"Прими красную таблетку: Наука, философия и религия в «Матрице»" - читать интересную книгу автора (Йеффет Гленн)Эндрю Гордон «МАТРИЦА»: ПАРАДИГМА ПОСТМОДЕРНИЗМА ИЛИ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ПОЗЕРСТВО? Часть IIВ начале фильма «Матрица» (1999) есть сцена, в которой мы знакомимся с главным героем. Он оказывается хакером по кличке Нео. Нео слышит стук в дверь своей квартиры, открывает ее и обнаруживает на пороге клиента. Затем он направляется к книжной полке и достает книгу с отчетливо читающимся названием «Симулякры и симуляция» — именно так озаглавлена работа Жана Бодрийяра. Когда Нео раскрывает книгу, мы видим, что читать ее невозможно, потому как внутри нее вырезано углубление, в котором хранятся компьютерные диски. Очевидно, что на них записаны нелегальные программы. Этот образ, удваивающий подделку — название книги плюс тот факт, что она сама по себе фальшивка, — первый ключик, намечающий открытие, которое ожидает главного героя: ему предстоит узнать, что его собственный мир от начала до конца смоделирован и порожден компьютером. (Вдобавок ко всему, появляющаяся на экране книга «липовая» и в том смысле, что она толще настоящей и название главы «О нигилизме» стоит не в том месте.) В более позднем эпизоде вождь мятежников Морфеус открывает Нео пустынное пространство реального, разрушенного мира образца 2199 года. «Добро пожаловать в пустыню реального», — говорит Морфеус, воспроизводя выражение из книги Бодриияра «пустыня самого реального».[46] В черновике сценария есть даже не вошедшая в фильм характерная реплика Морфеуса, когда он говорит Нео: «Ты жил внутри бодрийяровских представлений, внутри карты, а не на местности». В одном из интервью Ларри Вачовски, написавший сценарий «Матрицы» и снявший фильм вместе с братом Энди, сказал: «Нашей главной целью в «Матрице» было создать интеллектуальный фильм в жанре экшн. Нам нравится кино в этом жанре, все эти пистолеты и кунг-фу, но мы устали от конвейерных фильмов такого плана, которые лишены всяческого интеллектуального содержания. Мы намеревались запихать в свой фильм столько идей, сколько влезет».[47] Вачовски действительно дали Киану Ривзу, играющему в фильме роль Нео, своеобразное домашнее задание: среди книг, которые он должен был проштудировать в процессе подготовки к съемкам, значились работа Кевина Келли «Вне контроля: Новая биология машин, социальных систем и экономического мира» (1994) и сочинение Жана Бодриияра под названием «Симулякры и симуляция».[48] Получилось ли у братьев Вачовски удачно смешать обязательные элементы фильма экшн, такие как пистолеты и кунг-фу, с интеллектуальной начинкой — этот вопрос я намерен рассмотреть позже. Но, без сомнения, фильм многим обязан двум центральным фигурам современной научной фантастики и теории фантастики. Во-первых, романисту Уильяму Гибсону. Своими рассказами начала 1980-х и романом «Нейромант» (1984) он способствовал созданию новой разновидности научно-фантастической литературы — киберпанка. В «Нейроманте» Гибсон сформулировал термины «киберпространство» и «матрица» применительно к виртуальной реальности. Критики утверждают, что «Матрица» помогла возродить киберпанк для XXI века[49] или что она является «первым шедевром кинематографического киберпанка».[50] Вторая фигура, у которой «Матрица» в долгу, — Жан Бодрийяр, один из теоретиков нового порядка симуляции или виртуальной реальности. Идея виртуальной реальности довольно расплывчата. Она приобретает новое звучание всякий раз, когда о ней заходит речь, как и слово «постмодерн». Как пишет Роберт Маркли: «Что, в конце концов, подразумевают под виртуальным пространством? За последние годы этот термин стал обозначать все что угодно — от электронной почты до картриджей для GameBoy…» Многие комментаторы представляют виртуальную реальность как некое трансцендентное пространство, в каком-то смысле безупречное, лучшее, чем банальная реальность, «словно каждый компьютерный экран — это портал в некую потустороннюю вселенную безграничного пространства с электронным доступом».