"Смерть на кончике хвоста" - читать интересную книгу автора (Платова Виктория)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

6 февраля

Леля

…Двухдневная поездка за город с подледным ловом, самогоном и баней по-черному — единственная радость холостяков, вдовцов и алиментщиков — накрылась медным тазом.

Леля понял это, еще не сняв телефонную трубку. Сейчас он протянет руку к обмотанному изолентой аппарату, и дежурный оперативник сообщит ему об очередном трупе. И нужно будет тащиться на место преступления и несколько часов кряду заниматься рутинной работой, заглядывать под мертвые веки, шуршать уликами (если они найдутся в первом рассмотрении) и вылавливать одиноких свидетелей (если их в первом приближении не оказалось).

Интуиция его еще ни разу не подводила: она имела совершенно определенную направленность и казалась самому Леле почти мистической. Его интуиция собирала толпы почитателей со всего управления, которые заключали пари и делали ставки. Правда, в последнее время страсти несколько поутихли — и все потому, что призовая лошадь Леонид (Леля) ни разу не подвел, он всегда приходил первым. И к нему потеряли интерес — как теряют интерес к вечным победителям и вечным аутсайдерам. Ничего не поделаешь, люди обожают интригу, только она способна заставить вибрировать ноздри. А в случае с Лелиной интуицией никакой интриги не было: еще не снимая трубки, после первого звонка, он легко определял — убийство ли это, самоубийство или трагическое стечение обстоятельств. После второго звонка — пол и приблизительный возраст жертвы. Ну а если удавалось дотерпеть до третьего, то Леля совершенно точно мог сказать, как погиб человек: пуля, ножевое ранение, удушение дамскими колготками или удар тупым предметом в область второго шейного позвонка.

На этом феерическое действие знаменитой Лелиной интуиции заканчивалось, и он выезжал на место уже в качестве самого заурядного сотрудника управления.

…Вот и сейчас, тупо глядя на телефон, Леля сразу же определил:

1. Умышленное убийство.

2. Мужчина после сорока.

3. Проникающее ранение в область глазного яблока со смертельным исходом.

Так оно и оказалось. Дежурный сообщил ему, что в районе улицы Долгоозерной задержана иномарка. В багажнике обнаружен труп мужчины, а за рулем — двое преступников, пытавшихся уйти от преследования. Следственная группа уже работает, и старшему следователю Леониду Леле надлежит выехать на место преступления. Машина за старшим следователем Леонидом Лелей уже послана.

Машина пришла через семь минут. Что ж, прощай, баня по-черному и нахрапистый первач. Здравствуй, труп, будь ты неладен!..

Загрузившись в ведомственный «козел» и вяло поздоровавшись с водителем, Леля прикрыл глаза и принялся размышлять о своей горестной судьбе..

Фамилия.

Все дело в фамилии, которой наградили его давно преставившиеся предки. Ничего хуже этой издевательской, кокетливой, гермафродитической фамилии для здорового тридцатипятилетнего мужика и придумать невозможно. Робкая и нежная с виду, она скрутила судьбу Ленчика в бараний рог, она диктовала ему условия и стояла за каждым из его поступков. А поступки совершать приходилось, иначе навсегда перейдешь в разряд латентных педерастов-неудачников.

Леля. Интересно, кого из прародителей нарекли таким имечком? Или во главе их рода стояла бой-баба с пудовыми грудями?

Так или иначе, но вопреки женственной фамилии Ленчик в юношеские годы получил мастера спорта по самбо и первый разряд по стендовой стрельбе. Самбо особенно пригодилось ему в армии, где чертова, но вполне официальная «Леля» воспринималась как надругательство над здравым смыслом. Весь первый год Ленчик простоял в карауле у собственной задницы. Он сурово сообщал «дедам», что в случае посягательств не опустится даже до предупредительного выстрела.

Фамилия же сделала его законопослушным гражданином, хотя Ленчик еще в возрасте семи лет тягал рогалики из ближайшей булочной. Но в дальнейшем путь в преступную среду оказался перекрыт наглухо. Для того чтобы представить место «Лели» в тюремной камере, не нужно было обладать богатым воображением.

Из соображений безопасности Леонид Леля пошел еще дальше: он поступил на юридический и благополучно закончил его. С красным дипломом. Чтобы сейчас, прокантовавщись в органах почти десять лет и дожив до тридцати пяти, трястись в «козле», спешащем на свидание с очередным жмуриком.

Впрочем, жмурик оказался далеко не очередным.

Леля понял это сразу, как только оказался на месте. Новехонький «Ниссан-Премьера» был со всех сторон зажат машинами гаишников. Здесь же, всего лишь в нескольких метрах, стоял «рафик» их управления, а прикомандированный к Леле оперативник Саня Гусалов вместе с экспертом Курбским колдовали над раскрытым багажником иномарки. Леля мимоходом кивнул Сане, сунул руку эксперту и заглянул в темное чрево.

На самом дне багажника лежало скрюченное тело мужчины лет сорока пяти — телефонное наитие и здесь не подвело его. Из одежды на мужчине были только брюки и носки. Половина черепа с воронкой на месте правого глаза была залита почерневшей, спекшейся кровью.

— Что скажешь? — поинтересовался Леля у эксперта.

— Что тут говорить? Вскрытие покажет. Убит явно в другом месте и перенесен в багажник много позже.

— Ну, тут и ребенок сообразит, — разочарованно прогундосил Леля.

— Выбит глаз, но выходного отверстия нет. Пуля все еще в голове, — попытался реабилитироваться Курбский. — Смерть наступила мгновенно.

— Это хорошо.

Из всех возможных видов смертей Леля предпочитал именно этот, идущий под грифом «наступила мгновенно». Это означало, что жертва не мучилась.

— Документов, естественно, никаких.

— Только на машину, — включился в разговор Саня Гусалов.

— Отлично, — Леля даже не ожидал такой удачи. — И кто хозяин? Установили?

— Ты огорчишься.

— Неужели?

— По документам «Ниссан» принадлежит Радзивиллу Герману Юлиановичу. Тело тоже принадлежит ему. Прошу любить и жаловать, — Гусалов растянул губы в добродушной улыбке. — Так что нас ждут черные дни.

— Значит, Радзивилл… — Леля пожевал губами и снова — теперь уже надолго — сунул голову в багажник. — Тот самый?

— Тот самый, — с готовностью подтвердил Курбский.

— Вот он какой, Радзивилл. Плакали наши денежки, а?

— Ты у меня спрашиваешь или у него? — схохмил обладатель самого черного в управлении юмора Саня Гусалов.

— В любом случае он нам теперь ничего не скажет.

И Леля с жадным, почти мальчишеским любопытством оглядел мощный торс покойника. Это тело готовилось жить долго. Сразу было видно, что Радзивилл следил за собой и изгонял малейший намек на жир, как изгоняют торгующих из храма.

— Качался, как думаешь? — спросил Леля у Гусалова.

— Ну, то, что тренажерные залы посещал, — как два пальца об асфальт. А что касается всего остального, как говорит наш уважаемый эксперт, вскрытие покажет…

Но и без вскрытия Леля уже знал, что ему подсунули дрянное, тухлое и катастрофически бесперспективное дело. И с минуты на минуту на Долгоозерной высадится десант нахальных телевизионщиков. Они, как мухи, обсядут несчастную тушку Радзивилла, несчастного Лелю, несчастного Саню Гусалова, несчастных сотрудников ГИБДД и несчастный новехонький «Ниссан». Самыми счастливыми в этой ситуации выглядели два задержанных преступника, скрытые от посторонних глаз в «рафике». Что и говорить, не каждый день в городе убивают таких людей.

Герман Радзивилл был управляющим одним из самых влиятельных в городе коммерческих банков — «Ирбис». Статус коммерческого не мешал «Ирбису» прокачивать бюджетные деньги и иметь договоренности о финансировании нескольких крупных проектов. Умница Радзивилл был удачливым финансистом и поставил дело с размахом. Поговаривали даже, что он сам, через подставных людей и подставные структуры, играет на бирже и время от времени легонько потряхивает рынок — только для того, чтобы не дать крови застояться. А кишкам — не вывалиться. И ФСБ, и милиция, и налоговики ходили вокруг «Ирбиса» кругами, но Радзивилл только посмеивался над тщетой их усилий. Его последним и весьма неожиданным ходом было заключение договора с правоохранительными органами о страховании оперативников и сотрудников прокуратуры. Инициатором этого дивного начинания выступил сам Радзивилл, и под крылом «Ирбиса» тотчас же возникла маленькая, но с большим будущим страховая компания.

И вот теперь задубевший банкир Герман Радзивилл, скрючившись, лежит перед ним, Леонидом Лелей. И никакой страховки старшему следователю Леле не видать, даже если сейчас на него упадет метеорит, а на весь оперативный состав — тьма египетская.

— Тухляк, — еще раз произнес Леля.

— Да ладно тебе… — Саня понизил голос и сочувственно похлопал коллегу по плечу. — Обыкновенная за-казуха — и концы в воду… Ну, намылят тебе холку… Так только, для профилактики, ведь все всё понимают. Это же не инвалида за бутылку порешить… Банкир. Властитель денег, дум и сердец…

Леля еще раз взглянул на простреленную голову Радзивилла и цокнул языком.

— Обыкновенная заказуха, ты хочешь сказать? Тогда почему он в багажнике?

— Не знаю. Может, исполнители были большими оригиналами… Импровизировали на ходу. Ты у них сам спроси…

— Ладно, пойду разберусь… с большими оригиналами.

…Большие оригиналы оказались затравленными молодыми людьми, находившимися к тому же в полуобморочном состоянии. Андрей Маклак и Вениамин Рябоконь, если верить их зачуханным паспортам. Оба уроженцы Ленинграда, двадцати одного и двадцати трех лет. Кроме того, от Маклака и Рябоконя за версту тянуло водочным перегаром, чего душа старшего следователя Лели, лишенная какой бы то ни было самогонной перспективы, снести не могла.

— Ну что, пацаны, — задушевно начал он, — вляпались вы по самые помидоры.

Маклак судорожно дернул кадыком, а Рябоконь заплакал. Час от часу не легче.

— Хоть знаете, кого замочили?..

Из последующего блеяния задержанных Леля выяснил, что молодые люди просто захотели покататься и положили глаз на припаркованный к одному из офисов на улице Савушкина «Ниссан». К их удивлению, машина оказалось открытой, чем они немедленно и воспользовались. Новоявленным угонщикам удалось проехать всего лишь несколько кварталов — до ближайшего патрульного автомобиля ГИБДД. На просьбу остановиться ни Маклак, ни Рябоконь не отреагировали, началось преследование, которое благополучно закончилось в конце Долгоозерной.

Всю эту скорбную историю, трясясь и запинаясь, рассказал Маклак. Рябоконь же икал и норовил завалиться на плечо приятеля.

Рассеянно бродя по бледным как полотно лицам угонщиков, Леля повторял про себя на все лады: тухляк, тухляк, тухляк.

Ясно, что эта шпана никакого отношения к трупу не имеет и что пьянчуги-недоумки, сами того не подозревая, выступили в роли служебно-разыскных собак. Если бы они не влезли в салон «Ниссана», то еще неизвестно, сколько времени Радзивилл мерз бы в багажнике.

— Ну, а теперь поговорим непосредственно о потерпевшем.

— О ком? — в отличие от деморализованного приятеля Маклак выказывал похвальное стремление сотрудничать со следствием.

— О трупе. Когда, как, чем и за что. Рябоконя вырвало.

— Н-да… — задумчиво произнес Леля. — А ты как думал, приятель? Любишь кататься — люби и саночки возить.

— Мы не знали… Мы просто машину взяли… Поездить, — забубнил Маклак.

— И именно ту машину, в багажнике которой лежал труп. Удивительное совпадение. Там что, других машин не было?

— Были…

— Ну и?.

— Вы понимаете… Она не была на сигнализации.

— Что ты говоришь!

— Ну да. Датчики не горели. А если датчики не горят — значит, сигнализация отключена… Мы подергали, а тачка вообще оказалась открытой.

— И ключи зажигания торчали в замке, — радостно поддержал Маклака Леля.

— Нет. Ключей не было…

— Где именно вы нашли машину?

— Точно не знаю… Но могу показать.

— Успеешь.

— Мы хотели прокатиться…

— Вот сейчас и прокатитесь. На полную катушку. Лет этак на пятнадцать. Я вам обещаю, парни.

Леля не стал дожидаться, пока впечатлительный Рябоконь загадит очередной порцией рвотной массы его штаны. Поднявшись и подмигнув на прощание угонщикам, он вышел из «рафика».

Тело Радзивилла уже увезли, а на месте происшествия работали три съемочные группы. Встречаться с телевизионными гиенами Леле не хотелось, и он укрылся под сенью «козла». Через минуту к нему присоединился Саня Гусалов.

— Ну как? — спросил он.

— Никак. Думаю, ребятки ни при чем, но это дела не меняет. Жену вызвали?

— Жена за городом. Утверждает, что муж еще четвертого числа улетел во Францию.

— Она что, провожала его и махала платком на эстакаде?

— Нет… Он сам сказал ей, что улетает. Утренним рейсом. Позвонил третьего, сказал, что много работы, потому переночует в городской квартире. А с утра — на самолет.

— Н-да, на самолет…

А вместо самолета оказался в собственном багажнике. Да еще в таком непристойном виде.

— И зачем он летел в Париж? — спросил Леля. «Лететь в Париж», до чего же пижонски звучит, хуже не придумаешь. — Что там у него? Деловые встречи?

— Скорее частный визит. Если бы это были переговоры, сюда бы давно сообщили, что босс не прилетел. И потом, на переговоры с голой грудью, в носках и брюках не пускают. По протоколу, — Гусалов дернул кадыком в сторону злополучного багажника, улыбнулся и показал Леле редкие, широко посаженные зубы.

— Умник! — одернул Гусалова следователь. — Юморист. Ладно, поехали в управление. Еще неизвестно, что это за птичка такая — Радзивилл…

6 февраля — 7 февраля

Наталья

Не будь харыпкой.

Не будь харыпкой, купи себе пеньюар и приобщись к цивилизации, в конце концов. Сходи в Большой зал филармонии на вечер фортепианной музыки. Сходи в Русский музей на Брюллова. Сходи в «Макдоналдс» на двойной чизбургер — только не будь харыпкой.

«Харыпка» — его неубиенная карта.

Ударение на втором слоге, среднеазиатский хвост. Этот хвост волочился за ним из прошлой жизни, из вдрызг разругавшегося с метрополией Ташкента, с его урюком, Алайским базаром и дынями в декабре. А какой пленительный был мальчик — Джавахир, Джава, Джавуся… Одна-единственная ночь в «Красной стреле» — и он поселился в ее комнате на Петроградке. Его друзья, невесть как оказавшиеся в Питере (узбекский оплот сопротивления вероломному Западу, пятая колонна имени героини труда Мамлакат Наханговой), жили у них месяцами, меланхолично покуривали травку и называли ее «Наташа-хом». Так, форсируя окончания, обращаются к старшим по возрасту женщинам.

Очень почтительно.

Джава был младше ее на семь лет и тоже курил траву. И читал Бродского. Он и начал с Бродского: тогда, в «Красной стреле», перед тем, как отыметь ее на хрустящих простынях спального вагона. И произошло то, чего не могло не произойти, — она влюбилась. В его узкие губы — цвета подгнившей сливы. В его миндалевидные глаза — цвета подгнившей сливы. В его волосы — цвета подгнившей сливы. Она влюбилась, потому что ничего другого ей не оставалось: двадцать семь лет, неудачная работа, неудачное замужество и совсем уж неудачный аборт, который не дает о себе забыть до сих пор. С другой стороны — экономия на противозачаточных таблетках и презервативах. А при Джавином вулканическом темпераменте и ее фиксированном окладе сотрудницы туристического агентства они просто вылетели бы в трубу.

…Чтобы укротить их склочную коммуналку, Джаве хватило нескольких дней. Бедусенки (пять человек, включая малолетнего Андрюшу, звонить три раза) выбросили белый флаг после того, как Джава показал им устрашающего вида узбекский тесак. И пригрозил устроить резню похлеще армянской. Семью Бувакиных, тихих любителей народной музыки, он сразил наповал игрой на дутаре и подарочной тюбетейкой («Привет из Бухары»). Оставалась старуха Ядвига Брониславовна, баба Ядя, та еще змея. Змея прочно законсервировалась на семидесяти пяти, курила «Беломор» с 1942 года. В красном углу ее комнаты висел портрет генпрокурора Вышинского. На второй день пребывания Джавы в коммуналке она вызвала участкового. Но хитрый Джава поладил и с участковым — тот оказался лимитчиком из Казани и плюс ко всему правоверным мусульманином. Таким же правоверным, как и Джавахир Шарипов, ташкентский отщепенец, гнилая ветвь благородного сливового дерева.

Его выгнали с третьего курса Щуки за курение анаши и слишком уж надменный талант. А он был талантлив, чертовски талантлив, — Наталья знала в этом толк. В свое время она сама закончила театральный. Правда, факультет был экономическим, но это не помешало ей совершенно объективно оценить способности смуглого любовничка; скорее наоборот — помогло. Чего стоил один только пассаж из Бродского насчет вечного успокоения на Васильевском острове!.. Далекий от дождей и наводнений узбек подавал его так проникновенно, что у Натальи по спине бежали мурашки. И вопрос о том, почему после блистательной Москвы Джава махнул в обветшавший Питер, отпадал сам собой.

Впервые в жизни она решила воспользоваться несколькими куцыми институтскими связями и впихнуть Джаву хоть в какой-нибудь театр. Прослушивания проходили «на ура», и Джавахира брали везде — на испытательный срок, который он так ни разу и не выдержал. Никто из знакомых режиссеров, даже по-дружески, даже за поллитрой коньяка, не объяснил ей — почему. Некоторое время Наталья грешила на слишком уж специфическую Джавину внешность. Истина открылась неожиданно: Саня Гордон, ее приятель с параллельного курса, адепт Ионеско, дешевой водки и голых дамских коленок, — последний, кто не взял актера Шарипова на работу, — проворковал ей по телефону:

— Не пойдет.

— Почему? — вопрос прозвучал буднично: за полгода Наталья уже научилась достойно принимать отказы.

— Слишком уж хорош.

— В смысле?

— Разваливает весь ансамбль. Тянет одеяло на себя. Рядом с ним мои ребята выглядят просто профнепригодными. А уволить всю труппу за профнепригодность невозможно. Все — живые люди, всем нужно детей кормить.

— И что же ему делать? — глупо спросила она.

— Пусть едет в Голливуд.

— Саня, ты же понимаешь, это несерьезно.

— Ну, не знаю… Организуй ему антрепризу, пусть работает один. Будет зарабатывать большие бабки.

— Спасибо за совет.

— Кстати, Натуля… Ты не одолжишь мне пару сотен до получки?

— Организуй антрепризу. Будешь зарабатывать большие бабки…

Наталья повесила трубку и вернулась в комнату. Вот он, мой любимец, мое домашнее животное, моя голая египетская кошка с безволосым, похожим на пятку, подбородком. Как всегда, лежит на диване и читает своего обожаемого Бродского.

— Ну что? — Джава даже не оторвал глаза от страницы.

— Саня говорит, что ты очень талантлив.

— Тогда пусть даст мне роль Калигулы.

Она присела на краешек дивана и коснулась его волос. Семь лет разницы — есть от чего сжаться сердцу. В свои двадцать Джава еще совсем мальчишка, того и гляди найдет где-нибудь автомобильную камеру и отправится плавать по арыкам. А она — она уже взрослая женщина. Пора покупать крем от морщин. Интересно, сколько еще продлится их связь?..

— Он не даст тебе роль Калигулы.

— Я знал, что твой Саня — харып. И театры у вас харыпские, — лениво и без всякой злости протянул Джава.

«Харып» — было его любимым словечком. Узбекский эквивалент жлоба. Но «харып» — это нечто большее, чем просто жлоб. Жлоб в квадрате, жлоб в кубе; жлоб, который наливает ирландский ликер в граненые стаканы, моется только в бане и только в честь праздника взятия Бастилии… И никогда по достоинству не оценит его, Джавин, талант. Потолок харыпа — рок-опера «Иисус Христос — суперзвезда» и псевдосексуальные опусы Романа Виктюка.

— Езжай в Голливуд, — устало сказала Наталья.

— Ты думаешь?

— Это Саня так думает. А я просто передаю его пожелания — режиссерские и человеческие.

— В Голливуде тоже харыпы, — Джава снова уткнулся в книгу. — Только свои, американские.

Наталья вздохнула, поднялась с дивана и направилась к выходу.

— Ты куда? — спросил Джава.

— Дежурить. У меня еще кухня, туалет и ванная.

— А-а…

И все, никаких телодвижений. По графику, вывешенному в общей кухне, они дежурили две недели: это соответствовало количеству человек, проживающих в комнате. Джава этот установленный десятилетиями порядок игнорировал напрочь. В гробу он видел чистку чугунной ванны и раковин, заплеванных зубной пастой. Быт совсем не приставал к нему, он каплями отскакивал от Джавиного худого, безволосого, совершенного тела. Джава казался персонажем элитарного западноевропейского кино, в котором герои пользуются туалетной бумагой только для того, чтобы стереть со щеки губную помаду героинь.

— Может быть, ты поможешь мне? — неожиданно для себя спросила Наталья.

Джава поднял на нее ленивые азиатские глаза.

— Что?

— Может быть, ты поможешь мне? Сколько можно валяться на диване?

Она произнесла это впервые за год их совместной жизни, И это был бунт. Бунт на женской половине дома. Отказ от безропотной стирки носков и ночного переписывания от руки всех Джавиных ролей из всех пьес. И двойного наряда на помывку коммунального сортира.

— Знаешь что, Джава, — с неведомым доселе наслаждением произнесла она, — сам ты харып. Чесночный узбекский харып.

Это была чистая правда. Джава обожал чеснок. Чеснок являлся его альтер эго, его доминантой, приправой к выученным и невыученным ролям, приправой к Бродскому, приправой к сексу. Даже на дне флакона «Хьюго Босс», любимого Джавиного парфюма, Наталье иногда мерещились чесночные головки…

— Дура, — просто сказал Джава.

— Харыпка, — поправила его Наталья и отправилась драить полы и унитаз.

…Когда спустя час она вернулась в комнату, Джавы уже не было. Ее бунт оказался жестоко подавленным, вероломный узбек резал по живому. Он ничего не сказал ей, он просто ушел, захватив с собой все свои вещи. Даже мокрые носки с батареи — последнее жертвоприношение влюбленной женщины. Вот только Бродский остался лежать на диване — открытый на странице сто девятнадцать: «Бобо мертва, но шапки не долой. Чем объяснить, что утешаться нечем…»

Наталья не стала читать стихотворение до конца. Бобо мертва. Ничего не попишешь.

Через два часа после «смерти Бобо» и одиночества, сжирающего ее изнутри, она решилась позвонить Нинон.

Нинон, ее старая институтская подруга с театроведческого, продвинутая интеллектуалка и гуру по совместительству, работала в редакции попсового журнала для нимфеток «Рussy cat». Нинон вела рубрику «Все, что вы хотели знать о сексе, но боялись спросить» и терпеливо вколачивала в безмозглые тинейджерские головки основы петтинга, сведения о противозачаточных средствах и выборочные позы из «Камасутры».

Услышав на другом конце провода голос Нинон, Наталья наконец-то расплакалась.

— Слава богу, — проворковала Нинон. — Твой кекс тебя бросил.

«Кексами» на сленге «Рussy cat» именовались молодые люди. И все эти молодые люди в интерпретации Нинон только и мечтали о том, чтобы обвести вокруг пальца несчастных нимфеток.

— Я умоляю тебя… Оставь жаргон для своей макулатуры.

— Ладно, прости. Только не вздумай сделать какую-нибудь глупость.

— Какую?

— Ну, мало ли… Пойдешь и нажрешься спичек. Или вылакаешь бутылку ацетона.

— Ты думаешь?..

— Ничего я не думаю. Вот что. Я к тебе сейчас приеду. Только скажи, что взять: водку или коньяк?

— Бренди. «Слънчев бряг». — Наталья улыбнулась: верная Нинон как в воду глядела. И в этой воде с самого начала просматривались контуры их с Джавой неизбежного расставания.

…Нинон нарисовалась спустя сорок минут. Завидная оперативность, если учесть, что жила она у черта на рогах, в Веселом поселке. Нинон возненавидела Джаву, едва лишь тот осел в Натальиной комнатенке с видом на глухую стену соседнего дома. Она ненавидела его верно и преданно, она проела Наталье плешь этой ненавистью, она живописала апокалиптические картины Джавиного вероломства и предательства.

Накаркала. Теперь Бобо действительно мертва.

Наталья отправилась в только что вымытую «Пемолюксом» ванную, пустила горячую воду и взяла в руки бритвенный станок. Полоснуть бы по запястьям, которые еще сегодня утром сжимал Джава…. Полоснуть бы, да много чести. Оставим такие штучки для менопаузы, как говаривают в американских интеллектуальных комедиях. Вздохнув, Наталья подбрила подмышки, выдраила зубы пастой для курильщиков и вернулась в комнату как раз к приходу Нинон.

— Привет освобожденной женщине Востока, — с порога брякнула Нинон и, распахнув роскошную песцовую шубу, показала Наталье две бутылки «Слънчев бряга», покоящиеся у нее на груди. — Завтра сходим в церковь и поставим свечи.

— Зачем? — удивилась Наталья.

— Не зачем, а за что. За твое счастливое избавление от среднеазиатского тирана. Это надо обмыть, девочка моя!

Весь остаток вечера, под отдающий техническим спиртом суррогат и квашеную капусту, Нинон терпеливо втолковывала подруге все преимущества ее нынешнего положения.

— Во-первых, этот кекс не довел бы тебя до добра. Приучил бы к дури, а потом и к героину, а потом и к ЛСД. Посадил бы на иглу.

— Не говори глупостей, Нинон. Я же не подписчица твоего журнала… И вообще — у тебя больное воображение.

— Почему же глупостей? Целый год жрал и пил за твой счет, валялся на диване и книжонки почитывал. Сопляк. Дешевка. Да еще и караван-сарай здесь устроил. Сколько его узбекских дружков у тебя перебывало, а? Я уже молчу о том, что ты пахала на него как проклятая….

— Я его люблю…

— Любить — это не значит позволять вытирать о себя ноги. — Нинон молодецки опрокинула в себя стопку бренди и щелкнула пальцами:

— О, хорошая мысль…

Да уж, хорошая. Наталья грустно улыбнулась. Завтра же Нинон настрочит письмо в редакцию от имени какой-нибудь зазевавшейся нимфетки, пострадавшей от пениса какого-нибудь кекса. И сама же ответит на него.

Любить — это не значит позволять вытирать о себя ноги. Цитата дня.

— Он оставил у меня своего Бродского…. Нинон тотчас же уткнулась в сто девятнадцатую страницу потрепанного сборника.

— Ого! Со значением. Слушай, чем ты так ему насолила?

— Забрал все свои вещи. Даже мокрые носки с батареи… — Наталья снова заплакала.

— Слушай, девочка моя! — Нинон заботливо вытерла щеки подруги рукавом. — А может, это намек? Мол, не надейся на легкое расставание. Восточные люди мстительны, знаешь ли. Вернется с кинжалом в зубах и зарэ-эжет тебя, как овцу.

— Нинон, по-моему, ты напилась! — высказала вполне здравое предположение Наталья.

— Есть повод, Натуля, есть повод. И пока я относительно трезва, предлагаю обсудить твою дальнейшую жизнь.

— Господи… Моя жизнь — это моя жизнь. Ты зациклилась на советах для своих Красных Шапочек с упаковкой презервативов в кармашке. А я уже давно не Красная Шапочка. И ни одному волку я не по зубам.

— Волку не по зубам, а шакалу в самый раз, — прозрачно намекнула на Джаву Нинон. — Во всяком случае, тебе нужно развеяться. Завести нового кекса, а лучше — сразу нескольких. Владик подойдет? Он сейчас как раз в свободном полете, развелся очередной раз.

Владик был первым мужем Нинон, любвеобильным владельцем компьютерного магазина где-то в историческом центре города. После Нинон Владик сменил еще трех жен и энное количество любовниц. Всех своих женщин шовинист Владик презирал, вот только с Нинон у него установились теплые дружеские отношения. Ничего не поделаешь, обладательница рубенсовских форм, Нинон была создана для роли наперсницы и дуэньи.

— Ты с ума сошла! — Наталья вспомнила хищный профиль Владика, его похотливые суженные зрачки и поморщилась.

— Ну, я же тебя не замуж за него зову. Сходите в какой-нибудь кафешантан, телесами потрясете, а там, глядишь, и до койки недалеко. А Владик тебе вылазку организует, к Санта-Клаусу, в Лапландию. Он парень щедрый.

— Нинон! Новый год давно прошел. И к тому же у меня даже заграничного паспорта нет.

— Н-да, — Нинон скептически оглядела Наталью. — Ну, тогда махнете в Сочи. Февраль в субтропиках, пальмы под снегом — отличный фон для романтической любви.

— Владик — и романтическая любовь? Ты просто надо мной издеваешься. — Наталья вдруг ухватилась за несчастный томик Бродского и изо всех сил швырнула его в дальний угол комнаты.

Бросок оказался в яблочко: Бродский угодил в вазу на телевизоре, и ваза (польская подделка под китайский фарфор) разбилась на несколько кусков.

— Дело хуже, чем я предполагала. — Нинон встал| и прошлась по комнате. — Открывай свои комоды…

— Зачем?

— Посмотрим, что ты имеешь в арсенале обольщения. И вообще…. Приглашаю тебя на вечер музыки барокко. Все лучше, чем сидеть в четырех стенах и уничтожать предметы обихода. Как ты насчет музыки барокко?..

«Не будь харыпкой… Приобщись к цивилизации, в конце концов…»

— Замечательно. — Наталья подошла к платяному шкафу и решительно распахнула створки.

Арсенал обольщения оставлял желать лучшего: пара летних сарафанов, костюм двоюродной сестры из Петрозаводска, забытый ею в последний приезд. Два свитера — с люрексом и без. Облысевшая ангора. И — венец высокой моды — вечернее платье из сомнительного качества панбархата.

— Убийца! — Нинон театрально воздела руки. — Позоришь высокое звание женщины. Признайся, все это время ты тратила деньги только на своего ташкентского альфонса?

— Нет, — огрызнулась Наталья. — Все это время я кормила его грудью…

— Ну, теперь он отчалил, благодарение небесам. Пусть возьмется за ум, мандаринами на рынке поторгует, актеришка. Я с самого начала была против этого мезальянса…

— Нинон, мандаринами торгуют абхазы. А узбеки торгуют курагой, — проявила недюжинную осведомленность Наталья.

— Да хоть финиками…

— Не заводись, пожалуйста…

Нинон вывалила все барахло из шкафа на диван и принялась придирчиво его осматривать.

— Та-ак… Ничего возбуждающего я здесь не нахожу. Жаль, что размеры у нас не совпадают, есть у меня один провокационный костюмчик «следуй за мной»… Сексапильный верх и игривый низ…

Наталья представила тушу Нинон в провокационном костюмчике «следуй за мной» и прыснула. Нинон, чуткая к колебаниям настроений подруги, рухнула на диван, прикрылась полуистлевшим панбархатом и тоже захохотала.

— Ну вот ты и возвращаешься к жизни. Жду тебя завтра в половине седьмого на выходе из метро у Дома книги.

К половине седьмого Наталья опоздала.

Чертов Владимир Воронов, новую книжку которого она приобрела на развале, спутал ей все карты. Воронов был любимым писателем Натальи и с периодичностью раз в три-четыре месяца выстреливал новым детективом. Воронова Наталья открыла для себя случайно, чуть больше года назад, когда последний раз ездила домой, в Днепропетровск. Уже на вокзале она купила несколько книжонок в аляповатых обложках сомнительного качества. Авторы подозрительно походили друг на друга кондовыми русскими фамилиями и все как один страдали литературным слабоумием. Самыми распространенными словами в этом тоскливом чтиве были: мошонка, ментовка и «Макаров». А самым распространенным объяснением в любви считалось «возьми его в руки, детка…». Но Воронов… Воронов не был похож ни на кого. Он представлялся Наталье неряшливым барменом, виртуозно взбивающим коктейли из страстей, убийств и возмездия. Все его жертвы иронично подмигивали читателю мертвым левым глазом, кровь попахивала хорошим французским вином. А убийцы, перед тем как положить голову на плаху, выдавали несколько остроумных сентенций в стиле Ларошфуко.

