"Богат и славен город Москва" - читать интересную книгу автора (Фингарет Самуэлла Иосифовна)

ГЛАВА 3 С Петрушкой вдоль Ордынки

Комедианты завязывают себе вокруг тела одеяло, изображая таким образом переносной театр, с которым они могут бегать по улицам и на котором могут происходить кукольные игры. Адам Олеарий, путешественник XVII века

За разговорами не заметили, как день прошёл. Ночевать остались в избе.

Устинька взобралась на печь, Пантюшка устроился на пристенной лавке. Медоедка развалился посредине избы, на полу. Во сне он сопел так громко, что казалось, работает огромный мех для раздувания огня.

Чуть свет Пантюшка поднялся, вышел на улицу – насобирать поленьев, заготовить лучину.

Когда он с охапкой дров вернулся в избу, Устинька не спала. Увидев Пантюшку, она улыбнулась. От этой улыбки Пантюшке сделалось радостно, словно Устинька была ему младшей сестрой. Он почувствовал себя взрослым и сильным.

– Медоедка умеет плясать, – сказала Устинька, продолжая улыбаться. Она захлопала в ладоши и запела:

Медведушка, по горам,Медведушка, по лугам.

С первыми звуками песни Медоед поднялся на задние лапы.

Устинька взмахнула рукой и поплыла по избе, мелко перебирая рваными лапотками. Медоед затопал следом. Устинька закружилась – закружился и он.

– Вот так Медоед! – закричал Пантюшка. – Кто ж его научил?

– Кто, как не я. Его в лесу брат нашёл и мне принёс. «На, – сказал, – Медоедку, чтоб не скучала». Медоедка тогда маленький-маленький был, меньше меня. Шёрстка пушистая, мягкая. Я его обняла, он и подумал, что я ему мать, и стал во всём слушаться.

– А брат где?

Устинька перестала улыбаться.

– Там, где тебя нет, – сказала она и отвернулась к стене.

– Тьфу! – возмутился Пантюшка. – Напасть, не девчонка. Ни о чём спросить нельзя, всё за обиду принимает. Медоедка – и то добрее.

– Добрее, – откликнулась Устинька не оборачиваясь. – Он маленький, потому и добрый. Ему двух лет не исполнилось, а мне – целых десять.

– Тебя послушать, так я на четыре года должен быть злее. Мне скоро четырнадцать.

– Всё равно ещё малолеток. Вырастешь – тогда и озлеешь: примешься за власть биться, или за имущество, или ещё за что-нибудь.

Пантюшка во все глаза смотрел на Устиньку. Таких девчонок он сроду не видал.

– Рассуждать ты горазда, а делать умеешь ли что? Устинька задумалась.

– Ладно. Ступай в подклеть, принеси зерно. Смелем на жерновах, испечём в дорогу лепёшек. Придумал я, как до Москвы добраться. Теперь и Медоедка поможет.

– Как?

– Тут позади избы яма вырыта, в ней глина, самая что ни на есть хорошая. Должно, для горшков заготовляли.

– Что с того?

– А то, что из глины сделаем Петрушку и всех остальных. Обруч от бочки обернём тряпицей. И пойдём представления показывать: ты, да я, да медведь. Так и прокормимся.

– Чур, представлять будем вместе. Здрасте, здрасте, добрые люди. Я – Петрушка, шапка на макушке, – запищала Устинька и захлопала в ладоши.

Медоедка встал на задние лапы.

С глиной Пантюшка возился два дня. Дело мешкотное, требовало большого старания. Кого ни возьми – человек то или животное, – а голову и туловище вылепить надо. Человеку руки и шапку надо приладить, корове – рога, лошади – хвост. Хорошо ещё, что все они без ног обходятся. Ногами им будут служить Пантюшкины да Устинькины пальцы. Для того, особые отверстия в каждой фигурке проделаны.

Зверюшек и человечков просушили в печи. Потом Пантюшка их разукрасил. Одних красным камушком разрисовал, других – жёлтым, угольком глаза обозначил.

Устинька диву давалась, глядя на Пантюшкино мастерство.