[51] И все-таки виртуальная реальность, если таковая вообще существует, возможно, окажется не трансцендентным пространством, а всего лишь проекцией или тенью реальности, лишенной важных измерений точно так же, как тень глобуса, который существует в трех измерениях, представляет собой лишь двухпространственную сферу. Бытие в виртуальной реальности напоминало бы жизнь в платоновской пещере: существование «секонд-хенд» в мире теней. Не исключено, что теоретически когда-нибудь возникнет возможность написать невероятно сложную программу, которая будет имитировать реальную жизнь людей достаточно искусно, чтобы ввести их в заблуждение, используя не только образы и звуки, но и важные для восприятия осязание, вкус и запах, хотя пока технологические препятствия, стоящие на пути создания подобной программы, пугающе внушительны. Впрочем, «Матрица» допускает, что эти трудности будут каким-то образом преодолены. То, с чем мы действительно имеем дело в научной фантастике и прочих современных культурных явлениях, касающихся виртуальной реальности, — так это с метафорами и фантазиями, отражением наших страхов и надежд относительно жизни внутри машины или жизни, дополненной машиной в кибернетическую эпоху. Мы уже перешли в новую эпоху, причем не просто в эпоху постмодерна, а в постчеловеческую эпоху. Теперь мы должны снова определить, что это значит — быть человеком. «В постгуманистическую эпоху, — пишет Н. Кэтрин Хэйлс, — не существует основополагающей разницы или абсолютных разграничений между физическим бытием и компьютерной симуляцией».[52] Вследствие размывания пограничных барьеров мы начинаем опасаться того, что машины могут взять верх над людьми. Ударяясь в противоположную крайность, мы надеемся, что машина придаст человеку качество трансцендентности. Как утверждает Дэвид Поруш: «Виртуальная реальность, или киберпространство… имеет отношение к новому определению… человека внутри чистого… пространства механизма и Нового Иерусалима, Земли обетованной».[53] Виртуальная реальность — это «некая новая мифология», в которой новым фронтиром становится не внешнее, а «внутреннее пространство» компьютера и человеческого разума, а также интерфейс, соединяющий их».[54] Гибсоновское киберпространство, или матрица, должно быть связано с наукой и технологией так же прочно, как приключения волшебника Дона Хуана в книгах Карлоса Кастанеды завязаны на антропологию. То же самое относится и к виртуальной реальности в «Матрице». В романе «Нейромант» киберпространство изображается в виде трансцендентальной сферы, «всеобщей галлюцинации»,[55] которая для самых активных хакеров лучше наркотиков или секса. «Матрица» подключается к этой новой мифологии, чтобы вывернуть наизнанку гибсоновское понимание киберпространства, создав не Новый Иерусалим, а кибернетический ад. В виртуальной темнице Матрицы люди удерживаются в постоянном сонном состоянии, им не дают осознавать, что они просто-напросто рабы машины. Точно так же, как «Матрица» играет, хотя и изменяя до неузнаваемости, на гибсоновской трактовке киберпространства, играет она и на идеях Бодрийяра, касающихся симуляции, но только без бодрийяровского пессимизма, ибо «Матрица» предлагает решение проблемы симуляции, тогда как Бодрийяр считает, что такого решения не существует. Сначала необходимо оценить огульные и зачастую преувеличенные заявления Бодрийяра насчет того, что симуляция или то, что он называет «гиперреальностью», в перспективе полностью подчинит себе современный мир. К примеру, один из критиков, Иштван Чичери-Рони-мл., назвал Бодрийяра «виртуозным стилистом теории НФ»,[56] который формулирует теорию в лиричной манере, создавая «воображаемую научно-фантастическую поэму или фильм». Бодрийяр обращается с «отдельными мотивами и темами, дорогими утопической и научно-фантастической литературе» как с «осуществившимися явлениями».[57] Чичери-Рони определяет бодрийяровский способ теоретизирования как «апокалиптический, безысходный и идеалистический»[58] Иначе говоря, нам не следует понимать замечания Бодрийяра буквально, а воспринимать их метафорически, в качестве гипербол, которым придается большое значение, словом, относиться к ним так, как мы бы отнеслись к воображаемому миру такого антиутописта, как Джордж Оруэлл. Из-за того что Бодрийяр пишет «теорию научной фантастики» в контексте симуляции и гиперреальности, из-за того, что он разбрасывается утрированными и апокалиптическими утверждениями, из-за того, что он создает «воображаемую научно-фантастическую поэму или фильм», неудивительно, что он приглянулся авторам такого научно-фантастического, апокалиптического и мрачного фильма о гиперреальности, как «Матрица». По иронии судьбы, хотя Бодрийяр и стал чрезвычайно влиятельным критиком виртуальной реальности, он мало что знает о киберкультуре. Несмотря на это он начал свою критику гиперреальности с атаки на телевизионную рекламу и тематические парки задолго до того, как цифровая революция вызвала к жизни Интернет, персональные компьютеры и виртуальную реальность. Бодрийяру также не удается провести в своей теории различие между воздействием телевидения и компьютера, которые по своей сути весьма отличаются. Телевидение не обладает интерактивными свойствами в отличие от компьютера и Интернета. Точно так же телевидение не создает «виртуальную реальность».