…Последний шедевр Воронова назывался «Смерть по-научному».

Отдав последнюю тридцатку за книгу, Наталья спустилась в метро и, уже стоя на эскалаторе, принялась за чтение. Ну, конечно, Воронов не изменил себе: с первой же страницы на Наталью дохнул перегаром от апельсинового сока его постоянный герой — доморощенный сыщик-любитель Кривуля. Кривуля преподавал алгебру и начала анализа и все преступления раскрывал, не выходя из комнаты.

Наталья так увлеклась «Смертью по-научному», что проехала не только нужный ей «Невский проспект», но и следующую за ним «Сенную площадь». Пришлось возвращаться, на что ушло еще минут двадцать. Когда Наталья наконец-то выкатилась из метро, то первым, кого она увидела, был Владик. Вероломная Нинон все-таки уговорила его принять участие в судьбе брошенки-подруги.

— Привет, — упавшим голосом сказала Наталья.

— Привет-привет, девочка, — пропел Владик хорошо поставленным голосом змея-искусителя. — Прелестна, как всегда.

— А где Нинон? — Не хватало еще, чтобы они пошли на музыку барокко вдвоем с Владиком.

— Разве мы не можем провести вечер вдвоём, роднуля? — сразу же взял быка за рога Владик.

Испугаться такой перспективы Наталья не успела. Из-за угла, поспешно доедая сосиску в тесте, вывернула Нинон.

— Ну, ты даешь, мать. Это же не заплеванная киношка для кексов с подругами — это филармония. А приходить в филармонию за минуту до начала с языком на плече просто неприлично.

Владик не дал бывшей жене договорить. Он подхватил обеих дам под руки и увлек их к подъезду Малого зала филармонии.

Последний раз Наталья была здесь лет пять назад, в разгар романа с первым мужем, инструктором по парашютному спорту. Чтобы произвести впечатление на Наталью, инструктор пригласил ее на фортепианный концерт. Неискушенный в интеллектуальных развлечениях парашютист взял билеты в последний ряд и был чрезвычайно смущен тем, что в зале так и не погасили свет. Ближе к концу первого отделения, под «Венгерскую рапсодию» Листа, он всхрапнул, что не помешало Наталье ровно через месяц стать его женой.

Этот брак Нинон тоже назвала мезальянсом.

Похоже, что все отношения подруги с мужчинами были для нее мезальянсом.

— В буфет уже не успеем, — грустно констатировала Нинон. — Ладно, в перерыве оттянемся. Купи программку, Владислав…

Они просочились в зал, когда известный исполнитель Антон Бируля уже звякнул своей лютней, а заезжая знаменитость из Нидерландов — сопрано Зинье Киль — лучезарно улыбнулась слушателям.

Похожа на счастливую домохозяйку, подумала про себя Наталья, ей не надо убирать места общего пользования и выгребать из-под ванны клоки волос старухи Ядвиги Брониславовны.

Фрескобальди, Монтеверди, Перселл, Бах, Дау-ленд — тоже известные счастливцы. Чистое искусство-и никакого чада коммунальной кухни.

— «Свободен, как ветер». В песне поется о девушке, которую бросил любимый, — хорошо поставленным голосом объявила ведущая.

Наталья подперла рукой подбородок и под звуки лютни принялась думать о Джаве. Несчастная любовь только выигрывает от такого аккомпанемента, черт возьми.

…Предательница Нинон покинула их сразу же после концерта. Случилось то, чего Наталья боялась больше всего: они остались вдвоем с Владиком.

— Зайдем, пропустим по стаканчику. — Судя по всему, Владик старательно следовал инструкциям Нинон.

— А потом? — спросила Наталья.

— Потом видно будет… Есть здесь одно уютное местечко. Глинтвейн, полумрак и ненавязчивое европейское обслуживание…

Господи, не все ли равно, тем более что и сам Владик всегда гарантировал своим дамам ненавязчивое европейское обслуживание. Наталья покорно позволила взять себя под уздцы и отвести к порогу продвинутого кабачка «Гарбо».

«Гарбо» полностью соответствовал характеристикам Владика и своему несколько экзотическому имени: он под самую завязку был забит фотографиями великой актрисы: «Ниночка», «Королева Христина», «Дама с камелиями»… Вот только официантки почему-то больше смахивали на Марлен Дитрих: та же стервинка во взглядах и полное отсутствие задниц.

Владик профессионально заказал глинтвейн и закуски, так профессионально, что Наталья сразу же приуныла: ночи любви не избежать. Сценарий разработан и утвержден сердобольной Нинон. После кабака последует поездка в перманентно холостяцкую берлогу Владика с последующим отрыванием пуговиц от блузки и застежек от лифчика. А утром Наталья проснется новым человеком. Освобожденная женщина Востока переквалифицируется в застенчивую амстердамскую шлюху. Веселенькая перспективка.

Наталья отодвинула от себя бокал с глинтвейном и поднялась.

— Ты куда? — настороженно спросил Владик.

— Я сейчас.

— А ну-ну, — Владик осклабился и заговорщицки подмигнул ей

Она выскочила из зала и почти бегом направилась в гардероб слава богу, номерок при ней и падения в бездну удастся избежать. Владик, конечно, хорош, но сегодняшнюю ночь лучше провести с сыщиком-любителем Кривулей…

В метро Наталья снова уткнулась в пухлый томик Воронова. И снова проехала свою остановку. Но какое это имеет значение, если ее бросил Джава? Она вдруг подумала о том, что впервые за последний год возвращается в пустую комнату. И проведет пустую ночь. Эту и все последующие… Не стоило ей восставать против существующего положения вещей. Но кто бы мог подумать, что именно ташкентский ленивец Джава, этот мальчишка, этот стручок обжигающего перца, давал ей такое ощущение наполненности жизни? А теперь… Теперь она будет медленно умирать. И смерть ее констатирует консилиум из верной Нинон, неверного Владика и литературного девственника Кривули.

…Собака появилась неожиданно. Так неожиданно, что Наталья не успела испугаться, когда в нее ткнулся холодный собачий нос. Доберман. Доберман — и без намордника.

Ко всем напастям не хватало быть разорванной этой радостью эсэсовца, этой жуткой тварью, да еще недалеко от дома, в сумрачном заснеженном скверике с одиноко торчащей каруселью для младенцев…

Псина осторожно обнюхала ее, но отходить, кажется, не собиралась. Прижав сумочку с книгой Воронова к груди, Наталья завертела головой. Ага, вот и хозяева, под стать собачке, такие же твари. Недалеко от нее на карусели сидели двое молодых людей самого разбойного вида.

— Уберите, пожалуйста, собаку, — пискнула Наталья. И тотчас же пожалела, что вообще произнесла какие-то слова и привлекла к себе внимание.

Молодые люди синхронно повернули узкие головы в ее сторону. Отступать некуда. Даже покачивающиеся силуэты владельцев выглядят предпочтительнее, чем усаженная кинжальными зубами собачья пасть.

— Уберите вашего пса!..

— Чего? — наконец-то разлепил губы один из них.

Собака глухо зарычала. Сейчас вцепится в сонную артерию, доберманы — большие специалисты по сонным артериям.

Лучше бы она осталась в кабаке с Владиком, глинтвейном и подбритыми бровями Греты Гарбо…

— Девуля! Смотри, какая девуля. — Подошедший молодой человек внимательно осмотрел Наталью и плотоядно улыбнулся. Ничего хорошего в этой улыбке не было. — Что-то поздно вы на прогулку вышли, а время нынче — сами знаете…

— Составите нам компанию, мадам? — издали поддержал молодого человека его спутник. — У нас и водочка есть…

— Уберите собаку.

— Сейчас-сейчас. Сейчас мы это уладим, — все так же улыбаясь, проблеял молодой человек и вытащил из кармана пустую пивную бутылку. — Пшла отсюда, тварь!..

Трогательное единение мыслей и чувств. Еще минуту назад Наталья остановилась на том же определении. Молодой человек неловко размахнулся и швырнул бутылку в собаку. Но прежде чем бутылка шлепнулась в снег, доберман сорвался с места. Наталья не стала дожидаться развязки. Трусливо подгибая ноги, она ринулась к выходу из скверика, к спасительному дому. Никогда прежде она не развивала такой крейсерской скорости, даже на зачетах по физкультуре. «Раз-два, береги дыхание, Натали, никакие они не владельцы, так, карусельные пьянчужки; раз-два, береги дыхание… Еще какая-нибудь вшивая минута, береги дыхание, раз-два!»

Но собака!.. Похоже, ее мало интересовали любители возлияний из сквера. Застенчивая плоть Натальи и такая же застенчивая кровь — вот основная цель проклятого пса. Доберман опередил Наталью на несколько мгновений и устроился возле подъездной двери. Тусклый свет от лампочки падал теперь на собаку, и Наталья наконец-то смогла рассмотреть ее.

Доберман, она не ошиблась. Вернее — доберманиха. Девочка. Сучка. Такая же девочка, как она. И такая же сучка, как Нинон: попыталась подложить ей в постель своего залежавшегося мужа, а еще подруга называется!..

Собака подняла острую морду, чуть склонила ее набок и внимательно посмотрела на Наталью. И тихонько заскулила. Несчастную доберманиху трясло мелкой дрожью, все брюхо было измазано грязью, бока страшно запали. На исхудавшей шее свободно болтался кожаный ошейник.

— Да ты потерялась, псина! — высказала осторожное предположение Наталья, и собака снова заскулила. Но от двери подъезда так и не отошла. — Я, между прочим, замерзла… Не май месяц. — Осмелев, Наталья сделала шаг вперед и попыталась обойти собаку с тыла. — Пусти-ка меня.

Мягкие увещевания Натальи произвели странное впечатление на доберманиху. Она прижалась к подъездной двери и царапнула ее лапой: неужели ты не впустишь меня, Наталья?! Неужели ты оставишь меня замерзать на улице? Американские бойскауты, любители дроздов-рябинников, никогда бы так не поступили. И пионеры из южных областей бывшего Союза — тоже.

И Наталья дрогнула.

Негнущимися от мороза пальцами она набрала код на двери. Собака тотчас же юркнула в подъезд и, тяжело дыша, прижалась ввалившимся боком к батарее.

— Ну вот, — Наталья с сочувствием посмотрела на доберманиху. — Подожди, сейчас вынесу тебе что-нибудь поесть…

Не самая выдающаяся мысль: чтобы накормить такую, нужно вынести весь холодильник. В котором нет ничего, кроме кинзы, вяленой дыни и плова — остатки Джавиных гастрономических предпочтений… Пятясь задом, Наталья нащупала кнопку лифта. Дверцы тотчас же раскрылись, и она, с облегчением вздохнув, нажала светящийся прямоугольник своего этажа — quot;4quot;.

Плов, пожалуй, подойдет. В любом случае свой гражданский долг она выполнила, не дала замерзнуть несчастному животному… А что, если Джава вернулся? Начало двенадцатого, а ее нет дома — он может подумать все, что угодно…. Черт ее дернул пойти на поводу у Нинон. Собака тотчас же вылетела из ее бедной, почти смирившейся с шариатом головы.

…Вот только собака так не думала. Она встретила Наталью на площадке, у самой квартиры — блеском глаз и укоризненным выражением морды.

— Да ты, однако, ведьма! — Наталья даже не нашла нужным удивиться подобной собачьей прыти. — Ну ладно. Идем. Поужинаешь в домашних условиях…

Кастрюлю с пловом доберманиха оприходовала за минуту. Еще минута ушла на половину «Дарницкого» и остатки батона. Еще тридцать секунд — на ванильные сухари и оставшуюся со вчерашнего вечера с Нинон квашеную капусту.

— Не хватало еще, чтобы ты и меня сожрала, — вслух сказала Наталья. Такая перспектива показалась ей вполне реальной.

Выбрав остатки еды, доберманиха устроилась возле батареи отопления и спрятала голову в лапах: ее все еще била мелкая дрожь. Бедная ты, бедная, брошенная девочка. И совсем не грозная, как я посмотрю…

Собака чем-то неуловимо напомнила Наталье Джаву — такое же поджарое, подтянутое к позвоночнику тело, такая же неуловимая грация в движениях. И такая же очаровательная неряшливость — под доберманихой уже успела образоваться грязная лужица. Наталья забралась с ногами на диван, прикрылась крошечной подушкой с восточным орнаментом — мало ли что взбредет в голову такой серьезной породе, как доберман. Одного плова могло не хватить, посему нужно быть готовой к защите мягких тканей живота.

И вообще — пора знакомиться.

— Иди сюда, — тихонько позвала Наталья. И для убедительности постучала кончиками пальцев по спинке дивана.

Собака нехотя поднялась и, приблизившись к Наталье, ткнулась ей в колени, опустила голову — и так и застыла.

Похоже на благодарность за ужин при свечах, но гладить тебя я все равно не буду.

Наталья почесала переносицу и уставилась на ошейник — скорее всего несчастное животное просто потерялось. А до этого жило в приличном доме — темно-рыжий кожаный ошейник выглядел более чем респектабельно, вряд ли такой купишь в рядовом зоомагазине по рядовым ценам. Убедившись, что доберманиха ведет себя смирно, Наталья аккуратно сняла его. На внутренней стороне печатными буквами было выведено: «ТУМА».

Далее следовал телефон. И адрес: Васильевский остров, Большой проспект, 62/3, кв. 48. Неплохо, совсем неплохо. Для того чтобы оказаться на Петроградке, собаке пришлось перемахнуть мост — вот только какой из двух, соединяющих Васильевский с Петроградкой?. Сама Наталья выбрала бы Тучков….

— Тума! — тихонько позвала Наталья, и доберманиха с готовностью залаяла. Лай был таким грозным, что Наталья вздрогнула. Держать у себя подобную машину смерти, даже изрядно потрепанную и растерявшую половину боезапаса, — верх легкомыслия. — Значит, тебя зовут Тума… Тумочка… Тумотя.. — Звучит немного заискивающе. Точно так же она заискивала перед Джавой — «Джава, Джавочка, Джавуся». — А вы действительно похожи, друзья мои… Ладно, Тума. Сиди здесь, а я пойду звонить твоим хозяевам.

Держа ошейник в руках, Наталья отправилась в общий коридор, к телефону. И тотчас же нос к носу столкнулась с Ядвигой Брониславовной.

— Кто это у тебя тут гавкал? — подозрительно спросила старуха.

— Телевизор, — объяснять старой грымзе, что она притащила в их образцово-показательную коммуналку уличное животное, было выше Натальиных сил.

— По какой программе? — В бабе Яде был заживо похоронен оперативный сотрудник НКВД.

— По регионалке, — выкрутилась Наталья и спрятала ошейник за спину.

— А что за грязь в коридоре?

— Это я… ноги не вытерла… Простите, пожалуйста.

— Смотри, Наталья… Ты в Питере без году неделя, так что порядков своих хохлацких не устанавливай. Никакой живности. А то сегодня собаку приведешь, а завтра слона пропишешь. Смотри…

— Да-да, конечно, Ядвига Брониславовна. Я смотрю.

Наталья жила в коммуналке последние четыре года, но так и не научилась держать удар. Это сразу же просекли все обитатели квартиры, закалившиеся в позиционных кухонных боях. Кроткой Натальей помыкал даже соседский мальчик Андрюша, десятилетнее исчадие ада с задатками диктатора. Андрюша подбрасывал ей дохлых тараканов в суп и дохлых мышей в ботинки. Ни показательные порки отца, ни стенания матери не помогали: после экзекуций месть Андрюши становилась все изощреннее. Наталья нисколько не сомневалась, что рано или поздно обнаружит под своей дверью бомбу с часовым механизмом…

Устроившись на стуле возле телефона, Наталья разложила перед собой ошейник и набрала номер указанного на нем телефона. Долгие гудки.

Никаких признаков жизни. Странно, если учесть, что сейчас никак не меньше полуночи. Похоже, респектабельные хозяева Тумы ведут светский образ жизни. И почерк, которым был записан адрес: самоуверенные буквы, самоуверенный нажим в конце слов. Они выдают евростандарт в квартире и мыслях, наличие престижной иномарки, дачи в окрестностях Репина и валютного счета в окрестностях маленькой европейской страны. Интересно, каким будет вознаграждение?.. Наталья еще раз набрала номер с ошейника.

Никаких подвижек.

Возвращаться в комнату, к оттаявшей доберманихе, не хотелось, и Наталья позвонила Нинон. В отличие от хозяев собаки Нинон оказалась дома.

— Ты просто дура, — Нинон не дала ей и рта раскрыть. — Владик ждал тебя целый час.

— И в результате ушел с официанткой.

— Неважно. Я снимаю с себя всякую ответственность за твою личную жизнь.

— Сделай одолжение… Я нашла собаку, Нинон.

— Лучше бы ты нашла какого-нибудь приличного мужика.

— С мужиками пока облом.

— Надеюсь, ты не притащила ее к себе домой?

— Нет, я должна была оставить ее замерзать на улице.

— И что за собака?

— Доберман.

— Безумица! Она же тебя загрызет. И всю вашу коммуналку заодно. И вообще, на твоем месте я бы от нее избавилась как можно скорее. Я понимаю, сострадание к братьям нашим меньшим и все такое прочее. Но это же не пекинес, в конце концов. И не болонка.

— Она просто потерялась. Завтра хозяева ее заберут, вот и все.

— Что, уже обнаружились?

— Пока нет. Но номер их телефона я знаю. Появятся же они рано или поздно.

— Лучше рано. А пока выведи ее на площадку. Привяжи к батарее, пусть там переночует.

— Посмотрим. — Наталья вспомнила мелкую дрожь, волнами идущую по спине собаки, ее несчастные желто-коричневые глаза и ребра, выпирающие из-под кожи. Выгнать собаку сейчас было бы предательством.

— И смотреть нечего. Она черная или коричневая?

— Она грязная. И несчастная.

— Черный доберман — не к добру, — подумав, заявила Нинон.

Рассердившись на Нинон, вещающую тоном египетской жрицы, Наталья повесила трубку. Добермани-ха действительно была черной.

…В три часа ночи собака начала выть и метаться по комнате. Она подбегала к двери, требовательно царапала ее когтями и снова возвращалась к дивану, на котором тщетно пыталась забыться и заснуть несчастная хозяйка. Проклиная все на свете, Наталья сунула ноги в сапоги и набросила пальто прямо на ночную рубашку: судя по всему, Тума была большой любительницей ночных прогулок.

Что ж, придется подчиниться.

Но стоило им обеим выйти из комнаты, как они тотчас же наткнулись на старуху.

Ядвига Брониславовна сидела у телефона и проницательно щурила глаза.

— Собака, значит, — промурлыкала баба Ядя.

— Собака. Доберман, — запираться было бессмысленно.

Тума зарычала.

— Бешеная. В любой момент может укусить.

«Ты сама кого угодно на части разорвешь», — злорадно подумала Наталья, но сочла за лучшее не развивать эту скользкую тему.

— Она не бешеная. Просто друзья попросили… Всего лишь на пару дней, — вдохновенно соврала она.

— Учти. Завтра я тебя с ней на порог не пущу.

— Завтра вечером ее не будет, — тут же дала задний ход Наталья. Господи, сколько же можно пресмыкаться перед люмпен-пролетариатом?..

Подождав, пока старуха скроется в своей комнате, Наталья и Тума выскочили за дверь.

Все очень просто.

Я выпускаю собаку на улицу и захлопываю дверь подъезда. Только и всего. И никаких проблем, никаких грязных луж под батареей и измордованных остатков сухарей. Никаких склок с Ядвигой, тишь, гладь и божья благодать. В моем нынешнем положении только собаки не хватало.

Но даже эта спасительная мысль не успокоила Наталью.

Имя.

Все дело в имени. Вернее, в кличке, выведенной на ошейнике. Кличка переводила абстрактную собаку в разряд конкретной. А предать конкретную собаку Туму — невозможно. Наталья вздохнула и открыла тугую дверь подъезда. Но Тума, проявлявшая до этого все признаки нетерпения, даже не подумала сдвинуться с места. Она повернула голову к Наталье и заскулила: одна я и шага на улицу не сделаю, так и знай. Стоит мне выйти, как ты тотчас же захлопнешь дверь.

Все-то ты понимаешь, псина.

— Ты что, решила, что я тебя выгоняю? — преувег личенно громко спросила Наталья доберманиху. — И в мыслях не было. Но если ты мне не доверяешь, можем выйти вместе…

…Они вернулись в квартиру спустя полчаса. И Наталья тотчас же принялась накручивать телефонный диск: к половине четвертого утра должны закончиться все рауты в посольствах и все фишки в казино. Кислотные вечеринки в расчет не берутся, вряд ли холеные (под стать ошейнику!) хозяева Тумы их посещают.

Но телефон молчал.

Он молчал и в четыре, и в без пятнадцати пять, и в шесть, когда в комнате Ядвиги заорала радиоточка. Выслушав сквозь дверь малоутешительные последние известия, Наталья пришла к единственно верному решению: сегодня после работы она вместе с Тумой отправится по адресу, указанному на ошейнике. Оставлять чужую собаку в коммуналке — безумие чистой воды. А в доме № 62/3 по Большому проспекту наверняка есть консьержка, какая-нибудь милейшая старушка, тайная поклонница фильма «Благословите детей и зверей». Она-то и присмотрит за собакой, и передаст ее с рук на руки хозяевам. О вознаграждении, конечно, придется забыть, но относительный покой в стае коммунальных пираний — дороже…

На этом и остановимся.

7 февраля

Воронов

Кризис начался два месяца назад.

Он, как змея, вполз в размеренную жизнь Воронова, играючи развалил крепко сбитый сюжет очередной книги и задушил в своих объятиях уже написанные главы. Начало кризиса совпало с вирусным гриппом и потому не особенно обеспокоило Воронова: он привык болеть. Вороновские болезни делились на сезонные и демисезонные и варьировались в зависимости от времени года. Летом его мучили приступы сенной лихорадки, куриная слепота и трофические язвы; зимой приходил черед острых респираторных заболеваний, ячменей и экссудативных плевритов. Три раза Воронов болел крупозным воспалением легких с подозрением на туберкулез; дважды лежал с гастроэнтероколитом в окружном госпитале моряков-подводников — протекция его литературного агента, вопиющего здоровяка Семена Марголиса. А на такие мелочи, как гипертоническая болезнь и аллергия на кошек, собак и мед «Разнотравье», он научился и вовсе не обращать внимания.

Большую часть гонораров Воронов тратил на новейшие медицинские препараты и фармакотерапевтические справочники. И на свое последнее увлечение — атласы редких и экзотических болезней. Эта нервная, беспокоящая, как стригущий лишай, страсть к атласам началась еще в прошлом году, за неделю до его первой зарубежной поездки — в Египет. Энергичному Марго-лису удалось выйти на египетских издателей, и Воронов был приглашен в Каир для заключения договора. Билеты на самолет были куплены, гостиница заказана, проживание оплачено… И надо же было такому случиться, что именно в этот радужный момент всеобщего мира и согласия Воронову попалась на глаза подметная статейка из «Аргументов и фактов» — «ОТДОХНУЛ? ТЕПЕРЬ ВСЮ ЖИЗНЬ ЛЕЧИСЬ!». Статейка произвела на Воронова неизгладимое впечатление. Всю ночь. ему мерещились скопища малярийных комаров в носоглотке и личинки мухи цеце в области среднего уха. Ощущения были такими непередаваемо яркими, что Воронов едва дождался утра.

Утром он позвонил Марголису.

— Я никуда не еду, Семен, — сообщил Воронов своему агенту.

— В смысле? — Спросонья Марголис соображал туго.

— Если я отправлюсь в Египет, то живым оттуда не вернусь. — Воронов, художественно подвывая, зачитал Марголису статью.

Когда он закончил чтение, на другом конце провода воцарилась гробовая тишина.

— Ну? — Воронов даже подул в трубку, чтобы убедиться, что их не разъединили. Их не разъединили.

— Даже не знаю, что мне делать: смеяться или плакать, — выдохнул Марголис и разразился потоком самого отборного площадного мата. — Ты понял меня, идиот?!

— Можешь говорить что угодно, — тихо заметил Воронов. — Я и с места не двинусь.

Через полчаса Марголис ломился в двери вороновской квартиры, бессильно угрожая ОМОНом, СОБРом и психиатрической лечебницей. К вечеру, измотанный неприступностью Воронова, он изменил тактику. Никаких матов, никаких угроз, доброта и кротость агнца на заклании. Голос агнца был таким смиренным, а интонации — такими умиротворяющими, что Воронов дрогнул. И открыл двери.

Агнец Марголис пришел не один. Он привел с собой трех цветущего вида козочек. Козочки были отрекомендованы Воронову давними приятельницами литагента — Викой, Никой и Гелей. При этом по странному стечению обстоятельств Ника и Вика оказались владелицами турфирм, а Геля — врачом-эпидемиологом Весь вечер дамы (под ирландский ликер «Старый Дублин» и «Дом Периньон» урожая 1956 года) втолковывали упрямцу о полной безопасности Египта, демонстрировали щиколотки, украшенные хольхаль, и сувенирные свитки папирусов с изображением бога Ра. Ближе к полуночи в ход пошел танец живота. Но Воронов, весь вечер лакавший боржоми, на танец живота не клюнул. Не клюнул он и на лекцию эпидемиолога Гели о полной стерильности долины Нила и окрестностей.

— Вы, конечно, можете мне не поверить, Владимир Владимирович, но самое страшное, что может ждать вас в Египте, — это кухня. Если вы, конечно, предпочитаете бессолевую диету и неострую пищу. И все. Никаких вредных насекомых, разве что нищие в историческом центре, да и то они в это время года предпочитают отсыпаться…

— Ну да. И вся вода там — святая, — иронически хмыкнул Воронов. — А как насчет геморрагической лихорадки Эбола?

Удивительное дело, но «дипломированный эпидемиолог» к такому простейшему вопросу оказалась не готова. А вполне невинное определение «геморрагическая» заставило ее покраснеть. Воронов отнес это на счет ирландского ликера «Старый Дублин» и вызвал Семена на кухню: переговорить.

— Кого ты мне привел?

— Какого черта, Володенька! Это мои старые подруги, еще институтские…

— Ты же никогда не учился в институте. — В жизни Воронова было слишком мало людей, чтобы не помнить их биографии.

— Умолчал. Скрыл. Выгнали с третьего курса за аморалку, — Марголис даже не подумал капитулировать. — Собирай чемодан и не дури. Девочки — специалистки, им вполне можно доверять…

— В каком стриптиз-клубе ты нашел этих специалисток?

Последняя, неосмотрительно брошенная реплика заставила Марголиса взорваться.

— Помолчал бы ты, последний девственник заповедника «Горный Алтай»! Как ты вообще можешь рассуждать о стриптиз-клубах? У тебя даже трехрублевой вокзальной шлюхи не ночевало!..

Это была чистая правда.

В декабре Воронову стукнуло тридцать шесть, но его знание прекрасного пола ограничивалось бунинскими «Темными аллеями» и книжицей Карен Хорни «Женская психология». Впрочем, дальше первой главы — «О происхождении комплекса кастрации у женщин» — Воронов не пошел. Названия всех последующих глав пугали его так же, как и сами женщины. Это был застарелый мальчишеский страх — страх щуплого прыщавого подростка перед существами высшего порядка. Все свое детство — в перерывах между болезнями и клиниками — Воронов провел за благополучным и вполне добропорядочным собиранием марок. Он никогда не подглядывал за девочками в школьной раздевалке, никогда не занимался онанизмом, а первая поллюция спровоцировала у него экзему на нервной почве. Чтобы избежать гормональных трудностей и излишних эмоциональных переживаний, Воронов переключился на научно-популярную литературу, где не было места любовным страстям и войне полов. Впрочем, его роман с естествознанием продолжался недолго: до того знаменательного дня, когда Воронов прочел фундаментальный труд о каракуртах. И о коварной женской половине каракуртов — «черных вдовах». «Черные вдовы» сжирали самцов сразу же после оплодотворения, и это произвело на юного Воронова неизгладимое впечатление. А первый (и единственный!) роман в возрасте двадцати одного года не закончился ничем — после того, как Воронов узнал, что его возлюбленная и потенциальная невеста уже успела побывать замужем и овдоветь.

С тех пор в близких знакомых у Воронова числились только три женщины: редактор Ольга Рябчикова, корректор Зинуля и дама бальзаковского возраста, ежемесячно снимающая в вороновской квартире показания счетчика. Даже когда он начал писать книги и — совершенно неожиданно для себя — стал популярным беллетристом, даже тогда его отношения с женщинами не претерпели кардинальных изменений. Формула «успех всегда сексуален» в вороновском случае не сработала. Воронов панически боялся интервью (источник воздушно-капельных инфекций), пресс-конференций

(источник сквозняков) и приглашений на телевидение (источник вредных электромагнитных излучений). По этой же причине он игнорировал компьютер и до сих пор ваял все свои романы на стареньком «Ундервуде», купленном в комиссионке за смешные деньги. Старания сердобольного Марголиса найти ему подходящую бабенку на какой-нибудь высокохудожественной вечеринке ни к чему не привели: вечеринки Воронов стойко игнорировал.

Все это привело к тому, что безобидный и вяло бредущий по жизни Воронов приобрел в литературном мире репутацию сноба, хама и беллетриста-террориста. Его обожали читатели, снисходительно похваливали критики и ненавидели собратья по перу. О Воронове ходили самые невероятные слухи: ему приписывали недвижимость во Флориде, роман с американской актрисой Вупи Голдберг, внебрачного ребенка от польской певицы Марыли Радович, целый автопарк раритетных «Роллс-Ройсов» и членство в тамбовской преступной группировке. Одна из многочисленных статей о Воронове называлась «Писатель-фантом». И это тоже было правдой.

Воронова никто и никогда не видел.

Поговаривали, что за фамилией «Воронов» скрывается команда молодых борзописцев из Литературного института или — как вариант — команда вышедших в тираж интеллектуалов-шестидесятников, мастеров «городского романа». За Воронова дрались два питерских союза писателей — продвинутые западники и кондовые славянофилы, — но он так и не вступил ни в один из них. Членство в союзе требовало присутствия на заседаниях секции, а большое скопление людей — этих распространителей бацилл, микробов и палочек Коха — нервировало Воронова. Поход в соседний супермаркет за провиантом (такие вылазки с величайшими предосторожностями Воронов предпринимал два раза в месяц) становился для него самым настоящим приключением. И — источником сюжета. Особенно вдохновляли Воронова овощные ряды. Банальная луковица или тривиальное авокадо подсказывали ему завязку и развязку. А головка брюссельской капусты — коллизии и героев. В соавторах Воронова числились также Большой энциклопедический словарь и иллюстрированный англо-французско-немецко-русский разговорник Сольмана. Именно из этих нехитрых ингредиентов Воронов и стряпал свои романы. И лишь у его постоянного героя — сыщика-любителя Кривули — был настоящий прототип: зав. хирургическим отделением больницы № 18 А.П.Кривуля. Шесть лет назад Воронов попал под нож А.П. Кривули с гнойным перитонитом, и хирург с трудом вытащил будущего беллетриста с того света. А после операции с надомником Володей Вороновым, шившим на заказ чехлы для автомобилей, произошло чудо: он почувствовал непреодолимую тягу к писательству.

Свою первую рукопись Воронов направил сразу в четыре издательства.

Откликнулось последнее по счету, специализирующееся на дешевых боевиках и не менее дешевых любовных романах. Воронова вызвали в Москву, и в предбаннике у заместителя генерального директора он познакомился с Семеном Марголисом. Марголис тоже приехал из Питера — по делам одного из своих авторов. Ожидая аудиенции у Великого и Ужасного Заместителя, Марголис и Воронов разговорились. Воронов показал литагенту первую главу своей рукописи и с ходу получил предложение о сотрудничестве: у Марголиса оказался фантастический нюх на литературную конъюнктуру. И Воронов с ходу согласился; он слишком хорошо помнил причитания покойной матери: «Как же ты жить будешь, бедняжка? Тебя же куры клюют». Воронов согласился — и ни разу об этом не пожалел. Марголис оказался идеальной машиной для защиты — и от кур, и от всего остального.

К заместителю генерального они вошли вместе.

Марголис, представленный заместителю как литературный агент начинающего писателя Воронова, хорошо знал свое дело. Прикрыв веки и ласково улыбаясь, он выдвинул три неоспоримых тезиса:

1. Мы с вами умные люди и хорошо понимаем, сколько на самом деле стоит эта рукопись. 2. В ваши руки попал материал победы. 3. Воронов — это надолго.

