"Преступление Кинэта" - читать интересную книгу автора (Ромэн. Жюль)

VI

От очень тесной площадки тянулись маленькие коридоры, расположенные на несколько ступенек выше. Пол был сделан из широких и немного выгорбленных дубовых плиток, разделенных промежутками, в которых поместился бы мизинец; по волокнам древесины их прорезывали трещины, наполовину заполненные пылью и воском. Кое-где виднелись сплющенные и блестящие шляпки крупных гвоздей, вбитых в плитки и теперь уже как – будто вошедших в состав дерева в качестве особенно крепких сучков.

Одна из дверей выходила прямо иа площадку. Четырьмя кнопками, тронутыми ржавчиной, на ней была укреплена визитная карточка: "Фредерик Аверкамп". Вазэм постучался, услышал: "Войдите", и осторожно отворил дверь.

Стоя без пиджака на стуле, соломенное сидение которого было прикрыто развернутой газетой, Аверкамп доставал лачки газет н различных бумаг, загромождавших верхние полки открытого шкафа из некрашенного дерева. Комната казалась маленькой и бедной.

– Ах, это вы! Я ждал вас раньше. Подаю вам только мизинец, так как руки у меня в пыли.

– Мне пришлось зайти в мастерскую из-за кистей, которых не могли разыскать; я не хотел, чтобы в момент моего ухода начались толки о…

– Хорошо, хорошо. А ваш дядя совсем успокоился?

– Да. По крайней мере, больше не охает.

– Раз вы здесь, воспользуемся этим и дойдем до бульвара Палэ. Который час? Знаете что? Достаньте из моего жилетного кармана часы. У меня слишком грязные руки. Десять минут двенадцатого. Времени сколько угодно. Потом вы позавтракаете вместе со мной.

Глаза Ваээма блеснули. Уже завтраки в ресторанах! Хозяин не слишком требователен и сразу делает его участником вольной и широкой жизни.

Аверкамп открыл дверь в узенькую и совершенно темную кухню, на которой ничего не готовилось. Он стал мыть руки под краном, над раковиной.

– Вот увидите, внешний вид там совсем другой. Помещение еще не окончательно готово. Они дали мне ключи от него только неделю тому назад. Но я рассчитываю переехать завтра. Какое сегодня число? Двенадцатое. Понедельник, двенадцатое. Ах, завтра тринадцатое… Я вовсе не суеверен, но было бы, пожалуй, несколько опрометчиво приступать тринадцатого к делу, которое должно стать для меня началом новой жизни. Что касается меня самого, я в тринадцатом числе никогда ничего не замечал. Ни хорошего, ни плохого. У меня были клиенты, которым оно неизбежно приносило неудачу или, наоборот, удачу. Если я начну переезжать четырнадцатого утром, пятнадцатого к полудню я уже, наверное, освобожусь. Вы мне поможете. Превосходно. Идите вперед.

– Вы не думаете, что во время вашего отсутствия кто-нибудь придет?

– Нет. Впрочем, Поль не замедлит явиться. Я оставлю ему ключ у привратницы. Он обещал придти наверное. О, услужливость его почти исчезла с тех пор, как он узнал, что мы расстаемся. Но скоро пожалует мой преемник. А Поль вводит его в курс дел. Я не прочь покинуть этот заплесневелый дом. Обратите внимание на лестницу! И на конуру привратницы! Я, видите ли, не сторонник плохих декорумов. Подумать только, что конторы многих крупных фирм в центре Парижа, в Сантье хотя бы, ютятся в отвратительных трущобах! И в таких конторах заключаются сделки на несколько десятков, на несколько сотен тысяч франков! Нет. Это гнусно, по-моему. Пойдемте пешком. Всего каких-нибудь четверть часа. Не следует терять привычки к ходьбе. Я и то слишком мало двигаюсь. В моем возрасте у некоторых уже появляется брюшко. Я ненавижу это… Да, мне случалось ездить за границу; только редко. Часть моей семьи живет в Бельгии. Я довольно хорошо знаю Бельгию и даже Голландию. Разок, прокатился в Ахен и в Кельн. Вероятно, это окончательно и отшатнуло меня от мелочности в делах. Грошовая экономия вытекает из устарелых понятий. Современная эпоха требует света, простора, комфорта, даже грандиозности. Мой пятый этаж на бульваре Палэ в первое время не будет роскошным. Но само помещение вполне прилично. У этой части города аристократический вид. Я буду украшать его постепенно. Пока я свожу обстановку к минимуму именно для того, чтобы рыночные вещи, сборная мебель и прочее не пустили у меня корней. Оставляя пустые места, я беру на себя обязательство рано или поздно заполнить их хорошими вещами.

