"Любовники в заснеженном саду" - читать интересную книгу автора (Платова Виктория)ЧАСТЬ ПЯТАЯ МАРИНОЧКАСентябрь 200… года …Никита не был во Всеволожске со дня рождения Мариночки. Со дня ее двадцатичетырехлетия, которое так и останется двадцатичетырехлетием. И изменить эту некруглую, глуповатую, промежуточную цифру уже не сможет ничто. Ничто. Хотя, если разобраться, Мариночка, при ее темпераменте, даже выиграла. Медленное увядание ей не грозит. И раскрытие ее тайн, даже случайное (если у нее и были тайны), — ей тоже не грозит. Мертвые тайны мертвого человека мало кого интересуют. И потому Мариночке не грозит больше ничего, кроме обваливающихся краев могилы, — при условии, что Корабельникоff оправится, возьмет себя в руки и найдет себе кого-нибудь еще. Кого полюбит не менее страстно. Со всем пылом седых висков. Но, исходя из нынешнего состояния Корабельникоffa, рассчитывать на это не приходилось. Во всяком случае, в ближайшее время. Оцепенение первых дней потихоньку сходило на нет, хотя и не ушло окончательно. Пик оцепенения пришелся на девятый день: именно на него Корабельнико?? позвал Никиту. Его единственного. Все было как всегда: дешевая водка, колбаса, нарезанная кусками и соленые огурцы из банки. И молчание. По своему скорбному опыту Никита знал, что после девятого дня обязательно должен наступить слом: и человек либо уйдет в себя окончательно, как это произошло с Ингой, либо потихоньку начнет выкарабкиваться. Ни того ни другого с Корабельникоffым не произошло, вернее, Корабельникоff раздвоился: меньшая и не очень существенная его часть с головой ушла в дела компании, едва ли не осиротевшей за время царствования Мариночки. А то, что называлось стержнем, нутром, косматой гордой душой, — именно это и надломилось. Застыло. Закоченело. Для начала Корабельникоff выставил на продажу квартиру на Пятнадцатой линии, затем пришел черед загородного дома во Всеволожске. Угар первых дней без жены — с обязательной парковкой у «Amazonian Blue» и ночами на Горной — прошел. Теперь Корабельникоff просто физически не мог находиться в местах, которые так или иначе были связаны с Мариночкой. Казалось, любое воспоминание о ней доставляло пивному магнату нестерпимую физическую боль. Как подозревал Никита, именно поэтому босс полностью отказался от посещений кабаков (ведь именно в кабаке он познакомился со своей будущей женой), без всякой причины возненавидел модельную линию «фольксвагенов» (в память о Мариночкиной тачке «Bora»); и — опять же без всякой причины — уволил из концерна троих обладателей ярко выраженных грузинских фамилий (в память о Мариночкиной телохранительнице Эке). Но самым эксцентричным (мрачно-эксцентричным) шагом Корабельникоffа стал отказ от контракта с испанцами на запуск линии безалкогольных напитков. Не иначе, как в память о Хуанах-Гарсиа с их дудками и коронной Мариночкиной «Navio negreiro». Странное дело, Корабельникоff как будто пытался избавиться от удручающего груза памяти, навсегда забыть о Мариночке. Или это была защитная реакция организма, который никак иначе не мог справиться с так варварски ускользнувшей любовью: как будто его обожаемая юная женушка не погибла, а, подоткнув юбки, бежала со смертью, как с молодым любовником. Или — любовницей, так будет точнее, если вспомнить кожаную жилетку Эки. После пьянки на девять дней было еще несколько пьянок, — от них у Никиты остался неприятный осадок: ему казалось, что босс не прощает Мариночку за подобное легкомыслие по отношению к нему. Не прощает все глубже, все отчаяннее. Если так пойдет и дальше — он просто возненавидит покойницу с не меньшей страстью, чем любил. Но ведь и с ненавистью хлопот не оберешься, ведь и ненависть может быть не менее долгоиграющей, чем любовь, уж это Никита испытал на своей шкуре, — так что мало не покажется. Тем более если в ней увязнуть. И никакого выхода. Не предвидится никакого выхода. Впрочем, об этих своих малоутешительных выводах Никита не распространялся. Он не озвучивал их даже Нонне Багратионовне, всерьез озабоченной состоянием шефа. — Ну как вы думаете, Никита, чем все закончится? — вопрошала его секретарша. — Что именно? — Не валяйте дурака! Я Оку Алексеевича имею в виду… Это же ужас, что с человеком творится. Эдак он… — Нонна Багратионовна понизила голос: — Эдак он и руки на себя наложит… Того и гляди. — Ну, это перебор, — вяло отбрыкивался Никита. — Ока Алексеевич — это глыба. Титан Возрождения… А вы… «Руки на себя наложит»… Дамский вариант, ей-богу!.. О своих собственных неудачных попытках суицида он предпочитал больше не вспоминать. Тем более теперь, когда в его жизни появилась Джанго. С той памятной, упоительной и короткой любви в доме Джанго они ни разу не виделись, хотя короткая любовь и грозила перерасти в затяжную страсть, во всяком случае, со стороны Никиты. Также Никита предпочитал не вспоминать о бойфренде Джанго, джазовом смазливце Данииле. Как будто его нет и не было. Не было, и все тут. Встреч с Джанго тоже не было, хотя они и обменялись номерами мобильных телефонов. Несколько раз Никита звонил девушке на мобильник, но ответа так и не получил, хотя ее телефон и не был отключен: скорее всего, она просто решила не отвечать на его звонки. Именно на его. Впрочем, у Никиты оставалась еще смутная надежда на встречу, — ведь Джанго обещала ему экскурсию на собачьи бои. — Я позвоню тебе сама, — сказала она тогда, целуя его на пороге ванной. — Когда? — Когда сочту нужным… Я же обещала тебе показать собак в работе… Все это время Никита думал о девушке: вариант Джанго напрочь отметал назойливые ухаживания, лохматые хризантемы, прилизанные ирисы, безнадежные зависания под домом, в надежде перехватить силуэт в окне. Все это могло бы привести ее в ярость, так что оставалось только ждать. Она всегда будет делать то, что считает нужным. Он может принимать это или не принимать, но по-другому не получится. Если вообще что-нибудь получится. Шансы на это стремительно убывали: Джанго не объявлялась. И именно в разгар неясной тоски по ней Корабельникоff отправил его во Всеволожск, забрать кое-какие мелкие вещи, которые он успел перевезти на Горную прошедшим летом. Когда еще собирался осесть во Всеволожске окончательно. Список вещей умещался на четвертушке листка из ежедневника: небольшая коллекция холодного оружия, о существовании которой Никита даже и не подозревал; фарфоровая сова из потсдамских трофейных и сентиментальный сервиз саксонского фарфора. Должно быть, весь этот странный набор принадлежал старым фотографиям, которые Никита видел в спальне у Корабельнгаffа прошлой зимой. Ничего другого и предположить было невозможно: босс не был особенно привязан к вещам. К вещам Мариночки тоже, что было совсем уж удивительным. Во всяком случае, никаких указаний по этому поводу в странице из ежедневника не было. Не было указаний и по поводу ливня, заставшего Никиту на самом подъезде ко Всеволожску. Он едва не забуксовал, взбираясь на гору и даже с четверть часа пережидал, пока стена дождя отступит. Но дождь все не кончался, он лишь умерил пыл, стал вялотекущим и грустным. И, сопровождаемый этим грустным дождем, Никита подъехал к такому же грустному, притихшему в ожидании продажи особняку. Остановившись у ворот, он деликатно посигналил, ожидая увидеть хотя бы одного из двоих джаффаровских кобельков с винчестерами. Но вместо этого… Вместо этого ему открыла та самая девушка, которую он уже видел здесь, в обслуге Мариночкиного дня рождения. Похожая на Джанго, но не Джанго… — Привет, — сказал Никита, высовывая голову из салона. — Я по поручению босса… — Да-да, — подтвердила девушка. — Вот только… — Что — только? — Ребят сейчас нет… Ребят, ребят… Очевидно тех самых, всуе помянутых джаффаровских волкодавов, не иначе. — Это ничего, главное — я есть, — утешил девушку Никита. — Впустите личного шофера господина Корабельникоffа? Мы ведь виделись с вами, кажется? — Да… Я тоже вас узнала… — Так впустите? — Да, конечно. Вдвоем они открыли тяжелые ворота, и Никита вкатил «мерс» на территорию особняка. Девушка, не дожидаясь его, направилась к дому. Она шла неторопливо, как будто ей было наплевать на дождь: так неторопливо, что Никита успел даже догнать ее и, переложив пустую сумку для вещей из правой руки в левую, галантно распахнуть перед ней дверь. — Спасибо, — девушка почему-то страшно смутилась и покраснела. — Меня Никита зовут, — так же галантно представился Никита. — Спасибо, Никита… — А вас? — Маша… — Замечательно, — ничего замечательного в тривиальном имени не было, Джанго — совсем другое дело… Но замечательным было то, что девушка и вправду была похожа на Джанго. Никита не знал, откуда идет это ощущение похожести: от коротко стриженного затылка, от смугловатой брюнетистой масти или от чего-то еще. Вот только присматриваться особо не надо, иначе наткнешься на глаза: тоже карие, но без инфернального золотистого свечения вокруг зрачков. Самые обыкновенные глаза самой обыкновенной Маши. — А чаем вы