Реймерс ГеоргийГорючий Иван

Реймерс Георгий

Горючий Иван

Долговязый, черный, как жук, Иван Сидоркин всегда и везде горел. Горел он и в переносном и в буквальном смысле этого слова.

Летая зимой на маленьком открытом самолете, Иван настолько замерзал, что его смуглое лицо принимало фиолетовый оттенок, а конечности переставали сгибаться. Его не спасали ни меховой комбинезон, ни мохнатые унты, ни зимний шлем с подшлемником. Теплолюбивый одессит, жестоко страдая от холода, проклинал судьбу, забросившую его в эти неприветливые края.

Вывалившись кое-как из кабины самолета, он со скрипом расправлял застывшие руки и ноги, а затем, когда появлялась способность передвигаться, мчался поближе к огню и теплу.

Попытки быстро отогреться зачастую приводили, в лучшем случае, к потере какой-нибудь части одежды. А в Усть-Каменогорске, усевшись на недавно истопленную плиту, Иван подпалил не только меховой комбинезон, но и еще кое-что.

Вылетая как-то на ночевку в Самарку, он забыл взять с собой подогреватель для мотора. Нимало не смущаясь, Иван наутро "реквизировал" у местного населения четыре примуса, заправил их бензином, разжег и, подвесив на проволоке к цилиндрам, стал греть мотор. Кончилась эта "рационализация" тем, что один из примусов вспыхнул. Спасая самолет от пожара, Иван лишился моторного чехла и рукавиц.

В Зайсане, разводя костер, он плеснул в огонь "капельку" бензина и спалил брови, ресницы, а что всего досаднее - первые, недавно отросшие усы.

Горел Иван не только от огня. Слоняясь как-то вечером по городскому парку, он заметил молодого человека в летной форме. Сидя на скамейке между двумя девушками и оживленно жестикулируя, авиатор рассказывал что-то увлекательное. Девушки слушали, испуганно ахая и широко раскрыв глазки.

Любопытный одессит заинтересовался: кто бы это мог быть? Подойдя поближе, он с удивлением признал в рассказчике аэродромного конюха Алексея. Глаза Ивана загорелись. Такой случай представляется редко. Обойдя потихоньку скамейку, он притаился позади нее в кустах и стал подслушивать разговор.

Ничего не подозревавший Алексей продолжал "травить": "...Вдруг самолет сорвался в штопор! Я его вывожу и так, и этак, а он не выходит, все штопорит! Высоты уже мало. Ну, думаю, врежусь в шар земной и - конец!"

В это время из-за скамейки послышался ехидный совет:

- Леша! А ты бы его кнутом, кнутом! Как свою кобылу. Глядишь - и перестал бы штопорить!

Подвыпивший парень не мог спокойно перенести такой позор и набросился на Ивана с кулаками. За учиненный дебош оба попали в милицию, а на другой день Ивана надолго отстранили от полетов. Так он "погорел" без огня.

А однажды Иван вовсе пропал.

В этот день погода с утра начала портиться. По хмурому небу неслись клочья туч. Плач-гора плотно надвинула облачную шапку. В воздухе плясали редкие снежинки. Все это предвещало наступление длительного ненастья. Утром, уходя с поста, сторож аэропорта дед Тютюнников предупредил пилотов:

- Плохая будет погодка, сынки. Всю ночь слушал, как горы пели.

Однако, посоветовавшись с синоптиками, командир решил выпустить Ивана Сидоркина на Зайсан. Нужно было доставить почту и нарочного со срочной корреспонденцией.

- Пота-арапливайтесь, Сидоркин, пока погода не испортилась. Ка-албинский хребет открыт, а там ра-авнина. Если будет плохо - не лезьте, возвращайтесь на-азад или садитесь в Са-амарке. Поняли? - инструктировал Ивана командир. Он немного заикался и, чтобы сгладить речь, растягивал букву "а".

- Понял, товарищ командир, все будет в порядке! - отрапортовал Сидоркин и побежал на вылет.

Перевал на Калбинском хребте, названный пилотами "Пронеси, господи" за вечную зверскую болтанку и неустойчивую погоду, был еще открыт. Синоптик рассчитывал, что Иван успеет добраться до Зайсана раньше, чем погода окончательно испортится. И все же, несмотря на его предположения, вскоре после вылета Сидоркина аэродром Зайсан закрылся из-за метели, а вслед за ним закрылась и Самарка.