Из кабинета заместителя Воронов и Марголис вышли, отягощенные тремя тысячами долларов. Они получили на тысячу больше, чем ожидал Марголис, и на две — чем рассчитывал сам Воронов. На обратном пути, в купейном вагоне «Красной стрелы», Воронов заработал воспаление носовых пазух, и с тех пор в Москву ездил только Марголис.

К тому времени, как первая книга Воронова «Смерть ходит с туза» заняла почетное третье место в списке бестселлеров месяца, Семен расстался со своими прежними авторами — с такой же легкостью, с какой расстаются с надоевшими любовницами. А расставшись, целиком сосредоточился на Воронове.

— Еще пара лет, и мы сделаем из тебя русскую Агату Кристи.

Это показалось Воронову оскорбительным: участвовать в одном забеге с целой сворой литературных дамочек.

— Нет. Агату Кристи не надо. Лучше уж Себастьена Жапризо…

— Жапризо так Жапризо. Будет тебе Жапризо, — для Семена Марголиса не существовало ничего невозможного.

В этом Воронов убедился сразу же. Марголис оказался незаменимым: он взял на себя все финансовые дела Воронова, отдав на откуп болезненному писателю лишь покупку снеди, лекарств и горчичников. Он переполошил журналистов, он подбрасывал книги Воронова в редакции газет и почтовые ящики критиков. Он пробил радиопостановки по первым двум романам и продал права на экранизацию третьего. Он окружил мизантропа Воронова ореолом таинственности («Ты будешь везде и нигде, как господь наш всемогущий. Ты понял меня, идиот? Делай так, как говорит тебе Семен Марголис, и ты проснешься знаменитым»). Многочисленные родственники Марголиса, разбросанные по всему миру, от Израиля до Биробиджана, организовали такие же многочисленные фан-клубы. У Воронова стараниями Марголиса даже появился свой сайт в Интернете; в нем было все — от художественного описания детства писателя до его музыкальных и гастрономических предпочтений. Не было только фотографий — и в этом тоже заключался дальний умысел Марголиса.

— Посмотри на себя, Володенька. У тебя же физиономия раввина. Такие, с позволения сказать, ряхи могут возбудить только диссидентов и спившихся интеллектуалок. Людей нашего круга, одним словом. А простому народу нужно что-нибудь побрутальнее…

— Побрутальнее? — это слово всегда заставало Воронова врасплох.

— Ну да. Хемингуэй, например. Или Джек Лондон.

— Они не писали детективов…

— Какая разница? Важно, чтобы с писателем хотелось переспать. Это же азы массовой культуры. Без этого — никуда. Пусть плебс думает, что ты служил в убойном отделе, вычислил парочку серийных маньяков, а в плановый отпуск совершил восхождение на Эверест.

— Не согласен.

— С чем?

— С серийными маньяками. Это уже не детектив, а триллер…

— Триллер, детектив — не все ли тебе равно? Пиши, шедевры, а я позабочусь обо всем остальном…

И Воронов писал. За три года он издал пятнадцать романов. Все они были объединены одним героем: это тоже был совет доки Марголиса. Читатель должен воспринимать главное действующее лицо книги как своего близкого родственника. А за судьбой близкого родственника всегда хочется следить; всегда хочется знать, что он ест на завтрак, как вычисляет преступников, с кем ходит в кино на последний сеанс, а с кем — на выставку японской гравюры семнадцатого века. Благодаря чуткому руководству Марголиса романный Кривуля обзавелся милыми привычками, аквариумом емкостью сто литров и специальностью «прикладная математика» — «Ничего не поделаешь, Володенька, люди гораздо больше доверяют представителям абстрактных профессий. Это возвышает их в собственных глазах».

К третьему роману Кривуля оперился и наконец-то выбрал для себя специализацию: хорошо спланированные и блестяще исполненные убийства с самыми изощренными мотивами. Герой Воронова — с подачи автора, разумеется, — укладывал преступные схемы в математические формулы, алгебраические и трансцендентные уравнения. И уравнения из смежных областей знаний, включая уравнение Лапласа и уравнение Вандер-Ваальса. Не брезговал Кривуля и теоремами — и тогда злодеи штабелями прыгали в «Пифагоровы штаны». Вот только с женщинами у героя не заладилось с самого первого романа: все они были либо свидетелями, либо потерпевшими. Все они либо помахивали Кривуле мертвыми ресницами с прозекторских столов, либо давали путаные показания.

Без каких-либо промежуточных вариантов. Вначале Марголис как мог боролся с женоненавистническими тенденциями в творчестве подопечного. А потом смирился и даже стал находить в этом мрачную прелесть.

— Ну что ж, Володенька, хоть этим ты отличаешься от остальных соискателей на должность Жапризо. Никаких страстей, никаких силиконовых сисек, никаких обручальных колец. Твой аскетизм должны оценить по достоинству.

Марголис как в воду глядел. Популярность Воронова росла от романа к роману. О нем писали статьи и монографии, он занимал первые места в лучших «семерках», «десятках» и «двадцатках», но…

Но в жизни Воронова ничего не изменилось. Он по-прежнему жил в двухкомнатной квартире, оставленной ему покойной матерью, по-прежнему ел геркулес на завтрак и тертые овощи на обед. И по-прежнему одевался в старую клетчатую ковбойку с заплатками на рукавах и такие же старые джинсы с заплатками на заднице.

Марголис, стараниями Воронова сменивший подержанную «шестерку» на роскошный джип, так и не смог втолковать Володеньке, что его популярность требует совершенно иного статуса.

— Я не призываю тебя ездить на уикенд в Монте-Карло, но хотя бы купи себе приличный костюм! Денег же — море!..

Воронов внял совету своего агента и обзавелся… фильтрами для воды, душем с вибромассажем и немецким аппаратом для измерения артериального давления. А все свободное время проводил за классификацией и сортировкой таблеток, микстур и аэрозолей. Марголис, два раза в неделю посещавший «приют убогого чухонца», только руками разводил.

— Ну что ты за отстойный человек, Володенька? Видели бы тебя твои поклонницы!.. Ноль романтики, ноль поэзии, сплошная кружка Эсмарха и катетер в придачу.

— Гонадотропин менопаузный для инъекций, — вяло защищался в таких случаях Воронов. — Лиофилизированный стерильный порошок во флаконах. Семьдесят пять единиц препарата. По-моему, звучит очень романтично, ты не находишь?..

Названия лекарств менялись, но в этом месте Марголис всегда сникал: бороться с Вороновым не представлялось никакой возможности. Они работали вместе три года, и за эти три года Воронов успел стать одним из самых высокооплачиваемых беллетристов. Деньги Воронова Марголис исправно переводил на счет одного из коммерческих банков в Германии (в этом банке работал деверь Марголиса по материнской линии). А во все остальное с некоторых пор предпочитал не вмешиваться: пусть живет как хочет, ипохондрик проклятый. Главное, чтобы гнал макулатуру.

Обжегшись на неудавшейся поездке Воронова в Египет, литагент стал осторожнее. Он состряпал доверенность на свое имя и теперь подписывал договора от имени писателя. И все было безоблачно — до тех самых пор, пока Воронова не настиг творческий кризис.

Два месяца.

Ровно два месяца Воронов не мог написать на своем «Ундервуде» ни строчки. Слова, казалось, разбитые церебральным параличом, не складывались в предложения. А сами предложения больше напоминали престарелых инсультников. Воронов вставал в шесть утра и после добросовестного приема целого комплекса лекарственных препаратов усаживался за письменный стол. Он добросовестно проводил за столом часы и дни, но былая легкость не приходила. Сначала он впал в панику, потом — в неистовство, потом — в апатию. И когда до сдачи рукописи очередного романа оставалась неделя, а ни одной приличной строчки так и не было написано, Воронов решил открыться Марголису.

Он вытащил своего литагента с очередной презентации очередного телесериала о суровых буднях работников правоохранительных органов. Марголис успел изрядно накачаться дармовой фуршетной водкой и потому даже не сразу понял суть происходящего.

— Я исписался, — трагизм происходящего заставил Воронова перейти на фальцет. — Я исписался и завалил книгу.

— Что за бред ты несешь, Володенька? У тебя же сдача тринадцатого…

— Именно. А в наличии только три абзаца.

— Только не злоупотребляй успокоительным. Скоро буду.

Как ни странно, но, переложив всю ответственность за свою так неожиданно забуксовавшую карьеру на литагента, Воронов почувствовал себя лучше. Сейчас прилетит ангел-хранитель с деловитой проплешиной на макушке — и все разрешится само собой.

Марголис не заставил себя ждать: от вороновской способности выплевывать шедевры зависело и его благополучие. С порога он потребовал скелетик рукописи, перечитал три квелых абзаца и глубоко задумался.

— Что скажешь, Семен?

— Да-а… Похоже, что тебе необходим творческий отпуск. Невозможно работать в таком режиме. Пять полноценных детективов в год — и так на протяжении трех лет… Умом тронуться можно. Отдохнешь где-нибудь на Канарах…

— Семен! — упреждающе поднял палец Воронов.

— Пардон… Отдохнешь на кушетке в дальней комнате. Месячишко-другой. А там видно будет.

— А издательство?

— Забудь об издательстве. Спишем все на форсмажорные обстоятельства. В конце концов, автор твоего масштаба имеет право на каприз. Они же не варвары, должны понимать.

— А если… если она не вернется?

— Кто?!

— Ну… способность писать. Как пришло, так и ушло. Такие случаи уже бывали… в мировой художественной литературе.

— Ну, во-первых, ты имеешь дело не с литературой, а с беллетристикой, — Марголис умел быть безжалостным. — И во-вторых, куда ты денешься? Владимир Воронов — это даже уже и не писатель…

— А кто? — испугался Воронов.

— Владимир Воронов — это торговая марка. Если твой чертов кризис затянется на неопределенное время — наймем литературных негров. Пускай корячатся, руку набивают.

— О чем ты говоришь? Каких нефов?

— Обыкновенных. Голодных мальчиков без амбиций. Такое практикуется.

— Нет! Я не могу… — Воронову вдруг стало нечем дышать, и он несколько раз беспомощно взмахнул рукой.

— Да ладно тебе. До этого еще далеко. Это я так сказал, на всякий случай.

Марголис потрепал Воронова по плечу, близко придвинулся и обнажил в улыбке острые желтоватые клыки. Три года назад он оставил всех своих малоперспективных авторов ради одного — многообещающего. Но стоит Воронову сойти с дистанции, как Семен тотчас же найдет себе еще одного Воронова, но гораздо более талантливого. Семен будет носиться с этим новым дарованием как курица с яйцом, утирать ему нос и придумывать биографию и повадки. И так же, поблескивая лысиной, умело окучивать все заинтересованные стороны….

От этой мысли Воронову стало страшно. Семен был его единственным другом, единственным окошком в большой и вопиюще антисанитарный мир. Мир, в который он, Воронов, не войдет никогда. Потерять его было равносильно смерти от асфиксии. Или от сердечной недостаточности — ни один нитроглицерин не поможет.

— О чем ты думаешь, Володенька? — настороженно спросил Марголис.

— По-моему, у тебя слишком много зубов.

— Это для того, чтобы вовремя загрызть всех наших врагов, идиот! А вообще, баба тебе нужна, Воронов. Баба.

— Зачем? — искренне удивился Воронов.

— Да, действительно. — Марголис почесал лысину и подмигнул Воронову. — Действительно, зачем? Баба будет отвлекать тебя от фармакотерапевтического справочника под общей редакцией профессора Ф.П. Тринуса. Ладно… К машинке пока не подходи, а я завтра позвоню в Москву и все утрясу. А то, может, поедем на банкет? Вечеринка еще не закончилась…

Это был риторический вопрос.

Проводив Марголиса и измерив кровяное давление (сто сорок на сто), Воронов угнездился в кровати и открыл зачитанный до дыр «Атлас редких и экзотических болезней». Отдыхать так отдыхать. Он это заслужил, черт возьми!..

8 февраля

Наталья

…Едва лишь Наталья повернула ключ во входной двери, как сразу же поняла, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Старая карга Ядвига Брониславовна и обе Бедусихи — мать и дочь — восседали против ее комнаты на табуретках. Малолетний Андрюша безнаказанно вертелся тут же и, при всеобщем попустительстве взрослых, плевался из бумажной трубочки горохом. Прямо в дверь ее комнаты, откуда с равными временными промежутками доносился жуткий, нечеловеческий вой. С теми же равными промежутками дверь сотрясалась от ударов. От страха у Натальи отказали ноги, но упасть она так и не успела: революционная тройка воззрилась на нее.

— Пришла, — веско заметила баба Ядя.

— Ага. Приволоклась, — поддержала ее Бедусиха-старшая.

— Принесла нелегкая, — завершила тираду Бедусиха-молодая. А малолетний Андрюша выпустил в сторону Натальи горох.

— Добрый вечер, — Наталья была близка к обмороку, но все же нашла в себе силы поприветствовать ревтрибунал.

Теперь ревтрибунал отреагировал на невинную реплику Натальи в обратном порядке.

— Кому добрый, а кому и не очень, — отрезала Бедусиха-молодая.

— Мы за участковым послали. Чтобы пристрелил вашего бешеного пса. С утра двери выносит. И воет, как перед смертью. Ни стыда ни совести у людей. Въезжайте на отдельную жилплощадь и там хоть крокодилов разводите. — Бедусиха-старшая обожала проповеди на морально-этические темы. — А в коммунальной квартире уж будьте любезны… Понаехали тут…

— Я тебя предупреждала, Наталья, — подвела итог баба Ядя. — Порядков своих не устанавливай. Допрыгалась ты. Сейчас вот милиция пожалует — и все. Нет твоей собаки.

За запертой дверью раздался вой Тумы. И Наталья, проклиная все на свете, бросилась открывать.

Собака, сидевшая посередине дивана, на ночной рубашке Натальи, при виде спасительницы сразу же успокоилась. Она подбежала к Наталье и дружелюбно завиляла обрубком хвоста.

— Некогда, душа моя, некогда. — Наталья потрепала доберманиху по худому, прихотливо изогнутому загривку. — Ноги в руки — и прочь из этого вертепа.

Но выводить собаку в одном ошейнике было верхом безумия. Кто знает, какие мысли бродят в узком черепе Тумы? Подумав, Наталья соорудила из сумочного ремня некое подобие поводка и пристегнула карабин к ошейнику.

— Ну, пойдем. Поужинаем в другом месте.

Судя по всему, поводок дисциплинировал Туму; проявив чудеса послушания, она тотчас же пристроилась у левой Натальиной ноги и приподняла морду: жду дальнейших распоряжений.

Когда спустя минуту они вышли в коридор, там оставался лишь сексот Андрюша. Все остальные разбрелись по комнатам наводить марафет перед приходом участкового.

— Мама, мама! — тотчас же запищал маленький злодей. — Она уводит. Она собаку уводит! Вздыбив шерсть, Тума зарычала.

— Слушай, ты, скотина, — с неведомым ей доселе сладострастием прошептала Наталья. — Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, я спущу собаку с поводка. И она снимет с тебя скальп. И голым в Африку пустит. Ты все понял?

— Понял, — Андрюша сразу присмирел. — А как ее зовут?

Не удостоив сопляка ответом, Наталья хлопнула входной дверью.

…В первой же телефонной будке она набрала номер хозяев Тумы. Никаких изменений, долгие гудки, на Западном фронте без перемен. Оставалась Нинон. Вряд ли Нинон согласится приютить доберманиху, но все же, все же…

Нинон сняла трубку на седьмом гудке, когда Наталья уже отчаялась услышать ее голос.

— Вас слушают, — судя по деловому кокетству в интонациях, Нинон не одна.

— Это я… Слушай, Нинон, ты бы не могла мне помочь?

— Я уже пыталась тебе помочь… Что еще не слава богу?

— Собака.

— Какая собака?

— Вчерашняя доберманиха. У меня вся квартира на рогах.

— Исключено.

— Ты что, не одна?

— Да, — Нинон понизила голос. — Так что сама понимаешь… У меня и так жизнь собачья, а здесь еще и ты с какой-то пришлой доберманихой. Сдай ее в приют. Есть же всякие питомники.

Тума, до этого стоявшая смирно, неожиданно дернула импровизированный поводок и заскулила.

— Ты понимаешь, Нинон. Это неэтично. Я знаю адрес ее хозяев, и отправлять собаку в приют…

— А поднимать меня с ложа любви — этично?

— Да. Ты права. Прости…

— Ничего, — сразу же смягчилась Нинон. — В конце концов, съезди по адресу. Мало ли, может, у них телефон отключили.

Мысль была такой простой и гениальной одновременно, что Наталья даже рассмеялась. Ну конечно, у них отключен телефон, только и всего. Ей давно нужно было бы сообразить.

— Ты прелесть, Нинон. Я тебя обожаю.

— Привет доберманихе, — грудным голосом пропела Нинон и повесила трубку.

Выйдя из будки, Наталья подхватила первый попавшийся таксомотор (долой тридцатку из скудного бюджета!) и через десять минут была уже на Васильевском. Дом № 62/3 по Большому проспекту Васильевского острова оказался мрачным шестиэтажным строением с облупившимися кариатидами на фронтоне. Кариатиды щерили зубы и поддерживали на своих мощных плечах вывеску «ДИКИЙ МИР». КАФЕ-БАР-МАГАЗИН. КРУГЛОСУТОЧНОquot;. В широком окне КАФЕ-БАРА-МАГАЗИНА красовался психоделический плакат: «Хороший человек — это тот, кто пьет и закусывает с удовольствием».

Исчерпывающее определение.

Наталья улыбнулась и тут же с трудом удержалась на ногах: доберманиха, дрожа всем телом, потащила ее за угол. У дверей второго подъезда хлипкий ремень из кожзаменителя оборвался, и Тума, открыв лапой дверь, исчезла в темноте. Наталья последовала за ней.

Конечно же, ни о какой консьержке не могло быть и речи. Внутренности заплеванного и загаженного подъезда произвели на Наталью удручающее впечатление. Их собственный дом (тоже старый фонд, между прочим!) выглядел куда предпочтительнее. Кроме того, не работал лифт. И Наталья тотчас же прикинула: чтобы добраться до квартиры номер 48, ей придется пешком тащиться на шестой этаж. А к таким акробатическим этюдам она не готова.

Вой Тумы, доносящийся откуда-то с самого верха, заставил Наталью двигаться живее. Когда, с языком на плече, она добралась до площадки шестого этажа, вой перешел в сип. А Тума с остервенением принялась царапать железную дверь. Осторожно обойдя беснующееся животное, Наталья нажала кнопку звонка и приложилась ухом к двери.

В квартире царила гробовая тишина.

Устав выть, Тума улеглась на резиновый коврик и затихла.

Черт, черт, черт, веселенькое дельце. Хозяев нет и не предвидится, а волочить собаку обратно на Петроградку и вовсе не представляется возможным. Можно, конечно, добраться до Нинон (еще семьдесят рублей долой) и поставить ее перед фактом. Добрая толстая Нинон не откажет собаке в крове. А если откажет? Если она вообще не откроет дверь? Любовные утехи требуют тишины, покоя и сосредоточенности…

Тума, казалось, совсем забыла о Наталье. Она положила голову на лапы и умиротворенно прикрыла глаза: дом совсем рядом, родные запахи сочатся из всех щелей, рано или поздно она попадет на свой надувной матрасик у двери…

— Ну ладно, девочка, пойдем, — голос Натальи вывел Туму из приятной задумчивости. — Что-нибудь придумаем по ходу…

Это был крошечный, почти невинный обман: все уже придумано, прямо отсюда они отправятся к метро и купят газету «Из рук в руки», там наверняка должны быть указаны адреса питомников для животных. В крайнем случае можно обратиться в горсправку. Видит бог, она сделала все, что могла, она посвятила чужой собаке сутки, она не оставила ее замерзать на улице.

Да. Адреса питомников — вот ее задача на ближайший час.

— Идем, Тума. Видишь, твоих хозяев нет…

Тума даже ухом не повела. Что ж, придется применить силу.

Наталья ухватила доберманиху за ошейник и тотчас же пожалела об этом. Собака повернула к ней надменную царственную голову и ощерила пасть. Сахарные клыки, способные за минуту перемолоть немудреную человеческую анатомию, закачались в Натальиных зрачках. Все — ночной стылый парк, казан с пловом, место у батареи, — решительно все было забыто. Тума готова разорвать ее на части. И только потому, что Наталья желает ей добра…

— Ну и черт с тобой. Сиди здесь хоть до второго пришествия. А я умываю руки.

Собака отвернулась от Натальи и прижалась головой к двери.

— Скотина неблагодарная, — отступив на всякий случай к лестнице, сказала Наталья.

Странное дело, она вдруг почувствовала себя преданной. Даже собаке наплевать на нее, что уж тогда говорить о Джаве… Собака воспользовалась ее квартирой, чтобы не умереть от голода и холода; Джава воспользовался ею самой, чтобы решить свои сиюминутные проблемы с жилплощадью. Теперь наверняка нашел себе другую женщину, постарше и побогаче. Восточные инфантильные мальчики всегда предпочитают искушенных в житейских бурях женщин… Но почему она, Наталья, позволила себя использовать?

Прилив ненависти — к себе и другим — был таким сильным, что Наталья поспешила покинуть площадку. Но, дойдя до пролета между вторым и первым этажом, остановилась: в конце концов, собака просто продемонстрировала верность хозяевам и родной железной двери Глупо требовать от нее подчинения. Глупо злиться на нее. Есть еще один вариант, который она не учла. Соседи.

Наверняка они знают хозяев. Нужно просто позвонить в любую из двух дверей на этаже. Квартиры 46 и 47. Почтовые ящики с их номерами маячили тут же, в пролете. Одинаковые узкие пеналы с сорванными замками — в их подъезде висят точно такие же.

Почтовый ящик под номером сорок восемь был одним из немногих, украшенных добротным замком. Скорее машинально, чем преследуя какую-то цель, Наталья заглянула в узкую щель: несколько объявлений о ремонте аудиовидеотехники и белый запечатанный конверт. Наталья переползла с верхней щели к нескольким круглым дыркам: ни штемпеля, ни адреса, ни имени на конверте не просматривалось.

Белый конверт сразу же заинтриговал Наталью: вкупе с потерянной собакой и молчащим телефоном все это выглядело довольно загадочно. А письма, даже не принадлежащие ей и покоящиеся в ящиках, на полпути от отправителя к получателю, с детства вызывали в ней священный трепет. Вот и теперь она не смогла противостоять этому трепету. Из кармана пальто была тотчас же извлечена шпилька, которую Наталья таскала с незапамятных времен фигурной прически «гуля учительская». Открывать ящики шпильками она научилась еще в детстве, когда лазила в бабушкин буфет за конфетами «Барбарис».

Воровато оглянувшись по сторонам, Наталья сунула шпильку в крохотное отверстие замка, открыла ящик и вытащила конверт.

Осмотрев конверт со всех сторон, Наталья сразу же нащупала какой-то длинный, скорее всего металлический предмет. Ей ничего не стоило отправить конверт обратно в ящик — и тогда вся ее жизнь вернулась бы в прежнюю колею: ни взлетов, ни падений, меланхоличные девичники на работе, брюзжание старухи Ядвиги Брониславовны, брюзжание Нинон, набор кастрюль с получки, выдергивание первых седых волосков перед зеркалом…

Ей ничего не стоило отправить конверт обратно в ящик, но она не сделала этого. Стрелка на перегоне щелкнула, и поезд ее жизни, громыхая стерильными пустыми вагонами, понесся в неизвестность.

Никогда в жизни Наталья не читала писем, адресованных другим людям. Но это письмо — на нем не было имени, и Наталья, поддавшись внезапному искушению, надорвала его. В ее ладонь тотчас же выскочил ключ с замысловатой бородкой. А в конверте оказался сложенный вдвое листок из блокнота. Настороженно прислушиваясь к звукам в подъезде, она развернула листок.

«Давно пора было это сделать, Дарья. Я был идиотом, я смотрел сквозь пальцы на все твои похождения, на все твои ночные отлучки и телефонные звонки черт знает откуда и черт знает когда. И эта твоя последняя выходка — по-моему, это подло, ты не находишь? А я нахожу. Я нахожу, что сыт по горло. И запомни: я слишком серьезно отношусь к тебе, чтобы позволить вытирать о себя ноги. Ключ от твоей квартиры оставляю, он больше мне не понадобится. Прощай. Денис».

…вытирать о себя ноги. Знакомый тезис. Именно его выдвинула в качестве краеугольного камня мироздания воинствующая феминистка Нинон. Но, похоже, это не только женская проблема. Вздохнув, Наталья дочитала постскриптум:

«Уезжаю в Москву до десятого. У тебя будет время подумать. Если что-то решишь для себя — позвони».

Только теперь она почувствовала себя неловко, как будто подсмотрела в дверную щель сцену из чужой и не слишком счастливой супружеской жизни. Неизвестный ей Денис сообщал неизвестной ей Дарье о разрыве. И оставлял ключ от их отношений в почтовом ящике. Письмо не было рассчитано на широкий круг бесцеремонных свидетелей, но еще не поздно все исправить. Пойти на ближайшую почту, купить конверт и снова опустить его в почтовый ящик…

Наталья присела на ступеньки лестницы и неожиданно почувствовала приступ глухой неприязни к автору письма: оставить ключ от квартиры в сомнительной деревянной утробе, в предательском узком гробу — он действительно был идиотом. А если это письмо вытащила бы не она, Наталья, а какие-нибудь ушлые ребятишки, мастера поживиться за чужой счет? Заходите, друзья мои, и тащите из чужой квартиры все, что ваша душенька пожелает.

Не пойдет. Так не пойдет, господа хорошие.

Нужно подняться наверх и попытаться просунуть записку вместе с ключом под дверь. Самый разумный выход из создавшейся ситуации. И Наталья поплелась на шестой этаж.

Тума, все еще сидевшая на резиновом коврике под дверью, встретила ее как старую, но не слишком близкую знакомую: меланхоличным постукиванием лап по полу. Если таинственный Денис не ошибся с номером почтового ящика, то у Тумы имеются в наличии не хозяева, а хозяйка. И собака принадлежит такой же таинственной, оставшейся за кадром Дарье. И с вероятностью девяноста девяти процентов эта Дарья живет одна, уж слишком откровенен тон письма ее бойфренда. В противном случае он просто отдал бы ключ кому-нибудь из домашних Дарьи (матери, сестре, брату, сводному брату, внучатой племяннице, бабушке, страдающей артритом)… Сделав такие нехитрые выкладки, Наталья решительно сунула ключ в замочную скважину и повернула его. Дверь легко поддалась, и Тума, с радостным визгом проскочив у Натальи под ногами, бросилась в квартиру.

И тут же громко залаяла.

Что ж, сказав quot;аquot;, нужно сказать и quot;бquot;. Успокоенная этой нехитрой формулой, Наталья последовала за доберманихой. И закрыла за собой дверь.

…Стоя в чужой прихожей, Наталья деликатно кашлянула.

— Простите, ради бога… Но ваша собака… Она потерялась. И я привела ее… Я звонила…

Никакого колебания воздуха. Квартира молчала. Даже Тума, скрывшаяся в недрах комнат, не подавала признаков жизни. Наталья присела на краешек пуфика, стоявшего под зеркалом в дорогой, красного дерева, раме, и осмотрелась.

Живут же люди!

Это вам не коммунальный рай с корытами и лоханками, подвешенными на крюках к потолку. Прихожая тускло поблескивала деревом, отражаясь в отделанном под мрамор полу. Прямо против Натальи, в незакрытом шкафу, висели дубленка, шуба и длинный плащ на малиновой подкладке. Только на пуговицы от этих вещей, только на малиновую подкладку Наталье пришлось бы горбатиться несколько месяцев. Вот какая женщина была необходима Джаве! Он неплохо бы смотрелся рядом с шубой и дубленкой и эффектно подносил бы зажигалку к дорогим сигаретам владелицы плаща. Стараясь не совершать лишних движений, Наталья скосила глаза вниз, на полочку для обуви: высокие сапоги с острыми носами, короткие сапоги с тупыми носами, ботинки на шнуровке — мечта рэпера из помоечного Бронкса, мягкие замшевые туфли, еще одни туфли, с квадратными каблуками и умопомрачительным количеством металлических пряжек, — филиал дорогого обувного магазина, да и только.

Вся эта вываленная в прихожей роскошь произвела на Наталью магическое впечатление. А последовавший за этим приступ острой женской зависти был так силен, что Наталья хмыкнула.

— Надо же, как выросло благосостояние советского народа!..

Она достала из конверта листок и с выражением прочла:

«Я был идиотом, я смотрел сквозь пальцы на все твои похождения, на все твои ночные отлучки и телефонные звонки черт знает откуда и черт знает когда». Действительно, ты был идиотом… Судя по прикиду, твоя подружка — крутая горизонталка, парень!..

Смелое предположение, если учесть, что на сленге приснопамятного журнальчика Нинон «Pussy cat», горизонталками назывались самые обыкновенные проститутки. Наталья очень долго не могла понять этимологию этого слова, пока Нинон не объяснила ей, что «горизонталки» — это женщины, которые зарабатывают на хлеб исключительно лежа в койке, в горизонтальном положении.

Ее голос, сразу же растворившийся в пустом пространстве квартиры, придал Наталье неожиданную уверенность. Если уж совершать безумные поступки — то надо идти до конца. И почему бы вообще не объявить сегодняшний вечер вечером безумных поступков?

Все еще не веря в собственный, так неожиданно проклюнувшийся авантюризм, Наталья закрыла входную дверь на цепочку (чтобы хозяйка, если она вдруг появится, дала ей время оправдаться) и сняла сапоги. Сапоги Наталья купила прошлой осенью за умопомрачительные по ее понятиям деньги, но теперь, рядом с роскошной обувью владелицы квартиры, они показались ей бедными провинциальными родственниками из недр Нечерноземья.

Подумав секунду, она облачилась в комнатные тапки (размер ноги совпал идеально!) и решительно направилась в сторону комнат.

Комнат было две, смежные, побольше и поменьше. Первая — побольше — служила кабинетом и гостиной; вторая — поменьше — спальней. Наталья решила оставить спальню на закуску и принялась за изучение кабинета.

Евростандарт, не иначе. Причем евростандарт, выполненный по индивидуальному проекту. Ничего лишнего, строгость и изысканная простота. Два высоких узких окна были затянуты жалюзи, но открыть жалюзи, чтобы рассмотреть пейзаж, Наталья так и не решилась. Одна из несущих стен была сломана, и гостиная плавно перетекала в кухню, отгороженную от любопытных глаз длинной стойкой. У стойки стояло несколько круглых высоких стульев, и Наталья с трудом подавила в себе желание подойти к этому импровизированному бару и заказать себе двойной мартини со льдом (кажется, именно об этом напитке мечтают все кинодивы). Над стойкой в специальных гнездах висели бокалы (шик!); на стойке стояло несколько дорогих бутылок с дорогим пойлом (блеск!). А в нише рядом возвышался смахивающий на небоскреб холодильник с красно-синим видом Манхэттена на дверце (красота!).

Только теперь Наталья поняла, как голодна. Почему бы и не поужинать после трудов праведных? Тем более что вариант под условным названием «Бобик в гостях у Барбоса» выпал ей впервые в жизни.

Она хлопнула дверцей и тотчас же услышала за своей спиной прерывистое дыхание.

Тума.

Ну конечно же, как она могла забыть о собаке! И как она могла забыть, что именно Тума здесь второе лицо после хозяйки. Теперь она на своей территории и вполне может ухватить непрошеную гостью за ляжку. В любом случае приличия должны быть соблюдены — даже если очень хочется забросить в клюв что-нибудь съедобное.

— Ты не возражаешь? — спросила Наталья, обернувшись к доберманихе.

Тума сидела перед Натальей, высунув огромный красный язык: она не возражала. Успокоенная вполне разумным поведением собаки, Наталья принялась шарить глазами по полкам холодильника.

Черная икра в жестяной коробке, палка окаменевшей сырокопченой колбасы, сыр «Рокфор» в целлофановой упаковке, несколько надорванных пакетов молока, яйца и фрукты в нижнем ящике. Сага о красивой жизни продолжается. Наталья взяла один из пакетов и понюхала его: молоко подкисло, а на пакете была выбита совершенно несъедобная дата — 3 февраля.

Вся остальная снедь не внушала никаких опасений, и, прихватив сырокопченую колбасу и «Рокфор», Наталья отправилась к маленькому разделочному столику, ощетинившемуся целым выводком ножей. Тума последовала за ней, поскуливая на ходу.