меня не напоите, Маша? — Конечно, — девушка смутилась еще больше. — Я бы и сама предложила… Вот только вы опередили меня. — Простите… Начнем сначала? — Начнем. Хотите чаю? — С удовольствием… Через три минуты они были уже на кухне, той самой, в которой еще летом Никита выслушивал и высматривал порнооткровения охранника Толяна. Сейчас, правда, телевизор был выключен, но зато играла магнитола. Что-то трогательно-девичье и вместе с тем — грустно-взрослое, с надтреснутой сердцевиной: два юных голоса переплетались самым причудливым образом, а музыка была слишком плотной для попсы. Голоса сопровождали Никиту все то время, пока он пытался вести с Машей-ключницей подобие светской беседы. — Так, значит, вы были здесь… э-э над день рождения Мариноч… Жены хозяина?.. Я по-прежнему не ошибаюсь? — Нет… — И как же вам удалось здесь остаться? — Вопрос выглядел достаточно неуклюжим, но Никита в силу врожденного любопытства не мог не задать его. Действительно, имея кучу возможностей и кучу специально натасканных мужиков на подхвате, пристегнуть к дому еще и девчонку с прозрачной стыдливой кожей… Ей и за двадцать-то едва перевалило… Или… — Нет… Что вы… Я не имею никакого отношения… Я… просто приятельница Алеши… Вот черт, ну конечно же, как он сразу не сообразил, одного из джаффаровских парней, злобный ста двадцати килограммовый довесок к винчестеру, так и звали — Алексей. Стойкая традиция загородного корабельникоffского ковчега: каждой твари по паре, даже если пара проникла на борт нелегально, по канатам и с помощью абордажных крюков, в обход всесильного пивного Ноя. — Ну понятно, — Никита улыбнулся. Довольно нейтрально, но тонкая кожа девушки отреагировала мгновенно. — Это не то, что вы подумали… — А что я подумал?.. — Он просто приятель, бывший одноклассник, а меня попросили помочь упаковывать вещи. Здесь много вещей. Ведь хозяин продает дом. — Да, я в курсе… Говорить со стыдливой пичугой больше было не о чем, но оставалась еще половина чашки с чаем. Так что светскую беседу придется продлить еще минут на пять. Не самое веселое занятие, тем более что девушка от Джанго отдалялась, причем семимильными шагами. Ничего общего, — ничего, кроме коротко стриженного затылка. — И чем же вы занимаетесь, Маша? В свободное от паковки вещей время? — Я закончила колледж гостиничного хозяйства… Была на стажировке… Швейцария, Испания, Бенилюкс… Никита только крякнул: неплохо, совсем неплохо для почти туркменской затравленности в глазах. — И как вам Бенилюкс? — Мне больше понравилась Швейцария… Немецкая ее часть… — И чем же? В последующие три минуты Никита узнал, что чопорный Берн не в пример целомудреннее развязного Амстердама с его пропахшими легализованной марихуаной каналами, и что скромная на вид Маша получила довольно заманчивое предложение стать портье в одной из бернских гостиниц, облюбованных русскими, и что ей нравятся швейцарцы, они называли ее Мари, они мягче и романтичнее немцев, но немцы ей тоже нравятся, но больше всего ей нравится Макс Фриш. «Вы читали Макса Фриша, Никита?..» Это имя Маше-Мари пришлось произнести дважды. Во-первых потому, что Никита никогда не слышал его раньше, а во-вторых… Во-вторых, он поймал себя на том, что он больше не слушает любительницу сдобных, плохо-пропеченных швейцарцев, а слушает чертову магнитолу. Так и есть, два юных, нежно-переплетенных девичьих голоса продолжали вить гнездо в праздной Никитиной голове. Два юных, нежно-переплетенных голоса очень нравились ему, очень. — Что это за группа у вас? — Впервые в его вопросе прозвучал неподдельный интерес. Совершенно неподдельный и такой же неподдельной была реакция Маши: лицо ее вспыхнуло, а на глазах.. На глазах блеснули слезы. Или это только показалось Никите? — А вам нравится? — Очень. — Вы тонкий человек. — Это преувеличение. Так все-таки.. — Вообще-то это не группа, это дуэт… Правда, его давно не существует.. «Таис». Но в свое время он был очень популярным. Очень.. Вы никогда не слышали его раньше? Название дуэта (конечно же, ведь голосов было два, как же он сразу не сообразил!) сказало Никите не больше, чем имя упомянутого Машей Макса Фриша; попсу он терпеть не мог, предпочитая ей растворившийся в душном небе Нового Орлеана джаз. Или ля-минорных и фа-мажорных кухонных бардов — по большим праздникам. Но эти голоса были и вправду хороши.. а может, все дело было не в голосах, а в той странной энергетике, которую не смогла убить даже равнодушная к человечинке техника. Или — в словах, хотя Никита не разобрал ни единого: они слиплись, как лежалое монпансье, в глаза бросалось лишь отсутствие местоимения «он» и чрезмерное присутствие местоимения «она». Что было совсем уж нонсенсом для таких вот одноразовых песенок о вечной любви. — Не слышал. Значит, его давно не существует? — Лет семь, может быть. Никита далее бровь приподнял от удивления: и дело было даже не в том, что никогда не слышанный им раньше дуэт «Таис» распался семь лет назад, а в том, что достаточно юная Маша проявляла чудеса вневременной фанатской верности, прямо как он сам, Никита. Но… Вневременная верность могла касаться «Аиды» Верди, пасьянса из вагнеровских увертюр, квартета Джерри Мэллигана или друга всех престарелых горнолыжников Юрия Визбора, на худой конец. Но никак не попсовых однодневок. — И как называется эта вещь? — спросил Никита, по ходу пьесы изменяя не только квартету Джерри Мэллигана, но и всем джазовым квартетам, квинтетам, октетам и джаз-бэндам сразу. — Это их последний альбом. Но был еще первый, «Запретная любовь»… Считается, что самый лучший. У меня, правда, его нет. — Жаль. Я бы взял послушать… А этот дадите? — Вот черт, как же двусмысленно это прозвучало! Двусмысленно и совершенно нелепо, ну на кой черт ему сдался этот диск! Только бы простодушная Маша не подумала, что это начало флирта. Но реплику Никиты Маша на свой счет не приняла. — Нет. Не дам, — серьезно заявила она. Пугающе серьезно, что совсем уж развеселило Никиту. — А что так? — Он у меня один-единственный. И тот с трудом достала. — Раритет? — Вот именно. Я его никому не даю… — Жаль… — Но вы можете переписать, если хотите… Прямо здесь… Если у вас есть кассета. Кассет в «бардачке» Никитиного «мерса» скопилось предостаточно, но все они были забиты качественным джазом. И менять хорошо укатанного и во всех отношениях приятного Майкла Фрэнкса на попсу, хоть и раритетную, Никита вовсе не собирался. Мало ли ее валяется на обочине времени — такой вот забытой попсы… И вспоминают о ней лишь для того, чтобы перелицевать на ремикс, и то в лучшем случае… — С кассетой напряг, ну да ладно… — У меня есть.. Если хотите — я принесу… — Не стоит, Маша… — Да нет же… Мне не трудно.. Тем более что… — Что?. Она не договорила, и, бросив на Никиту заговорщицкий взгляд, выскользнула из кухни. Никита остался один, в обществе двух симпатичных поп-девиц из магнитолы и собственных мыслей по поводу странной, пугливой, как олененок, девушки по имени Маша. И как он мог поначалу принять ее за Джанго, просто помутнение какое-то. Джанго. Стоило только вспомнить о ней, как в голове у Никиты повеяло легкой прохладой, а сердце забилось, как мокрое белье на ветру. А ведь Джанго была в особняке, была. Он и познакомился с ней здесь, с подачи охранника Толяна, что теперь после близкого (еще какого близкого, о-о!) знакомства с Джанго казалось почти противоестественным. Толян со всеми его бицепсами и немаленьким ростом мог быть сметен с лица земли одним лишь взмахом ее ресниц, и это вовсе не выглядело художественным преувеличением. Но тогда… Что он сказал о Джанго тогда? «Такая девка .. Та-акая . Делить ее можно только с Господом Богом. И то не факт, что он для нее хорош…» Совсем не факт, тут Никита был склонен согласиться с исчезнувшим любителем порноэкстрима. Вот именно — порно. В ту ночь Толян потчевал его киношкой с собой, любимым, в главной роли, а кассеты доставал… Никита машинально бросил взгляд на стену: тарелка, сработанная под раннего Пикассо, висела на том же месте. Помнится, именно там находился тайник, из которого охранник прямо на глазах у Никиты выуживал свое отдающее тестостероном творчество. Воровато оглянувшись на дверной проем, Никита в один прыжок покрыл расстояние, отделяющее его от стены, снял тарелку, затем — дубовую панель. Только для того, чтобы убедиться, что тайник охранника все еще существует. Но и этим дело не кончилось. Проклиная себя за скользкие мыслишки, Никита запустил лапу вовнутрь и, через секунду, извлек оттуда первые трофеи. Вернее, трофей был один… И ни какая-нибудь сиротливая вэхээска, а довольно объемный целлофановый пакет с чем-то тяжелым внутри. Пакет был самый простецкий, с надписью «Магазин аудио-видео продукции „ТИТАНИК“. 