Попов Виктор НиколаевичГвардейцы ее величества

Попов Виктор Николаевич

ГВАРДЕЙЦЫ ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВА

Памяти бывшего директора

совхоза "Кулундинский"

Е И. Емельяненко

"Славой своих предков гордиться не только можно, но и должно", - так сказал А. С. Пушкин. Делами современников должно гордиться не в меньшей мере. Целина. Каскад гидростанций. КамАЗ. БАМ... Великие исполнения великих предначертаний.

На КамАЗе, гидростанциях, БАМе - не был. А вот целина - вся на моих глазах. Люди ее - наши родные, незабвенные люди. Живые, уже умершие, все они нам бесконечно дороги. Никто не забыт, ничто не забыто.

Это - не только о войне. Это - о подвиге. Бессмертны подвижники. Звезды на пирамидках освещают не толькополя брани. Они светят всем временам, всем поколениям.

Очерк "Гвардейцы ее величества" написал в канун пятнадцатилетия совхоза "Кулундинский". Тогда я его не опубликовал: положил в стол отлежаться, а потом отвлекли текущие дела. Вернулся к очерку только теперь - в год, когда наша страна отмечает свое шестидесятилетие. Нет уже в живых Емельяна Ивановича Емельяненко, Ивана Ивановича Бендера... Многое изменилось...

* * *

В знакомстве с Кулундой мне повезло. Мы ехали железной дорогой, недавно перепоясавшей степь, и Иван читал стихи:

Равнина, равнина, ни яра, ни пади,

Равнина на север, равнина на юг,

Как будто гористую землю разгладил

Горячий, гигантский утюг.

Здесь воду качают полынные ветры,

Бежит на поля ледяная вода.

Здесь смотришь и видишь на сто километров

Полсотни туда и полсотни - сюда.

Иван Фролов любил Кулунду одухотворенно и верно.

Это не было модой, тем более - позой. Самые чистые, самые искренние, самые вдохновенные стихи Фролова - о Кулунде. Кулунда родина поэта, ей он отдал себя.

Очень много значит - как тебя знакомят.

Иван знакомил стихами.

Кулунда. Край надежд и неутоленных мечтаний.

К заветренной, заполыненной земле твоей в начале века прислонялись с надеждой переселенцы из Центральной России, радовались тучным твоим травам, выплакивали очи над обглоданными суховеями нивами. И бесконечное веселье в щедрые осени, и слезы людские в спаленные зноем годы - все было тебе, Кулунда. Нетронутая, загрубевшая, просоленная и безводная, видела ты тележную переваль и забубённые полеты пароконных ходков, слышала глухие стуки тяжелых лошадиных копыт и тягучую мужичью перебранку. Лежала ты, вековая, дремучая, почти не тронутая. Редкими заплатками гнездились на степных простираниях пашни. Они-то и открывали тебе сухой хруст хлебного зерна.

Вообще, географически Кулунда гораздо шире: от алтайского левобережья Оби на востоке до Прииртышья на западе и до Барабы на севере. Иван говорил о тех местах, которые именуются Кулундой у нас, на Алтае.

И я о них.

По обеим сторонам линии, как дымчатые жуки, ползали тракторы, струились за плужными отвалами накатистые волны пахоты. Шла третья целинная весна.

- Знаешь, с чем подходяще сравнить нынешнюю Кулунду? - спросил Иван и, не дожидаясь, ответил: - с Клондайком. Сильные ребята пришли в степь...

Потом мы сидели в кабинете секретаря Кулундинского райкома партии Семена Ксенофоптовича Хоменко и обсуждали перспективы целины. В руках я держал фотографию. По пояс в снегу идут веселые люди. Шестеро.

Крайний слева несет заостренный столб. В то время - будущий бухгалтер будущего совхоза Павел Андреевич Шмаков. Рядом - председатель рабочкома Мария Сергеевна Рычипа. Посредине, в полушубке нараспашку с улыбкой, которой, кажется, быть да быть - Семен Ксенофонтович. Он и сейчас в разговоре улыбается добро и мечтательно. А за окном песня:

Едем мы, друзья ..