— Сейчас, девочка. — Наталья нарубила колбасу на внушительные куски, которые не имели ничего общего с изысками окружающей обстановки. Туме досталась аппетитная колбасная задница.

Большие эмалированные миски она нашла в одном из шкафчиков (странно, что они не стояли на каком-нибудь собачьем месте для еды — например, у батареи, возле которой вертелась Тума). В другом шкафчике обнаружился десятикилограммовый пакет с кормом. Заняв собаку едой и на ходу жуя колбасу, Наталья отправилась путешествовать по гостиной.

Стену, противоположную кухонной стойке, занимали узкие стеллажи с книгами и компакт-дисками компакт-дисков было заметно больше, да и книги при ближайшем рассмотрении оказались специфическими — справочники по компьютерам и компьютерным программам на русском и английском языке Отдельную полку занимали детективы в мягких обложках. Но своего обожаемого Воронова Наталья так и не нашла.

Зато нашла телефон — бежевый «Панасоник» с окошком автоответчика. Наталья сняла трубку и приложила ее к уху. Так и есть, тишина, как в склепе. И только проследив глазами за проводом, она поняла причину мертвой тишины в трубке: одна из клемм свободно болталась в открытом гнезде. Из-за этого телефон вполне мог работать через раз и принимать звонки по своему усмотрению. Наталья подправила крошечный винт ногтем, и звук в трубке моментально появился. Хорошо. Очень хорошо.

Когда осмотр стеллажей был закончен, она переместилась к широкому письменному столу, на котором матово поблескивал компьютер. Серьезная девушка, ничего не скажешь. Серьезная девушка и серьезная машина Даже у главы их фирмы, симпатичного сорокалетнего злодея Валентина Валентиновича Серова, не было такой машины.

К компьютеру были подсоединены принтер и сканер, а на столе, рядом с крошечным цветком кактуса, стояли две фотографии в рамках. И на одной из них была снята хорошенькая блондинка с дерзким высоким лбом и такими же дерзкими глазами. Что ж, нетрудно быть дерзкой, имея на плечах изнеженных соболей, а на ногах — сапоги по пятьсот долларов каждый. Наталья вдруг испытала к незнакомой ей блондинке классовую неприязнь. Кроме блондинки, на фотографии присутствовали уже знакомая ей доберманиха Тума и совершенно незнакомый молодой человек с ухоженной трехдневной щетиной на лице. Молодой человек был безмятежно красив. Настолько безмятежно, что с одинаковым успехом мог сниматься в костюмной мелодраме или рекламировать армейские кальсоны.

Наталья вздохнула: жаль, что у такой незаурядной блондинистой самочки оказался такой заурядный вкус. Но, судя по всему, это и есть участники эпистолярного конфликта — Дарья и Денис.

— Я бы тоже такого бросила, — задним числом одобрила поведение хозяйки квартиры Наталья. — Ничего хорошего в нем нет. Даже щетина какая-то… сомнительная… Ты как думаешь, Тума?

Доберманиха, сопровождавшая ее в экскурсии по комнате, коротко залаяла.

Вторая фотография была занятнее: кроме блондинки с первого снимка, на ней были изображены еще две девушки: блондинка и брюнетка. Почти одинаковая красота с разными оттенками. Вот только у одной из них через всю правую щеку шла странная полоса: то ли нанесенный тушью каббалистический знак, то ли татуировка. Девушки обнимали друг друга за плечи и улыбались: трогательное единение изысканных паучих в банке.

На журнальный столик были небрежно брошены проспекты, сплошь на английском и французском. Париж, Французская Ривьера, Монте-Карло, государства-карлики в аппендиксе Европы… Такими же проспектами было забито и их турагентство.

Следующими номерами программы шли музыкальный центр «Тесhics» (он же — домашний кинотеатр) и огромный плоский телевизор «SONY», парящий над ослепительно белой стеной. Под телевизором, у самого основания кронштейна, прикорнул видеомагнитофон. Добрая сотня кассет валялась прямо на полу, но их названия так ничего и не сказали о кинематографических вкусах хозяйки. Казалось, что все они были закуплены оптом, на какой-нибудь дешевой распродаже: боевики, мелодрамы, несколько глупейших американских комедий, которые сама Наталья ни за что не стала бы смотреть.

— Веселые вы ребята, как я посмотрю. Тупой и еще тупее.

Всеядность хозяйки была изобличена полностью, когда Наталья выудила из общей кучи несколько порнокассет с многообещающими названиями: «Мойка машин», «Принцесса и путана», «Плоть» и «Санкт-петербургские девочки».

Тума протрусила мимо нее, громко цокая когтями по навощенному паркету. И привычно устроилась в кожаном кресле. У кресла валялся ярко-рыжий рюкзак, но Наталье было сейчас не до рюкзака: ее ждали спальня и ванная.

…Спальня потрясла воображение Натальи и проняла ее до седалищного нерва. Никаких конфиденциально-строгих жалюзи, только тяжелые гобеленовые шторы на окнах; будуарчик, в чреве которого тускло поблескивали баночки, коробочки и флаконы; встроенный в стену зеркальный шкаф. Зеркальным же был и потолок. И кровать.

Кровать, прямиком перекочевавшая сюда с обложки порнофильма «Принцесса и путана», — двух-, трех-, четырехспальный монстр. На монстра было наброшено черное покрывало, а к его изголовью прилепились крошечные белые подушки: каждая представляла собой удачно стилизованного представителя морской фауны. Скаты, звезды, креветки и коньки, не считая пары рыбьих тушек. На кровать было небрежно брошено платье, источавшее тонкий аромат духов. Удержаться было невозможно. Воровато оглядываясь на дверь, Наталья сбросила с себя никчемный секретарский костюмчик и, как змея, вползла в это удивительное, божественное, головокружительное платье. И закрыла глаза.

Да, к этому ощущению нужно привыкнуть. Да. Платье завоевало Наталью сразу же — на ее памяти только Джаве удалось уложиться в такие короткие сроки. Оно облепило фигуру, отравляя ядом запретных желаний каждый сантиметр кожи, оно накрыло Наталью своим легким невесомым телом и заставило учащенно биться сердце. Зажмурившись, Наталья подошла к зеркальным створкам шкафа.

Ого! Оказывается, я могу быть довольно симпатичной. И еще какой симпатичной — во всяком случае, общий абрис впечатляет. Дорогая одежда украсит любую женщину, ничего не скажешь.

Наталья с трудом заставила себя отойти от зеркала, но расстаться с платьем сейчас, сию минуту и снова влезть в лягушачью шкурку своего собственного костюма было выше ее сил. Роскошная ткань нашептывала на ухо всякие глупости, едва уловимый аромат духов кружил голову — действительно, почему бы не выпить горячительного с апельсиновым соком, душа моя?..

Стреноженная платьем, полностью подчинившаяся ему, Наталья вышла в гостиную и в задумчивости остановилась перед батареей алкогольных этикеток.

Бренди, виски, несколько начатых бутылок красного и белого вина, джин и водка. «Действуй! Но только не будь харыпкой!» — подтолкнуло ее платье, и Наталья остановилась на немного женственном мартини. Прихватив бокал, она снова вернулась в спальню: за зеркальной поверхностью шкафа должно таиться еще немало чудес.

Действительность превзошла все ее ожидания. Шкаф оказался под самую завязку набит дорогими тряпками — братская могила женских вожделений, да и только. Голос разума, так долго ведший Наталью по жизни, был забыт окончательно.

Она не знала, сколько времени прошло — час, два, три… Да и какое это имело значение, если ее ждали костюмы и вечерние платья, блузы, свитера, джинсы на болтах и комбинезоны-унисекс, пиджаки для деловых встреч, белье для встреч романтических. Боже мой, боже мой, любая из этих шмоток произвела бы фурор в их конторе. Жаль, что она никогда не сможет воспользоваться этим чужим великолепием… Жаль.

А, собственно, почему жаль?

Мысль, возникшая в ее затуманенном мозгу, поначалу показалась ей крамольной. Но только поначалу. Наталья прилегла на краешек кровати, подложила под голову «морскую звезду» и принялась рассуждать.

Итак.

Она нашла собаку. Она спасла ее. И имеет право на скромное вознаграждение. Вряд ли хозяйка хотела избавиться от доберманихи — к чему тогда оставлять ошейник с адресом и телефоном. Значит, Тума просто потерялась. Ее должны искать. Может быть, ее даже сейчас ищут. И не исключено, что хозяйка появится в квартире с минуты на минуту. Наталью бросило в пот.

Хозяйка появится с минуты на минуту и увидит в своей квартире совершенно постороннего человека, который к тому же рылся в ее вещах и совал нос в бутылки. И слопал ее сырокопченую колбасу!.. Но все это можно оправдать стечением обстоятельств: она не дозвонилась по телефону, который был отключен.

Кстати, о телефоне.

С сожалением расставшись с платьем и перекочевав в кургузый костюмчик, Наталья подошла к еще одному телефонному аппарату, стоявшему у изголовья кровати. И аккуратно сняла трубку. Этот был не отключен и абсолютно исправен. Чтобы окончательно удостовериться в этом, Наталья набрала номер Нинон.

— Ты знаешь, который час, убийца? — Голос Нинон дышал праведным гневом. Судя по всему, маленькая ночная серенада сорвалась.

— Который?

— Начало двенадцатого.

Ну надо же! Она провела в чужой квартире около трех часов и даже не заметила этого.

— С каких это пор ты переквалифицировалась в жаворонки? — спросила Наталья и тотчас же прикусила язык. Пора бы запомнить, что после неудачных любовных свиданий Нинон укладывается спать в детское время, а перед этим сжирает все, что есть в холодильнике. Именно так она справляется с депрессиями.

— Облом? — Немного сочувствия не помешает.

— Проявляешь чудеса проницательности, — с готовностью ответила Нинон.

— Кто это был?

— Какая разница? Один театральный режиссер. Очень известный. Редкостный козел.

— Он не любит рубенсовские формы?

— Как оказалось.

— Пора садиться на диету, Нинон.

— Ты же знаешь… Моя фигура — за гранью добра и зла. Понятие «диета» к ней неприменимо. А что собачка?

— Все в порядке.

— Отдала с рук на руки?

— В некотором роде. Я попала в довольно странную ситуацию, Нинон.

— Вот как? — Нинон сразу же оживилась: она обожала интересные ситуации. — И какую же?

— Не по телефону. Мы можем завтра увидеться? Нинон засопела в трубку, соображая.

— Так. Завтра с утра у меня беготня, в обед — пресс-конференция с Розенбаумом… — Эстетка Нинон обожала Розенбаума и считала его эталоном настоящего мужчины. В ее классификации он проходил под кодовой кличкой «сатрап-сексапил».

— Что, «Житейские воззрения кота Мурра»? Он еще не всем поделился с журналистской общественностью? — не удержалась от шпильки Наталья.

— Не всем. — Нинон вовсе не была склонна шутить на подобные темы. — Вот что. Подгребай к шести в редакцию, сходим куда-нибудь, поужинаем.

— Отлично. Тогда до завтра.

Наталья повесила трубку. Разговор с Нинон, такой будничный, отвлек ее от странной квартиры и ее странной обитательницы. Теперь, когда она осталась одна, вопросов было гораздо больше, чем ответов: они дышали ей в затылок и заглядывали в глаза. Они обступали ее со всех сторон. Вот только сформулировать их Наталья так и не успела: резкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

Вор, застигнутый на месте преступления.

Она и есть вор, застигнутый на месте преступления. Но главное — не поддаться искушению и не снять трубку. Квартира пуста, в ней никого нет. Никого. Присмиревшая Тума не в счет.

И в ту же секунду в гостиной раздался женский голос.

Наталья вскрикнула, зажала рот рукой и только чуть позже сообразила: автоответчик. Автоответчик телефона в гостиной, который она недавно подключила. «Квартира Литвиновой. Извините, но нас нет дома. Оставьте свое сообщение после длинного сигнала. Вам перезвонят».

Тума, до этого спокойно лежавшая в кресле, услышав невесть откуда идущий голос, заметалась по комнате, визжа и подскуливая. Должно быть, признала хозяйку. Да, черт возьми, преданные существа собаки. Отзвук отзвука, эхо эха способны заставить их потерять рассудок.

Чтобы лучше слышать тронную речь, Наталья склонилась над телефоном. Звонила женщина, скорее всего — подруга. И может быть, такая же толстая и разбитная, как Нинон.

— Дарья, это я. К тебе не пробиться. Проклинаю вдогонку. Приедешь из своей обожаемой Ниццы — и сразу же получишь втык. Надеюсь, я не единственная оскорбленная. Учти на будущее, зажимать отвальную — дурной тон. Надеюсь, ты привезешь, что обещала. Целую, твоя Ленусик.

«Твоя Ленусик» отключилась, а Наталья, чтобы хоть как-то успокоить перевозбудившуюся доберманиху, насыпала в миску корм из пакета. Собака сразу же переключилась на еду, а Наталья молодецки плюхнулась в кресло и прикрыла глаза.

Теперь все ясно. Все стало на свои места.

Во-первых, хозяйку зовут не просто Дарья, а Дарья Литвинова. Во-вторых, она укатила в Ниццу, и, возможно, по какому-нибудь туру. Туры бывают недельные, двухнедельные и десятидневные. Сегодня восьмое, а на пакете молока….

На пакете молока стояла дата — третье февраля

Ура!..

В любом случае со времени отъезда прошло всего лишь пять дней, хозяйка наслаждается красотами Ниццы — счастливица! — и вряд ли вернется оттуда раньше чем послезавтра. При всех раскладах. Да и стоит ли ехать во Францию на три дня?..

Наталья обвела взглядом шикарную обстановку и вздохнула. Женщина, которая заработала на такую обстановку, может позволить себе завтракать в Ницце, а ужинать в Сиднее — с учетом часовых поясов, разумеется.

— Тума! — позвала она доберманиху. — Тума, иди сюда.

Собака, с космической скоростью умявшая корм, подошла к Наталье и с готовностью ткнулась головой ей в колени.

— Хоть бы ты рассказала мне о своей хозяйке. Но ведь из тебя и слова не вытянешь, правда?..

Почесав у Тумы за ухом, Наталья воспрянула духом. Собака — вот ее алиби, вот ее индульгенция, вот ответ на все вопросы. Она не сделала ничего предосудительного, она привела собаку к родному очагу, она накормила ее. И в принципе она готова следить за ней, пока хозяйка не вернется из поездки. Все правильно, все стройно, ни сучка ни задоринки, ни бугорка ни впадинки. И в то же время странное чувство не покидало Наталью: именно Тума никак не вписывалась в скоропалительный отъезд Дарьи Литвиновой. Что, если бы у нее самой была собака (фантастика!)? И у нее самой намечалась бы поездка во Францию (фантастика в кубе!)? И тем не менее почему бы не предположить?..

quot;Я собираюсь лететь в Ниццу, но накануне пропадает (убегает, удирает) моя любимая собака. Я звоню во все колокола, поднимаю на ноги друзей и знакомых, плачусь в жилетку бойфренду. И надеюсь на то, что кто-то подберет ее и прочтет адрес на ошейнике. Надеюсь, надеюсь, надеюсь…

Но Ницца! Бухта Ангелов, Воulevard de l`Imperatrce, Английская набережная, праздник цветов, музей Шагала, хотя это и не самый любимый мой художник… Недельный тур от 298 у.е. Если это, конечно, двухзвездочный Du Centre — телефон, кабельное телевидение, 10 минут до моря, шведский стол… Такие туры у нас в агентстве улетают моментально. Но вряд ли Дарья Литвинова будет довольствоваться двухзвездочным отелем.

Negresco-люкс, вот что ей подойдет. Частный гараж, сейф в номере, мини-бар, фен, кондиционер…

От всего этого великолепия невозможно отказатьсяquot;.

Наталья снова плеснула себе мартини в бокал.

А она и не отказалась, эта Дарья Литвинова. Укатила в Ниццу, а поиски собаки поручила бойфренду Денису. И, возможно, укатила не одна, иначе Наталья никогда бы не нашла ключ в почтовом ящике — как бесплатное приложение к разрыву отношений. Как там было сказано — «и эта последняя твоя выходка — по-моему, это подло, ты не находишь?..»

А что, если она действительно укатила не одна? А с каким-нибудь преуспевающим бизнесменом, владельцем заводов, газет, пароходов? Мощная фигура, скромному страдальцу Денису за таким не угнаться, даже с его трехдневной щетиной. Вполне-вполне. Вполне подпадает под определение «подлая выходка». И тогда оскорбленный мальчик, вместо того чтобы искать собаку, оставляет ключ в почтовом ящике. Чаша терпения переполнилась, что и требовалось доказать.

А может, все было совсем не так? Она уехала и поручила собаку кому-нибудь из подруг. И подруга забрала ее к себе на время, потому-то и не было мисок у батареи, к которой так резво рванула доберманиха. А подруга — или друг (быть может, тот самый бойфренд!) не справились с управлением, и своенравная собака просто сбежала от них во время прогулки. Такие вещи случаются сплошь и рядом. И такие вещи все объясняют.

В этом случае бойфренд отпадает окончательно. Тем более что она не знает даже, когда было написано письмо. Есть только дата возвращения — десятого. Решился на мелкий шантаж перед отъездом и дал время подумать… Не стоит возвращаться к нему, Дарья Литвинова…

…Кресло больше не устраивало подвыпившую Наталью, и она устроилась на ковре. И прикрыла глаза, покачиваясь в мягких волнах мартини. Но долго это блаженное состояние не продлилось: Тума занервничала и принялась бегать — к дверям и обратно к Наталье; холодный нос совершенно недвусмысленно тыкался в Натальин подбородок.

— Гулять, что ли, собака? — нехотя спросила Наталья.

Собака коротко рыкнула и снова метнулась к двери.

— Гулять, черт бы тебя побрал…

Наталья с сожалением отставила бокал и поднялась: собака будет последним существом, которое она поселит на своих двадцати метрах. Строгий распорядок, никакой личной жизни и полная зависимость от четвероногого друга, будь он неладен!..

В прихожей она с трудом подавила в себе желание тут же напялить умопомрачительную чужую дубленку: скромнее нужно быть, Наталья Ивановна, скромнее.

Уже надев пальто и натянув сапоги, она внимательно осмотрела внутренности шкафа и прилегающее к нему пространство: странно, но поводка не было. И намордника не было тоже. Что ж, ее версия о том, что собака была поручена на время отъезда кому-то еще, находила свое полное подтверждение. Ну, поводок — это не проблема. На первое время сойдет и ее ремень от сумки…

И теперь самое главное — не забыть ключ от чужой жизни. И желательно никого не встретить по дороге. Никого из знакомых Дарьи Литвиновой. Иначе дурацких разговоров не оберешься…

В подъезде было тихо. Ни одна дверь не приоткрылась, ни одна любопытная физиономия не выглянула на площадку. И наконец-то заработал лифт.

Должно быть, кроме представителей высшего света, здесь проживают еще и законопослушные граждане, рабочие и служащие оборонных предприятий. Встают рано, ложатся рано, не любопытны и не ходят друг к другу в гости с фаршированной щукой, домашним квасом и пирогом «Утопленник».

Пока Тума, ни на секунду не выпуская неожиданную покровительницу из поля зрения, обстряпывала свои делишки, Наталье пришло в голову сразу несколько любопытных мыслей. Не мешало бы прослушать подключенный автоответчик полностью — это во-первых; не мешало бы связаться с кем-нибудь из знакомых Литвиновой, есть же у нее записные книжки, — это во-вторых: не вечно же ей торчать в чужой квартире и бороться с искушениями почище искушений святого Антония. И в-третьих… Почему бы ей здесь не остаться?

Именно эта авантюрная мыслишка как червь глодала ее все последние часы. И дело было даже не только — и не столько — в доберманихе. Дело было в самой квартире. В соболях в прихожей, в телевизоре, в платье, так небрежно брошенном на кровать, в батарее дорогих бутылок с дорогим пойлом. Одна мысль о том, что ей придется вернуться в постылую коммуналку, к Ядвиге, Бувакиным и целому выводку Бедусей, — одна лишь мысль об этом сводила ее с ума.

Снег беспечно поскрипывал под ногами, в домах еще горели поздние пряничные огни, а в квартире на шестом этаже ее ждали мартини, остатки «Рокфора» и тяжелые шторы в спальне.

— Нет, — сказала она себе и сжала кулаки. — Нет. Ты не имеешь права. Это вторжение. Незаконное вторжение. Карается законом. Сейчас ты заберешь собаку, возьмешь такси и отправишься к себе на Петроградку, Наталья Ивановна. Ты поняла меня?

Наталья села в сугроб и потерла снегом разгоряченные щеки.

— Граждане судьи! Я просто спасала собачью душу — кто же меня осудит, кто бросит в меня камень? Вы знаете все обстоятельства дела. Вы знаете, что возвращаться с собакой по месту прописки — нереально, а оставить ее без присмотра — нереально вдвойне…

К ночи мороз заметно усилился; Тума поочередно поджимала лапы и просительно смотрела на Наталью: пора возвращаться, моя дорогая.

Действительно, пора возвращаться.

Они вернулись в квартиру — и снова никого не встретили в подъезде. Тума, не дожидаясь, пока Наталья разденется, лапой толкнула дверь в ванную: привычка — вторая натура, особенно у собак. Наталья последовала за ней.

Ванная комната встретила ее сверкающим кафелем и зеркалами, махровыми полотенцами и халатами — мужским и женским. Тума уже стояла в ванне, нетерпеливо перебирая лапами.

Наталье понадобилось несколько минут, чтобы сообразить, что к чему. Оранжевая резиновая рукавица, так же как и шампунь с яростным и устрашающим названием — «АНТИБЛОХИН», по всей видимости, предназначалась для мытья собаки. Наталья включила воду, перевела ее на душ и принялась осторожно намыливать шерсть Тумы пресловутым «Антиблохином», растирая его рукавицей.

Тума оказалась паинькой: она не дергалась и не скулила; похоже, ей вообще нравилось мыться, да и само времяпровождение в ванной выглядело неким ритуалом. Закончив омовение, Наталья насухо вытерла собаку одним из полотенец (вы уж простите, хозяйка, если это любимое полотенце вашего приятеля!). Рыжие подпалины Тумы заблестели, и Наталья впервые подумала о том, что собака, оказывается, по-настоящему красива.

Сфинкс, римская волчица, Lира… Эк, куда ее занесло! Кажется, Lира — совсем из другой оперы.

Наталья вспомнила свою собственную ванную на Петроградке — огромную, выкрашенную в унылую охру комнату. Потолок ванной слегка опустился под натиском протечек, а само грандиозное чугунное корыто пожелтело от времени. И все это пролетарское великолепие освещалось стоваттной лампочкой без абажура. По запыленной проводке бродили тараканы, корыто прикрывала целомудренно-заплесневелая занавеска, а стена напротив была увешана деревянными поддонами: все обитатели квартиры брезговали мыться в общей ванне и использовали ее только в качестве душевой кабинки. Все, кроме старухи Ядвиги Брониславовны…

И вот теперь — ослепительный кафель, шикарная шведско-немецко-французская начинка. Полный комплект. Отпад. Подарок судьбы, который грех не использовать.

Наталья присела на краешек ванны и принялась рассматривать флаконы с шампунями., бальзамами, кондиционерами, солью и пеной для ванн. На полке перед длинным (во всю длину ванны) зеркалом она насчитала две зубные щетки, два бритвенных станка (дорогой мужской и очень дорогой женский). И одну резиновую игрушку. Что ж, хозяйка квартиры не лишена здоровой сентиментальности, можно не опасаться уголовного преследования с ее стороны.

Тщательно вымыв ванну и отправив остатки собачьих жестких волос в воронку, Наталья напустила воды и ухнула туда все, что было под рукой, — пену, соль и резиновую игрушку. Уточку с печальным носом актрисы Барбры Стрейзанд.

Чего-то не хватает.

Да. Музыки и мартини.

Чтобы сходство с лучшими образцами голливудской романтической комедии было полным.

Спустя пять минут Наталья уже нежилась в пене и потягивала мартини. Жаль, что такая жизнь уготована только обворожительным высокооплачиваемым блондинкам. А неудачницы-шатенки лишены и сотой доли УДОВОЛЬСТВИЙ.

Она намылила голову и показала язык своему отражению: «Калиф на час, любезнейшая Наталья Ивановна, калиф на час…» Зато какой час!..

Интересно, почему в стаканчике торчат две щетки? Одна — понятно, убитый горем Денис специально оставил ее, чтобы был повод вернуться после приезда. Он оставил зубную щетку на полке, халат на вешалке, и не исключено, что еще несколько жизненно необходимых мелочей — любимые трусы, любимую футболку, любимую бейсболку, любимую книжку «Праздник, который всегда с тобой» и любимую ручку.

Наталья отогнала от себя пену.

А вторая зубная щетка — наверняка она принадлежит хозяйке.

Но почему Дарья не взяла ее в поездку?.. Чистить зубы нужно даже в Ницце, даже в пятизвездочных отелях. А впрочем, она — не ты. Ты свою зубную щетку не меняла два года, дождешься, пока вся щетина вылезет. А она .. Она купит себе новую щетку. В аэропорту Орли. Или в аэропорту Ле Бурже. Или в аэропорту Шарля де Голля.

Наталья придирчиво перебрала ополаскиватели и только теперь заметила затесавшиеся в общую кучу флаконы краски для волос. И тихонько засмеялась.

Никакая ты не блондинка, голубушка. Скорее наоборот, такая же шатенка, как и я. И пристально следишь, чтобы, не дай бог, не поперли темные корни. Темные корни — смертный приговор такой красотке, как ты. А жена Цезаря должна быть вне подозрений.

Наталья покрасилась только раз в жизни, в щадящий каштановый. Нельзя сказать, чтобы этот цвет особенно ей шел, но ощущение новизны запомнилось. Вот и теперь, глядя на дорогую краску, она вдруг подумала: почему бы не повторить это ощущение? Почему бы не пойти на поводу у этой стильной надменной квартиры, почему бы не удивить Нинон завтра в шесть…

Почему бы и нет?..

На рукотворные превращения ушло добрых полтора часа. За это время Наталья допила мартини, покормила Туму и два раза прослушала компакт-диск quot;Эдуард Артемьев. Музыка к кинофильмам. «Солярис». «Сталкер». «Зеркало». И изучила всю косметику в будуарчике у кровати.

Нинон упала бы в обморок. Вся эта груда тяжелого женского вооружения потянула бы на тысячу долларов, не меньше. Сплошная Франция, никаких «made in China», никаких инсинуаций парфюмерного комбината «Невская заря». Возле полки с косметикой Наталья несколько раз успела умереть и возродиться — уже в новом качестве, со светлыми, отливающими платиной волосами.

— Ну, как тебе? — спросила она у вертящейся тут же доберманихи. — По-моему, неплохо. Тума раскрыла пасть и зевнула.

— Ты права. Пора спать….

8 февраля

Леля

Вот уже битый час старший следователь Леля и Саня Гусалов торчали у патологоанатома Скориченко. Патологоанатом и оперативник сосали пиво, Леля же ограничился скромным джин-тоником. Прямо перед ними, на холодном прозекторском столе, лежало тело всемогущего банкира Германа Радзивилла. Если верить Скориченко, смерть Радзивилла наступила около четырех суток назад в результате проникающего ранения в глазное яблоко, нанесенного острым предметом. Предмет, пробив все на своем пути, вошел в мозг. Дать более развернутую характеристику острому предмету Скориченко не решился.

— Значит, не пуля? — в который раз безнадежно спросил эксперта Леля. — А что тогда?

— Возможно, стилет. Возможно, специально заточенное шило. Возможно, что-то еще. С таким способом убийства, если честно, я сталкиваюсь впервые. Чертовщина какая-то…

Невозмутимый Скориченко только озвучил Лели-ны мысли. Всем им было бы куда спокойнее, если бы все ограничилось нападением возле офиса и контрольным выстрелом в голову.

— Ну-с, а что скажете о внутренностях покойного, доктор?

— Да что тут говорить? За несколько часов до смерти потерпевший плотно поел. В желудке — непереваренные остатки пищи…

— Какой именно? — вклинился Саня Гусалов.

— Вам подать меню, господа?

— Не мешало бы. — Гусалов обожал поболтать на гастрономические темы. — По меню установим ресторан. И привлечем шеф-повара как заказчика. И главного фигуранта по делу.

— Не стоит, — оборвал Гусалова Леля. — Любимый ресторан Радзивилла мы уже установили. «Дикие гуси». Повар вне подозрений. Радзивилл действительно ужинал там вечером третьего февраля. Около двадцати часов. С дамой. Шикарная блондинка, по утверждению ресторанной обслуги.

— А жене надудел, что срочные дела в конторе. — Гусалов подмигнул следователю и повел подбородком в сторону трупа. — Видишь, что бывает с людьми, которые обманывают супругу. Учти это, когда будешь жениться, Петрович!

— Учту.

— А куда, интересно, смотрела охрана?

— Телохранитель был отпущен. Более того, в аэропорт утром четвертого Радзивилл тоже собирался отправиться без сопровождения.

— Ну и охраннички пошли! — Старый поклонник фильма «Телохранитель», Саня Гусалов удивленно поднял брови. — У семи нянек дитя без глазу…

На секунду он замолк, ощупал взглядом лицо мертвого Радзивилла и расхохотался:

— Вы уж простите за каламбур, товарищи. А личность дамы установлена?

— Нет. Какая уж тут личность, если Радзивилл менял женщин, как перчатки… И предпочитал блондинок.

— Ну, это не криминал. У меня, например, перчатки уже пять лет. А «джентльмены предпочитают блондинок», это и ежу понятно.

Леля пропустил ехидное замечание Гусалова мимо ушей.

— Ежу понятно, а мне непонятно. Зачем Радзивилл отпустил охрану? Решил ехать в аэропорт сам, без почетного эскорта?

— Может, хотел с блондинкой напоследок покувыркаться, — высказал предположение Саня. — На разделочном столе, среди омаров и брюквы под соусом?

— И она была не первая, кто посещал с ним этот ресторан. Метрдотель намекнул мне, что число радзивилловских гейш перевалило за два десятка.

— Интересно, куда только жена смотрела? — заметил патологоанатом Скориченко.

С женой Радзивилла, Эммой Александровной, Леля расстался два часа назад, и вспоминать об этой встрече ему не хотелось. Во-первых, Эмма Александровна была жгучей брюнеткой с едва заметными, но вполне оформившимися кавалерийскими усиками. Во-вторых, приехала она не одна, а в сопровождении ручной игуаны и такого же ручного молодого человека, личного шофера и психоаналитика в первом приближении. А Леля терпеть не мог ни ящериц, ни гуттаперчевых мальчиков при состоятельных дамах.

Эмма Александровна холодно опознала мужа и так же холодно спросила, когда она сможет забрать тело.

— Вы, я смотрю, не особенно переживаете, — не удержался от замечания Леля.

— Наши отношения были из рук вон. Об этом все знают. — Эмма Александровна почесала морщинистую шею игуаны. — Так что глупо изображать из себя безутешную вдову.

— И тем не менее вы жили вместе и были в курсе его дел. Значит, он позвонил вам вечером третьего и сообщил, что переночует в городской квартире. Что он собирался делать в Париже?

— Герман не посвящал меня в свои дела. Возможно, он летел туда по коммерческим делам.

— Если верить секретарше покойного, это был частный визит, — уколол Радзивиллиху Леля.

— Возможно. Наш сын учится в Сорбонне. Он сказал, что заедет к Адаму.

— Заедет к Адаму?

— Так зовут нащего сына.

Леля перевел взгляд на спутника Эммы Александровны; судя по всему, этот жалкий тип — ровесник сына Радзивиллов. Вот она, жизнь, юдоль скорбей: один учится в Сорбонне, а другой удовлетворяет прихоти Венеры в климаксе.

— Он позвонил вам…

— Да. Он позвонил мне и сообщил, что улетает в Париж. Собирался встретиться с Адасем.

— Ваш сын знал о приезде отца?

— Понятия не имею. Возможно, Герман сообщил ему о приезде.

— И он не позвонил, когда встреча с отцом не состоялась?

— Адась вообще редко звонит. — Никакого сожаления в голосе Эммы Александровны не было, одна лишь холодная констатация. Веселая семейка, ничего не скажешь!

— У вашего мужа были враги?

— Как и у любого, кто занимается крупным бизнесом. Праздный вопрос, господин… — Эмма Александровна посмотрела на Лелю.