24 часа», а его содержимое тянуло на художественный альбом. Учитывая специфику Толяна можно было бы легко, с приятным ознобом в паху, представить себе содержимое альбома. Уж не переквалифицировался в фотографы неумный видеолюбитель? И Никита не удержался и сунул нос в пакет. Альбом — если это был альбом — был завернут в яркий газовый платок, где-то он уже видел такой: эксклюзивной кислотной расцветки. Возиться с платком было накладно, к тому же Маша могла появиться с минуты на минуту, и потому Никита решил ознакомиться со скрытой под платком вещью в другом, более безопасном месте. Добраться до «Мерседеса» было делом минуты. Никита уселся на сиденье и со всеми предосторожностями вынул из пакета увесистый книжный кирпич. И размотал платок. И увидел то, что вовсе не ожидал увидеть. Не легкомысленное профсоюзное собрание картинок «ню», а старинный фолиант. Никогда еще он не держал в руках подобной вещи. От когда-то тисненного золотом переплета просто дух захватывало, сама обложка скрывала под собой целый сонм пергаментных листов, к тому же на ней готическим, увитым орнаментом шрифтом было выдавлено: «DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS». Странно, но вид фолианта вызвал у него ту же реакцию, которую до этого вызывала только Джанго: легкий сквозняк в голове и трепещущая наволочка сердца. Книга была старой, очень старой, об этом свидетельствовал год, который тоже удалось разглядеть — «1287». Трясущимися пальцами Никита перевернул несколько пергаментных страниц: латинский текст и картинки… Черт, картинками мог назвать их дуболом Толик, Никита же предпочел изысканно-библиографическое определение Нонны Багратионовны: миниатюры. На миниатюрах были изображены животные, самые разные, фантастические и реальные, из чего натасканный адепткой Филиппа Танского Никита сразу же предположил, что имеет дело с бестиарием. Интересно, каким образом столь восхитительное сокровище оказалось в брутальном порнотайнике? И что делало до этого? Сквозняк в голове усилился, перерос в легкий четырехбалльный шторм, а в виски немилосердно застучала мысль о том, что такая вещь не может возникнуть в новорусском, да и в любом другом доме просто так. Такие книги на дороге не валяются. Мысль намба one. Такие книги хранятся в специально отведенных и охраняемых помещениях. Мысль намба two. Пребывание таких книг в тайниках — противоестественно. Мысль намба three. А если уж они оказались в тайнике — значит, попали туда не праведным путем. Мысль намба four. Не праведный путь, если выражаться без экивоков, всегда связан с преступлением. Того или иного масштаба и последствий. Мысль намба five. Самая скорбная. За самой скорбной мыслью последовала самая трусливая — вернуть книгу на место, за керамическую отрыжку раннего Пикассо и забыть о ней навсегда. Пусть его, чертов бестиарий, пусть с ним хозяева разбираются, — старые, новые, это не его, Никитиного, умишки дело. Но стоило ему представить себя, кладущего книгу на место, как и скорбная, и трусливая мысли уступили место совсем уж сумасшедшей. Он этого никогда не сделает. Просто… Просто потому, что отклеить пальцы от бестиария не представляется никакой возможности. Чтобы совсем уж не выглядеть жалким воришкой, Никита утешил себя следующим соображением: нужно показать фолиант специалисту который на подобных книженциях собаку съел. В поле зрения Никиты Чинякова подобный специалист имелся: секретарша шефа Нонна Багратионовна. Конечно, вовсе не обязательно показывать ей саму книгу, уж больно впечатлительна, уж больно помешана на своем страдающем плоскостопием Средневековье, того гляди кондратий схватит. А вот шепнуть ей на ухо о «DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS» и аккуратно намекнуть на год издания — самое то. И Никита несколько раз повторил про себя название книги, и это доставило ему странное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Такое же удовольствие вызывали в нем записи Ньюпортского джазового фестиваля 1958 года «Prima Bara Dubla» в интерпретации баритон-саксофонов Гарри Карни и… пальцы Джанго на его щеке… Нет, пожалуй, ощущение от пальцев Джанго на его щеке немного по-другому называются… Переждав мысль о Джанго с закрытыми глазами, Никита принялся соображать, куда же ему приткнуть бестиарий, пока «мерс» не выехал за ворота особняка. Безопасного места для такого рода издания не существует в принципе, даже на тайник за Пикассо надежды никакой, не говоря уж о продуваемом всеми ветрами представительском автомобиле с бронированными стеклами. Больше всего Никите хотелось сейчас рвануть из особняка, но оставался еще должок в виде коллекции холодного оружия, совы и сервиза. И брошенная на произвол судьбы белошвейка Маша, а уехать, не попрощавшись с ней, — похоже на низость. Втайне Никита ненавидел такой тип субтильных безоружных дамочек: даже не пропустить их в дверь первыми, даже не уступить им очередь в кассе поездов дальнего следования, даже не подкурить им сигарету — уже выглядело низостью. Пока Никита устраивал бестиарий под передним пассажирским сиденьем, дождь почти прошел. Выйдя из машины, он старательно щелкнул центральным замком и весь короткий путь до двери оглядывался на «мерс». И, уже взявшись за ручку двери, вдруг подумал: «А вдруг бестиарий принадлежит самому Kopaбeльникoffy?» Вот тогда это действительно будет низостью — самой настоящей. Укусить руку, которая тебя кормила, предать человека, отношениями с которым ты так дорожил, наплевать на все еще открытый финал черно-белой «Касабланки»… Нет, на такое Никита не способен. Надо же, дерьмо какое! Черт возьми, книга не может принадлежать Корабельникоffу: хотя бы потому, что и тайник ему не принадлежит. Тайник — бывшая вотчина бывшего охранника. Да и не станет отчаянный и бесстрашный Корабельникоff устраивать такие подметные схроны. Не станет простукивать стены в цивильной кухне, для него больше всего подошла бы ячейка в банке, лучше всего — в зарубежном, со всеми возможными степенями защиты. И потом — газовый платок… Только сейчас Никита вдруг отчетливо вспомнил, где видел его. Вернее — на ком. Кислотная тканюшка принадлежала Мариночке. Вот кому. Именно в этом платке с расплывчато-латиноамериканским геометрическим узором он впервые увидел ее в недоброй памяти «Amazonian Blue», именно в этом. В ту самую секунду, когда влюбленный Корабельникоff разливал глупое вино по глупым бокалам, Мариночка грациозным движением сместила платок с шеи на плечи. Мариночка, Мариночка… Значит, ты все-таки пронюхала про порнотайничок, или Толян сам показал его тебе за умеренную плату. А может и сам приплатил, чтобы незаметно и без скандала исчезнуть, оставив тебе в наследство нишу в стене… Когда Никита вернулся на кухню, Маша уже колдовала над несчастной магнитолой с торопливым приглушенным неистовством миссионерки. Если так пойдет и дальше, она будет снабжать кассетами всех желающих, и не очень желающих, и совсем не желающих, еще один вариант бесцеремонно ломящихся в двери и умы сектантов с их «Сторожевой башней» и «Голосом верующего»… — Я сейчас запишу вам «Таис», — не поворачивая головы, сказала она. — Много времени это не займет… Странно, что вы не слышали о нем раньше… — Не то что раньше, — вообще никогда не слышал… Вы простите мне этот пробел в музыкальном образовании? — Что вы… Только «Таис» — это ведь была не только музыка… Это… Это было больше, чем музыка. Это был взгляд на мир… — И что же потом… Что же потом случилось с этим взглядом на мир? Никита спросил об этом из праздного любопытства, не более. Но Маша отнеслась к его вопросу с пугающей серьезностью: — Не знаю… Просто его не стало в какой-то момент. Не стало и все. — Что значит «не стало»? Они распались, что ли? Ну, так это часто бывает… — Нет, они не распались… Они не могли распасться… Это было бы не правильно, это было бы нечестно, это было бы предательством… В голосе ничем не примечательной Маши вдруг проскочили такие религиозно-экстатические нотки, что Никита стушевался. — Ну… Я пойду пока… Хозяйские вещи соберу… — Вы знаете, где они? — сразу же сбавила обороты Маша. — Представляю. Примерно. Насчет месторасположения вещей в пространстве имелась соответствующая запись: коллекция холодного оружия находилась в кабинете Корабельникоffа, фарфор и сова — в комнате Мариночки. Оба помещения располагались в правом крыле третьего этажа, теперь закрытого. К ним примыкала и их общая с Kopaбeльникoffым спальня. Крыло босс обезопасил сразу же после смерти Мариночки: должно быть, Оке Алексеевичу не хотелось, чтобы по нему шлялись посторонние: теперь, когда в комнатах не было слышно дыхания человека, которого он так любил. Но Никита посторонним не был, и потому получил ключ вместе с листком из ежедневника. Никита и раньше поднимался в кабинет хозяина, так до конца и необжитой. Тогда его удивляло упорное нежелание Kopaбeльникoffa хоть в чем-то проявить индивидуальность: безликий офис, только и всего. Ничего утепляющего сюжет, ничего, что могло бы сказать о Корабельникоffе больше, чем нужно. В свете этого магистрального направления ножи выглядели неожиданным прорывом в личность шефа, и в то же время казались ложным следом. Ножи и фарфор (Никита помнил чертову сову еще по Пятнадцатой