"Последний сёгун" - читать интересную книгу автора (Сиба Рётаро)

Глава XIV

Вскоре после этого в результате различных перипетий Ёсинобу все же стал сёгуном. Сам Ёсинобу продолжал придерживаться непонятной для прочих теории о том, что он не может занять этот пост, а наследует только должность главы дома Токугава, выступив, таким образом, в новой для японского общества роли. Однако ни императорский двор, ни бакуфу не захотели мириться с таким противоестественным, с их точки зрения, положением вещей.

В конечном счете они едва ли не вынудили Ёсинобу занять пост сёгуна, и не последнюю роль в таком решении Ёсинобу сыграла закулисная деятельность его вассала Хара Итиносин.

«Я не хочу быть сёгуном!» – Сколько раз за последнее время Ёсинобу повторял на публике эту реплику! Но он никогда не затевал новое дело до тех пор, пока не были готовы пути к отступлению в случае неудачи. Вот и в этом случае, создав в обществе впечатление, что его насильно принудили стать сёгуном, Ёсинобу в случае неблагоприятного развития событий мог с легкостью оставить этот пост и перепорхнуть на другое, более безопасное место. Острый глаз Ёсинобу отметил, что с сёгуном может случиться всякое, и он уже сейчас начал не только готовить на этот случай сценарий и текст новой пьесы, но и разучивать в ней свои реплики. Ну, а если это «всякое» не случится? «Тогда я и сотню лет пробуду этим сёгуном!» – цинично рассуждал Ёсинобу. Действительно, в характере этого человека странным образом переплетались решительность и малодушие.

Итак, Ёсинобу стал пятнадцатым сёгуном, «великим полководцем, покорителем варваров», а кроме того, Полномочным Главным советником, главой дома Минамото и по совместительству Правым главнокомандующим. Он вступил в должность пятого числа двенадцатого лунного месяца (10 января 1867 года), спустя целых 105 дней после кончины предыдущего сёгуна Иэмоти.

Долгое безвластие заметно подорвало влияние бакуфу. Но Ёсинобу и дом Токугава ждало еще одно испытание: не прошло и двадцати дней с момента, как Ёсинобу стал сёгуном, как занемог и почил в бозе император Комэй.

«Ну, теперь бакуфу уж точно конец!» – такова была первая мысль, которая мелькнула у Ёсинобу при этом известии. Сейчас, когда по стране, словно эпидемия, распространилась идея «почитания императора», именно император Комэй был самым активным сторонником бакуфу. Он искренне восхищался деятельностью клана Аидзу, который многое сделал для того, чтобы поднять в Киото авторитет военного правительства. Он испытывал редкую любовь и доверие к Мацудайра Катамори, главе этого клана и Генерал-губернатору Киото.

«С таким императором нам ничего не страшно!» – думали многие и многие сторонники бакуфу. Государь заложил идейные основы движения за примирение двора и бакуфу, кобу гаттай, справедливо полагая, что без поддержки военного правительства немыслимо и почитание императора… И вот теперь Его Императорское Величество приказали долго жить…

На престол восходил наследник[118].

Его мать Тосико принадлежала к дому бывшего Главного советника Накаяма, а ее отец, Накаяма Тадаясу, являлся официальным опекуном наследника. Одновременно этот пожилой царедворец был хранителем императорской печати, которой скреплялись августейшие указы. Так что если бы при дворе объявились заговорщики, которые захотели выпустить подложный «императорский» указ, объявляющий бакуфу врагом трона и повелевающий выступить на борьбу с ним, то сделать это было бы проще простого – достаточно лишь прельстить чем-нибудь старого придворного…

А такие заговорщики действительно были. Один из них – Ивакура Томоми, которого в свое время с позором изгнал из Киото покойный император, другой – такой же интриган Окубо Итидзо из клана Сацума. Именно личный секретарь Ивакура Томоми, Тамамацу Мисао, через десять месяцев после кончины императора Комэй, уже при сёгуне Ёсинобу, подготовил так называемый «Секретный августейший указ главам кланов Сацума и Тёсю о противодействии бакуфу», а престарелый Накаяма вложил в руку малолетнего императора печать и поставил на указе ее оттиск. Позднее тот же Окубо изготовил новые императорские стяги из парчи нисидзин[119], которая обычно шла на пояса для женских кимоно… Шли последние тайные приготовления к свержению правительства бакуфу, и революции как никогда были нужны великие конспираторы…