Два детских, до звона натянутых голоса. Подхожу к окну. Ребятишки топают в школу. У одного - книжки за поясом, у другого - портфельчик с ручкой, висящей на одной скобе.

...Станем новоселами и ты и я ..

У этих впереди и свои дороги, и свои путевки. Я мысленно продолжаю самую популярную песню тех лет.

В край амурский шел юный комсомол..

А перед глазами кадры: заполненные юными перроны, поезда, поезда. И над всем этим - бьется, ликует песня. Садится с молодежью в эшелоны, раздвигает коробки вагонов, дрожат от нее широкогорлые геликоны, выводят ее, будто ласкают, гобои и валторны. Уходит песня в метельные версты...

С того дня, о котором речь, прошло четырнадцать лет. За это время не заносила меня судьба в совхоз "Кулундинский". В минувшем году - занесла. И была эта встреча - как откровение. Припорошенное печалью о тех, кого уже нет, радостное при встрече со знакомыми.

Еще подъезжая к совхозу, я впал в странное состояние. Сказать, что меня поразило сущее... Не скажу. За прошедшие годы я много видел агрогородков, вставших на месте традиционного кола. Нет, не убили меня наповал ни роскошный Дом культуры, ни экстра-школа, ни...

в общем то, что поражает заезжих, для нас стало уже привычным. При свидании с местами знакомыми, но давно не виденными человеком владеет разнеженная грусть и ожидание чуда. Кажется, что-то должно случиться. Тайное, радостное, оно готовилось исподволь и вот сегодня, сейчас откроется тебе, войдет долгой памятью и будет жить только для тебя.

Но чуда не случилось. Стояли незыблемо постройки, шли незнакомые люди и никому из них не было до меня никакого дела. Никого не интересовало, что гражданин, шагающий навстречу, несет в груди распирающее томление и удивительно даже, как с ним справляется. Оттого, что не произошло неожиданности от безразличного пояснения секретарши: "Емельян Иванович на обеде", пришло огорчение, а с ним - легкая, тоскливая обида.

Обида делает человека несправедливым. Не захотел я понять гордость директора совхоза Емельяна Ивановича Емельяненко, когда он сказал:

- А мы пятнадцатилетний юбилей справили. Нас ведь с пятьдесят четвертого больше двадцати человек здесь обосновалось.

Негромка цифра двадцать, не произвела она на меня впечатления. Поэтому и повторил Емельян Иванович:

- Ты хоть понимаешь, что я сказал: больше двадцати!

Недоговоренное я договорил мысленно: "В других совхозах не везде и одного-двух найдешь..." Вслух же возразил:

- Неважно сколько. Важно - кто.

- Гвардейцы ее величества Целины.

- Кто имеется в виду?

Вопрос не праздный. Четырнадцать лет назад я разговаривал с Емельяненко, назвал гвардейцами определенных людей. На целину ехали армии, но далеко не все штурмовавшие имели право на отличие.

- Те самые имеются в виду.

- Вася Тптаренко?

Кивок.

- И Геннадий Жолобов?

- И он.

- Цыплов - тоже у вас?

- У нас.

- И Петя Балацкий?

- А ты думаешь...

- Да послушайте...

- То-то, я смотрю, не сразу ты удивился.

- Наверстываю задним числом.

- Давай, давай... Вот она, наша история, пробегись на досуге.

История - три альбома с фотографиями. Первый открывается той, что я видел тогда у Семена Ксенофонтовича. Я рассматриваю знакомые лица и молчу. Молчит и Емельян Иванович. Оба молчим об умершем Хоменко. В голове неотгонно бьется строчка: "Иных уж нет, а те далече". Вот он идет, Семен Ксенофонтович, улыбается. Навечно осталась его улыбка... "Иных уж нет... Иных уж нет".

- Ты вот про Петра спрашивал... Женился парень...

