"Девять месяцев из жизни" - читать интересную книгу автора (Грин Риза)20С тех пор как мы со Стейси в последний раз бегали в парке, прошло уже почти два месяца. И каждую неделю у нее какая-нибудь новая отговорка. Мне, конечно, никто не мешает поднять задницу с кровати и пойти в спортзал, но поутру одна мысль о тренажерах и бегущей дорожке вызывает отвращение. В результате я валяюсь в кровати до десяти часов, стараясь придумать, как убить остаток этого субботнего дня. Надо сходить в химчистку и на рынок. Обязательно надо сделать маникюр и педикюр. Надо попробовать записаться на массаж для беременных. У меня уже сто лет валяется подарочный сертификат в массажный салон, а срок истекает, кажется, через неделю, так что стоит сходить. Но тут я слышу подозрительное урчание в животе и мгновенно вскакиваю с кровати. Ну неужели! Блин, вдруг сейчас мне это удастся. Меня замучали запоры. Каждый час я бегу в туалет, и каждый раз оказывается, что это ложная тревога. Я сижу и пыжусь, пыжусь, пыжусь – двадцать минут, полчаса, и ничего не выходит. Неудивительно. В одной из книжек про беременность я нашла две картинки, друг против друга: на одной нарисованы внутренние органы небеременной женщины, а на другой – беременной, и это полный ужас. Небеременные органы выглядят совершенно довольными жизнью, плавают туда-сюда, не мешая друг другу, зато беременные органы выглядят так, будто всей компанией решили заселиться в однокомнатную мансарду на Манхэттене. Я уж молчу про бедного Эндрю – он уже две недели лишен права даже проходить мимо нашего туалета. Каждое утро бедный мужик берет свое полотенце и зубную щетку и идет на другой конец дома в гостевой туалет, пока я тщетно пытаюсь что-нибудь из себя выжать. Может, сейчас наконец повезет. Я запираюсь с кроссвордом из «Нью-Йорк таймс», который так и не решила с прошлой субботы, но через десять минут мои труды прерывает телефонный звонок. Я смотрю на часы. Десять восемнадцать. Блин. Это, наверное, Эндрю. Я велела ему позвонить, когда они с Зоей будут возвращаться с аджилити, и сообщить мне, сможет ли он передвинуть свои дела, чтобы мы вместе позавтракали. Если он смог, мне надо в жутком темпе одеваться, потому что он будет дома с минуты на минуту. Третий звонок. Еще два, и включится автоответчик. Я вскакиваю и несусь в комнату с болтающимися между ног штанами, и в прыжке хватаю трубку ровно в тот момент, когда включается автоответчик. – Привет, это Лара и Эндрю, нас сейчас нет дома... – Але! – ору я, стараясь перекричать собственный голос. – Але! – Лар? Это ты? Стейси. А она откуда взялась? Она же должна быть на побережье. – Подожди! – ору я. Несусь на кухню, стараясь не убиться, прыгаю по дому с тренировочными штанами, висящими у колен. Потом с трубкой в руке забираюсь обратно в туалет и усаживаюсь на унитаз. – Привет, – говорю я. – Я думала, ты оттягиваешься на побережье. – Мне необходима твоя помощь, надо, чтобы ты срочно сюда приехала, – говорит она. – Чтобы я... что? Куда? – Мне надо, чтобы ты приехала. Сюда, к Тодду. Это срочно. Интересно. Что это за срочность, которая требует моего безотлагательного появления в Тоддовом доме? – А где Тодд? У тебя все в порядке? – спрашиваю я. – Его нет. Послушай, пожалуйста, не спрашивай меня ни о чем; просто приезжай, я тебе все расскажу. – Нет, – говорю я. – Давай выкладывай, что у тебя там происходит. Или ты считаешь нормальным срочно вытаскивать меня в квартиру твоего отсутствующего бой-френда без каких-либо объяснений? У меня, между прочим, были свои планы на утро, и я, в отличие от некоторых, не могу отменить их ни с того ни с сего. Никаких конкретных