"Знак «фэн» на бамбуке" - читать интересную книгу автора (Фингарет Самуэлла Иосифовна)

Глава III ПРАЗДНИК НОВОГО ГОДА

Два месяца спустя в девятую луну Чжу Юаньчжан предпринял новую попытку овладеть Цзицином. Семь дней продолжалась кровавая битва. Земля гудела от топота ног. От звона мечей дрожал холодный осенний воздух. Чэнь Есян дождался, когда противники сошлись в ближнем бою и открыто поднял императорский флаг. Как все предатели, он пустил стрелу в спину, ударил в тыл. «Красные повязки» не выдержали двойного натиска. Началось бегство. Чэнь Есян пустился в погоню, гнал и преследовал тех, кого только что называл братьями.

Две зимние луны – десятую и одиннадцатую – войско Фу Шоу праздновало одержанную победу. Город едва успевал поставлять своим защитникам рис, овощи, мясо. Поборы измучили, словно болезнь, даже зажиточных горожан. Что же говорить о фарфористах, кожевниках, переплётчиках и ткачах? С трудового народа и без того три шкуры сдирали, теперь совсем разорили налогами. Ненависть к властям росла, как зерно, зарытое в увлажнённую почву. Но быстро летело время, челноками в ткацком станке сновали дни и луны. На смену колючим порывистым вихрям прилетели влажные ветры, принесли первый, едва уловимый запах весенних гроз – верный признак, что подоспела пора готовиться к встрече Нового года.

Новый год наступал при втором новолунии, в ночь, когда тонкий сверкающий обод новой луны появлялся после зимнего солнцестояния во второй раз. Встречали Новый год с радостью, шумно и весело. Четырнадцать дней длился праздник. Луна успевала вырасти до полного размера и выплыть на небо серебряным кругом, на котором каждый мог разглядеть лунного зайца, толкущего в ступе лекарство бессмертия. Лишь в ночь полной луны сворачивалось и затухало веселье.

Перед таким большим праздником не перечесть было хлопот. Вся двенадцатая луна уходила на подготовку. Раздавали долги. Очищали душу от груза несделанных дел, спешили выполнить все взятые на себя обязательства. Запасались новой одеждой, стирали и штопали старую. Мыли, скребли и чистили дома. Отодвигали мебель, вытряхивали циновки. Каждый хотел Новый год встретить опрятным и обновлённым. К тому же злой дух способен был затаиться в любом невычищенном углу. Скопившаяся за год пыль могла послужить для него отличным убежищем.

Опасность грозила также и со стороны богов. В последний день последней луны уходящего года все боги, живущие на земле, отправлялись на небо и, как важные чиновники государю, докладывали Нефритовому владыке о состоянии дел своих ведомств. Их отчёты не слишком бы волновали жителей Поднебесной, если бы в толпе суровых и важных богов не поднимался на небо маленький и неприметный бог домашнего очага.

Его звали Цзаован. Весь год на Цзаована не обращали внимания. Нарисованный на бумаге, он висел себе в нише или в кухне над очагом, покрывался пылью, коптился. Под конец года спохватывались, что проживал день-деньской бог в семье, видел всё, что происходило в доме, слышал все разговоры. Как-то будет выглядеть его доклад перед небесным престолом? А от доклада зависело, пошлёт ли Нефритовый владыка семье благоденствие или обрушит беды.

В последний день двенадцатой луны мужчины принимались ублажать и задабривать Цзаована, чтобы отправился он на небо в хорошем расположении духа.

– Не забыли, какое у нас сегодня число, – улыбаясь во весь рот, Гаоэр подал своему господину красную шёлковую рубаху.

– Конечно не забыл – с чего это тебе пришло в голову? – Цибао надел рубаху, застегнул сбоку ворот. – Только напрасно ты улыбаешься. Доложат Нефритовому владыке, как мы убегали в город без разрешения или целыми днями бездельничали, навсегда разучишься улыбаться.