Они прошли через главный рынок.

– Свернемте на улицу Нового Моста. Этот крюк займет у нас минуты три. Я хотел бы еще раз бросить взгляд на новое здание Самаритэн. Никак не могу выработать определенное мнение. Непосредственно оно мне не по вкусу. А вам?

– Мне тоже. Точь-в-точь, как штуки из папье машэ, которые были на Выставке. Только железное.

– Хоть оно и железное, впечатления прочности от него нет. Однако, вы помните Выставку 1900 года? Несмотря на вашу юность?

– Разумеется.

– Я все-таки пытаюсь отыскать в нем что-то хорошее. Если будущее пойдет по этому пути, мы должны уже теперь привыкать к нему… Может быть, сейчас еще немного рано… Этот магазин процветает… Владельцы его пришли к новой формуле: работать на простонародную клиентуру, которой до сих пор все так или иначе пренебрегали. И товар у них не слишком дрянной. Коньяки открыли дело, не имея за душой ничего. Говорят, госпожа Коньяк до сих пор ходит по магазину без шляпы и в черном платье, наблюдая за порядком. Впрочем, место для того дела, которое они задумали, выбрано замечательно. Не правда ли? Ориентируйтесь немножко, и вы согласитесь с этим. Сзади главный рынок. Там площадь Шатлэ. Улица Риволи, являющаяся продолжением улицы Сент-Антуан. С правого и даже с левого берега тянутся сюда улицы и бульвары. Они проходят через кварталы, населенные простонародьем. Принимая во внимание их планы, этот магазин расположен еще удачнее, чем Базар Отель де Виль или Лувр. Вы понимаете? В вашем возрасте соображения такого рода еще мало доступны. Однако, необходимо приучать вас к ним. Имея в виду то сотрудничество, которого я жду от вас, никогда не слишком рано начать упражнять чутье в делах. Вы парижский гамэн и, следовательно, у вас уже много житейского опыта. Да. Базар слишком глубоко зарылся в дурные кварталы. Там охотно покупают ведра для рукомойников, винты, швабры. А в Самаритэн женщины из народа идут за одеждой, за материей, за модными вещами. Очень хорошо, если у них создается впечатление, что они немного вышли за пределы своего района, на несколько шагов приблизились к шикарным людям. Лишь бы это не чересчур сбивало их с толку и не смущало их. С этой точки зрения Лувр слишком заехал на запад. Я начинаю, пожалуй, склоняться к мысли, что нескладная архитектура их нового здания в конце концов не так уж плоха. Народ не любит умеренности. И несерьезность, легковесность этого железного хлама не бросается ему в глаза. Он балдеет от экстравагантности. Оно влечет его, как новая игрушка. Я даже удивляюсь замечанию, которое вы сейчас сделали. Оно доказывает, что вы до известной степени способны к самостоятельным суждениям.

Вазэм скромно покраснел. Он поостерегся сказать и даже подумать, что слова его были лишь повторением одной из любимых мыслей Рокэна во время вечерних бесед с дядюшкой Миро.

Они шли по набережной Межисри, где начиналась уличная торговля семенами и животными, которых было еще больше по ту сторону площади Шатлэ, на набережной Жевр. Пакетики разноцветных семян. Крохотные горшки с цветами. Косматые клубни. Золотые рыбки в аквариумах. Белка в клетке с колесом. Попугай, топчущийся на жердочке. Напротив ящики букинистов, привешенные к набережной, с поднятыми крышками. Несмотря на солнце, продавец, закоченевший от ветра с Сены, плотнее натягивает кашне и потирает руки.

