ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СПАСИТЕЛЬ ОБРЕЧЕННЫХ СОКРОВИЩ

Весна в этом году выдалась холодная, дождливая: изо дня в день моросил противный мелкий дождик; за каждым утлом прохожих подкарауливал ветер, бесцеремонно срывавший платки и шляпы; печальные деревья размахивали голыми черными ветками, на которых набухшие почки никак не решались прорезаться.

Над городом висели свинцовые тучи. Вздувшаяся река была по-осеннему мрачной и нагоняла тоску…

Но не это беспокоило профессора Пигрофа Вар-Доспига, энергично шагавшего поздним апрельским вечером по набережной Лигары. Его большое полное лицо пылало от возбуждения, и он не замечал ни дождя, ни ветра.

Несколько минут назад он вышел из здания Южного вокзала. У входа его ждал великолепный служебный лоршес. Шофер — краснощекий монах — встретил его поклонами и предупредительно распахнул перед ним дверцу. Но профессор с досадой отмахнулся и быстрым шагом двинулся по набережной.

— Как из бани, прости господи! — проворчал монах. — Поостыть, видно, решил… — И, не спеша запустив мотор, повел машину «шажком» вслед за профессором.

А Вар-Доспиг все шел и шел, и его седые лохматые брови то грозно сходились над переносицей, то взлетали к самой шляпе.

В чем дело? Что расстроило главного научного консультанта его святости гросса сардунского, этого видного ученого, труды которого по кибернетике и биокибернетике снискали ему широкую известность? Какой промах мог совершить он, Пигроф Вар-Доспиг, не познавший доселе горечи неудач и прошедший весь свой путь ученого в ореоле славы и громких успехов? И все-таки он совершил промах…

Три дня назад, отправляясь в Марабрану для апробации первой партии скалдов, выпущенных приборостроительным заводом фирмы «Куркис Браск и компания», профессор Вар-Доспиг был в превосходном настроении. Он заранее предвкушал те восторги и проявления благодарности, которые воздадут ему владельцы завода, когда он раскроет им изумительные перспективы, заключенные в скалдах. Теоретически у него все было продумано и рассчитано до мельчайших деталей. Марабранские скалды должны были открыть эру всеобщего процветания, а для самого Вар-Доспига стать первой ступенью в восходящей лестнице грандиозных, неслыханных триумфов. На деле же все вышло иначе.

Профессора ввели на территорию завода не через главные ворота, которые ему виделись в мечтах триумфальной аркой, украшенной гирляндами цветов, а через задний служебный ход, ведущий прямо в здание администрации. Правда, здесь у Вар-Доспига немного отлегло от сердца — его встретил сам глава фирмы Куркис Браск. Здесь же были его совладельцы и большая группа инженеров.

Раздались приветственные речи и, как из рога изобилия, посыпались лестные комплименты. Улучив момент, профессор обратился к главе фирмы с вопросом:

— Скажите, ведеор Браск, мои скалды в самом деле окажут фирме и рабочим неоценимые услуги?

— Никаких сомнений, профессор! Скалды — отличные ребята! Наша фирма ими очень довольна! — вскричал Куркис Браск с преувеличенным энтузиазмом.

Вар-Доспиг уловил, что ответ относится лишь к фирме, и поэтому решил уточнить:

— А как рабочие, ведеор Браск?

— Рабочие?… — замялся фабрикант. — Да, с рабочими получилось не совсем гладко… Но это пока, пока! Потом все утрясется! Вот увидите!

— Позвольте, что вы имеете в виду?

— Да знаете, пришлось кой-кого выставить за ворота. Не сразу, конечно! Сделали парочку скалдов. Потом еще… В общем, ведеор профессор, сотня скалдов заменила фирме пятьсот квалифицированных рабочих! Здорово, правда?!

— Как же так? Вы что, уже пустили скалды в эксплуатацию?

— Конечно, пустили! Ведь эту первую партию фирма все равно оставляет для себя!

— А пятьсот рабочих вы рассчитали и выбросили за ворота?

— Именно так!..

Профессор Вар-Доспиг был совершенно сражен услышанным. Мысли его смешались.

— А как этот бородатый токарь? Помните, я в вашем присутствии фотографировал его у станка?

— Рэстис Шорднэм?

— Да, да, его звали Рэстис Шорднэм!.. Неужели и его тоже?…

— Нашли о ком беспокоиться, ведеор профессор! Этого смутьяна мы рассчитали в первую очередь. Но зачем из-за этого расстраиваться?! Бросьте! Любое новое дело требует жертв. В будущем правительство, надо полагать, что-нибудь придумает. Но пока суд да дело, мы успеем собрать все сливки с производства скалдов!..

Вар-Доспиг хотел что-то возразить, но ему не дали: окружили, заговорили, повели в актовый зал, где были накрыты столы для торжественного обеда. Потом он два дня возился со скалдами, проделал массу испытаний, подписал уйму протоколов. Лишь перед самым отъездом ему удалось встретиться с рабочими завода. Они отнеслись к нему настороженно, с плохо скрываемой враждебностью. В сборочном цехе он хотел поговорить с одним пожилым слесарем о скалдах, разъяснить ему истинное положение вещей. Но рабочий не стал его слушать. Сказал с холодной вежливостью:

— Оставьте нас, ведеор профессор. Мы сами о себе как-нибудь позаботимся. Бывали мы во всяких переделках, авось и против скалдов устоим.

Стало ясно, что скалды превратились для рабочих в источник зла. Это произвело на профессора крайне удручающее впечатление. С таким настроением он на другой день и покинул Марабрану…

Холодный ветер и брызги дождя подействовали на профессора успокаивающе. Не доходя шагов сто до моста Альгрида, он остановился, вытер платком мокрое лицо и в полной неподвижности уставился на мутные воды широкой Лигары.

— Им бы только сливки снимать… Ничего! Я им еще покажу сливки!.. — пробормотал он и погрузился в глубокую задумчивость.

Так прошло больше часа. Шляпа и плащ профессора давно промокли, но он ничего не замечал. Вдруг кто-то тронул его за рукав:

— Ведеор профессор, уже половина одиннадцатого!

Вар-Доспиг вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял водитель-монах.

— Чего тебе нужно?!

— Уже половина одиннадцатого, ведеор профессор, а перед отъездом вы говорили, что сегодня в десять вечера вам непременно нужно быть дома!

— Боже единый! Арса одна в доме, а он уже вышел! — испуганно вскричал профессор. — Где же ты был раньше, ротозей несчастный?! Скорей едем!

И он тяжелой рысью побежал к машине.

Материон был просто великолепен. Прямой, широкоплечий, он спокойно сидел в кресле и бесстрастно осматривал обстановку кабинета немигающими эмалево-голубыми глазами. Его иссиня-черная борода, вся в тугих завитках, сверкала, как руно благородных ардиланских овец. Если бы не безукоризненный фрак и белоснежная манишка, его можно было принять за оживший монумент какого-нибудь древнего ассирийского царя.

Когда профессор Вар-Доспиг, изрядно запыхавшийся, с растрепанными волосами, стремительно вошел к себе в кабинет, Материон с олимпийским спокойствием принял его приход к сведению, не переменив позы и не шевельнув ни единым мускулом смуглого лица.

Что же касается Арциссы, двадцатидвухлетней дочери профессора, то она даже не заметила появления отца. Ее затуманенный взгляд был прикован к Материону, на бледном лице блуждала сомнамбулическая улыбка. Она сидела в пяти шагах от Материона, откинувшись на спинку кресла, и вид у нее был измученный, придавленный и вместе с тем болезненно счастливый. Молча уставившись на своего странного бородатого собеседника, она словно ожидала от него каких-то невероятных откровений. Но Материон не обращал на нее ни малейшего внимания.

Вар-Доспиг пристально оглядел дочь. Его лицо побагровело от волнения. Тряхнув седой шевелюрой, он подошел к Арциссе, тронул ее за плечо и громко спросил:

— Зачем ты вошла сюда, Арса?

Он старался придать своему голосу ту всегдашнюю теплоту и нежность, которые усвоил себе в обращении с дочерью с тех пор как она лишилась матери, но на сей раз ему не удалось скрыть раздражения. Арцисса, с трудом оторвав взгляд от Материона, провела рукой по глазам, словно хотела снять с них невидимую паутину, и растерянно посмотрела на отца:

— Здравствуй, папа… Ты уже вернулся?…

— Да, я вернулся. А тебя, Арса, я спрашиваю, зачем ты вошла в мой кабинет?! Ведь я просил тебя не делать этого в мое отсутствие!

— Просил… Я знаю… — покорно согласилась девушка и снова перевела взгляд на Материона. У нее не хватало решимости подняться и уйти.

Вар-Доспиг взял дочь за локоть.

— Идем, Арса! Я провожу тебя в твою комнату!

Девушка поднялась.

— Спокойной ночи, ведеор Материон! — прошептала она,

— Спокойной ночи, Арцисса! — отчетливо произнес Материон чистым бархатным голосом.

Вся зардевшись, Арцисса опустила ресницы. В полном молчании отец и дочь поднялись по лестнице наверх, в ее комнату.

— Спи спокойно, моя радость! — пробормотал профессор и, поспешно поцеловав Арциссу в горячий лоб, хотел было уйти. Но Арцисса остановила его:

— Папа!..

— Ну, что еще?

Профессор, уже взявшийся за ручку двери, обернулся с явным нетерпением. Арса устало опустилась на кровать. В глазах ее смешались тревога и растерянность, радость и изумление.

— Кто он, папа? — спросила она чуть слышно.

— О ком ты спрашиваешь? О Материоне?

Она кивнула все с той же странной улыбкой, с которой ушла из кабинета. Профессор нахмурился.

— Ты уже взрослый человек, Арса, и должна понимать, что я не смею говорить тебе обо всем. Я нахожусь на службе у его святости гросса сардунского, и это обязывает меня хранить секреты, которые мне доверяют…

— Это я понимаю, папа. Но разве Материон тоже секрет Гроссерии? Ведь он человек! И притом в нем есть что-то особенное, словно он прибыл с другой планеты!..

По лицу Вар-Доспига промелькнула тень тревоги.

— Ты слишком возбуждена, Арса. Тебе нужно успокоиться, уснуть…

— Нет, нет, я все равно не усну!.. Этот Материон, папа, прямо чудо какое-то! Я до сих пор не могу прийти в себя и не знаю, что со мной творится… Мне хочется и плакать и смеяться… Но я так рада, так рада, что он к нам приехал!.. Я, папа…

Не договорив, она умолкла. Матовая бледность ее лица сменилась вдруг темным румянцем.

Брови профессора сдвинулись в одну лохматую линию. Сцепив руки за спиной, он заметался по комнате, бормоча непонятные слова. Арцисса удивленно за ним наблюдала. Наконец он остановился перед дочерью и решительно посмотрел ей в лицо.

— Ты права, Арса. Я должен сказать тебе все теперь же. Обмолвившись случайно, что Материон не человек, а чудо, ты, сама того не ведая, сказала правду. Да, дитя мое, Материон не человек! Материон чудо, вернее, сверхчудо современной биокибернетики! И это сверхчудо создал твой отец!

— Не может быть! — прошептала девушка, снова покрываясь бледностью.

Профессор опустился на стул и схватил руку дочери.

— Слушай, Арса, я открою тебе тайну огромной важности. Но ты должна навсегда похоронить ее в своем сердце. Ты будешь молчать?

Арса не ответила. Профессор сжал ее руку и заговорил взволнованно, приглушив голос почти до шепота:

— Я создал Материона по заказу его святости Брискаля Неповторимого, гросса сардунского. Внешность его я позаимствовал у одного марабранского рабочего на заводе Куркиса Браска. Настоящий бородатый титан! Самая подходящая форма для машины, способной решать самые сложные проблемы! Его святость гросс сардунский хочет с помощью Материона приобрести личное бессмертие. Он получит его, он станет бессмертным. Но не он один! Бессмертие проникнет в массы! Этого не избежать! А Материон? Материон решит за людей все, абсолютно все проблемы! Он найдет пути к благополучию и счастью! Его действия будут безошибочны и точны! Отныне на Земле наступит настоящий рай! Материон даст людям все — бессмертие, пищу, комфорт, совершеннейшие эстетические наслаждения!..

— А люди, папа? — перебила профессора Арцисса. Она уже овладела собой и вслушивалась в тираду отца внимательно и настороженно.

— Что люди? — не понял профессор, словно с разбегу налетел на невидимое препятствие.

— Что будут делать сами люди? Все уйдут в отставку и превратятся в потребителей?

Вар-Доспиг холодно посмотрел на дочь.

— Да, в потребителей, — твердо ответил он. — В этом нет ничего зазорного. До сих пор человек жил в плане абсурда, теперь будет жить в плане железной логики. Ты называешь это отставкой? Пусть будет отставка, но такая отставка лучше абсурда смерти, абсурда поисков, абсурда страха. Мы будем жить, как боги!

— А любовь, папа, тоже абсурд? — тихо спросила Арса.

— Для бессмертных — да.

Арцисса задумалась, опустив голову. Профессор смотрел на нее с нетерпением.

— Хорошо, папа, — вздохнула девушка. — Я все поняла. Но ответь мне еще на один вопрос. Как зовут того бородатого марабранского рабочего, с которого ты скопировал внешность для Материона?

— Его зовут Рэстис Шорднэм… А теперь спи спокойно. Все будет хорошо.

Вар-Доспиг еще раз поцеловал дочь и быстро вышел из комнаты.

Оставшись одна, Арса некоторое время сидела неподвижно. Потом встрепенулась и громко произнесла:

— Рэстис Шорднэм! — Она чутко прислушалась к звукам незнакомого имени.

После этого, словно испив живительной влаги, она вдруг почувствовала могучий прилив бодрости и решимости. Она поняла, что не может ни минуты оставаться под одной крышей с Материоном. Все, что угодно — холод, голод, нищета, — только не попасть под влияние этого ужасного кибернетического монстра, не отдать ему свою волю, свои желания, свои прихоти, пусть даже абсурдные! Рай Материона — хуже смерти!..

В ту же ночь Арцисса покинула отцовский дом в Гроссерии и ушла неведомо куда. С собой она взяла лишь немного денег, а отцу оставила короткую записку, в которой просила не искать ее и не заботиться о ее дальнейшей судьбе.

В Марабране есть где погулять, есть где развернуться, была бы охота да водились бы суремы в карманах. На то она и портовый город — Ворота в Мир!..

В просторном трактире «Золотой Лев», что стоит через улицу прямо напротив железных ворот огромного завода фирмы «Куркис Браск и компания», как-то весенним теплым вечером было особенно много шума и песен. Это прощался с друзьями небезызвестный в своем кругу Рэстис Шорднэм, по прозвищу Рэ Шкипер. Днем он продал более удачливому товарищу последнее, что у него осталось, — тесную лачугу в пригородных трущобах Марабраны да кой-какую старую мебель, и теперь с легким сердцем спускал вырученные деньги. Тут были его закадычные друзья — верзила Рульф Эмбегер и двадцатилетний весельчак Дуванис Фроск, были товарищи по профсоюзу, были и совершенно незнакомые любители кутнуть на даровщинку, обладающие на этот счет исключительно тонким нюхом.

В сизых клубах табачного дыма раскачивались красные возбужденные лица, лоснящиеся от пота; из разинутых ртов вырывались визги, хохот, соленые шутки; ухватистые руки то и дело поднимали наполненные пивом кружки и сдвигали их с устрашающим звоном. Люди веселились до упаду, а над ними, на почерневшей от дыма и времени стене, словно оправдывая и утверждая их наплевательское отношение к жизни, красовалась многозначительная надпись, исполненная старинной затейливой вязью:

Внешность Рэ Шкипера весьма обманчива. С виду он кажется мрачным и грозным. Такое впечатление вызывают его могучие плечи, гигантский рост и кудрявая черная борода. Но характер Рэ Шкипера не имеет ничего общего с его внушительным обликом. На самом деле это очень добрый и спокойный человек лет тридцати, с умным, чуть ироническим взглядом чистых голубых глаз, поблескивающих из-под сурово нависших бровей.

Вечеринка затянулась далеко за полночь. Когда многие из собутыльников уже начали ронять отяжелевшие головы на стол и шум несколько утих, Дуванис Фроск тронул Рэстиса за рукав и сказал:

— Ты, Рэ, послушай! Вот ты собираешься в дорогу. А как же с твоей работой у доктора? Помнишь, к тебе приезжал один, кажется, из Ланка? В прошлом месяце… Как же с ним?

— Помню, конечно, помню. Это был почтеннейший ведеор Канир, доктор каких-то там обезьяньих наук!.. Но это пустое дело, малыш! Приезжал, наобещал, да с тем и остался, — Шорднэм махнул рукой и пустил в потолок мощную струю табачного дыма.

— А какую работу он предлагал тебе? — не унимался Дуванис.

— Работу? Очень смешную… Присматривать за живой обезьяной, за огромным рыжим орангутангом!

— Шутишь!.. — не поверил Дуванис. — Нет, Рэ, ты серьезно скажи! Может, ты уйдешь, а этот доктор как раз и пожалует. Тогда бы я вместо тебя нанялся… Калия была бы так рада! Сам понимаешь, только мы поженились и вдруг на тебе — меня выгоняют с работы! Совсем она у меня загрустила…

— Понимаю, Дув, все понимаю, хотя и не одобряю твоей преждевременной женитьбы. Но тебе эта работа не подойдет, — с полной серьезностью ответил Шорднэм. — Доктор Канир, видишь ли, искал парня рослого, крепкого. Он в самом деле предлагал мне стать чем-то вроде сторожа при подопытном орангутанге. Это тебе не сверлильный станок. Тут бы скалды Вар-Доспига вполне подошли! Или вот Рульф, ему бы такая работа тоже пришлась по плечу… Что ты на это скажешь, старина Рульф?

— Мне наплевать на обезьян и на их хозяев! Мне мой завод подавай обратно или мою законную долю от работы этих идиотских скалдов, будь они трижды прокляты! — мрачно прогудел Рульф и вдруг, вскипев гневом, треснул кулаком по столу. — Сволочи вы! Холуи безмозглые! На обезьян размениваетесь! Тут бы всем вместе взять хозяев за горло и вытрясти из них то, что нам принадлежит по праву, а вы шляетесь по дорогам, как неприкаянные, да ищете только, где бы пару суремов зашибить!

— Брось, Рульф, не расстраивайся! Если ты меня имеешь в виду, то, будь уверен, я не собираюсь поступать в рыцари бесконечных дорог и слоняться по гирляндским проселкам в поисках случайного заработка, — спокойно заметил Рэстис и положил свою тяжелую руку на плечо друга.

— А что ты, интересно, намерен делать?

— У меня, дружище, есть четкий план действий. Хочешь знать, какой?

— Представляю себе, что у тебя за план… А впрочем, валяй выкладывай, а мы с Дуванисом послушаем!

— Так вот, друзья, из Марабраны я двинусь на север — в Сардуну, а потом в Варенгу. В Сардуне-то положение вряд ли лучше нашего, и я на нее особенно не рассчитываю, а вот в Варенжских лесах наверняка можно устроиться. Все равно кем — лесорубом, шофером или по ремонту машин… Вот, пожалуй, и весь мой план…

— Не густо, — пробасил Рульф.

— Знаю, что не густо. Но другого выхода у меня нет. Ведь у нас, в Марабране, даже в порту шляются сотни безработных, готовых за одни харчи выполнять черт знает какую работу! Значит, здесь мне остается либо с голоду подохнуть, либо превратиться в подонка и заживо похоронить себя в Гух-Норбе!..

— Неправда! — рявкнул Рульф и, дернув плечом, сбросил руку Шорднэма. — Неправда, говорю я! Весь твой план, Рэ, — это игра с нищетой в жмурки! Это ничем не лучше Гух-Норба! Потому мы и сидим на бобах, что болтаемся по всей стране, надеясь на чужого дяденьку! А Браску и ему подобным это на руку! Им выгодно иметь дело с такими слюнтяями, которые без единого слова уступают свои места тупорылым роботам Вар-Доспига! Надо силой заставить хозяев считаться с нами!.. Да, силой!

— Какой силой?! Как заставить?! — взвился вдруг Дуванис Фроск, весь раскрасневшись от волнения.

— Бастовать надо! — отрезал Эмбегер.

— Ах, бастовать?! — продолжал кипятиться Дуванис. — Скажите пожалуйста, какая новость! А мы-то бедные и не знали!.. Чтобы бастовать, нужны деньги! А денег нет!

