к равновесию.

- Путешествие таракана вокруг стакана. Слышал такое? - Володька закурил. Он рад был сейчас и такому собеседнику. - Ты знаешь, кто я такой? Я поселковый мещанин, жемчужинский обыватель. Где-то летают ракеты, где-то высаживаются экспедиции на иные планеты. Но все где-то... - Володька усмехнулся. - Меня всегда удивляют люди, которые видели что-нибудь чудесное, - то снежного человека, то марсиан. Я живу и ничего такого не вижу. Почему? Почему я не могу обнаружить хотя бы "летающую тарелку", о которой в нашем поселке говорят уже целую неделю?

- Человек ищет инопланетян, чтобы взвалить на них бремя своих трудностей.

Володька уже знал Уника, несколько раз, выпив, приставал к роботу с шуточками. А недавно Уник притащился к ним в карьер и потребовал, чтобы прекратили взрывные работы, под предлогом, что сотрясение почвы мешает проводить опыты в химлаборатории. Вот и сейчас, наверное, с тем же.

- Послушай, как -тебя, ты знаешь, что люди-как то число "пи", никогда до конца не делятся?

- Я это учитываю.

- Ну, и?..

Уник протянул Володьке свои бумаги.

- Мне некогда читать! Но заранее говорю - не дури.

- Я прошу поставить вашу подпись под моей просьбой разрешить провести экспериментальный взрыв фитоядерного вещества.

Володька обалдел. Тут жена ушла, тут робот пришел.

- Я ничего не подписываю! - Володька вскочил, стал набивать рюкзак, отсчитывать патроны, искать соль.

- Новая форма жизни, - бубнил Уник, интенсивное развитие, нужен мощный энергетический толчок...

Володька натянул сапоги, подпоясался патронташем. Переломил ружье, глянул на свет нормально.

Уник стоял.

- Кому нужна новая форма жизни? Она с рогами? С копытами? Она летает? Нет. Вот видишь, в ней нет никакого толку!

- Но ею можно стрелять! - повысил толос Уник.

- Чего? Ты изобрел пушечное мясо?

Увик из "кармана" на боку вынул маленькую амшулку с зеленой жидкостью, взял со стола пустую гильзу, вставил в нее ампулку.

- Запыжуй, - усмехнулся Володька.

Уник запыжевал.

- Позвольте зарядить. - Володька позволил. Уник своими клешнями воткнул в ствол патрон, взвел курок.

Жалко, что не было здесь Вовкиных друзей! Вот бы посмеялись над этим киберёнком!

- Пали, в стенку, - хохотнул Вовка. - Но не промахнись!

Уник выстрелил.

Сим-Сим,

что будет за сим?

Палаточный городок расположился ва противоположном от химкомбината берегу озера, у подножия Медовой. Туристы-любители проводили здесь два выходных дня, а наиболее ретивые прибывали в пятницу вечером.

Пахло медвяным, еще теплым запахом, звезды медленно накапливались на востоке. На широко вытоптанной площадке уже бушевал костер. Бородатый Микулов сопел, обрубая топориком ветки с полусухого ствола. По широким взмахам было видно, что он не рубит, а бьется с деревом, потому что недалеко сидела Фаина, женщина милая и задумчивая. Микулов кормил огонь все новыми и новыми охапками хвороста.

Из палатки вышел профессор Фитус - маленький, сухонький старичок. Он menf.воинственно выставив перед собой удочку, но вдруг остановился возле Микулова и спросил:

- А вы кто, собственно, по профессии?

Микулов рассмеялся:

- Да больше по железкам.

Фитус подался к нему, даже приподнялся на цыпочки, и спросил:

- Как, по-вашему, жизнь... возникла один раз или всякий раз возникает заново?

Микулов опешил.

- Очень... интимный вопрос.

- А все же.

Микулов подмигнул.

- Последние пять-шесть столетий основным разносчиком жизни является человек, из чего Можно заключить, что ваш вопрос сугубо индивидуальный и зависит от желания и способностей каждого из нас в отдельности...

- И вместе, - подала голос Фаина.

- А вы, - повернулся Фитус к ней, - как считаете?

Фаина неопределенно качнула головой и вздохнула.

- Ответ, достойный женщины! - воскликнул Микулов.

Фитус даже не улыбнулся. Пробрался сквозь заросли ивняка к своему месту, посмотрел направо, где обычно маячила фигура директора химкомбината Луцика, но там было пусто. Фитус пожал плечами и закинул удочку.

- Нет, - сказал он себе, - молодежь потеряла основательность. И дело даже не в отсутствии опыта... Скорее в неумении его накапливать.

Фитус прищурился на поплавок. Вода была тихой, почти неколебимой, и поплавок лежал спокойно, на боку.

- Что накапливает молодежь, а? - спросил Фитус у воды, прислушался, покачал головой нашуршание камыша. - Не ропщет мыслящий тростник, нет... Опять же с этим природным кризисом. Здесь каждый постарался, согласен. Но вот молодежь, она принимает кризис, как должное. Почему?... Вода чиста, поплавок спит.

- ...Потому что бескультурье. Бескультурное отношение не только к природе вообще, но прежде всего к своей собственной...

Фитус вынул крючок из воды, пощупал жирную насадку, снова закинул в воду.

- Природа-это прежде всего человеческая природа, так давайте улучшать нашу нравственность-вот что я-хотел бы сказать...

Сзади зашуршали кусты, на воду упал луч света.

-Чтo-то вы сегодня запаздываете, Егор Теофияович, - не оглядываясь, сказал профессор.

- Я пришел к вам, профессор Фитус, - ответил металлический голос.

При свете фонарика Фитус читал листки с формулами, предложенные Уником. Изредка он хмыкал через нос, приближал листки к свету, отстранялся. Наконец сказал:

- Что ж, с завершением идеи, можно сказать, поздравляю.

Уник выключил свет и ответил:

- Это не идея, профессор Фитус, это факт.

Фитус рассмеялся:

- В факт я, разумеется, не поверю.

- Это факт, - упрямо повторил Уник. - И я прошу вас мне помочь. Подпишите.

Фитус отвернулся, поглядывая на поплавок, повторил угрюмо:

- Я не верю и не могу пoверить в это, вопервых...

- Почему?

- Во-вторых... никто не смеет обвинить Эйнштейна в том, что он виноват в изобретении атомной бомбы, но я бы не хотел иметь дело со вторым Эйнштейном. Нравственность не позволяет.

- Опять вы с этой нравственностью!- воскликнул Уник. - Нравственность, если -хотите знать, меняют обстоятельства.

- Вот мне и не хотелось бы их менять - это будет не на пользу людям.

- Почему?

- Потому что вас не поймут.

Фаину смущало то, что, оказываясь с Уником вдвоем, она не знала, куда девать руки. Фитар как-то сказал:

- Куклу мы одушевляем, собаку одушевляем, а Уника сам бог велел.

Вот только на "вы", как Фитус, Фаина не могла к роботу, обращаться.

Она увела его подальше от насмешек Микулова, села на поваленное дерево, пожалела, что не может угостить Уника печеной картошкой.

- Фитус замучил нас вопросом: возникла ли жизнь один раз или каждый раз появляется вновь? А ты как думаешь?

- Моя кибернетическая природа не принимает такого вопроса. Выходит, что мы, киберы, возникли однажды, потому что кого-То из нас создал человек в определенный день и час! Киберы - это объективная форма мышления... Как деньги.

Фаина старалась смотреть на мир глазами Уаика. Смешно! Что это за мышление вне головы?"

- Выходит, если исчезнут киберы, то исчезнет и человечество?

- Киберы не исчезнут раньше человека.