– Я говорил о Лувре. Что бы там ни было, восхождение в гору Коньяков все же менее ослепительно, чем восхождение Шошара. Они остались лавочниками. А он! Я знаю, разумеется, что он доходит до смешного. Ничто не обязывало его к этому…

Аверкамп задумался, слегка наклонив голову влево, устремив взгляд на мерцание крыш и огни стен, отражавшиеся в речной дали. Он обходил препятствия, не глядя на них. Его крупному телу была присуща ловкость.

– Впрочем, эти времена миновали. Поймите меня. Уже существующие большие магазины могут еще развиваться. Пожалуй, даже откроются один или два новых, хотя… Я хочу сказать, что дела такого рода стали уже заурядным явлением, обреченным на медленное развитие. Теперь придется с самого начала затрачивать солидные капиталы, ставить все на широкую ногу. Группы финансистов начнут вкладывать в эти магазины свои деньги, и рассчитывать можно будет только на умеренные доходы (не говоря, конечно, о плутнях администрации). Последняя сколько-нибудь новая и плодотворная идея принадлежала Дюфайелю… Я по крайней мере уже не вижу для, этой области большого будущего. Нужно отдавать себе отчет в потребностях эпохи, особенно в том, что ей недостает. Париж, как известно, город с очень плохими жилыми помещениями. Большая часть кварталов – очаги заразы. Живописность тут не при чем. Восемьдесят процентов домов ни в какой мере не соответствуют современной жизни. В настоящее время строят, но не спеша, ровно столько, сколько этого требует прирост населения. В тот день, когда на очереди дня встанет этот вопрос, когда хотя бы миллион парижан дойдут до сознания, что они живут в отвратительных помещениях, от которых отказалась бы любая цивилизованная страна, вы увидите, какой поднимется содом. А свободной площади немного. Париж мал. Вы удивлены? Ну да, Париж мал по сравнению с числом своих жителей. Есть пригороды. Но пока городские стены существуют, а их в ближайшем будущем не сроют, участки земли intra muros будут расцениваться исключительно дорого. Идеально было бы захватить некоторое количество еще свободной земельной площади, а также старых лачуг, предназначенных на слом. Не где попало. По тщательному обдуманному выбору. О, не я один думаю об этом. И не я первый, далеко нет. Живя около Монмартра, вы имели возможность наблюдать, что сделали за двадцать лет Лакур, Вигье, госпожа Вильди, не говоря уж о Давале и об остальных. Я не претендую на какие-либо открытия. Но мой инстинкт говорит мне, что эта отрасль деятельности таит мощную жизненную силу, и силу на редкость здоровую. Выигрыш может быть огромным, а риск приблизительно равен нулю. На протяжении столетия мы не видели случая понижения стоимости земельных участков в Париже. Однако в некоторых местах повышение шло медленно, почти незаметно; ведь нельзя упускать из вида регулярное обесценивание денег. Ах, будь у меня капиталы, я составил бы неотразимый план. Но я вынужден лавировать. Мы начнем весьма скромно. Сперва я буду работать за счет моих клиентов – клиентов, которых еще нужно найти. Зато я уверен, что, имея клиентуру, можно предпринимать значительные операции и пользоваться почти такой же свободой действия, как если бы в ход пускались собственные капиталы. Необходимо уметь себя поставить, завоевать доверие. Для этого надо убедить людей в своей дальновидности и сразу же дать им нажиться. Начинаете ли вы понимать, в какую сферу деятельности я собираюсь вовлечь вас? Это интереснее, чем мыть кисти. Может быть, это несколько выше вашего разумения. Ничего. Если у вас есть способности, вы что-нибудь да усвоите. При таком начале я не могу обойтись без сотрудника, понимающего мои планы и полного энтузиазма. У меня больше шансов найти это в молодом уме, чем в старом и притупившемся. Не вы, так другой. Это зависит от вас.