[59] Бодрийяр склонен сваливать в одну кучу и тематические парки, и телевидение, и виртуальную реальность, причисляя их к формам симуляции. Главная идея Бодрийяра состоит в том, что в постмодернистском мире реальное оказалась почти полностью вытеснено симуляцией. «Порождение моделей реального в отсутствии реальности — это гиперреальность. Местность больше не предшествует карте… Это… карта теперь предваряет местность». Он утверждает, что от реальности остаются лишь следы «кое-где в пустынях…». Это «пустыня самого реального».[60] Бодрийяр говорит о четырех порядках симуляции: в первом образ отражает реальность, во втором он маскирует реальность, в третьем «он маскирует отсутствие глубинной реальности», и в четвертом «он не имеет отношения к какой бы то ни было реальности; это ее собственная чистейшая симуляция».[61] Бодрийяра особенно интересуют постмодернистские примеры симуляции третьего порядка, скажем, тематические парки, такие как Диснейленд. «Диснейленд представлен воображаемым местом, для того чтобы заставить нас поверить в реальность остального, поскольку весь Лос-Анджелес и окружающая его Америка больше нереальны, а принадлежат к порядку гиперреальности и симуляции».[62] Под «гиперреальностью» Бодриияр подразумевает «порождение моделей реального в отсутствии реальности».[63] В другом месте Бодриияр говорит о том, что он называет «симулированными симулякрами» — основанной на информации смоделированной кибернетической игрой. Их цель — максимальная активность, гиперреальность, полный контроль».[64] Он страшится того, что наступление эры гиперреальности ознаменует собой «конец НФ», потому что «исчезнет нечто вроде принципа реальности».[65] Если исходная реальность исчезнет, то научная фантастика лишится своей основы, ибо как мы можем отличать «фантастическое», если не путем его сравнения с "реальным»? Как же тогда симуляция действует в «Матрице»? В фильме идет 2199 год, поверхность Земли вся исковеркана в результате войны с машинами, обладающими искусственным интеллектом. Людей разводят глубоко под землей, чтобы они служили источником энергии для машин. Их держат в эмбриональном состоянии, и им снится, что они живут в каком-то американском городе в 1999 году. Этот воображаемый мир под названием Матрица — компьютерная симуляция, созданная с целью держать население в повиновении. Несколько людей остаются в реальном мире и ведут борьбу с машинами. Предводитель мятежников Морфеус курсирует по подземному миру на судне на воздушной подушке, подобно капитану Немо у Жюля Верна. Морфеус и его команда вызволяют из Матрицы Томаса Андерсона. Днем этот человек работает программистом в крупной корпорации, а по ночам становится преступным хакером, известным под ником Нео. Морфеус убежден, что Андерсон может оказаться Избранным, появление которого было предсказано Пифией, то есть человеком, способным победить агентов. Нео, чье имя является анаграммой слова «one» (единственный), понятия не имеет, что живет в смоделированной реальности. Сначала его нужно извлечь из Матрицы, дать ему новую жизнь в реальном мире, переобучить и натренировать. Прежде всего Морфеус объясняет Нео сущность Матрицы: МОРФЕУС. Ты хочешь знать, что это такое? Матрица повсюду. Она окружает нас везде, даже в этой комнате. Ты можешь увидеть ее из окна или по телевизору. Ты можешь почувствовать ее, когда идешь на работу или в церковь или когда платишь налоги. Это мир, натянутый тебе на глаза, чтобы скрыть от тебя правду. НЕО. Какую правду? МОРФЕУС. Правду о том, что ты раб, Нео. Как и все остальные, ты родился в рабстве, в тюрьме, которую не можешь почувствовать ни на запах, ни на вкус, к которой не можешь прикоснуться. В тюрьме для твоего разума. «Матрица» имеет дело с тем, что Бодрийяр назвал бы «четвертым порядком симуляции». Этот порядок уже не соотносится с какой бы то ни было реальностью. Другими словами, повседневный мир, в котором существует Нео, оказывается стопроцентной подделкой — воображаемым нематериальным миром, никак не связанным с 2199 годом (хотя он весьма напоминает мир, в котором живет зрительская аудитория). Машины создали виртуальную реальность, подобную миру 1999 года, которого не будет существовать в будущем. Как пишет Бодрийяр, словно описывая фильм: «Реальное генерируется из уменьшенных клеток, матриц и банков памяти, моделей контроля, и ее можно воспроизводить бесконечное количество раз».