планов, как вы понимаете, у меня и в помине нет, но сообщать ей об этом было бы неразумно – не хватало еще, чтобы меня совесть мучила. Из трубки раздается тяжелый вздох. – Ладно. Тодда вчера вечером вызвонили из Нью-Йорка, у них там на съемках какие-то неприятности, и он им срочно понадобился. Так что он уехал сегодня рано утром и оставил меня с ребенком, потому что его не с кем оставить, а его бывшей в городе нет. Вот развеселила так развеселила. Я прилагаю титанические усилия, чтобы не засмеяться. – Я тебя предупреждала, что так оно и будет, – говорю я. Как я люблю эти «я-же-тебя-предупреждала». Особенно когда это можно сказать Стейси. – Только я все равно не понимаю, почему ты звонишь мне. Я ничего не понимаю в детях. – Как это – ничего не понимаешь? – вопит Стейси. – У тебя через два месяца ребенок родится. Ты каждый день с детьми работаешь! – Работаю, – говорю я, – Только они подростки. Это совсем из другой оперы. – С того конца трубки идет недоброе молчание. – Включи ему мультики или еще что-нибудь такое. Насколько я слышала, телевизор – лучшая нянька. – Включала, – говорит она. – Хорошо, тогда в чем проблема? Кажется, что-то начинает происходить в моем кишечном тракте, и мне приходится следить, чтобы это не отразилось в голосе, потому что мне, наверное, стало бы плохо, если бы я узнала, что человек говорит со мной по телефону и какает. – В горшке. Как – в горшке? Она сказала «в горшке»? Я была уверена, что не издала никаких лишних звуков. – Не поняла, в чем? – говорю я. – Проблема в горшке. Тодд со своей бывшей пытаются приучать его к горшку, но пока безрезультатно. Говорит, что хочет какать, садится на горшок, но у него ничего не выходит. А как только встает, засирает весь пол. Сегодня утром уже два раза так делал. Сдерживаться уже невозможно. Я прыскаю со смеху, представляя, как Стейси собирает по полу какашки. – Очень смешно, – говорит она. – Конечно, смешно. Извини, Стейси, это действительно очень смешно. А он всегда так делает или только с тобой? – Всегда так делает. Тодд сказал, что они говорили с врачом, и он сказал, что так бывает у многих детей. Для них это серьезное переживание – они стараются, напрягают мышцы, а когда встают с горшка, мышцы расслабляются, и кишечник начинает работать. Это кошмар какой-то. Бедная деточка. Как я тебя понимаю. Я никогда не смогу это сделать при Эндрю, и я без колебаний предпочту умереть от токсикоза, чем усесться какать посреди гостиной. Кстати, о работе кишечного тракта: что-то она у меня совсем заглохла. Я встаю и спускаю воду. – Хорошо, – говорю я. – Говори мне, где он живет. Есть у меня одна идея. Когда я подъезжаю к дому Тодда, на пороге меня ждет не виданная мной ранее, всклокоченная и немытая версия Стейси. – Настоящая хаус-фрау, – говорю я ей. – Иди в жопу, – отвечает она, тыкая меня пальцем в живот. – На тебя посмотрим через три месяца. – Ну и где он? – спрашиваю я. – С лучшей нянькой. – Она кивает в сторону гостиной, я подхожу поближе и заглядываю из-за угла. Все, что мне видно, – это пара выглядывающих из-за дивана ножек. На другой стене – плазменный экран, по которому бегает мультяшный человечек в комбинезоне с висящими на поясе инструментами и все время что-то чинит. – Что за фигню он смотрит? – спрашиваю я. Она закатывает глаза. – «Мастер Боб» называется. Типа «знай и умей». Он эту пакость восьмой раз смотрит. Я захожу в комнату и останавливаюсь у дивана, но малыш и не собирается выходить из своего видеотранса, хотя при этом понятно, что он в курсе моего присутствия. У этого Стейсиного кошмара буйные каштановые кудри, с которыми очаровательно смотрится темно-зеленый