Впрочем, сейчас все они женаты. Вася женат, Геннадий.

И Лешла . У всех ребятки... Годы-то оно не смешки...

Идут годы .. Я тебе фамилии перепишу. Всех перепишу, кто остался.

Емельян Иванович вырвал из блокнота листок, забегали по бумаге зеленые строчки. Я думал, что со списком можно бы и потом, но не перебивал Емельяна Ивановича, понимал, что не для меня он пишет. Самому хочется лишний раз перебрать по одному людей, с которыми связаны самые памятные годы. Что ни фамилия - веха. Дошел Емельян Иванович до восьмой строчки. Поставил номер, написал: Цыплов Геннадий.

- В Троицком отделении сейчас трактористом. Был в Орловском, сейчас в Троицком. Орудует - куда с добром. Он нам трактор подарил.

- Трактор?

- Форменным образом. "Беларусь". А Генка Жолобов кукурузу на семена вырастил. Початки - во. - Емельян Иванович отмерил на столе чуть не две четверти.

- А Вася как?

- Вася Титаренко сейчас тракторным механиком, сельхозтехникум кончил. Алексея Паршина помнишь, ну с гармошкой-то...

- Еще бы.

С Алексеем и его приятелями Виктором Павловым и Николаем Рыжковым приключилась в начальную целинную пору "музыкальная история", которая сделала их известными. Приехали друзья из Москвы, рассчитывали на экзотику - кол, ковыль, палатки. Кол - был, ковыль - был, были и палатки. А вот места в палатках не было. И пошла троица в Кулунду, искать пристанища.

Не так-то просто оказалось "приземлиться". В общем, побродили ребята, пока не сжалилась над ними старушка. Пустила. Но не на совсем, а только обогреться. Пока обогревались, Николай распаковал гармошку, ударил плясовую, растрогалась старушка, уступила ребятам комнату. С тех пор в совхозе шутили: "Кто на энтузиазме, а кто и на гармошке". Однако музыка музыкой, а работа работой. Не захотели трактористы брать Алексеям даже прицепщиком.

- Куда такой малыш, его в борозде потеряешь, нe найдешь.

Не рискни Илья Васильевич Расковалов, кто знает, как обернулась бы для Лехи Паршина целинная эпопея...

- В армию мы его провожали, отслужил, вернулся.

Сейчас на К-700 работает. В партию мы его приняли.

Кстати - Василия Титаренко тоже приняли... Выросли ребята. О таких кино снять надо. Чтоб вся страна их узнала. Ты надолго к нам?

- Время определит.

- Балацкого хорошо помнишь?

- По тем временам помню, а сейчас может и не узнаю.

- Может, и не узнаешь... В общем, тебе с ним - самое подходящее.

Оказалось, что в самом деле с Балацким мне "самое подходящее". Петр работал на бензовозе и колесил по всему совхозу. Удобнее не придумаешь.

* * *

Доброе августовское утро. Близкое, еще притускленное солнце лежит на штакетнике, заглядывает чуть ли не снизу под стрехи белоснежных домиков, убегающих в степь просторной чистой улицей. Разбудило солнышко лихих воробьев. Метнулись они на дорогу, в пыль, купаются. На лотке скворечни скворец. Потоптался, потоптался, чвикнул радостно, взвился черным комочком навстречу начинающемуся дню. Ветерок только будто от него пошел. Рассветный ветерок, зябкий.

Я только что кончил умываться из подвешенного к стене рукомойника, и мне неуютно под холодком. Поэтому я действую полотенцем на диво энергично. У бензовоза, что стоит тут же во дворе, под приподнятым капотом возится Петр.