— Леонид Петрович… — свою злополучную фамилию Леля решил опустить.

— Праздный вопрос, Леонид Петрович. Но на него никто никогда не покушался… В любом случае они выбрали странный способ.

— Вы полагаете?

— Мне казалось, что заказные преступления выглядят совсем иначе.

Иначе. Это точно. Он и сам сказал об этом Сане Гусалову на Долгоозерной.

— Я смотрю, вы разбираетесь в заказных преступлениях.

— Любая кухарка в них разбирается, — процедила Эмма Александровна. — И любой зоотехник. Так же как и в политике, экономике и разведении кроликов. Тлетворное влияние телевидения, знаете ли, Леонид Петрович.

— Понятно. А сами вы что думаете?

Эмма Александровна развела руками: что тут думать, когда от правого мужнина глаза остались одни воспоминания.

— Вы постоянно живете за городом?

— Да. Рядом с Павловском. Это ближний пригород, так что никаких проблем с транспортным сообщением…

— Но в городе у вас тоже есть квартира.

— На Ланском шоссе. — Она поморщилась: стоит ли спрашивать, когда все и так известно. — Но там я почти не бываю. Муж остается довольно часто, центральный офис его банка недалеко, в районе Карповки.

— Кто-нибудь, кроме вас и мужа, живет там?

— Его двоюродная сестра, Агнешка. Семь лет назад он выписал ее из Трускавца. — Усы Эммы Александровны презрительно выгнулись, прозрачно намекая на непристойную кровосмесительную связь кузенов. — Она и следит за домом.

Уж не поэтому ли ты съехала в Павловск на вечное поселение?

И потом — Ланское шоссе. Совсем рядом улица Са-вушкина, с которой была угнана машина с трупом Рад-зивилла. Это, конечно, ничего не значит. И подозревать вдову в причастности к смерти банкира нелепо, если, конечно, у нее не было своих интересов в этом деле.

— Во сколько примерно оценивается состояние Радзивилла? — спросил Леля.

Эмма Александровна вспыхнула, а ее крохотные усики возмущенно приподнялись.

— Почему вы меня об этом спрашиваете?

— Я обязан спросить вас об этом.

— Мне кажется, сейчас это не совсем уместно…

Вдова поняла, что сказала глупость, и осеклась. Ее холодность и полная безучастность к смерти мужа оправдывали любые вопросы следствия. С таким же успехом и с такой же отстраненностью Леля мог бы спросить ее о состоянии Круппов накануне Второй мировой войны.

— И все-таки?

— Я никогда не вникала в финансовые дела мужа. Но, как вы сами понимаете, он был далеко не бедным человеком. Вы можете навести справки в его банке.

Ты еще скажи — в налоговой инспекции!..

— Он давал вам большие суммы, Эмма Александровна? — напрямик спросил Леля.

Конечно, давал. И ей самой, и ящерице, и молодому человеку, здесь двух мнений быть не может. Эмма Александровна Радзивилл числилась на туманной должности эксперта в одном из издательств научно-популярной литературы с фиксированным окладом в тысячу семьсот пятьдесят рублей. Этих денег не хватит даже на мотыль для игуаны.

— У нас были довольно сложные отношения… Но он действительно ежемесячно выдавал мне определенную сумму. Весьма скромную, поверьте мне, — тщательно подбирая слова, сказала вдова, хотя бриллианты в ее ушах говорили об обратном.

— А в случае его смерти? Наверняка он оставил завещание.

— Мне ничего не известно о завещании, — отрезала Эмма Александровна.

— Хорошо. Поговорим о другом. Вы сказали, что у вас были довольно сложные отношения. Что это значит?

— А вы как думаете? Отказал в услугах Вере Игнатьевне, нашей старой домработнице, и взял эту потаскуху Агнешку, свою, видите ли, двоюродную сестру… Герман всегда был бабником. Ни одной юбки не пропустил. Во всех конкурсах заседал, где девки задами трясут…

— В каких конкурсах?

— Сами знаете… Мисс Город, мисс Область, мисс Район, мисс Атомная Станция. А потом в койку их тянул. При живой жене.

И когда только успевал, с почтением подумал Леля.

При всей его занятости, при всех его биржевых играх, при всех его дочерних предприятиях. И при всех угрозах кризиса, девальвации, банкротства и чиновничьего произвола… И при двоюродной сестре из Трускавца. Завидная эрекция.

— Вы именно поэтому перебрались в загородный дом?

— Отчасти, — уклонилась от прямого ответа Эмма Александровна. — Мне было наплевать на его похождения. Но Адась… Адась не должен был всего этого видеть. Распутства отца… Вы понимаете, Леонид Петрович?.. Когда-нибудь это кончилось бы весьма печально.

— Печально?

— Ну да. Они стали бы делиться шлюхами, обмениваться ими… Перебрасывать друг другу, перекладывать из кровати в кровать. Отвратительно!..

Беседа с Эммой Александровной практически ничего не добавила к светлому образу Германа Радзивилла. Если не считать того, что покойный был весьма невоздержан по части женщин. Но — опосредованно — то же самое ему сообщил и метрдотель из ресторана «Дикие гуси». Вся колода дам не особенно интересовала Лелю. Блондинистая визави — вот кого стоило найти. Не исключено, что она не только была последней, кто обедал с Радзивиллом. Она могла быть последней, кто видел его в живых. Если верить показаниям метрдотеля и официантов, Радзивилл и его спутница вместе покинули ресторан в 21.45. У Радзивилла был с собой небольшой кожаный «дипломат». Дама вообще пришла налегке — небольшая сумочка, в которой и лезвия для безопасной бритвы не спрячешь. Она уже ждала Радзивилла в ресторане, это подтверждают официанты. Дама прибыла за десять минут до появления Радзивилла в «Диких гусях». Она заказала бокал вина и бутылку минеральной. И не выказывала никаких признаков беспокойства.

Чего не скажешь о самом Радзивилле. По утверждению телохранителя, он на четверть часа задержался в головном здании банка и всю дорогу до «Диких гусей» смотрел на часы. У телохранителя сложилось впечатление, что Радзивилл опаздывает на важную деловую встречу.

Когда они прибыли в ресторан, Радзивилл сразу же успокоился. Он отпустил телохранителя у входа. Должно быть, у Радзивилла были странные представления о личной охране.

— Вы приехали в ресторан на «Ниссане»? — спросил Леля у телохранителя.

— Нет. У Германа Юлиановича две машины — «Ниссан» и «Вольво» последней модели. «Вольво» пользуется жена. И служебный «Мерседес». Мы приехали в ресторан именно на нем.

— И хозяин отпустил вас?

Телохранитель поморщился: судя по всему, он не выносил слова «хозяин» и вообще не был похож на охранника в классическом его понимании. Скорее на выпускника престижного университета. Очочки в дорогой оправе и хорошо сшитый костюм, под которым не было и намека на мало-мальски развитые мышцы. Хотя… кто его знает, может, этот парень и есть самое совершенное секретное оружие, рыцарь без страха и упрека, черепашка-ниндзя…

— И хозяин отпустил вас? — снова повторил вопрос Леля.

— Да.

— Такое практикуется?

— Он практиковал.

— И как часто?

Оставить без присмотра одного из самых влиятельных банкиров в городе — жест, безусловно, очень оригинальный. Но понять его Леля был не в состоянии.

— Иногда.

— Когда?

Лицо телохранителя превратилось в маску: он явно не хотел выдавать тайны хозяина. Даже мертвого.

— На моей памяти — три раза.

— И все три раза были связаны с женщинами? — проявил завидную проницательность Леля.

— Без комментариев.

— Послушайте, молодой человек… Оставьте ваши реплики для ток-шоу об отмене смертной казни. Дело серьезное. Потому повторяю вопрос: все три раза были связаны с женщинами?

— Да, — нехотя признался телохранитель.

— И как он это объяснял?

— Кому? Мне или своим женщинам? — Ниндзя-че-репашка посчитала своим долгом показать Леле зубы.

— Вам. У женщин мы еще спросим.

— Никак. Он не считал нужным что-либо объяснять мне. Обычно он отпускал меня и шофера. Шофер должен был подогнать его «Ниссан» к стоянке возле ресторана и передать Герману Юлиановичу ключи от машины.

— Но он наверняка дал какие-то указания?

— Я должен был встретить его по прилете из Парижа.

— Когда он должен был прилететь?

— Об этом мне должны были сообщить дополнительно.

— Кто?

— Его секретарь.

— Стало быть, он улетал во Францию без охраны?

— Я не знаю, — честно признался телохранитель.

— Что значит — «не знаете»?

— Видите ли… Я был не единственным его телохранителем.

Леля вздохнул: нет, от этого хлыща ему ничего не добиться.

— Кто еще?

— Об этом вам лучше спросить не у меня, а у службы безопасности банка.

— Думаю, молодой человек, что у вас будут большие проблемы с трудоустройством. — Очкарик так не нравился ему, что Леля решил оттянуться напоследок. — Никто не возьмет на работу телохранителя, у которого убили босса. Дурная примета.

Леля без сожаления расстался с наглецом-охранником и его никчемными обтекаемыми показаниями.

Куда интереснее были показания обслуги в «Диких гусях». Один из официантов вспомнил, что дама выходила из-за стола два раза. Гардеробщик тоже подтвердил: действительно, два. Первый раз она проследовала в туалетную комнату, а второй раз позвонила из телефонной кабинки в холле ресторана. В кабинке она пробыла не более минуты, гардеробщик хорошо запомнил это.

— Почему? — спросил у него Леля.

— Так ведь красавица, — только и смог сказать старый хрыч, закончивший выступления в большом сексе лет двадцать назад.

То, что спутница Радзивилла была красива, подтвердили все. Но здесь Лелю поджидала главная неудача: никто так и не смог ни описать ее, ни дать особых примет. Она была просто красива. Стерильно красива — и больше ничего. Из породы клонированных фотомоделей, которые рекламируют все, что под руку попадется, от одноразовых шприцов до оборудования электростанций.

Не опознала эта свора халдеев из «Диких гусей» и фотокарточку, которая лежала в тонком бумажнике Радзивилла. Бумажник был воткнут в задний карман брюк покойного. Кроме весьма фривольного снимка блондинки в прозрачных трусиках, там покоились четыре бумажки по сто долларов и четыре отечественных синюшных полтинника. Кроме того, в «бардачке» были найдены и два ключа на одном кольце. Оба с разными, но весьма занятными бородками.

Часть лица блондинки со снимка закрывали волосы — может быть, именно поэтому официанты не смогли сказать ничего определенного: вроде похожа, а вроде — нет…

Шофер Радзивилла тоже не внес никакой ясности в ситуацию. Он действительно передал ключи от «Ниссана» хозяину. Но в этот момент никого, кроме Радзивилла, за столиком не было: передача ключей досадным образом совпала с выходом дамы в туалетную комнату. После этого и перед очередной переменой блюд

Радзивилл сделал один звонок по мобильнику. Он был чрезвычайно раздражен чем-то: это подметил официант, подававший рыбу по-астурийски к белому вину.

Очевидно, звонок по мобильнику оказался финальным аккордом вечера: дама и Радзивилл свернулись, даже не дождавшись десерта.

В 21.45 они вышли из «Диких гусей» и сели в радзивилловский «Ниссан»; швейцар проводил их до машины. Здесь их следы терялись.

В Париж Радзивилл так и не прилетел.

И два ключа из «бардачка» тоже оказались ложным следом: ни один из них не подходил ни к квартире Радзивиллов на Ланском, ни к их загородному дому в Павловске.

9 февраля

Наталья

Наталья проснулась около семи и несколько минут не могла сообразить, где же она находится. А когда сообразила, подскочила с чужой, совсем не по праву занятой кровати. Тума спала в ногах, змей-искусительное платье висело на спинке… И ночь, проведенная в чужой квартире, показалась ей вполне невинной.

«Я ведь не сделала ничего предосудительного, правда?»

В квартире по-прежнему было тихо, Дарья так и не появилась.

Выгуляв собаку, Наталья вернулась с твердым намерением выйти из квартиры в собственном костюмчике. Но ничего не получилось. В вещах Дарьи было столько животного магнетизма — даже Бродский не шел с ними ни в какое сравнение. Даже губы Джавы, даже его плоский живот — единственное, что занимало Наталью последние двенадцать месяцев, — даже это отступило на второй план. Кто бы мог подумать, что дорогие тряпки могут соблазнить среднестатистическую интеллектуалку гораздо эффектнее дешевых любовников?..

Покопавшись в шкафу, Наталья выбрала строгий деловой костюм (интересно, куда в нем ходила Дарья и какие коктейли в нем пила?). К костюму прилагались легкие утренние духи с ненавязчивым запахом и легкий утренний макияж.

А в ванной Наталью ждало сразу два сюрприза. Во-первых, ее окрашенные волосы выглядели вполне естественно. И, во-вторых, отключили горячую воду.

Впрочем, это не слишком ее огорчило. Тем более что в прихожей стояли стильные сапоги и висела стильная дубленка (покуситься на соболей Наталья не решилась). Еще несколько минут ушло на выбор сумки. Наталья остановилась на неброском портфеле из тисненой кожи (господи, сколько это может стоить?!), хотя больше всего ей нравился отвязный рыжий рюкзак, так и оставшийся стоять возле кресла. Ну ничего, до рюкзака она тоже доберется.

В портфеле оказалось несколько бумажек, испещренных четким каллиграфическим почерком, несколько визиток, несколько проспектов и внушительная пачка каких-то приглашений. Наталья сложила все это добро в маленькое отделение, а в большое бросила пудреницу, помаду и духи. И свой собственный скромный кошелек со скромным количеством денег. И томик Воронова, о котором она почти забыла за всеми перипетиями.

— Пока-пока, собака! Буду в восемь, — сказала Наталья и тотчас же подумала о том, что их с Нинон посиделки могут затянуться. — В крайнем случае — в половине девятого… Оставляю тебе поесть и попить, так что не грызи кресел и не лакай воду из унитаза…

Тума даже не повернула головы в ее сторону.

Уже захлопнув за собой дверь, Наталья вдруг вспомнила о том, что так и не прослушала автоответчик. Но, в конце концов, этим можно заняться и вечером..

На дверях подъезда висел скромный привет из ЖЭКа: «В связи с аварией на теплоцентрали горячая вода до 20.00 подаваться не будет».

Спасибо, что предупредили.

Быстрым шагом Наталья дошла до Большого проспекта; троллейбусная остановка, забитая теми, кто все еще, несмотря на разруху в стране, работал, маячила на углу. И только теперь Наталья по-настоящему испугалась.

Дубленка, костюм, сапоги, «дипломат» — с ног до головы она была увешана пачками долларов. И это — при нынешнем разгуле уличной преступности!.. Несколько мирных обывателей, попавшихся ей на глаза, чудесным образом деформировались в разбойников с большой дороги, уголовных авторитетов, мелких карманников и крупных специалистов по грабежам.

Нет. Троллейбус отменяется. Метро тоже.

Она выскочила на проезжую часть и подняла руку: только такси и только с государственными, не заляпанными грязью номерами. Пропустив трех частников (мало ли что у них на уме!), она наконец-то втиснулась в такси и невесть откуда взявшимся царственным голосом сказала:

— Каменноостровский, пожалуйста.

На Каменноостровском находилась их контора.

Шофер, молодой парень с модными баками а-ля Элвис Пресли, плотоядно улыбнулся ей и шмыгнул носом. Только этого не хватало.

Если бы на ней было ее собственное демисезонное пальтишко, она немедленно попросила бы остановить машину, она бы вообще в нее не села, лучше купить лишний пакет гречки и пару килограммов лука. Но дубленка, сапоги и отливающие платиной волосы диктовали совсем иные правила игры. Наталья вальяжно развалилась на заднем сиденье и бросила шоферу:

— У вас можно курить?

— Ради бога, — парень не спускал с нее глаз.

Она открыла портфель: на дне большого отделения лежала ее собственная пачка постыдно-дешевых «North Star». Не пойдет. Если бы это был «Беломор», ее, во всяком случае, можно было бы посчитать оригинальной. Но «North Star» в сочетании с мягким воротником дубленки — это, извините, нонсенс. Наталья щелкнула замками и уставилась в окно.

— Что ж не курите?

— Передумала. А вы смотрите на дорогу, уважаемый.

Весь оставшийся отрезок пути Наталья прикидывала, во что ей обойдется поездка. И хватит ли денег на обратную дорогу. И на еду для собаки. Сухой корм — это, конечно, хорошо, но и костей прикупить не мешало бы. Жаль, что она ничего не знает о рационе собак. Хотя… У менеджера их конторы, идейного холостяка Зайцева, кажется, есть какой-то пес…

По прибытии на место Наталья сунула таксисту сорок рублей, хотя красная цена поездки была тридцатка. На лишних десяти рублях настояли дубленка, сапоги и вторивший им кожаный портфель.

— Всегда к вашим услугам, королева, — произнес дежурную глупость таксист, и Наталья в сердцах хлопнула дверцей.

И, подождав, пока такси отъедет, потащилась к ближайшему ларьку за сигаретами. После недолгих колебаний она выбрала тонкую пачку «Davidoff».

— Этак вы меня по миру пустите, друзья мои… Но что делать? Короля играет свита, и еще никто не придумал формулы вернее…

Ее появление в конторе произвело фурор.

Все началось с того, что ее напарница Галя, именовавшая себя исключительно Гала (ударение на последнем слоге, дань памяти усам Сальвадора Дали и его железобетонной Музе), в упор не узнала ее и сунулась было с мягким креслом, проспектами «Отдых на Мальте» и заученной улыбкой:

— Присаживайтесь, пожалуйста… Вот, взгляните…

— Ты с ума сошла, Гала, это же я…

По лицу напарницы пробежала дрожащая улыбка, и Наталья пожалела, что сил на розыгрыши у нее не осталось.

— Наталья Широкова. Твоя близкая знакомая. Не узнала? Ну?!.

Гала рухнула в кресло и принялась шумно обмахиваться «Отдыхом на Мальте».

— А… А что это с тобой?

— Волосы покрасила, — вдаваться в подробности Наталье не хотелось. — Слушай, Зайцев у себя?

— Н-не знаю… Супер… Где такую дубленку отхватила?

— Клиент подарил.

— Клиент? Какой клиент?..

С клиентом, пожалуй, она погорячилась. На выигрышных и богатых европейских турах сидели совсем другие девочки, она же довольствовалась болгарскими Золотыми Песками и совсем уж заброшенным озером Севан в абсолютно не туристической сейчас Армении.

— Шучу. Ладно, пойду проведаю Зайцева.

После некоторых колебаний она все-таки оставила дубленку в комнате: не вваливаться же в верхней одежде к добропорядочному менеджеру!

— Класс! — Гала завистливо повела ноздрями. — Костюм просто шикарный… Легко снимается?

Так и не дослушав двусмысленных причитаний Галы, Наталья отправилась к Зайцеву.

В отличие от Галы Шурик Зайцев сразу же узнал ее, и глаза его при этом подозрительно затуманились.

— Да ты у нас красавица, Натали. Не замечал, надо же….

— Ты многого не замечал, — Наталья закинула ногу за ногу и с легкостью выбила из дорогой пачки дорогую сигарету. — Ты позволишь?

— Аск! Можешь делать все, что хочешь. Мы поощряем инициативу сотрудников.

— Хочется верить.

— Божественная, — выдохнул Шурик и щелкнул зажигалкой.

Легкий дым «Davidoff» вскружил ей голову. Или все дело было в шмотках?

— Давно присматриваюсь к тебе, Наталья. Пора переводить тебя с Болгарии на Карибы и Полинезию. Ты как?

— Как пионер. Всегда готова. А может быть, Лазурный берег? Я могу сопровождать группы. — Все эти страшные слова нашептывал ей на ухо литвиновский костюм. И нужно признать, он имел на это право.

— Приму к сведению. — Метаморфоза, происшедшая с известным юбочником Шуриком Зайцевым, нисколько не удивила Наталью: Шурик подбивал клинья ко всем девушкам агентства, а особо отличившиеся в так любимых Шуриком позах «бобра», «уточек-мандаринок» и «тоскующей выпи» сразу же переводились на должность руководителей групп. Теперь пришел и ее, Натальин, черед.

— Только учти, Шурик, спать с тобой я не буду.

— Приму к сведению, — Шурик сразу погрустнел.

— Я вот по какому делу… Говорят, у тебя есть собака?

— А что? Хочешь взять щенков? Предупреждаю — у меня кобель.

— Какой породы?

— Доберман.

Наталья едва не выронила из рук сигарету.

— Что ты говоришь! У меня тоже доберман. Доберманиха. Девочка. Сучка.

— Это знак, — Шурик закатил глаза и расслабил узел на галстуке.

А вот здесь, Шурик Зайцев, старший менеджер, ты попал в точку.

— Собственно, это собака моей подруги. Близкой. — Почему она сказала это? — Подруга уехала, и собака осталась на мне.

— А от меня что требуется?

— Всего лишь несколько рекомендаций. Сколько гулять, чем кормить и так далее…

— А что, подруга не дала никаких указаний?

— Никаких, — честно призналась Наталья.

— Ну, гулять можно два раза, утром и вечером, вполне щадящий режим. Кормить лучше мясными обрезками, — с готовностью начал Шурик. — Ну и каши. Все крупы, кроме манки. Манка плохо усваивается. Овощи. Творог по большим праздникам. А лучше всего — купи книгу: «Доберман — собака для защиты». Их на развалах полно.

— Спасибо за консультацию, Шурик. Я пойду, пожалуй…

Шурик был так галантен, что проводил Наталью до дверей кабинета. И сунул ей в руки визитку.

— Это еще зачем? — удивилась Наталья.

— Мало ли… Там мой домашний телефон. Звони, если что.

— Если что?

— Ну, если она начнет тебя за ляжки хватать. Или вести себя неадекватно. Приеду — пристрелю, — осклабился Шурик и со значением поддержал Наталью за локоть.

— Может и такое случиться?

— Доберманы очень преданы хозяевам. Чужих людей терпят, но с трудом.

— А я думала, все собаки преданы хозяевам… Не только доберманы..

— Заблуждение. Все собаки преданы миске с едой и мозговой кости.

Наталья поморщилась. И как с такими взглядами на миропорядок Шурик Зайцев дослужился до должности старшего менеджера? Сегодня поставлена под сомнение верность собак, а завтра? Завтра будут распяты достижения сексуальной революции…

Без трех минут шесть Наталья уже входила в здание редакции «Pussy cat». Журнал для золотой клубной молодежи делил кров еще с тремя изданиями: прокомму-нистической газетенкой «Звезда Октября», музыкальным обозрением «Русская рулетка» и совсем уж двусмысленным гомоальманахом «Гей-славяне». Несмотря на разницу в идеологических платформах, издания вполне мирно уживались друг с другом и даже периодически — раз в квартал — устраивали совместные посиделки с выбором «Мисс Пресса» и «Мистера Пресса». В номинации «Мистер Пресса», как правило, лидировала «Звезда Октября». А в «Мисс Пресса» пальму первенства прочно удерживали «Гей-славяне».

Нинон, как правило, в конкурсах не участвовала, а заседала в жюри.

Она вообще любила заседать. Малоподвижный образ жизни, эклеры и две пачки сигарет в день были ее жизненным кредо.

Вот и теперь она сидела в своем маленьком прокуренном кабинете и набирала на компьютере очередную нетленку ко Дню святого Валентина: «Что вы знаете о французском поцелуе».

Наталью она не узнала.

— Вы ко мне, девушка? Подождите, я сейчас закончу….

Наталья присела на краешек гостевого кресла, забросила ногу на ногу и рассмеялась.

— Нинон!

— Простите? — Нинон оторвалась от компьютера и пристально взглянула на Наталью.

— Ну, ты даешь, старая корова. Это же я…

— Что-то припоминаю. — Лицо Нинон болезненно сморщилось, а щеки задрожали.

— Вот так всегда. Когда блудный сын возвращается домой, последними, кто его узнает, оказываются любящие родственники.

— Наташка?! Ты, что ли?

— Шесть часов! — Наталья кивнула подбородком на часы, висящие на стене. — Теряем время.

— Наташка? — Нинон все еще не могла прийти в себя от удивления.

— Ну да. Что, сильно изменилась?

— Нет… Но… С какого архара ты сняла эту шкуру?.. И вообще… Что происходит?

— Кое-какие перемены.

— Это что? — Нинон, кряхтя, поднялась с кресла, приблизилась к Наталье и со всех сторон обнюхала дубленку. — Таких вещей в твоем репертуаре не было никогда. Плата за ночь любви? Кто он?

— В некотором роде. Плата за ночь. Я все должна рассказать тебе. Ты обещала приличное кафе, если память мне не изменяет.

Спустя двадцать минут они уже сидели в любимой забегаловке Нинон. «Тридцать три лося» славились домашней выпечкой, ненавязчивыми джазовыми композициями и засильем коллег-журналистов. Нинон заказала скромный вечерний десерт и приготовилась слушать. Рассказа Натальи о ночи, проведенной в квартире Дарьи Литвиновой, хватило ровно на четыре эклера. Нинон деловито вытерла губы и откинулась на спинку кресла.

— По-моему, ты офигела, — задумчиво сказала она. — Заметь, крепких выражений я не употребляю. Это не в правилах нашего журнала.

— Я знаю. Ты думаешь, я идиотка?

— Ты авантюристка. Как оказалось. Вломилась в чужой дом, втиснулась в чужие вещи, да еще и выкрасила волосы чужой краской. Ты будешь гореть в аду.

— Ты думаешь?

— Или сидеть в каталажке…

— Послушай, Нинон, — Наталья поставила локти на стол. — Ничего криминального я не совершила. Я же не виновата, что собака прибилась ко мне. И потом, ты сама посоветовала отвезти ее по адресу.

— Что-то не припоминаю, чтобы я советовала тебе вторгаться на чужую территорию. Неприкосновенность жилища у нас пока гарантируется законом.

— А как бы ты поступила на моем месте?

— Во всяком случае, не стала бы влезать в чужой почтовый ящик. И вскрывать письмо, которое адресовано совсем не тебе.

— Разве? Какая же ты после этого журналистка?

— Сдаюсь… Но…

— Ты же отказалась приютить собаку. А у меня на Петроградке тоже ситуация аховая. Что было делать?

— Сдать собаку в приют, а ключ положить туда, где он лежал.

— Он лежал в совершенно беззащитном почтовом ящике, который открывается шпилькой. Его могли достать непорядочные люди.

— А порядочная девушка не нашла ничего лучше, как применить эту самую шпильку. И влезть в чужую квартиру.

— Это не чужая квартира. Это квартира Тумы.

— Это еще кто такая? — удивилась Нинон.

— Собака. Собаку зовут Тума… Разве я тебе не говорила?

— Но зачем ты взяла чужие вещи? Наталья перегнулась через стол и вцепилась в рукав Нинон.

— Невозможно было удержаться… Ты понимаешь? Там такие шмотки… Просто кровь в жилах стынет…

— А если хозяйка вернется?

— Хозяйка укатила в Ниццу.

— Ты и это успела выяснить? А если она вернется сегодня вечером? Если уже вернулась?

— Объясняю еще раз. В холодильнике стояло молоко. А на молоке стояла дата. Третье февраля. Третье. А сегодня девятое.

— Ты, я смотрю, не только авантюристка, но и частный детектив. Причем не очень хороший. А может, она отправилась в эту свою Ниццу на шесть дней, откуда ты знаешь?

— Нинон! — Наталья достала сигареты и закурила. — Я занимаюсь туристическим бизнесом уже четыре года. Шесть дней — не срок для тура. Есть неделя, есть две, есть десять дней.

— Плебейка! — Нинон саркастически затрясла пудовой грудью. — Возвращайся в свой Днепропетровск. Не думаю, что такая обеспеченная дамочка, как эта твоя Дарья Литвинова, будет бегать с группой от одной достопримечательности к другой. Может, она вообще в Монте-Карло отправилась, капиталы спускать. Или решила оттянуться с возлюбленным среди орхидей. Таким женщинам туры не нужны, они их унижают. Ясно выражаюсь?

— Куда уж яснее. — Наталья нахмурилась. Проницательная Нинон только озвучила ее мысли, не больше.

— И потом этот ее кекс… Как, ты говоришь, его зовут?

— Денис.

— Ага. Этот Денис — типичная акцентуированная личность с ярко выраженными фобиями. Сегодня он кладет ключ в ящик, а завтра… Завтра он припрется и начнет высаживать двери. Хотела бы я на тебя посмотреть в этот момент.

— Он уехал в Москву. И будет десятого. То есть только завтра.

— Его письмо у тебя?

Наталья достала из портфеля письмо и протянула его Нинон. И пока раскрасневшаяся от эклеров Нинон изучала неровные и отчаянные строчки, Наталья молча любовалась подругой. Подглядывание в замочную скважину и участие в чужих судьбах делает Нинон чертовски привлекательной. Этакая стокилограммовая праматерь человечества, всевидящее око и перст судьбы по совместительству.

— Ну все понятно, — Нинон оторвалась от увлекательного чтива и взглянула на Наталью. — Что и требовалось доказать. Никуда он не уйдет от этой твоей Дарьи. Влюблен по уши и шантажирует.

— Откуда ты знаешь?

— А чего тут знать? Проклинает, швыряет в морду обвинения, а потом приписывает: если передумаешь — позвони. А в подтексте есть еще и продолжение: если не передумаешь — позвоню сам. В дверной звонок. Так что жди визита. А лучше — забудь ты про эту квартиру.

— А собака?

— При чем здесь собака? Дело ведь не в собаке, правда? Тебя достала коммуналка, хочешь вырваться хоть на день, пожить другой жизнью. Правда?

Не в бровь, а в глаз.

— Правда, — вздохнула Наталья.

— Это опасно. Поверь мне.

— Нинон! Что за философские беседы? Ты же ведешь совсем другую рубрику.

— Сегодня ты осела в ее квартире, а завтра захочешь стать ею самой. Что будешь делать, когда она вернется, эта твоя Дарья?

— Тоже вернусь. В свою жизнь.

— Давай, что ли, коньяку хряпнем. — Нинон сложила письмо и протянула его Наталье. — Не нравится мне вся эта ситуация.

— Почему?

— Журналистское чутье. Из своего круга вырваться невозможно. — Нинон поднялась, проплыла в сторону стойки и вернулась с двумя бокалами коньяка.

Они молча выпили.

— У меня нет своего круга, ты же знаешь, — вздохнула Наталья. — Дом — работа, работа — дом.

— Это не имеет значения. Я тебя двое суток не видела, а какие кардинальные изменения! Волосы перекрасила. Сигареты дорогие куришь.

— Я не могу…

— Не можешь не соответствовать чужим вещичкам. Понятно. Не дури, Наташка. Это — не твоя жизнь.

Приступ ярости подступил так внезапно, что Наталья едва удержалась, чтобы не плеснуть в Нинон остатками коньяка. Нинон права. Права во всем. Будь проклята чертова доберманиха, будь проклят чертов Денис, будь проклят чертов ключ и Дарья Литвинова заодно. Они как будто созданы, чтобы показать ей, Наталье, ее собственную несостоятельность. И будь проклята Нинон, которая подводит под все это теоретическую базу. И она вдруг сказала — только потому, чтобы хоть что-то сказать:

— По-моему, ты завидуешь.

— Я?! — Нинон от неожиданности поперхнулась коньяком. — Интересно, чему я могу завидовать?

— Тому, что это произошло со мной, а не с тобой.

— Дура!

— Поправляю. Харыпка, — закусила удила Наталья. Лучше бы она не вспоминала об этом Джавином словечке.

— Вот-вот. Только твоего узбекского хмыря и не хватало! Найди его и посели в чужом доме. Ему понравится.

— Ну все. Спасибо за коньяк.

Наталья резко поднялась из-за стола: лучшая подруга называется. А она еще хотела у Нинон денег перехватить… Пошла к черту!

Выскочив из «Лосей» и глотнув холодного, чуть подрагивающего воздуха, Наталья сразу же протрезвела. Невозможно. Невозможно, чтобы за сутки так испортился характер. Наговорила несчастной Нинон кучу гадостей — и только потому, что она оказалась в чем-то права. Нужно пойти и извиниться. Сейчас же.

Нинон сидела за столиком и, вздыхая, доедала очередную тарелку пирожных.

— Прости меня, — Наталья смиренно коснулась ее плеча.

— Ты хотела сказать — «пошла к черту»? — Нинон подняла на Наталью повлажневшие глаза.

— Хотела. Но передумала. Конечно же, ты права. Прости меня.