— Да, с деньгами скверно, — мрачно согласился Рульф. — Касса пуста. Да и не удивительно! С безработных-то что возьмешь?!

— Поумнел! Сразу поумнел!.. Вот и выходит, дорогой Рульф, что лучше хоть где-нибудь работать, да и исправно платить взносы! А соберутся деньги, тогда и бастовать можно!..

— Никогда мне вас не переспорить, — проворчал Рульф.

Друзья отпили из кружек и уже более спокойно продолжали разговор о том положении, которое возникло в последний год на их заводе.

Этой ночью гросс сардунский допоздна засиделся за разборкой ежедневных писем и донесений. Сам он, конечно, не читает — бережет ослабевшее под старость зрение. Всю полученную почту разобрал предварительно его личный секретарь протер Мельгерикс, высокий мужчина с изящной эспаньолкой на надменном лице, всегда облаченный в просторное белоснежное одеяние. Выполнив заранее всю главную работу, протер теперь докладывает гроссу содержание важнейших бумаг.

Брискаль Неповторимый — худой, немощный старец восьмидесяти пяти лет — сидит перед камином, греет над огнем дрожащие руки и рассеянно внимает монотонному голосу Мельгерикса. Мысли его при этом то цепляются за услышанные слова, то безотчетно уносятся в фантастический мир причудливых образов, порожденных пляшущими языками пламени.

— Подал докладную записку научный консультант вашей святости профессор Пигроф Вар-Доспиг, — говорит протер-секретарь, с трудом подавляя зевоту. — Он отчитывается в своей работе по специальному заданию вашей святости. Как вам известно, в процессе создания эвристического робота, обозначенного шифром «Материон», профессор Вар-Доспиг сконструировал самопрограммирующийся автомат логического действия и под маркой «скалд-12» уступил его серийное производство фирме «Куркис Браск и компания» в Марабране, Условия сделки таковы: с каждого проданного скалда в пользу Гроссерии будут поступать отчисления в размере двадцати процентов его покупной цены. Завод Куркиса Браска полностью овладел производством скалдов и выпустил первую партию этих автоматов численностью в сто штук. Их приобрел сам Куркис Браск для своего предприятия. Стоимость каждого скалда составляет сто тысяч суремов. Таким образом, фирма «Куркис Браск и компания» отчислит в пользу Гроссерии ровно два миллиона суремов, чем будут полностью покрыты расходы по научным изысканиям профессора Вар-Доспига. Далее научный консультант вашей святости просит отпустить ему дополнительно двести тысяч суремов для интенсификации научных работ и одновременно почтительно приглашает вашу святость ознакомиться с очередной моделью Материона, созданной за последний год. Надо полагать, ваша святость, что дополнительные ассигнования вы отпустите профессору Вар-Доспигу не прежде чем осмотрите его новую модель и убедитесь, что она является существенным шагом вперед к задуманному эвристическому роботу «Материону». Правилен ли будет такой ответ на докладную записку профессора Пигрофа Вар-Доспига?

Гросс чуть заметно кивает, не отрывая взгляда от огня в камине. Голос протера Мельгерикса доносится глухо, словно из какой-то неведомой дали. Гроссу не хочется расставаться со сладостной дремотой, но, сделав над собой усилие, он движением век прогоняет ее и вновь прислушивается к тому, что говорит Мельгерикс.

— Его беспорочество протер Вигурий представил записку по поводу последнего напутствия, которое надлежало дать престарелому и больному композитору Гионелю Маску, — бубнит протер-секретарь, заглядывая в очередную бумагу. — Гионель Маск, как известно вашей святости, приблизился к порогу неизбежного. Вы сами изволили поручить протеру Вигурию сделать больному последнее напутствие.

Вигурий выполнил поручение вашей святости, но неполностью, о чем и доносит. Первое и второе очищение протер совершил благополучно и с удовлетворением отметил полную покорность умирающего перед лицом неизбежного. Однако третье очищение ему выполнить не удалось. Придя сегодня утром в дом Гионеля Маска, протер обнаружил, что умирающий исчез. От растерянных слуг он узнал, что на рассвете за больным приехал неизвестный человек, облаченный во все черное, и заявил, что прибыл по вызову самого композитора. Естественно, что его допустили к больному. Побыв с Гионелем Маском не более десяти минут, неизвестный вывел его из дома, усадил в автомобиль и увез. Один из слуг Маска проявил похвальное усердие и проследил за направлением, в котором незнакомец увез его хозяина. Этот расторопный слуга доложил протеру Вигурию, что черный лоршес умчался к южному шоссе, которое ведет в Тартахону и далее в Марабрану. Протер Вигурий из этого заключил, что Маск — уроженец Марабранской провинции — решил умереть на родной земле, а увез его кто-нибудь из родственников. Столь легкомысленным поступком композитор лишил себя последнего напутствия, а тем самым, как полагает протер Вигурий, и высокой чести покоиться в сардунском Пантеоне Гениев…

— Вигурий глуп, как средневековый монах! — тихо проскрипел сын божий, не поворачивая головы, и, помолчав, добавил: — Гионель Маек великий композитор, прославленный во всем мире. Пусть он умирает там, где ему легче умирать. Тело его все равно должно быть положено в мраморный саркофаг в Пантеоне Гениев. Я сам прослежу за этим и лично совершу по нему великое богослужение в Сарде… Гионель Маск — гордость Гирляндии и крупнейший алмаз в нашей святой короне! С ним может сравниться разве что другой великий гирляндец — академик Вериан Люмикор Нотгорн. Поэтому я приказываю и повелеваю: Вигурию поставить на вид его прискорбное скудоумие и на полгода лишить его счастья лицезреть нашу священную особу. Ашем табар!

— Ашем табар! — скороговоркой произнес Мельгерикс и, поклонившись сухопарой спине сердитого старичка, продолжал докладывать: — Пишет и доносит настоятель храма бога единого в Ланке, что на юге Сардунской провинции, некий благочестивый аб Бернад. Письмо, ваша святость, пространное и бестолковое. Им не стоило бы утруждать ваше внимание, если бы в нем не сообщалось нечто неслыханное и невероятное. Вы только что изволили назвать академика Нотторна драгоценным алмазом вашей божественной тиары. А ланкский аб жалуется в своем письме на академика Нотгорна и обвиняет его в самых страшных смертных грехах. Нотгорн, ваша святость, уже два года живет в Ланке…

— Рядовой аб жалуется на академика?! На самого Вериана Люмикора Нотгорна?! — неожиданно оживился гросс и даже слегка повернулся в сторону секретаря.

— Истинно так, ваша святость, — подтвердил протер Мельгерикс. — Аб Бернад из Ланка жалуется на полное безверие престарелого профессора Нотгорна, а также на его явное намерение вступить в открытую борьбу с нашей святой религиозной общиной!..

— Вступить в борьбу с общиной бога единого?! В борьбу со мной?!

— Да, ваша святость. Это явствует из письма ланкского аба…

— Вон как!.. Интересно!.. Весьма интересно!.. Это письмо мы с удовольствием выслушаем полностью. Читай, беспорочнейший!

— Да будет так, ваша святость. Ашем табар!..

Протер Мельгерикс тщательно откашлялся и принялся читать:

— «Солнцеликому и святейшему сыну бога единого на Земле, первосвященнику святой гирляндской общины, достославному Брискалю Неповторимому, гроссу сардунскому, да продлятся дни его на веки веков и да пребудет в радости его сердце и в бесконечной мудрости его светлый разум, пишет и доносит верный раб и служитель, настоятель храма бога единого в Ланке, благочестивый аб Бернад.

Сердце мое питается в источнике мудрости и руки мои чисты! Довожу и излагаю, что сам видел, слышал и уразумел! Ашем табар!..»

— Ну и слог! — фыркнул сын божий, перебивая своего секретаря. — Этот аб пишет, как писали во времена Альгрида! Пропусти, протер, все это бестолковое вступление и читай с того места, где говорится о деле!

— Слушаюсь, ваша святость!

Протер быстро пробежал глазами десятка два строк и через минуту возобновил чтение:

— «Во вверенном моей духовной опеке богоспасаемом городе Ланке появился два года назад новый житель — профессор и академик Вериан Люмикор Нотгорн. Известный вашей святости и миру как великий ученый, исследователь и педагог, этот преступный профессор показал себя в нашем городке как яростный противник повелителя вселенной, бога нашего единого, вашей святости отца небесного. Он замыслил уничтожить нашу святую религиозную общину и в этом своем ужасном намерении тверд и неистов до изумления. Тяжелая вина этого человека неоспорима, а в чем состоят доказательства этой вины, о том следует ниже.

Купив на окраине Ланка просторный особняк с садом, профессор Нотгорн первым делом оборудовал лабораторию и окружил себя многочисленным подопытным зверьем, начиная от крохотных белых мышек и кончая гигантским рыжим орангутангом. Вместе с профессором прибыли из столицы и поселились в его доме экономка ведрис Нагда, женщина очень набожная, и ассистент профессора, ведеор Канир, доктор естественных наук — человек ученейший, но строгих правил и крепкой веры.

Устроившись таким образом, профессор с головой погрузился в какие-то научные изыскания. Он не покидал своего подворья, ни разу не показался в общественных местах и — что самое ужасное! — ни разу не посетил богослужения в нашем храме бога единого, вашей святости отца небесного. Естественно, что я, ваша святость, как лицо, ответственное за спасение душ своих прихожан, был этим фактом удручен и озадачен более других. По зрелом размышлении я решил добиться свидания с профессором.

Профессор охотно принял меня и терпеливо выслушал мои увещевания. Но потом заявил мне буквально следующее:

После такого вступления профессор Нотгорн принялся излагать мне свои богопротивные взгляды. Он говорил долго и пространно, а я сидел, слушал и холодел от ужаса.

Привожу подлинные слова Нотгорна:

Далее старый грешник заявил, что сам он работает именно в этом направлении и уже добился вполне определенных успехов…»

— Постой, беспорочнейший! Повтори еще раз подлинные слова Нотгорна о бессмертии! — вскричал вдруг гросс сардунский, охваченный сильнейшим волнением.

Мельгерикс послушно вернулся к требуемому месту и прочел его еще раз, подчеркивая голосом каждое слово.

— Что ты об этом думаешь? — спросил после этого Брискаль Неповторимый.

Протер-секретарь смутился. Он мог сказать, что эту мысль Нотгорна высказывал еще Альгрид, но он знал, что гроссу такой ответ не понравится, и поэтому лишь пожал плечами и ограничился ничего не значащей фразой:

— Так, ваша святость, может говорить человек, полностью утративший веру в бога!

— Виляешь, протер!.. Ну ладно, читай дальше!

Мельгерикс сокрушенно вздохнул и стал продолжать:

— «Я был настолько поражен этими страшными идеями, ваша святость, что в смятении покинул дом Нотгорна, даже не спросив, в чем же, собственно, заключается суть его работы. Моя душа была потрясена, словно ей приоткрылась щель в геенну огненную. Но прошло несколько дней, и я, укрепившись молитвой, решил еще раз посетить обреченный дом ученого.

Мой второй визит не удивил профессора. На мой вопрос, в чем же заключается сущность его научных изысканий, профессор Нотгорн охотно рассказал мне об этом. Я понял опять далеко не все, ибо в речи его было много слов страшных и загадочных.

Нотгорн утверждает, что в основе религиозных представлений о фиктивном загробном бессмертии лежит разделение человека на материальную плоть и на некую эфемерную душу. Поэтому, говорит он, если доказать, что никакой души нет, то из этого сам собой напросится вывод, что нет никакого посмертного существования личности, нет потустороннего бессмертия. А если, мол, все это подкрепить еще возможностью относительного бессмертия в реальной жизни, то все горы богословских абсурдов разлетятся в пыль. В этом направлении и ведет свою работу окаянный профессор.

Я отбросил личину простоватой любознательности и обрушил на голову отступника великое проклятие. Я весь пылал справедливым гневом, а старый богохульник смотрел на меня с улыбкой, без малейшего страха или смущения. Тогда я сказал ему, что сообщу обо всем вам, ваша святость, и что вы найдете на него управу…»

— Остановись, протер. Есть что-нибудь существенное?

— Нет, ваша святость. Дальше аб сообщает о третьем визите, но в третий раз Нотгорн не принял его. В заключение аб обращается с просьбой, которую излагает в следующих словах: «Избавьте, ваша святость, несчастный Ланк от страшного богоотступника, защитите святую гирляндскую общину от опасного врага — бешеного пса Нотгорна, который своими мерзкими шелудивыми лапами усиленно роет могилу нашей вере в бога единого, вашей святости отца небесного!»

— И это все?

— Да, ваша святость, это все.

— Значит, аб Бернад так и не узнал, чем Нотгорн занимается и как он разрешил проблему бессмертия?

— По-видимому, он этого не узнал, ваша святость.

Гросс помолчал и наконец устало вздохнул:

— Скажи, беспорочнейший, ты допускаешь возможность земного бессмертия?

— Трудно сказать, ваша святость. Допустить можно все. Но нужно ли человеку реальное бессмертие в этой жизни, вот вопрос, на который может ответить лишь сам бог единый, вашей святости отец небесный… Ашем табар! — уклончиво ответил протер и низко опустил голову, чтобы старик не заметил в его глазах усмешку.

— Ашем табар… Ты прав, беспорочнейший… — вздохнул Брискаль Неповторимый. — Все в воле божьей… Вот что, оставь остальное на завтра. Я устал, веди меня на ложе!

Уже поздно — не менее двух часов ночи. В это время в трактире «Золотой Лев» появляется новый посетитель. Худощавый, одетый во все черное, с лицом гладко выбритым и в высшей степени постным, он явно пришел сюда не развлекаться. В одной руке у него портфель, в другой — черная полированная трость.

Не снимая шляпы, посетитель направляется к стойке, и о чем-то спрашивает трактирщика. Тот выбегает из-за стойки и ведет незнакомца к столу, где остатки компании Рэстиса Шорднэма допивают последние кружки пива. Забежав несколько вперед, трактирщик первым оказывается у стола и кричит:

— Ведеор Шорднэм, тут пришли к вам!

Друзья одновременно поворачивают голову и смотрят на пришельца: Эмбегер с угрозой, Фроск с опаской, Шорднэм с любопытством. Но вот Рэ Шкипер узнает ведеора в черном и поднимается ему навстречу.

— Ведеор доктор?!

— Здравствуйте, Шорднэм! Я ищу вас целых три часа по всем кабакам Марабраны! Был на квартире, но там уже поселился кто-то другой. Мне сказали, что вы продали свою лачугу и отправились путешествовать…

Голос доктора трещит и скрипит от раздражения.

— Так оно и есть! Завтра я намерен отдать концы и пуститься в далекое плавание по дорогам нашей благословенной Гирляндии!..

— Но ведь мы же с вами условились, что через месяц я вновь навещу вас! Или вы передумали, Шорднэм?!

— Как можно, ведеор доктор! Я ждал вас, как манны небесной! Но месяц-то истек уже позавчера, а пустое брюхо, извините за откровенность, не накормишь надеждами!

— Ну хорошо, хорошо… Я ужасно измотался, а времени у меня в обрез… Эй, хозяин, дай-ка кружечку пива! Да побыстрей!

Доктор подсел к столу. Перед ним тут же появилась кружка пива, мигом поданная услужливым трактирщиком. Доктор сдул пену и жадно припал губами к стеклянному краю кружки. Напившись, он уже более спокойно обратился к Шорднэму:

— Я сказал вам, что беру вас наверняка. А раз вы готовы ехать хоть завтра, тем лучше…

— Мы не мешаем вашей беседе? — сурово спрашивает Рульф, уставясь на доктора с открытой неприязнью.

— Сиди, Рульф!.. Доктор, это мои лучшие друзья, ведеоры Эмбегер и Фроск. Они тоже готовы дрессировать хоть самого дьявола, лишь бы не сидеть без дела!.. Это тот самый доктор Канир, ребята, о котором я вам рассказывал! — приветливо говорит Рэстис, обращаясь поочередно к ведеору в черном и к своим друзьям.

Доктор Канир холодно кивает Рульфу и Дуванису и тут же вновь обращается к Шорднэму:

— Для нашего орангутанга Кнаппи вполне достаточно одного толкового наставника… Это хороший и смирный зверь. Я уверен, что вы полюбите его, Шорднэм. В общем, работа будет нетрудная. Подробности потом. У меня еще масса хлопот в Марабране, а к утру мне надо снова быть в Ланке. Давайте же покончим с нашими делами.

— Пожалуйста, доктор!

— Итак, Шорднэм, я оставлю вам адрес, деньги на дорогу и вашу заработную плату за первый месяц. Всего тысячу пятьсот полновесных гирляндских суремов!

Доктор расстегнул портфель и вынул из него пачку денег и бумагу.

— Распишитесь в получении вот здесь, — он подал Шорднэму свою авторучку и, подождав, пока тот распишется, продолжал: — Отлично!.. Теперь дальше. Ровно через неделю вы явитесь в Ланк к профессору Вериану Люмикору Нотгорну. Так зовут вашего нового хозяина. Вам должно быть известно это прославленное имя, и вы должны понимать, что, помимо всего прочего, вам оказана огромная честь!..

— Я понимаю, доктор. Можете на меня положиться, — твердо говорит Шорднэм.

— Вот и отлично! Я вам верю, Шорднэм!.. А теперь извините, мне пора ехать дальше!

Допив свое пиво, доктор Канир уходит прочь, кинув по пути на стойку мелкую монету.

После ухода доктора Канира Шорднэм с минуту смотрит на пачку денег, словно не веря своим глазам. Проснувшиеся собутыльники тоже глядят на нее с откровенной жадностью.

— Везет Рэ Шкиперу! Ура-а! Пьем дальше!!! — завопил один из оборванцев, будучи не в силах подавить восторг.

— Слышишь, Рэ, шантрапа твоя голосит, еще пива просит!.. Заказывай, пей, гуляй, ведеор Шорднэм, ты теперь богат! — злобно гудит Эмбегер и грохает кулаком по столу. — Пей, не жалей, все равно помирать придется!

— Зря ты злишься, Рульф, — спокойно возразил Рэстис. — Ну пропили мы с этими беднягами сто двадцать суремов, что за беда? Ведь это не деньги, а слезы! Полторы тысячи суремов — это уже капитал! На них в случае забастовки может продержаться восемь семей в течение двух недель… Знаешь что, Рульф, бери-ка, брат, эти деньги и сдай их Гардиону в стачечный фонд профсоюза!

— Рэстис, ты с ума сошел!!!

— Бери, бери! Я в полном уме и знаю, что делаю. Бери и никогда не сомневайся в Рэ Шкипере!

— А как же ты сам?!

— Обойдусь. В Ланк пойду пешком, как и задумал. Это во всех отношениях полезно. Посмотрю, как у нас в Гирляндии народ живет, чем дышит и усердно ли молится в храмах богу единому за процветание Гроссерии…

— Рэстис Шорднэм! — Эмбегер поднялся над столом торжественный и грузный. — Рэстис Шорднэм! От имени нашей профсоюзной организации и всех наших товарищей по несчастью я приношу тебе благодарность за твой великодушный…

Он не договорил. Его прервал и заглушил Дуванис, который разразился вдруг гомерическим хохотом.

— Зарезал!.. Убил!.. Охо-хо!.. Спасите, люди добрые!.. — на весь трактир орал Дуванис, захлебываясь от смеха и отмахиваясь руками. Рульф смотрел на него с разинутым ртом, ничего не понимая.

— Сядь, Рульф! Сядь, мой благородный буйвол! — крикнул наконец Дуванис, отдышавшись после смеха. — Сядь, не доводи меня до истерики!.. Ты кого благодаришь от имени профсоюза?! Опомнись! Что тебе Шорднэм колбасник или купец, которого разжалобили наши сиротские слезы?!.. Ты не смотри, что он лохматый, как тысяча обезьян, а пиво глушит, как сотня рыцарей бродяжьего ордена! У него все равно в одном мизинце больше ума, чем во всем твоем чугунном котле! Знаешь, как он на деньги смотрит? Не знаешь? Тогда слушай! Для Шорднэма один сурем — это пачка сигарет и три кружки пива. Сто суремов — попойка на всю ночь. Сто тысяч суремов — забастовка на родном заводе. А десять миллионов — вооруженное восстание и полный переворот в стране!.. Верно я говорю, Рэ?

— Верно, Дув… А ты, Рульф, не сердись на малыша. Я-то знаю, что ты не хотел меня обидеть…

Через четверть часа, расплатившись с хозяином трактира, друзья покинули гостеприимный зал «Золотого Льва». Над Марабраной уже занимался ранний весенний рассвет.