Во двор заходят два паренька. Примета обоих: к ремням, перехлестывающим, пузырящиеся телогрейки приторочены сусличьи капканы. На головах у ребятишек ушанки-многолеты. Уши шапок, как это принято у сельских мальчуганов, хотя и забраны вверх, но на шнурки не завязаны. У одного ухо свисло на сторону, и парнишка напоминает проказливого щенка. Но - только шапкой. Вид же у обоих серьезный. Они здороваются со мной и с Петром. Петр оборачивается на приветствие и, прежде чем ответить на него, кричит:

- Светлана! - а уж после этого: - Здравствуйте, хлопцы. Промышлять, стало быть?

- Сусликов выливать.

Выходит Светлана. В руках два порожних ведра.

Пользуюсь тем, что ребята заняты друг другом, спрашиваю у Петра:

- Кто?

- Те самые.

Ясно. О них он мне вечером рассказывал. Саша Ланг и Толя Синельников. Их в шутку называют промысловиками. А может, не в шутку? За лето они выловили по сто сусликов. Каждый суслик "потребляет" в год пуд зерна... Какие тут шутки... А с ними Светлана, дочь Петра. Один из совхозных первенцев. Года рождения 1955-го. Целинница, ничего не скажешь.

"Промысловики" выходят со двора, идут вдоль улицы. Пробуждается улица. Распахнуты калитки, из некоторых - сами вышли, из других выгоняют - коров. Вдалеке пылит стадо. А навстречу ему шагают три не по возрасту солидные фигурки.

Неблизко шагать ребятам. До пятого поля километров семь. Что ж, не впервой. У сельских степных жителей версты коротки. Из-за просторов видно, которые здесь немеряны...

Однако у ребят свой путь, у нас - свой.

Бегут на машину августовские полевые картинки. Дорогу с обеих сторон сжимает пшеничная поросль. Усатые колоски гнут к земле упругие, выстаивающиеся стебли. Когда бензовоз въезжает в двухметровые заросли кукурузы, перспектива теряется в мясистых стволах и обвислых, белесых от пыли листьях. Кажется - вот сейчас, сейчас кукурузные дебри поглотят дорогу и машина, не в силах раздвинуть их массу, остановится. Но движется, движется автомобиль, ложатся под колеса кулундинские километры.

Кое-где идет выборочная косовица кукурузы и подсолнуха на силос. Временами бензовоз выбирается на простор и бежит мимо игольчатой стерни. Вдали от дороги трактора таскают комбайны. На тележки течет струя измельченной зеленой массы.

Петр Николаевич Балацкий, с которым я сейчас еду, лицо прямо-таки историческое. Шестнадцать весен назад он привез в тогда еще палаточный совхоз первое горючее для первых тракторов. В том рейсе я вот так же сидел в кабине, правда, не бензовоза, а бортовой машины. Горючее было в бочках... Тогда мы ехали к трактору Саши Зубарева. Сейчас едем к Цыплову.

По полосе ползет "Беларусь". Тащит нагруженную кукурузной массой тележку. По жнивью, навстречу трактору идет бензовоз. Машины съезжаются, останавливаются. Из кабины трактора выходит Геннадий, из кабины бензовоза Балацкий и я. Пока Петр Николаевич заправляет трактор, я разговариваю с Геннадием.

Меня интересует трактор. Геннадий похлопывает по капоту "Беларуси":

- Мировая машина.

Трудно поверить, но давайте вернемся в недавнее прошлое.

...На задах мехдвора трактор. Впрочем, эту развалюху трудно назвать машиной. Хоть спереди смотри, хоть сзади. Жалкая картина. Около трактора двое:

Геннадий и управляющий Троицким отделением Александр Сергеевич Смирнов. Разговор идет на высоких нотах.

Трактор списали, многие детали пошли на запасные части. Не миновать машине бесславной кончины, не обрати на нее внимания Цыплов, который как раз в это время перевелся с Орловского отделения в Троицкое. Он не требовал, чтобы машину отправили на ремонт. Заявил: "Сам сделаю". И даже отказался от заводских запасных деталей.