Когда всё было готово, двинулись в путь.

Устинька шла налегке; к спине Медоеда привязали узел с лепёшками. Пантюшка нёс фигурки и обруч с тряпицей. Первая деревня, встреченная на пути, оказалась порушенной. Вторая тоже. Избы погнили, земля поросла лебедой. У околицы третьей деревни босоногие ребятишки скакали верхом на прутиках.

– Потеха пришла! Потеха! – закричали они и бросились по избам оповещать.

От поднятой пыли Медоедка три раза чихнул.

«Потеху» встретили как гостя, проводили в пустой сарай. Перед сараем собрался народ. Все пришли – от мала до велика, в избах никто не остался.

Впереди выстроились ребятишки, те, что всадников изображали. В сторонке прижались друг к дружке девчонки в пестрядинных до пят сарафанах. У самых маленьких в руках тряпичные мячи и куклы.

Ждать пришлось долго. Наконец двери сарая раскрылись и оттуда выплыл не то человек, не то постройка какая. Сразу не сообразишь. Вверху обруч от бочки, вокруг него тряпица прилажена и спускается до самой земли. Посередине тряпица перехвачена поясом, а внизу виднеются лапти.

Лапти задвигались, обруч с тряпицей приблизились к зрителям.

– Здрасте, здрасте, добрые люди! – пропищал тоненький голосок, и над обручем выскочил мужичонка размером чуть больше пальца. Нос длинный, ручки раскинуты в стороны, шапка-«горшок» лихо заломлена на самый затылок.

– Здравствуй и ты, – ответили мужичку люди. – Сам кто будешь?

– Я – Петрушка, посадский дружка. Был на торгу – корову веду.

Рядом с Петрушкой очутилась рыжая корова с чёрной мордой и замычала: «Му-у-у!»

Хорошая корова – хозяйству обнова! – крикнул кто-то из зрителей.

Петрушка с коровёнкой зашагали вдоль обруча. Петрушка пищал:

– Шёл, шёл – до лесу дошёл. В день светел мужичка встретил. Мужик с бородёнкой ведёт жеребёнка.

Появились бородатый мужик и лошадка с гривой и длинным хвостом.

– Здравствуй, Петрушка, – ответил мужик басовито. – Давай меняться. Бери за дохлую коровёнку распрекрасного жеребёнка.

– Меняйся! – закричали одни из зрителей.

– Не меняйся! Обманет! – закричали другие.

Петрушка решил меняться. Взял жеребёнка, зашагал дальше. Через малое время того же мужичка встретил. Собачонку тот вёл.

– Давай, Петруша, меняться. За тощего жеребёнка возьми распрекрасную собачонку.

Собачка Петрушке понравилась. Не успели поменяться, а мужик опять тут как тут.

– Давай меняться. За шелудивую собачонку бери распрекрасную рубашонку.

Зрители Петрушке советов больше не давали. Только смеялись над его неразумностью.

– Рубаха ладная, – пищал Петрушка. – Настасья ненаглядная ох как обрадуется! А вот и она – моя жена.

Появилась Настасья – высокая, плечистая, в длинном сарафане.

Увидев её, бородатый мужик, корова, жеребёнок и собака бросились наутёк.

– Вот так чудо! – ахнули зрители.

Было чему дивиться. У петрушечника – две руки, на каждую по две фигуры можно надеть. Никак не больше. А над обручем целых шесть бегают, словно у петрушечника три руки. Чудо, и только!

Настасья зрителей вниманием не удостоила, набросилась на Петрушку.

– Где, муженёк, пропадал?

– На торгу торговал. Купил коровёнку, обменял на жеребёнка, жеребёнка – на собачонку, собачонку – на рубашонку.

– Не нужна рубашонка, верни коровёнку! Не то – получай.

– Ай, ай!..

Грозная супруга бросилась на Петрушку. Он – от неё. Зрители засмеялись.

– Обманула тебя борода! – кричала Настасья.

– Спасайся, Орда!



Над обручем появились четыре всадника в халатах и малахаях. Зрители присмирели. Смех разом умолк.

А Петрушка как бросится на ордынцев. Только их и видели. Один за другим – все вниз попадали.