Ночь кружила голову. Фаина сидела спиной к Унику и лукаво усмехалась во тьму. Ее возмущало, что Уник считает себя не существом, а какой-то функцией. Вот бегает со своими листками, просит подписать. "Интересно, по своей инициативе или Лупик подговорил? Сам Лудик будет сомневаться до смерти, но упустит ли он такую возможность прославиться?

Его, наверное, смущает то, что Уник сейчас неподконтролен. Как говорит Микулов, "сел на закон".

-Вот ты говоришь-как деньги, a подпись купить не можешь!

- Но подпись же неподкупна! - зазвенел Уник.

- А когда ты пытаешься убедить, разве это не подкуп?

- Как так?-Уник стал - нагреваться, он еще не попадал в такую ловушку.

- Ты же называешь себя деньгами, ты деньги-мышление. Каждое твое слово - копейка или десять копеек, не знаю. Когда ты стараешься вложить в чужую голову свою мысль, значит, ты хочешь, чтобы эта голова купилась, поняла тебя. Разве не так?

Фаина знала, что Уник не воспринимает мимику, и все же радовалась, что сейчас ночь, что сидит спииой к киберу, - смех разбирал ее.

Уник нашелся:

- Я вкладываю в голову идею, как вкладывают новые средства в производство. Чтобы человек понял общественное значение идеи!

- И все-таки это купля-продажа.

Уник звенел, от него исходило взволнованное тепло.

"Если так пойдет и дальше,-подумала сумасшедше Фаина, - я объяснюсь ему в любви!"

- Открытый закон толкает меня к действию... Но тот же закон, в пересчете на деньги, принуждает бездействовать... Я не могу так дальше жить.

Радость Фаины сменилась испугом: Уник звенел все напряженнее, волны, исходящие от него, были все горячее.

- Ты не волнуйся так. Ведь все очень просто: все зависит от того, насколько ты существо самостоятельное, понимаешь?

Она старалась это говорить ласково, как ребенку, больше рассчитывая на интонацию, чем на смысл. Уник впервые за весь разговор пошевелился.

- Понимаю, - сказал он ровным голосом.

Следователь Здренко прибыл в Жемчужное в связи с заявлением о хулиганстве и причинении ущерба личному имуществу, но когда он увидел развороченную стену коттеджа, испытал что-то вроде маленького шока. Черт его знает, как оно тут выросло - мощное высокое дерево! Все, что рассказывал пострадавший, Владимир Иванович Доценко, было неправдоподобно.

- Вы мне не верите! - восклицал пострадавший. - Так я вам докажу! Я сам его разыщу и притащу в отделение!

- Помилуйте! - возражал следователь. Войдите в мое положение! Сколько лет этому дереву? "Восемьдесят? Сто? Что я должен думать?

Володька порывался спилить дерево, но Здренко запротестовал: все должно быть сохранено как вещественное доказательство.

Следователь долго колебался, как квалифицировать случившееся, но так и не пришел ни к чему путному. Он прежде всего хотел поговорить с Уником только поговорить, не предъявляя никаких обвинений.

Было великолепное субботнее утро - Жемчужное блистало хвоей и чистым небом. Здренко вышел на берег озера, к пристани, где рабочий лопатой разгребал высокую, сухую, нестаивающую пену, откапывая катерок;

- Откуда столько пены? - спросил следователь.

Рабочий буркнул:

- Химкомбинатовская, ядрить ее в корень. - Он оперся на лопату, закурил. - Приезжий, вижу?

Здренко кивнул.

- Да... Дела тут у нас творятся-вытворяются...

Рабочий умолк, Здренко ждал.

- "Летающие тарелки", говорят, объявились... Шесть, не то семь штук.

Здренко заинтересовался:

- Галлюцинации, наверное?

- Не-ет. - Рабочий затянулся глубоко, пыхнул. - Многие видели.

- Бывают и массовые галлюцинации.

- Какой черт массовые! - Рабочий стукнул лопатой в деревянную пристань, тихо спросил: - Про деревья слыхал?

- Про какие?

Рабочий махнул в сторону Дедкина бора:

- Бегающие. Один профессор говорит, что они из огня вырастают. Костер разложат, а оно пых - вот тебе. И - бежать куда глаза глядят! Долетались, ядрить ее в корень. Привезли какой заразы с Марса, теперь нам расхлебывай. - Рабочий швырнул на берег ворох пены, сплюнул.-Говорят, один курнуть хотел, только спичку поднес, а изо рта - бац! - целый куст вымахал... Жизнь!

Здренко воздерживался от каких-либо выводов. Он старался трезво смотреть на события. Участкового не было с ночи. Уборщица сказала, что он ушел по срочному вызову - какой-то хулиган напугал в лесу туристов, свалил на них целое дерево. Она же сообщила и последнюю утреннюю новость; к врачу на велосипеде примчался лесник; случилась такая беда, такая беда! Ночью к леснику прйполз браконьер с кустом вместо головы, кое-как на бумажке накарябал: "Пришел с повинной, освободи от корней!". И, пожалуй, главное -исчез Лупик. Жена сказала, что собрался в ночь, как всегда, то ли на охоту, то ли на рыбалку, сел в машину и уехал. Важно было установить, когда началась вся эта суматоха с бегающими деревьями, до отъезда Лупика или поcле.

Часов в десять Здренко был на другом берегу озера и собирал очередные новости. Все винно-водочные ларечки вдоль пляжа были развалены до основания - над каждым высилось толстое, зеленоствольное дерево.

Сторож, глянув на удостоверение Здренко, стал убеждать, что все это истинная правда.

- Ночью, - рассказывал он, - как хрястнет один, как хрястнет другой! Я за свисток да Бежать, а они, как черти, из земли ахают! Думаю, землетрясение! Но нет, со мной шутки плохи, я его сразу засек - во-он от тех деревьев и палит и палит. Я к телефону, я свищу... Но, гражданин следователь, ресторан я. не дал ему. Видите? На месте. Даже травинка не взошла, очень сердит я был,

На вопрос Здренко об участковом сторож сказал, что тот под утро тут пробегал, приказал держать оборону, а сам вот вдоль берега - и в Дедкин бор; там, говорит, банда замаскировалась...

Праздничное возбуждение охватило Здренко. Он осмотрелся: - зеленый бор, высокое голубое небо, глубину которого подхватывает и продолжает озеро, газированный, воздух, благодать! Здренко всю жизнь ждал этого момента.

Что наша жизнь? Служба. Здренко был выточен долгими годами служения Фемиде, много сил отдавал тому, чтобы аппарат работал как часы. Методы делались гибкими и тонкими, техника совершенствовалась и усложнялась; ЭВМ, кибернетика, связь ставили преступника в. положение почти безвыходное, почти все преступления вскрывались в самом зачатке, поэтому последние годы работа Здренко сводиласьк профилактике.

Но Здренко чувствовал, Здренко знал, что по мере усложнения аппарата преступный мир должен будет выбросшь из своей среды уникальную личность, великого афериста, с которым-то и поборется тогда Здренко! И вот момент настал.

Это был, конечно, он. Здренко легко прослеживал цепочку: фитоядерное вещество - только средство для достижения цели. Это, конечно же, не робот. Три закона роботехники гарантировали от преступления. Это - человек. Он задумал великую аферу. Несколько отвлекающих выстрелов по ларькам не сбивали с толку. Нет, он метил выше. Он рассчитал тоньше. Фитоядерное вещество! Ищь, решил сыграть на растревоженных чувствах любви к природе! А сам... Под деревом легко скрыть любое преступление, под малым преступлением легко скрыть большое. Тут размах, можно сказать, космический. Ведь не зря же тянется отсюда ниточка к экспедиции на Марс!..