...Унылая дождливая погода. Мелкий дождь сеется на груды шестеренок, покореженных блоков, скапливается в углублениях погнутых жестяных листов, ломкими крутыми струйками сбегает по плоскостям. Струйки разбиваются о нагромождения бросовых деталей и долетают до земли звонкими каплями. Унылая картина унылого машинного кладбища. Стоят на деревянных козлах, а то и прямо на земле туши отслуживших свое комбайнов, приткнулись к ним бросовые жатки, подборщики, остовы тракторов.

Здесь собрано все то, что износилось окончательно или поломалось безнадежно. Что может пригодиться ходовым машинам - снято, что вообще может быть использовано в хозяйстве - использовано. Кажется, ничего путного, мало-мальски годного здесь не найдешь. То, что попало сюда, характеризуется коротко и холодно:

металлолом. Металлу отсюда единственный путь - в мартен. Однако хозяин есть хозяин.

Это выражение относится к человеку, одетому в жесткий брезентовый плащ. Человек ворошит кучи того, что прежде именовалось деталями. Вот он что-то нашел, поднял, бережно обтер и сунул под отдельно положенный лист железа.

Это он, Геннадий Цыплов. А под железным листом не металлический лом, а тщательно подобранные детали и узлы.

Людей, тароватых на тонкую, выдумчивую работу, испокон веков именуют умельцами. А как назвать Геннадия? Человека, своими руками сотворившего чудо.

Разве из определенного в мартен лома воспроизвести жизнедеятельную машину менее сложно, чем соорудить деревянные часы или изукрасить шкатулку? Правда, расказывают еще о подкованной блохе... Впрочем, зачем о ней. Совхозу железная блоха не нужна, стало быть, и разговор о ней ни к чему. А вот лишний трактор...

...Легким движением Геннадий поднимается в кабину, дает газ, трактор трогается. Трогается и бензовоз.

Троицкое отделение. Буйный зеленый островок в самом центре Кулунды. В роще огромных, безотказных на прохладную теневую ласку тополей прикорнули мазанки. Самые что ни на есть украинские. Будто сбежали они с умных, сердечных полотей Пимоненко и притулились в задумчивом леске. Рогатой луны, правда, нет, да и быть ее не может: время-то ведь дневное. И дела здесь делаются дневные. Около молочной фермы автомобильцистерна всасывает молоко из вереницы алюминиевых фляг. При помощи механической дорожки убирается коровник. Качая воду, крутятся лопасти ветряного электродвижка.

На выезде из поселка стоит хромой грузовик. Припал, бедняга, на левый передний скат. Шофер топчется около ощерившегося диском колеса. На руках машину не поднимешь, а домкрат дома забыл. Теперь вот и загорай, или иди, ищи по отделению брата-шофера. Однако повезло. Балацкий оценил неприятность и притормаживает рядом с грузовиком.

Пока шоферы занимаются скатом, я знакомлюсь с пассажирами охромевшей машины.

Случайная встреча, но любопытная. Животноводы Новознаменской комплексной бригады сдут на Октябрьское отделение "за опытом". Их бригадир - Виктор Тихонович Третьяков. Лучшая доярка бригады - Люба Почуева. Ее подружка - тоже Люба. Люба Франц...

Катя Косенко... Пел я Дильман...

И снова пылгт бензовоз. Время уже на вторую половину дня. Тени косо перебегают степную дорогу, солнышко уже не в состоянии просветить негустую пыль, завивающуюся за колесами автомобиля. Обочь дороги убранные кукурузные плантации, трепетно жмутся друг к другу пшеничные колосья. Все низкорослое, не впечатляющее. И вдруг - зеленая стена. Высотой почти в два метра. Словно нырнул автомобиль в эти ошеломляющие здесь заросли, побежал по плечи в зелени. И много бежал по ней. Если километрами считать, то почти два.

Не удивляйтесь этой нетронутой кукурузе - ей еще стоять да стоять, потому что она не просто кукуруза, а избранница. С этого участка будет собран початок к початку и любовно ухожен, потому что кукуруза, мимо которой идет бензовоз, - местная семенная.