[66] С точки зрения Бодрийяра, в электронную эру «именно реальное становится нашей подлинной утопией, но той утопией, осуществить которую уже невозможно, о которой можно лишь мечтать, как любой грезил бы о потерянном безвозвратно».[67] Реальное, считает Бодрийяр, заменили электронные и другие формы симулякров, «модели реального в отсутствии реальности».[68] Реальное безнадежно утеряно, и даже если бы мы хотели, мы не смогли бы отличить реальное от симуляции. К примеру, когда мы пытаемся вернуться к своим мыслям о том, что кажется нам реальностью, мы обнаруживаем не природу, а парк. На место «природного» пришло искусственное. Таким образом, утопия, или пространство реального, не может больше существовать в будущем, она остается лишь в прошлом, и это создает проблему для научной фантастики, литературы и кинематографа, предугадывающих будущее. «Возможно, в кибернетическую и гиперреальную эру научная фантастика может лишь исчерпать себя, искусственно возрождая «исторические» миры. Она может лишь попытаться реконструировать "в пробирке" вплоть до малейших деталей границы предыдущего мира, события, людей, идеологии прошлого, лишенные смысла и подлинного звучания, но вызывающие галлюцинации своей ретроспективной правдой».[69] Таким образом, в «Матрице» мир 2199 года предпочитает разместиться в перманентном 1999 году. Как в другом месте комментирует Бодрийяр, американцы живут «в постоянной симуляции».[70] Иначе говоря, согласно преувеличенно пессимистическому мнению Бодрийяра, мы уже заменили реальное гиперреальным, Америка находится в авангарде этого движения, и будущее не оставляет нам ни малейшей надежды на возрождение реального — только все больше и больше симуляции. Похоже, «Матрица» тоже предупреждает о том, что 1999 год — это воображаемый мир, симуляция четвертого порядка не только для персонажей фильма, но и для его зрителей. Славой Жижек полагает, что «Матрица» рассказывает не о будущем, а о нереальности современной Америки в деспотическом, всеохватывающем мире виртуального капитализма: «Материальная реальность, которую мы все видим и ощущаем, является виртуальной, порождаемой и управляемой гигантским мегакомпьютером, к которому все мы присоединены».[71] Судя по всему, Жижек разделяет пессимизм Бодрийяра и склонен к похожим огульным, гиперболизированным заявлениям насчет сегодняшней реальности. Мрачные метафоры научной фантастики оказали сильное влияние на современную теорию. Предполагается, что виртуальная тюрьма в фильме напоминает нашу собственную, то есть мир, который принимаем и мы, и массы людей в фильме; несмотря на тот факт, что этот мир далек от утопии, он не только нереален — в нем нет счастья. В фильме полно подтверждений этой точки зрения. Можно с легкостью доказать, что «Матрица» протестует против нашей жизни в корпоративных загончиках, против своеобразного искусственного существования, которое должен отвергнуть Нео. Как говорит агент Смит, одна из разумных программ, охраняющих Матрицу, обращаясь к Морфеусу: «Вы когда-нибудь останавливались и вглядывались в нее, Морфеус? Восхищались ее красотой? Ее гениальностью? Миллиарды людей просто живут своей жизнью… не осознавая этого. Известно ли вам, что первая Матрица была разработана, чтобы стать совершенным человеческим миром? Где никто бы не страдал, где все были бы счастливы. Это была катастрофа. Никто не согласился принять такую программу. Весь урожай был потерян. Кто-то считал, что нам не хватило языка программирования, чтобы описать ваш идеальный мир. Однако я полагаю, что как биологический вид люди определяют свою реальность через мучения и страдания. Совершенный мир был сном, от которого ваш примитивный головной мозг пытался очнуться. Вот почему Матрицу переделали в эту, представляющую вершину вашей цивилизации. Я говорю «вашей цивилизации», потому что, как только мы начали думать за вас, на самом деле она стала нашей цивилизацией, и разговор идет все время, разумеется, о ней». Для тех зрителей, кто не читал Бодрийяра или не слышал о нем (думаю, таких будет подавляющее большинство), «Матрица» повторяет вариации на ту же тему борьбы реального против фантастического, ссылаясь на популярные классические вымыслы вроде «Алисы в стране чудес» и «Волшебника из страны Оз». Оба произведения играют на идее двух обособленных миров — реального и воображаемого. Разница в том, что в этих двух сказках главные герои начинают с реального мира и лишь потом попадают в воображаемый или фантастический мир, тогда как Нео проделывает обратное путешествие, поскольку мир, который он изначально считал реальным, оказывается