Ёсинобу перешел в оборону. Он был вынужден ежечасно отслеживать все маневры подобных конспираторов, искать их слабые места, предугадывать их действия. Вся история пребывания Ёсинобу на посту сёгуна напоминает непрерывный поединок на длинных самурайских мечах: выпад – отражение удара – укол – и снова выпад… Ёсинобу пробыл сёгуном чуть более года. Практически все это время он провел в киотосском замке Нидзёдзё в постоянной борьбе, не имея возможности ни на мгновение перевести дух. И для него, и для истории Японии этот год был исключительно трудным. И будь Ёсинобу даже сверхчеловеком, у него, наверное, вряд ли бы хватило душевных сил пробыть на этом посту дольше…

А в правящих кругах императорской столицы все продолжались споры об открытии порта Хёго. Более того, вопрос о том, открывать этот порт для иностранных судов или нет, в это время стал для правителей страны основным политическим вопросом.

Так, Окубо Итидзо из клана Сацума считал, что «выступить против открытия Хёго – это верный способ покончить с военным правительством». Окубо и его близкий друг, переводчик английского посольства Эрнст Сато полагали, что «для сацумских аристократов сейчас едва ли не самый благоприятный шанс для того, чтобы сбросить, наконец, бакуфу». Таким образом, даже иностранным дипломатам было ясно, что правительство находится в критическом положении.

Примерно год назад западные державы уже направляли бакуфу запрос о том, почему, вопреки достигнутой договоренности, порт Хёго до сих пор не открыт. Тогда поставленное в тупик правительство пообещало, что «порт будет открыт в самое ближайшее время». Теперь приходилось выполнять свое обещание – затягивать решение этого вопроса дальше не было уже никакой возможности.

Правда, у бакуфу была в запасе еще одна отговорка: «До сих пор не получен соответствующий императорский указ». Но западные представители на это с усмешкой отвечали что-то типа: «Мы-то полагали, что бакуфу – единственное законное правительство в Японии, а получается, что над ним есть еще одно?» Возразить на это было нечего: отношения с императорским двором оставались самым слабым местом внешней политики бакуфу, всякое прикосновение к которому причиняло нестерпимую боль. И западные послы этим пользовались, заявляя, что «до сих пор мы вели переговоры с правительством, которое, выходит, не обладает реальной властью. Так, может быть, лучше нам самим отправиться в Киото и добиться аудиенции у реального верховного правителя – у микадо? Как Вы полагаете?»

На Западе ожидали, что в этой ситуации бакуфу растеряется. И действительно, в правительстве началась паника. Ведь если иностранцы вступят в непосредственный контакт с императорским двором, то японское военное правительство своими руками обрушит свой престиж в глазах международного сообщества. Не говоря уже о такой мелочи, что это просто вызовет мгновенный распад всей системы государственного управления Японии.

Нужно было как-то разрядить обстановку. Императорский указ все не выходил, а Окубо тем временем продолжал подогревать антизападные настроения среди невежественных придворных: «Открыть Нагасаки или Иокогама – это еще куда ни шло, но создать поселение иноземцев в Хёго, рядом с Киото – это значит не испытывать никакого благоговения перед императором! К тому же и покойный государь был против открытия порта…» Под влиянием таких доводов почти весь двор скоро перешел на сторону Окубо.

А императорский указ по-прежнему не выходил, и влияние бакуфу продолжало падать. Подписать же договор об открытии порта без санкции императора, как это в свое время сделал Ии Наосукэ – значило сыграть на руку противникам бакуфу, которые могли бы тогда, что называется, ударить во все колокола, обвинить правительство во всех смертных грехах, объявить его врагом трона и с помощью своих сторонников из числа даймё развязать против бакуфу настоящую войну.