Они проходили мимо почтового отделения у Коммерческого суда. Вазэм чуть было не сказал, что ему нужно зайти туда. Но не посмел. Аверкамп шел вперед, разглядывая дом на углу улицы Лютеции.

– Недурно, правда? Здесь мог бы жить известный адвокат. Сзади Префектура полиции. По ту сторону бульвара – Дворец Суда. Ничего похожего на тайный вертеп.

Он поздоровался с привратницей.

– Столяр только что ушел, – сказала она ему. – Он вернется только к четырем.

– Когда уже почти стемнеет. А почему так?

– Не знаю. Наверное, у него какая-нибудь другая работа.

Они поднялись по лестнице.

– Вот один из ужаснейших недостатков Франции. Невозможно добиться исполнения работы. Казалось бы, поскольку заказ дан, он должен был бы исполняться автоматически. Нет. Приходится настаивать, умолять, сердиться. И к назначенному сроку ничего не готово. У них нет даже оправдания откровенной лени. Нет. Они тратят время по пустякам. Они не умеют действовать планомерно. Они работают то здесь, то там, по воле случая. Обслуживают того, кто последний схватил их за полу куртки. И плохо обслуживают. Ни одна работа не делается основательно. Заказчик или начальник расходует свои нервы на контролирование жалких деталей. Во Франции нельзя всецело положиться даже на человека, взявшегося вбить гвоздь в стену. Вы должны разика два-три вернуться на то же место, вежливенько сказать "помните ли вы про мой гвоздь?", а когда гвоздь будет вбит, прийти туда еще раз, ибо в девяти случаях из десяти его вобьют криво или он останется у вас в руках при первом же прикосновении. Точка зрения рабочего, вбившего наконец гвоздь, такова: вы надоели ему с этим гвоздём; он хочет, чтобы вы оставили его в покое. Если гвоздь держится хотя бы для виду, вам больше нечего с него требовать; в тот день, когда этот гвоздь вам понадобится, вы как-нибудь устроитесь, а он, рабочий, будет уже далеко.

Вазэм, имевший солидные основания узнать самого себя в этой картине профессиональной недобросовестности, тем не менее малодушно поддакивал. Или, вернее, открывал новые горизонты. Он начинал искренне разделять заботы правящих классов.

Аверкамп открыл красивые двери с большими медными ручками, крупной резьбой и двойным запором. Он улыбался от удовольствия.

– Я прибью сюда медную дощечку в девять сантиметров на двенадцать, по крайней мере. "Агентство по недвижимостям. Ф.Аверкамп". Две строки. Я подумывал было о названиях вроде "Недвижимости Сены" или "Immobilia". Но пришел к выводу, что простое определение как-то внушительнее. Мне незачем завлекать широкую публику. Люди, на которых я мечу, не глупцы. Несомненно, что в глазах капиталистов банк Сен-Фал, например, ничего не выиграл бы, назвавшись "Европейским и Американским банком".

Помещение состояло из довольно большой квадратной передней и трех просторных комнат правильной формы: две из них, с дверями против входа и маленьким балкончиком, выходили на бульвар. Это были гостиная и столовая. Двустворчатая дверь соединяла их. Третья комната, с дверью налево от входа, выходила на двор. Маленькая дверь направо от входа вела на кухню и в другие служебные помещения. Передняя не была темной. Свет проникал в нее через застекленную дверь столовой и овальное слуховое окно, выходившее на лестницу.