линии), очень мужское и очень женское, расхожие символы, не более, ничего личного. Коллекция оказалась небольшой, всего-то и было, что три вневременных, изящно сработанных ножа с ручками под орлиный коготь, рысью лапу и сайгачье копыто, эсэсовский кинжал с полустертой надписью «Die Spinne» и короткий самурайский меч. Никита, никогда не питавший страсти к оружию, без всякого почтения забросил ножи в сумку, туда же была отправлена монументальная сова. А вот с сервизом, извлеченным из Мариночкиной комнаты (уставленной засохшими в память о последнем дне рождения цветами), пришлось повозиться: саксонский фарфор был так тонок и хрупок на вид, что Никита даже прикасаться к нему побоялся. И призвал на помощь Машу: уж кто-кто, а деликатная девушка сможет справиться с сервизной напастью. — Как думаете, транспортировке он подлежит? — спросил Никита, кивая на сервиз. — Не знаю, — честно призналась Маша. — Я бы не рискнула. А Никита вдруг подумал, что судьба иногда выбрасывает странные коленца — касается ли это людей или вещей — один черт. Вот и нежный, как рисовая бумага, саксонский фарфор, готовый треснуть от одного неловкого прикосновения, — вот и он благополучно пережил здоровую, полную жизни Мариночку, вот и он. И неизвестно, кого еще переживет… — Может завернуть его в бумагу? Вы как думаете, Никита? — Хорошая мысль… Соблюдая все меры предосторожности, они перенесли сервиз на кухню, где Маша принялась довольно ловко упаковывать чашки, блюдца, чайник и два молочника. Тут же нашлась и пустая коробка из-под корабельникоffского пива. — Надо бы еще и ткань какую-нибудь… Вообще было бы идеально… — Валяйте в ткань. Маша беспомощно осмотрела кухню: кроме небольшого вафельного полотенца над мойкой не было ничего, что могло бы утешить привередливый сервиз. — Не во что завернуть… надо же… Я пойду, поищу что-нибудь… — Посмотрите в подсобках, — напутствовал девушку Никита. — Наверняка что-нибудь найдется… Ненужное. Пара полотенец или что-то еще… — Да-да, не волнуйтесь… — девушку как ветром выдуло из кухни. Ненужное… Все в этом доме было теперь ненужным, бессмысленным, даже вещи. И вещам было совершенно наплевать, чьи руки их касаются. Особняк всегда был нейтрален, в отличие от пропитанной Мариночкиными запахами квартиры на Пятнадцатой, она не успела приручить его. И слава богу, иначе память о Мариночке пришлось бы выковыривать отсюда довольно продолжительное время: заклеивать новыми обоями, застилать новыми полами, забивать новой сантехникой и завешивать новыми драпировками в стиле разнузданного, лишенного всякой совести и приличий модерна — именно его Мариночка и исповедовала по большому счету… Сухой щелчок вывел Никиту из необязательных раздумий: кассета закончилась. А Маша, не появилась ни через пять минут, ни — через десять. Спустя пятнадцать Никита начал волноваться, а еще через три отправился на поиски. …Он нашел девушку там, где вовсе не ожидал найти: ни в нескольких подсобках, набитых техническим тряпьем, ни в одной из трех разбросанных по дому ванных, нет. Он нашел Машу в правом крыле третьего этажа — того самого, который, не в меру озаботившись судьбой проклятого сервиза, позабыл закрыть. В комнате покойной Мариночки. Робкое существо, сама деликатность, сама невинность, она сидела на полу перед двумя хищно распахнутыми чемоданами с вещами покойной хозяйки и… Принюхивалась. Принюхивалась, Никита мог бы в этом поклясться, хотя слово было не совсем точным. Маша почти медитировала, держа в руках почти невесомые женские тряпки: она подносила их к лицу и снова отстраняла, и снова подносила. Ноздри девушки вибрировали, на щеках гулял румянец, как у мародера, застолбившего золотую жилу на месте крушения пассажирского поезда. Да она и выглядела мародеркой, которая дорвалась до чужой, никогда не принадлежавшей ей жизни, надо же, дерьмо какое!.. Никита вдруг почувствовал глухую досаду, как будто увидел что-то непристойное. А разве сам он был более пристоен, укладывая под пассажирское сиденье бестиарий? Хороша пара, гусь да гагара, прости Господи, глаза бы не смотрели… — Эй! — он сказал это чуть громче, чем следовало, больше досадуя на себя, чем на юную стервятницу. — Маша?.. Девушка вздрогнула и, как в замедленной съемке, повернула голову в сторону Никиты. Голова ее вдруг неестественно дернулась, а на глазах проступили крупные детские слезы. Никита даже стушевался, он ожидал любой другой реакции. Любой другой, только не этой. — Вы что здесь делаете? — все же спросил он. — Это не то, что вы думаете… Не то… — прошептала Маша. — Да ничего я не думаю. — Не то… Не то… Я не хотела… — вот они и пролились, первые тихие слезы, слегка увядшие слезы, так похожие на все мертвые цветы Мариночкиной комнаты сразу. Они были такими искренними, такими неподдельными, что Никита сразу усовестился. Да что там, он и сам готов был заплакать вместе с Машей. Черт его дернул подняться, дурака… — Будет вам… — Нет… Вы, наверное, думаете, что я… Но это не то… Совсем не то… — Успокойтесь… — Я просто… Не могла удержаться… Не могла. — Успокойтесь. — Не могла, не могла, не могла… Слушать этот отчаянный лепет было так невыносимо, что Никита осторожно присел на корточки перед девушкой и совершенно неосознанно, тыльной стороной ладони, снял пару слезинок с ее лица. — Все в порядке… Все в порядке, девочка… — Да нет… Правда… Никогда себе такого не позволяю… Вы не подумайте… — Я вам верю, — пролепетал Никита, чувствуя себя последней сволочью. — Мне жаль, что она умерла… Очевидно, это относилось к покойной, чьи вещи теперь так и липли к Машиным рукам: развратные узкобедрые платьишка, непристойные юбчонки, провокационные топики. — Всем жаль, — соврал Никита. — Но что же тут поделаешь… — Вы не понимаете… Мне по-настоящему жаль… Если бы я знала, что это произойдет… — То что бы было? — Вы были хорошо с ней знакомы? — Я? Никита на секунду задумался. Достаточно… Достаточно, чтобы чертова соблазнительница Мариночка вызывала в нем стойкий рвотный рефлекс, перемежающийся с подлючей непрошеной эрекцией, и такая фигня случилась с ним как-то во время внепланового кофепития на Пятнадцатой. — Ну… Более-менее… А что? — А вы знаете, кто она? — Жена босса… Кто же еще? — Нет… Вы знаете, кем она была на самом деле? Голос Маши неожиданно поднялся почти до ультразвука, а потом рухнул вниз с такой оглушительной силой, что у Никиты сразу же заломило в затылке. — И кем же она была на самом деле? Любая правда о Мариночке не будет выглядеть чудовищно, кем бы она ни была. — А вы даже не подозревали? — О чем я должен был подозревать? — Но ведь… Ведь она одна из «Таис»… От неожиданности Никита присвистнул: у похотливой Мариночки, оказывается, было не только бурное прошлое (в чем он ни секунды не сомневался), но и в прошлом этом имелся даже статус поп-звезды (что на секунду привело его в замешательство). Если, конечно, принять на веру слова этой экзальтированной девицы. — Одна из «Таис»? — Ну да… Та группа, которая так вам понравилась. Она была одной из «Таис»… Я сразу ее узнала, еще когда меня позвал Алеша… Обслуживать день рождения, — Маша всхлипнула. — Я сразу ее узнала… Вернее, не сразу… она изменилась, конечно… Очень… Столько лет прошло… Но это она — она… — Вы… Вы так переживаете, как будто лично знали ее… — сказал Никита. — Как будто были близкими подругами… И тут же пожалел о сказанном: и без того тонкая, чувствительная к любой интонации, кожа девушки истончилась еще больше, волосы на лбу увлажнились, а на щеки взошли красные пятна. — Нет… Нет, конечно… Просто я когда-то работала у них… На сайте… Недолго, совсем недолго… Письма фанатам и все такое… У них был свой сайт в Интернете… Я и видела их всего лишь один раз. Они были… Они были такие замечательные. — И что же с ними все-таки произошло, такими замечательными?.. Уж наверняка ничего хорошего, если Мариночка сидела в кабаке на третьих ролях, — особо не высовываясь и довольствуясь песнюшками с латиноамериканским акцентом. Уж наверняка ничего хорошего, если даже не стала окучивать мужа с его деньжатами на предмет начала сольной карьеры… А ведь могла бы, могла. Слава никого так просто не отпустит, даже если это забытая слава. И надежда на еще один шанс всегда будет маячить у тебя за спиной… Странно, что Мариночка им не воспользовалась. Это шло вразрез с ее характером и темпераментом, с ее врожденной способностью флиртовать даже с крышкой унитаза… И в этом флирте всегда добиваться своего. Почти всегда… — Это была она, она… И голос… Голос очень похож… — Вы уверены? — Да… Интересное кино. Хотя и выдержанное в жанре дешевой мелодрамы: забытая богом тинейджерская звезда, подвизающаяся в таком же забытом богом ресторанчике. И пригревший ее богатенький Буратино. И испанская cancion [41] на бис, с самым что ни на есть банальным содержанием: никакого вызова, никакого эпатажа. Нет, что-то здесь не так. — Вы уверены? — снова переспросил Никита. — Да… Только у нее почему-то оказалось совсем другое имя… — Другое? — Да… А