— Да ладно. Я тоже хороша…

— Хочешь — поедем вместе. Посмотришь…

— Уволь. Я вот что подумала, девочка моя. Тебе наверняка нужны деньги. Сама понимаешь… У меня есть немного. Могу одолжить.

Наталья не удержалась и поцеловала Нинон в щеку.

— Ты прелесть, Нинон! Ты самая лучшая…

— Лучшая… Лучше бы тебе убраться из этой квартиры, — обреченно забубнила она.

— Ну конечно. Я побегу. Собака, сама понимаешь.

— И откуда она только взялась на наши головы. Слушай, Наташка, а может, у этой твоей Дарьи есть сестра с манто и диадемой? Покрупнее? Размер этак на пятьдесят шестой?..

Наталья почти сдержала обещание, данное Туме.

Возле дверей подъезда она оказалась без пятнадцати девять. Последовавшая после мимолетной размолвки с Нинон сцена примирения несколько затянулась. Они выпили еще по коньяку, Нинон ссудила Наталью деньгами («Здесь двести баксов, как раз сегодня гонорар получила, когда сможешь — отдашь») и снова попросила убраться «из этой сомнительной квартиры» при первой же возможности. Она даже поговорит с кем-нибудь из знакомых, может, кто-то и согласится взять собаку на время.

— Нет уж, — заявила Наталья. — Травмировать Туму я не позволю. Это все-таки живое существо, нечего ее с квартиры на квартиру таскать.

— Делай как знаешь, только потом пеняй на себя, — напутствовала ее Нинон.

Тума принялась лаять и бросаться на двери, едва лишь Наталья вставила ключ в замочную скважину. Но когда Наталья боком просочилась в прихожую, доберманиха сразу же потеряла к ней всякий интерес. Коротко рыкнув, она отправилась к себе в кресло.

Впрочем, Тума сразу же вылетела из бедной Натальиной головы: всю квартиру заволокло паром, а из-под двери ванной сочилась вода.

В глазах у Натальи потемнело.

Дура, дура, дура, идиотка, кретинка, харыпка несчастная, как она могла забыть завернуть кран в ванной?! Воду дали в восемь, и она безнаказанно хлестала сорок пять минут! В чужой, роскошной, отделанной, как конфетка, квартире! Что же она за растяпа такая?!

Скинув на пол дубленку и швырнув на полку под зеркалом щелкнувший замками портфель, Наталья бросилась в ванную и, задыхаясь в пару, почти вслепую нащупала и перекрыла кран. Выбирать воду сразу же было невозможно — слишком горячая, почти кипяток. Подождав, пока пар рассеется, Наталья осмотрелась: жертв и разрушений не было, кафельный пол и выложенные плиткой стены не пострадали. Воды в ванной было по щиколотку. Наталья покопалась в одном из шкафчиков за кухонной выгородкой (все женщины похожи, они кладут нужные вещи в нужные места) и вытащила оттуда резиновые перчатки. И швабру с веревочным венчиком (такие швабры Наталья видела в магазине «Максидом», и они поразили ее воображение).

И принялась выбирать воду. За этим занятием ее и застал звонок в дверь.

Вот оно. Началось.

Наталья вдруг вспомнила слова Нинон: «…позвоню сам. В дверной звонок». А вдруг Нинон права и это, действительно, брошенный любовник? Хорошо же она будет смотреться в чужих перчатках, с чужой шваброй и в чужой квартире! Наталья на цыпочках подошла к двери и приложила к ней ухо.

Звонили не переставая.

А собственно, почему она решила, что это именно Денис? Его визита нужно ожидать не раньше завтрашнего дня. Искушение было слишком велико, и Наталья осторожно заглянула в «глазок».

Нет. Это не Денис. Определенно не Денис.

Это нечто.

На площадке перед дверью, искаженный оптикой, стоял мужчина в застиранной ковбойке, джинсах и шлепанцах на босу ногу. Потоптавшись и несколько раз громко чихнув, он снова позвонил и приблизил физиономию к «глазку». Наталья отшатнулась, задела портфель, и тот с громким стуком упал на пол. Содержимое портфеля рассыпалось по мраморным плитам.

Услышав, что квартира № 48 подает признаки жизни, мужчина за дверью оживился. И снова решительно нажал на кнопку звонка.

— Открывайте, черт вас возьми! Затопили мне всю квартиру! Или мне с милиционером прийти?!

Все ясно. Скорее всего это сосед с нижнего этажа. Будет устраивать истерики до тех пор, пока она не откроет Судя по затрапезной рубашонке и неприлично выпирающему кадыку — тот еще склочник. Не отойдет от дверей, пока не получит сатисфакцию и не выскажет Наталье все, что он о ней думает, включая судебное разбирательство и денежный штраф за моральный и материальный ущерб.

Но самым странным было то, что Тума никак не прореагировала на человека за дверью: это шло вразрез с представлениями Натальи о собачьей караульной службе. Собака должна лаять, если кто-то приближается к ее очагу. А может, этот человек слишком незначителен?.. Настолько незначителен, что Тума считает ниже своего достоинства вступать с ним в какую бы то ни было перебранку?

Эта мысль рассмешила Наталью, и она наконец-то открыла дверь.

Теперь неожиданный визитер предстал перед ней во всей красе. Узкие плечи, впалая цыплячья грудь, мосластые конечности, жалкие волосики на подбородке и на щиколотках, всклокоченная немытая голова и лицо, слегка тронутое мелкими оспинками. Господи, бывают же такие отстойные типы! Должно быть, холостяк-женоненавистник, клерк в какой-нибудь конторке. Брюзга, страдающий геморроем и простатой, не иначе…

— Вы меня затопили! — объявил брюзга. — Сколько же это может продолжаться? Вы здесь без году неделя живете, а от вас одни неприятности. Сначала ремонтом занимались, день и ночь по голове стучали. Ну, это ладно. Потом стали оргии устраивать, до шести утра люстра трясется. Теперь вот новые напасти…

— Вы сосед снизу? — укрепилась в своих догадках Наталья.

— Да, черт вас возьми! И буду ставить вопрос в суде! Так и есть. Все худшие ожидания оправдываются.

— Простите меня, ради бога. Я все уберу… Вы же знаете, не было воды, эти ЖЭКи непредсказуемы. Простите еще раз. — На таких болванов лучше всего действуют кротость и смирение — этой линии Наталья и решила придерживаться.

Неожиданно гость сморщил высокий шишковатый лоб, а лицо его пошло красными пятнами. Он громко чихнул и уставился на Наталью.

— У вас собака?

— Простите?

— У вас собака?

— Да. А что?

— У меня аллергия на собак.

Кто бы сомневался! Час от часу не легче.

— Я сейчас ее закрою, одну минутку… — Наталья отправилась закрывать двери в комнату, а когда вернулась, сосед снизу уже вертел в руках книжку Воронова, выпавшую из портфеля.

— Интересная? — спросил он, внимательно разглядывая Наталью.

Наталья ограничилась многозначительным похмыкиванием, но книжку забрала. Похоже, этот пальцем деланный герой хочет познакомиться. С ума сойти!

— Интересная, — коротко сказала она.

— А вообще как?

— Что — «как»?

— Как писатель-то?

— А вам какая разница?

— Просто так спросил…

Наталья вовремя вспомнила, что сосед снизу является пострадавшей стороной, и несколько смягчилась.

— Это очень хороший писатель. Вы, вообще, знаете, кто такой Воронов?

— Слышал краем уха. Мне не нравится такая литература…

Наталья почувствовала легкое раздражение. Конечно, ты и понятия не имеешь о детективах в мягких обложках. Трескаешь «Три кита здоровья» на ленч и «Толкование сновидений» на детский полдник…

— Напрасно. Это-то как раз та литература, которая нравится. Стиль, язык, характеры… — Наталья прикрыла глаза и щелкнула пальцами. — Это русский Жапризо, честное слово!

Сосед снизу внимательно посмотрел на Наталью и дернул себя за мочку уха.

— Вы серьезно так думаете?

— И думать нечего. У меня все его книги. Все пятнадцать. Эта — последняя.

— Дадите почитать что-нибудь?

Стоящая в ванной вода, вполне реальные призраки участкового и целого взвода ангелов-сантехников под чутким руководством диспетчера ЖЭКа… Нет, лучше задобрить этого странного типа.

— Конечно! Только… — Наталья вовремя вспомнила, что предыдущие четырнадцать книжек Воронова стояли у нее в шкафу на Петроградке. — Вот что. Возьмите эту, если хотите.

Господи, что она делает?! «Смерть по-научному» еще не прочитана до конца: со всеми этими перипетиями у нее и руки не дошли до обворожительного Кривули. Но отступать поздно.

— А вы? Ведь ее еще не прочли. Вон и закладка торчит, — сосед проявил странную для людей подобного типа наблюдательность.

— Прочла. А закладка просто так.

— Спасибо.

— Сколько я вам должна за протечку? — В конце концов, у нее есть двести долларов, и она может проявить широту натуры.

— Нисколько. Всего доброго. Книгу я вам верну. В ближайшее время.

— Сделайте одолжение.

Наталья захлопнула дверь и прислонилась к ней повлажневшим затылком. Во всяком случае, визит этого простака-аллергика даром не прошел, кое-что прояснилось. Дарья Литвинова живет здесь недавно, и по лестнице вместе с Тумой можно бегать без опасений.

Она вернулась в ванную и еще добрых полтора часа вычерпывала воду. Тума крутилась тут же, шлепала лапами по высыхающим лужам и разносила следы водной драмы по всей квартире. Наталья этому не препятствовала: она запомнила утреннюю тираду Шурика Зайцева об укушенных ляжках и неадекватности доберманов.

По окончании каторжного труда она упала в кресло и несколько минут просидела так, вытянув ноги и ни о чем не думая. А потом нащупала завалившийся за подлокотник пульт от музыкального центра и нажала кнопку «СD».

Божественно. Эдуард Артемьев. «Солярис». «Слушая Баха». Божественно. Нужно пересмотреть Тарковского. Божественно, черт возьми!..

Тума ткнулась лбом ей в колени; смысл этого движения, этого ритуального порыва, так и оставался за семью печатями. Возможно, если бы здесь была Дарья, она бы смогла объяснить ей, что это значит. Если бы здесь была Дарья… Интересно, чем занимается эта Дарья? Если она высокооплачиваемая шлюха, использующая в качестве алькова Французскую Ривьеру, то зачем ей тогда компьютер? Тоже забавная вещь — компьютер…

Наталья опустила руку и — совершенно неожиданно для себя — наткнулась на рюкзак. Ярко-рыжий предмет сегодняшних вожделений. В прихожей стоят ботинки — как раз в масть, такие же рыжие и вызывающе благополучные. Наталья подняла рюкзак и поставила его на колени. В конце концов, если она уже рылась в холодильнике и в шкафу, почему бы не заглянуть в рюкзак?..

Она расстегнула пряжку замка и запустила руку вовнутрь.

Да, здесь есть чем поживиться — рюкзак оказался набитым вещами. Наталья переместилась на ковер и вытряхнула содержимое рюкзака. Косметичка, несколько блокнотов, записная книжка — в тон рюкзаку, такая же рыжая; два паспорта, яркий прямоугольник авиабилета…

Стоп.

Наталья затрясла головой. Два паспорта и билет.

Два паспорта — один заграничный и один общегражданский. Билетная книжка. Она выложила перед собой паспорта и раскрыла один из них: РАДЗИВИЛЛ ГЕРМАН ЮЛИАНОВИЧ, шенгенская виза. Если верить датам в паспорте, Герману Юлиановичу стукнуло сорок шесть лет. Солидный кавалер.

Другой паспорт принадлежал Дарье Анатольевне Литвиновой.

Год рождения — 1975 (всего лишь двадцать четыре, а так упакована, надо же!).

Место рождения — г. Апатиты Мурманской области (неплохая карьера к двадцати четырем годам!). Не замужем, детей нет.

Зато есть компьютер, собака и любовник. Или любовники. Во всяком случае, в окружении этой женщины, кроме несчастного Дениса, появился еще один мужчина — Радзивилл Герман Юлианович. Будь объективной, Наталья, — Денис выглядит предпочтительнее. И моложе.

Наталья машинально пролистала паспорт. За обложку был заткнут сложенный вчетверо железнодорожный билет. Наталья развернула его и, поражаясь пустоте, которая растеклась по всему телу, прочла: «21 ск. С. — Петербург — Мурманск. 8 Купейный. Место 014».

Отправление из Питера — 4 февраля. 17.50.

Билет был выписан на имя Литвиновой Дарьи Анатольевны. И номер паспорта тоже совпадал.

Негнущимися пальцами Наталья взяла второй билет — авиа.

«Эйр Франс». 4 февраля. Время вылета — 10.25. Время прилета в Париж — 11.55.

Рейс АР2657.

Владельцем билета и места в самолете авиакомпании «Эйр Франс» числился все тот же Радзивилл.

Два билета — и никто никуда не отбыл. Не помахал ручкой и не сказал последнее «прости»

Два билета. Один — Литвиновой. Другой — Радзивилла. Почему эти билеты и паспорта валяются в рюкзаке? Билеты с датой 4 февраля?

Четвертого февраля. А сегодня уже девятое.

И почему таинственная Ленусик из телефонной трубки так уверена в том, что Дарья Литвинова улетела в Париж и Ниццу, зажав отвальную. Почему? И при чем здесь Мурманск?..

Билет и паспорт Литвиновой лежат перед Натальей, значит, ни о каком Мурманске не может быть и речи. Но если она не появляется дома — во всяком случае, целые сутки (те сутки, которые Наталья торчит здесь с ее собакой), тогда где же она?

Наталья начала бесцельно сортировать содержимое рюкзака по кучкам: авиабилеты, паспорта, рыжая записная книжка, портмоне, мелочь, несколько лежащих просто так сотенных бумажек, компакт-диск с какой-то компьютерной игрой, проспекты отеля Раlais Maeter-linck, сводного брата приморского Negresco, она почти угадала… Сотовый телефон. Дорогая вещичка, ничего не скажешь.

Тума ткнулась холодным носом ей между лопаток, и Наталья вздрогнула. Черт возьми, милая квартирка, ничего не скажешь, больше всего она напоминает росянку, растение-убийцу.

Точно.

Росянка и есть. Миловидное пристанище для беспечных насекомых.

Наталья отползла от разложенного на ковре содержимого рюкзака и взяла телефонную трубку. Ей нужен свежий взгляд. Нинон, вот кто ей поможет. Даже после трех тарелок эклеров и нескольких порций коньяка она способна здраво соображать.

— Это я! — выдохнула Наталья, когда Нинон сняла трубку.

— Приключение продолжается?

— Слушай… Я нашла ее паспорт.

— Чей?

— Дарьи Литвиновой. Хозяйки квартиры.

— Ну и слава богу. Как она выглядит?

— Прекрасно. Но ты не понимаешь. Паспортов не один, а два.

— И все на разные фамилии? — Коньяк с таким успехом расширял сосуды Нинон, что по ним безболезненно курсировало ее тяжеловатое чувство юмора.

— Нинон! Нинон, ты слышишь меня?! И еще два билета. Один — на рейс «Эйр Франс». Другой — железнодорожный, в Мурманск. Она никуда не уехала, ты понимаешь?!

На другом конце провода воцарилось молчание.

— Ну и что ты хочешь этим сказать? — через паузу спросила Нинон.

— Что она никуда не уехала и…

— А с чего ты взяла, что она вообще собиралась уезжать?

— Телефонный звонок о Ницце, я говорила тебе. Пакет молока…

— Что-то припоминаю.

— И потом, вместе с ее паспортом был еще один паспорт, заграничный. С открытой визой… Какой-то хмырь по фамилии Радзивилл. И еще я нашла билеты. Черт, я уже говорила об этом… Один авиабилет в Париж. На четвертое февраля. Опять же с фамилией Радзивилл. Ничего тебе не говорит? Ну, Нинон, напряги свою могучую память!

— Радзивиллы? Подожди, так это преданья старины глубокой! Княжеский род в Речи Посполитой… Ну да.

— Боюсь, это не тот случай. Радзивилл Г.Ю., сорок шесть лет.

— Ну и что?

— Как-то странно… Она носа домой не кажет, а дома валяются просроченные билеты во Францию и в Мурманск.

— Какой паспорт ты нашла? Общегражданский или заграничный?

— Общегражданский…

— А заграничный? — совершенно здраво спросила Нинон.

— Нет… Заграничного нет…

— Деревня! Для того чтобы выехать из страны, общегражданский не нужен. Ты же говоришь, она богатая. А у богатых свои причуды. Может, она уже давно во Франции. Может, она туда просто за лифчиками катается. Или за тесьмой на бикини… Я же говорила тебе, Наташка, не нравится мне вся эта история…

Прижав трубку к уху и усевшись среди разложенных на кучки мелочей, Наталья раскрыла внушительного вида портмоне. И присвистнула. И надолго замолчала.

— Ты что молчишь? — взволновалась Нинон. — Нашла расчлененный труп в салатнице?

— Три тысячи… — выдохнула Наталья.

— Три тысячи трупов?

— Три тысячи, — она понизила голос. — Три тысячи долларов. У нее в портмоне лежат три тысячи долларов.

Теперь надолго замолчала Нинон.

— Надеюсь, ты… — наконец осторожно начала она.

— О чем ты? За кого ты меня принимаешь?!

— За девицу, которая вторые сутки отирается в чужой квартире и пользуется всеми ее благами. Положи все на место, переоденься и уходи оттуда.

— Да, да… Конечно.

— Ключ оставь, где лежал, купи новый конверт и засунь его обратно в ящик. Надеюсь, тебя никто не видел?

— Ну, как сказать… Я залила соседа снизу.

— И когда только успеваешь? — совсем не к месту хихикнула Нинон.

— Пришлось отдать ему нового Воронова в порядке компенсации за моральный ущерб.

— Он что, принял тебя за хозяйку?

— Ну, в некотором роде. Хозяйка, как оказалось, живет здесь не так давно.

— А он симпатичный? — совсем не к месту спросила Нинон.

— Кто?

— Да сосед снизу…

— Ну ты и сводня! У меня, можно сказать, земля горит под ногами, а ты…

— А все-таки?

— Жуткий тип. Урод. Даже законченная слепоглу-хонемая нимфоманка им бы побрезговала. К тому же у него аллергия на собак.

— Заехать за тобой?

Все ясно, Нинон настроена вытащить ее — и из этой квартиры, и из этой истории…

— Нет. Я сама доберусь.

— Ты обещаешь мне?

— Обещаю.

— Звони, если что.

— Если что?

— Если обнаружишь три тысячи трупов…

Наталья положила трубку и мрачно уставилась на стопку долларов. Странно. Все это по меньшей мере странно. Но, во всяком случае, она спасла для хозяйки три тысячи баксов. Интересно, на сколько бы ей хватило такой внушительной суммы (если, конечно, не тратиться на джакузи, бриллианты в пупок и набедренную повязку от Жан-Поля Готье)? В жизни не видела столько «зеленых» в одной пачке…

Пора наконец-то заняться автоответчиком.

Кроме уже прослушанной ею вчера тирады Ленуси-ка, было еще три сообщения. Не назвавший себя мужчина мягко намекал на встречу «по интересующему вас поводу». Он, видите ли, жаждет рассмотреть предложения, касающиеся «Аскода». Второй анонимный текст выглядел следующим образом: «Наши представители готовы обсудить условия на предварительной встрече». Третья тирада была на гневном французском, в котором совершенно явственно проступало традиционно-русское «ну ты и сука!».

Серьезная девица. Интересно, где она сейчас, эта серьезная девица?

Тума, все это время крутившаяся возле Натальи, настороженно повела ушами и зарычала. А потом, выбежав в прихожую, залилась басовитым устрашающим лаем. Спустя секунду раздался настойчивый звонок.

Наталья вздрогнула. Похоже, ее ждет вечер открытых дверей. Три тысячи долларов, паспорта, просроченные билеты… Этот пасьянс совсем не нравился Наталье, сплошная черная масть, перевернутые пиковые тузы. Слишком бесстрастны, слишком деловиты были голоса мужчин в автоответчике.

Звонить не переставали. Тума заходилась в лае, подпрыгивала и норовила лягнуть дверь. Ну что ж, доберман — собака для защиты. Будем надеяться, что ничего из ряда вон не случится… Наталья подошла к двери и аккуратно посмотрела в «глазок»: о, если бы это был тщедушный аллергик, как бы ей полегчало!..

Но это был не аллергик.

Из «глазка» на Наталью взирала крепкая, почти квадратная голова, небрежно насаженная на плечи. Шея только подразумевалась. Кой черт подразумевалась — ее не было вообще. А сама головогрудь выглядела так устрашающе, что у Натальи подкосились ноги.

— Кого вам? — пискнула она из-за двери.

— Вас, — заявила головогрудь и улыбнулась, показав нижнюю челюсть, утыканную акульими зубами.

— Я, видите ли… Я не одета… — сказала она первое, что пришло в голову.

— Я подожду.

Господи, зачем она вообще нашла эту собаку, эту квартиру, этот ключ? Что за женщина здесь живет? И что за мужчина стоит за дверью? Может быть, он постоит и уйдет?

— Вы скоро? — напомнила о себе головогрудь.

Нет, так просто он не уйдет. Старушонка с косой и в саване тоже так просто не уходит с порога, если уж пришла.

— Да-да… Я сейчас, — сказала Наталья, но так и не сдвинулась с места. — А что вам, собственно, угодно?

— Поговорить.

Этот поговорит, как же. При желании размозжит дверь одним только лбом.

— Я вас не знаю.

— Я тоже. Но поговорить нужно. Интересно, уж не за хозяйку ли дома он ее принимает?

— Я… Я вызову милицию, — это прозвучало совсем по-детски, и Наталья устыдилась самой себя.

— Зачем же? А если я милиция и есть?

Три тысячи долларов, паспорт на имя совершенно другой женщины. Просроченные билеты. Лучше открыть.

9 февраля

Воронов

Осанна! Аллилуйя!

Вот оно и свершилось.

Ты входишь в первый попавшийся дом, в квартиру, расположенную над твоей квартирой. И что же ты видишь? Свою собственную книгу, которая выпала из портфеля хозяйки. Это было так неожиданно и так чудесно, что у Воронова прошла тупая боль в желудке, которая мучила его с прошлого понедельника. Вот только если бы внезапная поклонница не была такой неприятной… Сразу видно, богатая содержанка, пресыщенная кокотка, любительница «leather sex» и прочих сексуальных извращений. Но… как это она сказала? Русский Жапризо?

Как бы то ни было, цель достигнута. Можно переключаться на магический реализм. Ему всегда нравился магический реализм, но совмещать его с детективом-однодневкой? Времена Хичкока и Хамфри Богарта с его «Мальтийским соколом» прошли, остались только большие пистолеты, подозрительно смахивающие на фаллоимитаторы, и мозги на асфальте, подозрительно смахивающие на чечевичную похлебку. И уйма женщин, похожих на писателей. И уйма мужчин, похожих на романистов.

Блондинка, и, должно быть, крашеная.

Ее лица Воронов так толком и не разглядел: от аллергии на собачью шерсть у него начали слезиться глаза. Наверняка расхожий тип, который нравится нуворишам: леденцы вместо глаз, леденцы вместо губ, эпилятор на полке в ванной и страстная любовь к мексиканской кухне. Еще и собаку держит. А собаки гадят где ни попадя; честному человеку ступить некуда, то здесь, то там на «мины» натыкаешься…

Quean. Нужно поискать в разговорнике Сольмана, как именно пишется это слово.

Всю ванную испохабила. Теперь штукатурка отсыреет, потолок покроется плесенью, а это губительно для воспаленных гланд и носовых перегородок. Да-а… Совсем не так представлялась Воронову первая, воочию увиденная поклонница.

Он прошелся по комнате, прислушиваясь к скрипящему и стонущему организму, и коснулся пальцем «Ундервуда». За последние два месяца он не написал ни строчки, и проклятый «Ундервуд» стал действовать ему на нервы. Если бы не излучение, он бы давно обзавелся компьютером и сочинял бы дурацкие тексты в десять раз быстрее.

На кухне Воронова ждала овсянка с изюмом и тертыми орехами — ежедневный скучный ужин для ублажения гастроэнтероколита. Гастроэнтероколит, как какой-нибудь заправский Минотавр, требовал дани, и изюм с тертыми орехами вполне подходил для этой цели. Воронов поковырял ложкой в жидком месиве, выловил пару изюминок и отправился звонить Марголису.

— Это я, — буднично сказал он в трубку.

— Ну? — неисправимый оптимист Марголис отличался тем, что всегда ждал только хороших вестей. — Как твой кризис? Унялся?

— Продолжается.

— Отнесись к этому философски, Володенька…

— У меня неприятности.

— Какие еще неприятности? Родильная горячка приключилась? Или, не дай бог, болезнь Иценко — Кушинга?

— У меня протек потолок.

— Ну это же не проблема, Володенька. Завтра вызову рабочих из ЖЭКа, сделают тебе потолок не простой, а золотой.

— Кокотка с верхнего этажа залила. Дама полусвета. Безмозглая девица со смазливой физиономией и собакой в придачу.

— Что ты говоришь!

— Если бы ты ее только видел! Типичная такая потаскушка. Интеллекта ноль, но обстановка! Мраморный пол. Наверняка она из простуд не вылезает… И наверняка ее содержит какой-нибудь уголовник.

— Ну-у… так уж и уголовник. Не будь занудой, Володенька.

— Уголовник! Или банкир, что, в общем, одно и то же… Ты знаешь, что я у нее выцепил?

— Карту-схему борделей города Санкт-Петербурга, — хохотнул Марголис.

— Свой собственный роман… «Смерть по-научному»…

— Что ты говоришь!

— Именно. Она, оказывается, моя страстная поклонница. Читала все пятнадцать книг. И всучила мне последнюю. Прямо миссионерка какая-то.

— Да какая разница, кто она, если ты уже пошел в народ?

— Не скажи, — Воронов кашлянул. — Мне хотелось бы, чтобы моя первая поклонница… первая, с которой я случайно познакомлюсь… была… э-э… несколько другой.

— Разбитой параличом?

— Очень остроумно! Во всяком случае, не такой вызывающей.

Марголис засопел.

— Я, между прочим, давно тебя приглашал. Подберем девочку из фан-клуба. Какую-нибудь валькирию. В твоем стиле.

— Валькирии не в моем стиле.

— Ты не возражаешь, если я заеду, Володенька?

— Не думаю, что это удачная мысль.

— А я достал для твоего желудка метандростенолон.

— Да его в любой аптеке купить можно! И к тому же у меня еще осталась пара упаковок. До весны хватит.

— То таблетки. А то ампулы. Последнее поколение, мгновенный эффект и никаких побочных явлений.

— Заезжай, — смягчился наконец Воронов. — Только предупреждаю. Развлекать тебя не буду. И еще эта поклонница… Все настроение мне изгадила.

— Разберемся… Жди.

В постели Марголиса лежала очаровательная критикесса из модного издания «Лабиринт-К», легкомысленно принявшая его предложение «просмотреть библиографию В. В. Воронова». Просмотр не то чтобы затянулся, но перешел в несколько иную плоскость и свелся к просмотру частей тела Семена и критикессы. Подобное времяпро.вождение тоже входило в перечень услуг Марголиса-литагента, составляло часть гонорара и именовалось «trahus vulgaris». Или — «трах обыкновенный». Таким нехитрым и совершенно беспроигрышным способом Марголис заставил всю журналистскую элиту (во всяком случае — женскую ее половину) читать Воронова. И — самое главное — писать о нем. Но, честное слово, Воронов того стоил. Да и сам Семен был свято убежден в гениальности подопечного.

Вечерний звонок Воронова переполошил Марголиса: впервые записной девственник заговорил о женщине, да еще каким тоном! Нетерпимость, презрение, полузадушенная больным желудком ярость и ничем не объяснимое негодование. И все это на фоне затяжного творческого кризиса, лишающего и его, Марголиса, законных тридцати процентов от гонорара!

Нужно действовать.

Слезать с критикессы не хотелось (особенно после того, как после первого оргазма она подтвердила свое желание написать о Воронове пространное эссе), но игра стоила свеч. Марголис вернулся в спальню, чтобы забрать одежду.

— Что-нибудь случилось? — просила критикесса, с ревнивым любопытством наблюдая за Марголисом.

— Случилось. Звонил Воронов. Нужно срочно ехать к нему.

— Может быть, поедем вместе? Я бы начала собирать материал сразу же.

Марголис, неудачно сунувший ногу в штанину, едва не упал.

— Исключено.

— Что так?

— Я не успел тебе сказать! У него болезнь Содоку. Подцепил где-то в Юго-Восточной Азии. — Немного легенды не помешает, это только укрепит нимб таинственности над головой Воронова.

— А что это за болезнь? — критикесса даже приподнялась на локте.

Самая тривиальная болезнь от укуса крыс с последующим воспалением лимфоузлов. Призрак этой болезни преследовал Воронова и являлся ему в предутренних снах. Именно поэтому раз в два месяца в вороновской квартире появлялась бригада мужеподобных работниц санэпидстанции с профилактической дезинфекцией.

— Кошмарная. Лихорадка, галлюцинации сродни героиновым… Словом, весь букет. Ты меня дождешься, девочка?

— Не знаю, — критикесса кокетливо поправила бретельку комбинации.

— Это не займет много времени. Несколько уколов, компрессы — и все будет в порядке.

…Марголис оказался на Большом проспекте через полчаса, а вот с квартирой № 48, расположенной на последнем — шестом — этаже, пришлось повозиться. Дерзкая кокотка (именно такой она рисовалась Марго-лису после телефонного разговора с Вороновым) ни в какую не хотела открывать ему дверь. Из квартиры доносился только надсадный собачий лай. А голос «кокотки» и вовсе разочаровал: не было в нем никакой победительной уверенности, так, робкая домработница, запершаяся на все замки в отсутствие хозяев, — вот и все. И все же Марголис был настойчив. Не моргнув глазом, он выдержал пассаж о милиции и даже намекнул, что сам имеет к ней отношение (это была чистая правда-у Марголиса по долгу службы было несколько знакомых в правоохранительном ведомстве). Но и это не произвело на даму никакого впечатления. Похоже, в далекой юности она подверглась нападению маньяка в лифте и теперь со всеми незнакомцами держала ухо востро. И все же после десятиминутной осады замок щелкнул, дверная цепочка натянулась, и дверь приоткрылась.

— Что-то случилось? — Не такая уж она и смазливая, во всяком случае, не в его, Марголиса, вкусе: под тридцатник, миловидное личико провинциальной швеи; высокие скулы можно считать даже симпатичными, а вот веки тяжеловаты. И никакого особенного sexy во взгляде. Только рот хорош безоговорочно. Похожа скорее на брошенную мать-одиночку, чем на проститутку. Да еще высокооплачиваемую.

На сканирование объекта ушло семь секунд, после чего Марголис произнес заранее заготовленную первую реплику:

— Случилось.

По лицу девушки пробежала тень беспокойства. Она испугалась, но испугалась как-то целенаправленно, как будто знала, чего именно пугаться. Этот спонтанный страх вдруг придал несколько размытому лицу девушки необъяснимую прелесть и законченность.

Не так-то ты уж и не прав, Володенька!

— Как вас зовут? — сказал Марголис и вооружился самой обворожительной из своих улыбок: в работе только губы, клыки не обнажены.

— А… какое это имеет значение? — она снова испугалась.

— Никакого, но… Вот мои документы, чтобы между нами не было никакой недоговоренности.

Марголис сунул в дверную щель билет члена Союза писателей. И тоненькую папку с последним договором Воронова.

— И что? Чем я могу быть вам полезна, Семен… э-э… Борисович?

— Не мне. Дело в том, что я — литературный агент писателя Воронова. И мне хотелось бы поговорить с вами об одном довольно необычном предложении…

Дверь мгновенно захлопнулась, послышался звон снимаемой цепочки, и Марголис был впущен в прихожую. Из-за закрытой двери раздавался лай. А фигурка у нее ничего, груди явно не хватает, а в общем — ничего, ничего.

— Вы меня разыгрываете, — покраснев, сказала девушка. — Как вы можете быть агентом Воронова?

— Волею судеб, дорогая моя, волею судеб. И тем не менее это правда. Вы же видели договор… Я даже могу предъявить вам самого писателя. Если вы, конечно, согласитесь.

— Я?! Соглашусь ли я?

— Вы ведь собираете его книги, насколько я понимаю.

— А… Откуда вы знаете?

— Мне положено. Я ведь его литагент. Так как, знакомимся с мастером детектива?