– Видите, как здесь светло и весело! Как хорошо все задумано! Какая передняя, а? Я поставлю сюда несколько стульев. Здесь будут ждать приема обыкновенные посетители, типа служащих и посредников. Или вообще все те, кого мы еще не знаем. Прием начинается. Вы предлагаете каждому написать на листке бумаги свое имя – да, необходимо завести какое-нибудь подобие стола, – имя и цель прихода. Вы приносите листки мне. В случае надобности я прошу вас проводить посетителя сюда. (Он открыл дверь в гостиную.) Пока что мы обойдемся двумя самыми обыкновенными креслами и простым столом, который я покрою ковровой скатертью. Да, стол и на нем несколько старых журналов; я куплю их на набережной. Потом я зову к себе посетителя. Приоткрываю дверь, как врач. Это отлично действует на публику. Со временем у нас будет шикарный салон. Теперь я прилагаю известные старания только для обмеблировки кабинета. Вот знаменитые полки. Они сравнительно недурны. Столяр принесет резные украшения. Настоящее красное дерево. Послезавтра мне пришлют большой письменный стол, вернее, бюро красного дерева с бронзой, кресло и два стильных стула. Я чуть было не согласился на стол стиля модерн, знаете, на колонках, светлого дерева. Но такой стол годится для промышленного предприятия или для обыкновенной конторы. С таким столом не произведешь впечатления человека, стоящего во главе большого дела. Необходимо, чтобы наше агентство в ближайшем будущем уже имело вид очень старой фирмы. Смотрите, как удобна эта дверь, ведущая прямо в вашу комнату. Да, я хочу поместить вас здесь. А? Вот-то вам будет хорошо! Двор светлый, как улица. И из окна красивый вид на префектуру полиции. Впоследствии мы наймем для конторы слугу, который будет находиться в передней, открывать двери, записывать имена и т.д. Времено этим займетесь вы.

– А когда я буду в городе? Вы говорили, что мне предстоит много беготни…

– Да, это затруднение. Придется, очевидно, принимать посетителей главным образом в те часы, когда вы будете здесь. Но, с другой стороны, назначая время приема, я обязан считаться с моими клиентами. А ведь мне может понадобиться послать вас с поручением в любое время… Там будет видно.

Бывают дни, когда жизнь словно запутывается в ряд узлов и затруднения кажутся неразрешимыми. Этот день не был таким для Аверкампа. Он не только верил в судьбу. Он как будто делал даже короткую передышку, чтобы поблагодарить ее. Обычно молчаливый, он так и сыпал словами. Он радовался, что близ него находится молодое существо, которому некоторое простодушие в радости едва ли покажется смешным. Но и перед Вазэмом он не мог открыться до конца. Вазэм уже не был настолько юн, чтобы Аверкамп отважился доверить ему самые опьяняющие свои мысли. Это были мысли ребенка. "Как хорошо иметь это. Такое помещение – мне! Эти резные украшения! Эти карнизы! Красивое слуховое окно наружной двери. Гостиная с большой розеткой на потолке, как у богачей. Мне хотелось бы, чтобы дядя Максим из Вормкуда увидел меня сейчас. Стол, который мне пришлют. Красное дерево. Превосходное дерево. Куда лучше дуба. Приятно сидеть здесь. Я встаю, открываю двустворчатую дверь… Красивые обои нужно купить при первой же возможности… Вазэм докладывает о посетителе. Мой секретарь!…"

Он мог бы сидеть так часами, разглядывая и мечтая. Он с наслаждением открывал бы двери, затворял бы их, представлял бы себе, как входят к нему клиенты. Будут ли у него клиенты? Об этом позаботимся потом!

"А это все уже есть. Это не отнимется. Что бы ни случилось, сейчас я этим владею. И получаю за это деньги. Ни гроша долгу. Наоборот. По оплате всех счетов остается еще семнадцать тысяч. Даже семнадцать тысяч четыреста. Я мог бы поселиться здесь. Места сколько угодно. Деньги, которые я плачу за комнату, остались бы у меня в кармане. Диван в углу моего кабинета или в комнате Вазэма. Но это было бы уже не то. Потеряли бы вид прекрасные прямоугольные комнаты. Потеряла бы вид просторная и строгая контора Агентства, это было бы мелочно. И потом, куда девать весь скарб: одежду, чемоданы и прочее? В коридор около кухни? Нет. Я хочу устроить там впоследствии уборную и раздевальню со всеми удобствами. Да и как быть с женщинами? Я не желаю, чтобы здешняя привратница когда-нибудь отпустила мне на этот счет замечание… "Господин Аверкамп? О, воплощение корректности!…" Я не желаю, чтобы она закрывала на это глаза. К тому же, у меня правило: не давать женщинам возможности совать нос в мои дела. Им незачем иметь сведения о моих источниках дохода и даже знать точно мою профессию. Лучший способ предупреждать осложнения".