всего-навсего компьютерной имитацией. В «Матрице» есть явные намеки на «Алису в стране чудес», среди них — эпизод, когда Морфеус велит Нео «следовать за Белым кроликом», а позже говорит: «Думаю, прямо сейчас ты должен чувствовать себя немного Алисой, падающей в кроличью нору». Морфеус предлагает Нео на выбор две пилюли, красную и синюю, говоря при этом: «Ты примешь красную пилюлю и останешься в стране чудес, и я покажу тебе, насколько глубока кроличья нора». Когда Нео приходит в изумление от происходящего с ним после того, как он проглатывает красную пилюлю, Сайфер говорит ему: «Пристегнись, Дороти, потому что сейчас тебе придется попрощаться с Канзасом». Когда Нео пристально смотрит на свое отражение в зеркале, его реальность растворяется. Зеркало оказывается жидким, и рука Нео проходит сквозь него, вызывая в памяти ассоциации с «Алисой в Зазеркалье». Подобно «Звездным войнам», «Матрица» представляет собой постмодернистский коллаж, собранный из кусочков поп-культуры.[72] «Братья Вачовски проявили потрясающую практичность — их не смутило культурное мародерство, затронувшее немало областей культуры. «Матрица» взбивает убойный коктейль из еще более эклектичной смеси с зашкаливающим уровнем мифологии — от Библии до гонконгских боевиков, — чем можно встретить в… первых сериях "Звездных войн"».[73] «Матрица» также заимствует идеи, образы, существ и костюмы из целого сонма научно-фантастических фильмов, включая следующие: 1. «Космическая одиссея 2001 года» (1968): враждебный разумный компьютер захватывает власть и начинает убивать людей. 2. «Бегство Логана» (1976): внешний мир разрушен в ходе войны, и остатки человечества наслаждаются жизнью в огромном городе под куполом, но их убивают по достижению тридцатилетнего возраста. 3. «Звездные войны» (1977): обычный герой вдруг обнаруживает, что обладает сверхспособностями, и понимает, что, возможно, он один из тех, кто может спасти мир. 4. «Чужой» (1979): инопланетное создание вселяется в человеческое тело, как в живот Нео имплантируют «жучка». 5. «Трон» (1982): герой попадает в ловушку внутри компьютера и вынужден выбираться оттуда, ведя бой с Главной программой управления. 6. «Бегущий по лезвию бритвы» (1982): никто не в силах отличить искусственно созданных людей (репликантов) от настоящих. 7. «Терминатор» (1984) и «Терминатор 2: Судный день» (1991): машины приходят к власти и истребляют людей, до тех пор пока человечество не начинает наносить ответные удары. 8. «Вспомнить все» (1990): главный герой не может отличить запрограммированный, воображаемый мир от реальности. 9. «Люди в черном» (1997): агенты Матрицы одеты так же, как «люди в черном». Помимо «Алисы в стране чудес» и «Волшебника из страны Оз», «Матрица» заимствует кое-что и из других литературных источников, включая «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна (Морфеус на своем корабле напоминает капитана Немо), «1984» Джорджа Оруэлла (представители тоталитарной власти шпионят за героем, вступающим в контакт с мятежным подпольем) и рассказ Харлана Эллисона «У меня нет рта, но я должен кричать» (свихнувшийся компьютер развязывает Третью мировую войну и держит несколько выживших людей под землей, чтобы мучить их из садистического удовольствия; в конце компьютер лишает героя рта, как и агент Смит во время допроса Нео). На братьев Вачовски оказали серьезное влияние и другие средства информации, в особенности комиксы, романы в графике (сюда входит и японские «манга»), японская мультипликация, музыкальные клипы, телевизионная реклама и гонконгские боевики. «Удачнее, чем кто-либо еще, Вачовски перенесли эмоциональность комиксов в кино».[74] Братья сочиняли комиксы для Marvel и сначала задумывали «Матрицу» как комикс, поэтому фильм сохраняет немалую часть графической энергии, почерпнутой из этой среды. Вачовски наняли несколько рисовальщиков комиксов, «чтобы вручную набросать весь фильм как раскадрованную Библию, искусно выполненную в графике».[75] Их директор по визуальным эффектам Джон Гэта так отзывается о братьях Вачовски: «Они настоящие фанаты комиксов, и вот почему многие их кинематографические идеи позаимствованы из японской мультипликации и у ненормальных художников, рисующих комиксы».[76] Работавший с Вачовски оператор Билл Поуп разделяет их любовь к комиксам. Он вообще начал свою карьеру с клипов и рекламных роликов, прежде чем снял такие научно-фантастические фильмы, как «Человек тьмы» и «Армия тьмы». Как и «Звездные войны», «Матрица» слеплена как мессианская история или в ней намешаны несколько мессианских историй, — словом, это миф, повествующий о рождении героя.