— Я не понимаю… Этого быть не может… Разве он живет не в Москве?

Вот она и пришла, расплата за три года верной службы Воронову. Экзальтированные барышни принимают болезненного писателишку за небожителя, Синдбада-морехода и Ваньку-Каина в одном лице.

— Нет. Он живет не в Москве. И не в Нью-Йорке. И даже не в райских кущах. Он живет под вами, дорогая барышня. И вы, кажется, сегодня залили его. Я прав?

Девушка непонимающе смотрела на Марголиса.

— Вы шутите?

— Нисколько. Мы можем связаться с кем угодно — я имею в виду литературных функционеров, — и они вам все подтвердят. Владимир Воронов действительно живет здесь.

— Вы хотите сказать, что мужчина, который приходил ко мне…

— Он и есть. Владимир Владимирович Воронов. А я — его правая рука.

В зрачках девушки мелькнула едва уловимая тень разочарования. Марголис шумно вздохнул: как же я тебя понимаю, детка, он совсем не эротический идеал…

— И что же вы хотите от меня? — Похоже, он ее недооценил: девушка легко справилась с разочарованием и теперь внимательно разглядывала Марголиса.

— Участия.

— В каком смысле?

— Видите ли… Я могу быть с вами откровенным?

— Попробуйте.

— Вы ему понравились.

Это было смелое предположение, но Марголис знал, что говорит. Если его и выгнали в свое время с факультета психологии, то отнюдь не за профнепригодность — не стоило соблазнять дочь декана, только и всего. А эта милашка чем-то задела Воронова, тут и к гадалке ходить не надо.

— Я?!

— Ну да. И он хотел бы с вами познакомиться. Я, кстати, тоже. Как вас зовут?

— Дарья.

— Очень хорошо. Дарья. Его любимое имя. Вы спуститесь к нам? Минут через двадцать-двадцать пять?

— Я… Я не знаю.

— Да или нет? Я обещаю, ничего с вами не случится.

— Не знаю. Да.

— Вот и отлично. Ждем.

Она заглотнула наживку, Марголис это видел. Любая бы заглотнула. Баба — вот чего не хватает Воронову, вот откуда все творческие кризисы. Лишенные выхода сперматозоиды безнаказанно шастают по всему воронежскому телу, устраивают заторы в башке, перекрывают спокойное течение мыслей и — от нечего делать — посягают на святая святых: умение стряпать детективы.

Марголис еще раз улыбнулся девушке Дарье и ретировался из квартиры.

9 февраля

Наталья

Странный человек по имени Семен Борисович Марголис ушел, а Наталья все еще стояла в прихожей с прозрачной папкой в руках.

Бред.

Сначала появляется жалкий тип в шлепанцах на босу ногу, представляется соседом снизу и заявляет, что она залила его. В это еще можно поверить, особенно если учесть, что всю квартиру заволокло паром, а в ванной — воды по щиколотку. Но когда спустя полтора часа приходит еще один тип, сует документы, представляется литагентом ее любимого писателя и предлагает познакомиться… С тем самым деятелем в шлепанцах…

Бред.

И почему она назвалась Дарьей? Кто тянул ее за язык? Или, примерив на себя чужую квартиру, она захотела примерить и чужую жизнь? Нинон права: нужно бежать отсюда, а черные доберманы до добра не доводят.

Она машинально вытащила из папки договор, оставленный Марголисом. Это действительно был издательский договор.

«ЗАО „Издательство…“ в лице Генерального директора…»

Наталья прочитала строчку ниже:

«…и Воронов Владимир Владимирович через доверенное лицо — Марголиса Семена Борисовича, действующего на основании доверенности от…»

«…именуемый в дальнейшем Автор…»

Автор.

Но почему она назвала себя Дарьей?

И Воронов… Боже мой, как глупо она себя вела! Еще и книгу предложила… Вот уж воистину, никогда не заговаривайте с незнакомцами, еще неизвестно, что может скрываться за стираной ковбойкой и жалкими волосками на щиколотках. Но она не виновата — на обложках книг никаких портретов не публиковалось. Никогда. И никаких телевизионных интервью Воронов не давал. Никогда. Она не виновата. Сколько времени дал ей литагент? Двадцать пять минут. Этот литагент, с располагающей к себе акульей улыбкой, почему она ему поверила? А почему десятилетние школьницы верят дядям, которые подкатывают к ним на улице с вопросом: «Девочка, хочешь сниматься в кино?» Не всегда такие истории заканчиваются хорошо, но это, кажется, не тот случай. И договор, который она держит в руках… Наталья метнулась в комнату и схватила телефон.

— Нинон! — она даже не дала подруге произнести дежурное «слушаю». — Нинон! Ты сейчас умрешь…

Реакция Нинон на подобное заявление была довольно странной.

— Это ты сейчас умрешь. Ты уже дома, я надеюсь?

— Нет, пока нет. Но ты представить себе не можешь!..

— Господи, ты должна поскорее уйти оттуда! Включи телевизор.

— Зачем?

— Криминальная хроника по питерскому каналу, она и сейчас идет. Обзор преступлений за неделю. Ты говорила о каком-то Радзивилле? Фамилия редкая, и я запомнила… И про три тысячи трупов я удачно пошутила…

Наталья была слишком занята своими мыслями, чтобы обратить внимание на взволнованный щебет Нинон.

— При чем здесь питерский канал? — рассеянно спросила она.

— Включай и перезвони мне сразу же! Обязательно! Нинон самым хамским образом бросила трубку. Интересно, с каких это пор журнальная сирена и певица подростковой free love стала интересоваться криминалом? Наталья взяла телевизионный пульт и нажала кнопку. Давно пора было это сделать: огромный плоский телевизор на стене выдал шикарную картинку. Когда-нибудь она тоже заведет себе такой же… Когда-нибудь в другой жизни с преуспевающим мужем…

По питерскому каналу шла реклама опилочного чая, по всем остальным — бесконечные ток-шоу. Бесцельно пощелкав кнопками, Наталья остановилась на МТУ и задумалась: поход в квартиру этажом ниже выглядит авантюрой, но всегда можно подстраховаться. Сунуть, например, в карман сотовый телефон — на всякий случай. Если дела примут нежелательный оборот (писатели и их агенты — живые люди, а приглашение провести остаток вечера в обществе двух мужчин можно расценивать как угодно), то всегда можно скрыться в ванной или в туалете и призвать на помощь компетентные органы. Наталья прошлась по комнате и тут же устыдилась подобных мыслей. Писатель, который сделал последние два года ее жизни не такими тоскливыми, который подарил ей пятнадцать изящных загадок, из которых она разгадала только три… Даже Джава в лучшие месяцы их жизни ревновал ее к книгам Воронова, а это чего-нибудь да стоит…

Надевать вечернее платье глупо, это может быть не правильно истолковано. А вот что-то нейтральное подойдет — длинная юбка и глухой свитер под горло, традиционная форма любительниц традиционного неспешного детектива. В котором количество подозреваемых соответствует количеству ножевых ранений, нанесенных жертве… Но почему же она назвала себя Дарьей?..

Должно быть, Дарья Литвинова тоже любила традиционный детектив: в запасах ее одежды нашлись и юбка, и свитер. Переодевшись и все-таки сунув в карман сотовый телефон (с номером «02» и службой спасения она погорячилась, но телефон придаст ей солидности в глазах писателя), Наталья отправилась к Воронову. Двадцать пять минут, отпущенные ей на сборы Марголисом, прошли.

9 февраля

Воронов

— Ну, и где твои ампулы? — подозрительно спросил Воронов у Марголиса, как только тот переступил порог квартиры.

Идея столь позднего визита литагента не понравилась ему с самого начала: нужно быть последним дураком, чтобы поверить в существование метандростенолона в ампулах. Метандростенолон всегда выпускается в таблетках по 0, 001 и 0, 005 грамма. И это так же незыблемо, как и стабильность доллара, как и цветение вишни на горе Фудзияма. Наверняка хитрый Марголис придумал какую-нибудь комбинацию, за три года можно было изучить его повадки.

Марголис потряс целлофановым пакетом, в котором что-то призывно звякнуло.

— Вот они.

— Что-то великоваты для ампул.

— В самый раз.

Он плечом отстранил Воронова и попытался было проникнуть в комнату.

— Ботинки! — выдохнул Воронов. — Ботинки сними! Нанесешь мне микробов. Сколько я могу говорить об этом?

— А ты повесь табличку, — хохотнул Марголис, но ботинки все-таки снял.

Через три минуты на столе в комнате были выставлены бутылка шампанского, бутылка коньяка и фрукты. Последней Марголис извлек из пакета коробку конфет. Воронов со все возрастающим любопытством следил за манипуляциями своего агента, но на ассорти «Петербург вечерний» сломался.

— Это как понимать?

— У нас сегодня небольшая вечеринка.

— С каких это пряников?

— Тебе нужно развлечься, иначе от кризиса не избавиться. А поскольку на дискотеки ты не ходишь, казино не посещаешь и богемные вечеринки игнорируешь, придется все устраивать на дому. И радуйся, что у тебя есть такой друг, как я.

— Что именно будем устраивать? Дискотеку, казино или богемную вечеринку?

— Ну-у… Скажем, богемная вечеринка с элементами дискотеки.

— Отлично, — Воронов сел в кресло против стола, уставленного элементами богемной вечеринки. — Дискотека. Ты и я. И что мы будем исполнять? Краковяк? Самбу? Или аргентинское танго, не дай-то бог?

Марголис надорвал зубами целлофан на конфетной коробке.

— Вкусные конфетки. Пьяная вишня и пьяный чернослив. Угощайся, Володенька.

— Не буду. Подозреваю у себя диабет.

— Вот как? — Марголис даже не удивился. — Ты сдал анализы?

— Нет. Но некоторые симптомы совпадают. Сухость во рту и постоянная жажда. Я сверялся со справочниками… Так что жри сам.

Марголис сунул конфету в рот и растянул губы в улыбке.

— Забыл тебя предупредить… У нас сегодня будут гости. Гостья. Очаровательная девушка и твоя поклонница.

— Рояль в кустах? Ну-ну… Вот ты и будешь ее развлекать. А я спать пойду.

Это была обычная вороновская тактика. Несколько раз Марголис приводил к нему готовых на все почитательниц таланта. Почитательницы готовились к подобной встрече заранее, брили ноги и подмышки, покупали псевдофранцузское белье на вещевых рынках и псевдофранцузскую косметику в ларьках у метро. Но все заканчивалось одним и тем же: через пятнадцать минут после знакомства Воронов уходил спать в маленькую комнату. А еще через час поклонницы Воронова оказывались в койке с его литагентом.

— Когда-нибудь ты обязательно нарвешься на венерическую болезнь, Семен, — обычно говорил в таких случаях Воронов.

— Нужно же как-то исправлять впечатление о знаменитом писателе, — обычно парировал в таких случаях Марголис. — И потом, какая, к черту, венерическая болезнь? Все они — добропорядочные любительницы детективов, только и всего.

— Любительницы детективов всегда мыслят категориями «преступник — жертва». А быть жертвой я не хочу…

…Вот и сейчас ситуация грозила съехать на накатанную колею. Если, конечно, девушка не перестанет вызывать у Воронова отрицательные эмоции. Тогда есть надежда на нестандартное развитие отношений. Марголис взглянул на часы: двадцать пять минут прошло, пора бы ей и появиться, этой Дарье с шестого этажа.

Едва он успел подумать об этом, как раздался звонок.

— Это она, — провозгласил Марголис. — Откроешь?

— Ты пригласил — ты и открывай.

Хрустнув коленными суставами (чертово отложение солей, перед журналистками неудобно, честное слово!), Марголис поднялся и направился к двери.

Девушка пришла. Уже хорошо. Свитер и юбка, должно быть, стоят дорого, гораздо дороже, чем она сама, — во всяком случае, именно об этом говорят ее испуганно поднятые плечи.

— Проходите, Дарья, — Марголис был сама любезность.

— Спасибо, — сказала девушка, но так и осталась стоять на месте.

Марголису пришлось приложить некоторые усилия, чтобы загнать испуганную овцу с верхнего этажа в вольер комнаты. И, конечно же, Воронов в своем репертуаре: сидит в кресле, забросив ногу на ногу, и постукивает драным шлепанцем.

— Познакомься, Володя. Это Дарья.

— Уже виделись. — Шлепанец с ноги Воронова неожиданно упал, но он даже не обратил на это внимания. — Можете пройти в ванную и посмотреть, что вы там натворили.

— Простите еще раз, — девушка покраснела.

— Ну, не будем омрачать нашу встречу коммунальными склоками, — призвал обе стороны Марголис и ухватился за бокалы. — Что вы предпочитаете, Дарья? Коньяк, шампанское?..

— Минеральную воду, — промямлила пристыженная девушка. — Боржоми.

Марголис не удержался и подмигнул Воронову. Вечер обещает быть! Во всяком случае, сам Воронов не пьет ничего, кроме боржоми, и такое трогательное совпадение вкусов не может оставить его равнодушным.

— Пойду принесу, — Воронов встал и нащупал ногой шлепанец. — Ты не поможешь мне, Семен?

— Тару дотащить?

— Именно…

Марголис извинительно развел руками и поплелся за Вороновым. Сейчас начнется: оспинки на щеке Воронова побелели — первый признак скрытого гнева. За этим обычно следуют громы и молнии.

Марголис не ошибся.

Едва выйдя на кухню, Воронов плотно закрыл за собой дверь и набросился на своего литагента:

— Что это за гиньоль, я тебя спрашиваю?

— Почему же гиньоль? Скорее театр классицизма: единство места, времени и действия. Накал страстей, чувства в их первозданном виде, включая гипертрофированную ненависть на почве протечки потолка.

— Вот именно! — Воронов не удержался и заорал:

— Вот именно!

— Тише! — взмолился Семен. — Девушка услышит. Неудобно…

— А удобно тащить первых попавшихся девок ко мне в дом?

— Ничего страшного… Потом сделаешь дезинфекцию. Если захочешь, — не к месту сострил Марголис. — Хотел как лучше. Хотел тебя развлечь. Поговорите о творчестве, послушаешь мнение народных низов. Да, в конце концов, просто пофлиртуешь, развеешься, нельзя же быть таким мизантропом!

— Это ты ей сказал? — Воронов достал из упаковки несколько бутылок минеральной воды.

— Что именно?

— Про боржоми?

— И не думал. Определенно, это она сама. Определенно.

9 февраля — 10 февраля

Наталья

Определенно, ее разыгрывают.

Наталья присела на краешек кресла и осмотрелась. Все ее представления о писателе и обители писателя пошли прахом. Самая обыкновенная комната, никакого намека на то, что здесь создаются детективы.

И никаких эксклюзивных вещей, призванных стимулировать творчество: ни кресла-качалки, ни коллекции колокольчиков, ни кальяна, ни ятаганов на стене, ни медвежьей шкуры на полу, ни даже скудных образцов огнестрельного оружия.

Старенький «Ундервуд» на голом столе. Нетронутая пачка бумаги, Большой энциклопедический словарь и потрепанный разговорник Сольмана — вот и все соседи «Ундервуда».

Облупленный книжный шкаф, вытертый ковер (безвкусные бордовые маки на темно-зеленом фоне). Тахта, покрытая пледом; комод в одном углу и торшер, стилизованный под китайскую цаплю, — в другом. Громоздкая полинявшая ширма quot;Лао Цзы [1] на буйволе покидает пределы Китаяquot;… Колченогий журнальный столик, два кресла, две картины на стене — написанные маслом жанровые сценки. Пастораль в стиле позднего Буше[2] и индустриальный пейзаж в стиле раннего Нисского. Заброшенный мебельный склад — и тот выглядел бы лучше.

И вообще — ничего выдающегося.

Наталья подошла к книжному шкафу и пробежалась глазами по корешкам: странный набор книг — медицинские справочники и атласы. В воздухе висит едва уловимый запах лекарств — послеоперационный бокс, да и только. Загадочные хозяева даже не думали возвращаться, и это становилось просто неприличным. Чтобы хоть как-то развлечь себя, Наталья вытащила из коробки конфету и, воровски оглядываясь на дверь, сунула ее в рот.

Ого, пьяная вишня, любимое лакомство Нинон. Вот кто искренне порадовался бы вечеру!

Кстати, о Нинон.

Она даже не позвонила ей, увлекшись выбором оперения. Стоило ли так напрягаться, чтобы сидеть сейчас в полном одиночестве и слушать недовольный гул голосов, который доносится из кухни? Интересно, о какой криминальной хронике лепетала Нинон? Кажется, это связано с фамилией Радзивилл. Сунув еще одну конфету в рот, а руку в карман юбки, она достала сотовый телефон Дарьи Литвиновой и набрала номер Нинон.

— Ну, рассказывай, — шепотом потребовала Наталья, как только Нинон сняла трубку.

— А почему ты говоришь шепотом? — сразу же насторожилась Нинон.

— Потому что… Ладно, долго объяснять. Что ты там лепетала о криминале?

— Ты видела хронику?

— Реклама чая, вот и все, что я видела. «Друзьям предлагают лучшее»…

— Очень актуальный тезис. Его убили.

— Кого?

— Ты же сама назвала мне его фамилию по телефону. Очень экзотическую… Так вот, цитирую близко к тексту: тело Германа Радзивилла, крупного питерского банкира, было найдено в багажнике собственного автомобиля, — замогильным голосом произнесла Нинон. — Труп не показали. Очевидно, пощадили нервы телезрителей… Только машину — какая-то крутая банкирская иномарка.

— Я не понимаю, — только и смогла выговорить Наталья.

— А чего тут понимать? Ты же зачитывала мне паспортные данные… Радзивилл Г.Ю., если память мне не изменяет… Правильно?

— Ну и что… Мало ли…

— Мало, — отрезала впечатлительная Нинон. — Таких фамилий мало. Такие фамилии — большая редкость. Я же предупреждала тебя: черные доберманы до добра не доводят. Ты слышишь меня?! Почему ты молчишь?

— Что я могу сказать? Может быть, это не имеет никакого отношения…

— Никакого! — Нинон фыркнула. — Кроме того, что в доме, в котором ты сейчас находишься, лежит паспорт убитого человека. И все. И больше ничего!

Наталья почувствовала, как у нее засосало под ложечкой. Нинон права, и нечего упрямиться: с самого начала вся история выглядела скверно, и нужно быть слепой, чтобы не заметить этого. Вполне объяснимое желание хотя бы несколько дней отдохнуть от коммуналки может обернуться большой бедой. Если уже не обернулось. Сначала она, как привязанная, пошла за чужой собакой по кличке Тума. Потом оказалась в чужой квартире. И не самым законным образом. Потом появились эти двое. Один — выдающий себя за писателя. И другой — выдающий себя за литагента. И она попалась на удочку, явилась сюда на ночь глядя… Единственная правда во всем этом — одна: она действительно залила квартиру снизу. И больше ничего.

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

Наталья оглянулась по сторонам в поисках телефона и только секундой позже поняла, что звонит ее собственный, сотовый телефон. Вернее, телефон Дарьи Литвиновой. Только этого не хватало! Зуммер был так настойчив, что Наталья с трудом подавила в себе желание включить кнопку приема. Она и так сделала слишком много ошибок, не нужно допускать еще одной. Кто-то хочет поговорить с Дарьей. Дарьей Литвиновой, но отнюдь не Натальей Широковой. И, может быть, сообщить ей что-то важное. Или убедиться в том, что ей ничто не угрожает.

Или убедиться в том, что она мертва.

Последняя, так неожиданно пришедшая мысль едва не сбила ее с ног. Но, с другой стороны, если человек, который назвал себя Семеном Борисовичем Марголисом, прав и она действительно находится в гостях у известного автора детективов, то ничего другого ей на ум прийти не могло. Пятнадцать книг — довольно внушительный багаж. И если все они были написаны здесь, а слово в конечном итоге материально… Наверняка отблеск придуманных преступлений лежит на всех вещах в этой комнате. Стоит взглянуть на нее по-новому. Пожалуй, рюмка коньяка — коньяк подгонит застоявшуюся кровь и разбудит воображение.

Она плеснула себе терпкой жидкости в приготовленный бокал и поднялась.

Книжный шкаф был заполнен не только справочниками по фармацевтике. «Криминалистика» и «Судебная психиатрия», «Уголовный кодекс», пятитомник Кони и странная вещица в дальнем углу шкафа: кусок прозрачного минерала, стилизованный под раскрытую книгу. Единое целое со страницами книги составляла лупа, выполненная из того же минерала. А к ее основанию крепилась крохотная гравированная табличка с вязью: «ВЛАДИМИРУ ВОРОНОВУ ЗА ЛУЧШЕЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ В ДЕТЕКТИВНОМ ЖАНРЕ. МОСКВА. ЯНВАРЬ 199… ГОДА». Год она так и не разглядела.

Очевидно, какая-то литературная премия. И совершенно очевидно, что она попала в гости к писателю.

Наталья еще раз пристально осмотрела комнату.

Вещи, поначалу напуганные появлением в доме посторонней женщины, успокоились и снова зажили своей жизнью. Даже те, которые она не заметила раньше. Теперь понятно, откуда Воронов черпает антураж для своих романов. Ну, конечно же!.. Из-за картины Буше были отравлены двое статистов в третьем романе. Часы с облупленным козлоногим сатиром, стоящие на комоде, показывали точное время убийства в пятом романе. В вытертый ковер (бордовые маки на темно-зеленом фоне) заворачивали жертву из шестого… О достоинствах торшера-цапли беседовали убитый и убийца на первых страницах седьмого. И наконец легендарная ширма «Лао Цзы на буйволе покидает пределы Китая». Она стояла в комнате героя предпоследнего вороновского шедевра — серийного убийцы. И вдохновляла его на кровавые подвиги.

Черт возьми, почему она не заметила всего этого раньше? А Воронов к тому же и замечательный мастер детали, она всегда это подозревала.

— Не соскучились? — голос Марголиса заставил Наталью вздрогнуть. — — Вот и ваш боржоми.

— Поздно. Вы так долго отсутствовали, что я успела приложиться к коньяку.

По лицу Воронова, вошедшего вслед за Марголисом, пробежала едва заметная гримаса отвращения: что и требовалось доказать — девица лишь прикидывалась трезвенницей, сейчас надерется коньяку и вытащит из кармана сигареты.

Сигаретный дым Воронов ненавидел.

— Вы позволите закурить? — спросила Наталья.

— Только на лестничной площадке. — Воронов был не очень-то любезен. — Пассивный курильщик всегда страдает больше, чем активный.

— Простите…

В комнате повисла неловкая тишина.

— Дарья — твоя старая поклонница, — решил исправить положение Марголис. — Не правда ли, Дарья? И зачем только она назвалась чужим именем? Теперь ее ежесекундно будут уличать во лжи, но исправить ситуацию уже невозможно.

— Да, — покраснев, сказала Наталья. — Я ваша старая поклонница, Владимир Владимирович.

— Можно просто Владимир. — Марголис сделал приглашающий жест рукой:

— Садитесь, Дашенька. Неплохой коньяк, не правда ли?

— Неплохой…

Воронов фыркнул носом и демонстративно скрылся за ширмой. И ее ночной визит сразу же стал выглядеть нелепо. Так же нелепо, как и сам Семен Борисович, вынужденный вести светскую беседу с совершенно посторонней женщиной.

— А чем вы занимаетесь, Даша? — лучшего вопроса и придумать невозможно.

— Я… Я работаю. В туристической фирме. За ширмой раздался грохот. Видимо, это сообщение так поразило Воронова, что он уронил стопку книг. Или горшок с резедой. Или пресс-папье. Скорее всего — пресс-папье.

— Ты слышишь? Даша работает в туристической фирме! — повысил голос литагент. — И наверняка может проконсультировать тебя по некоторым вопросам.

— Счастлив за нее, — Воронов даже и не думал выходить из своего укрытия.

— Пресс-папье, — тихо и совершенно машинально произнесла Наталья.

— Не понял? — Марголис вскинул брови.

— Пресс-папье. Кажется, Владимир… Владимир Владимирович уронил пресс-папье?

Марголис крякнул и залпом осушил только что налитый коньяк.

— В самом деле, Володенька! Долго ты еще будешь там торчать и ронять предметы? Между прочим, Дарья утверждает, что это пресс-папье.

— Допустим. — Воронов показался из-за ширмы и растерянно дернул себя за мочку уха. — У вас музыкальный слух, девушка. Я действительно уронил пресс-папье.

Определенно, в нем что-то было, стоило только присмотреться: нескладная фигура, нескладные конечности, даже волосы были нескладными — всклокоченными и торчащими в разные стороны. Даже оспинки на щеках не портили его, наоборот — придавали некоторую таинственность.

— Совсем как в вашем четвертом романе, — сказала Наталья.

— Не понял…

— Пресс-папье времен Третьей республики, которым был убит коллекционер Трахтенберг…

— Вы даже это помните? — Воронов посмотрел на Наталью с неподдельным интересом, а Марголис отставил свой коньяк.

Она откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза и процитировала:

— «Малахитовое пресс-папье, светящееся изнутри ровным светом; с прожилками, похожими на вены, в которых застыла испуганная кровь… Как прихотлив и разнообразен мир орудий преступления, и как богата бывает его флора и фауна!.. И как часто благородные предметы служат самым низменным целям. В этом нет ничего сверхъестественного, вещи лишь старательно подражают людям, только и всего…»

Марголис не удержался и зааплодировал:

— Браво, Даша! Сразили наповал. За это стоит выпить!

Воронов устроился напротив, поднял стакан боржоми и посмотрел сквозь него на Наталью.

— Во всяком случае, очень близко к оригиналу, — недоверчиво морщась, сказал он. — Вы заучиваете наизусть все романы?

— Нет. Только избранные места. И потом — я не заучиваю. Запоминаю с одного прочтения. А ваши тексты вполне можно предлагать профессиональным разведчикам для тренировки памяти.

— Вы полагаете?

— Слишком много причастных оборотов, а они не всякому под силу.

— Похоже, вы знаете, о чем говорите, — в устах Воронова это прозвучало как «похоже, общаясь с вами, нужно держать пистолет снятым с предохранителя».

— А вы сами никогда не пробовали писать, Дарья? — неожиданно спросил Марголис.

— Нет, — это была истинная правда, хоть здесь повезло. — А почему вы спросили?

— Просто так. Мне показалось, что такая умная, тонко чувствующая девушка, — подвыпивший Марго-лис не жалел красок, — вполне могла бы заняться беллетристикой. Тем более при ее профессии… Объездили полмира, признавайтесь!..

Наталья благоразумно промолчала, но Марголис даже не заметил этого.

— Перенесете действие куда-нибудь в экзотическую страну. Страсти на фоне лагуны, сцены обольщения на фоне рододендронов. И «пальмовый вор», как единственный свидетель роковой близости героев.

— Любовные романы не мой жанр.

— Тогда детектив, — с готовностью предложил Марголис — Сейчас все пишут детективы. Или думают, что пишут. Извини, Володенька, к присутствующим это не относится… Почему бы и вам не влиться в стройные ряды, Даша? А я выступлю в роли вашего литературного агента. Говорят, у меня неплохо получается.

— Боюсь, мне это не под силу, — наконец-то Наталье удалось расслабиться. Или всему виной коньяк вкупе с пьяной вишней? — Слишком много соискателей. Хотя один симпатичный сюжет у меня есть.

Еще какой симпатичный! Найденная в парке собака втянула ее в неприятности, а возможно, и нечто большее, чем неприятности. И хотя лепет Нинон еще требует дополнительной проверки, сам факт подобного рокового совпадения имени и фамилии погибшего отвратителен.

— Валяйте ваш сюжет, — вдруг равнодушно произнес Воронов. Пожалуй, чуть более равнодушно, чем следовало бы.

— Не могу сказать, чтобы он был таким же изысканным, как убийство с помощью пресс-папье.

— Валяйте не изысканный.

— Ну, хорошо. Начнем с того, что молодая женщина находит в скверике, недалеко от своего дома, добермана Вернее, доберманиху. Девочку.

— Девочка — это принципиально? — быстро спросил Воронов.

— Нет. Принципиально то, что на ошейнике указаны адрес и телефон хозяев. Несколько дней женщина… Назовем ее Натальей, — в этом месте Наталья снова внезапно покраснела. — Так вот, несколько дней Наталья безуспешно звонит по телефону, указанному на ошейнике. Но телефон не отвечает.

— Должно быть, она думает, что с телефоном что-то произошло, — включился в игру Воронов. — Повреждение на линии. Или отключили за неуплату.

— Да, примерно так она и думает. И после работы отправляется вместе с собакой по адресу. Дверь, естественно, оказывается закрытой.

— Естественно.

— Молодая женщина… Наталья… Она уже готова уйти, когда обнаруживает в почтовом ящике с номером квартиры письмо. Письмо она вскрывает…

— Вскрывать чужое письмо неэтично, — вклинился знаток издательских требований и книжной конъюнктуры Марголис. — И вряд ли прибавит симпатии героине.

— Она вскрывает конверт, потому что он никому не адресован.

— А в письме находит ключ от двери, — лениво процедил Воронов. — Ход незатейливый, но хороший…

Наталья выразительно посмотрела на Воронова. А чего ты еще хотела, голубушка? Недаром он считается одним из самых сильных детективщиков в стране.

— Да, вы правы. Она находит ключ. И таким образом попадает в квартиру. Собака счастлива: она вернулась к себе домой. Героиня тоже — какое-то время.

— Подождите, я не понял. — Марголис вертел головой, переводя взгляд с Воронова на Наталью. — Что это за письмо? И как в нем оказался ключ?

— Ваша версия, Владимир Владимирович? — Наталье неожиданно стало весело.

— Все, что угодно. Родственник, уехавший во внеурочное время. Или бывший возлюбленный, который решил порвать с опостылевшей любовницей. Очень уж она его в последнее время раздражала, — желчно сказал Воронов.

— Отлично. Тогда я продолжаю. Она остается в квартире, которая очень ей нравится. Она ищет для себя массу оправданий.

— Собака. — Воронов откинулся на спинку кресла. — Ваша героиня — Наталья… Кажется, так вы ее назвали… Она мотивирует это тем, что за собакой нужно присматривать, пока не появились хозяева. И лучше это делать в родной для животного обстановке.

— Тухловато выглядит. — Ночи, проведенные с журналистками и литературными критиками, не прошли для Марголиса даром: теперь он находился в жесткой оппозиции к творцам. — Почему бы ей не вернуться к себе домой? Вместе с собакой…

— Ваша героиня замужем? — неожиданно спросил Воронов.

— Нет.

— И живет одна?

— Да.

— Жаль. Если бы она была замужем, то легко можно было бы объяснить это тем, что муж страдает аллергией на животных. Или кто-нибудь из домашних. Но, в конце концов, повод всегда можно найти, даже самый невинный. Иногда люди совершают эксцентричные поступки. Продолжайте, Даша.

Что-то неуловимо изменилось — и в комнате, и в самом Воронове. Угрюмые складки на его лице разгладились, ноздри завибрировали, а глаза стали излучать почти нестерпимый свет. Такса у лисьей норы, да и только! Пожалуй, он стал даже привлекательным. Очень привлекательным, совсем не к месту подумала Наталья.

— Продолжайте, — властно повторил Воронов.

— Она остается. И квартира, скажем так, завораживает ее.

— Квартира принадлежит женщине совсем другого социального статуса? — уточнил Воронов. — В ней есть то, о чем всегда мечтала героиня?

— Может быть… Может быть… А сама героиня, что вы о ней думаете, Владимир Владимирович?

— Думаю… Думаю, ей около тридцати, и она одинока — идеальный вариант для детектива. Привлекательность поздней молодости еще не прошла, а кое-какой жизненный опыт появился. Не думаю, что она обладает какими-нибудь сверхвыдающимися способностями или экстраординарными качествами. Совершенно усредненный человеческий тип.

— Именно так. — Наталья сразу же погрустнела: слова Воронова неожиданно больно задели ее. — Именно так я и думала.

— Не согласен! Как представитель заказчика не согласен! — Марголис забарабанил пальцами по столу. — Что значит «усредненный человеческий тип»? Кому интересно наблюдать за усредненным человеческим типом?

— Ну как ты не понимаешь, Семен?! — Воронов вскочил и заходил по комнате, нелепо загребая ногами. — Тем интереснее будет следить за сюжетом, тем интереснее! Она будет вынуждена играть по правилам квартиры, в которую попала. Квартира втянет ее в какой-нибудь криминал. Я правильно вас понял, Даша?