Не удивительно, что, став сёгуном, Ёсинобу прежде всего приступил к решению этой сложнейшей задачи. В последней декаде третьего лунного месяца третьего года Кэйо (конец апреля 1867 года) он пригласил в Осакский замок послов Англии, Франции, Голландии и США и заверил их в том, что «порт Хёго будет открыт». Такое поведение главы бакуфу несказанно удивило послов западных держав, которые посчитали, что в нынешней сложной внутриполитической ситуации в Японии слова Ёсинобу прозвучали излишне категорично. Хорошо знавший обстановку в стране Эрнст Сато через сёгунских советников даже с изрядной долей скепсиса осведомился:

– А нельзя ли опубликовать высказывание Вашего Высокопревосходительства в нашей газете, которая выходит в Иокогама?

– Это не вопрос! – ответил Ёсинобу.

Несмотря на свои дружеские связи с кланом Сацума, Эрнст Сато к Ёсинобу тоже относился доброжелательно, о чем остались свидетельства в мемуарах дипломата: «Из всех японцев, с которыми я встречался, он выглядел одним из самых аристократичных, – писал Сато, – Правильные черты лица, высокий лоб, тонко очерченный нос – все в нем изобличало подлинного джентльмена».

Ёсинобу решительно взялся за решение проблемы Хёго. Для начала он собрал Совет «четырех мудрых князей», состав которого к тому времени немного изменился: сейчас в него входили Яманоути Ёдо из клана Тёсю, Мацудайра Сюнгаку из клана Фукуи провинции Этидзэн, Датэ Мунэнари из Иё и Увадзима и Симадзу Хисамицу из Сацума.

Члены совета смотрели на эту проблему по-разному.

В частности, Симадзу Хисамицу (видимо, под влиянием своего советника Окубо) считал, что «прежде, чем разбираться с Хёго, нужно объявить амнистию Тёсю и, пока не поздно, отвести от границ клана войска бакуфу» – иными словами, навязывал Совету обсуждение совершенно другого вопроса и тем только ставил палки в колеса, задерживая решение проблемы Хёго.

В противоположность своим собеседникам, которые по большей части отмалчивались, Ёсинобу буквально блистал красноречием, пытаясь переубедить своего главного политического противника Симадзу Хисамицу (а он действительно уже стал его политическим противником). Однако косноязычный от природы Хисамицу только дергал головой, как кукла в руках кукловода, да время от времени выбегал в соседнюю комнату, чтобы переговорить со своим советником. Разговора не получилось, и заседание Совета, в конце концов, закончилось безрезультатно.

Через пять дней Ёсинобу снова пригласил «мудрецов» в замок Нидзёдзё. На этот раз Ёдо не смог прийти из-за болезни, и «мудрецов» осталось трое.

На встрече, которая продолжалась с полудня до шести часов вечера, первенство осталось за Ёсинобу. Снова и снова он брал слово и говорил, говорил, говорил… Интересно, что хотя Ёсинобу был сёгуном, он обращался к собеседникам как к равным, пользуясь самыми вежливыми выражениями. Это было сделано по просьбе отсутствовавшего Ёдо для того, чтобы задобрить Симадзу Хисамицу.

Хотя аудиенция у сёгуна и сама по себе была большой честью, Ёсинобу пошел еще дальше, разрешив гостям курить (перед каждым поставили пепельницу). Чтобы создать еще более непринужденную обстановку, Ёсинобу даже взялся собственноручно угощать гостей сладостями, которые полагались к чаю. Если бы эту идиллическую картину сумели увидеть с небес предыдущие четырнадцать сёгунов, то они не поверили бы собственным глазам. К тому же за время одной этой встречи Ёсинобу произнес, наверное, столько же слов, сколько все предыдущие четырнадцать сёгунов за все свои аудиенции!

Более того, видя, что собеседники утомились, Ёсинобу пригласил даймё пройти отдохнуть в замковый сад, а там неожиданно предложил сфотографироваться на память. Фотографию уже нельзя было считать модной новинкой, но в Японии первое профессиональное фотоателье появилось в Нагасаки всего каких-нибудь пять лет назад. Обожавший все экзотическое и иностранное, Ёсинобу быстро увлекся «светописью» и любил фотографироваться в самых разных позах, например, верхом на коне в подаренной французами парадной военной форме времен Империи.