Здренко пил кофе в ресторане, когда появились на террасе трое взволнованных туристов. Фаина пожимала плечами, Микулов подмигивал, Фитус размахивал руками. Подогретый пивом, он стал убеждать скороговоркой;

- Действовать, действовать и действовать! Это невероятно и опасно! Да-да, я сам держал в руках продукт этого гениального, но заблудшего ума! Фаиночка, вы химик, вы должны понимать всю опасность!

Фаина пожимала плечами, Микулов с усмешечкой смотрел на подвыпившего старичка.

- Поверьте, ему наухать на три закона роботехники! Фаина сделала его если не человеком, то существом вполне самостоятельным.

Микулов выпил пива, подул в бороду. Он сказал:

- Я не могу поверить в синтез железа и белка. Я думаю, это рука Луцика... Бывают, знаете, такие натуры - колеблются, колеблются, а потом решаются.

Фаина опять пожала плечами.

- Уник- не железка. Уник - это существо высокоразвитое, не человек, но все-таки... живой. Фитоядерное вещество - это не только изобретение, это та способность развиваться, которую должны были неизбежно создать высокоорганизованные киберы.

Микулов соглашался:

- Уник действительно высокоорганизован. Слишком организован. Но не надо забывать, что в машине заложено как основа: но причиняй вреда человеческим ценностям... Во всей этой ситуации мне по-инженерски жалко только Уника.

Фитус воскликнул:

- Вы, товарищ Микулов, стараетесь, убедить, что Уник достаточно умная машин, чтобы подчиняться неразумным приказам. Но я-то знаю, что Луцик достаточно осторожный человек, чтобы не понимать это!

Здренкo наблюдал, Здренкo вышелушивал из этого сумбура подтверждение своей версии: киберы пришли к саморазвитию или как это назвать?.. Здесь, в Жемчужном, произошел качественный скачок, совпавший с преступными замыслами великого афериста...

Над Развалкой завыла сирена, волны гудка прошли над Дедкиным бором, над поселком, над зеркальной гладью озера, заставили замолчать посетителей ресторана "Поплавок".

Вой сирены в разгар субботнего дня?!

Бригадир подрывников, Володька Доценко, накануне разведшийся с женой, замер у дерева, пробившего стену его коттеджа. Он ждал взрыва.

Ждал взрыва участковый, оказавшийся в этот момент на шоссе, идущем вокруг озера через Дедкин бор к турбазе. Участковый только что обнаружил машину директора комбината Луцика. Она стояла посреди дороги, врезавшись в толстое зеленостволое дерево. Водителя не было. Участковый ждал взрыва.

Сторож, прохаживаясь с палкой вдоль развороченных ларечков, отгонял ошалевших завсегдатаев. Остановился, поднес свисток ко рту. Он ждал взрыва.

- Посетители ресторана молчали. Пиво еще не было допито, Микулов чувствовал, как в бороде катится холодная капелька. Фитус не успел утвердиться в мысли о том, что прогресс всегда гонит впереди себя волну мистики, отчего и страдает при... Они ждали взрыва.

Фаина сидела.лицом к Развалке, она видела ее, разрытую, сверкающую камнями, точно костями, верпшну. Она грустила и ждала взрЫва.

Луцик лежал на животе, зарывшись в щебень на подступах к Развалке. Он сжимая горячей рукой ружье и смотрел воспалениыми глазами на желтый вагончик бытовки. Он ждал взрыва.

Здренко машинально посмотрел на часы.

Он не ждал взрыва.

Сколько надо времени, чтобы вернулось субботнее настроение, чтобы появилась веселая мысль: "Кто-то шутит!"? Ну, примерно полминуты, после чего уже никто не ждал взрыва.

И вот тогда-то воздух дрогнул.

Луцик почувствовал это всем телом.

Участковый - напряженным нутром готового ко всяким неожиданностям человека.

Микулов принял взрыв, как необходимое продолжение.

Фитус - как сигнал к решительным действиям.

Подрывник .Володька уже бежал по поселку, созывая ребят из бригады.

Вот только Фаина, наверное, и не слышала взрыва. Она увидела зеленое облако, взлетевшее над Развалкой, она видела, как облако клубится, взбираясь все выше в небо...

Но вот клубы замерли. Облако, вместо того чтобы разлететься, раствориться, сгустилось и слало на белые камни горы.

Сим-Сим,

что будет за сим?

Луцик видел, как зеленая плазма переваливает через хребет и ползет в сторону Жемчужного. В воздухе пахло раздавленным огурцом.

Два раза Луцик видел Уника - тот ползал по камням, взбирался вверх и потом исчез в кустах недалеко от вершины.

До того, как Уник взорвал фитоядерное вещество, Егор Теофилович знал, что делать. Ему не надо было ломать голову и решаться на что-то. Когда он выезжал ночью, взяв на всякий случай и рыболовные снасти, и ружье, настроение у него было нормальным. Уник со своими бумажками не беспокоил, предстоял хороший отдых. Было чем насмешить друзей, особенно Фитуса. Тот понимает в этом толк. Классический анекдот: в кабинет к дубине директору входит интеллектуальный кибер и говорит...

Ха-ха! Там же, на турбазе, Егор Теофилович хотел перекинуться парой фраз с лаборанткой Фаиной. Пусть подумает, нельзя ли с помощью этого фитоядерного вещества рационализировать состав упаковочного материала...

Приближалась развилка, налево, в сторону карьера, шла немощеная дорога.

Предмет, который блеснул впереди под светом фар, Егор Теофилович принял за дорожный знак. Но знак вдруг вышел на середину дороги, и Егор Теофилович увидел несуразное тело Уника. Кибер на пару секунд остановился, повернул, как сова, голову и побежал-поехал по немощеной дороге в сторону карьера.

Метров через двадцать машина Егора Теофиловича врезалась во что-то на скорости Шестьдесят километров в час, и Егор Теофилович потерял сознание.

Первый раз он очнулся в полной темноте, услышал сильный запах огурца, открыл дверцу. Осторожно выставил ногу, но сколько ни тянул ее вниз, земли не было.

Он испугался и захлопнул дверцу. Поискал фонарик, вспомнил: в багажнике. Пошапил зажигалку, щелкнул, в первое мгновение выскочил длинный язык пламени, но тут же как-то странно погас. На пальпы упало что-то скользкое, холодное. Егор Теофилович отшвырнул баллончик. Минуты через две одолела сильная дрема - огуречный запах давил на мозги.

Второй раз Егор Теофилович очнулся, когда небо посветлело. Прямо перед глазами торчал толстый ствол дерева.

Лупик открыл дверпу и понял, что машина стоит, высоко задрав нос. Выпрыгнул. Ахнул-весь перед разворочен, колеса отвалились, дерево пропороло машину насквозь.

Крадучись, Лупик обошел машину со всех сторон, сразу приметил маленькую амттудку на асфальте. Такая же, как была у кибера!

С этого момента обстоятельства заставили Егора Теофиловича действовать не раздумывая. Он вынул ружье, зарядил ампулкой и двинулся в сторону карьера.

Пока шел по свежему воздуху, пока горел жажной мести, пока искал Уника, устал. Сомнения накинулись со всех сторон. Имеет ли он право расстреливать такую дорогостоящую машину? И верно ли это? Не порыв ли злости?

Если подумать, то вещество-то - ого-го! Но если оставить Уника, он сорвет план. Начнется расследование и тому подобная суета. А если...

Ранним утром чаще всего приходят гениальные мысли - когда мозг свеж, когда мысли ясны. Егор Теофилович понял, что этот день стоит прожитой жизни. Он уже писал мысленно докладную руководителю марсианской экспедиции о том, что под руководством кандидата химических наук, директора комбината проведена многолетняя,.. и удачно завершена... работа по синтезу... фитоядерного вещества, способного... "Этим веществом можно озеленить весь Марс!"- воскликнул Егор Теофилович, поняв наконец суть той длинной формулы, которую подсовывал ему Уник.