Покинув трактир «Золотой Лев», доктор Канир бросился в свой стосильный лоршес и помчался на далекую окраину Марабраны, в район, населенный нищими, больными, проститутками и ворами. Этот район, известный под названием Гух-Норб, лежит, собственно, за чертой города и представляет собой даже уже не трущобы, а некую жуткую свалку полумертвых человеческих существ.

Дорогу в Гух-Норб доктор Канир знал хорошо. Он не раз бывал в этом кошмарном месте по поручению профессора Нотгорна…

Никаких улиц в Гух-Норбе нет. О лачугах и хибарах тоже говорить неуместно. Тут просто логова, слепленные кое-как из разного хлама и разбросанные по обширному пространству холмистой местности с хаотичностью безразличия и обреченности.

Машину вскоре пришлось оставить: слишком уж густо одна на другую громоздились причудливые ячейки человеческих убежищ, созданные из бочек, пустых ящиков, ржавой жести, старых рекламных щитов и разноцветного тряпья. Доктор Канир запер машину и пошел пешком. Несмотря на ранний час, за пришельцем из большого мира следили через многие черные щели чьи-то жадные, настороженные взгляды.

Добравшись по извилистой тропке до фанерного щита с рекламой пива, Канир уверенно свернул направо и вскоре очутился перед странной кучей, состоящей из ветхих досок, палок, обручей и грубых дырявых мешков из-под угля. Можно было пройти мимо и не догадаться, что под этим хламом обитают живые человеческие существа. Но Канир знал, что они там есть. Он осторожно просунул трость в одну из щелей, ткнул легонько во что-то мягкое и негромко позвал:

— Ведрис Бондонайк, слышите!

— Кто… кто там? — послышался тотчас же из недр кучи испуганный шепот.

— Это я, доктор Канир! Вставайте, ведрис Бондонайк, да поживее! Мне некогда!

— О боже единый! Это вы, ведеор доктор?! Я сейчас, сейчас…

Послышалась возня, сопровождаемая вздохами и бормотанием. Через минуту одна из мешковин откинулась, и из хлама выкарабкалось что-то живое. В предрассветных сумерках можно было с трудом различить, что это костлявая маленькая старушонка, едва прикрытая лохмотьями. Сложив молитвенно грязные скрюченные кисти рук, старушонка уставилась на доктора Канира безжизненными слезящимися глазами и торопливо забормотала:

— Вы уже приехали, ведеор доктор?… Да, да, я вижу, вы приехали… Но вы рано приехали, ведеор доктор, слишком рано!.. Еще даже солнце не встало…

Она вся дрожала от волнения и страха, словно в этот тихий утренний час ей, по меньшей мере, предстояло идти на казнь.

— Ведрис Нифь, повторяю вам, мне некогда! Я спешу! Я очень спешу! Пожалуйста, не задерживайте меня! Ведь мы уже обо всем с вами договорились… Короче говоря, где ваш сын? — строго произнес Канир.

— Феруш еще спит, ведеор доктор!.. Мой мальчик всегда спит в это время!

— Разбудите сына и приготовьте! Сегодня я заберу его с собой!

— Уже?!. Но ведеор доктор…

— Что еще? Или вы не хотите, чтобы ваш сын выздоровел?!

— Хочу, хочу! Только этого я еще и хочу! А больше ничего уже не хочу!.. Но он так сладко спит, так сладко спит… — растерянно лепетала старушка, глядя с мольбой на строгого ведеора.

Но доктору Каниру были чужды подобного рода сентиментальности. Он выполнял свой долг и ничего более.

— Разбудите и приготовьте вашего сына Фернола! — сказал он резко, начиная терять терпение. — Через месяц я привезу его вам здоровым и нормальным парнем! Он будет вашим кормильцем, а не обузой! Понимаете вы это или нет?!. Ну, живо, пошевеливайтесь, а иначе я ухожу и больше не вернусь! Желающих лечиться бесплатно можно найти и помимо вашего сына!

Угроза подействовала. Старушка, не говоря больше ни слова, поспешно юркнула под мешковину. В ту же минуту из кучи хлама послышался ее тихий уговаривающий голос:

— Феруш, детка! Вставай, мой мальчик, вставай, милый!

В ответ раздался громкий плач, и снова зазвучал тихий лепет старушки:

— Не надо плакать, мой хороший, не надо! Ты поедешь с дядей на машине, на взаправдашней машине! Ту-ту поедешь! Ту-ту-ту!.. Дядя добрый, он покатает Феруша, даст пряник!..

— Дядя?! Ту-ту?! — прозвучал чуть хриплый спросонья, ломающийся басок, но с интонациями, свойственными двухлетним детям.

— Вот, вот! Ту-ту! Дядя покатает и даст пряник, даст пряничную лошадку!.. Ну, давай я застегну тебе рубашку!..

Наконец уговоры и возня внутри кучи прекратились. Мешковина снова откинулась, выпуская на волю старушку. Вслед за ней выполз здоровенный кудрявый парень лет двадцати, одетый бедно, но вполне сносно.

Поднявшись на ноги, парень показал свою великолепно развитую стройную фигуру, которой не постыдился бы иной атлет. И было странно видеть, как он поспешно вцепился в руку своей тщедушной матери, уставившись исподлобья на незнакомого дядю. При этом на лице его, уже покрытом первым белесым пухом будущей бороды, появилось совершенно детское выражение страха, любопытства и настороженности. От волнения он даже сунул палец свободной руки в рот и принялся его усердно сосать.

Однако, несмотря ни на что, в этом странном большом ребенке не было ни малейших признаков тупого бездушного идиотизма. Лицо его было подвижным, в глазах сверкала живость, лукавство и даже мысль, но все это на уровне двухлетнего малыша. Доктор Канир не без удовольствия отметил все эти признаки и подумал, что за такого пациента профессор Нотгорн обязательно его похвалит.

Заставив себя ласково улыбнуться, Канир поманил парня к себе:

— Пойдем со мной, милый Феруш! Я прокачу тебя на машине, куплю тебе орехов, конфет, жареных каштанов!.. Ну давай руку, не бойся!

— Дядя добрый? — обратился парень к матери и, наклонившись, заглянул ей в лицо.

— Добрый, сынок! Самый добрый на свете! Иди с ним, покатайся!

— Агу, Феруш! Иди ко мне, иди! Мы поедем на ярмарку, ты будешь кататься на карусели, верхом на лошадке! — изо всех сил сюсюкал Канир, маня парня к себе.

Карусель оказалась самым убедительным аргументом. Парень отошел от матери и доверчиво ухватился за руку доктора. Радуясь легкой победе, Канир поспешно выхватил из кармана несколько ассигнаций и сунул их старухе.

— Здесь двести суремов, ведрис. Это вам на пропитание от профессора Нотгорна, пока мы будем заниматься вашим сыном. А теперь до свиданья, ждите нас ровно через месяц!

Старушка машинально взяла деньги, но глаза ее при этом были неотрывно прикованы к сыну.

— До свиданья, ведеор доктор! Да пошлет вам бог единый полной удачи! Ашем табар!.. До свиданья, Феруш! Будь умным мальчиком! Слушайся дядю! Он любит тебя так же, как мама!..

Канир повел парня прочь. У поворота Феруш задержался, обернулся назад и весело помахал матери рукой.

— Ту-ту, мама, ту-ту! — крикнул он во все горло и раскатисто захохотал.

Протер Вигурий любил поесть. Даже опала, которой его подверг гросс сардунский «за скудоумие и нерадивость», нисколько не испортила ему аппетита. Прочитав неприятное известие, доставленное курьером личной канцелярии сына божьего, протер лишь густо хрюкнул от досады, но уже через час преспокойно уселся за обеденный стол и принялся поглощать одно блюдо за другим. Покончив с обедом, он отправился в диванную немного вздремнуть. Но не успел пристроить свое тучное тело на мягких подушках, как явился мальчик в короткой малиновой ряске и осторожно коснулся его плеча.

— Ваше беспорочество, вас просят к телефону!

— Скажи, что я занят молитвой и освобожусь не раньше чем через два часа! — проворчал Вигурий, не открывая глаз.

— Я так и сказал, ваше беспорочество, но ведеор, который хочет с вами говорить, все равно просил доложить вам. И еще он просил сказать, что это касается ведеора Маска!

— Дурень! С этого и надо было начинать! Этого Маска мне бог единый послал в наказание за грехи…

Тяжело поднявшись с дивана, протер Вигурий пошел к себе в кабинет. Здесь он опустился в кресло, громко зевнул и тогда только взял лежавшую на столе трубку.

— Слушаю!

— Это вы, ваше беспорочество? — торопливой испуганной скороговоркой затрещала трубка.

— Да, да, это я!

— Добрый день, ваше беспорочество! Простите, что осмелился оторвать вас от молитвы! Но дело очень важное!..

— Да кто вы, собственно, такой?! — рявкнул Вигурий.

— Вы не узнали меня по голосу, ваше беспорочество? Я служу у ведеора Маска! Помните, я доложил вам, в каком направлении ведеор в черном увез моего больного хозяина!..

— Помню, помню! Ну что там у тебя за новости, выкладывай!

— Час назад, ваше беспорочество, тот же ведеор в черном привез нашего хозяина обратно! Сказал, что он под наркозом, велел его уложить в постель, а сам уехал!

— А фамилию, фамилию его ты не узнал?!

— Не смог, ваше беспорочество. Все произошло так быстро! А четверть часа назад наш хозяин пришел в себя, и мы увидели, что он не в своем уме! Экономка сразу пошла за доктором, а я бросился звонить вам!

— Погоди! Что значит «не в своем уме»?

— Он никого не узнает, ваше беспорочество, и ведет себя, как малое дитя!

— Хорошо, дружок, молодец, что позвонил! Я сейчас же приеду!

Минут через десять, облаченный в белую мантию, Вигурий уже мчался на машине по широким проспектам Сардуны, а еще через двадцать минут вошел в дом Гионеля Маска.

Растерянные слуги немедленно проводили князя Гроссерии к своему больному хозяину и бесшумно скрылись.

Старик лежал в кровати, обложенный подушками. Он был в сознании, но дышал прерывисто, с хрипами, словно загнанный зверь. Взгляд его, полный ужаса, блуждал с предмета на предмет. Вигурий откинул широкий рукав белоснежной мантии и, взяв больного за руку, спросил:

— Раб божий Гионель, ты узнаешь меня?

В ответ на этот простой вопрос старик вдруг горько расплакался и проговорил:

— Я боюсь!.. Я хочу к маме!.. Я не хочу карусель!..

Протер был поражен таким странным помрачением рассудка: умирающий старик считал себя маленьким ребенком! Подождав, пока его всхлипывания и странные выкрики прекратятся, протер ласково погладил его сухую жилистую руку и обратился к нему с новым вопросом:

— Кто ты? Скажи мне, кто ты!

— Я маленький Феруш! Я хочу к маме! В Гух-Норб! Я не хочу карусель!.. Я не хочу конфет! — пролепетал в ответ больной, глядя на протера умоляющими, полными слез глазами.

Что-то толкало Вигурия расспрашивать дальше.

— А кто тебя отобрал у мамы? Как ты попал сюда? — продолжал допытываться Вигурий, потрясенный услышанным, и старик ответил:

— Меня взял добрый дядя! Он покатал меня на машине! Ту-ту! Ту-ту! Феруш катался на машине!.. Потом дядя дал конфет… Потом другой дядя уколол, и Феруш плакал! Злой дядя, противный! Мне больно, мне больно! Я хочу к маме!

Старик расплакался навзрыд, и протер ничего больше не сумел от него добиться. Кое-как совершив обряд третьего очищения и тем самым полностью подготовив своего клиента ко встрече с неизбежным, Вигурий уступил свое место врачу, который уже несколько раз с нетерпением заглядывал в комнату больного.

Врач провозился с умирающим стариком минут пятнадцать. Когда он вышел в холл, протер Вигурий спросил его:

— Что вы скажете о больном, доктор?

— Состояние пациента значительно ухудшилось, ваше беспорочество. Не понимаю, зачем понадобилось его куда-то возить! Дорога сильно повредила ему. Температура сорок, пульс сто двадцать, сердце работает с перебоями… — ответил врач.

— А что вы скажете о его странной потере рассудка?

— Обыкновенный бред. Он считает себя маленьким ребенком. Это бывает. Воспоминания детства и тому подобное. Придется созвать консилиум, но боюсь, что ничего существенного уже сделать не удастся… — спокойно ответил врач и, поклонившись, вернулся в комнату Маска.

Попросив расторопного слугу извещать его каждых два часа по телефону о состоянии больного, протер Вигурий уехал домой и стал ждать. Вести поступали все менее и менее утешительные. В восемь часов вечера протеру сообщили, что великий Маск скончался.

Двое мужчин в просторном белоснежном облачении князей Гроссерии сидят у круглого стола в огромном кабинете и расточают друг другу обворожительные улыбки. Один из них — протер Мельгерикс, личный секретарь его святости гросса сардунского, второй — опальный протер Вигурий, пришедший добиваться высочайшей аудиенции.

— Это невозможно, ваше беспорочество! — говорит протер-секретарь, обнажая зубы в ослепительной улыбке. — Его святость недоволен вами, и вам придется потерпеть до окончания установленного срока. Воля сына божьего — непреложный закон для всех смертных, а в том числе и для нас с вами. Ашем табар!

— Ашем табар! Ашем табар! Да будет так во веки веков! — восторженно подхватывает протер Вигурий и поспешно склоняет свою тучную выю. — Но, ваше беспорочество, вникните в мое положение! Я должен получить высочайшую аудиенцию, ибо у меня есть для его святости особо важное сообщение!

Улыбки, поклоны и любезности уже целый час скользят по гладкой поверхности стола. Спешить беспорочнейшим некуда, времени у них предостаточно, а упрямством, выдержкой и хитростью оба наделены с избытком. Так бы их состязание и окончилось вничью, если бы не дала себя знать разница в возрасте. Пожилой Вигурий первый проявил признаки усталости и решил сдаться.

— Ах, ваше беспорочество! — воскликнул он. — Изъявите мне свою бесконечную доброту и дайте согласие выслушать мое сообщение для передачи оного его святости! Я не буду тогда беспокоить вас дерзкой просьбой о высочайшей аудиенции!

Протер-секретарь искренне сокрушается:

— Простите великодушно, ваше беспорочество! Я мог сразу же предложить вам свои услуги и не отнимать у вас драгоценное время! Умоляю вас, простите! Мое сердце открыто для вас, и я готов вас выслушать!

На этом утомительная игра заканчивается. Отбросив личину почтительности и сразу меняя всю свою позу — торс свободно откидывается на спинку кресла, шея застывает в каменной неподвижности, руки непринужденно ложатся на подлокотники, — протер Вигурий сухим деловым тоном принимается рассказывать о возвращении Гионеля Маска, о его странном бредовом состоянии и, наконец, о его кончине.

Услышав о смерти престарелого композитора, Мельгерикс набожно складывает руки и говорит:

— Да ниспошлет ему бог единый вечное успокоение и райское блаженство. Ашем табар!

— Ашем табар! — откликается Вигурий и, помолчав ради приличия, спрашивает: — Ну а что же вы все-таки скажете обо всей этой истории, ваше беспорочество?

— А что тут говорить? — вздыхает протер-секретарь. — Смерть Гионеля Маска, конечно, большая утрата, но это общий удел всех людей. Его вечной душе теперь хорошо, ибо она уже вкушает неземную радость у подножия престола бога единого. Нам же остается воздать должное останкам усопшего. Я доложу об этом его святости. Надеюсь, узнав о том, что вы до конца выполнили возложенную на вас миссию, его святость смилостивится над вами и сократит срок вашей опалы. Смею думать, что вы стремились именно к этому.

— Безусловно, ваше беспорочество, безусловно! — горячо подхватывает Вигурий и, придвинувшись грудью к столу, тихо добавляет: — Однако я не это считаю теперь самым главным. Простите, ваше беспорочество, но вы, кажется, не уловили самое удивительное в моем сообщении!

— Я не уловил?… Что вы имеете в виду, дорогой коллега? — насторожился Мельгерикс.

— Я имею в виду странное помешательство Гионеля Маска, — твердо заявил Вигурий и снова откинулся на спинку кресла.

— Почему странное? Ведь врач вам ясно сказал: у больного горячка, он бредит…

— Да, да, это правильно! Он бредил в горячке! Но, ваше беспорочество, уж очень он удивительно бредил, слишком уж последовательно и логично, ни разу не сбившись! Подумайте, как все произошло! Его привез все тот же неизвестный человек, который накануне увез. Когда больной пришел в себя, то сразу начал бредить тем, что он маленький мальчик по имени Феруш. Он плакал, просился к маме домой, в Гух-Норб! Вы понимаете, какой ужас: великий Маек, для которого уготован мраморный саркофаг в сардунском Пантеоне Гениев, просился перед смертью в марабранский Гух-Норб! Этим он бредил непрерывно, вплоть до самой кончины. Даже за минуту до смерти, он, как мне сообщили, прошептал: «Мама, мама, не бросай своего маленького Феруша!» В течение восьми часов, которые он провел в своем доме после возвращения, он ни разу не осознал себя Гионелем Маском. Кстати, ваше беспорочество, я успел навести кое-какие справки. Феруш — это уменьшительная простонародная форма имени Фернол. Однако никакого Фернола ни среди родственников, ни среди друзей Маска мне обнаружить не удалось. Откуда же тогда, позвольте вас спросить, такой навязчивый бред?

— Я вас не совсем понимаю, ваше беспорочество, — медленно произнес Мельгерикс. — Что вы, собственно, хотите всем этим сказать?

— Я хочу этим сказать, что в теле Гионеля Маска не было души Гионеля Маска. Я хочу сказать, что его поездка на юг была не просто прощанием с родными местами, а чем-то иным, более значительным и страшным. Ваше беспорочество! Я видел Маска перед этой поездкой. Это был человек ясного сознания, полностью примиренный со встречей с неизбежным. А вернулся он таинственным ребенком по имени Феруш, похищенным у какой-то Нифи Кусочницы из Гух-Норба. Каким образом душа маленького мальчика переселилась в тело умирающего старика, мне, конечно, неизвестно, но в том, что она переселилась или, вернее, насильно была переселена, я абсолютно уверен! Это я и хотел подчеркнуть его святости. А теперь прошу, чтобы это сделали вы!

— Все это звучит довольно убедительно, дорогой коллега, но тем не менее ваши подозрения и догадки похожи на бред! — иронически заметил Мельгерикс. — Для снятия с себя опалы вы сконструировали слишком ужасное и неправдоподобное дело, расследование которого ввиду смерти Маска заведомо неосуществимо. Знаете что, ваше беспорочество, не сочтите за труд навестить меня дней через пять после похорон Гионеля Маска. Мне кажется, я смогу предложить вам более верный способ для снятия опалы. Дело будет не менее фантастическое, но зато абсолютно реальное и конкретное. Я дам вам возможность оказать его святости неоценимую услугу!

— Значит, вы не верите мне?! — набычился Вигурий.

— Ну что вы, что вы! О чем может быть речь! Но вы все-таки подумайте и в назначенный срок осчастливьте меня своим визитом!

Протер-секретарь поднялся с кресла, давая этим понять, что разговор окончен.

— Благодарю вас, ваше беспорочество. Я непременно воспользуюсь вашим любезным предложением. А пока прошу простить за беспокойство! — холодно сказал Вигурий и тоже встал.

Он понял, что протер-секретарь не поверил его рассказу, хотя, видит бог единый, он поведал о странном перевоплощении Гионеля Маска совсем не для того, чтобы снять с себя опалу…

Доктор Канир переживал жесточайшее душевное потрясение. Небывалая операция, подготовленная и осуществленная профессором Нотгорном, вполне удалась, но она принесла результаты неожиданные и ужасные…

Когда Канир увозил спящего старика композитора обратно в Сардуну, у него еще не было ни малейших сомнений в справедливости и гуманности сложного эксперимента. Он слепо верил своему шефу. Но, вернувшись в Ланк, он стал свидетелем странного диалога между профессором Нотгорном и его юным пациентом.

Фернол Бондонайк только что очнулся после наркоза. Он лежал в отдельной комнате и выглядел совершенно здоровым. Профессор Нотгорн сидел возле койки на стуле и пристально смотрел на юношу. Заметив, что Фернол открыл глаза, профессор спросил:

— Кто вы, друг мой?

— Я композитор и музыкант Гионель Маск.

Для профессора такой ответ прозвучал, как гром среди ясного неба. Он вскочил со стула и наклонился над пациентом.