– Будто вы не знаете, как делу помочь.

– Конечно знаю. Всё же надо постараться в новом году изменить своё поведение. Ведь я хочу стать художником.

– Что верно, то верно, кисть и тушечницу вы брали в руки не часто. Оба мы, как говорится, дни и ночи заполняли пустотой. В новом году непременно исправимся. Но ответ-то сейчас держать. Так уж вы, пожалуйста, не забудьте.

– Что я, сам себе враг?

Цибао и Гаоэр явились как раз вовремя. Всё мужское население дома уже собралось в домашнем святилище. Женщины остались у себя в комнатах. Хотя и следили они за домом, готовили пищу, шили, стирали и занимались рукоделием, но принимать участие в проводах бога домашнего очага им не разрешалось.

Мужчины стояли по старшинству, обратив лица к западу. Весь день они готовились к предстоящему празднику – развешивали надписи с добрыми пожеланиями, заклеивали красной бумагой створки плотно закрытых ворот. Теперь, с наступлением ночи, во главе с домоправителем степенно и молча ждали, когда выйдет глава семьи. Свет бумажных и шёлковых фонарей освещал умиротворённые лица, праздничные одежды. Даже боги, грозные в обычные дни, выглядели благожелательными. Те, что были отлиты в бронзе или вырезаны из дерева, стояли на подставках или столах. Нарисованные на бумаге или на шёлке – висели в нишах.

У северной стены на возвышении расположились таблички предков. Передние стенки длинных и узких табличек были испещрены чёрными и красными иероглифами, сообщавшими имя, звание и годы жизни умершего. Никто из ушедших не прожил напрасно. Каждый занял место в цепи поколений и передал потомкам свои удачи и неудачи, частицу своей судьбы. Ныне живущие чтили и помнили их имена.

Из внутренних покоев вышел отец в праздничной чиновничьей шапке, прямом халате из чёрного шелка и в чёрных сапогах на белой подошве. Бросил в курильницу щепоть благовоний, четырежды поклонился Земле и Небу и богу долголетия Шоусину, поблагодарил богов за всё хорошее, чем одарили они семью в уходящем году. Вслед за отцом остальные также принялись кланяться, и долго видны были спины, согнутые в почтительном поклоне. На алтаре предков отец затеплил благовонные свечи, сжёг «жертвенные деньги», поклонился каждой табличке в отдельности и направился к нише, где висел нарисованный на бумаге бог домашнего очага Цзаован.

Цзаован не выглядел молодо, скорее его следовало назвать стариком. Складки избороздили щёки, пролегли от носа к губам, прикрытым свисающими усами. Но глаза в ободке из морщин светились, словно у юноши. В руках Цзаован держал памятную табличку, как полагалось чиновнику, явившимуся на приём к государю. У ног в ожидании, когда помчит седока на небо, лежала ладная крепкая лошадка, с волнистой гривой и длинным хвостом.

По знаку отца слуги внесли накрытый стол и поставили перед нишей. Угощение для Цзаована собирали из одних сладких блюд. Тарелки с засахаренными фруктами, подслащенным рисом, тонким, как лист бумаги, печеньем и чашечки с мёдом занимали всю середину стола. По краям стояли чаши с водой и рубленым сеном – корм и питьё для лошадки.

Пока бог домашнего очага и его конь насыщались перед дальней дорогой, люди отвешивали поклоны. «Говорите, пожалуйста, Нефритовому владыке только хорошее и не вспоминайте плохое. Пусть ваши речи будут сладкими, как пища, которую вы вкушаете», – произносили все про себя. Цибао обмакнул палочку для еды в мёд и густо помазал рот Цзаовану.

– Я и мой слуга Гаоэр униженно просим вас не рассказывать Нефритовому владыке, как мы бездельничали. В новом году обещаем непременно исправиться.