И вот Егор Теофилович лежит на склоне Развалки, окопался в щебне и наблюдает за кибером. И ждет удобного момента, прицеливается и колеблется, опускает ружье. Надо стрельнуть так, чтобы не повредить блок памяти. Потом его можно пересадить в другого кибера, более покладистого... Егор Теофилович неплохо Стреляет, но то пулями, а тут...

Завыла сирена, потом земля дрогнула, и плазма пошла на Жемчужное.

Егор Теофилович выскочил из укрытия и закричал кустам, за которыми пропал Уник:

- Прекрати хулиганство! Ты слышишь? Я приказываю!

Он грозил ружьем и проклинал тот день, когда к нему в кабинет въехал этот ящик. Егор Теофилович даже представлять не хотел, что произойдет, если фитоядерное вещество достигнет Жемчужного или - боже упаси!- доберется до химкомбината. Катастрофа! Надо что-то делать! Надо что-то делать!

Егор Теофилович метался по склону, оскользаясь в щебне, рискуя упасть в плазму. И вот, расстроенный до того, что сердце забилось в самой голове, он медленно, точно шел на зверя, стал красться вверх по склону.

Инициативная группа возглавила работу по борьбе с фитоядерным веществом. Прежде всего, конечно, надо было решить, что делать.

Фитус требовал срочных тщательных опытов.

Здренко торопил.

Микулов предлагал подождать.

Фитус называл Уника местечковым революционером. Но Микулов с этим не соглашался, он уверял, что если первый шаг в синтезе и поддержании жизнеспособности вещества принадлежит Унику, то через некоторое время вещество выйдет из-под контроля.

- Пусть Уник уверен, что может разрешить все проблемы, связанные с природным кризисом, но он не сможет сделать второго шага, потому что в его памяти, в его характере, если хотите, нет понятия гражданства.

Здренко попросил не упрощать понятие гражданства, не сводить его к простому равенству.

- Разве вы не понимаете, как вольготно под таким равенством преступному инстинкту? Я равен вам, вы равны мне, и если мы такие равноправные, то позаботимся каждый о себе.

Здренко во всем подозревал исчезнувшего Лупика и не скрывал этого.

Фаина с неприязнью смотрела на Доценко.

Тот все время вертелся возле следователя со своей бригадой подрывников и беспрестанно предлагал свои услуги. Он и в споры вступал:

-Уник развалил мне дом. С кого, простите, спросить? Пусть мямля Луцик и отвечает!

Фаина почему-то была уверена, что с Луциком ничего не случилось. Но Здренко настойчиво упирал на его причастность к этому происшествию, и Фаина невольно думала, что так оно и есть. И тогда она представляла, как возмутился, как взбунтовался Уник! Она не могла без страха вспоминать ночной разговор с кибером, свое ненормальное желание пробудить в Унике личность. "Дура, нашла с кем кокетничать!"- ругала она себя. Но в душе, рядом со страхом, таилось робкое чувство непонятного удовлетворения.

На толстое стекло Фаина капнула сгусточек темно-изумрудной плазмы. Прищурившись, она смотрела, как живая капля, казалось, кипела мелкими-мелкими пузырьками и медленно перемещалась. На оболочке играл яркий свет, резкий, мигающий. Капля текла по стеклу, нащупывая что-то. Вот она приостановилась, напряглась и - стекло треснуло, по нему мелко разошлись беленькие ниточки. Капелька разорвала стекло и в каждую трещинку пустила проволочки корешков.

- Это растение?- услышала Фаина голос Здренко.

- В каком-то смысле да.

- И что это может означать?

- Многое. Очень многое.

Фаина была довольна чем-то - тем ли, что Уник вдруг открылся с неожиданной стороны, тем ли, что она соприкоснулась с космической тайной жизни?

- Оно разрушает металл? - не отставал Здренко..

- Очeнь просто,- вмешался Фитус.- Металл - пустяк. Мне хотелось бы знать - оно разрушит гравитационное поле?

Опять заспорили.

- Не думаю.- Микулов курил и смотрел на Фаину.-Это означало бы, что плазма вневременна, то есть не подчиняется земному пространственно-временному континууму.

- Что она не подчиняется - это факт, ведь она существует!- Фитус.

- Но это растение, со всеми вытекающими отсюда выводами,- Фаина.

- Какими выводами?- Фитус.

- Это жизнь,- Фаина.

- Вы хотите сказать - новая жизнь?- Фитус.

- Опять вы со своим вечным вопросом! - Фаина.

--Капелькой можно запросто вскрыть любой сейф...- Здренко.

- И дом взорвать,- Допенко.

- Гарин с новым абсолютным оружием?..

- Кибер не выдержит!..

Фаине стало не по себе... Отчего? Она подошла. к окну. С пригорка, где были организованы наблюдательный пункт и лаборатория, видно было, как плазма шла двумя языками - один перекрыл дорогу, другой сворачивал влево, тянулся к химкомбинату.

Фаина поежилась, словно к ней прикоснулась зеленая плазма. "Что тогда?"

Ей стало жаль Уника. Вот пока из труб химкомбината вылетал ядовитый дым, все считали, что так и надо. А тут жизнь идет - и паника. Что же в ней опасного? То ли, что эта жизнь появилась непонятным для нас образом, или то, что не человеческому разуму подчиняется?

- Да жив ли ты сам?- прошептала Фаина.

Уже и непосвященному было ясно, что плазма управляема.

- Послушайте! - воскликнул Здренко. - Да ведь это война!

Микулов про себя изумился мощи и четкости работы кибера. Понятно, он не мог сделать открытие, но зато как умело он им воспользовался.

На восклицание Здренко Микулов ответил;

- Давайте не будем ничего инкриминировать! Назовем это неудавшимся экспериментом.

- Какой к дьяволу эксперимент! Через час она подползет к комбинату, а это уже не игрушки! Это уже преступление!

- Да можно ли назвать это преступлением? Ну разрушит химкомбинат. Так, честно говоря, ему здесь не место. Слизнет ресторан? Черт с ним, он только заразу разносил! О причинах упадка Жемчужного писали? Писали. Постановления выносили? Выносили!

- Не будем спорить,- непримиримо ответил следователь.

"Кажется, жалостливое лицо Фаины убедило следователя в том, что Уник тоже человек!"-подумал Микулов. Он был немного честолюбив. А кто не честолюбив? Он жалел собак, соглашался, что женщина равноценна мужчине, отдавал должное уму киберов. Но отдать открытие нового закона в. руки случайного существа!..

"То, что Уник синтезировал плазму,- рассуждал Микулов,- это гениальная банальность. Это не должно кружить голову. Пусть лучще поверят в то, что Уник человек... Впрочем, так одо и есть на самом деле. Мы злимся оттого, что мы люди. Люди!"

Идея нашла Уника - вот в чем был уверен Микулов. Не Лупика, не лаборантку Фаину, а кибера. Ну и что? Скоро все будут свидетелями, как плазма съест Уника, поэтому он должен стать человеком. Пусть Здренко заведет на него папку и возьмет отпечатки... или, в конце концов, пусть осудит Луцика, за бесчеловечное обращение с человеком.

Фаина ставила опыт за опытом, брала пробы в различных местах распространения плазмы. Обнаруживались вещи неожиданные: например, что плазма активна не везде, а только в тех участках, которые сознательно направлялись на разрушение объектов, и чтобы перевести плазму из угнетенного состояния в активное, мало просто мощных молекулярных энергий. Для этого требовалось что-то ещё, превосходящее простое поведение частиц-волн. Но куда это восходит - глубже, к более фундаментальным законам материи или вое гораздо ближе, проще?

От напряжения, от усталости ли, но Фаине чудилась, что эта плазма и есть тело Уника, Она, как врач, прислушивалась к тому, как дышит это тело, как протекают в нем кизненные процессы-не замедляются ли?