Ругая на чем свет стоит провравшегося синоптика и самого себя за то, что ему поверил, командир до самого вечера "не слезал с телефона", вызывая населенные пункты по трассе полета.

Но все было бесполезно. О самолете никто ничего не знал.

Двое суток бушевала пурга. Двое суток ветер выл и бесновался, наметая в уровень с крышами сугробы, яростно бросаясь хлопьями снега. Все это время командование маленького авиационного подразделения обзванивало поселки в поисках пропавшего самолета. Всех поставили на ноги. Но Ивана нигде не было, он как в воду канул.

Метель стихла ночью внезапно, так же, как и началась. Утром для розысков с воздуха, подготовили четыре самолета. Командир вылетал первым. Отдав последние распоряжения, он запустил мотор. В этот момент из дома аэропорта, размахивая красным флажком, выбежал диспетчер.

- Командира к телефону! Срочно! Вызывает Тополев Мыс! - крикнул он.

На другом конце провода что-то глухо хрипело. По линии гремела трансляция. Храбро бросая вызов зиме, сопрано утверждало, что "у нас в садочке розы расцвели".

- Черт знает, что такое! - не выдержал командир. - Ка-акой это идиот включил трансляцию?! Девушка! - надрывался он. - Я ничего не слышу? Дублируйте разговор.

Телефонистка взяла на себя роль посредника.

- С Тополева Мыса сообщают: на озере показался самолет, - сказала она.

- Ка-акой на озере самолет? Они что-то путают.

Телефонистка переспросила, затем подтвердила:

- Обыкновенный самолет. Приближается к Тополеву Мысу.

- Ка-ак приближается? Летит?

- Да нет же, - двигается по льду.

- Девушка! - взмолился командир. - Узнайте толком, ка-аким образом он двигается? Везут его, что ли?

- Нет, не везут, - ответила телефонистка через некоторое время. - Говорят, что идет своим ходом.

- То есть ка-ак же это? Через озеро по льду и своим ходом! - удивился командир.

- Не знаю как. Вам это должно быть лучше известно. Что еще спросить?

- Спа-асибо, больше ничего. Са-ам полечу - узнаю. - Махнув рукой, командир положил трубку.

А с Иваном произошло вот что. Взлетев с аэродрома, он, не теряя времени, лег на курс. В воздухе было неспокойно. Самолет резко бросало. Сопки дымились поземкой. С вершин тянулись шлейфы срываемого порывистым ветром снега. На юго-западе темнела мгла приближающейся метели. Перевал "Пронеси, господи" был пока еще открыт. Набрав побольше высоты, Иван перетянул через хребет и резко повел машину на снижение. Слева внизу, у подножия гор, виднелась Самарка. Фронт снегопада, быстро приближаясь, двигался поперек курса."

Пожалуй, не успею проскочить до Зайсана, нужно садиться в Самарке", подумал Иван. Но тут же его стали одолевать сомнения. Вспомнилось, что в Самарке в пилотской комнате плохая печь и придется всю ночь мерзнуть, что для него было всего страшнее. Да и до чайной нужно идти по морозу четыре километра.

- Бр-р!

Он зябко поежился, и подумал о том, как тепло ночевать в Зайсане, какая там хорошая столовая и клуб... Червяк сомнения сделал свое черное дело. Не оглядываясь на оставшуюся позади Самарку, Иван добавил газу и, выжимая из самолета все, на что он способен, пошел на Зайсан.

Пурга встретилась на подходе к озеру. Иван оглянулся назад, но возвращаться было поздно, там уже бушевала метель. С тоской думая о том, как придется лететь в снегопаде над тридцатикилометровой белой гладью замерзшего озера, Иван проклинал себя за то, что не сел в Самарке.

Постепенно низкая облачность начала прижимать самолет к земле. Ветер бешено мчался вдоль Зайсанской долины и трепал машину с такой силой, что отрывало от сиденья. На месте удерживали только привязные ремни. Видимость резко сократилась. Но самое скверное было впереди. Над озером самолет попал в беспросветную белую мглу. Не стало видно ни горизонта, ни земли. Начали возникать ложные ощущения. Ивану показалось, что самолет накреняется, задирает нос кверху и вот-вот упадет. В памяти мгновенно промелькнули все известные ему случаи, когда полеты в таких условиях оканчивались авариями. От этих мыслей по спине поползли мурашки, а во рту появился неприятный металлический привкус. Напряженно всматриваясь в приборы, Иван стал осторожно разворачивать самолет назад к берегу. Время тянулось бесконечно, но вот промелькнули прибрежные камыши, а за ними снова забелела заснеженная степь.