— Не может быть! — проговорил он встревоженно. — Подумайте, что вы говорите! Вы не смеете быть Гионелем Маском! Вы — Фернол Бондонайк!

— Простите, дорогой профессор, но я должен огорчить вас. Я действительно Гионель Маск. Позвольте принести вам самую сердечную благодарность за помощь, которую вы мне оказали. Я чувствую себя вновь родившимся! — тихо сказал бывший идиот, глядя на ученого с бесконечной признательностью.

— Какой скандал! — воскликнул Нотгорн и поспешно удалился к себе в кабинет…

Вот тогда-то Канир, присутствовавший при этой короткой беседе, и осознал впервые, что стал соучастником неслыханного преступления. Оскорбленный в своих лучших чувствах и потрясенный до глубины души, Канир решил немедленно поговорить со своим шефом начистоту.

Тот, кому довелось видеть профессора Нотгорна два года назад в Сардуне, вряд ли узнал бы его теперь. На восемьдесят седьмом году своей жизни, сжираемый нечеловеческой страстью ученого-фанатика, работая вопреки возрасту по двадцать часов в сутки, Вериан Люмикор Нотгорн превратился в настоящий ходячий скелет, обтянутый кожей. Высокий, прямой как жердь, с совершенно голым коричневым черепом, с лицом, изрезанным тысячами глубоких морщин, он производил поистине жуткое впечатление. В нем все было мертво, кроме глаз. Но уж зато глаза эти полыхали, как две геенны огненные, начиненные целой сворой бешеных дьяволов…

Когда Канир вошел в кабинет, профессор сидел за своим письменным столом и лихорадочно просматривал какие-то бумаги.

— Ведеор профессор, не сочтите это с моей стороны за слишком большую дерзость, но, как ваш ассистент и непосредственный участник эксперимента, я считаю себя вправе задать вам один вопрос, — взволнованно сказал Канир.

Профессор поднял глаза, обжег ими бледное лицо ассистента и, помедлив, ответил с нескрываемым раздражением:

— Один вопрос? Хорошо, доктор, я слушаю вас!

— Ведеор профессор, объясните мне, почему Фернол Бондонайк чувствует себя не Фернолом Бондонайком, а композитором Гионелем Маском?!

Профессор болезненно поморщился. Несколько минут он молча поглаживал свой голый череп, потом заговорил медленно, словно размышляя вслух:

— Слов нет, дорогой коллега, это очень интересное явление. Нам обоим нужно в нем разобраться, прежде чем давать окончательное заключение. Вы знаете, что до сих пор мы проделывали опыты только на животных, то есть могли проследить функции пересаженных ментогенов лишь в сфере инстинктов, рефлексов и общих признаков характера. В опыте с Маском и Бондонайком мы впервые столкнулись с функцией ментогенов в области человеческого сознания. Пока я могу сказать лишь одно: нам предстоит еще очень много работать, чтобы проникнуть в суть этого загадочного явления, и в этом смысле очень жаль, что мы лишены возможности наблюдать за обоими объектами эксперимента. Но это не должно ни в коей мере отразиться на нашей дальнейшей работе. Теперь мы будем изучать нашего пациента Фернола Бондонайка, изучать поведение ментогенов Гионеля Маска в его мозгу.

— Но ведь тот, кто у нас остался, не Фернол Бондонайк! Ведь это и есть Гионель Маек! — вскричал Канир, видя, что шеф старается уклониться от прямого ответа.

— Успокойтесь, доктор. Вы напрасно преувеличиваете значение временного явления. У нас остался Фернол Бондонайк, а Гионеля Маска вы отвезли в Сардуну, и, вероятно, очень скоро мы будем глубоко опечалены вестью о его кончине. Маск умрет, но Бондонайк останется и будет продолжать его дело. Иначе быть не может!

— Не сбивайте меня с толку, ведеор профессор! Сознание, а вернее, душа Гионеля Маска осталась в здоровом теле Бондонайка. Душа идиота умрет вместе с немощным телом композитора. Следовательно, жить будет Маск, а не Бондонайк! Вам известно не хуже, чем мне, что не внешняя физиологическая оболочка определяет личность, а сознание и только сознание! Факты налицо: бывший идиот заявил вам, что он Гионель Маск. Это значит, что он навсегда останется Гионелем Маском и никогда больше не сможет стать Фернолом Бондонайком, тем более что тело композитора будет очень скоро разрушено смертью. Таким образом, ведеор профессор, вы спасли этой операцией жизнь одной личности, но убили при этом другую!

— Еще раз повторяю, доктор, успокойтесь и не употребляйте столь сильных выражений! Смерть Гионеля Маска ничего не изменит. Фернол Бондонайк останется Фернолом Бондонайком. Мы еще не все знаем о ментогенах как носителях человеческого сознания. Я не могу вам пока представить научно обоснованных аргументов, потому что у меня их нет, но интуиция исследователя мне подсказывает, что собственное сознание вернется к Бондонайку.

— Как же оно может вернуться, если оно умрет вместе с телом Гионеля Маска?!

— «Вернется» — не то слово. Правильнее будет сказать, что оно восстановится…

— Что?! Восстановится душа?! Не пытайтесь меня уверить в этом, ведеор профессор! Душа у человека одна! Душа неповторима и невоспроизводима, ибо она дана свыше! Она не может возродиться в теле, однажды покинув его!

— Ведеор доктор, я глубоко уважаю ваши религиозные убеждения. Но серьезная наука несовместима с мистикой. Ваше понимание души основано на чисто религиозных представлениях. В такой плоскости мы не можем продолжать нашу беседу. Извините меня!

— Нет, ведеор профессор, вы не отделаетесь от меня так легко и просто! — вскричал Канир, задетый за живое. — Вы слишком долго злоупотребляли моим доверием! Но теперь, я до конца понял ваши тайные преступные замыслы! Вы всю жизнь искали ментогены лишь для того, чтобы себе лично обеспечить бессмертие! Эксперимент над Маском и Бондонайком вам был нужен лишь для того, чтобы окончательно убедиться в возможности переселения душ! Вы заранее знали, что, поняв свое положение, Маск не будет разглашать, что он Маск, а постарается укрыться за личиной Фернола Бондонайка и станет повсюду твердить, что он Фернол Бондонайк! Только в этом и заключается вся ваша интуиция ученого! А для себя вы заранее приготовили Рэстиса Шорднэма, чтобы вселиться в его молодое тело и жить дальше! Но вам не удастся совершить это новое преступление! Не в Рэстиса Шорднэма вы переселитесь, а за решетку!!!

Горящие как угли глаза профессора Нотгорна вонзились в лицо Канира. С минуту ученый молчал, а потом проговорил раздельно и четко:

— Ведеор Канир, вы глупы. Вы глупы и тем самым опасны! Считаю излишним опровергать ваши нелепые обвинения, но одно вам советую крепко запомнить. Если вы по своей непроходимой глупости решитесь донести на меня, то за решетку мы пойдем с вами рука об руку! Чтобы избежать этого, вы должны молчать и беспрекословно подчиняться моим приказам. Впредь я категорически запрещаю вам соваться ко мне с критикой моих поступков!.. А теперь ступайте и выполняйте свои обязанности!

— Но, ведеор профессор, как же я возьму на себя такой страшный грех?!

— Ступайте и выполняйте свои обязанности!!!

Канир был раздавлен. Ему не оставалось ничего, кроме как подчиниться железной воле шефа…

С давних времен между дворцом гросса сардунского и небольшим особняком, стоявшим в стороне за высокой глухой оградой, существовал подземный ход. Этот ход был проложен семьсот лет назад по приказу гросса Миграба Неистового. В особняке тогда под большим секретом сидели волхвы, колдуны и алхимики, которым Миграб Неистовый повелел изготовить эликсир жизни. Но тайный ход не принес счастья жизнелюбивому гроссу. Не жизнь, а смерть воспользовалась им. Сорок барбитцев во главе с Альгридом Беспощадным ворвались среди ночи через тайный подземный коридор в опочивальню гросса сардунского и прямо в постели закололи его длинными мечами. После этого три недели на площади Гроссерии пылали костры, на которых барбитцы сжигали колдунов и алхимиков.

В последующие столетия десятки гроссов пользовались тайным ходом для самых разнообразных целей, как политических, так и личных, но ни один из них не отважился пуститься по стопам Миграба Неистового. И лишь последний гросс — Брискаль Неповторимый — решил добиться того, что не удалось его далекому предшественнику. В особняке, имеющем прямое сообщение с его божественной опочивальней, он поселил своего главного научного консультанта, профессора Пигрофа Вар-Доспига, которому для решения проблемы бессмертия поручил создать Материона.

После ночи, когда зачитывалось письмо от аба Бернада, престарелый гросс потерял покой. В его мозгу гвоздем засело изречение Нотгорна об иллюзорном и реальном бессмертии, и, думая о нем, он чувствовал, как теряет под ногами почву. Не менее его терзал и самый факт, что Нотгорн занимается проблемой бессмертия и, возможно, уже даже разрешил ее. Ведь тогда все планы гросса, которые он осуществлял с помощью Вар-Доспига, вылетят в трубу!..

Вечером, в канун торжественных похорон Гионеля Маска, гросс сардунский решил встретиться со своим научным консультантом. Он спустился в подземелье дворца и через отлично отделанный и освещенный подземный коридор прошел в особняк Вар-Доспига. Отомкнув ключом последнюю дверь, гросс очутился в лаборатории. Отсюда можно было на лифте подняться прямо в кабинет профессора. Гросс так и сделал.

Войдя без стука в кабинет, сын божий сразу увидел своего консультанта. Профессор Вар-Доспиг сидел за столом небритый, взлохмаченный и пил коньяк. Воздух в помещении был затхлый и тяжелый.

— Профессор, что это значит?! — крикнул гросс и гневно стукнул об пол золоченым посохом.

— Это вы, ваша святость?…

Вар-Доспиг поднялся и отвесил гроссу поясной поклон. На ногах он держался крепко, но распухшее лицо, блуждающий взор и весь растрепанный, неряшливый вид говорили о том, что профессор сильно не в себе.

— Что это значит?! Как вы посмели довести себя до такого состояния?! — продолжал кипятиться сын божий.

— Простите, ваша святость… У меня горе… Моя Арса, моя дочь ушла от меня!.. — пробормотал Вар-Доспиг и тяжело опустился в кресло, совершенно забыв о том, что никто не смел сидеть в присутствии сына божьего, тем более если сам сын божий стоял.

Но именно эта неслыханная дерзость убедила гросса, что профессор переживает слишком тяжелое горе и что, стало быть, нельзя с него много спрашивать. Сын божий прошел к другому креслу, уселся в него, кряхтя по-стариковски, и, помолчав, спросил без тени прежнего гнева:

— Почему же ваша дочь покинула вас, сын мой?

— Из-за Материона, ваша святость, — коротко ответил Вар-Доспиг.

— Из-за Материона?! Как это понимать? Неужели вы открыли ей секрет Материона?

— Да, ваша святость, я открыл ей. Так сложились обстоятельства…

— Но ведь она…

— Не беспокойтесь, ваша святость. Арса никому не расскажет об этом. Она просто ушла, потому что Материон оказался выше ее понимания. Бедная девочка! Где она теперь скитается?!

— Не надо падать духом, сын мой. Ваша дочь вернется… Но где же Материон? Почему я не вижу его?

— Материон здесь, в доме. Я вызову его, — сказал Вар-Доспиг и нажал на столе кнопку звонка.

Через минуту послышались тяжелые размеренные шаги. Дверь кабинета широко распахнулась, и вошел Материон. Его могучий рост, кудрявая черная борода, весь его импозантный вид произвел на гросса сильное впечатление.

— Великолепен! — пробормотал старик, с жадностью пожирая глазами кибернетического гиганта.

— Что вам угодно, хозяин? — спокойно и отчетливо проговорил Материон, обращаясь к Вар-Доспигу.

— Его святость гросс сардунский хочет тебе задать один вопрос.

Сын божий раскашлялся, покраснел от волнения, но, быстро взяв себя в руки, стукнул посохом и крикнул срывающимся голосом:

— Материон! Ты создан по моему замыслу и по моей воле! Ты способен решать любые задачи, Материон?

— Да, ваша святость, я способен решать любые задачи, — невозмутимо ответил Материон.

— Тогда слушай! Что нужно сделать для того, чтобы стать бессмертным?!

Ни секунды не задумываясь, Материон ответил:

— Для того чтобы стать бессмертным, нужно жить всегда.

— Болван! Это я и без тебя знаю! А что значит «жить всегда»? Отвечай!

— Жить всегда — значит никогда не умирать.

— И больше ты ничего не знаешь?! — завопил гросс, брызгая слюной.

— Больше ничего,

спокойно ответил Материон.

Наступило молчание. Гросс сардунский тяжело дышал и с ненавистью смотрел на профессора Вар-Доспига. Наконец он прохрипел:

— Уберите эту безмозглую скотину, профессор!

— Материон, ступай в свою комнату! — приказал Вар-Доспиг роботу.

Четко повернувшись, Материон ушел из кабинета.

— Это издевательство! Это самое настоящее издевательство! — раскричался сын божий, — Я должен знать, Вар-Доспиг, способны ли вы создать что-нибудь более серьезное, чем скалды и все ваши тупые Материоны, которых я видел до сих пор?!

Взъерошив пальцами седую шевелюру, Вар-Доспиг молча налил полный стакан коньяку и медленными глотками выпил его, как воду. Лишь после этого, устремив на сына божьего лихорадочно горящие глаза, он глухо произнес:

— Признаюсь, ваша святость, и каюсь. Я не в силах создать такого Материона, которого обещал вам. В мои расчеты вкралась ошибка. Я понял ее после того, как остался один на один с этим бородатым кибернетическим монстром. Ошибка вот в чем. Любая система, созданная на основе анализа и синтеза, представляет собой замкнутый круг. Она не способна вырваться за пределы этого круга и решать проблемы более сложные, чем она сама. Кибернетика нам не поможет, ваша святость. Тут нужно что-то иное. Материон, способный разрешить проблему бессмертия, должен быть создан на основе абсурда и случая. Нужно создать нечто такое, что останется для нас навсегда неразрешимой загадкой. Мы не смеем знать, как оно возникло и как функционирует. Мы будем лишь пользоваться плодами его функций… В противном случае мы не сможем сделать качественный скачок в область неведомого и будем все время топтаться в заколдованном кругу на уровне уже достигнутых знаний…

— Вы бредите! Вы пьяны! Как можно создать нечто, не зная, как это нечто делать и каким оно должно быть?! Это просто вопиющая чушь!

— Не сердитесь, ваша святость. Но это не такая уж чушь, как кажется на первый взгляд. Возьмите самого человека. Человек лишь исподволь познает свое собственное физиологическое устройство, но тем не менее он испокон веков пользуется своим чудесным сложным организмом и не чувствует в таком положении ни малейшего противоречия. Природа… Позвольте мне, ваша святость, говорить в данном случае именно о природе, а не о боге едином… Природа, создавая человека, тоже действовала вслепую. Она не знала, ни что создает, ни как создает. И однако ее создание совершенно…

— Когда же вы думаете создать Материона по новому методу?

— Не знаю, ваша святость. Нужны будут деньги. Много денег.

Гросс поднялся.

— Деньги?! Вы говорите, деньги?! Пока вы тут думаете о кибернетических игрушках, другие ученые прямо берутся за проблему бессмертия и решают ее без всякой подсказки машин!

— Кто?! Кто решает проблему бессмертия?!

— Профессор Нотгорн, вот кто! И не решает, а наверное, уже решил!.. Если бы не ваши скалды, я сегодня же выгнал бы вас из Гроссерии, профессор Вар-Доспиг! Но скалды оправдали себя, и потому я оставлю вас. Работайте, как угодно, применяйте любые методы вплоть до абсурда, только создайте мне настоящего Материона!.. Денег я вам дам, но, пока не добьетесь настоящего успеха, не смейте мне показываться на глаза! Прощайте!

Сердито стуча посохом, гросс сардунский прошел в лифт и резко хлопнул дверью. Профессор Вар-Доспиг долго смотрел на дверь, за которой скрылся его высокий гость. Потом он горько вздохнул, вспомнил Арсу и снова взялся за коньяк…

Денег у Арциссы хватило только на проезд до Тартахоны. Всю ночь она просидела в пустом купе, не смыкая глаз…

Когда на рассвете поезд прибыл в Тартахону, у Арциссы уже был готов план действия. До открытия магазинов она оставалась на вокзале. Примостившись возле окошечка почтовой конторы, она просматривала тартахонский телефонный список и делала из него нужные выписки. В девятом часу она отправилась в город.

Без труда разыскав по одному из выписанных адресов небольшую лавку старьевщика, Арса решительно вошла в нее. На звон подвесного колокольчика появилась пожилая женщина, с лицом, усеянным крупными бородавками.

— Я хочу продать вам свою одежду, ведрис. Плащ, шляпу, платье, чулки и туфли. Часть я могу получить деньгами, а часть какой-нибудь старой одеждой, которая подошла бы цыганской девушке. Вас устраивает такая сделка? — сказала Арса, очень довольная тем, что имеет дело с женщиной.

Когда четверть часа спустя Арса покидала лавочку старьевщицы, ее нельзя было узнать — из городской барышни она превратилась в хорошенькую быстроглазую цыганочку. В кармане юбки она уносила еще целых пятнадцать суремов.

Совершив свой простенький маскарад и почувствовав себя в относительной безопасности, Арса позаботилась как можно скорее покинуть Тартахону. В большом городе она могла легко попасться на глаза полиции, а это было равносильно возвращению в отцовский дом.

Ближайшей целью своего путешествия Арса наметила Марабрану. Она уверяла себя, что такое решение в ней возникло потому, что Марабрана приморский город, что в ней много бедноты и что там, следовательно, ей легче всего будет окончательно замести следы. Но настоящая причина была иной: Арса, тайком от себя самой, надеялась, что в Марабране встретится с Рэстисом Шорднэмом. Путь от Тартахоны до Марабраны она решила проделать пешком. Выбравшись из предместий Тартахоны, она смело зашагала по шоссе, уходящему на юг, к поднебесному Ардилану, за которым простиралась Марабранская провинция.

Сделав за весь день около тридцати километров, Арса под вечер добралась до небольшого городка Паэрты и, совершенно измученная, вошла в первый попавшийся трактир. Она была голодна и еле держалась на ногах от усталости, но, помня о своей новой роли, не посмела сразу спросить ночлег и ужин. Скрепя сердце, она стала ходить от стола к столу и дрожащим голосом нараспев приговаривала:

— Кому погадать? Кому погадать?…

На Арсу смотрели с любопытством, но в основном все от нее отмахивались. Вот она подошла к столу, за которым, спиной к ней сидел какой-то рослый мужчина в рабочей спецовке. Он читал газету и прихлебывал из кружки пиво. На свободном стуле рядом с ним лежали дорожный мешок и широкополая замызганная шляпа. Арса видела только шапку кудрявых волос и крепкую загорелую шею.

Уже не надеясь найти клиента, Арса решила сесть за какой-нибудь пустой стол и заказать себе ужин, но, проходя мимо мужчины с газетой, еще раз машинально повторила свой вопрос:

— Кому погадать?…

Мужчина опустил газету и резко, всем корпусом, повернулся к девушке. Арса увидела его лицо и обомлела: это был Материон!

Вскрикнув что-то невразумительное, она бросилась вон из трактира. Она успела добежать до ближайшего фонаря, но тут ее схватила железная рука, и над самым ухом раздался громовой голос:

— Стой, гадалка! Чего удираешь?!

Замирая от ужаса, Арса оглянулась на державшего ее человека. Никаких сомнений: при тусклом свете фонаря она ясно различила черную кудрявую бороду и яркие голубые глаза.

— Отпустите меня, ведеор Материон! Зачем я вам?… — пролепетала она в отчаянии, хотя и знала заранее, что бездушного робота не тронут ее мольбы.

Но Материон вдруг расхохотался и сквозь смех крикнул:

— Как ты меня назвала?! Как?!

— Ведеор Материон… Не сердитесь, я знаю, что вы не человек, но я подумала, что вы не знаете, что я знаю… — лепетала бедная девушка.

— Я не только не человек по милости некоторых ученых, но я к тому же и не Материон! Ты что-то путаешь, цыпленок!

— Вы не Материон? А кто же вы?! Неужели…

— Что «неужели»?

— Неужели я ошиблась?

— Выходит, что ошиблась. Если уж на то пошло, то меня зовут Рэстис Шорднэм. Друзья меня называют Рэ Шкипер или просто Рэ. А тебя как звать?