- А что, собственно, может произойти?- Фитус был тут как тут.- Нам надо было подумать над этим.

- Обязательно, - подхватил Микулов. - Ведь будущее наше не в наших руках.

- Давайте подумаем, что произойдет с человеком, если его... окунуть в плазму?

- Он станет оранжевым,- мрачно сказал

Доценко и показал пятно на щеке.

У Фаины сжалось сердце...

- Так-та-ак,- задумчиво протянул Фитус.

- Раса оранжеволиких, скользких и морщинистых, - Микулов.

- Похожих на обезьян, - Здренко.

- Нет, товарищи, тут дело глубже,- Фитус.- Плазма живет активнее естественной живой материи, так? В единицу времени проживает множество эволюционных ступенек, так? Но куда она эволюционирует? Мы этого не можем знать. Да, пожалуй, и Луцик, Уник и К°, - кивок в сторону Микулова,- тоже этого не знают. Но можно предположить, что плазма затронет только внешние, органы. Что воспоследствует? Фаиночка?

- Прежде всего мы станем менее чувствительны к ультрафиолету. - Фаину заинтересовала эта мысль Фитуса.- Возможно, биологические и связанные с ними химические процессы ускорятся в смысле насыщаемости... А это повлечет перестройку обмена... По всей видимости, мы сменим кислородный обмен на углекислый... В балансе организма увеличится доля шлаков... Со временем они могут стать базой модифицированного организма...

- Хватит! Хватит!- махнул рукой Здренко.- Картина жуткая.

- Отчего же!- Микулов.- Это в духе эволюции природной среды. Я делаю поправку; фитоядерное вещество только отчасти изобретение Уника, а по сути есть новая форма жизни, более приспособленная к загаженной Земле...

- И вы, конечно, предлагаете дать ей полную свободу развития под управлением киберов?- Фитус, саркастически.- Но я придерживаюсь иной точки зрения. Я считаю, что появление плазмы преждевременно, и, как сторонник Пагуошского движения, призываю ликвидировать эпицентр!

- Что толку призывать, если мы в тупике? "Боже мой! - ужасалась про себя Фаина.- Это уже злость. От бессилия? От непонимания?" Она слушала яростные выпады спорщиков и лихорадочно искала выхода - если так пойдет дальше, все забудут о том, что там человек...

Фаина отвернулась к столу с приборами и, не мигая, смотрела на пробирку с изумрудной плазмой. Ей мерещилось оранжевое существо, поблескивающее кожей с яркими красными волосами, с желтыми зрачками и мутно-белыми яблоками глаз. Она захватила пробирку, зажгла спиртовку и, покачивая донышко склянки, стала нагревать. Этого было достаточно, чтобы активизирoвать... Прислушалась.

- Хотите, я расскажу вам сказку? - Фитyc.- В некотором царстве, высокоразвитом государстве люди поняли, что для тех, кто насыщенно живет, насыщенно трудится, время течет быстрее. Улавливаете сходство? И вот время этих людей сделали эталоном, если хотите, циферблатом. И что же дальше? Да... многие кинулись вертеть стрелки!

Фаина медленно наклонила пробирку над Ладонью и, замирая, капнула! Сжав руку в кулак, она обернулась к спорщикам. Все были утомлены. "Ответственное совещание" кончилось ничем. Доценко что-то яростно шептал следователю на ухо.

- Товарищ Здренко, а почему бы Жемчужное не объявить заповедником?сказала Фаина, ощущая теплое покалывание в ладони.

Здренко не ответил - он внимательно слушал подрывника.

Егор Теофылович сидел за кустами барбариса и терзался сомнениями. Уник был шагах в десяти, стоял на небольшом выступе. Слышно было, как напряженно работает его механизм. Ружье Егора Теофиловича наведено, но не было сил нажать на спусковой крючок.

Они переговаривались:

- Уник, твоя затея сорвется!

- Почему? Плазму нельзя уничтожить.

- Нельзя, но не потому, что она несет в себе новую информацию. Люди забывают свою историю, если она мешает им жить сегодняшним днем.

- Не понимаю.

- В отличие от киберов людям не надо искать противоречий на стороне. Каждый человек достаточно противоречив, чтобы лишить себя жизни. Поэтому он изобрел множество внешних средств, с помощью которых он временно ухитряется сохранить свою жизнь. Когда отказывает одно средство, он создает другое.

- КиберЫ - это внешнее средство?

- Да. В них человек хотел бы видеть разрешение очень многих своих личных противоречий.

- Чем кибер отличается от человека?

- Это отличие каждый раз проявляется по-разному. Например, природный кризис. Кибер нарушил все три закона роботехники и пошел на восстановление биосферы. Человек же долго решался, но и решившись продолжает колебаться.

- Разве кибер не избавил человека от противоречий?

- Временно... Но вот это-то и породило новые. Без киберов человеку не удалось бы создать плазму - только киберы способны поддерживать в ней жизнь. Понимаешь?

- Вы хотите сказать, что через киберов человек пришел в фундаментальное противоречие со своей жизнью?

Лупик молчал.

- Значит, они будут уничтожать плазму, даже если на это уйдет не одно десятилетие?

Лупик молчал.

- Они создадут аптикиберов, способных угнетать плазму? Они постараются выбросить ее в космос? Они будут ею наказывать виновных, преступников? Они превратят ее в оружие взаимного сдерживания и через это опять придут к противоречию еще более печальному? Не сумев уничтожить плазму, они будут уничтожать друг друга?

Лупик молчал.

- Значит, я обязан сохранить плавму, - заключил Уник,

Взрывы возбуждали активность фйтоядерного вещества. Уник напрягался, координируя движение, торопясь за возрастающей активностью плазмы.

- Уник, это уже не имеет смысла. Они берут на измор, - Егор Теофилович изводился за барбарисовым кустом. - Ты посмотри, что делается. Они взрывают деревья, они ставят тебя в положение преступника, который вынудил их разрушать природные богатства!

- Это безумие.

Егор Теофилович усмехнулся:

- Забавно звучит в устах кибера...

- Они не уничтожают природу, они вынуждают ее жить в десять, в сто раз быстрее! Это безумие!

Земля вздрагивала все чаще. Лупик видел черные столбы, блеск переломленных стволов.

- Уник, ты знаешь, что такое дерево, а? Его листья, корни, ствол! Десятки лет величественного возрастания... А ты видишь, что они с ними делают! Уник, прекрати! Они изведут весь бор!

- Я не рассчитал силы, - горячо говорил Уник под наведенным стволом ружья, ...объективное идеальное... зеркало человеческой мысли...

- Да не тяни ты! Разве тебе понять, то чувство, которое охватывает меня, когда я вхожу в сосновый лес?! Ты видел сдвоенные иголочки? Это прелесть! О, как они бывают остры,, подсушенные жарким весенним солнцем!

- ...значит, все человеческие противоречия я испытываю наоборот... Знаете, Егор Теофилович, а это, оказывается, утомительно - идти все время от логического начала...

Егор Теофилович словно уже и не принадлежал себе - сомнения бушевали в нем, содрогая, точно взрывы.

Егор Теофилович выстрелил.

Фаина, непрерывно бравшая пробы и проводившая анализы, поняла: Уник не выдержал. Активность плазмы, подстегнутая взрывами, превысила его возможности.

Фаина бездумно глядела из окна лаборатории на действия подрывников она была совершенно безучастна, ей все казалось безумием. Она механически поглаживала скользкое пятно нa ладони.

Фитус курил. Кашлял и затягивался. Он был сбит с толку и только выжидательно поглядывал на Здренко.

Ворвался Микулов.

- Может быть, довольно пиротехники?!

Следователь кивнул. Микулов выбежал. Погрозил кулаком Допенко, тот крикнул что-то своим ребятам.