когда я увидела ее впервые, здесь… Я назвала ее тем, старым… — И она вздрогнула… Наверное, не хотела ничего вспоминать… …Другое имя. Мысль о другом имени Мариночки не давала Никите покоя всю обратную дорогу из Всеволожска. Она была такой навязчивой, что даже заслонила собой все крамольные мысли о краже старинного бестиария. Она болталась в Никитином мозгу на кольце, — так же, как и кассета, которую ему все-таки всучила фанатка-тихушница Маша. Вконец замордованный прошлым покойной Мариночки, он вернулся в офис патрона и прямо с порога, все еще держа в руках сумку с приветом от Всеволожского особняка, брякнул: — Я могу воспользоваться вашим Интернетом? Нонна Багратионовна несколько удивилась такому эксцентрическому желанию личного шофера Корабельникоffа, но влезть в сеть все же разрешила. Полтора часа поисков не принесли сколько-нибудь ощутимых результатов, — несмотря на то что Никита пробил все поисковые системы от «Апорта» до «Яндекса». И все же несколько ссылок обнаружилось: дискография, включавшая в себя всего лишь три диска; небольшая биографическая справка об участницах проекта — Дине Агеевой и Ренате Кибардиной, сейчас им и вправду должно было быть около 24 — 25. Пара интервью весьма скандального содержания, — и все. Если начало проекта еще можно было как-то отследить, то его финал не просматривался вовсе. Он как будто перестал существовать, растворился в воздухе, пошел кругами по воде. Наиболее полную информацию Никита получил на одном из гей-сайтов, в рубрике с весьма сакраментальным названием «НАШИ». Статья была довольно пространной, относилась, скорее всего, ко времени расцвета «Таис» и называлась так же сакраментально: «Любовники в заснеженном саду». Кроме обычного тематического бреда, слащавых панегириков в адрес создателей «Таис» и трусливых проклятий в адрес гомофобов, в статье содержались поражающие своей ценностью сведения: одна из девочек была длинноволосой блондинкой, другая — коротко стриженной брюнеткой, — универсальная, легко входящая в пазы конструкция; обе вызывали неподдельный восторг своей открытой чувственностью (при этом чувственность подросших Лолит сладострастно обсасывалась) и являли собой классический пример удачно раскрученного коммерческого проекта. Кроме того, подметный автор выражал уверенность в том, что «Таис» внесет свою лепту в бескомпромиссную борьбу сексменыпинств за свои права. К этой же статье прилагалась не очень качественная фотография, которая на несколько минут повергла Никиту в ступор. На фотографии — если верить подписи — был изображен сам дуэт вместе с продюсером. Продюсер выглядел откровенным прохиндеем, вооруженным задиристой шкиперской бороденкой. А девочки… Девочки. Да. Если с Мариночки снять шелуху последних семи лет… Если снять… Она вполне могла бы заменить на снимке блондинку. А вот брюнеткой… Брюнеткой могла быть Джанго. Легко. Легко-легко-легко. От этой мысли Никиту бросило в испарину. А потом он почувствовал ярость. Ярость от недостатка информации. Даже сеть, эта помойка, в которой, хорошенько порывшись, можно найти все что угодно, — даже сеть опрокинула его. Но одно ясно — ясно несомненно… Мариночка, кем бы она ни была, и Джанго, кем бы она ни была — связаны. Связаны кольцом, перекочевавшим от Мариночки к Джанго, связаны визитами Джанго: сначала в особняк на Горной, а затем — на кладбище. Ведь Джанго не случайно появилась там в день похорон жены Kopaбeльникoffa, совсем не случайно. Случайным был выбор совсем другой могилы, хотя ей была нужна именно эта — Мариночкина… Но… Не проще ли спросить об этом у самой Джанго? Ничего криминального в этом нет, простое любопытство, — в конце концов, семь лет назад «Таис» был довольно раскрученной группой, даже из интернетных ошметков можно составить цельную картину, даже из них. Конечно, они слегка подгнили эти ошметки, и первозданный рисунок разглядеть почти невозможно, но… Крошки Ло были одним целым, если верить статейке, одним целым полотном — батистовым, атласным, кисейным — невыразимо белым полотном… Невыразимо прекрасным. И Джанго была невыразимо прекрасной. Устрашающе прекрасной. — …Никита, да что с вами, милый мой? — Что? — Никита нехотя оторвался от своих мыслей и посмотрел на Нонну Багратионовну невидящими глазами. — Вы смотрите в монитор двадцать минут… И не мигаете. Я прямо беспокоиться начала… — Простите… Простите… Никита медленно выплывал из мутных канализационных вод истории семилетней давности. Нонна Багратионовна… Зачем-то ему нужна была Нонна Багратионовна… Зачем? А-а.. Бестиарий. Бестиарий, который лежит сейчас под пассажирским сиденьем, завернутый в Мариночкин платок. А Нонна Багратионовна, эта бескорыстная поклонница Филиппа Танского, могла бы пролить свет… Если не на этот конкретно бестиарий, то хотя бы на пергаментнокрылых представителей того лее семейства. Да, именно затем она и была нужна. — А что вы искали в Интернете, Никита? Если не секрет? Вы ведь никогда не пользовались Интернетом… Во всяком случае — на моей памяти… — На вашей — нет, — согласился Никита. — Так что? — Вам что-нибудь говорит название «Дэ бестиис эт аллиис ребус»? Косноязычная интерпретация латыни навела такого шороху в секретарском загоне, что Никита даже завертел головой в поисках традиционного для таких случаев стакана с водой. Лицо Нонны Багратионовны пошло разноцветными пятнами, эдакий карманный Луна-парк, от багрового до фиолетового и обратно; плюс мелькающие рубиновые огоньки карусели, плюс ярко-алые сполохи американских горок. — А вам откуда известно это название, Никита? — выдохнула наконец-то она. — Слышал где-то… — Слышали? Где? — Не припомню… Так что скажете, Нонна Багратионовна? — Э-э… Традиционное название бестиариев… Тринадцатого века, плюс минус десятилетие… К сожалению, их почти не осталось… У нас, во всяком случае… да и в Европе их можно по пальцам пересчитать… Один есть в Нью-Йорке, в частной коллекции… Это я знаю точно… Бесценные экземпляры… — Насколько бесценные? Нонна Багратионовна непонимающе уставилась на Никиту. — Вы о чем? О рыночной стоимости? Никиту вовсе не интересовала рыночная стоимость книги, в гробу он видел ее и вовсе не на рынок с ней собирался, но и разговор с секретаршей поддержать не мешало. — Ну… Хотя бы… — В зависимости от издания… В зависимости от издания цена колеблется от полумиллиона долларов… И выше… — А… верхний предел? — Верхнего предела не существует, молодой человек. В частную коллекцию его можно приобрести и за несколько миллионов… Но, насколько мне известно, ни на Сотбис, ни на Кристи бестиарии в обозримом прошлом не выставлялись… — Ясно… Спасибо за экскурс, Нонна Багратионовна… — А… Почему вы все-таки спросили? — Просто так… Просто так. Секретарша недоверчиво стрельнула в сторону Никиты шрапнелью взглядов — один выразительнее другого. Но шрапнель Нонны была детским лепетом по сравнению с ковровыми бомбардировками мыслей о Джанго, Мариночке… И теперь вот — о бестиарии. В свете Джанго цена бестиария, какой бы она ни была изначально, удваивалась и утраивалась. Бестиарии обязательно зацепит строптивую собачью богиню, обязательно. Ведь он связан с газовым платком Мариночки, а Мариночка была частью давно забытой истории Джанго. Так же, как и Джанго была частью давно забытой истории Мариночки. Возможно, и бестиарии… Хотя не факт… Но им всегда можно воспользоваться как предлогом. Как совершенно беспроигрышным лотом. Почему нет? И его, Никитину, ставку на этот лот перебить будет невозможно.. — Ладно, я поехал, Нонна Багратионовна… Если шеф вернется, скажите, что вещи я привез… — А вы разве его не дождетесь? — Дела… — Хорошо, я передам. А… если вы ему понадобитесь, где вас искать? Где его искать, действительно? Может быть, в доме Джанго, ведь сейчас он отправится именно туда. Именно. От этой мысли у Никиты заухало совой сердце и появилась сладкая тяжесть в паху. И распространяться об этой благословенной тяжести он вовсе не хотел. — Если я ему понадоблюсь… Если… Я на связи, мобильный со мной… Нонна Багратионовна догнала его возле лифта. Никита уже собирался войти в кабину, когда секретарша в несвойственной ей манере решительно ухватила его за полу куртки. — Послушайте, Никита… Мне нужно поговорить с вами… — Нонна Багратионовна… — Может быть, это просто случайное совпадение… Почему вы меня спросили о бестиарии? — Просто… Поинтересовался, — Никите вовсе не хотелось вступать в утомительные прения с секретаршей. — Нет, вы не поняли… Почему вы спросили меня именно об этом бестиарии. Вы ведь никогда не проявляли должного почтения к культуре Средневековья… — Почему же? Мы ведь говорили с вами о Филиппе Танском… И о бестиариях. И не единожды… Разве вы не помните?.. Вот черт, очевидно, память секретарши Кора-бельникоffа страдала самой обычной возрастной дальнозоркостью: форму ступней средневековых поэтов она помнила гораздо лучше, чем утомительно-летние разговоры с Никитой — о гиенах, ворожбе и волшебных камнях во рту. — Да нет, помню, конечно… Но мы