— Вы лжете! — крикнула Арса. — Рэстис Шорднэм в Марабране!

— Эге-ге, да ты, оказывается, и меня знаешь, цыпленок! — удивленно прогудел бородач. — Ну теперь-то я и подавно не отпущу тебя! Откуда тебе известно мое имя? Кто тебе сказал, что я живу в Марабране? Кто ты такая?

— Я цыганка… Меня звать Арцисса, Арса…

— Ну хорошо. Если ты в самом деле Арса, то пойдем со мной обратно в трактир и вместе поужинаем. Ты ведь хочешь есть?

— Хочу…

— Пойдешь со мной?

— Пойду.

— Убегать не будешь?

— Нет…

Рэстис отпустил ее руку, и она покорно пошла рядом с ним обратно в трактир. Она еще не совсем верила в свое счастье, но сердце подсказывало ей, что человек, с которым она так неожиданно столкнулась, действительно живой человек, а не чудовищный всезнающий кибернетический автомат…

Теплая весенняя ночь опустилась на Ланк. Уснули собаки, уснули дети, уснули почтенные горожане. Даже благочестивый аб Бернад, доселе не получивший ответа на свое послание гроссу сардунскому, смирил растревоженное сердце и тоже уснул в широкой кровати, рядом со своей дородной супругой ведрис Пуарой… Спит благословенный Ланк, нигде ни огонька, ни шороха…

Только на самом краю городка, в глухом переулке, где одни лишь заборы да сады, светится сквозь неплотно прилегающие жалюзи одинокое окно большого особняка. Но кого это может удивить? Ведь это не чей-нибудь дом, а старого чудака профессора Нотгорна! Все знают, что престарелый ученый имеет обыкновение допоздна засиживаться за работой. Другое дело, если бы кто-нибудь узнал, что свет в окне не имеет к Нотгорну никакого отношения, что старик Нотгорн спит и понятия не имеет о том, что происходит у него в доме. Вот это вызвало бы не только удивление, но и самые разнообразные пересуды!..

В самую полночь скрипнула калитка Нотгорнова подворья, и в переулок вышли две темные фигуры. Посовещавшись шепотом, они расстались. Одна притаилась у калитки, другая поспешно двинулась к центру городка. Миновав пустынную площадь, фигура обошла черную громадину храма бога единого и остановилась перед домом аба Бернада…

Мирно спящий аб был разбужен своей женой. Она бесцеремонно толкала его в бок:

— Проснись! Да проснись же ты, горе мое шестипудовое!

— А? Что такое? Что тебе надо?… — проворчал аб, насилу раздирая тяжелые веки.

— Звонит кто-то! Наверное, за тобой! — сказала ведрис Пуара.

— Кого бы это принесло среди ночи? — прохрипел аб Бернад, окончательно проснувшись и прислушиваясь. Звонки настойчиво повторялись.

— Может быть, тебя зовут для последнего напутствия?! — испуганно прошептала ведрис Пуара.

— Чепуха! Насколько я знаю, вчера в Ланке никто не собирался умирать…

— Вчера! Мало ли что вчера. Это случается так внезапно!

— Ну ладно, ладно, пойду погляжу. Все может быть!

Аб набросил на себя халат, сунул ноги в шлепанцы и спустился по лестнице в холл.

— Во имя бога единого, кто там?! — проговорил он осипшим спросонья голосом.

— Это я, ваше благочестие! Я, Нагда, что у профессора Нотгорна! — прозвучал из-за двери знакомый голос.

— Ведрис Нагда?!

Удивленный аб быстро снял с двери запоры и распахнул ее. За порогом действительно стояла рослая экономка профессора Нотгорна.

— Простите, ваше благочестие, что я осмелилась в такое неурочное время…

— Ничего, ничего, ведрис! Пастырь и ночью пастырь! Я весь к вашим услугам! Что у вас на сердце?

— В нашем доме, ваше благочестие, есть человек, которому необходимо исповедаться, и… и он не может ждать ни минуты! — одним духом выпалила Нагда.

Аб в изумлении воскликнул:

— В вашем доме, в доме заядлого безбожника есть человек, который хочет исповедаться?! Да кто вас, собственно послал за мной?

— Доктор Канир послал…

— Доктор Канир? Не он ли сам хочет исповедаться?

— Нет, ваше благочестие, доктор Канир лишь просит вас прийти. А исповедаться хочет другой человек!..

— Неужели сам профессор Нотгорн?! — вскричал аб в радостной надежде, но Нагда тут же рассеяла его приятное заблуждение:

— Что вы, ваше благочестие! Ведеор профессор даже не знает об этом и не должен знать! Исповедаться хочет молодой парень, которого профессор излечил от врожденного идиотизма!

— Как вы сказали? Излечил? Да разве профессор занимается врачебной практикой?! — совершенно искренне удивился аб.

— Нет, нет, конечно, не занимается! Он слишком для этого стар. Этот пациент наш единственный пациент, если, конечно, не считать того… Впрочем, чего это я болтаю! Ведеор профессор занялся им лишь из жалости к его бедной матери. И вот теперь парень окончательно выздоровел и хочет впервые в жизни открыть душу богу единому!

— А профессор Нотгорн об этом знает?

— Да нет, не знает. Он спит…

— Но позвольте, ведрис, как же я могу…

— Ах, ваше благочестие! — горячо воскликнула Нагда. — Вы же знаете, что я честная и набожная женщина! Я никогда бы ничего не сделала во вред своему доброму хозяину. Но разве ведеору профессору повредит, если его пациент изопьет из чаши бесконечного милосердия божьего?! Так мне и доктор Канир сказал… Забудьте же на время ваши распри с профессором и… и утешьте беднягу! Идемте, умоляю вас! Все должно быть сделано, пока хозяин спит!

Против таких доводов трудно было что-либо возразить. Аб Бернад отбросил все свои колебания и сказал:

— Хорошо, ведрис, я пойду с вами. Подождите меня здесь, я только оденусь…

У калитки профессорова дома аба и Нагду поджидал доктор Канир.

— Здравствуйте, ведеор аб! Да благословит вас бог единый за то, что вы откликнулись на мою просьбу и пришли! — взволнованно сказал доктор.

Нагда тут же молча исчезла, а Канир, попросив аба не делать шума, повел его в дом. Они прошли через темный холл, миновали просторное помещение, в котором аб по запаху без труда узнал лабораторию, и очутились в скупо освещенной комнате с единственным окном, на котором было опущено жалюзи.

Обстановка комнаты была предельно проста: стол, стул, больничная койка с тумбочкой. Лишь в стороне, у стены, стояло совершенно новое пианино, резко контрастирующее с остальными предметами.

На кровати лежал молодой человек, одетый в полосатую пижаму. Глаза его были широко раскрыты, весь вид какой-то расстроенный и встревоженный. Увидев вошедших, он вскочил на ноги.

Доктор плотно прикрыл дверь и жестом успокоил молодого человека. Потом он сказал:

— Ведеор Маск, к вам по вашему желанию пришел ведеор аб Бернад, благочестивый настоятель местного прихода. Откройте ему сердце, и вам станет легче!

С этими словами доктор Канир сделал общий поклон и вышел.

Для начала необходимо было утешить больного, успокоить его, чтобы он мог отвечать на вопросы. Вкрадчиво улыбнувшись, аб Бернад обратился к молодому человеку с такими словами:

— Простите мне мою нескромность, ведеор Маск, но ваша фамилия слишком известна в Гирляндии. Не приходитесь ли вы, случайно, родственником нашему прославленному композитору Маску, недавно скончавшемуся?

Реакция пациента на этот простой и естественный вопрос была совершенно неожиданной. Он побледнел еще сильнее, до мертвенной синевы, и вдруг заговорил быстро-быстро:

— Смилуйтесь надо мной, ваше благочестие! Я не могу больше! Я скажу вам всю правду!.. Вы думаете, родственник? Нет, я не родственник композитора Гионеля Маска, я сам Гионель Маек! Не удивляйтесь, сейчас вы все поймете! То, что вы видите, ваше благочестие, мне не принадлежит! Это тело, это молодое здоровое тело не мое! Я украл его у бедного идиота, у юноши по имени Фернол Бондонайк! Но я не умышленно украл его!!! Поверьте, ваше благочестие, меня обманули!!! И вот этот несчастный вместо меня теперь покоится в моем старом немощном теле в Пантеоне Гениев, приняв мою смерть, а я, Гионель Маск, живу его молодой жизнью, которую у него похитил!..

Сказав это, молодой человек упал лицом в подушку и разразился глухими рыданиями.

Аб Бернад стоял, как пораженный громом. Услышанное никак не укладывалось у него в голове. Лишь постепенно, по мере того как проходило первое потрясение, к абу возвращалась способность соображать. И тогда у него мелькнула догадка, что исцеленный идиот Фернол Бондонайк страдает навязчивой идеей: воображает, что в него переселилась душа умершего композитора Гионеля Маска. Он мог услышать о смерти Маска, мог увидеть его похороны по телевизору, и его неокрепшее сознание пошатнулось.

Молодой человек продолжал плакать, судорожно подергивая плечами. Аб подошел к нему и, наклонившись, погладил его по голове, как маленького ребенка.

— Успокойтесь, дорогой! Не надо предаваться отчаянию. Все это пройдет и забудется. Думайте прежде всего о своем здоровье! — сказал аб, стараясь успокоить несчастного.

— Вы не верите мне, ваше благочестие! — глухо проговорил странный юноша. — Я вижу, что вы не верите мне. Вы считаете меня помешанным! Но я постараюсь убедить вас! Слышали вы когда-нибудь импровизации Гионеля Маска на рояле?

Он схватил единственный в комнате стул и стремительно подошел с ним к пианино. Аб следил за ним с нарастающим беспокойством. Ему было жалко несчастного, но он не знал, как остановить его.

Молодой человек опустился на стул и откинул крышку инструмента. На несколько мгновений кисти рук его застыли, вознесенные над клавиатурой, потом вдруг упали на нее, как подстреленные птицы. Грянул первый аккорд, в звучании которого аб почувствовал нечеловеческую боль. Музыка заставила его забыть, кто он, где он и что с ним, собственно, происходит.

Аб Бернад слышал по радио сотни концертов Маска. Он знал его симфонии, оперы, сонаты, его божественные клавирные импровизации. Но то, что он услышал теперь, нельзя было сравнить ни с чем. Это был Маек, удесятеренный безграничным отчаянием, жесточайшими муками совести и страшной человеческой тоской. У аба было такое чувство, будто он проваливается в беспросветную черную пропасть, откуда нет и не может быть возврата.

Музыка оборвалась резко и неожиданно.

Очнувшись, аб Бернад увидел, что возле пианино стоит доктор Канир и, склонившись, что-то тихо говорит юноше. Гениальный безумец тяжело дышал, а по лицу его катились капли пота. Но он послушался доктора и, отойдя от инструмента, вернулся к себе на кровать. Доктор Канир подсел к нему, а священнику молча указал на стул.

Совершенно раздавленный, аб Бернад послушно придвинул стул к кровати и в изнеможении на него опустился. Лишенный способности чему-либо удивляться и что-либо соображать, он лишь молча смотрел на молодого человека, словно это был выходец с того света. Наконец странный пациент профессора Нотгорна собрался с силами и тихим прерывающимся голосом принялся рассказывать потрясающую историю своего перевоплощения.

Перед своей кончиной старый композитор Гионель Маск долгие годы страдал от неизлечимого недуга. Смерть неумолимо приближалась к Маску, но он не хотел умирать. Это был не просто животный страх перед смертью, не просто инстинктивное стремление сохранить жизнь любой ценой, а скорее страстный протест против нелепой, чудовищно бессмысленной смерти, разрушающей изношенную физиологическую оболочку, в которой обитает зрелый и мощный человеческий интеллект, полный творческих замыслов и неистребимой воли к труду. Маск до самозабвения любил свое искусство и готов был любой ценой отстоять возможность служить ему. Неизбежность смерти повергала больного композитора в пучину мрачного отчаяния и безысходной тоски.

Вот тогда-то и пришел к нему впервые профессор Нотгорн. Ровесник Маска, но более крепкий и живучий, этот прославленный ученый сделал умирающему композитору предложение, от которого невозможно было отказаться. Нотгорн предложил спасти от разрушения самое ценное в личности Маска: его талант и мастерство, его опыт и знания, его любовь к искусству и творческие замыслы. В беспросветном мраке обреченности сверкнула искра надежды, и Маек уверовал в высокое гуманное назначение того, что предлагал уважаемый профессор.

В течение последующих месяцев Нотгорн лихорадочно готовился к неслыханному эксперименту. Он несколько раз наведывался к больному композитору и беседовал с ним о своей работе. Из этих бесед Маску удалось составить некоторое представление о научных поисках ланкского отшельника.

Профессор Нотгорн всю свою жизнь посвятил изучению человеческого мозга, точнее говоря, поискам среди миллиардов микроскопических клеток мозга тех неуловимых частиц, которые являются прямыми носителями сознания, памяти, индивидуальности. Он и в Ланк-то перебрался для того, чтобы иметь возможность полностью отдаться своей работе. К тому дню, когда он явился к Маску со своим предложением, главное было уже сделано. В результате пятидесятилетнего напряженного труда Нотгорн нашел то, что искал. Носителями индивидуальности, сознания, памяти оказались ничтожно малые клетки, распыленные в серо веществе коры головного мозга. Их общее количество колебалось от двух до трех миллиардов штук. Ученый назвал и ментогенами.

После того как ментогены были обнаружены и изучены, остальная работа не представляла для Нотгорна особы трудностей. В течение нескольких месяцев он сконструировал специальный прибор, способный извлекать ментогены из одного мозга и переводить их в другой. Этот прибор получил наименование «ментогенный трансфузатор», сокращенно — ментранс. Испытав его несколько раз на собаках, Нотгорн решил совершить операцию над человеком.

Старый композитор Гионель Маск был тайно перевезен из Сардуны в Ланк. Путешествие в автомобиле сильно ухудшило его состояние. Нужно было опешить. Второй объект был заранее намечен. Доктор Канир лично помчался за ним в Марабрану. В ожидании его возвращения Маск провел доме Нотгорна трудные сутки: боли в груди усилились, поднялась температура. Наконец Канир вернулся и привез собой двадцатилетнего Фернола Бондонайка, страдавшего врожденным идиотизмом. Нотгорн немедленно приступил к операции. В организмы обоих пациентов были введены наркотические препараты. Укол инъекционной иглы — было последнее, что Маск почувствовал еще в своем старом теле. Очнулся он уже в новом.

Ментогены композитора прочно закрепились в мозгу идиота. Когда он очнулся после наркоза, он первым долгом излил свою благодарность профессору Нотгорну. Но это было всего лишь естественной первоначальной реакцией личности, стоявшей перед этим на грани небытия. Выздоровев же окончательно и поняв, что, собственно, произошло, Маск сильно затосковал. Ведь, принимая предложение Нотгорна, он не помышлял о продлении жизни своей личности своего сознания. Он хотел лишь спасти свой талант, свое мастерство, свои знания. Неужели Нотгорн обманул его? Не выдержав напора мучительных сомнений, он упросил доктора Канира устроить ему тайное свидание с духовным лицом. Доктор Канир согласился выполнить просьбу Маска и отправил экономку Нагду за абом Бернадом…

Выслушав рассказ, аб Бернад почувствовал, как в груди у него закипает негодование. Доктор Канир сидел на краю койки, возле перевоплощенного Маска, понурив голову и боясь поднять глаза.

— Какое неслыханно святотатственное дело! — воскликнул служитель бога единого. — Вы понимаете, доктор, в каком жестоком преступлении вы приняли участие?!

— Я виноват, ваше благочестие, — ответил Канир с полной покорностью. — Я виноват и готов нести за свою вину любое наказание!

— Виноват?! Наказание?! Но разве раньше вы не понимали, что участвуете в преступлении, за которое вам придется отвечать не только перед богом единым, но и перед гирляндским правосудием?!

— Я был обманут, ваше благочестие! Поверьте, что я был обманут!.. Привлекая меня к научному сотрудничеству, профессор Нотгорн скрыл от меня свои истинные планы и намерения! Идею трансфузии ментогенов он преподнес мне в высокогуманном и весьма привлекательном аспекте, который нисколько не противоречил моим религиозным убеждениям. Профессор утверждал, что обмен ментогенами даст людям возможность, минуя громоздкую систему современной педагогики, передавать друг другу не только основные знания, но и качества, доныне непередаваемые, такие, как таланты, культурные навыки, эстетический вкус, жизненный опыт, мастерство. Эта благородная идея, ваше благочестие, настолько захватила меня, что я слепо выполнял волю своего шефа. Нотгорн ни единым словом не обмолвился о переселении душ, а мне самому такая страшная мысль и в голову не могла прийти! Я выполнял все приказы Нотгорна, и у меня не возникало никаких подозрений. Лишь позже я понял, что Маск и Бондонайк были нужны Нотгорну для эксперимента на людях, а второй молодой человек, сторож орангутанга, — для продления собственной жизни…

После покаянной речи Канира аб Бернад смягчился. Он предложил своим собеседникам собрать самые необходимые вещи, немедленно покинуть дом Нотгорна и ближайшим поездом выехать в Сардуну, остановиться там в гостинице «Кристалл», ни с кем не общаться и ждать его дальнейших указаний. Все переговоры с профессором Нотгорном аб Бернад взял на себя.

Несчастные «грешники» ожили, словно им дали испить живительной влаги. Они готовы были целовать руки своему благочестивому избавителю. Сборы продолжались недолго. Не прошло и двадцати минут, как доктор Канир и перевоплощенный в Фернола Бондонайка Гионель Маск были готовы к отъезду. Аб Бернад благословил их, и они бесшумно удалились в ночь.

Высокий старик сбросил с себя одеяло и сел, спустив с кровати тощие ноги в полосатых дудочках пижамы. В окне чуть брезжил рассвет. Будильник на ночном столике показывал половину четвертого. Старик вздохнул и решительно нажал кнопку звонка, прикрепленного к спинке кровати. Вскоре послышалось тяжелое шлепанье, и в дверь постучали.

— Входи, входи! — крикнул он резким металлическим голосом, словно ударил в надтреснутый колокол.

Дверь распахнулась, и в спальню вошло нечто громоздкое, взлохмаченное и помятое. Это «нечто» заполнило своим массивным корпусом весь дверной проем. Оно широко и гладко зевнуло прямо в лицо старику и сказало:

— С добрым вас утром, ведеор профессор!

— Почему в таком виде?! — удивился старик, не ответив на приветствие. — Сколько раз я говорил тебе, Нагда, чтобы ты не являлась ко мне, пока не приведешь себя в порядок! На кого ты похожа?! Поставь рядом с тобой Кнаппи, и тот покажется красавцем!..

— Ну вот, опять не угодила! — спокойно проворчала Нагда. — Вы с вечера говорили, что встанете в шесть, а сами поднялись в такую рань и трезвонить начали. Где уж тут быть в порядке!

— Не оправдывайся! — отрезал профессор. Он помолчал, яростно поскоблил свой череп под колпаком и уже спокойно, хотя и все еще строго, спросил:

— Канир у больного?

— Не знаю, ведеор профессор…

— Что значит «не знаю»? Ты, Нагда, обо всем должна знать, что творится в доме! Ступай разбуди Канира и пошли его ко мне. Некогда нам теперь отдыхать да валяться!.. Да смотри больше не являйся такой растрепой!

— Больше не явлюсь, ведеор профессор… А что, ведеор профессор, Кнаппи выпустить погулять? Он уже два дня взаперти сидит. Совсем бедный расстроился. Все ворчит и кушает плохо.

— С Кнаппи я сам сегодня погуляю в саду… Ну ступай, ступай…

Бормоча себе под нос что-то невнятное, Нагда с достоинством отшлепала прочь.

Профессор Нотгорн сунул ноги в мягкие домашние туфли, натянул поверх пижамы длиннополый халат с золотыми драконами по красному полю и большими бесшумными шагами прошел к окну. Распахнув створки настежь, он высунулся наружу и с наслаждением вдохнул свежий утренний воздух.

Пробуждающийся весенний день подействовал на профессора успокаивающе. Но ему недолго довелось наслаждаться чудесной свежестью раннего утра. В спальню внезапно, без стука, ворвалась Нагда:

— Ведеор профессор!!!

Никогда прежде Нагда не вопила таким истошным голосом. Нотгорн вздрогнул и повернулся к ней всем своим корпусом.

— В чем дело, Нагда? Что случилось?

— Ведеор профессор, их там нет!..