велюровый спортивный костюмчик от «Пумы». Вылитый Тодд. У меня сердце сжимается в груди, и я тяжко вздыхаю. Как бы мне хотелось мальчика. Чтобы променять на ежедневного «Мастера Боба» предменструальный синдром и врожденную стервозность. Наконец видео останавливается, и я присаживаюсь на диван. Вот моя стратегия: буду разговаривать с ним так же, как с говорю со своими детьми в школе. Никакого сюсюканья, никакого громкого голоса и упрощенных предложений, все честно и открыто «мы-с-тобой-взрослые-люди». Вот такая стратегия, и я от нее не отступлю, потому что у меня нет ни малейшего понятия, как еще с ним можно разговаривать. Я уже собираюсь сказать привет, но тут соображаю, что Стейси все время называла его просто «ребенок», и я понятия не имею, как его на самом деле зовут. Ладно, без проблем. Обойдусь. – Привет, – говорю я, когда он наконец поднимает на меня глаза. – Я Лара. Подруга Стейси. А тебя как зовут? Он смотрит на меня и усаживается, поджав ноги: – Еще Боб. – Так тебя зовут Боб? – спрашиваю я. – Нет, – говорит он, берет пульт от телевизора и запихивает мне в руку. – Еще Боб. Понятно. Значит, еще «Мастера Боба». – Ну, вообще-то, – говорю я, – Боб уже закончился. Давай лучше поболтаем. Я слышала, у тебя проблемы с горшком? – Понижаю голос до таинственного шепота: – Между нами: у меня последнее время те же проблемы. Он смотрит на меня в упор, и его нижняя губа начинает дрожать. Не успеваю я и глазом моргнуть, как он оказывается на полу, лицом вниз, закрыв голову руками. Выглядит это как картинка из учебных фильмов пятидесятых годов – что надо делать при воздушной тревоге. Только он еще и визжит: – Ниачу-у-у-у-у! Исе Боб! Исе Боб! Исе-е-е-е-е Бо-о-о-о-о-об! – Стейси, ау! – кричу я (Стейси на кухне, пользуется возможностью закинуть в себя пару мисок своей законной утренней овсянки). – Кажется, ему требуется еще Боб. Она заходит в гостиную, продолжая жевать: – Эйден, прекрати сейчас же. Мы же договорились, смотрим Боба последний раз. Покажи лучше Ларе свои игрушки. Эйден как ни в чем не бывало вскакивает на ноги и расплывается в улыбке от уха до уха. – Ашли, – говорит он, – Эйден игушки аазать. Я смотрю на Стейси. – Он хочет, чтобы ты с ним пошла смотреть игрушки, – говорит она. Я в восторге. Не думала, что она говорит на двух языках. Она явно проводит с ним больше времени, чем говорит. Уик-энд на озере Тахо, блин. Скорее, уик-энд на озере кака. Могу спорить на что угодно, она с ним нянчилась каждый уик-энд, с тех пор как познакомилась с Тоддом. Я ей говорила, что так оно и будет. Я встаю и иду за Эйденом в его комнату. Меня встречают штук пятнадцать разнообразных Бобов и немыслимое количество прилагающихся аксессуаров, каждый из которых Эйден мне демонстрирует и вручает. – Спасибо, – повторяю я, получая очередную игрушку. Когда я оказываюсь по пояс заваленной Бобами, я решаю попробовать сменить тему: – Послушай-ка, Эйден. У меня есть замечательная книжка. Хочешь посмотреть? – Ачу, – кивает он. Я залезаю в сумку и достаю свою семейную реликвию, которую я получила от Эндрю, когда мы с ним съехались. – Она называется «Все какают», – говорю я, перелистывая страницы. – Видишь? Здесь про то, как какать. Эйден в восторге пялится на книгу, потом на меня, потом снова на книгу. Потом он снова смотрит на меня, и во взгляде читается полное недоумение: неужели она серьезно? – Кака? – спрашивает он. – Хорошо, – говорю я, – если тебе так нравится, давай называть это какой. Хочешь, чтобы я тебе почитала? Он застенчиво кивает, потом отходит от меня, поворачивается спиной и с размаху плюхается ко мне на колени. Bay. – Ладно, – говорю