Наталья неотрывно наблюдала за Вороновым, ставшим вдруг пророком, прорицателем, всклокоченной пифией. Она была близка к обмороку; коньяк — вот что ей сейчас поможет! Трясущимися руками она плеснула себе коньяку и залпом выпила.

— Интересно, в какой именно криминал? — спросил Марголис.

— Хорошо. Я продолжаю. В квартире она находит большую сумму денег в валюте, просроченные билеты на имя хозяйки и еще одногб человека. Мужчины. А также его заграничный паспорт…

— Куда? — перебил Наталью Воронов.

— В каком смысле — «куда»?

— Билеты. Она должна была улететь. Куда именно?

— Какая разница… Допустим, во Францию. И то не она, а мужчина, обладатель второго паспорта. Ее билет был железнодорожным, но тоже просроченным. И совсем не во Францию, а в Мурманск.

— Вот как? И какое место он выбрал во Франции?

— Я не думала над этим, — вовремя спохватилась Наталья; сюжет — пока что это только сюжет, предложенный писателю, не более того. — Допустим, на Лазурный берег. Ницца, Канны…

— И Монте-Карло под боком. Это может быть ниточкой.

— Ниточкой?

— Ну да. Монте-Карло, стиль «Веllе Epoque», казино. Не думали над тем, чтобы сделать спутника пропавшей профессиональным игроком?

— Нет.

— Жаль. За профессиональными игроками всегда интересно следить. К тому же вы получаете дополнительную версию, которая скорее всего будет опровергнута. Но ложный след необходим. А еще лучше — сразу несколько. Если хорошенько покопаться в квартире. Хотя и билет в Мурманск может быть ложным следом. Чтобы далеко не ходить.

— В квартире явно никого не было последние несколько дней.

— Это ее не смущает?

— Смущает в какой-то мере. Особенно после того, как она узнает, что владельца заграничного паспорта нашли мертвым.

— Интересно, каким образом она это узнает? — тут же подал голос Семен Борисович.

— Какая разница, Семен! — Воронов яростно потер подбородок. — Это непринципиально… Узнает из сводки криминальных новостей. Телевизионщики любят потчевать обывателя страшилками на ночь глядя. Я прав, Дарья?

— Да.

— Что-то вы неважно выглядите, — первым спохватился Марголис. — Побледнели.

— Ничего. Это просто коньяк. Мне не нужно было пить коньяк… — пролепетала Наталья. — А в общем, вы правы. Насчет криминальной хроники. Посыл верный.

Марголис налил в стакан воды и поднес его Наталье:

— Выпейте… И что было дальше?

— Дальше? Я не знаю… Быть может, ей стоит уйти? Убежать? Забыть обо всем? — Наталья с надеждой посмотрела на Воронова.

— Тогда вы погубите неплохой сюжет. Причем в самом его начале.

— Вы предлагаете ей остаться?

— Я ничего не предлагаю. Есть жанр, и он диктует определенный стиль поведения героев. Вы ведь должны были заметить, что все герои детективов, особенно так называемые «сыщики по обстоятельствам», — все они чрезмерно любопытны, суют свой нос во все щели и не пропускают ни одной мало-мальски заслуживающей доверия версии. Они одержимы идеей разгадать смерть людей, которых никогда не видели. Или видели только мельком. Нормальный, здравомыслящий человек не поступил бы так никогда.

— Вы думаете? — Для полного счастья Наталье не хватало только этого: вороновской теории детектива в его же собственном изложении.

— Уверен. Здравомыслящий человек предпочитает всем загадкам только одну: загадку приготовления гноцци а-ля романа.

— Это еще что такое? — удивился Марголис.

— Итальянские манные лепешки. Находка для язвенников. И главное — нужно не забыть положить мускатный орех.

— Подождите, — перебила Воронова Наталья. — Значит, она должна остаться?

— А вы сами бы остались? — спросил Воронов.

— Н-не знаю… Скорее всего, бежала бы без оглядки.

— Даже не попытавшись разобраться, что же произошло на самом деле? Вы нарушаете правила жанра, которые сами же создали.

— Интересно, каким образом я… каким образом героиня может во всем разобраться?

— Ну, если она нашла паспорта и билеты, значит, наверняка осматривала вещи…

— Ты хочешь сказать — рылась в шмотках хозяйки? — уточнил Марголис. — Не очень-то хорошо все это выглядит.

— Ну, это же детектив, а не поучительные рассказы для детей Льва Толстого! Она обязана рыться в шмотках, читать записи в блокнотах, рассматривать фотографии и все такое прочее.

— А как насчет телефонных звонков? — спросила Наталья. — Она должна отвечать на телефонные звонки?

— Нежелательно. И потом, телефон должен быть с автоответчиком. Если мы условились, что это богатая квартира. Пара-тройка таинственных звонков только усилит напряжение.

— Вы полагаете?

— Уверен в этом.

И тотчас же в кармане Натальи раздался надсадный писк сотового телефона. Он прозвучал так неожиданно и зловеще, что она вздрогнула. Марголис машинально сунул руку во внутренний карман пиджака и извлек оттуда свой собственный телефон.

— Извините. Моя наяда беспокоит. Оставил в постели без присмотра…

Марголис приложил телефон к уху, растерянно дунул в мембрану — звонок и не думал утихать.

— Странно. Похоже, что это не мой телефон. И писатель, и литагент воззрились на Наталью.

— Это мой, — пролепетала она, прижав руку к бедру, чтобы хоть как-то заглушить проклятую трель.

— Тогда ответьте, — предложил Воронов.

— Нет, ничего. Не стоит обращать внимания…

Легко сказать — «не стоит обращать внимания», в то время когда дурацкий звонок обладает убойной силой будильника времен наркома Кагановича.

— Может быть, у вас конфиденциальный разговор? Не стесняйтесь, — не унимался Воронов.

— Нет. Наверняка звонит мой бывший возлюбленный. Он обожает проделывать такие штучки по ночам.

Марголис незаметно подмигнул Воронову: лови момент, коматозник, девушка хороша собой, оригинальна и к тому же свободна от постоя; такие комбинации встречаются не так уж часто. Спустя несколько секунд телефон перестал звонить, и Наталья почувствовала себя гораздо лучше.

— На чем мы остановились? — спросила она у Воронова.

— На телефонные звонки она отвечать не должна. Но отслеживать их обязана.

— Зачем?

— Чтобы понять, что за человек была пропавшая хозяйка. И что с ней могло произойти.

— Вы… вы предполагаете худшее? — непослушными губами спросила Наталья.

— Все зависит от расклада. Если информация о погибшем мужчине верна, а они незадолго до этого были вместе, тогда одно из двух: она либо убийца, либо убитая, либо преступница, либо жертва. Я склоняюсь к последнему.

— Вы думаете?

— Тут и думать нечего. Она не появляется у себя дома, все ее документы мертвым грузом лежат в оставленной сумке.

— В рюкзаке…

— Не имеет значения. И потом — собака.

— А что — собака? — насторожилась Наталья.

— С собакой нужно что-то решать. Ее появление в завязке истории — выше всяких похвал. Собственно, она и есть завязка. Но потом… Потом она будет только мешать. Пугаться под ногами. Собаку нужно кормить, с ней нужно гулять, то есть быть привязанной к дому. Героиня не может себе этого позволить.

— Лихо! — только и смогла вымолвить Наталья.

— Да нет здесь никакой лихости. Просто каноническая схема. Ваша собака отыграет еще раз — в кульминации. Почему она оказалась в парке?

— Об этом я не думала, — честно призналась Наталья. — Должно быть, убежала от хозяйки. Потерялась…

— Ну, потерялась — это вряд ли. Попробуем добавить драматизма. Скажем, хозяйка собаки ездит гулять с ней в какой-нибудь лесопарк на краю города. За ней следят.

— Кто?!

— Ну откуда же я знаю — кто? Мы ведь пока набрасываем только начало интриги. Так вот, за ней следят и ее похищают. Собака остается не у дел. Дальнейшее предположить довольно просто. Пес бегает по улицам, пока не сталкивается с главной героиней. Ну, как? Правдоподобно выглядит?

— Супер! — Марголис и Наталья синхронно захлопали в ладоши и так же синхронно произнесли:

— А дальше что?

— Дальше? — Воронов задумался. — Дальше нужно думать. Но уже сейчас необходимо что-то решать с собакой. Собака не должна виснуть на сюжете мертвым грузом. Скажем, в отсутствие героини в квартиру пропавшей хозяйки проникают злоумышленники. Что-то в этой квартире есть, что-то, что им крайне необходимо, — видеокассета, дискета, запись в дневнике. Словом, любой источник информации, которым обладала похищенная хозяйка.

Наталья почувствовала, как у нее заломило в висках. Сидящий против нее лохматый беллетрист запросто набрасывал черновой вариант судьбы — и Дарьи Литвиновой, и ее собственной.

— Вы думаете, что злоумышленники обязательно появятся?

— Желательно, чтобы появились. Они шерстят квартиру, а с собакой поступают просто — убивают ее, только и всего. И мы сразу же избавляемся от лишнего персонажа.

— Может быть, не стоит быть таким… э-э… кровожадным? — осторожно заметил Марголис. — А если книга будет написана и дело дойдет до экранизации? Мертвое животное — это, знаешь ли, совсем неаппетитно.

— Дашь титр в финале: «Во время съемок ни одно животное не пострадало», — отрезал Воронов.

— Нет. Я не согласна, — поддержала Марголиса Наталья. — Несколько трупов — еще куда ни шло. Но мертвая собака — это уже перебор.

— Как хотите. Другой вариант: она может на время отдать доберманиху кому-нибудь из знакомых. У которых нет аллергии, котов, морских свинок и маленьких детей. А напротив, есть загородный дом или приличная квартира.

— Моя бы подошла, — предложил свои услуги Марголис. — Если, конечно, ты введешь меня в сюжет как благородного героя и потенциального возлюбленного героини.

— И не подумаю. Давайте оставим вариант Ромео и Джульетты, а также Клинтона и Моники любовным романам. И не будем портить стройную схему классического детектива. Вы согласны, Дарья?

— На что?

— На то, чтобы воплотить ваш замысел на бумаге?

Предложение было таким неожиданным, что Наталья даже не сразу поняла: шутит Воронов или говорит серьезно. Если судить по покрытым горячечным румянцем и разом обострившимся скулам — он не шутит. Да и с его литагентом начали происходить странные метаморфозы: аккуратная светская проплешина Марголиса покрылась испариной, по иссиня-выбритым щекам катились крупные капли пота, а губы так и норовили сложиться в мефистофельскую улыбку.

— Я не знаю…

— Соглашайтесь, Дашенька, — Марголис прижал руки к груди (и, должно быть, завилял удачно упакованным в бельишко сатанинским хвостом). — Соглашайтесь. Присутствовать при рождении романа, стоять у его истоков — это, знаете ли, дорогого стоит. А первый экземпляр — вам.

— Не пойдет, — неожиданно заупрямилась Наталья. — Это моя история. И моя идея.

— Идеи носятся в воздухе, дорогая моя, — в голосе Марголиса появились металлические нотки. — Неужели тоже засядете за машинку?

— За компьютер. У меня компьютер, — еще одна маленькая нелепая ложь: компьютер принадлежит ей точно так же, как и свитер с юбкой. И сотовый в кармане.

— Компьютер, — задумчиво произнес в пространство Воронов. — Очень хорошо. Наверняка и у пропавшей хозяйки квартиры есть компьютер. И ваша… наша… героиня может влезть в этот компьютер, порыться в электронной почте, просмотреть папочки. И эти… как их… Как называется эта дрянь, Семен?

— Файлы, — подсказал Марголис.

— Именно. Наверняка обнаружит что-то интересное. Это мысль.

— Я согласна, — решилась Наталья. — Если вам нравится сюжет — ради бога. Но у меня есть одно условие.

— Какое? — Марголис, прищурившись, осмотрел Наталью с головы до ног. — Какое условие?

— Вы позволите мне принять участие в разработке?

На Марголиса она даже не взглянула. Реакция Воронова, вот что интересовало ее. Конечно, он мог отказаться и без всякого зазрения совести присвоить ее собственную историю. Идеи носятся в воздухе, тут ушлый Семен Борисович прав. А что касается армии дешевых беллетристов — они уже давно научились красть и перелицовывать написанное до них. Но Воронов! Воронов — не дешевый беллетрист, в нем есть стиль, а стиль предполагает отсутствие вероломства. Нет, он не будет тащить сюжет, как тащат апельсин с лотка.

— Вы позволите? — снова переспросила Наталья.

Марголис не удержался и захохотал.

— Что именно Володенька должен вам позволить?

— Принять участие в разработке… В обсуждении… — Господи, зачем ей это нужно? Неужели только для того, чтобы уподобиться «сыщикам по случаю», как называет их Воронов?

— Что скажешь, Володенька?

— Ну, не знаю…

— Я не буду вам мешать. Мне просто интересно, как вы повернете ситуацию. Я ведь тоже могу подсказать что-нибудь. А на авторство и фамилию на обложке я претендовать не буду. Обещаю.

— Она обещает! Ты слышишь, Володенька, она обещает! Почему бы тебе не согласиться?

Глаза подвыпившего Марголиса затянулись плотоядной пленкой: отличный ход, девочка, лучше и придумать невозможно. Уж поверь мне, доступ к тщедушному тельцу писателя хотели получить многие экзальтированные особы, променявшие Жоржа Сименона на Владимира Воронова. Но еще никому из них не удавалось заинтересовать его. А тебе удалось, и к тому же таким изысканным способом.

— Ну хорошо, — сдался наконец Воронов. — Хорошо. Завтра с девяти пятнадцати до десяти вечера.

С девяти до десяти вечера — в тот благословенный период, когда он работал над книгами, — у Воронова был час отдыха. Час отдыха включал в себя стакан кефира, прием таблеток и сорокапятиминутную релаксацию на тахте. Теперь от релаксации придется отказаться.

— Я буду… Завтра. С девяти пятнадцати до десяти.

— Не смею больше задерживать.

— Да… Я понимаю… Была рада познакомиться, Владимир… Владимир Владимирович.

Наталья поднялась и направилась к двери. Впрочем, теперь это мало интересовало Воронова. Для почетного эскорта существует Марголис, он и проводит богатую мерзавку домой. Странно, но в этой дряни с верхнего этажа есть свое рациональное зерно. И сегодняшний вечер можно считать удачным. Он получил отправную точку будущей книги, не прилагая к этому никаких усилий. Это было то, что он так долго, так тщетно искал. Жаль, что приходится быть обязанным неожиданным просветлением совершенно постороннему человеку. Но и эти проблемы легко утрясаются: несколько вечеров — больше она при его хамской мизантропии не выдержит; пара-тройка озвученных идей. Пара-тройка сюжетных поворотов — ее собственных в том числе, — у любого, даже не самого симпатичного, человека нельзя отнимать иллюзию причастности к творчеству. Хитрая лиса Семен Борисович, не один раз полинявшая в предбанниках многочисленных издательств, называет это мастер-классом.

Мастер-класс так мастер-класс.

Но главное — почистить машинку, обновить запасы бумаги, приготовить теплое белье и теплые носки. И закупить продукты на две недели: раньше он из квартиры не выйдет.

И все.

И можно отчаливать.

Это только у Марголиса существует дурацкая теория, что люди пишут по нескольким причинам: от скуки, по глупости, из-за денег или из-за непомерного тщеславия. На самом деле люди пишут из-за врожденной страсти к путешествиям. Что есть книга, как не путешествие? Как не бесцельное путешествие, странствие ради странствия? Причем путешествие с максимальным комфортом: ты видишь только то, что хочешь видеть; ты просишь воды и вина у того, кого сам же и создал. Ты движешь рукой убийцы и с легким сочувствием подталкиваешь его в жернова правосудия. Даже раны на теле жертв расположены в точном соответствии с твоим знанием анатомии. Твоим, а не бородатого грузина-патологоанатома из районного морга…

Воронов вздохнул.

Вполне приличная тронная речь. Годится как тезисы к лекции в Йеле. На кафедре славистики. Год назад его приглашали прочесть курс лекций. Не в Йеле, конечно, — в не самом престижном канадском университетике, кафедра литературы которого специализировалась на массовой культуре. Воронова уверили, что климат там вполне питерский, никаких азиатских и латиноамериканских эпидемиологически-болезнетворных неожиданностей. Но все забуксовало и впоследствии сошло на нет — только потому, что Воронов панически боялся самолетов. А другим способом до Канады не добраться. Как оказалось.

Пока он меланхолично размышлял об этом, вернулся Марголис и вылакал остатки коньяка.

— Вечер удался, — самодовольно заявил Марголис.

— Ты думаешь?

— Я вижу. Похоже, что выход из кризиса оказался менее болезненным, чем я ожидал. И к тому же — увитым чайными розами. Божий промысел, да и только.

— У меня кончается бумага. Осталась пара пачек…

— Завтра привезу тебе еще. Будешь ваять эту собачью историю?

— Еще не знаю, — слукавил Воронов. — Может быть. Замысел мне нравится. Попробую сделать несколько страниц, а там посмотрим.

— Узнаю! — Марголис молитвенно прижал руки к груди. — Узнаю автора прославленных детективов, сурового гения расчлененки, певца цианидов и серной кислоты! Завтра же звоню в издательство и беру у них аванс!

— Что, поиздержался, стервец? — вяло поинтересовался Воронов. — Бабы последние кальсоны на сувениры растащили?

— Смотришь в корень, — продолжал веселиться Марголис.

— Это не я смотрю. Это они смотрят. Бабы.

— Так я звоню в издательство?

— Звони, черт с тобой.

— А как тебе эта экзотическая птичка? — решив производственные вопросы, Марголис с ходу переключился на личные. — Канареечка. Лирохвост. Колибри-эльф…

— Не такая уж и экзотическая. Экзотика, это, знаешь ли, мисс Тринидад и Тобаго: сто двадцать килограмм живого веса. Не считая кувшина на голове.

— А, по-моему, она тоже ничего, хотя и вполовину меньше. Глазки поблескивают, волосики поблескивают, пальчики — как у звезды немого кино. И ротик — в меру незинный, в меру порочный… Жаль, что в свитере была — номер груди за скобками остался. Но размер на второй, я думаю, потянет.

— Он что, имеет принципиальное значение — размер груди?

— Нет, но кое-что определяет. — Марголис уже оседлал любимого конька и теперь весело размахивал эротической шашечкой.

— Интересно, что?

— Поверь моему опыту — чем меньше грудь, тем стервознее баба.

— Слушай, давай не будем заострять на ней внимание.

— А у нее, между прочим, тоже доберман. Доберманиха, — задумчиво произнес Марголис.

— Ну и что?

— Ничего. Ты только не сердись на меня, Володенька. Мне кажется, что вы в чем-то похожи.

— В чем же?

— Далеко не ходите, тянете в пасть то, что рядом лежит. Тебя вот луковица на сюжет наталкивает. И брюссельская капуста. А ее, как я посмотрю, — одинокая вошь на крупе братьев наших меньших. Ты давно ее знаешь?

— Кого? Вошь?

— Эту крошку… Дарью.

— Сегодня увидел первый раз. Лучше бы не видел.

— Вот они, гримасы мегаполиса. Люди живут рядом и не обращают друг на друга никакого внимания.

— Свободен! — рявкнул Воронов.

— А насчет любовной линии ты подумай, Володенька, — мелкими шажками отступая к двери, забубнил Марголис. — Бабам это нравится. Бабы в этом души не чают. А они, между прочим, являются основной читающей массой в стране. Ты это учти, друг мой. И введи эротическую сцену на медвежьей шкуре перед камином — хотя бы из конъюнктурных соображений. А то что у тебя за герой — ногти чистит зубочистками, голову моет турецким хозяйственным мылом. Бреется электробритвой. А это уже совсем дурной тон. За такие вещи к стулу приговаривают. Тоже электрическому. Весь мир давно перешел на «Жиллетт».

— Ты еще здесь?!

— Уже нет. Поехал за бумагой для великого писателя.

Липучий, как застрявшая между зубами ириска, литагент наконец-то хлопнул дверью, и Воронов остался один.

Слава богу. Слава богу, можно вздохнуть спокойно. И сесть наконец за машинку. После двухмесячного перерыва… После двухмесячного перерыва он коснется вытертых клавиш, и это будет самое нежное и самое яростное прикосновение, перед которым меркнет любая из эротических фантазий Семена Марголиса.

Сюжет — пусть подсказанный кем-то другим, пусть пока не оформившейся, уже бродил по закоулкам во-роновской души, сплевывал сквозь зубы, бил под дых, соблазнял, уговаривал, ублажал, подкупал, влюблял в себя… Несколько минут, несколько часов, несколько дней — и ставшие совсем ручными слова и фразы (вплоть до последней точки с запятой) будут подчиняться ему беспрекословно.

И Воронов напишет книгу. Свою лучшую книгу.

Лучшую. Именно так. Иначе и затевать ничего не стоит.

Вот уже пятнадцать минут Наталья сидела в темной прихожей, вжавшись затылком в зеркало. Тума, встретившая ее равнодушным лаем, наконец-то угомонилась и отправилась в кресло — досматривать свои черно-белые собачьи сны. В этих снах, должно быть, присутствовали обветренные говяжьи мослы, хозяйский голос, ласковое похлопывание по морде и… И что-то еще. Что-то или кто-то. Наталья почти не сомневалась в пророческих замечаниях Воронова: собака не просто потерялась. Собака потеряла.

Собака потеряла хозяйку в каком-нибудь из отдаленных питерских парков на границе города. Возможно, за Литвиновой следили (опять же, если верить полуночной импровизации Воронова), а проследив, заломили руки за спину, сунули в машину. Но что в таком случае делала Тума? Стояла, разинув варежку, и молча наблюдала, как заламывают хозяйку? Тоже мне, собака для защиты!.. Этого не может быть в принципе: доберман — слишком серьезная порода, он не должен вести себя как престарелая болонка или пекинес на выданье. Он просто обязан рвать обидчиков зубами, мгновенно находить сонную артерию и перекусывать ее с азартом молодого хирурга-практиканта.

Но Тума…

За те несколько дней, которые они провели вместе, Тума успела предстать перед Натальей в нескольких разных ипостасях:

1. Умирающего от голода и холода домашнего животного, готового идти куда угодно и за кем угодно, лишь бы получить кров и еду. 2 Гурманки, которая предпочитает изысканному собачьему корму мерзлую картофельную шелуху из мусорного бака. 3. Незатейливой сибаритки, превыше всего ценящей кожаные кресла и свой собственный собачий покой. 4. Кроме того, Тума обожала гонять кошек и голубей, они приводили ее в неистовство и заставляли забывать обо всем на свете. Она яростно облаивала маленьких собак и жалась к ногам Натальи, стоило только псу чуть крупнее фокстерьера появиться в поле ее зрения. Похоже, в неизвестной Наталье родословной доберманихи существовала почти неприличная тайна, серьезные провалы, оползни и расщелины. И в одну из этих расщелин забилась самая последняя, гнусная, шелудивая дворняга…

Или сама Дарья растила себе не охранницу, а наперсницу, чтобы вместе валяться на диване, грызть арахис и слушать композитора Артемьева? Или она взяла Туму уже взрослой, испорченной собакой и просто не сумела ничему обучить?

Но все это так и останется тайной. Если сейчас — сию секунду, сию минуту, — она уйдет из этого дома. Такой же тайной, как и исчезновение самой Дарьи Литвиновой. Здравый смысл диктует именно так и сделать. Распроститься с тихим евростандартным великолепием и отправиться прямиком в объятия старухи Ядвиги Брониславовны. Святой Ядвиги с вантузом и щеткой как атрибутами коммунального целомудрия в руках. Распроститься и забыть.

Забыть все.

Вот единственный сюжетный ход, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не использует ее любимый писатель Владимир Воронов — аз и ферт, альфа и омега, начало и конец ее литературных предпочтений, ленивый гуру, многорукое божество в шлепанцах на босу ногу. Владимир Воронов, внучатый племянник Агаты Кристи, шурин Сименона, деверь Чейза, однояйцовый брат-близнец Жапризо… И этот лохматый небожитель свил гнездышко всего лишь в двух лестничных пролетах от нее. А она… Она пила его коньяк, она забрасывала в пасть его конфеты да еще ляпнула, что предпочитает боржоми. Есть от чего в обморок хлопнуться. А перед этим попросить однояйцевого брата-близнеца Жапризо оставить автограф на выкуренной пачке сигарет «Davidoff»…

Но в обморок она не хлопнулась. И автограф не попросила. Она всего лишь вырвала у него согласие (невероятно!) на ежедневные сорок пять минут — импровизированная вечерняя школа с последующими практическими занятиями и лабораторными работами. А лабораторные работы, судя по всему, будет выполнять она сама. Над этим стоит задуматься. И решить для себя — уходит она или остается.

В комнате раздался телефонный звонок, и почти тотчас же сработал автоответчик.

— Даша! Даша… Это я… Прости, прости, я написал дурацкое письмо… Мы оба были не правы. Прости меня, пожалуйста… — Хрипловатый нежный баритон в автоответчике гладил Наталью по шейным позвонкам и накручивал на палец пряди ее волос. — Я вернулся и много думал в Москве… Нам нужно поговорить, я объясню тебе…

Примерно с теми же интонациями Джава читал своего обожаемого Бродского.

Но стоило ей расслабиться и пойти за этим голосом, на ходу расстегивая несуществующие пуговицы на свитере, как он ударил ее наотмашь — тоже вполне в Джавином среднеазиатском стиле:

— Ну?! Не будь сукой и сними трубку!.. Я же знаю, что ты дома, чертова шлюха, дрянь, подлая девка… Если ты не снимешь трубку сейчас же, я приеду и выломаю дверь, слышишь?!

Рискни здоровьем, мальчик, дверь-то железная, на совесть сработанная! И не нужно было ключи в почтовый ящик забрасывать! Наталью так остро пронзило чувство веселой безнаказанности, что она засмеялась. Нинон права: молодой и ретивый жеребец в яблоках, лишь по недоразумению названный Денисом, способен на изрядное количество шизофренических подвигов. Сначала он швыряет в почтовый ящик ключ с сопроводительным письмишком, нимало не заботясь о последствиях. А затем, даже не выждав добропорядочной декадной паузы, начинает артподготовку и обстреливает дом никому не нужными телефонными звонками.

— Ты слышишь? — баритон съехал на тенор (даже Лучано Паваротти позавидовал бы такой «кантус фирмус»'). — Сними трубку!

Давай-давай, парень, видит око, да зуб неймет, а будешь и дальше практиковать телефонный терроризм — натравлю на тебя доберманиху.

Похоже, мысленные угрозы Натальи были услышаны невидимым абонентом: он отключился, но ненадолго. Спустя минуту телефон зазвонил снова, теперь баритон проявлял так полагающуюся случаю терпимость.

— Я хочу только поговорить, Дарья. Обещаю, никаких угроз, никаких претензий, я буду держать себя в руках. И буду ждать в «Дирижабле Нобиле». Завтра, с восьми до девяти… И каждый вечер… Нам нужно объясниться… Прошу тебя…

Телефон наконец-то замолчал, и Наталья перевела дух. Ничего себе страсти, и как только при таком вулканическом темпераменте страдальца Дениса в квартире все еще цела мебель, не выбиты стекла и функционирует тостер? И вся бытовая техника заодно. А ведь мог, мог бы в порыве неконтролируемой ярости оставить вывороченными газовые конфорки, сунуть в холодильник весь набор компакт-дисков и разбить молотком монитор. Мог в крайнем случае исписать все стены и зеркала губной помадой хозяйки. Что-нибудь в готическом стиле, леденящее кровь «vengeance», например. Или «doom»2. Или, на худой конец, «Голосуй заЧиччолину!»…

Джава.

Джава никогда так ее не домогался. Смешно домогаться женщины, лежа на ее продавленном диване в коммуналке. Страсть — прихоть богатых. Тихая, как фамильный склеп в солнечный день, любовь — удел среднего класса. А деклассированным элементам, к которым она себя причисляет, остается лишь бесплотное исчезновение любовников и их мокрых носков с батареи… Нет, разбить молотком монитор компьютера — это она погорячилась… А ведь Воронов — мудрый Воронов! — что-то говорил о компьютере.

Да. Записные книжки, файлы («Как называется эта дрянь, Семен?»), электронная почта, на худой конец. Воронов прав. Сюжет нужно двигать дальше.

Наталья подошла к столу, присела на краешек кресла и поднесла указательный палец к компьютеру. Кое-какие навыки работы с этим тонким, идеально организованным существом она имела, хотя большую часть времени за компьютером проводила Гала: запросы относительно гостиниц и мест на международные рейсы, расписание, наличие билетов… Но теперь — теперь все выглядело сложнее. Стоит ей нажать кнопку «Роwer», и она попадет в святая святых Дарьи Литвиновой, в ее электронную черепную коробку…

— Как думаешь, Тума? — Наталья повернулась к собаке, но та, открыв пасть и оглушительно-сладко зевнув, поменяла позу на кресле и повернулась к Наталье коротким обрубком хвоста.

Если начать прислушиваться к собаке, то ничего не сдвинется с мертвой точки. А равновесие — так или иначе — должно существовать: Туме — строгий ошейник, Наталье — мягкое, почти безболезненное внедрение в чужую, завуалированную винчестером подкорку.

Наталья включила компьютер, и спустя несколько секунд монитор ожил. Дарья Литвинова оказалась сомнительной эстеткой: на экране оказалась выставленной картина полузабытого баталиста Верещагина «Апофеоз войны». Груда черепов и воронье в отдалении — ничего себе знак!

Наталья поежилась: интересно, для кого предназначается заставка — для самой Литвиновой или для сонмища любопытных, включая Туму, Дениса, Лену-сика из телефонной трубки и таинственную фирму «Аскод»? Тогда это может звучать как осторожное предупреждение: «Не влезай, убьет!» Количество «иконок» на экране было сопоставимо разве что с количеством черепов в апофеозной куче — тут и за несколько дней не разгребешься. Не стоит пока углубляться в дебри, ограничимся на первый раз Интернетом и электронной почтой. Наталья подвела стрелку к ярлыку «Рeter-Star» (предусмотрительная Дарья работает в кредит, слава богу!) и щелкнула мышью.

На установку связи ушло не больше минуты.

А вот бесплатная электронная почта, поприветствовав пользователя «[email protected]», встретила Наталью совершенно безрадостным известием: «Введите пароль».

Приехали.

Наталья разочарованно хмыкнула и одним пальцем выбила на клавиатуре: «пароль». Эта старая казарменная шутка не осталась безнаказанной. Mail.ru тотчас же разразилась осуждающей тирадой: «Ошибка. Неверное имя пользователя или пароль».

А потом по-быстрому воспроизвела гипотетический диалог между растяпой-пользователем и Всевидящим Оком Надзирателя за Почтовыми Ящиками:

«Я забыл свой пароль. Что делать?»

«Нажмите сюда».

После несложных манипуляций Наталья наконец добралась до сути и увидела вожделенный секретный вопрос — «Имя вашей собаки».

Вот ты и попался, пуленепробиваемый и конфиденциальный почтовый ящик!

Даже не оглянувшись на доберманиху, Наталья недрогнувшей рукой вывела: «Тума». Но ящик закапризничал. Имя «Тума» он решительно не принимал. Наталья перебрала в уме несколько вариантов развития событий: доберманиха Тума — не последняя собака Литвиновой, до нее были гораздо более любимые овчарки, лабрадоры и водолазы. И все — кобели, с опущенной бойцовской мошонкой и ласковыми именами…

Только после изучения инструкций Наталья пришла к простому выводу, что имя собаки нужно вводить на английском, ящик-де не терпит русского во всех его комбинациях и проявлениях. И когда она это сделала, на монитор торжественно вплыла надпись: «Ответ верный. Рекомендуем установить новый пароль прямо сейчас».

Воронов. Voronoff. Пусть будет Voronoff.. Он того стоит…

Наталья ввела имя Воронова в компьютер никогда не читавшей его Дарьи Литвиновой и получила наконец доступ к ее переписке.

Новых писем, накопившихся с третьего февраля, оказалось всего два. Судя по всему, Литвинова вела не очень интенсивную переписку. Наталья щелкнула «Входящие» и внимательно просмотрела адреса посланий. Они принадлежали человеку с логином «Grim». Чтобы особо не заморачиваться, Наталья выбрала последнее по времени и раскрыла его.

Для того чтобы осмыслить содержание короткого послания, ей понадобилось время. Письмо гласило:

«Ответь, черт возьми, иначе я буду думать, что тебя уже нет в живых!»