Мне бы очень хотелось, чтобы вот сейчас, из зарослей вышел хозяин этого участка, человек, впервые взрастивший в Кулунде кукурузу на семена. Геннадий Жолобов. Выход его был бы очень эффектен. Но, увы, он не состоится. Сейчас Геннадий в машинном парке: скоро уборка. В парке я и должен встретиться с Геннадием.

С ним и с Васей Титаренко...

Вот он, машинный парк. А вот и Геннадий. Идет мимо могучих машин. Некоторые из них стоят одиноко и подобранно, другие - с отнятыми капотами, с разобранными задними мостами. Рядом с ними - хозяева.

Готовят технику к решительным дням. Некоторые поглощены делом и не замечают Геннадия, другие приветливо здороваются. Л вот один попросту поманил рукой.

Это - Василий Титаренко. Человек, всегда готовый помочь, но и сам не стесняющийся просить помощи, если у него что-то не клеится. Сегодня случилось именно такое. Заупрямилась гидравлическая система. Подходит Геннадий, без долгих раздумий, с ходу начинает вместе с Василием колдовать над машиной. И вдруг я замечаю в устройстве гидравлической системы что-то необычное...

Меня удивляет, что шланги тянутся к кукурузоуборочному комбайну. Оказывается, хотя это "удивительное рядом", удивляться, по существу, нечему. В "Кулундинском" на всех сорока кукурузоуборочных комбайнах вместо комбайнера работает гидравлическая аппаратура. Управляет ею тракторист из кабины трактора.

Трактор и кукурузоуборочный комбайн. Два управляемых механизма. Издавна труд здесь разделялся: тракторист вел трактор, комбайном управлял комбайнер.

Был напарник и у тракториста Василия Кодинцева. Он казался Василию либо нерасторопным, либо неопытным.

То ведет косовицу на низком срезе, то задерет жатку чуть не в поднебесье. Думалось Василию: один человек должен быть. Взять хотя бы скрепер, землеройную машину. Там ковш управляется из кабины трактора посредством гидравлической системы.

Аналогия родила идею, идея нашла воплощение. Новинка всем пришлась по душе. Почти сорок механизаторов-комбайнеров смогли найти своему мастерству иное применение, а заработок трактористов-кукурузоводов возрос в полтора раза. Да и совхозу выгода немалая: на каждых ста гектарах кукурузы экономится 355 рублей.

Пробует Титаренко гидросистему, и послушная движениям человека, сидящего в кабине трактора, жатка комбайна плавно поднимается, опускается. На легком ветру покачивается мотовило. Василий вылезает из кабины, показывает Геннадию большой палец. Тот улыбается, подмигивает:

- По Кодинцеву, значит, стараемся?

- По Кодинцеву.

Не слышит Кодинцев этого разговора - трудится в другом хозяйстве, не знает парень, что любовно о нем сейчас здесь вспоминают. И пусть не знает. Добрые дела негромки, но тем и хороши, что памятны.

И снова бензовоз в дороге. Долог его путь к центральной усадьбе. Многое еще предстоит нам намеренных и случайных встреч.

Вот уже одна из них.

Неужели это Павел Федорович Шаган? Он, точно он.

И бочка та самая, знаменитая... В свое время купцы в ней вино выдерживали, а теперь Павел Федорович воду механизаторам в ней развозит.

Тащат повозку Гнедой и Серый. На повозке - бочка.

Добрая бочка, обручами накрепко схвачена дубовая клепка. А на передке Павел Федорович Шаган.

Интересный человек Павел Федорович. С двумя десятками других переселенцев обосновался он двадцать с лишним лет назад недалеко от Кулунды. Построился, колодец вырыл. Стал жить. Товарищам это место не понравилось. Ушли они. А он - остался. Он и жена его Мария Мироновна.

Сам верил и ее убедил: не могут люди не заметить, не могут не прийти в эти места. Если где хлебу расти, то только здесь. И в самом деле. Летом 1955 года эта единственная на всю округу изба положила начало стройному, современному поселку.