[77] «Матрица» нашпигована христианскими аллегориями, ибо Нео оказывается тем самым мессией, появление которого было предсказано. Он вызволит человечество из компьютеризированного воображаемого мира. Кроме того, в «Матрице» фигурируют имена, наводящие на мысль о христианской символике, — Тринити и Сайфер (его имя намекает на Люцифера, хотя он больше смахивает на Иуду). «Это довольно сложная история о Христе, — говорит оператор фильма Билл Поуп, — но для Вачовски и для меня самого одним из лучших видов комиксов является история творения, предсказывающая появление супергероя вроде Сорвиголовы или Человека-паука. «Матрица» — это история творения Нео».[78] Таким образом, Бодрийяр становится лишь одним из элементов в многослойной интертекстуальности «Матрицы». Остается нерешенным вопрос: действительно ли «Матрица» является интеллектуальным фильмом в жанре экшн или это, как предположил один из обозревателей, «неразборчивая претенциозная смесь из постмодернистской литературной теории, захватывающих спецэффектов и суперменской героики»?[79] И потом, насколько глубоко Вачовски поняли Бодрийяра? Не заимствуют ли они идеи у Бодрийяра, чтобы придать своему фильму интеллектуальный глянец, которого тот не заслуживает? Прежде всего, что это означает — интеллектуальный фильм в жанре экшн? И что отличает настоящий интеллектуальный фильм экшн от подделки? Ведь в современных популярных средствах массовой информации, таких, как комиксы, телевидение или кинофильмы, которые пользуются современной литературой и теорией культуры, не больше плохого, чем в произведениях представителей «высокой культуры» — романах Сола Беллоу, Филиппа Рота или Томаса Пинчона, цитирующих любой мультик, телешоу и кино. В постмодерне законы эклектики и границы между так называемой «низовой» и «высокой» культурой очень подвижны. Вслед за «Звездными войнами» и «Звездным путем» «Матрица» породила десятки статей и даже несколько курсов в колледжах, изучающих ее философское, религиозное и научное измерения, и это пошло ей только на пользу. Такой научно-фантастический фильм, как «Терминатор», с похожими динамичными и сложными темами этого не добился. П. Чад Барнетт превозносит «Матрицу» за возрождение жанра киберпанка, за привнесение «богемной продвинутости и изящной постмодернистской эстетики в киберпанк».[80] Возможно, начитавшись работ современного неомарксистского критика Фредрика Джеймисона, Барнетт хвалит фильм за его политический эффект в виде «точного познавательного картографирования мирового пространства транснационального капитала. Он… позволяет тем, кто посмотрел его, начать понимать свое положение в качестве индивидуальных и коллективных субъектов и восстановить способность действовать и бороться…»[81] Другими словами, Барнетт считает, что у «Матрицы» на самом деле есть политически радикальный потенциал и фильм может вдохновить нескольких зрителей на объединение или восстание против капиталистической системы. Однако лично мне подобная оценка идеологического воздействия «Матрицы» кажется чрезмерно утопичной. Фильм отчасти может служить предупреждением относительно виртуальной реальности, но по своему замыслу он далек от радикализма. Хотя Вачовски и могут воображать себя повстанцами вроде Морфеуса и Нео («в основном, мы отвергаем систему»),[82] вместо этого, вслед за Джорджем Лукасом, они являются неотъемлемой частью системы Голливуда. «Матрица» — это еще один кинематографический брэнд в жанре экшн, как и «Звездные войны». «Матрица», как и сага Джорджа Лукаса, замешана на притягательности ясно очерченной оппозиции добра и зла, а также на обещание спасения в результате прихода некоего мессии, который всем надает пинков. Надежда на изменения благодаря вмешательству мессии парализует политическую мысль или действие. Один из критиков возражает против «целиком и полностью мессианского контекста — идеи о том, что один герой может радикально изменить мир, окончательно увязший в гиперреальности».[83] Я считаю, что именно этот мифологический, мессианский подтекст, похожий на тот, что имеется в «Звездных войнах», и сделал «Матрицу» культовым фильмом. «Матрица» смешивает старую мифологию прихода мессии с новой мифологией виртуальной реальности, чтобы создать религиозного героя нового типа. Кроме того, «Матрицу» роднит со «Звездными войнами» та же самая псевдоглубина, высокопарные диалоги и религиозно-аллегорические нотки. Хотя «Матрица» и торгует идеями, ей не свойственна ни интеллектуальная, ни философская глубина. И опять же, как в «Звездных войнах», почти все идеи фильма позаимствованы из других источников. Хотя, может быть, братья Вачовски и кивают в сторону критической теории постмодерна, их аудитория — это не крошечная элита, почитывающая Бодрийяра, а «поколение, выросшее на комиксах и компьютерах»,[84] которое требует быстрого и жестокого действия. Многочисленные критики пожаловались на то, что «временами «Матрица» больше похожа на видеоигру, чем на кино»,[85] или на то, что она предлагает «окончательный выход в виде киберэскапизма».