Задах гари и тишина.

Микулов шаг за шагом шел вслед за сворачивающейся плазмой. Недалеко, кто с топориком, кто с ломиком, шла бригада Допенко.

- Осторожней, - говорил кто-то хрипловато. - Пульнет этой дрянью - и мама не признает.

- Не дрожи, Шутя, вчера ты был оранжевей перезрелого огурца, сейчас ты в середине спектра.

- Поболтаешь, когда у тебя из задницы корни полезут.

Участковый милиционер успел составить краткий, но емкий протокол, из которого начальство должно было узнать, что такого-то года, такого-то числа в результате стечения космических обстоятельств поселок Жемчужный оказался пораженным внеземным фитоядерным взрывом. Благодаря своевременным и оперативным действиям младшего лейтенанта Н., паника была пресечена, отрицательные элементы, пытавшиеся воспользоваться ситуацией, вовремя обезврежены. Инициативная группа во главе с профессором И. П. Фитусом успешно справилась с последствиями взрыва.

Особо отмечались действия директора химкомбината Е. Т. Луцика, сумевшего внедрить универсального кибера в самый эпицентр заражения, в результате чего отечественная наука обогатилась подробными данными о новой форме жизни.

Универсальный кибер вышел из строя, металлический корпус поврежден во мвогих местах, блок памяти "засвечен".

Следователь Здренко особо выделил пункт о гражданском статусе универсальных киберов, с тем чтобы юридические умы обратили на это внимание.

Под протоколом подписались все.

Развалку с тех пор не тревожат взрывы. Поговаривают даже о том, чтобы наконец сделать Жемчужное заповедником.

Иной раз, под вечер, Фаина пересекает притихший, уже зарастающий карьер, взбирается на ущербную вершину и присаживается под барбарисовым кустом. Чуть ниже, метрах в десяти, на небольшом выступе растет толстенькое зеленостволое дерево. Знаете, бывают такие отчаянные дубки или сосенки уцепятся за камень, расползутся корнями по всем трещинкам, изловчатся коротким стволом, вытянутся, закрутятся и растут себе на четырех ветрах.

Фаина смотрит, как оранжевое солнце растекается по синеющему горизонту. Она не грустит - до грусти ли? Она поглаживает скользкое пятнышко на ладони - родимое пятно новой жизни. Она ни о чем не думает. Она переводит взгляд на чудо-дерево - гладкий ствол, изредка вздрагивающий, как мышцы у жеребца, водянистые пленки листьев и маленькие, похожие на сосульки плоды...

Нет, не понять тебе, как с истомной ломотой листья поворачиваются к солнцу, как нежно скользит по ним ветер. Как цепко и осторожно ползет по веточке гусеница, как щекочет тело муравьиная дорожка! О, как напряжен ствол, как оп жадно пьет соки земли, как дышит, раскинувшись прд небом, и как замирает, успокаивается - когда солнце садится... Да разве понять тебе это напряжение успокоения? И разве не поэтому к ночи, когда последняя птица качнет похолодевшие листья, разве не поэтому вдруг высыпает на них роса? О слезы радости и бессилия! О слезы мощи и печали!

У солнца - солнечные сны;

земные удлиняя тени,

солнцеголовые сыны

к Земле стремительно летели.

Где-то там, за чертой горизонта, в кутерьме метеорной пыли, полыхает иное золото на просторах иной земли.

БОЛЬ ИХ БОЛИ

Земляне не заподозрили ничего неожиданного ни тогда, когда уловили поток частиц, которые они приняли за несколько необычное космическое излучение, ни тогда, когда этот поток превратился в луч, обшаривающий Землю со всех сторон. И только когда луч вошел в атмосферу, сжался до невероятно малых размеров и завис в виде скромного облачка, земляне обнаружили его.

Это было существо с высокоразвитой психикой, явно разумное, способное за тысячные доли секунды глубоко преобразовывать свою "телесную" структуру.

Что представляло собой существо? Облачко, сгусток энергии, волну...

Земляне, пытавшиеся вступить в контакт, предположили, что диалог не получается как раз из-за аморфности пришельца...

Двигаясь во вселенной со скоростью, превышающей световую, МТБ приблизился к заинтересовавшей его планете. Обнаружив на ней жизнь, направил начальству запрос на разрешение колонизировать Ф 187 654, проник сквозь многослойную атмосферу Земли, сжал свое поле до размеров маленького облачка и замер - он ждал ответа.

Цивилизация Торжествующей Воли, возникшая в Дисковидной галактике, со временем развилась в мощный вид Вольфортес Колониалис. Она была на пределе, природные ресурсы истощились - живая материя, почти совсем вытоптанная технологией, вдруг дала знать о себе: грозил голод. Вольфортес Колониалис предпринимал экстренные меры в поисках живой материи во вселенной.

Поэтому МТВ, дитя своей родины, ликовал, обнаружив "съедобную" планету. Согласие начальства на колонизацию пришло незамедлительно, и МТВ плавно опустился на лужайку.

Позволив себе недолгий отдых, МТВ блаженно струился до шелковистой полянке. Ах эти белковые организации! Эти нежные колебания податливых молекулок! Тешьте, тешьте меня! Жить вам осталось недолго.

При этом МТВ быстро и бесстрастно фиксировал обстановку...

Средних размеров планета, но с большими перепадами уровней, с наличием жизни и даже цивилизации.

Па минуту МТВ прислушался к аборигенам, но не понял их тарабарщины и не стал напрятать восприятия. К чему, собственно? Слышано-переслышано на его веку, а все сводится к тому, что каждый хочет жить по-своему, вот и устраивает во вселенной невообразимую пестроту. Порядок жe должен быть всюду один, и и этот порядок устадовит Вольфортес Колониалис. Побеждать и торжествовать, расширяться и властвовать - что может быть величественнее?!

Итак, МТВ предписал земной цивилизации свой путь развития, осталось только претворить его в жизнь.

Для начала следовало подкрепить несколько ослабшую за время путешествия энергосистему. МТВ выдвинул проникальцы, ввел их в микроструктуру травы, кустов, деревьев и стал медленно высасывать.

Место, где приземлился МТВ, лежало у подножия лесистого двугорья полянка в светлом смешанном лесу, пронизанном нежным июньским солнцем. Теперь вокруг МТВ расползалось пыльно-желтое пятно умирающей зелени.

Земляне, следившие за поведением пришельца и безуспешно пытавшиеся вступить с ним в контакт, вынуждены были действовать иначе.

Наблюдая, как пустеет вокруг него пространство, МТВ вдруг ощутил волну сонной одури, Восприятие ослабло, энергетические контуры обмякли.

"Проникли в центральную нервную систему?! - испугался МТВ. Оккупируют центр воли?"

Преодолевая расслабленность, МТВ усилил изолирующий экран.

Прошло несколько мгновений, и МТВ четко увидел две земные выпуклости, покрытые какими-то растениями, и ближе - прихотливой формы деревья.

Сосредоточившись на проникальцах, МТВ раздвинул их шире - желто-бурый круг стал медленно увеличиваться.

Однако почти тут же все окружающее вновь подернулось дымкой, и МТВ стал сонно слабеть, Защитный экран действовал безотказно - откуда же вновь накатывало это странное состояние? Неужто оно уже было в нем?

МТБ втянул проникальцы и приступил к самоочищению. Он чуть не вывернулся наизнанку - так тщательно очищал себя, но по всем параметрам еще ощущалась разбитость и визуары слипались.

МТБ быстро вспомнил инструкцию по самообороне и нашел нужный пункт:

"Если колонизуемые переходят к наркотической контратаке, стремясь блокировать центр воли и превратить МТВ в спящего агнца, с коим намерены договориться:, необходимо выработать в себе механизм упорства (упрямства; целенаправленности), для чего круг деятельности сузить до минимума".