— Кого нет? Что ты мелешь?

— Никого нет, ведеор профессор! Пусто! Исчезли! Оба! И доктор Канир и этот дурачок Фернол!.. А в комнате больного, ведеор профессор, сидит аб и ждет вас!

— Какой аб?! Что за чушь?!

— Аб Бернад, ведеор профессор!.. Это я его привела, ведеор профессор, когда вы спали! Мне доктор Канир велел! Он сказал, что в этом нет ничего плохого, если больной исповедуется у его благочестия. Вы ведь всегда говорили, что кому нравится верить в бога, пусть верит! Простите меня, ведеор профессор! Я не виновата, не виновата!..

И Нагда залилась горючими слезами, причитая и захлебываясь в приступе раскаяния.

— Какое безобразие! — в сердцах проговорил профессор и, брезгливо обойдя плачущую экономку, стремительно вышел из спальни.

Аб Бернад не расслышал шагов хозяина. Просто дверь внезапно распахнулась, и в комнату вошел профессор Нотгорн, пылающий неукротимым гневом. Абу пришлось собрать всю свою волю, чтобы вынести его взгляд.

— По какому праву вы ворвались в мой дом, ведеор аб? Что вам здесь нужно? Кто вам позволил вмешаться в мои дела?!

Аб важно поднялся со стула навстречу хозяину. Ростом служитель бога единого был не ниже Нотгорна да еще раза в три шире и массивнее его.

— Меня пригласили принять исповедь больного, ведеор профессор. Я, конечно, извиняюсь, что вошел в ваш дом без вашего ведома, но мой сан не позволяет отказывать страждущему в духовном утешении даже при таких исключительных обстоятельствах, — спокойно и веско сказал священник.

— Значит, мой пациент Фернол Бондонайк пожелал у вас исповедаться?

— Нет, ведеор профессор, вы ошиблись в имени. Не Фернол Бондонайк, а ваш пациент Гионель Маск пожелал у меня исповедаться, и я принял его исповедь. Заодно я выслушал и вашего несчастного ассистента доктора Канира.

— Довольно! Вы подлый негодяй, злоупотребивший тайной исповеди! За это вы ответите перед своим шефом, гроссом сардунским. Мне же с вами не о чем больше говорить! Извольте немедленно покинуть мой дом, ведеор аб!

Профессор шагнул в сторону и решительным жестом указал священнику на двери. Но аб Бернад не тронулся с места.

— Спокойно, ведеор профессор, — проговорил он, взвешивая каждое слово. — Я, конечно, уйду, если вы будете настаивать. Но мне кажется, нам с вами лучше договориться по-хорошему. В противном случае вам на старости лет придется познакомиться с такими неприятными вещами, как стальные наручники, тюремная решетка, скамья подсудимых, а возможно, даже и эшафот. Мне все известно, ведеор профессор, и если вы рассчитываете, что скроетесь от правосудия, похитив тело у известного вам Рэстиса Шорднэма, то, будьте уверены, ваши расчеты не оправдаются! Шорднэм не придет в ваш дом!

Нотгорн выслушал аба, не шевельнув ни единой морщиной на лице. Лишь глаза его сузились, превратившись в два черных сверкающих лезвия. Мозг лихорадочно работал, ища выхода. Наконец он улыбнулся одними уголками бескровных губ и сказал:

— Хорошо, ведеор аб. Вам хочется со мной поговорить? Пожалуйста. Видимо, прежние беседы со мной вам доставили большое удовольствие. Не подумайте, однако, что я испугался ваших угроз. Вы просто заинтересовали меня как экземпляр фанатически верующего человека. Но прежде чем приступить к дружеской беседе, давайте все-таки выясним отношения. На каком основании, позвольте вас спросить, вы угрожаете мне такими страшными вещами, как суд и казнь? В чем вы, собственно, меня обвиняете?

— Охотно вам отвечу, ведеор профессор! — воодушевившись такой явной уступкой, воскликнул аб и продолжал с огромной важностью: — Я обвиняю вас, профессор Вериан Люмикор Нотгорн, в том, что вы дерзнули посягнуть на запретную тайну души человеческой. С преступной жестокостью и преследуя исключительно личные цели, вы произвели обмен душами в телах двух людей, не испросив на это их согласия. При этом вы одного умертвили, а другому даровали подлую и неприемлемую жизнь! Далее я обвиняю вас в том, что вы намерены украсть для себя лично тело безработного токаря, которого вы с этой целью заманили к себе, пообещав ему выгодную службу в качестве сторожа при вашей мерзкой обезьяне. И наконец, я обвиняю вас в том, что свое открытие вы решили использовать для борьбы со святой гирляндской общиной! Всего этого достаточно, чтобы трижды предать вас суду и казни!

— Из всех ваших обвинений, ведеор аб, справедливо только последнее, — насмешливо заговорил профессор. — Что же касается всего остального, то, поверьте мне, вы введены в заблуждение моим далеко не умным ассистентом. Но если даже допустить, что все обстоит именно так, как вы говорите, то и тогда с вашей — именно с вашей, а не с моей! — точки зрения в моих поступках трудно обнаружить состав преступления. Подумайте-ка хорошенько! Вы говорите, что я умертвил Фернола Бондонайка. Но ведь, по вашим религиозным убеждениям, душа бессмертна! Вы можете возразить, что таким образом мог бы рассуждать любой убийца. Но ведь я никого не убивал! Вы сами воочию убедились, что тело Фернола Бондонайка абсолютно живо. Я ни в малейшей степени не нарушил его жизненных функций. Следовательно, положение таково: тело Фернола Бондонайка живет на Земле, а душа блаженствует в райских кущах! Идеальный порядок, не правда ли?! А теперь посмотрим на второго пострадавшего, на композитора Гионеля Маска. Пострадал ли в чем-нибудь этот человек? Нет, не пострадал. Разве он торопился перебраться из земной жизни в райские кущи? Нет, не торопился, а даже напротив — хотел побыть в этой юдоли слез и печали как можно дольше. Он сам говорил мне об этом, иначе я не посмел бы проделывать над ним операцию. Другое дело, что он теперь недоволен и тяготится чужим телом. Ну что ж, это всегда можно поправить. В Гирляндии найдется немало стариков, которые будут рады обменять свое дряхлое тело на молодое. Ваш святейший шеф Брискаль Неповторимый сию же минуту примчится, только дайте ему знать об этом! Значит, и с Гионелем Маском все обстоит благополучно. Ну а про Рэстиса Шорднэма и говорить не приходится. Вы сами сказали, что он не придет ко мне, а следовательно, и не потерпит никакого убытка. За что же, позвольте вас опросить, меня следует судить и наказать лютой казнью?

— Вы знаете лучше меня, ведеор профессор, что перед настоящим судом все эти ваши игривые рассуждения не будут иметь никакой силы! — коротко ответил аб Бернад.

— Пожалуй, вы правы, — тотчас же согласился профессор — Юридически мои оправдания не имеют веса. Но тогда ваши обвинения, уважаемый служитель божий, выглядят, как самый обыкновенный шантаж! Впрочем, понятно. Я открыл ментогены, я создал ментранс, я стал властелином самого неуловимого в человеке: его индивидуальности, его сознания, по-вашему — его бессмертной души. Этим я, как представитель науки, подвел разрушительную мину под последний бастион религиозного мракобесия. Вы здесь представляете интересы Гроссерии. Вы и тысячи вам подобных хотите жить. Отлично! Что же вы хотите получить от меня за то, что избавите меня от гирляндского суда?

— Это разговор не на несколько минут, ведеор профессор. Если вы не возражаете, пройдемте в ваш кабинет и поговорим обстоятельно.

Но профессор распустил вдруг все морщины на своем лице и, изобразив сладчайшую улыбку, сказал:

— Не сейчас, уважаемый аб, не сейчас. Мне нужно все обдумать и приготовиться к разговору с вами. Не откажите в любезности и зайдите ко мне этак часика через три. Тогда мы и обсудим все ваши условия. Три часика, ведь это не так уж много, а?

Он даже заискивающе подмигнул абу. Тот подумал, что Нотгорн все равно у него в руках, и согласился на трехчасовую отсрочку. Кроме того, ему самому было необходимо приготовиться к столь ответственным переговорам.

— Хорошо, ведеор профессор. Через три часа я снова навещу вас.

Профессор Нотгорн лежал на пледе в тени могучего платана. Под боком у него была подушечка, в руках книга. Кругом на траве и цветах еще блестели полновесные капли росы.

Книга не занимала профессора. Взгляд его был поверх очков устремлен на огромного огненно-рыжего орангутанга, который весело раскачивался из стороны в сторону, вцепившись одной из своих мощных лап в толстую ветвь платана. Мысли профессора невольно возвращались к одному и тому же вопросу: опасен аб Бернад или неопасен? И, проанализировав свое положение (в который уже раз!), профессор неизбежно приходил к выводу, что, безусловно, опасен.

Аб знает слишком многое. Правда, представления его об открытии Нотгорна ошибочны и нелепы, но тем не менее он может обвинить Нотгорна в самых ужасных преступлениях и — что хуже всего! — подкрепить свои обвинения неопровержимыми доказательствами. А ведь нужен ничтожный срок, нужен всего лишь какой-нибудь месяц или даже того меньше! Как вырвать у проклятого аба этот жалкий отрезок времени?! Подкупить его? Аб жаден, но поможет ли молчание одного только аба? Ведь уже сорвался с цепи этот трусливый ханжа Канир, уже ударился в панику Маск, не сумевший переварить известие о своих собственных похоронах! Эти опасны не менее аба, а удержать их нет ни малейшей возможности!.. Что же делать? Как отыграть хотя бы одну неделю?! Скрыться? Но куда?! Разве что… Нет, не то! Все это никуда не годится! А время летит! Осталось всего полтора часа до прихода аба… Хорошо этому зверюге Кнаппи — насытился и качается на дереве, радуется жизни. Но что с ним будет, если в самом деле арест?! Нагда должна о нем позаботиться. Не мешало бы ее заблаговременно подготовить…

И тут молнией сверкнула спасительная идея.

— Эврика! — гаркнул вдруг профессор на весь сад, так что Кнаппи выпустил из лап ветвь платана и вразвалку приблизился к своему хозяину узнать о причине его крика.

— Эврика! — повторил Нотгорн, лаская своего лохматого друга.

— Угррру… — проворчал Кнаппи и повалился на бок, чтобы руке хозяина было удобнее его почесывать.

— Что с вами, ведеор профессор? — прохныкала из окна Нагда.

— Ничего, ничего, все в порядке! — бодро откликнулся профессор.

Он встал и поманил Кнаппи за собой в дом. Орангутангу не хотелось уходить из сада — ведь прогулка только началась, — но глаза хозяина имели над ним непреодолимую власть.

Отведя орангутанга в лабораторию, профессор пробыл там с ним минут пятнадцать, после чего неожиданно появился на кухне и обратился к экономке.

— Сядь, Нагда, и послушай, что я тебе скажу. Ты служишь у меня уже двадцать лет. Теперь, когда я в тебе крепко уверен — твой сегодняшний поступок не в счет, — я должен тебе открыть один секрет. В детстве, Нагда, я был подвержен странным припадкам умопомешательства. Меня лечили, но, по-видимому, вылечили не совсем. Десятки лет у меня не было этих припадков, но теперь, под старость, я чувствую, что они могут возобновиться. Во время такого припадка я превращаюсь в злобное животное. Иной раз даже буйствую. Поэтому, чтобы припадок прошел быстро и без последствий, мне необходимо принимать вот эти таблетки. На, держи!

Перепуганная Нагда машинально взяла пакетик с таблетками, а профессор продолжал:

— Эти таблетки ты будешь подмешивать мне в еду три раза в день. Понятно? Три раза в день по одной таблетке в молоке, в супе или еще в чем-нибудь. Теперь дальше. Держать меня нужно будет взаперти, лучше всего в чулане Кнаппи.

— А где же будет Кнаппи, ведеор профессор?

— Кнаппи пока может пожить в моей спальне… Ты все поняла Нагда?

— Все, ведеор профессор. Но, может быть, припадка вовсе не будет?

— Будет! Обязательно будет! Еще сегодня начнется! — категорически отрезал профессор и вышел из кухни, оставив свою верную экономку в величайшем недоумении и страхе…

Опомнившись, Нагда вскочила с табуретки и выглянула в коридор. Она успела заметить, что профессор скрылся в своей лаборатории, и услышала, как в дверях ее щелкнул замок.

— Чудит мой старик! — проворчала Нагда и, махнув рукой, вернулась к своим кулинарным занятиям…

Через час она понесла орангутангу завтрак. Кнаппи всегда кормили первым. Подходя к чулану, Нагда услышала жалобное ворчание и с тревогой подумала: «Уж не заболел ли наш рыжий красавец!»

Потом она отодвинула засов, раскрыла дверь и остолбенела. На подстилке орангутанга лежал, скорчившись, профессор Нотгорн. Он дрожал мелкой дрожью и, оскаливая свои искусственные зубы, издавал визгливые стоны.

— Ведеор профессор, что с вами?! — в ужасе завопила Нагда.

Но профессор даже не взглянул на нее. Продолжая взвизгивать и ворчать, он на четвереньках подобрался к миске, в которую для Кнаппи наливали воду, сунул в нее лицо и стал жадно пить. Напившись, он заметно успокоился и, поднявшись на ноги, повернулся к Нагде. С лица его стекали капли воды, в глазах сверкала животная настороженность.

— Ведеор профессор… — еле слышно прошептала Нагда.

— Угр-рр-грру! — прохрипел профессор и, покачиваясь на длинных тощих ногах, двинулся прямо на Нагду.

Экономка завизжала, отскочила от чулана и бросилась к себе на кухню, где заперлась на ключ. Но безумный профессор даже не подумал ее преследовать. Пошатываясь из стороны в сторону как пьяный, он вышел из чулана и через веранду спустился в сад.

Нагда увидела в окно, как профессор подошел к платану и, подпрыгнув, попытался достать до ветви, на которой обычно качался Кнаппи. Но ему, разумеется, не удалось это сделать. Повизжав от гнева и досады, он удовлетворился другим суком, который был значительно ниже, и, вцепившись в него обеими руками, принялся раскачивать свое худое длинное тело.

Наблюдая за странным поведением хозяина, Нагда сообразила наконец, в чем дело, и несколько успокоилась. Она поняла, что у профессора просто начался припадок умопомешательства, о котором он предупредил ее. Тут же она вспомнила и о пилюлях. Теперь Нагда знала, что ей следует делать. С кружкой молока, в котором растворила первую таблетку, она смело отправилась в сад и приблизилась к платану.

— Ведеор профессор, нате попейте! Не нужно баловаться! Еще сорветесь и ногу себе сломаете!

Но профессор не внял голосу благоразумия. Завидев экономку, он ловко подтянулся на руках и через мгновение скрылся в густой листве платана. Потом Нагда увидела еще, как он, рискуя жизнью, перемахнул на соседнее дерево, и вот уже только дрожание листвы в зеленых кронах указывало на направление, в котором обезумевший ученый начал воздушную прогулку по своему саду. А Нагда все бежала за ним с кружкой молока, высоко запрокинув голову, и жалобно кричала:

— Ведеор профессор, вернитесь! Ведеор профессор!..

Три часа, выговоренных профессором Нотгорном, аб Бернад провел не дома, а в сквере, напротив здания железнодорожной станции. Он поступил так из осторожности: в эти утренние часы через Ланк проходил марабранский экспресс, на котором мог прибыть Рэстис Шорднэм. Пропустить этого человека к профессору Нотгорну нельзя было ни под каким видом. Но марабранский экспресс прошел, и в Ланке с него сошли лишь трое местных жителей. Посидев на скамейке еще с полчаса, аб поднялся и не спеша двинулся обратно к дому Нотгорна. Он подошел к калитке профессорова дома и уже поднял руку, чтобы нажать кнопку звонка, но в этот момент до его слуха откуда-то из глубины сада донеслись странные звуки. Прислушавшись, аб узнал голос Нагды. В нем было столько отчаяния, столько мольбы о помощи, что священник тут же забыл о своем достоинстве служителя божьего. Разогнавшись с трех шагов, он врезался могучим плечом в калитку и вышиб ее, сломав замок.

Крики из сада продолжались. Подхватив полы своей желтой сутаны, аб бросился прямо через заросли на голос. Выбравшись на небольшую лужайку, он увидел потрясающую картину.

На ветви дерева сидел профессор Нотгорн, облаченный в ужасные лохмотья. Его сморщенное лицо взмокло от пота, а тонкие руки, которыми он судорожно держался за ствол, были покрыты кровоточащими царапинами. Глазами насмерть загнанного зверя профессор смотрел вниз и чуть слышно скулил. А под деревом стояла растрепанная Нагда с кружкой в руке и время от времени издавала жалобные вопли, призывая на помощь.

Оправившись после первого потрясения, аб быстро подошел к экономке.

— Ведрис Нагда, что случилось?!

Нагда обернулась и, увидев священника, залилась слезами:

— О, ваше благочестие! Какое несчастье! Мой добрый хозяин сошел с ума! Что теперь будет, что будет?!

— Как это сошел с ума?! Почему?! Ведь я всего три часа назад ушел от него и оставил его в полном здоровье!

— У него припадок, ваше благочестие! Он с детства страдает припадками помешательства! Сегодня он расстроился, и вот видите, что с ним теперь происходит!

— Боже единый, огради нас от всего злого, а наипаче от потери рассудка! Ашем табар!.. Но как это случилось, ведрис Нагда?

Поминутно всхлипывая и сморкаясь в передник, Нагда сбивчиво поведала священнику обо всем, что произошло за истекшие три часа. Рассказ Нагды наполнил сердце аба ликованием. Он тотчас же поверил в припадок профессора Нотгорна и увидел в этом перст бога единого. Радость его была столь безмерна, что он с удовольствием помог Нагде управиться с «несчастным безумцем».

Из недалекой беседки аб принес длинную лестницу и, приставив ее к дереву, полез снимать Нотгорна. Профессор не оказал ни малейшего сопротивления: непривычное лазанье по деревьям вконец его измотало. Когда аб Бернад, подхватив его в поясе одной рукой, начал с ним осторожно спускаться, он только еще больше заскулил и обвис в могучей руке своего спасителя, словно большая тряпичная кукла. Благополучно вернувшись на землю, аб уложил профессора на траву и приподнял ему голову, чтобы Нагда могла напоить его молоком. «Безумец» жадно выпил всю кружку и в ту же секунду крепко уснул.

Аб с экономкой подхватили расслабленное тело профессора и благополучно доставили в дом. Вместо грязной обезьяньей подстилки Нагда наскоро соорудила в чулане настоящее мягкое ложе. Уложив спящего профессора и заперев дверь чулана, аб и экономка переглянулись. Нагда уже полностью избавилась от своих страхов и успокоилась. Сообразив, что теперь она единственная хозяйка в доме, она оправила на себе передник и не без жеманства обратилась к абу:

— Надеюсь, вы не откажетесь у нас позавтракать, ваше благочестие?

— С удовольствием, ведрис Нагда! Вся эта кутерьма, начавшаяся ночью, меня изрядно истощила, а позавтракать я не успел, — с любезным поклоном ответил аб и продолжал: — Но прежде чем садиться к столу, я хотел бы еще просмотреть в кабинете профессора кой-какие его бумаги. Быть может, удастся найти подробные сведения о припадках вашего уважаемого хозяина, и тогда мы сможем оказать ему более существенную помощь! Вы позволите мне поработать в кабинете, пока будете накрывать на стол?

— Ах, конечно, ваше благочестие! Ведь без вашей помощи я совсем бы пропала! Ради бога единого, ступайте себе в кабинет и делайте все, что найдете нужным. Ведеор профессор вам будет очень благодарен, если вам удастся помочь ему…

Войдя в святая святых великого ученого, священник прежде всего бросился к сейфу. К его неописуемой радости сейф оказался незаперт. Обозвав про себя доверчивого профессора растяпой, аб принялся выдвигать ящики и исследовать их содержимое. В верхнем ящике он обнаружил пачки денег, в среднем были толстые папки с рукописями, а в нижнем, самом большом, оказался какой-то сложный прибор из стекла и пластмассы. Деньги и прибор аб пока оставил на месте, решив сначала заняться бумагами.

Вытащив все папки, он сложил их на столе и удобно устроился в кресле. Вдруг дверь тихонько скрипнула, аб поднял глаза, и папка с бумагами выпала из его похолодевших рук.