Боясь, что Цзаован не расслышит, Цибао произнёс свою просьбу вслух. Все, кто находился в зале, невольно рассмеялись.

– Для чего ты набрал столько мёда, все усы испачкал досточтимому Цзаовану? – улыбаясь, спросил отец.

– Сладкий мёд слепит губы почтенному богу, и он рта не сможет раскрыть для плохого, – ответил Цибао.

Смех зазвучал ещё громче.

Праздник фонарей. Народная картинка-лубок.

Бумажного Цзаована вместе с его лошадкой усадили в носилки из бамбуковых палок и отнесли в ночной чёрный двор. Во дворе Цзаован и лошадка переместились в железный сосуд, наполненный сухими еловыми ветками. Отец запалил свечу. Красный с жёлтым ободком язычок лизнул в одном, другом, третьем месте. Ветки затрещали, вспыхнули. Загорелся костёр. Тут же раздались звуки, похожие на цокот копыт. Цок, цок! – это жившие в доме мальчики-слуги принялись кидать на черепичные крыши бобы. Цок, цок! – объятый пламенем Цзаован понёсся верхом на лошадке на небо. Вдогонку в костёр полетели «жертвенные деньги», рубленая солома, плиточки чая, сплетённый из красных нитей шнурок. Всё пригодится путнику и его коню. Шнурок, к примеру, послужит уздечкой.

Цок, цок, – катились по черепице бобы. К их стуку присоединились раскаты трещоток и грохот хлопушек. Хлопушки взрывались одна за другой в каждом дворе. Весёлый грохот стоял над домами – все провожали Цзаована на небо. От искр, взлетающих над крышами, посветлело чёрное небо.

В новогоднюю ночь злые духи ведут себя особенно воинственно. Только огонь, грохот и треск способны их отпугнуть. Цибао и Гаоэр схватили по бамбуковому шесту с подвязанными на длинном фитиле маленькими, величиной с мизинец, хлопушками, подожгли фитиль и понеслись по двору, размахивая шестами. Вместе с ними понеслись и закружились огненные колёса. Искры посыпались, как ярко-оранжевый дождь. Треск поднялся такой, что заглушил все остальные звуки.

Злых духов отогнали, бога домашнего очага проводили торжественно, ворота заклеили красной бумагой, на дверях и на окнах развесили бумажные полосы с пожеланиями удачи, почёта, долголетия, богатства и радости. Как же случилось, что, несмотря на все принятые предосторожности, в дом ворвалась беда?

Голодный и усталый вернулся на землю Цзаован. Его новое изображение поместили на прежнее место, в нишу, откуда он мог вдыхать аромат расставленных на алтаре блюд. Когда боги и духи предков насытились запахом пищи, блюда перешли к людям. Пировали всю ночь. Под утро, в пятую стражу, слуги разбросали во дворе кипарисовые и еловые ветви. Отец сорвал красные полосы со створок ворот.

До обеда все отдыхали. Птом отцу подали коляску, и он отправился навестить старших родственников и высших по рангу чиновников, служивших с ним в одном ведомстве. Полагалось пожелать счастья и вручить подарки. Вернулся отец мрачней грозовой тучи. Никому ничего не сказал, только вызвал к себе управителя дома и велел приготовить всё необходимое для поездки в уездный город.

– Надолго ли изволите отправиться? – спросил домоправитель.

– Еды и одежды возьму на четырнадцать дней. Если задержусь, запасы пришлёшь со слугой. Да не забудь парадное платье уложить и подарки подбери, словно для самого государя.

– Всё исполню, как приказали. – На лице домоправителя выразилась озабоченность, но он не посмел спросить, чем вызваны поспешные сборы.

Отец надел на себя тёмное холщовое платье и уехал, оставив в тревоге весь дом.