говорили абстрактно. А теперь вы спросили о конкретной книге. О конкретной, понимаете? Известной только узкому кругу специалистов и любителей… — Не знал, что о ней известно лишь узкому кругу… Нужно было предупреждать заранее… — Не юродствуйте, молодой человек, — неожиданно рассердилась Нонна. — Вовсе нет… — Вы ведь не только о книге спрашивали… Вас интересовала рыночная стоимость бестиария… Надо же, дерьмо какое! Никиту вовсе не интересовала рыночная стоимость бестиария. Во всяком случае, не больше, чем курс национальной валюты Доминиканской Республики. Но все же он спросил: — А что, в этом есть что-то криминальное? — Нет, но… Дело в том, что в наш отдел редкой книги… В тот самый, где я когда-то работала… Так вот, в него обратились за консультацией. Как раз по вопросу рыночной стоимости «DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS». — Кто обратился? — Откуда же я знаю… Был один-единственный телефонный звонок… — И? — И все. В тот раз абонент пожелал остаться неизвестным. И больше не перезванивал. А теперь вот вы, Никита… — Совпадение, случайное совпадение, Нонна Багратионовна, — Никита ободряюще пожал секретарше запястье. — Извините, мне пора… …Спустя несколько минут Никита уже перетаскивал бестиарий из «мерса» в свою куцую «девятку», стоявшую на открытой парковке quot;Только для а/м концерна «Корабельникоff». А еще через сорок минут (проклятые пробки!) он уже подъезжал к дому Джанго на Пятой Продольной. Это было нарушением правил, но ведь и бестиарий был нарушением правил, еще одним мячом, запущенным в игру. А второй мяч автоматически посылает к черту все правила, только потому, что игроки не знают, что с ним делать… Никита — совсем другое дело, Никита — не игрок. Играть с Джанго — означает обречь себя на проигрыш изначально, так что лучше уж он побудет в стороне, и, если удастся, — выскочит исподтишка на поле, и пользуясь суматохой, подует в выстриженный девичий затылок. И, может быть, ему удастся задать ей вопрос… Вернее, несколько вопросов, сорок минут в пробках ни для кого даром не проходят. Не факт, что Джанго ответит, она умеет не отвечать. Прямо, бескомпромиссно, глядя в глубь зрачков, — не отвечать. Но он их задаст. Обязательно. Больше всего Никита опасался собак, главным из которых был демонический короткошерстный Рико. Если Никита попытается проникнуть в дом Джанго без всякого на то приглашения — ему может крепко не поздоровиться. Хотя Джанго и укротила пса коротким и доверительным «Свои», но рассчитывать на это — себе дороже. У таких своих легко хрустят кости и легко отделяется мясо от этих самых костей, — стоит им только не с должным выражением взглянуть в желтые собачьи глаза. А нужного выражения Никита не знал, он вообще не знал, как вести себя с Джанго и ее песьеголовой джазовой свитой. Всего лишь раз он почувствовал ее — тогда в раскалывающейся от любви ванной. И все. Дальше — тишина. Тишина была и в доме, вернее — в его окрестностях. Не было ни Рико, ни «Форда», который так поразил воображение Никиты в тот, первый раз. Да и калитка оказалась незапертой, — и Никита расценил это как приглашение войти. Никто не остановил его, никто не вышел к нему навстречу, а спустя некоторое время оказалось, что и в самом доме никого нет. Если не считать Дани, которого Никита обнаружил спящим, — в гостиной на кушетке. Некоторое время он рассматривал слегка тронутое всеми возможными пороками лицо саксофониста. И что только такая девушка, как Джанго, нашла в нем? Обыкновенный хлюст, жалкое существо, даже саксофон бессилен придать Дане хоть какой-нибудь значимости. Эти мысли вселили в Никиту уверенность в собственном превосходстве, и он без всякого почтения потряс Даню за плечо: — Эй? Но чертов Даниил даже не собирался просыпаться. Он причмокнул губами и демонстративно повернулся на другой бок, что вовсе не входило в планы Никиты. Он снова принялся трясти спящего, пока тот наконец не открыл глаза. — Здоров! — как можно более приветливо сказал Никита. — Привет, — бойфренд Джанго почему-то не выказал никакого удивления по поводу Никиты. — Курево есть? Никита молча протянул саксофонисту полупустую пачку «Веста» и даже услужливо щелкнул зажигалкой. — Мне нужна Джанго. — Всем нужна Джанго… — нагло просипел хлюст, затягиваясь дармовыми сигаретами. — Но сегодня ты ее точно не увидишь. Или тебе здесь до ночи куковать придется. — Раз придется — значит, буду куковать. — Э-э… Большой вопрос. Кто же тебе это позволит? Здесь — частный дом, так что занимай очередь с утра. Прям за оградой. Глядишь, и увидишь ее. Нашу королеву… — А сегодня? Сегодня… где я могу ее найти? — Где обычно, — легко сдался Даня. — Слушай, если у тебя сигареты есть, то может и косячок за подкладку завалился? Пыхнуть хоцца… Сил нет… А чертова девка… свалила и ничего не оставила… — Так где я могу ее найти? — Под Токсово… — колонулся наконец Даня. — Возле озера… Черт… Как же его… Тупое финское название… Писсала, каккала, пуккала… нах… О! Хепоярви. Там бывшая спортбаза… там ее и найдешь. И передай ей… От меня лично… Что так порядочные люди не поступают. Только теперь Никите стало ясно, почему сонный псевдоархангел так легко сдал свою подружку: очевидно, Джанго не снабдила его тем, чем обычно снабжала, было отчего прийти в такую же заспанную ярость. Сукин сын… И этот сукин сын спит с девушкой, которая так ему нравится, опасной девушкой, безумно притягательной девушкой. С девушкой, которой и мизинца не стоит. Интересно, почему Джанго живет с таким ничтожеством? Или ей нравится экстерьер и этот его саксофон, который так легко становится прохладным и легким?.. Впрочем, думать о сукином сыне не хотелось. Хотелось думать о Джанго. Мысли о ней заняли весь путь до Токсово, куда он приехал уже в сумерках. На то, чтобы найти спортбазу, ушло еще добрых полчаса американских горок по холмистой местности вокруг озера. Наконец Никита нашел то, что искал: база располагалась в метрах ста пятидесяти от воды, к ней прилагался пирс с несколькими лодками и самой настоящей яхтой, площадка для пляжного волейбола и два открытых теннисных корта. Сверху, с узкой, почти гоночной, трассы база казалась необитаемой, но стоило только Никите подъехать ближе, как из сумерек стали проступать целые гроздья иномарок: ни одной машины, классом ниже, чем BMW, Никита так и не нашел. Ай-ай; старая автомобильная классификация: BMW — «Big Money Works» [42]… Далее в классификации следовали SAAB («Sad Attempt at Beauty» [43]) и Volvo («Very Odd Looking Vehicular Object»[44]). Раритетный «Форд» расшифровывался как «Fix or Repair Daily» [45]. Но кто посмеет так нелестно отозваться о пригнанной из 60-х без всякой растаможки машине Джанго? Даже здесь «Форд» смотрелся открытым вызовом плебейскому, вздувшемуся от показной роскоши сообществу тачек. Ничего удивительного, Джанго и была такой — открытым вызовом. Всем и всему. Никита остановил «девятку» чуть поодаль, под купой сосен, а затем вылез из машины и направился к полутемному входу. Здесь-то его и поджидала первая неожиданность: необитаемая дверь спортбазы приоткрылась, и из нее вышел Кора-бельникоff. Kopaбeльникoff, собственной персоной. Очумевший Никита едва успел схорониться за ближайшим к нему «Лэндровером». Вот так номер! Интересно, что здесь, на богом забытой спорт-базе, делает его шеф? Шеф, оказавшийся в одно время и в одном месте с Джанго. Не исключено — что подругой его покойной жены… Дождавшись, пока джип Kopaбeльникoffa отчалит, Никита выбрался из укрытия и направился к двери, из которой несколько минут назад появился его босс. В полутемном вестибюле его встретила мощная фигура охранника. — Чего нужно? — охранник, как и полагается охраннику, был не очень-то вежлив. — Не чего, а кого, — огрызнулся Никита. Все еще не проходящее удивление по поводу шефа придало ему рассеянной смелости. — Кого? — тотчас же согласился с такой постановкой вопроса охранник. — Джанго. Мне нужна Джан… Закончить фразу Никита не успел. А все потому, что он узнал охранника. И это вызвало в нем не меньшее удивление, чем поздний визит сюда Kopaбeльникoffа. Толян — вот кого он никак не ожидал здесь встретить… — Толян? — спросил Никита. — Толян… — видеолюбитель пристально посмотрел на Никиту из-под насупленных бровей. — А что? — Не узнаешь? — Вывеска, в общем, знакомая… — Этим летом, во Всеволожске… Я — Никита. Шофер Корабельникова… — А-а… — Лица Толяна коснулась улыбка узнавания. — Точно. Никита. Теперь узнал. А ты что здесь делаешь? — А ты? — Работаю… У дамы под крылом, — Толян понизил голос. — А что, прошлая работа… — Прошлая работа едва боком не вылезла… Но теперь — ни-ни… Никакого баловства, — Толян благоговейно закатил глаза. — У нее не забалуешь… — Оставил прежние занятия? — Не… Но только в свободное от работы время… После того как меня прошлая хозяйка попалила, царствие ей небесное… Теперь — ни-ни… Тем более с нынешней… — Строга? — Никита подмигнул охраннику. — А-а, — Толян только рукой махнул. — А ты к ней? — Да. Она меня