Вот и сегодня, когда нужно было поднять настроение «трем мудрецам», он быстро соорудил фотостудию, растянув в саду большой белый занавес и усадив перед ним своих гостей. Сначала был заснят групповой портрет – все четверо, а затем поочередно сфотографирован каждый даймё в отдельности. Сюнгаку выглядел на снимке несколько расслабленным, руки безвольно лежат на коленях, но – похож, очень похож! Симадзу Хисамицу, широко расставив ноги и расправив плечи, с бравым видом смотрел куда-то мимо камеры; его бледное лицо было слегка перекошено. Глава клана Сацума горделиво приосанился. Лицо же Датэ Мунэнари казалось на снимке еще более вытянутым…

Однако для Ёсинобу и в этот день переговоры окончились неудачей; из-за безмолвного, но жесткого противодействия Симадзу Хисамицу соглашения достичь не удалось…

Ёсинобу устал.

Несмотря на все предпринимаемые усилия, он по-прежнему исполнял свой танец соло. В Эдо чиновники бакуфу полагали, что в Киото продолжаются гастроли театра одного актера – и не более того. Многолетние союзники Ёсинобу – Ёдо и Сюнгаку – были слишком озабочены сложным положением в своих кланах, чтобы ему подыгрывать. Даже Мацудайра Катамори из клана Аидзу, много лет верой и правдой служивший дому Токугава, теперь считал Ёсинобу интриганом, ни одному слову которого верить нельзя. Короче говоря, Ёсинобу был одинок; наверное, никогда в истории в Японии не было такого знающего, такого способного – и такого одинокого сёгуна…

Между тем в стране назревали бурные события.

Чем дольше исполнял Ёсинобу свой сольный танец, тем отчетливее становилось у него ощущение, что кто-то за его спиной посыпает сцену песком…

Ёсинобу по-прежнему каждую ночь проводил с женщиной. В Киото их было у него несколько. От природы большой любитель женской ласки, он, наверное, был самим собой только в спальне, где мастерски владел своим телом. Только здесь и только в этом смысле он хоть на какое-то время переставал чувствовать себя одиноким. Как известно, более других своих женщин он благоволил к привезенной из Эдо девушке по имени О-Ёси, дочери начальника пожарной команды по имени Симмон Тацугоро. Невысокого роста, смугловатая, с крепкими ручками и шейкой, эта бойкая толстушка с эдосским говором действительно была типичной дочерью пожарного. Только ее тело и спасало Ёсинобу от приступов ностальгии, которые постоянно накатывались на него в Киото. И только с ней, к большой растерянности девушки, он делился своими самыми сокровенными мыслями.

– Сто лучших планов и сотня лучших теорий – ничто против духа времени, – говорил девушке Ёсинобу… Ему вспомнилось темное круглое лицо Симадзу Хисамицу, который на все предложения отвечал молчанием и открывал рот только для того, чтобы сказать «нет». Именно перед Хисамицу развивал Ёсинобу свои планы и теории, а в ответ не приобрел ничего, кроме горечи поражения. А почему? Только потому, что время сейчас работает против сёгуна. Этот бесталанный человечек по имени Хисамицу (а по сравнению с Ёсинобу так оно и было) просто сидит перед огромной ширмой под названием «время», но сидит на нужном месте. И Ёсинобу может перед ним выделывать какие угодно танцевальные па, но Хисамицу, как капризный ребенок, даже не улыбнется!

Ёсинобу, который сам прекрасно умел ловить ускользающие моменты, неподдельно удивился, когда оказалось, что и другие тоже это могут. Строго говоря, по логике истории сегодня как раз Хисамицу должен был быть на месте сёгуна, а он, Ёсинобу – на месте чудовищно ограниченного и консервативного Хисамицу. Но случилось наоборот: именно Ёсинобу, к его величайшему сожалению (а он временами об этом действительно чрезвычайно сожалел) стал сёгуном…

Но как же все-таки быть с Хёго? У Ёсинобу родилась еще одна идея: собрать при дворе (именно при дворе, в логове противников открытия порта) совещание по этому вопросу, пригласить туда всех высокопоставленных придворных и могущественных даймё и единым махом разбить все их доводы.