"А значит, я слишком размахнулся. Съежимся, съежимся".

МТБ подобрался, свернулся почти в клубок и приступил к выбору минимальной цели.

Поймал в визуары насекомое, прицеливаясь, присмотрелся, какие у него длинные цепкие ножки.

Сна теперь не было совершенно. Наоборот, все виделось необычно ярко. Но МТБ стал как бы раздваиваться. Только что он видел округлую головку, остренькие сгибы ног, торчащие крылья насекомого. И вдруг эти цепкие ножки как бы перевернулись и выросли, стали плотью МТБ, и все окружающее качнулось перед ним. Мир заиграл остро-проницающим светом. Волна восторга, волна воздуха нодхватила, преобразовала пришельца, он ощутил себя этим земным существом, а волшебная волна то успокаивала, то, неся призывные запахи, толкала ввeрх, - метнулось ввысь, ввысь, торопливо отталкиваясь от воздуха внезапно затрепетавшими твердыми крыльями...

МТВ очнулся от забытья - нельзя, верно, на этой дикой планете так пристально всматриваться! - спохватился, нажал на ядопудьт...

Мир помутнел, волшебная волна отхлынула, липко отяжелевшие крылья ослабли, все сковала мертвящая судорога... - забытье, пустота...

Когда МТВ пришел в себя, не сразу вспомнил, кто он и что с ним случилось... Сон, каждый раз сон, как только МТВ пытался диктовать свою волю!

Тогда МТВ осенила догадка: не надо бороться со сном, надо делать то же, но как бы во сне.

"О звезды моих иебес! Отцы моего разума! Разве не вы одарили меня технологической мощью?! Кто, кто, спрашиваю я, посмеет заточить меия в Черную Дыру? Никто!"

Он настроил свои системы на автоматические действия, сам же не стал противиться забытью.

Но теперь МТВ не просто спал, он видел мучительный сон. Он уже не знал, кто он, да он и не был больше чем-то одним, отгороженным от другого, он был сразу всем-растущим, цветущим, летающим, ползающим, бега- ющим. И все то, чем он был, торопливо и жадно жило, дышало и так же торопливо умирало... Мелко-мелко дрожа, закрывали лепестки ромашки, сжимались в зеленые комочки, подворачивались стебельки, и цветы мертвели..

Осыпались кусты, шурша истлевшей листвой. Мертво отяжелевшие птицы падали с веток и рассыпались. Ящерка, настигнутая на горячем камне, съежилась; потухли глазки, и теплый порыв лесного ветра сдул ее кожицу с камня, точно пепел прогоревшей бумаги. Косуля, наклонившаяся к ручью, трепеща и постанывая, осела в желтую траву - умирала...

Автоматика МТБ работала четко - она отделяла спящие участки от бодрствующих. Правда, бодрствующих оставалось все меньше, но со все большим упорством и энергией они работали, уничтожали...

Ножиданно мозг отключился полностью, автоматика заглохла. Теперь МТБ спал глубоким сном. В легких порывах ветра, во вздрагивающем солнечном свете была неодолимая заворожеяност... Еще вчера незнакомые слова пульсировали в мозгу и гипнотизировали неодолимо:

Трава меж пальцами искрится, и все в душе переплелось... И тихо солнечные спицы коснулись дремлющих волос.

Солнце пронизывало облака, гудели мухи.

МТБ никак не мог сосредоточиться, подумать. То есть думать хотелось, но совсем не о том, ве о том... А о том, что он парит над землей, вад влажной, приглушенной опавшей листвою землей, вровень с ветками молодых деревьев... Ои парил, может быть, впервые в жизни, и дух его захватывало от страха и безумной решимости от этого свежего запаха мертвой листвы, от света, надрезающего прозрачные кончики листьев... И снова, и снова он видел этот же лес, он шел, он оскальзывался, он путался, вдруг ощутив под ногой рыхлую пустоту влагой пропитанного ствола; он ликовал, жадно глядя на солнечную пыльцу прохладных листьев; он шел по лесу так, словно это была единственная во всем мире дорога, единственный путь, по которому может двигаться оп, его мир, мир его вселенной!

Ослабло ли внимание у тех, кто внушал ему сон, или МТБ просто уже не мог спать, но он наконец проснулся. Ему было как-то не по себе: слишком памятен был еще сон вздорный, бессмысленный сон, в котором не было места ни властвованию, ни торжеству его образа жизни.

Он думал дольше обычного, а потом воскликнул мысленно: "Пусть разнесут меня по всем микроструктурам и швырнут, как падаль,, в Черную Дыру, если все, что мне внушают аборигены этой планеты, не идет по каналу злости! Моей собственной злости!"

МТБ пробежал мысленным взором инструкцию самообороны и нашел следующее место:

"Если канал активизации действий МТБ превращается в канал, через который колонизуемый получает доступ к высшим херным пвнтраэи, МТБ должен как можно быстрее блокировать дезорганизованный Канал и эамeить противоположным. Например;

а) ...........

б) ...........

с) злость замeняется равнодушием

"Равнодушие! - воскликнул МТБ. - Это же элементарно! Если я буду высасывать безо всяких эмоций, равнодушно, то я стану неуязвим. Пусть теперь возьмут меня голенькими проникальцами!"

Трудно было МТБ избавляться от злости, уж очень много систем в его организме оказалось с этим каналом связано. Приходилось отключать и многие мыслительные центры, слабели центры волевые и центр "душевного качества, равновесия". МТБ чувствовал себя буквально опустошенным, и поддерживало его только упорство. Но сонливость стала исчезать...

Земляне видели, как по равнине и предгорью катился дымный клуб инопланетянина.

Пятно пустыни разрасталось, точно язва. Сухие стволы гигантских буков, безлистые до самой последней веточки, мертво высились в пыльном зное. И когда налетал ветер, гиганты вздрагивали и падали-легко, почти бесшумно, словно ватные.

Ядовитым туманом поднимался МТБ по склону. Настиг сжавшийся комок какого-то зверька. Вонзил в пульсирующее тельце равнодушные проникальцы и... если бы МТБ умел кричать, завопил бы, наверное, от Боли. Никогда не испытывал он такого, ведь боль-это слабость и безумие. Своих сыновей Вoльфортес Колониалис избавил от этого недостатка. И все-таки МТБ испытывал именно боль - он сжимался и разжимался, пульсировал, корчился, пока не потерял сознание от невероятной, чужой, но непреходящей боли.

Над распластанным дымным телом МТБ кружились бабочки, проносились стрекозы, одуванчики роняли пушинки семян...

Вот МТБ вздрогнул, сосредоточился, глядя на торопливые ручейки солнца, бегущие вверх и вниз по листьям. Шевельнулся, осматривая старый призрачный ствол бука: пятна вспучившейся, треснувшей коры, сухой сок старости, еле уловимое пятнистое дыхание мощи. Огромные корни мышцами выпирали под корой высоко по стволу - так уверенно брал высоту бук. МТБ уже вытянул проникальцы, но тут же страх боли парализовал его.

Свет померк, подул резкий морозный ветер, когда МТБ воспользовался солнечной энергией, чтобы экстренно связаться со своей галактикой:

СОС! СОС! СОС-кучился! СОС-тояние критическое, не могу пошевелиться боюсь их боли, регенерируемой в мою. В инструкции по самообороне соответствующего пункта нет. Организовать нужный вид энергии не представляется возможным. Жду. Надеюсь.

МТВ.

Ночью, звездной и прохладной, МТБ получил ответ:

Полагаем, что ваше скученное состояние объясняется патологическим ощущением боли. Чтобы избавить вас от порока, боль берем на себя. Продолжайте колонизацию,

ЦТМ.