ждет. Назначила… Слушай, а что здесь шеф делает? Они… они знакомы? — Не мое дело, — неожиданно нахмурился Толян. — Да и не твое тоже, я думаю… Меньше знаешь — крепче спишь. Так что лучше по стеночке… От греха… А то еще неизвестно, на кого напорешься… — Ладно… А куда идти-то? По стеночке? — Видишь центральную лестницу? — Толян вытянул прямо перед собой лопатообразную длань. — Поднимаешься по ней на второй этаж, по коридору налево, до конца. Сразу упрешься в дверь. Ясно? — Чего уж не понять, — прогнусил Никита. Широко разрекламированная охранником дверь вела в небольшой коридорчик, стены которого были выкрашены казенной «морской волной»; верхняя их часть была забрана в матовые стекла, легко пропускающие звук. Это был тот самый звук, который Никита смутно ожидал услышать. Звук собачьего боя. Казалось, стены слегка раскачиваются от глухого хрипа и азартных возгласов; казалось, их просто распирает от жаркого напряжения. И, постояв секунду перед еще одной дверью, Никита толкнул ее. И оказался в помещении, отдаленно напоминающем спортзал. Вернее, это и был спортзал, переоборудованный теперь под площадку для собачьих боев. От Никиты ее отделяла теперь живая, потная и возбужденная человеческая масса. Человек девяносто — сто, никак не меньше. В центре зала возвышалась грубо сколоченная арена, больше напоминающая квадратный ящик и крытая брезентом. Размер ее был невелик — что-то около четырех метров или чуть поменьше. По самому центру ямы проходила очерченная белой краской диагональ. Именно по ней сейчас и катался живой клубок, подбадриваемый гулом человеческих голосов. В яме, кроме собак, находилось двое парней с полотенцами через плечо. В другое время это зрелище впечатлило бы Никиту, но сейчас ему явно было не до схватки мохнатого кавказца с ротвейлером. Он искал Джанго и наконец нашел ее — в самом дальнем углу, восхитительно спокойную, восхитительно нейтральную, восхитительно, пугающе красивую. Несколько минут Никита простоял, не в силах отвести взгляда от лица Джанго Происходящее по-настоящему увлекало ее, в нем было нечто большее, чем банальные выкрики зрителей, чем банальные подбадривания и подначивания, чем банальные ставки на тотализаторе. А когда кавказец одолел-таки обрюзгшего, отяжелевшего от боя ротвейлера и на загривке пса показалась кровь, — лицо Джанго потемнело, а рот приоткрылся, Она по-детски была увлечена боем, она желала проигравшему смерти, никак не иначе. И эта детская жестокость, детская преданность крови была так нестерпима, что Никита даже зажмурился. А когда открыл глаза — откровения смерти на лице девушки перестали быть актуальными собак благополучно растащили. Человек средних лет, стоящий у самого края ямы с секундомером в руках, дал отмашку. Похоже, что бой был закончен. Самое время подойти. И Никита подошел. И встал за спиной Джанго. И набрал полные легкие воздуха — только для того, чтобы шепнуть фразу, которую репетировал от самого Питера. Вернее, не фразу — слово. Вернее, не слово — имя. Одно-единственное имя. — Дина. Ничего не произошло. Ровным счетом ничего: позвонки на шее девушки не сдвинулись ни на миллиметр, волосы так и остались безмятежными, она даже не повернула головы — неужели выстрел оказался холостым?. — Как ты меня нашел? — негромко спросила она. И неизвестно, к чему это относилось: к прошлому или к настоящему, к «Дине» или «Джанго». — Твой парень… твой парень сказал мне об этом.. — Да. Я должна была догадаться… на него иногда находят просветления. Но в общем, это к лучшему… — Ты полагаешь? — А ты нет? Неожиданно у Никиты возникло странное ощущение, что они барахтаются в липкой тине подтекстов, что они говорят подстрочником… Всего лишь подстрочником — и хорошо понимают друг друга. — А ты нет? Ты ведь хотел посмотреть собачьи бои? — Хотел. — Ну и как? — Я мало что видел… Но в общем… Ты ведь знала ее. — Кого? — Мариночку. Ты ведь знала ее, правда? Казалось, прошла целая вечность прежде, чем Джанго ответила. — Знала. Это что-то меняет? — Нет. Ничего… — Пойдем отсюда… — все так же не оборачиваясь, она нашла его руку. Пальцы Джанго были холодными… Нет, они были прохладными, такими же прохладными, как и ее чертов cool джаз. — Уже? — удивился Никита. — Смотреть больше не на что. Ты на машине? — Да. — Подождешь меня? — Конечно… Они с Джанго расстались у лестницы: девушка направилась в противоположное крыло комплекса, а Никита спустился вниз, дружелюбно кивнул охраннику и, выйдя на улицу, закурил. Сигарета отдавала травой, почему-то — болотным осотом. Острые узкие стебли — именно так. Джанго пронзила его сердце узкими острыми стеблями, сразу в нескольких местах, и сопротивляться этому было бесполезно. Бесполезно и не нужно. Чтобы ни случилось… Додумать Никита не успел: появилась Джанго. Не одна — с Рико. — Поедем ко мне? — самым будничным голосом спросила она. — А… твой парень? — Он не помешает… На моей машине, если не возражаешь… Рико ненавидит чужие тачки, он тебе ее просто разнесет, в щепы… Рико, почувствовав, что говорят о нем, зевнул, обнажив острые клыки: такой и вправду в щепы разнесет. И не только тачку. — А? — Никита бросил взгляд в сторону «девятки», и Джанго перехватила его. — Не волнуйся, утром я тебя заброшу, здесь с ней ничего не случится. Мы ведь не в Питер поедем… — А куда? — Здесь недалеко, в Сярьгах. У меня небольшой дом, не бог весть что, конечно, но есть камин и вино. Ты не возражаешь? Как он мог возражать? Как?.. …Она сидела на вытертой шкуре перед зажженным камином, сложив ноги по-турецки и зачарованно рассматривала бестиарий. На ее голых плечах играли блики — никогда еще она не была такой прекрасной, никогда. Никита смотрел на нее, втянувшись на кровати и подложив под подбородок оба кулака. Прошлой жизни не существовало — была только эта девушка, подарившая ему такую страсть, от которой до сих пор неистово колотилось сердце. Наконец она оторвалась от книги и взглянула на него глазами, полными слез. — Ты сделал меня счастливой, — сказала наконец она. — Никому это не удавалось… Почти-почти никому… Но ты сделал меня счастливой. — Ты ведь останешься со мной? — осторожно спросил Никита. — Конечно… Только это ты останешься со мной… Не боишься? — Нет. Я люблю тебя… — Я тоже, — рассеянно ответила она. — Зачем ты отдал мне книгу? Я не спрашиваю, где ты ее нашел, но зачем ты мне ее отдал? Никита пожал плечами и улыбнулся: он и сам не знал — зачем. — Это ведь плата за правду, которую ты хочешь услышать? Я права? — Не знаю… Я не думал об этом… Нет… — Думал, — уверенно сказала Джанго. — Ты просто забыл. — Может быть… — Майкл Фрэнке или Дюк Эллингтон? Под какую музыку ты предпочитаешь ее услышать? — Что? — Правду, — мягко напомнила она. — Мне все равно… Пусть будет Фрэнке. Джанго щелкнула пультом музыкального центра, и разлившийся в воздухе мягкий джаз вдруг напомнил Никите об одиноком дурачке с саксофоном, оставшемся в нереальном сейчас Питере. — А твой парень? — бросил Никита со снисходительностью победителя, со снисходительностью самца, выигравшего битву за самку. — Он теперь не более, чем воспоминание… Он с самого начала был не более, чем воспоминанием. Он бесподобно исполняет «Порнокартинки для веселой компашки с музыкой»… Знаешь такую вещь? — Нет. — Жаль. Очень симпатичная… Рико ведь тоже воспоминание… О другой собаке, которую звали так же… так же… — Правда? — широко улыбнулся Никита. — А что бесподобно исполняет он? — Кое-что… Кое-что… Возможно, тебе повезет, и ты это увидишь… — Горю желанием… — Хорошо… Я сейчас приду… Она действительно вернулась в комнату довольно быстро, Никита даже соскучиться не успел. Она вернулась и снова уселась напротив, перекрыв тонким телом часть камина: теперь Никита видел только силуэт, от которого у него сладко сжималось сердце. — Я и правда знала Мариночку… Вот только тогда ее по-другому звали. — Да. Я догадываюсь… — Боюсь, что нет, — он скорее почувствовал, чем увидел ее улыбку. — Поверь, это был не самый лучший человек… не самый… — Я тебе верю… — Когда-то она очень круто меня подставила. Очень. Забрала вещь, которая никогда ей не принадлежала. Никогда. Джанго отпила глоток вина из стоящего на полу бокала и перевернула еще одну страницу. И тихонько присвистнула, и улыбнулась. И взяла в руки какой-то листок. — Черт возьми… Никогда не думала, что увижу ее еще раз… «Мы любим всех, кто нас когда-то любил. Мы любим всех, кто нас когда-то ненавидел. Прощайте и простите нас». Черт возьми… Она не уничтожила его… Не уничтожила. — Что это? — спросил Никита. — Ничего, просто еще одно воспоминание… — Я понимаю… — Нет… Не понимаешь… А она… Это был не самый лучший человек… Хотя поначалу… поначалу она могла взять кого угодно. Голыми руками… Устоять перед ней было невозможно. Ты ведь тоже… Ведь она тебе нравилась? — Нет… Это по-другому называется, — невольно струхнул Никита. — Я знаю, как это называется. Знаю. Твой шеф тоже попался… попался, да? А когда попался — развязаться с этим было невозможно… Вот тогда он и