– Молодец, Петрушка! Как есть, герой! Нашим бы князьям так, а не друг с дружкой биться! – кричали люди.

Настасья и бородатый мужик, что Петрушку при обмене одурачил, были одних с ними мыслей. Настасья принялась обнимать-целовать дорогого муженька. А бородатый привёл Петрушке и корову, и жеребёнка, и собаку.

– Спас, Петрушка, ты жизнь нам, возьми за это всю живность.

Петрушка от радости словно вырос. Заходил, загордился.

– Вот я какой, Петруша. Сил наберу – и Орду порушу. Пока уйду, Медоеда приведу.

Через малое время из сарая приплясывая вышла девочка. За ней – медведь. Девочка была невеличка, в два раза ниже медведя, а его ничуть не страшилась. Плясала, как с человеком: брала под руку, кружилась, держа за лапы. Кланяться стала – так и вовсе в обнимку.

– Ишь как отплясывают! – говорили зрители. – Что девчонка, что медведь – неведомо, кто лучше.

– А девчонка-то раскрасавица, только бледненькая.

– Известно – сирота. Легко ли дело с малых лет по дорогам ходить, пропитание добывать.

– Несите-ка, люди, кто чем богат. Пусть детишки потрапезничают вволю и покормят своего Медоедку.

Что у людей было – то и принесли. Немного было, да насытились петрушечники, спасибо сказали.

Так и пошли Пантюшка, Устинька и Медоед от села к селу, держа путь вдоль дороги Ордынки.

Встречали их повсюду приветливо. Даже в самых бедных деревнях кормили досыта. И то сказать, не часто перепадало веселье деревенскому люду. А тут и невесть сколько фигур одновременно над обручем крутятся, и девочка-красавица с медведем отплясывает.

В селе Озерцы Устинька и Медоед плясали особенно лихо. Им один человек подыграл на дуде. И так-то ладно! Был тот дударь немолод. Носил на себе одну рванину: выцветшую рубашку и штаны из полосатой пестряди в синих заплатах. Но человек оказался весёлый. Он потом их на дороге догнал.

– Не прогоните, коль рядом пойду?

– Наш путь далёкий, – нехотя ответил Пантюшка. Дударь ему не понравился, Хажибея напомнил: бородёнка с проседью, тощая, глаза в разные стороны бегают, на губах – улыбочка хитрая. Устиньке, напротив, дударь приглянулся.

– Иди, дорога не заказана, – сказала она весело. – А на дуде поиграешь?

– И-эх, и-эх, подудеть не грех! – Дударь с готовностью задудел, пошёл вприсядку и, не выпуская дудки из рук, перекувырнулся.

Устинька рассмеялась:

– Сам-то кто будешь? – хмуро спросил Пантюшка.

– Жнец, да швец, да на дуде игрец. И-эх, таков человек. Фаддеем зовусь. Да разгладь лицо, парень, не кипи, как горшок на угольях, увидишь – со мной сподручней.

Фаддей в самом деле пригодился. Пока готовилось представление, он веселил народ: дудел, скоморошничал.

Тем временем Устинька забиралась в заплечный мешок. Пантюшка продевал руки в лямки и закидывал мешок вместе с Устинькой себе на спину, потом прилаживал к поясу палки, державшие обруч с тряпицей. Потом они с Устинькой надевали на пальцы фигурки, вдвоём вдвое больше надевали, чем надел бы один петрушечник, и выходили к народу.

– Здрасте, здрасте! – пищала Устинька. – Я – Петрушка.

– Давайте меняться, – предлагал бородатый мужичок Пантюшкиным голосом.

Вечером Фаддей разбирал приношения:

– Хлёбово сейчас съедим, овсяную кашу – Медоедке, горох и 4 рыбу – возьмём в дорогу. Глядите-ка, лапоточки! Как раз Устиньке впору. И-эх, лапоточки, тупые носочки, куда путь держать будете? На восход – Коломна, на закат – Холмы. Холмики-Холмы, а куда же вы?

– На Москву!

Это крикнула Устинька. Пантюшка промолчал.