Ёсинобу немедленно приступил к осуществлению этого плана. Однако из этого тоже ничего не вышло: правитель Сацума сказался больным, Хисамицу по совету Окубо на совещание не явился. Датэ Мунэнари из Увадзима, опасаясь, что именно он станет главной мишенью Ёсинобу, заметался, как флюгер на ветру, и тоже на встречу не пришел. Сюнгаку также поначалу отказался: он чувствовал, что если дело так пойдет и дальше, то с бакуфу надо будет порывать, и как можно скорее. Раньше он действительно искренне поддерживал Ёсинобу, но сейчас начинал опасаться, что если будет делать это и впредь, то неминуемо запачкается в той грязи, которой со всех сторон поливали господина. Короче говоря, Сюнгаку, хоть и с опозданием, но примкнул к руководителям других кланов, которые полагали, что пора потихоньку освобождаться от объятий дома Токугава и создавать новую систему, основанную на полной независимости кланов – только так можно было должным образом ответить на происходившие в стране перемены. Поэтому Сюнгаку пришел к выводу, что сейчас самое время отложиться от Ёсинобу, иначе его родной клан Фукуи в провинции Этидзэн с доходом в 320 тысяч коку постигнет весьма и весьма печальная участь.

Впрочем, на этот раз под напором Ёсинобу, который требовал немедленно явиться во дворец, слабовольный Сюнгаку в конце концов сломался и – единственный из крупных даймё – пришел на совещание. От императорского двора в нем принимали участие регент Нидзё, Правый и Левый министры, два бывших канцлера, пять Главных советников и еще двое придворных. Сама встреча проходила в Покое Тигра императорского дворца исключительно жарким днем двадцать третьего числа пятого лунного месяца (25 июня). Начавшись, согласно дворцовому протоколу, после захода солнца, в восемь часов вечера, совещание затянулось более чем на сутки, и закончилось лишь в одиннадцать часов вечера следующего дня. По ходу встречи было несколько перерывов, в том числе для сна, однако сверх того председательствовавший на совещании Ёсинобу не дал никому отдохнуть ни минуты, укоряя участников, которые пытались под разными предлогами улизнуть из дворца, в том, что они «не хотят пожертвовать своим отдыхом в столь опасное для империи время».

Ёсинобу давно понял, что единственный способ справиться с неуправляемыми придворными и даймё – это запереть всех в одной комнате и давить на них до победного конца. Эта тактика принесла успех и на этот раз. В течение более чем двадцати часов он говорил не переставая, не давая противникам ни мгновения передышки, так что, в конце концов, даже потерял голос. К завершению собрания все безмерно устали и не имели уже ни сил, ни желания спорить с Ёсинобу. В конце концов к одиннадцати часам вечера вторых суток совещания его участники полностью капитулировали перед Ёсинобу: порт Хёго было решено открыть.

Благодаря этому решению бакуфу удалось в последний момент ускользнуть от смертельной опасности и еще на некоторое время продлить свое существование. Естественно, такой исход встречи никак не мог порадовать противников сёгуната, которые продолжали вынашивать планы ликвидации военного правительства. Причем более, чем на объективные обстоятельства, они обозлились на Ёсинобу. Так, Сайго Ёсиносукэ из клана Сацума понял дело так, что «пока Ёсинобу жив, молодому императору угрожает смертельная опасность» и пронес это убеждение до конца своей жизни.

Были и более глубокие оценки. Один из лидеров клана Тёсю, Кидо Дзюнъитиро (он же Такаёси, он же Кацуракогоро) говорил своим советникам, что «судя по его смелости и коварству, Ёсинобу действительно новое воплощение Токугава Иэясу. Он наш явный враг, и если и Сацума, и Тёсю не бросят все свои силы на борьбу с этим врагом, то скоро непременно окажутся на краю пропасти». Впрочем, Кидо явно завышал возможности Ёсинобу, когда считал, что «он может обновить систему государственного управления в районе Канто, и тогда бакуфу не только не распадется, но и, напротив, обретет второе дыхание». Однако даже такая завышенная оценка лишний раз свидетельствовала о том, какие серьезные опасения испытывали противники Ёсинобу…

После открытия порта Хёго в Сацума и Тёсю в пожарном порядке началась разработка совместных планов борьбы против сёгуната. В это же самое время Ивакура Томоми с группой придворных приступил к подготовке проекта секретного императорского указа о запрете бакуфу; остановить бурный рост популярности Ёсинобу теперь могли только самые решительные меры.