Новогодний праздник тем временем набирал силу. Ворота домов распахнулись. Нарядно разодетые толпы заполнили улицы. Даже женщинам позволили наконец покинуть жилища. Вместе с мужчинами они смотрели на актёров и акробатов, слушали певцов и сказителей. Звуки флейт, гонгов и барабанов растекались по улицам, словно ручьи во время весенних дождей. Вот промчался, крутясь колесом, акробат. Вот выбежали два льва, с деревянными вызолоченными мордами и хвостами из шёлковых длинных шнуров. Один лев у другого замыслил отнять жемчужину – набитый ватой шёлковый шар. Начались прыжки и борьба. Кто окажется победителем? Вот выплыла лодка с красавицей и гребцом. Все знали, что девушка и гребец идут по земле, мелко перебирая ногами, а лодка – всего лишь ивовый каркас, привязанный к их поясам и закрытый до самого низа тканью с нарисованными волнами, лотосами и тростником. Но девушка пела так звонко и чисто, а гребец так проворно работал шестом, не забывая при этом бросать нежные взоры на красавицу, что у каждого перед глазами возникал образ озера или тихой речной заводи – скользит по глади воды лодка с влюбленными, красавица и юноша плывут к своему счастью. Скрылась лодка. Улицу заполнили танцоры на ходулях, фокусники, силачи.

На седьмой день праздник неожиданно свернулся и стих, словно бумажный змей, потерявший струю воздуха, на которой держался и плыл. Утром седьмого дня на улицах появились печатные листы. Правитель города доводил до сведения жителей Цзицина, что в канун Нового года, благодаря неусыпной бдительности властей, стража задержала лазутчиков «Красных повязок», коварно проникших в город ради подстрекания жителей к мятежу. После допроса и пыток лазутчики назвали имена тех, с кем успели наладить преступную связь. Все названные арестованы и признали свою вину. «Опасность пресечена в самом начале, – говорилось в листках. – Заговор раздавлен, как жалящий скорпион. По окончании праздника лазутчики будут повешены. Их соучастники из числа городских жителей будут выставлены на позор с кангой на шее и переданы Судебному ведомству». Далее приводились имена арестованных – двух чиновников, четырёх печатников и одного фарфориста, известного в городе разрисовщика фарфора по прозвищу Лан Фарфорист. «Воля Неба восстановлена, законы восторжествовали», – стояло в конце.

Горожане читали листы, испуганно озирались и торопились домой. Нет ли поблизости осведомителей? Семерых схватили – жди, что начнутся другие аресты. Станут искать соучастников среди родичей и соседей. Все повязаны одной нитью, как трещотки одним фитилем. Какую ни подпали – все вспыхнут.

Но праздник едва добрался до середины. Ухали барабаны, манили гонги и флейты. И, спрятав на время свой страх, люди снова спешили на улицу. Только туча над домом инспектора фарфоровых мастерских почернела и приняла грозные очертания. Среди преступников назывался разрисовщик фарфора, а преступление, совершённое подчинённым, бросало тень на начальство. В доме все поняли, почему старший господин отбыл с такой поспешностью. Он узнал про аресты и поехал искать защиты и покровительства у друга своей юности господина Ни Цзаня, живущего почётным гостем в доме правителя уезда. Сумеет ли помочь господин Ни Цзань? Примет ли по его просьбе правитель уезда незначительного по чину инспектора фарфоровых мастерских, захочет ли выслушать? Все в доме ходили встревоженные и печальные, будто похоронили близкого человека.

Как-то утром в комнату Цибао вошла сестра.

– Близится праздник фонарей, – сказала сестра, – и я подумала, что нужно принять в нём участие.

– Какие там фонари, – махнул безнадёжно рукой Цибао. – Отца, того и гляди, упрячут в тюрьму и наденут кангу на шею, а нас всех сошлют в пограничные земли.

– Всё так, – возразила сестра. – Но если мы останемся в стороне, то навлечём на себя ещё большие подозрения.