Прошло какое-то время, и МТБ увидел предутренний фиолетовый свет, услышал задумчивые трели ранней птицы, гудение машин по автостраде и звонкое пение из ало освещенного окна дачки...

МТВ всхлипнул от облегчения - точно с него сняли не только проклятие боли, но и какую-то нефизическую тяжесть.

Теперь он решил действовать осмотрительнее. Он явно недооценил стрекочующих, дробных аборигенов планеты. Что ж, временем раньше, временем позже... Он затаится, он подсмотрит, как действуют их системы, он изучит их и уж тогда...

МТВ подобрался ближе и уставился в яркое окно дачки - там мелькала тень танцующей девочки.

"О теплокровные червячки! О коварное семя вселенной! Дайте срок-и я доберусь до вашего главного центра, я вопьюсь в него всеми своими проникальцами, я выпью из него всю энергию, и по вашим нервным каналам потечет сила моих приказов!"

Он сжался до размеров косыночки и распластался на кусте шиповника под веселым окном.

Утром, подобранный с куста и повязанный девчушкой на шею, МТВ оказался за изгородью дачки. Пока девчушка пересекала еще пустынную дорогу и огибала чью-то еще дачку, МТВ успел проанализировать ее организм, перебрал всю сосудистую систему и теперь тысячью невидимых электродов осел в ее мозгу.

Ничего особенного он не обнаружил - никаких тонких выкладок, хитроумных планов. Он не нашел там даже знания о себе, а ведь у всех этих червячков, не должно было быть важнее дела, чем он сам.

Чем же были заняты мысли девчушки? Ни много ни мало - она наслаждалась ощущением своего легкого тела, стремительно бегущего по прихотливо извивающейся в росно-утренней траве мягкой тропинки. Ни много ни мало - она ощущала не только свое легкое тело, но и эту тропинку, и яркое раннее утро, и птицу, шарахнувшуюся в сторону, и даже перешуганное птичье сердце, ее крылья, еще задыхающиеся в податливом воздухе утра!... Как чисто и свежо жила девчушка... или этим жил сам пришелец?

МТВ спохватился - так ярко и проникновенно переживал он, чувствовал не свои, а дeвчушкины впечатления. Так покорно, безропотно поддался он восторгу чужого тела!

Да полно, есть ли еще он, МТВ?

И он вонзил в тело девчушки проникальпы, и она споткнулась, упала, вскрикнула и онемела на мгновение. И сам МТВ точно перевернулся от испуга, втянул проникальпы, сжался, притих...

"Не забываться, -сказал он себе. - Все в свoе время".

Он остался на берегу вместе с платьем, однако все еще ощущал то же, что ощущала девчушка - теплую свежесть воды, тихни бег реки, особенную свободу плывущего тела.

На берег вышел длинный, сутулый юнец.

Он расставил колченогий этюдник и, глядя на реку, на девчушку, стал поливать шершавый лист бумаги жидкими мазками акварельной краски.

И опять МТВ девчушкиным чувством ощущал некоторую робость, волнение, озорство и интерес

Но довольно девчоночьих эмоций!

Словно под порывом ветра, МТБ перекатился по берегу. Подхваченный руками юнца, он оказался теперь на его шее.

Ого, а юнец-то, оказывается, не просто смотрел на реку, на плывутцую девчушку! Он весь дрожал, и хотел подавить эту дрожь, и готов был рыдать, чего-то просить, умолять или кинуться прочь, ослепнуть, сорваться в пропасть, умереть. Или это умирал сам МТВ? Пришелец не знал, что и двух червячков для него окажется так много! Не очень ловко, укалываясь о гальку, ежась ступнями, выходил он на берег, выпрямлялся упруго, ощущая, какая стройная, тоненькая, гибкая у него спина, откидывал длинные волосы, поднимал лицо к небу, к еще не горячим лучам солнца, и тут же видел всю себя как бы со стороны, взглядом юнца, наверное, и одновременно с этим он бешено работал кистью и красками, но дрожь в нем была не от работы...

Своими визуарами видел МТВ неумелые, почти бессмысленные потеки краски, и в то же время глазами юнца, его восприятием видел МТВ на листе и то, чего там не было и, казалось, не могло быть: зеленый бег реки, пронзительные взблески солнца, небесный парок над волнами и девчушку, ее далекое, улетучивающееся, прекрасное тело - от волос до гибких, стремительных, легких ног! От яркого, непослушного, запахом воды дышащего рта до беспомощно-остреньких, упрямо выпячивающихся маленьких грудей!

М.ТВ видел одновременно несколько девчушек - своим взглядом, взглядом ее, взглядом юнца; он видел два изображения на листе бумаги, он видел несколько рек, несколько небес, запахи путались, наступая один на другой, и путались миры, и путались чувства!

"Спокойствие!"-кричал про себя МТВ, но уже ничего не мог с собой поделать. Он попал в какую-то необоримую волну, в какое-то сложное поле борения. Его пронизывала боль юнца и тут же подхватывало беспокойное озорство девчушки. Он ощущал себя как не себя, а как ее платок на мальчишеской Шее, и растерянно-блаженно чувствовал бездонную нежность юнца к себе.

Торопливо надевая на влажное тело непослушное платье, девчушка уже зло и стыдливо - злясь на свою неловкость, стыдясь этой неловкости и взглядов юнца (отчего МТВ совсем "очумел")-косилась на молчаливого парня, и МТВ готов был пронзить его всеми своими проникальцами. Он даже слегка кольнул вспотевшее тело, но юнец и не замечал этого - так страдал он от злых взглядов девчушки. Он снял с шеи МТБ и помахал им.

Девчушка гордо и презрительно отвернулась и побежала вверх по тропиике.

И МТВ увидел: тропинка исчезла, как тень ночного дерева, как звезды по ту сторону двугорья.

"Не уходи!.. Вот утро жизни-оно твое! Вот река любви - она твоя! Вот мои неосуществимые мечты - на, возьми, они твои! Возьми весь этот мир, который я так вижу и так не могу выразить, так уродую, забери его, забери меня всего, забери мою боль, забери эту страсть, порви эту привязанность, дай умереть, дай вдохнуть, дай силы, дай бессилие, девочка моя, тело-мое, губы мои-все мое, и куда, куда мне деть эту унижающую и прекрасную мечту?!"

МТВ обезумел, все его системы недвижно устремились вслед за ней, но, чувствуя ее облегчение, ее усмешку, ее убегающее волнение, понимая, что она не вернется, и не желая этого понимать, не подчиняясь этому-всё в моей власти, вся вселенная, ее бушующие звезды, всё, всё, всё! - МТВ, скомканный потной рукой юнца, корчился в траве и терял сознание.

Над лесистым межгорьем источалась рассыпчатая белая дымка. МТВ потянулся вдохнуть - и опустошeнно и сладко разочаровался.

Со склонов тихо скатывались осторожные темно-влажные тени.

О, как истонченно падал солнечный свет!

Как мимолетно трогали свет листья!

В небо чистоты вплыл неподвижный знак птицы... Воздух жизни, дымка смерти. Ни остановиться, ни качнуть крылом! На стебельке блаженной боли он ждал, что ослепнет, ослабеет, замедлится, что одно движедие крыла - и цветок увянет, одуванчик выронит предсмертные семена. И чтобы не умереть, только чтобы не умереть, он уснул.

МТВ не сопротивлялся, когда его, блаженненького, земляне заточили в капсулу и пустили восвояси. Он что-то мурлыкал, освободившись от ракеты, вертелся, весело разрастаясь. И если бы не бесконечность вселенной, он бы, наверное, выскочил из нее.

О волны звездного прибоя! Земля, куда же ты, куда среди лютующего зноя и полыхающего льда?

Какие новые созвездья войдут в земные небеса? Какие новые глазa на Землю глянут с поднебесья?