В трех шагах от стола стоял орангутанг Кнаппи, облаченный в яркий халат профессора. Зверь хранил зловещее молчание и смотрел на аба с каким-то непередаваемым грозным весельем.

— Пошел вон, Кнаппи! — еле выдавил из себя аб Бернад.

Но Кнаппи шагнул вперед и вдруг, раскрыв свою жуткую пасть, хрипло расхохотался прямо абу в лицо. Это было похоже на кошмарное сновидение. Аб сидел ни жив ни мертв, а зверь, оборвав свой ужасный человеческий смех, еще ближе придвинулся к священнику и заговорил. Да, заговорил! Скрипучим, гортанным голосом, но совершенно связно и отчетливо.

Вид говорящей обезьяны поверг аба в новый ужас, но, когда до его сознания дошел смысл того, что говорила обезьяна, он чуть было не лишился чувств.

— Вы попались с поличным, ведеор аб! — прорычал орангутанг.

Аб вздрогнул и отшатнулся от него.

— Да, да, вы попались с поличным! Вы, ваше благочестие, вор, интриган и проходимец! Но теперь вы ответите за все! — продолжал Кнаппи, пронизывая аба своими маленькими, налитыми кровью глазами. — Да, ответите! Ни с места! Или же я превращу вас в мешок раздавленных костей и гнилого жира!.. Вы воспользовались исповедью испуганного Маска и подлеца Канира и вообразили, что загнали меня в тупик?! Ха-ха-ха! Вы забыли, что у меня есть еще мой верный Кнаппи!.. Кто будет судить обезьяну? Кто будет судить сумасшедшего старика?! Я могу теперь расправиться с вами совершенно безнаказанно! Но я не воспользуюсь этим. Я никогда никого не убивал. Вам я тоже подарю жизнь, хотя вы и не стоите этого. Но при одном условии: вы должны полностью подчиниться моей воле!

— Что я должен делать? — пролепетал аб.

— Пока молчать и сидеть неподвижно! — проскрежетал в ответ Кнаппи.

В это время раздался стук в дверь и послышался голос Нагды:

— Ваше благочестие, я отлучусь на четверть часика купить свежих булочек!

Кнаппи вцепился лапой в плечо аба и дохнул ему прямо в ухо:

— Отзовитесь и скажите, что все в порядке, что у вас работы на целый час! Ну!

— Все в порядке, ведрис Нагда! У меня тут работы хватит на целый час! — проблеял аб.

— Не будем терять время, любезный аб! — прорычал Кнаппи, когда где-то в конце коридора за Нагдой захлопнулась дверь.

Он убрал лапу и принялся с чем-то возиться за спиной у аба. Тот боялся повернуться и лишь сопел от чрезмерного волнения, вознося в душе молитвы к богу единому. Внезапно Кнаппи обхватил сзади голову аба и прижал к его лицу влажный клок ваты. В нос абу ударил приторный запах хлороформа. В голове закружилось, перед глазами поплыли разноцветные круги…

В это утро Рэстис Шорднэм и его миловидная спутница цыганка Арса преодолевали последние километры асфальта, отделявшие их от Ланка. Встретившись столь счастливо в придорожном трактире Паэрты, они решили странствовать вместе и никогда больше не разлучаться.

Голова Арсы едва достигала Шорднэмовых плеч, а в каждый шаг Рэ Шкипера укладывалось не менее трех ее маленьких шагов. Но она бойко шлепала видавшими виды башмаками и без умолку болтала.

Дорога круто пошла в гору. Рэстис и Арса замедлили шаг. А добравшись до вершины, и вовсе остановились. С холма перед ними раскрылся вид на просторную долину с городком Ланком в центре.

Всласть налюбовавшись панорамой, они двинулись вниз с холма, к городку.

Первым городским строением, которым их приветствовал Ланк, оказался заезжий трактир «У Старой Липы».

— Каждый порядочный гирляндский город должен начинаться с трактира! — облизнув сухие губы, изрек Рэстис. При этом он яростно шарил по карманам, собирая на здоровенной ладони медную мелочь.

— А у меня вот что! — весело крикнула Арса, выхватив из кармана десятку, полученную еще в Тартахоне от старьевщицы, и помахала ею перед носом изумленного Шорднэма.

В прохладном помещении трактира было пусто, тихо и пахло чем-то кислым. Но усталым путникам он показался райским уголком. Усевшись в углу на лавке, они наслаждались покоем и прохладой. Толстый медлительный трактирщик с помятой заспанной физиономией подал хлеб, колбасу, две кружки пива и пачку сигарет. Это был настоящий пир!

Насытившись, Рэстис затянулся горьким дымком сигареты и сказал:

— Ну вот, цыпленок, я и прибыл к месту своего назначения. Через каких-нибудь полчаса я превращусь из вольного рыцаря бесконечных дорог в дисциплинированного и послушного работника, а точнее говоря, в дрессировщика настоящей живой обезьяны… Послушай, Арса, почему бы и тебе не попытаться перейти к оседлому образу жизни? Мне было бы приятно, если бы ты осталась в Ланке. Попытайся устроиться, а?

— А что я тут буду делать? Я ведь умею только гадать — по руке, по звездам, по птичьему полету… На одном месте этим не прокормишься!

— Это верно… А ты все-таки попробуй! Я тебе как-нибудь помогу. Давай договоримся так. Я сейчас пойду представиться хозяину и, так сказать, вступлю в должность, а ты осмотрись пока в городе, с людьми познакомься. Ну а вечером давай встретимся на площади у храма, чтобы все окончательно обсудить. Я насчет тебя поговорю с профессором Нотгорном. Может, у него и для тебя найдется какая-нибудь работа.

— Хорошо, Рэ, я согласна. Мне тоже не хочется с тобой расставаться!

Рассчитавшись за завтрак, они не без сожаления покинули прохладный трактир.

Чудесный солнечный день был уже в полном разгаре. На пустынной и сонной улице одни трудолюбивые пчелы гудели в кронах цветущих черешен. Достигнув третьего переулка влево, Рэстис остановился и подал Арсе руку.

— Ну, цыпленок, будь умницей! Мне сюда, а тебе прямо. Да не забудь, вечером в восемь я жду тебя у храма на площади!

— Не забуду, Рэ. До встречи!..

Арса пошла дальше по улице, а Шорднэм свернул налево.

По описанию Канира, нужный дом должен находиться в самом конце переулка, где-то близ речки… Не мешало бы все-таки спросить… Вон навстречу идет какая-то толстая ведрис с кошелкой. Определенно, из местных…

Поравнявшись с женщиной, Шорднэм снял шляпу и, вежливо поклонившись, сказал:

— Простите за беспокойство, ведрис! У меня только один вопрос!

Женщина бегло осмотрела внушительную фигуру загорелого бородача и приветливо ответила:

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Я ищу дом профессора Нотгорна. Знаете, того, что держит орангутанга. Это, кажется, в этом переулке?

Женщина насторожилась и уже более внимательно осмотрела Шорднэма.

— А зачем вам профессор Нотгорн?

— Да так просто. Хочу навестить старика, поболтать с ним о разведении обезьян в Гирляндии!.. Впрочем, я шучу, не сердитесь! Я принят к профессору на службу и сегодня должен явиться…

— Да вы не Рэстис ли Шорднэм из Марабраны? — вскрикнула женщина.

— Вы угадали, ведрис. А вам откуда известно, что профессор ждет меня? Или об этом знает весь Ланк?

— Об этом не знает никто, кроме самого ведеора профессора и его домашних!

— Значит вы, ведрис…

— Я домоправительница профессора Нотгорна. Но вам не повезло, ведеор Шорднэм. Мой хозяин внезапно заболел, а доктор Канир в отлучке. Во всем доме остались только я да Кнаппи, не считая больного профессора, с которым абсолютно невозможно сейчас говорить. Так что я, право, не знаю, как мне с вами быть…

— Вот это номер! Но что же мне делать, ведрис?! — воскликнул Шорднэм, пораженный таким неожиданным оборотом дела.

— У меня сейчас в гостях местный аб, очень добрый и образованный человек. Он обещал помочь хозяину. Приходите попозже, ведеор Шорднэм, может, к тому времени хозяин опомнится.

Женщина указала рукой на конец переулка:

— Видите красную крышу с башенкой? Это и есть дом профессора Нотгорна. Приходите, ведеор Шорднэм, в два часа. А теперь извините меня, я очень спешу…

Аб Бернад стал понемногу приходить в себя. Во рту было нестерпимо сухо, отяжелевший язык еле ворочался. Он хотел попросить воды, но вместо слов из его горла вырвался какой-то хриплый стон. И тут он открыл глаза. В голове все еще шумело. Сквозь дикий хаос каких-то фантастических ассоциаций прорывались тревожные отрывки смутных воспоминаний.

Наконец он сообразил, что лежит в кабинете профессора Нотгорна. Вспомнилась Нагда, готовившая завтрак, и от этого еще сильнее захотелось пить. Сделав над собой усилие, аб поднялся и сел. В тот же миг где-то совсем рядом раздался тихий, но дьявольски злорадный смех. Аб Бернад глянул в ту сторону и увидел самого себя сидящим в кресле у профессорова стола. Разумеется, он далеко не сразу осознал смысл и значение происходящего, так как чувствовал себя еще слишком плохо. Он просто смотрел на себя самого, как в зеркало, хлопал глазами, слушал свой собственный смех и усиленно старался понять, что все это значит. Он был уверен, что это какое-то нелепое наваждение, которое вот-вот исчезнет. Чтобы поскорее избавиться от кошмарного видения, он решил протереть глаза. Но стоило ему поднять обе руки и посмотреть на них, как он чуть не умер от разрыва сердца: вместо рук он увидел две страшные, волосатые звериные лапы с черными ногтями. Остальное ему досказало зеркало, по-видимому нарочно поставленное на стул возле дивана.

Смех у стола оборвался. Нотгорн, завладевший телом аба, свистнул и щелкнул пальцами. Аб Бернад вздрогнул и, выронив зеркало, посмотрел на своего врага. Тот по-прежнему сидел в кресле, но теперь аб разглядел в его руке тяжелый парабеллум. Одновременно раздался его голос. Вернее, это был собственный рокочущий голос аба, но с нотгорновской жесткой интонацией.

— Слушайте вы, ведеор аб! — сказал Нотгорн. — С этой минуты вы больше не ланкский аб, а просто орангутанг Кнаппи, выдрессированный профессором Нотгорном. Забудьте, что вы умеете говорить и действовать, как человек. За малейшую попытку взбунтоваться, за единственное слово или угрожающий жест я немедленно пристрелю вас, как взбесившегося зверя, и, конечно, отвечать за это не буду! Ваше тело я вам верну, если вы добросовестно сыграете свою роль до конца. Мне не нужна ваша жирная оболочка. Я отнял ее у вас лишь потому, что мне понадобилось убрать вас на некоторое время с дороги. Кроме того, ваше тело для меня удобнее, чем тело моего лохматого друга Кнаппи, так как оно мне дает возможность работать и появляться среди людей… Вы поняли мое предложение? Если да, то кивните и все.

Аб Бернад поспешно кивнул. Говорить он все равно не мог, так как рот и горло у него пересохли от страшной жажды. Нотгорн, видимо, знал об этом. Как только аб кивнул своей непривычной обезьяньей головой, профессор тотчас же спрятал пистолет в карман сутаны и подал ему кружку с водой. Аб схватил ее своими длинными цепкими лапами и осушил до дна чуть ли не одним глотком.

— А теперь сбросьте халат и следуйте за мной! Мне пора завтракать. Нагда уже несколько раз стучала в двери.

Аб не посмел не подчиниться столь категорическому приказу. Он оставил халат профессора на диване и потащился за своим тираном, не имея на теле ничего, кроме рыжей звериной шерсти.

Нотгорн привел аба в столовую. Здесь, за столом, уставленным яствами, уже восседала принарядившаяся Нагда. Абу казалось, что он сгорит со стыда перед этой доброй женщиной. Но она, увидев обезьяну, лишь крикнула:

— Кнаппи, тебе чего тут надо?! А ну марш отсюда!

— Оставьте его, ведрис Нагда, — вступился за аба профессор Нотгорн. — Он такой милый и добрый зверюга. Представьте себе, он все время находился со мной в кабинете профессора и глаз с меня не спускал!

— Так он был с вами, ваше благочестие, и вы с ним подружились? Что ж, пускай остается, если это доставит вам удовольствие.

— Благодарю вас… А как наш уважаемый профессор? — спросил Нотгорн, усаживаясь к столу и с заметной неловкостью заправляя салфетку за ворот сутаны.

— Спит все. Может, смилостивится бог единый и этим сном вернет разум моему доброму хозяину… А что у вас, ваше благочестие? Удалось вам что-нибудь найти в бумагах хозяина?

— Еще бы, ведрис Нагда! Мне посчастливилось обнаружить очень ценные сведения. Надеюсь, что еще сегодня мне удастся вылечить нашего профессора.

— Неужели, ваше благочестие! Вот это радость так радость! И не знаю, как вас благодарить за это!.. Кушайте, кушайте, не стесняйтесь!

И Нагда с воодушевлением принялась потчевать благочестивого гостя. Нотгорн, пользуясь объемистым желудком аба, ел с отменным аппетитом, не забывая, однако, и про своего заточенного в обезьяну пленника. Он то и дело бросал священнику объедки со стола, словно тот был простой домашней собакой. Аб волей-неволей ловил подачки врага и с жадностью пожирал их, так как был ужасно голоден.

В самый разгар трапезы в холле прозвучал звонок. Нагда бросилась открывать. Нотгорн перестал есть и настороженно уставился на двери. Аб тоже затаился под столом. Но вот Нагда вернулась и привела с собой гостью — ведрис Пуару, законную жену аба Бернада. Это было настолько неожиданным и страшным, что аб чуть не совершил роковой промах, за который ему пришлось бы поплатиться жизнью. Он вскрикнул, к счастью невнятно, что-то о боге едином и, выскочив из-под стола, забился в самый дальний угол комнаты. Крик его все восприняли как испуганный визг, а над постыдным бегством огромного орангутанга громко рассмеялись.

Лишь Нотгорн погрозил абу пальцем и, поднявшись, развязно поцеловал ведрис Пуару в губы. Затем он усадил ее рядом с собой. Бедный аб дрожал в своем углу, глядя на них, и не знал, что ему делать. Минутами ему хотелось дать волю ярости, броситься на Нотгорна и разорвать его в клочья. Но при этом он понимал, что убить-то ему придется свое собственное тело, а в нем — и ментогены Нотгорна, чем он дважды уничтожил бы для себя возможность вернуться в прежний человеческий облик.

Нагда тем временем подала ведрис Пуаре чашку кофе.

— Ты обещал вернуться через час, а сам, как видно, окончательно переселился в дом Нотгорна? — сказала Пуара мужу.

— Профессор тяжело болен, Пуара. Я не могу его покинуть в такой беде! — ответил Нотгорн.

— А при чем тут ты? Ведь ты не врач!..

— Врач профессору не нужен. А вот в духовном утешении он нуждается. Думаю, что пополудни он придет в себя и мне удастся с ним побеседовать.

— Значит, к обеду тебя не ждать?

— Нет, дорогая, боюсь, что к обеду я не успею вернуться.

— Ну что ж, пообедаю одна, — вздохнула Пуара и вдруг, оживившись, вскричала: — Ну и память же у меня! Самое-то главное и забыла! Тебе, аб, телеграмма из Сардуны! Вот смотри!

Нотгорн взял у Пуары телеграмму и вне себя от удивления прочел в ней следующее:

— От кого это? — с нетерпением спросила Пуара.

— От доктора Канира! — громко ответил профессор Нотгорн. — Пишет, что остановился в гостинице «Кристалл» и ждет дальнейших указаний… Жаль, что Рэстис Шорднэм до сих пор не приехал, а то бы я оставил на его попечении больного профессора и Кнаппи и немедленно отправился бы в Сардуну, чтобы встретиться с доктором Каниром!..

— Шорднэм уже приехал, ваше благочестие! — вступила в разговор Нагда, доселе скромно молчавшая.

— Приехал?! Вы его видели, ведрис Нагда?!

— Конечно, видела. Такой здоровенный бородатый детина. Я его встретила в нашем переулке, когда ходила покупать булочки. Он искал наш дом. Ну мы разговорились, и я велела ему прийти в два часа пополудни, так как ведеор профессор не может теперь его принять…

— Это просто замечательно! — вскричал Нотгорн, потирая от удовольствия руки и забыв на мгновение, что он теперь не профессор, а ланкский аб. — Чего же ты молчала, Нагда?!

— Я не думала, что вам это будет интересно, ваше благочестие, — холодно ответила Нагда, задетая этим неожиданным «тыканьем», которое она в отношении себя позволяла только своему хозяину.

— Я тоже не знала, что ты настолько уже освоился в доме Нотгорна! — заметила ведрис Пуара, смерив мужа пристальным взглядом.

Нотгорн понял, что дал маху. Кое-как ему удалось объяснить обеим женщинам свою странную оговорку. Вскоре после этого Пуара ушла, причем на прощание сама поцеловала Нотгорна в лоб, а в сторону бедного аба даже не посмотрела.

После ухода гостьи Нотгорн быстро покончил с завтраком и, вытерев губы салфеткой, сказал:

— Теперь, ведрис Нагда, гоните Кнаппи в сад, а сами займитесь хозяйственными делами, от которых я вас отвлек. Я же попытаюсь помочь нашему дорогому и многоуважаемому профессору Нотгорну, чтобы к приходу Шорднэма он был в полном порядке!

Услышав, что ему можно выйти, аб Бернад не стал дожидаться приказания Нагды. Выскочив из своего угла, он огромными прыжками побежал прочь из столовой. Нотгорн проводил его сердитым взглядом, но ничего не сказал.

День был в полном разгаре. Солнце подбиралось к зениту и обливало землю потоками горячих лучей. Абу стало жарко и захотелось пить. Он перемахнул через изгородь сада, залег в прибрежных кустах и украдкой напился из речки. Затем он тем же путем вернулся в сад, нашел в нем укромное тенистое местечко, прилег в густую траву и мгновенно заснул.

Ему приснился ужасный, дикий сон. Он увидел себя молодым орангутангом в непроходимых зарослях джунглей. На небольшой поляне у него происходил поединок с крупным матерым самцом орангутангом из-за прелестной желто-бурой самочки. У противника была свирепая морда, чем-то неуловимо напоминающая лицо Нотгорна. А самка была похожа на Пуару в молодости.

Аб проснулся весь в холодном поту. Кругом было тихо, сквозь листву деревьев голубело небо. Но словно продолжение его кошмарного сна, издали доносились жалобные крики Пуары. Из груди его вырвалось глухое гневное рычание. Он вскочил и метнулся на дерево. Перелетая с ветви на ветвь, он в одну минуту достиг платана, росшего перед самым домом Нотгорна и осторожно раздвинул листья лапами.

На площадке перед домом стояла группа людей. Тут были профессор Нотгорн в своем настоящем стариковском обличье (весь заклеенный пластырями), перепутанная Нагда, Пуара, врач в белом халате и двое дюжих санитаров. На носилках покоилось неподвижное тело — тело аба Бернада. Лицо было землистого цвета, глаза закрыты. Лишь могучая грудь чуть заметно колыхалась. «Жив еще, не убили!» — радостно отметил про себя аб и торопливо перевел взгляд на жену. Ведрис Пуара горько плакала и все порывалась к носилкам. Нотгорн и врач сдерживали ее, вполголоса уговаривая и утешая.

— Я не верю вам, не верю! Вы погубили его! Совсем недавно он был здоровый и веселый! Я сама его видела! И вот ведрис Нагда тоже видела! Вы отравили его!.. О, мой муж, мой бедный муж, зачем ты ходил в этот проклятый дом?!.

Профессор гудел, как надтреснутый колокол:

— Успокойтесь, ведрис, и не говорите вздор! У вашего мужа обыкновенный нервный шок. От переутомления! Две недели психиатрической лечебницы, строгая диета, ежедневный электромассаж — и он снова будет здоров! Сейчас я дал ему снотворное, чтобы он не буйствовал и не повредил себе. Ему нужен полный покой и тщательный уход! Дайте же его увезти, не задерживайте доктора!

Ведрис Пуара еще что-то возражала, обливаясь слезами, но в конце концов позволила санитарам взяться за носилки и унести их в машину с красным крестом, которая стояла на дороге перед домом. Сама она тоже села в нее, не спуская глаз со своего несчастного мужа. Врач почтительно простился с Нотгорном и занял место рядом с пациентом. Хлопнули дверцы, взревел мотор, и машина умчалась.