я. – Давай начнем. Я беру книгу и открываю первую страницу. Эйден тут же вцепляется в нее руками и чуть не рвет страницу пополам. – Осторожно! – ору я, и он в испуге отдергивает руки. – Эта книжка мне дорога как память. Семейная ценность, понимаешь? – Он мрачно кивает. – Ну, вот и хорошо. Давай посмотрим. Я открываю на первой странице и начинаю читать: – У слона большая кака, у мышки – маленькая кака. – У-у-у, – говорит Эйден, показывая пальцем на изображение огромной слоновьей лепешки, стараясь не прикасаться к странице. – Кака. – Совершенно верно, – говорю я. – Слон делает большую каку. Вот и весь разговор «по-взрослому». Я переворачиваю страницы, и мы совместно изучаем верблюжью каку, акулью каку и множество разнообразных как, производимых млекопитающими, птицами и рептилиями. Эйден в полном восторге. Мы быстро осваиваем классификацию какашек, выясняем, у кого коричневые, а кого черные или белые, не говоря уже о круглых и овальных. Впрочем, когда мы доходим до человеческих, он замолкает до конца книжки. – Все люди и звери кушают, а значит, все люди и звери какают, – читаю я. – Ну вот. Конец. И что ты об этом думаешь? Эйден поворачивается и смотрит на меня: – Исе-е-е-е? – Все, – говорю я. – Книжка кончилась. В чем мораль, понятно? Все какают. Так что нечего здесь стесняться. Я знаю, проще сказать, чем сделать. Меня тоже эта тема несколько смущает, так что я тебя прекрасно понимаю, но в моем случае эта проблема обусловлена глубокими подсознательными комплексами по поводу своей сексуальности, к тому же, я думаю, в какой-то степени и тем фактом, что я подсознательно отвергала своего отца, который пускал газы на людях и вообще вел себя вульгарно, что было для меня в детстве очень унизительно. Но тебе всего два года. Рановато для таких неврозов. Только сейчас я понимаю, что Стейси уже давно стоит в дверях комнаты, и она слышала весь мой монолог. – Ну, ты даешь, – говорит она. – Я и не думала, что ты такая закомплексованная. Я чувствую, как по моему лицу разливается жар, и я знаю, что оно становится такого же алого оттенка, как лицо самой Стейси к концу пробежки. – Слушай, – говорю я. – Ты просила помочь, и я тебе помогаю, так что не порти мне работу. – Ка-а-а-ака, – говорит Эйден. – Совершенно верно, – говорю я. – Мы про каку разговариваем. Хочешь что-нибудь добавить? – Эйден кака гошочек, – говорит он, показывая рукой в сторону ванной, примыкающей к комнате. – О боже! – вопит Стейси, выпучив глаза, бросается на ребенка и хватает его за руку. – Ты будешь какать? – Пошли, Эйден, – говорит Стейси, пытаясь тащить его за руку – Давай скорее. Пошли на горшочек. Ну, давай! Она пытается схватить его на руки, но он вырывается и начинает реветь. – Стейси, успокойся. Ты же его напугала. – Кака, – хныкает Эйден, не спуская с меня взгляда. – Ну что, парень, пойдем на горшочек? – спрашиваю я. Он кивает. – Отлично, пошли. У тебя все получится. Помнишь – все какают. Я чувствую себя чир-лидером, развлекающим публику перед каким-то дичайшим извращенческим матчем. – Не-е-е-ет! – возжит Эйден. – Ачу месте! Я с удивлением смотрю на Стейси. – Что он сказал – «очуметь»? Это он у мамаши таких словечек нахватался? – Да нет, – нетерпеливо отвечает Стейси, – Он сказал: «хочу вместе», в смысле какать вместе. Он хочет, чтобы ты пошла с ним. – Серьезно? – Серьезно. Ну, я даже не знаю. Извините за каламбурчик, но мне это не кажется естественной потребностью. Одно дело – помочь проблеваться, но какать... Увольте, у меня своих комплексов хватает. И вообще, я беременна. Я смотрю на часы: – Не думаю, что я смогу, Стейс. У меня сегодня куча дел, и я уже везде