[86] Один из обозревателей обнаружил «вопиющее противоречие, имеющее место в фильме, который с такой же силой напирает на цифровые спецэффекты, с какой осыпает ругательствами вредность созданной компьютером реальности».[87] В фильме есть еще одно противоречие: с одной стороны, он предупреждает о триумфе компьютеров, зато с другой — намекает на то, что «наивысшего просветления можно достичь путем полученных от компьютера навыков».[88] Больше того, заявка последнего голливудского боевика на зрелищность и насилие скорее мешает глубокомыслию. Я не возражаю против кинематографического насилия самого по себе — великая литература и киноискусство часто насыщены им — при условии, что насилие необходимо и продвигает и сюжет, и основные идеи. Рассмотрим, к примеру, тошнотворное «чрезмерное насилие» в фильме Стэнли Кубрика «Заводной апельсин» (1971). Этот фильм, как и роман Энтони Берджеса, по мотивам которого он снят, представляет собой содержательные размышления о природе свободы воли и о насилии отдельной личности на фоне насилия государства. Однако мне кажется, что «Матрица» может доставить не интеллектуальное, а какое-то внутреннее удовольствие, и его источник кроется в новаторских спецэффектах, трюках и почти безостановочном действии. «В насилии есть много невероятных и превосходных образов, и я думаю, что насилие может быть потрясающим повествовательным средством. Постановщики фильмов развили немыслимый язык для выражения насилия. К примеру, то, что вытворяет Джон By со своим гипернасилием, — это просто замечательно. Он поднимает образ насилия на другой уровень. В «Матрице» мы попытались сделать то же самое», — говорит Ларри Вачовски.[89] Многие зрители и критики получили от насилия удовольствие: «„Матрица" предлагает одни из самых сильных психотических сцен в стиле экшн, какие только можно увидеть в американском кино».[90] Однако другие протестуют против того, что в конце «сценарий скатывается к устрашающей форме нигилизма… когда вооруженный до зубов герой стремится спасти человечество, убивая как можно больше людей».[91] Проблемы со сценами насилия навредили многим недавним научно-фантастическим боевикам, например фильму Верхувена «Вспомнить все» (1990), который представляет собой невообразимую смесь пропитанных наркотическим кайфом раздумий Филиппа К. Дика о переменчивой природе реальности и философии Арнольда Шварценеггера «расколоть им черепа, как орех, и скосить их всех из пулемета». В фильме «Звездный десант» (снятом по мотивам романа Хайнлайна) Верхувен пытается высмеять военизированное фашистское общество будущего, но затем нейтрализует всю сатиру, одобряя пылкий военный героизм главного героя и наслаждаясь зрелищем увечий и запекшейся крови. Роман Хайнлайна действительно прославляет милитаристское общество, хотя и обходится без сатиры и почти без запекшейся крови. «Бегущий по лезвию бритвы» (1982) и «Особое мнение» (2002), оба снятые по мотивам романов Филиппа К. Дика, на мой взгляд, являются куда более содержательными научно-фантастическими боевиками, чем «Вспомнить все», «Звездный десант» и «Матрица». Насилие, к примеру, в «Бегущем по лезвию бритвы» показано намеренно неуклюжим и мучительным, потому что главному герою, полицейскому, приходится охотиться за спасающимися бегством «репликантами» и убивать их. «Репликантов», искусственных людей, невозможно отличить от настоящих, и они медленно умирают, страдая от неподдельной боли. А убийства в «Особом мнении» показывают фрагментарно, так что они начинают травмировать, словно назойливый кошмар. В обоих фильмах насилие помогает развитию идей автора. В отличие от этих фильмов в «Матрице», как мне кажется, гиперреальность делает нам прививку от чрезмерного насилия. К примеру, она искривляет реальность так и сяк и напоминает видеоигру, и поэтому мы не можем принимать жестокое убийство полицейских в вестибюле всерьез. С технической точки зрения эта сцена исполнена просто изумительно, и на нее приятно смотреть, однако несколько беспокоит ее смысл. Полицейские становятся похожими на безымянные цели в какой-нибудь видеоигре, которые существуют лишь для того, чтобы быть размазанными по стенке. Мы моментально забываем о том, что за этими виртуальными полицейскими стоят живые люди. Один из критиков обнаружил тревожное сходство между этим эпизодом в «Матрице» и имевшей место в действительности резней в средней школе в Колум-байне, включая черные длиннополые плащи и крупнокалиберное оружие.