обратился ко мне. — О чем ты? — до Никиты с трудом доходил смысл сказанного Джанго. Вернее, совсем не доходил. — О чем ты? — Я и раньше выполняла поручения деликатного свойства… Не только для Корабельникова, для некоторых других… Достаточно влиятельных людей… Влиятельные люди любят сомнительного свойства развлечения… Собачьи бои они тоже любят… Собаки познакомили меня с людьми, а люди… Людям иногда нужна помощь, даже влиятельным… В решении некоторых проблем… Это было своего рода посредничество… Но он впервые обратился ко мне с личной просьбой, твой шеф. Это не касалось его бизнеса. Это было — личное… — Личное? — Убрать жену. — Что?.. — Убрать жену… Мало того что она наставляла ему рога со своей телохранительницей… Эта грузинка была не единственной в списке… Боюсь, что и ее она просто использовала. Как использовала всех остальных… А для души существовали еще и мальчики по вызову… Мальчики и девочки. Иногда — мальчики и девочки вместе… Не знаю, каким образом Корабельников узнал об этом… Но узнал. И достаточно долго следил за ее похождениями… Насколько мог — долго, насколько у него хватило любви и терпения… а потом к этому подключилась я… Я ведь совсем неплохо ее знала, так мне тогда казалось… Сейчас — не кажется… Она еще запустила лапы в его счета, с головой у нее всегда было хорошо, всегда. А начинала-то ведь с мелочи в чужих сумках, боже мой… Мы… — Джанго неожиданно осеклась. — Впрочем, это совсем неважно, совсем… Она была умна, чертовски, но умела косить под дурочку, если нужно… А что она делала со своим лицом!.. Большой мастер… Я просто восхищалась ею, когда мы познакомились… В Барсе, в дурацкой закусочной… Она была неподражаема… Русская провинциальная девочка, сбежавшая из борделя, без документов и денег, сколько было таких случаев, сколько было таких девочек… Вернуться на Родину было невозможно, она жила тем, что тибрила кошельки у туристов и иногда пела в Готическом квартале — в минуты просветления… Когда она рассказывала мне о своем чертовом борделе и о том, что с ней произошло, — я рыдала вместе с ней… Я рыдала… Представь… И… Я любила ее… — Джанго сглотнула и покачала головой. — Я готова была отдать ей все… Но она взяла вещь, которая никогда ей не принадлежала. Никогда. За это стоило возненавидеть. И я возненавидела… Так что тут наши с Корабельниковым интересы совпали. И я могла бы пристегнуть к этому делу кого-нибудь из своих парней… Но лучше меня никто бы не смог этого сделать… Никто… Слова Джанго все еще не доходили до Никиты. Они плавали в плотном воздухе комнаты, потрескивали в камине, обнимали голые плечи Джанго, но все еще не доходили до Никиты. — Это сделала я, Никита… Это сделала я. — Что? Что сделала? — Это я убрала ее… всего-то и понадобилось, что ключ от квартиры… Его отдал мне твой шеф… Не знаю, чего это ему стоило. Не знаю и знать не хочу. Ему тоже было все равно, к какой схеме я прибегну, ему нужно было, чтобы эта его молодая жена перестала существовать… — И ты придумала схему? — Я часто придумываю схемы, я люблю быть другими в этих схемах… Отсутствие света в комнате и светлый парик — вот и все, что понадобилось для расслабившейся телохранительницы… Справиться с ней оказалось легче, чем я думала… Знание повадок, хорошая реакция… Все остальное было нетрудно… Нетрудно сыграть себя саму… Совсем нетрудно, Никита. Джанго поднялась с пола и подошла к кровати. Присела на ее краешек и коснулась пальцами подбородка замерзшего Никиты. А Никита… Никита не мог отвести взгляда от лица Джанго. Что-то неуловимо изменилось в нем. И это «неуловимо» вдруг сделало ее совсем другим человеком. Совсем. И лишь спустя секунду он понял, что именно изменилось. Глаза. Они больше не были золотисто-карими. Они были светлыми… светло-серыми, с подтаявшей синевой. — Ты ошибся, Никита, — ласково сказала Джанго. — Из нас двоих ты поставил не на ту… не на ту… Я не Динка, я Рысенок… — Рысенок?.. — Ну да… Именно так называл меня Ленчик… Рысенок, Рената… Не так-то много удалось тебе выудить о прошлом? О моем… О нашем… Никита молчал. — Я ведь не хочу его вспоминать… И все равно вспоминаю… Каждый день… когда смотрюсь в зеркало и вставляю эти чертовы контактные линзы… — Но зачем? Зачем? — Другая жизнь показалась мне более перспективной, Никита… Более страстной… и я присвоила ее себе. Вот и все. Вот и все… Тебе не стоит знать большего, не стоит… А бестиарий… Ты и вправду сделал меня счастливой, малыш… Я хотела получить бестиарий от нее… Это ведь она украла его у меня… Та, которую и ты, и твой шеф называли Мариночкой. Я знала ее настоящее имя, но теперь сомневаюсь… Было ли оно настоящим… Если и было — то я благополучно забыла его… Когда она смылась вместе с «DE BESTIIS ЕТ ALIIS REBUS» и кредитками… После месяца страстной испанской любви с тигровыми орхидеями в изголовье… Тебе нравятся тигровые орхидеи? — Что? — не понял Никита. — Мне — очень… Я послала ей их в день рождения, не удержалась, но даже это ее не взволновало… Глупая самоуверенность, она всегда была самоуверенной… Как самоуверенно она тогда смылась… С паспортом, который я сделала для нее. Она ждала этот хренов паспорт, мне нужно было сообразить это сразу… Я не искала ее, я знала ее повадки… На нее можно было наткнуться лишь случайно… Вот я и наткнулась, спустя семь лет… Я не получила книгу от нее, но получила от тебя… Я не спрашиваю, как ты нашел ее… Скорее всего — случайно, на такие вещи тоже можно наткнуться лишь случайно. Спасибо… Спасибо… Мне жаль, ты столько сделал для меня… Но… Я не хочу неприятностей… ты слишком хорош… А от слишком хороших всегда одни неприятности… Наверное, тебе не нужно было сегодня приезжать ко мне… История забылась бы, и, может, тогда… Нет… Все равно бы у нас ничего не получилось… Ты ведь не играешь на саксофоне… — Нет… — задушенным голосом сказал Никита. Он не мог отвести взгляда от глаз Джанго. Почему, почему она вдруг показалась ему безумной. — И твой шеф… Вряд ли ему понравились бы эти мои откровения… Но, черт… Я бы и не рассказала никогда… Бестиарий… Бестиарий развязал мне язык… — она нагнулась и поцеловала окаменевшего Никиту в уголок рта. — Это простительно… Мы столько лет не виделись… Столько… Что я успела прожить другую жизнь. А тебе просто не повезло… Просто не повезло, Никита… Джанго поднялась с кровати и тихонько свистнула. И Никита уже знал, что означает этот свист. Рико. Живой бойцовый пес, совсем не воспоминание. Нагнувшись к собаке, девушка что-то прошептала ей на ухо… Чертова латынь, ну да, это была чертова латынь, потроха чертова бестиария. Холодноватая прямая спина Джанго мелькнула в черном провале двери, и дверь захлопнулась. И Никита остался наедине с ощетинившимся и притихшим Рико. Но он больше не боялся пса — странное дело, не боялся… Быть может, потому, что в глазах собаки стояло дно озера. Того самого, в котором утонул Никита-младший… И еще… То, что не увидела Джанго. То, что он сам увидел лишь в пробке на Светлановском проспекте, когда руки его сами потянулись к бестиарию. Когда книга вдруг раскрылась на миниатюре «Canis» — четыре собаки, одна из которых смахивала на Рико. Но он понял это чуть позже. Чуть позже, когда к нему вернулась способность соображать. И собак он увидел чуть позже, а сначала была фотография. Совсем не та, которая болталась в Интернете. Но один персонаж из интернетовского снимка перекочевал и сюда, не забыв прихватить шкиперскую бороденку. Продюсер Леонид Павловский, Никита хорошо запомнил это имя. И надпись на обороте фотографии: «8 августа. Мы в гостях у Ангела». Ангелом, очевидно, был молодой красавчик-испанец. А «мы», очевидно, относилось к продюсеру и… Инге. Инга. Когда Никита увидел фотографию, он не поверил своим глазам. Но это и вправду была Инга. Его жена, когда-то бывшая женой другого человека. О котором предпочитала никогда не вспоминать. Как предпочитала не вспоминать о своей прошлой жизни. А он никогда и не расспрашивал о ней, идиот… Инга, Инга… Смотреть на «мы» было нестерпимо, пробка все не рассасывалась, — так что он уткнулся в «Canis», вернее, в малопонятную латынь — quot;Quocienscumque peccator……. Он хватался за эти слова как за соломинку, он повторял их, как школьник повторяет таблицу умножения, только чтобы не думать о фотографии и о странном повороте судьбы, которая спустя столько лет, завязала в причудливый узел его и Джанго. В любом случае — они должны были встретиться, должны. Вот только Никита не предполагал, что встреча их закончится вот так, безжалостными глазами бойцовой собаки. Нет, Никите не было страшно, впервые — не было. Немного грустно, — да. Но не страшно. — Ну что, — он посмотрел в собачьи глаза, — Жрать меня будешь?.. Чертова тварь… Quocienscumque peccator… Никита сказал это негромко, совсем негромко. Но пес… Пес, изготовившийся было к прыжку, вдруг отступил, втянул клыки в пасть и улегся на пол. — Эй? — тихонько позвал Никита. — Передумал? Ну… раз ты передумал… Будем ждать хозяйку, Рико… Времени у нас навалом… Подождем… |
||
|