опаздываю. Думаю, я сдвинула ситуацию с мертвой точки, а дальше давай сама. Эйден продолжает реветь, а теперь он еще и дергает меня за руку, прижимая другую руку к животу: – Ивотик бо-бо. Эйден ошочек. Ашли. Стейси напряженно смотрит на меня: – Все, Лара. – Хорошо, – говорю я, изображая жестами, что пора начинать. – Давай, раздевайся. Он тупо пялится на свои ноги: – Штаны. Тусики. Снять. Бесштанный Эйден забирается на свой трон и тут же начинает громко тужиться. – Ыыыыыы. Гхыыыыыы, – говорит он, но что-то меня это не убеждает. Он явно притворяется. По-моему, он считает, что так и полагается вести себя на горшке, и совершает этот ритуал только для того, чтобы произвести на меня впечатление. – Ты действительно какаешь? – спрашиваю я его. Он мотает головой. – Не могу, – говорит он. – Можешь, Эйден, можешь. Все какают, помнишь? Кит какает, и мышка какает, и птичка, и змейка. Они все хорошо какают, и ты сейчас покакаешь. Тут мой живот снова начинает урчать, и я понимаю, что мне надо срочно найти место для отправления естественной надобности. Молнией промелькивает мысль, что вот он, мой момент истины. Переломный момент жизни, как ни посмотри. И.я не упущу этот момент. Сейчас я с ним разберусь. – Знаешь что? – говорю я. – Я, пожалуй, тоже покакаю. Прямо сейчас. Мы вместе покакаем. Готов? Раз, два, Я хочу, очень хочу, но не могу. Просто не могу в его присутствии. Мое пыхтение так же ненатурально, как те звуки, которые он мне только что изображал. Я понимаю, что я ничем не лучше двухлетнего ребенка. Я жалкая истеричка. И Эйден, следящий за мной своими цепкими глазками, прекрасно это знает. Но тут меня захлестывает волна отвратительных воспоминаний: все глупости и нелепости, которые я устраивала, чтобы, не дай бог, никто не увидел, что я иду в туалет, все оправдания, которые я изобретала, чтобы объяснить, почему мне надо срочно уйти куда-то, все мучения с больными кишками, которые я терпела столько лет, – все это проносится перед моими глазами, как в жутком психоделическом кошмаре на фекальныю тему. Ужасно. Надо постараться. Я должна это сделать хотя бы для Эйдена. Я не хочу быть даже частично ответственной за то, что он станет какафобом вроде меня. Как я буду жить, зная, что я усугубила, а то и привнесла новые проблемы бедному невинному ребенку? Закрываю глаза, набираю побольше воздуха и тужусь. Без дураков. – Хххххыыы. – Я открываю глаза и смотрю на Эйдена. – Ладно, парень, теперь твоя очередь. Он радостно улыбается. А потом улыбка вдруг резко исчезает, лицо кривится, и он издает громкое рычание: – Гхххыннн. Одновременно со звуком выходят газы. Он слышит эти звуки и застывает в полном недоумении, тут же перестает тужиться и вопросительно смотрит на меня. – Все в порядке, – говорю я, – Это совершенно нормально. Давай, постарайся еще. Минут пятнадцать мы пыхтим и тужимся вдвоем, всякое стеснение исчезает, мы расслабляемся и начинаем чувствовать себя абсолютно комфортно, а звуки, которые мы издаем, становятся все громче и громче, пока мы не начинаем орать в голос. И, должна вам сказать, это так освобождает! Я не помню, когда я последний раз чувствовала себя настолько свободно и расслабленно. Когда все сказано и сделано, выясняется, что мы оба добились успеха. Не знаю, как Эйден, но мой желудочно-кишечный тракт облегчился на полтора килограмма. – Ну что, Эйден, хорошая работа, – говорю я. Не вставая с унитаза, я протягиваю ему руку, и мы обмениваемся крепким рукопожатием. – Акакал! – говорит он. – Видишь? Все получилось. И у меня получилось. Он с восхищением смотрит на меня. – Все какают! – объявляет он. Я слушаю его и думаю о том, что