[92] Как спрашивает Дино Феллуга в предыдущей статье: «Позволяет ли острожное использование теории постмодерна братьям Вачовски избежать обвинения в создании чисто эскапистской чепухи?» Я бы ответил, что не вполне. Вернемся к нашим баранам: насколько точно «Матрица» отражает идеи Бодрийяра? И так ли уж верна она бодрийяровским выводам? Отвечая на первый вопрос, скажу, что идеи Бодрийяра явно повлияли на фильм, однако «Матрица» разбавляет их до такой степени, что перестает отражать мнение Бодрийяра. Что касается ответа на второй вопрос, то «Матрица» не следует выводам Бодрийяра, потому что создает мир, в котором людей насильно погружают в нереальное (тогда как в нашем современном мире мы втягиваемся туда сами). Кроме того, «Матрица» дарит надежду на возвращение к реальному, а Бодрийяр утверждает, что надеяться на это уже невозможно. В одной из сцен «Матрица» предлагает упрощенную или романтизированную идею «Симулякров и симуляции». В фильме существует два мира — воображаемый мир Матрицы, компьютерная версия 1999 года, и реальный мир постапокалиптической Земли 2199 года. И в фильме проводится четкое различие между ними. Визуально разделительная линия проведена предельно отчетливо. По мнению оператора Билла Поупа, в мире Матрицы небо подняли выше при помощи оцифровки, чтобы сделать его белым. «Вдобавок, раз уж мы хотели, чтобы реальность Матрицы была непривлекательной… иногда мы использовали зеленые фильтры». В отличие от Матрицы «в мире будущего царит холод и тьма, он изрешечен молниями, так что мы придали молнии чуть больше синевы и сделали адскую темноту. И будущая реальность тоже стала очень мрачной».[93] Критик Дэвид Лэрри отмечает, что «в «Матрице» мы очень хорошо представляем себе реальный мир… Морфеус знакомит его с этим миром, говоря: "Добро пожаловать в реальный мир". Реальный мир существует даже под гнетом бодрийяровского "третьего порядка симулякров", и кинематографическое искусство… может изобразить его и рассказать героическую историю о его возрождении».[94] Следовательно, «Матрица» упрощает Бодрийяра. В книге «Симулякры и симуляция» доказывается (так это или нет), что реального мира, может, уже за симуляцией и не осталось, и не существует уже базисной реальности, которую можно возродить. Реальное исчезло. «По сути, это уже на самом деле не реально реальное, потому что больше нет воображаемого, которое бы окутывало реальность. Это гиперреальное».[95] Вместо этого концепция Вачовски в «Матрице» больше напоминает романтические идеи XIX столетия о границе между двумя мирами, когда ложный мир видимостей закрывает или искажает подлинный мир. Если мы однажды рассеяли иллюзию, то мы можем обитать в реальном мире. Это старое отличие между видимостью и реальностью. Я не согласен с утверждением Дино Феллуги о том, что Ва-човски намеревались приглушить в фильме разницу между миром Матрицы и реальным миром. Это еще больше смутило бы зрителя, причем без всякой цели, а в этом фильме и без того многое сбивает с толку. Следует отметить, что, помимо возрождения реального в фильме, его мессианский подтекст также полностью противоречит бодрийяровскому пессимизму по поводу триумфа гиперреальности. Нам не нужно наделять такого мыслителя, как Бодрийяр, статусом пророка, а художнику нет надобности быть рабски преданным идеям любого теоретика. Но когда фильм намекает на теоретика, которого явно неправильно понимает или намеренно упрощает, то фильм теряет часть своего интеллектуального посыла. Как пишет один критик: «Если какой-то фильм заявляет себя только как зрелище, я готов вывести из строя свой датчик, детектирующий идиотские сюжеты; но если кино претендует на сильный когнитивный/идейный компонент (например, цитируя Бодрийяра) и этот компонент непродуман или состряпан кое-как, то я выхожу из себя».[96] В заключение добавлю, что, хотя «Матрица» развлекает нас и дает нам пищу для размышлений (особенно часто задумываешься о ее убедительной и параноидальной центральной метафоре насчет обманчивости «реальности»), я должен определить этот фильм как небезупречную попытку «интеллектуального боевика», в котором зрелищность порой преобладает над заложенными в нем идеями или противоречит им. The «E-files» // Science-Fiction Studies. 1999. July (26.2). P. 346–349. |
||
|