Лететь дальше было невозможно. Иван направил машину против ветра и, прижавшись поближе к камышам, убрал газ. Самолет тяжело плюхнулся на снег.

С трудом развернув машину хвостом против ветра, чтобы ее не опрокинуло бешеными порывами, Сидоркин с фельдъегерем забрались в кабину, закутались в самолетные чехлы и тесно прижались друг к другу.

Пурга разбушевалась не на шутку. Нечего было и думать о поисках населенных мест. Питаясь продуктами аварийного бортпайка, жестоко страдая от холода и ветра, бедняги с нетерпением ждали улучшения погоды.

Метель стихла только на вторую ночь. Расправив окоченевшее тело, Иван вылез из-под чехлов. Морозный воздух был совершенно неподвижен. Снег искрился под холодным, голубым сиянием луны. Невдалеке чернели камыши. После почти двухсуточного непрерывного воя пурги в ушах звенело, и тишина казалась какой-то необычной.

Первым делом Сидоркин разжег, к счастью, не забытую на этот раз, подогревательную лампу. Затем, немного обогревшись, разбил ящик, в котором хранился бортпаек и, действуя листами фанеры как лопатой, начал с помощью фельдъегеря откапывать занесенный до самых крыльев самолет.

К рассвету машина была освобождена от снега, а мотор подогрет. Но неудачи продолжали преследовать Ивана. Осматривая самолет, он увидел, что незакрепленные рули управления разболтало порывами ветра и тросы вытянулись настолько, что машина стала неуправляемой. Лететь было нельзя.

Чуть не плача от досады, Иван объяснил положение товарищу по несчастью. Опытный, много раз летавший нарочным, Каримжанов отнесся к неприятному сообщению с чисто восточной невозмутимостью. Он резонно рассудил, что если нельзя лететь и нельзя идти искать аул, потому что его близко нет, а по глубокому снегу далеко не уйдешь, то нужно сидеть и ждать. Пища и огонь пока есть, о чем же горевать! Поджав под себя ноги, он уселся и затянул однообразную песенку. По казахскому обычаю Каримжанов пел, что придет в голову: как они сидят в степи, как их будут искать и потом найдут. В том, что их найдут, он нисколько не сомневался и поэтому чувствовал себя совсем неплохо.

Но не таков был Иван. Он не мог больше ждать и решил рулить по льду через озеро на Тополев Мыс.

Утром удивленные жители рыболовецкого поселка увидели на озере самолет. Он медленно приближался, оставляя за собой длинный хвост черного дыма. Около крайних домиков самолет остановился. Перегревшийся мотор долго чихал, не желая выключаться.

В правлении колхоза, усевшись против пылающей печки, Иван вплотную придвинул обутые в унты ноги к раскрытой дверце и с наслаждением отогревал свое окоченевшее за двое суток тело.

Рыбаки, попыхивая цигарками, слушали его рассказ о перенесенных за этот полет передрягах.

- Ты бы, парень, убрал ноги подальше от огня, - посоветовал старый рыбак. - Погляди-ка, твоя обувка уже подгорает!

- Ничего, пусть сохнет. Это пар идет, - ответил Иван.

Однако через несколько минут он быстро вскочил и, заорав благим матом, повалился на пол, размахивая дымящимися унтами.

Прилетевший вскоре командир застал Ивана в медпункте на кушетке, с перебинтованными ногами. Вид у него был самый разнесчастный. Морщась от боли, горемыка кое-как объяснил все, что с ним произошло.

- Что же с ва-ами делать, Сидоркин? - неодобрительно покачал головой командир. - Ва-аш полет - сплошное нарушение на-аставлений. Вместо того, чтобы сесть в Са-амарке, вы лезли в снегопад до тех пор, пока не упали на берег, а потом рулили без всякой к тому необходимости и за-агнали мотор. За это вас следует снять с летной ра-аботы.

Тяжело вздохнув, командир замолчал. Потом взглянул на забинтованные ноги Ивана и улыбнулся.

- Вы, Сидоркин, везде ухитряетесь гореть, - проговорил он. - На сей раз это вас даже выручает - постра-адавшему делают снисхождение. Но впредь учтите: если не возьметесь за ум - погорите уже окончательно.