ничего более приятного мне в жизни не говорили. Никогда. – Совершенно верно. Все какают. Знаешь что, Эйден, – я, наверное, оставлю тебе свою книжку. Будешь ее читать и вспоминать меня. Только будь с ней поосторожнее, хорошо? Она для меня много значит. Не уверена, что он понял последний пассаж, но ему и не обязательно. Я поняла, и этого достаточно. Из коридора слышен голос Стейси. Она зовет нас. Что она думает – даже представить не берусь. Только теперь мне все равно. Наконец-то мне действительно все равно. – У вас тут все в порядке? – спрашивает она. – Да! – ору я. – У нас все шикарно! По дороге домой я останавливаюсь у магазина, в котором я покупала злополучную игрушку для племянницы Джули – как теперь кажется, ужасно давно. Воодушевленная успехом с Эйденом, я решаю, что пора приступить к воспитанию еще кое-кого. Когда я приезжаю домой, Зоя, как всегда, ждет меня у входной двери. Прекрасно. Тебя-то мне и нужно. – Здравствуй, Зойчик, – говорю я, чешу ей спинку и целую в нос, пока она вылизывает мне лицо и обнюхивает, чтобы выяснить, где я была. – А мама тебе сегодня сюрприз приготовила, – говорю я. Она выжидающе смотрит на меня, ушки на макушке, и я знаю, что она думает, что сюрпризом будет что-нибудь вкусное. – Нет, пуся, это не стейк из мексиканского ресторана, извини. Я принесла кое-что получше. Намного лучше. Я тащу сумку в комнату, и она трусит за мной, явно недоумевая, что же это такое, что лучше стейка из мексиканского ресторана. Хвост двигается со скоростью вентилятора. Блин, надо было сначала показать, а потом говорить. Я открываю сумку и достаю куклу – размером с натурального младенца, гугукающую, сосущую бутылочку и писающую в подгузник куклу, – беру ее на руки и качаю как ребенка. Итак, начинаем наш образовательный курс. Зоя встает на задние лапы и, упираясь передними в мои ляжки, пытается рассмотреть таинственный предмет, который предположительно лучше, чем мексиканская говядина. Я продолжаю качать куклу и начинаю разговаривать с ней тем самым тонким голоском, который до нынешнего момента предназначался для Зои и только для Зои. – Привет, Паркер, – говорю я кукле. – Какая ты хорошенькая. Какая у меня славная девочка. Я расхаживаю по комнате, тискаю куклу и разговариваю с ней. Каждый раз, когда я включаю детско-собачий голос, Зоя начинает вилять хвостом, но тут же останавливается, понимая, что я говорю не с ней. Она подпрыгивает, чтобы привлечь мое внимание, но я ее игнорирую. Бедная собака следует за каждым моим шагом, пытаясь понять, что же я такое делаю и какое это имеет отношение к ней. Наконец она сдается. – Ладно, – говорит ворчливый голос – Что за фигня здесь происходит? Я нагибаюсь до ее уровня и подношу младенца прямо к ее лицу: – Я хочу, чтобы ты была готова к появлению ребенка. Чтобы ты увидела, на что это похоже. Ты теперь будешь старшей сестренкой, а это значит, что теперь ты уже не все время будешь центром внимания. Зоя мотает головой. – Ты делаешь большую ошибку, – говорит она. – Слышала я про этих детей. Ничего хорошего. Они все переворачивают вверх дном. Они ломают весь распорядок, а ты знаешь, как я люблю мой распорядок. – Нет, дорогая, я не делаю ошибки. Жизнь меняется, привыкай. Посмотри лучше сюда. Несколько секунд она обнюхивает куклу, а потом обращает на меня презрительный взгляд. – Это кусок пластмассы. – Она с отвращением мотает головой. – Ты все-таки странная. Она разворачивается и уходит от меня, бормоча по дороге: – Лучше, чем мексиканская говядина. Я закрываю глаза и вздыхаю. Вот и весь образовательный курс. Боюсь, ей эти знания достанутся нелегко, как, впрочем, и всем остальным. |
||
|