Когда они вышли на улицу, Вазэм собрался с мужеством.

– Мне нужно забежать на почту. Не ждите меня, сударь. Если вы пойдете по этому тротуару, я догоню вас.

– А, а! Вы жаждете получить письмо от вашей подружки?

Вазэм открыл двери почтового отделения. Он испытывал тревогу, смешанную с горечью. Это чувство, казавшееся ему сложным и неожиданным, удивляло его.

"Опять ничего не будет. Наверное, она смеется надо мной. Однако никто не заставлял ее спрашивать мой адрес. Ну и пусть. При том положении, которое я займу, случаи представятся, не беспокойтесь!"

В прошлый четверг, в девять часов вечера, как было условлено, он постучался в дверь дамы из автобуса. Более уверенный в себе и в то же время более оробевший, чем за два дня до этого. Умеренно надушенный. Сперва никакого ответа. Потом приглушенные звуки шагов, задетого стула, двери, захлопнувшейся где-то в глубине квартиры. Наконец, наружная дверь приоткрылась и появилась дама, закутанная в пенюар. Она прошептала:

– Ах, это вы! Как мне досадно! Я не могу сегодня. Право, не могу. Приходите в субботу. Да, в это же время… Но для большей верности загляните сюда днем. Спросите у привратницы… Скажите ей "я пришел за заказом для дамы с пятого этажа". Она вам передаст от меня записку. До скорого свидания. Бегите.

С этими словами она быстро приложила свои ярко красные губы к губам молодого человека и закрыла за собой дверь.

В субботу он зашел к привратнице на улице Ронсар сразу после завтрака.

– Ах, да! Заказ для дамы с пятого этажа? Пожалуйста. Передайте это вашему хозяину.

Письмо на голубой переливчатой бумаге в сокращенном виде гласило: "Я в отчаяньи. Сегодня опять невозможно. Удобнее всего было бы, если бы я знала, куда вам писать. Укажите мне какой-нибудь адрес. Во избежание дальнейших переговоров с привратницей напишите его на клочке бумаги и завтра, в воскресенье, как можно раньше подсуньте записку под коврик у двери. Ответ вы получите в понедельник утром, в случае надобности пневматической почтой. Я постараюсь быть свободной в понедельник вечером. Но по крайней мере мне не придется напрасно беспокоить вас".

Свой субботний досуг Вазэм посвятил повторному чтению этого письма, и разочаровывающего и лестного, изучению его внешнего вида и стиля. Это было первое любовное письмо, которое он получил. Но оно отличалось сухостью коммерческой переписки. Без обращения. Перед подписью "Вся ваша", и вместо подписи даже не целое имя, а скорее уменьшительное "Рита". Бумага и имя показались Вазэму изысканными и даже великолепными. Стиль непринужденным и гладким. Бывший ученик школы Кольбера не нашел ни одной орфографической ошибки. Едва две-три небрежности в знаках препинания. Но почерк удивил его. Скверный почерк, неровный, грубый: одни слова написаны как попало, а другие выведены неизвестно для чего. Прачка с улицы Рошшуар лучше бы начертала буквы. Может быть, так пишут светские женщины? Или "кокотки"? Вазэму вспомнились врачи; говорят, несмотря на все свое образование, они пишут на рецептах неразборчивые каракули. Он то и дело задавался вопросом, какой ему дать адрес. До востребования, разумеется. Не говоря уже об удобствах, до востребования как-то сродни любви. Оно подчеркивает ее таинственность. Оно увеличивает ее прелесть. Перебрав в памяти все почтовые отделения своего квартала, он вспомнил про отделение на бульваре Палэ, в двух шагах от новой квартиры Аверкампа. И в воскресенье утром подсунул под коврик у дверей дамы сложенную вдвое записку такого содержания: "211-Г, до востребования. Бульвар Палэ".

В то время в письмах до востребования разрешалось заменять имя адресата инициалами или шифром. Обозначение "211-Г" пленило Вазэма тем, что оно могло бы служить номером автомобиля, автомобиля, принадлежащего ему.