Строгая, стремительная улица, скотные дворы, свинарники, поселковая электростанция.

В память о местах, откуда выходец Шаган, поселок совхозного отделения стал именоваться Харьковским, а самого Павла Федоровича молодежь в свое время нарекла Почетным целинником.

Велика цена в Кулундинских степях воде. Поэтому и накрепко закрывает Павел Федорович бочку. Ни одна капля из нее не вытечет. Дорожит водой старый водовоз. Посмотрите, посмотрите, как он зачерпывает воду ковшом и подает мне. В ковше воды едва на четверть.

Если человек не напьется, лучше еще раз зачерпнуть немного, чем выплескивать, что останется. И все-таки не угадал Шаган, перебрал чуть. А мне вода нипочем. Хватает ее в городе. И поэтому выплескиваю я остатки. Волокнистой прозрачной лентой вылетает из ковша вода, раскатывается по земле закутавшимися в пыльную шубейку шариками. Дед ворчит, вид у него недовольный.

Бросает всего одно укоризненное слово: "Вода".

Очень памятное слово. Именно оно приводит меня из совхоза "Кулундинский" в научное хозяйство. Длинный неуютный коридор, дверь с табличкой "Заместитель директора по науке". Фамилия заместителя - Бендер.

Звать - Иван Иванович. Без преувеличения, это - искусник. В самые донельзя засушливые годы он на участках Ключевского опытного поля выращивает от десяти до двадцати гектаров пшеницы.

Навстречу мне поднимается плотный, среднего роста человек. Черты его лица броски и угловаты, будто высечены из камня. Приглашает садиться. И вот мы сидим друг против друга. Разделяет нас стол. Это не стол канцеляриста - заваленный входящими и исходящими, над которыми властвует могучий чернильный прибор. Это - стол ученого, где внешняя беспорядочность стоящих и лежащих предметов обусловлена внутренним, понятным лишь их хозяину смыслом.

С незнакомым человеком разговориться непросто.

А вот с Иваном Ивановичем разговор завязывается вроде сам по себе. Может, потому, что касается дела, которому ученый посвятил жизнь. Это почти сказочно: собирать в Кулунде по 120 пудов пшеницы с гектара. Ведь мы давно свыклись с "средним" - 40 - 50 пудов.

Оказывается - совсем не сказочно. Закономерно даже.

Как? Об этом лучше говорить не в кабинете.

И вот уже стоим мы на границе двух полей. Внимательно вглядываюсь в посевы. Будто не поля передо мной, а сошлись в демонстративном показе Настоящее и Будущее Кулунды. На одном поле растения тянут понадземь хилые высохшие колоски. На другом - пшеница под стать кубанской. Не стоит ломится, до земли гнется под тяжестью литых, щетинистых колосьев.

Один и тот же сорт, посеянный на одной и той же земле. Но судьба одного складывалась из исканий, история другого - шаблон. Иван Иванович ласкает налитые колосья и убежденно говорит:

- Кулунда - не Кубань, не Украина. Что приемлемо там, здесь губительно. Раз и навсегда в условиях Кулунды мы должны произнести несколько "нет".

Отвальной вспашке.

Ранним срокам сева.

Всей бездумности, которая приводит к понижению влаги в кулундинских землях.

Вода!

На полях, где ставит опыты Иван Иванович, слова "обработать по всем агротехническим правилам" произносят не для обязательств. На них тоже поднимали зябь.

Но она была безотвальной. Зябь поднимали, стерня оставалась. Она держала редкий в здешних местах снег и хотя тонок был его покров, но все же зимой не позволил земле промерзнуть ниже семидесяти сантиметров, а весной, хотя и необильно, но напитал поля влагой.

Вода!

Будь ее в волю, кулундинские урожаи, самое малое - утроятся. Давно уже идет речь о прокладке канала между двумя великими сибирскими реками - Обью и Иртышом. Выгоды, которые принесет осуществление Обь-Иртышской водной системы, неисчислимы!