– Младшая госпожа правильно рассудила, начнутся пересуды соседей, не оберёшься беды, – вмешался Гаоэр. Он прибирал в комнате и слышал весь разговор.

Цибао ничего не оставалось, как согласиться.

Втроём они принялись за дело. Из гибкой ивовой лозы сплели каркас шара и обтянули голубым плотным шёлком, оставив отверстие для свечи. Цибао растёр чёрную тушь и разрисовал всю нижнюю половину шара чёрточками и волнистыми линиями, потом нарисовал бамбук. На верхнем, свободном, поле он красиво, как только смог, вывел золотой краской небольшой по размеру иероглиф «фэн». Первый шар они оплели новым каркасом больших размеров и обтянули белым без всяких рисунков шёлком. Теперь осталось вставить свечу и на длинном шесте подвесить фонарь к воротам.

Последняя ночь новогоднего праздника превращалась от множества фонарей в залитый светом день. Светящиеся шары и кубы, обтянутые шёлком, атласом или бумагой, раскачивались над воротами. Лотосы, рыбы, птицы, летучие мыши, испуская сияние, плыли по улицам. Прикрепив светящиеся фигуры к бамбуковым палкам, и дети, и взрослые несли их перед собой. Каждый старался отличиться перед соседом, и какие только не придумывались формы. Раскрытый веер был фонарём, увитая цветами беседка – также оказывалась фонарём. Одни испускали белый и жёлтый свет, словно луна или солнце. Другие светились многоцветно, как радуга.

Народу на улицах собралось столько, сколько чешуек на рыбе. Неожиданно все закричали и принялись размахивать фонарями. Появился и медленно полетел над толпой огромный в золотой чешуе дракон. Голова, похожая на верблюжью, поворачивалась то вправо, то влево, серебряные рога с красными кисточками на концах целились угрожающе, из пасти свисал красный язык. Глаза величиной с чашку отливали золотом и синевой. Вот дракон распрямился, вот свернулся кольцом. Тридцать человек несли на шестах его огромное чешуйчатое тело, сооружённое из прутьев, блёсток и ткани. Шестами все тридцать двигали слаженно, одновременно ускоряли и замедляли шаги или притопывали на месте. Гремели гонги и барабаны. Резкие звуки напоминали раскаты грома. Дракон извивался словно живой. Он пытался поймать ярко раскрашенный шар, который несли перед ним на шесте. Внутри дракона во всю длину чешуйчатого тела горело множество свечей. Дракон казался грозовой тучей, светящейся от золотых молний. И уплыл он, как туча, уведя за собой людей.

Простым и скромным выглядел фонарь, повешенный над воротами дома инспектора фарфоровых мастерских, но каждый, кто проходил мимо, невольно останавливался или замедлял шаг.

– Смотрите, бамбук раскачивается как настоящий, – раздавалось то и дело перед воротами. – И по озеру пробегает рябь.

Неудивительно, что люди останавливались и разглядывали фонарь. Внутри горела большая свеча, и ярко высвеченный рисунок бросал на внешний фонарь чёткие тени. Свеча на ветру горела неровно, пламя дрожало и колебалось, и вместе с язычком пламени приходили в движение тени. Раскачивался и гнулся бамбук, бежали к берегу волны.

– Истинное чудо! – восклицал кто-нибудь из прохожих. – Озеро голубизной отливает, а на небо всплыла луна.

– Вы ошиблись, сударь, не рассмотрели внимательно, – возражали те, кто успел разглядеть со всеми подробностями необычный фонарь. – Не луна появилась на небе, а иероглиф «фэн» повис над бамбуком. Он наведён золотой краской, вот вы и приняли его за луну.

– Бамбук и ветер, – проговорил проходивший мимо старик с посохом в руках и сумкой у пояса, по облику судя, – гадатель. – Похоже, что в сочетание этих двух знаков вложен призыв к далёкому другу.