– Нет ли у вас письма для 211-Г?

Поиски продолжались довольно долго. Вазэм боялся, что почтовый чиновник не принимает его всерьез. "Он воображает, что я жду письма от девчонки. Он смотрит, рассеянно".

– Пожалуйста.

Открытка, посланная пневматической почтой. Старательно выписанный адрес.

"Мой милый,

На этот раз не опасайтесь отмены. Приходите ровно в девять часов. Я приняла все меры к тому, чтобы нам удалось провести вместе приятный и долгий вечер. Не сердитесь на меня за несостоявшиеся свидания. Если бы вы знали, до какой степени я тут ни при чем! Разорвите эту записку, а также мое первое письмо, если вы его сохранили. Нежно целую вас.

Ваша Рита"

Пожалуйста, не опаздывайте!

– Ну что? Ваша подружка еще не забыла вас?

Вазэму хотелось ответить что-нибудь остроумное, но вместо этого он лишь покраснел. К тому же его занимала шляпа Аверкампа, на которую он только что обратил внимание. Это была мягкая шляпа темно-зеленого цвета, с двойной стежкой на опущенных полях и с лентой, перевязанной бантом сзади: продукт самой последней моды. Вазэм живо почувствовал, что было бы опрометчиво рассчитывать на успех у женщин, не имея шляпы такого фасона. Он дал себе слово купить точно такую же сразу по получении первого жалованья; будь у него побольше смелости, он попросил бы своего нового хозяина дать ему денег вперед. Подумал он также и о том, что ему нужно как можно скорее начать брить щеки и подбородок. Пушок, еще покрывавший их, походил на пуб-личное признание в невинности. Но он пребывал в нерешимости относительно выбора бритвы. Пристрастие к современным изобретениям склоняло его к так называемым безопасным бритвам, которые как раз только начали входить в моду. Но в рекламах этих инструментов его покоробила фраза: "Бритва для робких и нервных". Он неоднократно слышал, как товарищи по мастерской высмеивали неловких людей, не решающихся пользоваться традиционной бритвой. "А кроме того, – говорил Пекле, – держу пари, что на бороду вроде моей уйдет целая дюжина ножей прежде, чем удастся сбрить хотя бы один волосок". Борода Пекле не отличалась особой жесткостью. Жалуясь на это, он просто тешил свое самолюбие. Жесткость бороды сочетается с представлением о силе.

– Есть еще одна область, – сказал Аверкамп, – которую я с некоторых пор изучаю. Я собираюсь взяться за нее вплотную. Или воображение обманывает меня, или это первоклассные россыпи. "Недвижимости конгрегации". Вы слыхали об этом? Дело не новое. Нажиться тут как будто уж нечем. Однако в газетах продолжают печататься те же объявления. Чувствуется, что промывка идет. Вот уже несколько месяцев, как я слежу за этим уголком глаза. Понимаете? Соль в том, что к нормальной игре спроса и предложения примешивается вопрос религиозный. В одном вы меня не разубедите: многие с восторгом набросились бы на кое-какие возможности, если бы им указали подходящую лазейку. Щепетильность в жизни чаще всего сводится к вопросам формы. И нужно поставить себя на место капиталиста, который принужден считаться со своей женой, матерью, тещей, со всем своим окружением. Даже имея в виду большую наживу, он не захочет попасть в список отлученных. И даже нащупав обходный путь, он по собственному почину на него не ступит. Если мои собратья ждут, чтобы к ним пришли за такой услугой, они ошибаются. Вот чем я объясняю себе явный недостаток покупателей. Я уважаю искреннюю веру. Но вы никогда не заставите меня поверить, что Франция населена одними только убежденными католиками. Остаются во всяком случае протестанты, евреи, вольнодумцы. Однако те из них, которые принадлежат к известной среде, тоже колеблются, так как на это косо смотрят. А немногие, у которых хватает решимости, требуют в награду за беспокойство неправдоподобных барышей. Все это открывает перед нами простор действий.