Профессор и Нагда ушли в дом. Но аб Бернад не спешил покидать свое убежище. Устроившись на развилке сучьев, он принялся наблюдать за домом и улицей. В голове его бродили печальные мысли. Ему фактически не от кого было ждать помощи. Он оказался целиком и полностью во власти ненавистного Нотгорна, и вся жизнь его зависела теперь от злой воли этого проклятого безбожника. Как он жалел, что не направил Канира и Маска прямо в Гроссерию, к его святости Брискалю Неповторимому!..

Сознавая необходимость любой ценой связаться с доктором Каниром, аб в то же время не представлял себе, как это можно сделать в его положении. Бежать? Бежать можно, путь на волю для него открыт. Но орангутангу невозможно пробраться незамеченным через всю Сардунскую провинцию до самой столицы. Его обязательно поймают, затравят собаками или же вернут на расправу Нотгорну. А может быть, привлечь внимание какого-нибудь прохожего и попросить его подать телеграмму от, имени ланкского аба? Но кто заходит в этот безлюдный конец переулка? Однако последняя мысль, хотя и тоже почти неосуществимая, давала все же некоторый шанс, и поэтому, остановившись на ней, аб начал пристально следить за дорогой.

Долго переулок был совершенно пуст. В доме Нотгорна тоже царила полная тишина. Но эта тишина не могла обмануть аба. Он был уверен, что ужасный старик не спит, не отдыхает в эти томительные часы сиесты, а, наверное, обдумывает новые козни на погибель абу и всей гирляндской религиозной общине!

Вдруг по гравию зашуршали чьи-то тяжелые шаги, сопровождаемые беззаботным присвистыванием. Аб весь подался вперед. Шаги приближались, и наконец в поле его зрения появился прохожий: молодой детина богатырского роста, с кудрявой черной бородой. За плечами его виднелся запыленный дорожный мешок. «Неужели сам Рэстис Шорднэм?!» — подумал аб.

Эта мысль наполнила беднягу неожиданной радостью. Да, он был рад теперь даже Рэстису Шорднэму, так как надеялся найти в нем союзника для борьбы с преступным профессором.

Незнакомец толкнул выломанную абом калитку и вошел во двор.

«Пора!» — подумал аб и быстро соскользнул на самые нижние ветви платана. Скрывшись за стволом, чтобы остаться невидимым из окон дома, он стал привлекать к себе внимание пришельца.

— Кса-кса-кса! — издал он тихие, но отчетливые звуки. Бородатый гигант вздрогнул и осмотрелся по сторонам.

Аб Бернад постарался высунуться как можно больше и, вытянув широкие губы, еще громче повторил свой призыв. При этом он махал незнакомцу лапой и делал уморительные гримасы, чтобы привлечь его внимание. Наконец бородач увидел кривляющуюся обезьяну и рассмеялся. Аб стал усиленно манить его к себе, показывая жестами, что надо поскорей и без шума скрыться в саду. Но тут незнакомец расхохотался в полный голос и погрозил обезьяне пальцем.

В ту же минуту на крыльце веранды появился профессор Нотгорн. Бедняга аб тотчас же умчался в крону платана и вновь там спрятался. Сердце его готово было разорваться от досады и страха…

Старик стоял на крыльце веранды и с торжествующей усмешкой рассматривал гостя.

— Шорднэм из Марабраны?

— Так точно, ведеор профессор! Рэстис Шорднэм собственной персоной!

— Молодец, что пришел!..

Потом, повернувшись в сторону сада, профессор крикнул:

— Кнаппи, Кнаппи, ко мне!!!

Парализованный страхом, аб поспешно спустился с платана и смиренно приблизился к профессору. Шорднэм разглядывал его с детским любопытством, а профессор нахмурился и опустил правую руку в карман. Аб отлично понял этот жест и весь сжался.

— Кнаппи! — строго сказал Нотгорн. — Вот ведеор Рэстис Шорднэм из Марабраны, твой новый наставник! Люби его и беспрекословно ему подчиняйся!.. А теперь марш в чулан!

Радуясь возможности отдохнуть, подкрепиться и обдумать создавшееся положение, аб Бернад прыгнул на крыльцо и скрылся в доме. А Шорднэма профессор пригласил к себе в кабинет.

Положив свой дорожный мешок на ковер, Рэстис с удовольствием погрузился в прохладное кожаное кресло. Профессор расположился напротив него в другом кресле.

— Друг мой, — обратился он к Шорднэму, — вы поступаете ко мне на службу в несколько необычной обстановке…

— Я знаю, что вы больны, ведеор профессор…

— Речь идет не о моей болезни. В моем доме и со мной лично происходят вещи посерьезнее всяких болезней. Я хотел бы знать: согласитесь ли вы, Шорднэм, выполнять временно не только обязанности надсмотрщика при моем орангутанге, но и кое-какие другие работы?

— Ведеор профессор, располагайте мной по собственному усмотрению. Я выполню любое ваше задание, если оно не будет выше моих сил и способностей!

— Вот и отлично! В таком случае не обессудьте, ведеор Шорднэм, что ваше вступление в должность будет обставлено несколько необычно. Прежде всего вам придется принять ванну!..

— Ванну?! С удовольствием!..

Он с готовностью поднялся, подхватил свой мешок и пошел за профессором в ванную.

Через полчаса чисто вымытый, причесанный, со сверкающими кудряшками черной бороды, облаченный в просторный синий халат, Рэ Шкипер появился в холле. Его васильковые глаза под дремучими бровями так и сияли от удовольствия.

— Хорош! Очень хорош! — удовлетворенно прогудел профессор, быстро ощупав Шорднэма своими пронзительными зрачками.

— А теперь, друг мой, пойдем слегка закусить.

Шорднэм охотно позволил отвести себя в столовую. «Слегка закусить» оказалось настоящим пиршеством. Рэ Шкипер только глазами хлопал да слюнки глотал, наблюдая, как дородная экономка профессора расставляет на столе невиданные блюда и напитки.

Сам Нотгорн не сел к столу. Он поудобнее устроился в кресле и, дождавшись, когда Нагда кончит накрывать и уйдет на кухню, сказал:

— Ну, ведеор Шорднэм, теперь действуйте! Отпразднуйте вступление в новую должность! Ешьте, пейте, как у себя дома! А я с вашего разрешения немного передохну.

С этими словами он прикрыл восковыми веками свои полыхающие глаза и, будто сразу в нем что-то погасло, превратился вдруг в неподвижную мумию.

Солнце уже клонилось к закату. По саду протянулись длинные черные тени. Измученная за день Нагда принесла в миске ужин орангутангу Кнаппи. Пока аб ел, она почесывала у него за ухом и тихонько ему жаловалась:

— Что-то с нами будет, милый ты мой зверюга! Совсем зачудил наш добрый хозяин. Поит, кормит этого босяка бородатого, словно знатного ведеора. Про работу свою научную толкует ему как равному, и мне послышалось даже, что он отдает бродяге за что-то и дом, и сад, и нас с тобой. Ох, видно, не совсем еще в уме наш ведеор профессор!..

У аба чуть кусок в горле не застрял, когда он услышал такую новость. Неужели Нотгорн задумал сегодня же завладеть телом Рэстиса Шорднэма?! Этим он снова разрушил все надежды и планы аба! А ведь аб рассчитывал, что он успеет предупредить своего надсмотрщика о нависшей над ним угрозе и тем самым привлечь его на свою сторону!..

Напрягши свой острый звериный слух, аб уловил голоса, доносившиеся через двое дверей из столовой. Голоса были возбужденные, громкие, но значение отдельных слов разобрать было невозможно.

Аб поспешно доел свой ужин и принялся ласкаться к Нагде, давая ей понять, что ему необходимо прогуляться в саду. Экономка поняла его.

— Ну чего ты просишься, дурачок? Не велел тебя хозяин выпускать сегодня! Разве что сам удерешь…

Забрав пустую миску, Нагда ушла из чулана, умышленно забыв наложить на двери засов. Пусть прогуляется рыжий красавец, хозяину теперь все равно не до него!..

Подождав, когда Нагда стукнет кухонной дверью, аб Бернад осторожно вышел из своей тюрьмы и аккуратно ее запер…

— Курить у вас можно?

первое, о чем спросил Шорднэм, когда профессор открыл глаза.

— Пожалуйста, курите. Сигареты и сигары в крайнем справа ящике серванта. Не сочтите за труд…

— Все в порядке, ведеор профессор! Спасибо за угощение!

Шорднэм достал для себя сигареты и вернулся к столу. Вскоре столовая наполнилась ароматным дымом дорогого табака.

— Я предупреждал вас, ведеор Шорднэм, что ваше вступление в должность будет обставлено не совсем обычно. После ванны и обеда я хочу вас угостить коротенькой популярной лекцией. Вы способны слушать и понимать? — проговорил Нотгорн.

— Способен, ведеор профессор!

— Отлично…

Профессор помолчал, словно собираясь с мыслями. Потом вдруг сорвался с кресла и принялся расшагивать по столовой, скрестив руки на груди.

— Отлично! — крикнул он снова. — Вы толковый человек, Шорднэм! Я уверен, что вы поймете все до конца!

Нотгорн остановился у окна и, глядя на зеленые заросли сада, машинально барабанил пальцами по стеклу. Но вот он резко повернулся к Шорднэму и ожег его черными угольями своих пылающих глаз.

— Человек, дорогой мой друг, весьма удивительное существо! — заговорил он так громко, словно перед ним была целая аудитория. — Помимо иных похвальных качеств, человек обладает колоссальной, ни с чем не сравнимой гордостью, или, если хотите, колоссальным чувством собственного достоинства. Эта гордость, это чувство обособленного, исключительно высокого положения в мире животных и в природе вообще, это ощущение власти над миром животных и над природой были человеку органически свойственны на самом раннем этапе его перехода из рядового зоологического вида в более совершенный вид антропоидов. Мы знаем, Шорднэм, что в какой-то мере чувство собственного достоинства наблюдается у многих животных, но то животное, из которого впоследствии развился человек, было наделено этим качеством исключительно щедро, Можно без преувеличения сказать, что именно гордость была решающим фактором в процессе очеловечения нашего дикого антропоидного предка. Именно гордость заставила его двигаться по долгому и трудному пути от употребления естественных орудий к созданию орудий искусственных; именно гордость заставила его стремиться к более высоким ступеням превосходства, толкнула его к труду, к творческому преобразованию природы. Вы согласны, Шорднэм, с этим моим утверждением относительно гордости человека?

— Согласен, ведеор профессор, хотя и не совсем понимаю, чем же ему было гордиться?!

— Как это чем?! Он владел огнем, одевался в шкуры, орудовал сокрушительным каменным топором! Он чувствовал себя подлинным царем природы! Он смело смотрел на окружающий мир и никому не желал подчиняться. В его примитивном крошечном сознании бушевала стихийная радость бытия, размеры которой мы даже представить себе не можем. Это был неистребимый животный оптимизм, который в столь непомерном количестве был присущ только этому виду. Но наступило время наблюдений и обобщений.

И первый же шаг через этот важный рубеж, первая попытка самого элементарного обобщения вызвали в темном сознании первобытного человека острый конфликт. Возникло грозное противоречие, разрешить которое могли только знания, а до знаний еще предстояло пройти путь длиною в десятки тысяч лет. Положение создалось поистине катастрофическое: гордость столкнулась с реальной действительностью, которая, как в зеркале, со всей беспощадностью показала человеку его ничтожность и бессилие перед могучими силами природы. Что же было делать? Убить в себе гордость и склониться перед непостижимым? Но это значило растоптать в себе ростки мышления, заглушить проблески сознания и с позором вернуться обратно, в мир животных! Нет, это было неприемлемо для человека. И тогда слабое, неокрепшее сознание, стремясь к самосохранению, само, без подсказки нашло гениальный выход из положения. Оно просто раскололось на две части: на первичное сознание, которое удержало все признаки и качества целого, и на вторичное, которое взяло на себя предохранительные функции. Первобытный оптимизм был таким образом спасен. Царь природы, по-прежнему гордый и самоуверенный, продолжал себя чувствовать титаном, властелином над всем, что не унижало его и не вызывало губительных противоречий. А все загадочное, непонятное, непреодолимое ушло в область вторичного сознания, где приняло черты сверхъестественного, божественного, недосягаемого. Гордость человека допускала поклонение божеству без ущерба для себя, но не смогла бы примириться с капитуляцией перед естественным… Вероятно, вы уже догадываетесь, Шорднэм, к чему я клоню?

— Мне кажется, что вы к тому ведете, ведеор профессор, чтобы раскусить очень интересный орешек, то есть объяснить возникновение религии. Или я ошибаюсь?

— Нет, вы не ошибаетесь, Шорднэм. Я попытался набросать схематичную и упрощенную картину тех причин, которые вызвали возникновение религии. А теперь слушайте дальше. Было у нашего пещерного предка одно противоречие, которое угнетало его особенно сильно. Гордый исполин, вооруженный каменным топором и жаривший пищу на огне, не мог примириться с мыслью, что перед лицом смерти он столь же бессилен, как и любой из самых ничтожных организмов. Сам убивающий на каждом шагу, он долго видел в смерти иных существ либо мясо, либо избавление от опасности. Но первое более пристальное сопоставление собственной смерти со смертью животных, первая попытка провести в этом некую аналогию нанесли его неприкосновенной гордости жесточайший удар. Гордость пошатнулась от унизительного сходства. Но вторичное сознание поспешило выполнить свою предохранительную функцию, и в результате родилась душа, способная после гибели тела умчаться куда-то в благодатные леса вечной охоты. Религия усложнилась и приобрела один из важнейших своих компонентов — личное бессмертие человека за порогом смерти. Но это не был шаг назад, ибо в результате этой меры гордость человека вновь окрепла. Вторичное сознание продолжало служить для разрядки противоречий, очищало от этих противоречий сознание первичное, открывало ему доступ в более высокие и сложные сферы. Установив таким образом приемлемые отношения с огромной областью непонятных и загадочных явлений внешнего мира, гордый исполин твердой поступью отправился в глубь грядущих тысячелетий за знаниями, за творческими победами, за истиной… Вы все поняли, Шорднэм?

— Да, ведеор профессор. Вы хотите сказать, что религия это просто сундук, в который человек складывал до времени все непонятное…

— Великолепно сказано! Именно сундук для хранения всего непонятного и противоречащего сознанию человеческому! В свое время этот сундук сослужил человеку отличную службу. Но сейчас он обветшал и опустел. В нем осталось одно-единственное «непонятное», одно-единственное противоречие, из-за которого человечество до сих пор тащит на себе этот неуклюжий архаический ящик. Дело в том, Шорднэм, что человек по всей своей человеческой сути устроен так, что не мыслит себя иначе, как бессмертным. Вторичное сознание, или же религия, тем и отводит опасный заряд противоречия смерти, что дает человеку иллюзорное бессмертие за порогом биологической гибели. Именно эта фикция бессмертия вызвала необходимость разделения человеческой сущности на материальное тело и эфемерную душу, причем душа приобрела главное, решающее значение, так как именно этой частью человек якобы прорывается через смерть и бессмертие. Многие десятки тысяч лет человек таким образом проникал через ворота смерти в вечную жизнь. Жажда бессмертия стала органической частью его сознания, одним из главных признаков его человечности. Необратимость смерти исключала научный эксперимент в этой области и тем самым не только не препятствовала, но, напротив, содействовала врастанию категории бессмертия в сознание человека. Именно поэтому никакое примирение со смертью, никакая капитуляция перед ее закономерностью, никакие компромиссы с нею не могут удовлетворить человека, не могут снять противоречие смерти и восстановить первозданную целостность человеческого сознания. Единственной мерой, способной полностью уничтожить противоречие смерти, можно поэтому считать лишь такую меру, которая разрешит проблему фактического реального бессмертия, иными словами, уничтожит смерть полностью и без остатка, даст человеческому сознанию возможность относительно бесконечной жизни. Но можно ли решить проблему бессмертия, можно ли выявить самый принцип бесконечной жизни? Пятьдесят лет тому назад, Шорднэм, я ответил на этот вопрос утвердительно. А сегодня я могу вам сказать, что принцип относительного бессмертия в нашем реальном мире мною найден. Тем самым найдена возможность ликвидировать мучительную двойственность человеческого сознания и одновременно развеять в прах все религиозные формы, сколько их ни есть на Земле!..

Рэстис Шорднэм был глубоко поражен услышанным. Все высказывания профессора он выслушал, правда, внимательно, но скорее по обязанности и из вежливости, чем с настоящим интересом. Заявление же Нотгорна о том, что им найден принцип бессмертия, прозвучало для Шорднэма, как гром среди ясного неба.

Первой мыслью было: «Старик спятил!» — но он тут же сообразил, что имеет дело с ученым, имя которого во всем мире произносят с глубочайшим уважением, и немедленно отбросил это нелепое подозрение.

Профессор стоял перед ним прямой, высокий, со скрещенными на груди руками и, вонзив в него свой огненный взор, ждал, что он скажет.

— Не знаю, правильно ли я вас понял, ведеор профессор, — заговорил наконец Рэстис, взволнованно теребя свою кудрявую бороду. — Но если вы вправду нашли такое средство, которое избавит человека от смерти, то это, конечно, великое дело… Впрочем, должен вам признаться, лично меня эти вопросы никогда особенно не волновали, и гордость моя нисколько не страдала, если я думал порой о неизбежности смерти. Мне кажется, ведеор профессор, что люди привыкли умирать и не видят в этом большой беды. Другое дело — наладить хорошую жизнь и прожить ее так, чтобы не было обидно. А бессмертие?… Вы, конечно, слыхали про Гух-Норб? Это такая человеческая помойка, прилепившаяся к Марабране. Ну скажите, ведеор профессор, зачем бессмертие тем беднягам, которые уже докатились до Гух-Норба? Им бы хоть с десяток лет пожить по-человечески, и на том спасибо!..

— Нет, Шорднэм, вы неправы, вы смотрите слишком просто! — с воодушевлением возразил Нотгорн, очень довольный тем, что тема заинтересовала бородатого гиганта. — Ваши социальные идеи делают вам честь. Но это лишь часть проблемы. Подумайте вот о чем. Человек создал собственный сложнейший мир, которого не существовало в природе, — мир своих духовных интересов. Все полнее уходя в этот мир, человек чувствует себя в нем хозяином и властелином. Здесь он сам бог и творец. Он мыслью проникает в бесконечность времени и пространства. Он открывает законы мироздания и создает вещества, неведомые природе. Он воздвигает и неустанно дополняет сокровищницу эстетических ценностей. Он строит города и чудо-машины. Он проникает на дно океана, в недра планеты, в загадочные бездны космоса. Наконец, он создает новые моральные, духовные ценности и ставит их выше жизни. Он готов уже поверить в свое всемогущество, несмотря ни на что. Но бывают минуты, Шорднэм, когда человек горько оплакивает свое ничтожество, бессилие и отчаяние. Смерть не находит отклика в его сознании, и любое напоминание о ней поднимает в нем бурю самого решительного протеста. Смерть со всеми ее внешними атрибутами — трауром, торжественной музыкой, пантеонами, надгробными памятниками — вызывает чувство покорности и благоговения лишь у тех, кто еще влачит на себе ветхий сундук религии. У тех же, кто в гордости и свободомыслии своем отшвырнул это притупившееся оружие вторичного сознания, нет и не может быть согласия со смертью. Вместо покорности верующих — «бог дал, бог взял» — в людях неверующих поднимается яростный протест, гнев, бунт, хотя и бессильный, но глубоко справедливый. Уход из жизни человека, накопившего за семь-восемь десятилетий огромные духовные богатства, способного дать обществу еще много и много ценного, исторгает из сознания человека яростное «почему?». Лишенное адресата, это «почему» повисает в воздухе, как горький риторический вопрос, и остается в сознании, как ядовитое вещество. И это понятно. Умерший человек, даже если он оставил потомству огромный и ценный плод своего труда, уносит с собой бесчисленные неповторимые богатства: свой талант, свой опыт, свое мастерство, свои знания, навыки, идеи, мечты… Для спасения этих богатств я и предпринял свой пятидесятилетний труд. Уверенность в возможности сохранить эти богатства в сочетании с беззаветным творческим трудом на благо человека устранят необходимость во вторичном сознании, отнимут у трупа религии последние живительные соки… Теперь вам понятно, Шорднэм, насколько важно человеку обрести бессмертие?

— Понятно ли мне? Да, теперь мне это понятно! — вскричал Рэстис, уже всерьез увлекшийся беседой с ученым. — Но ведь сохранить эти самые богатства, про которые вы говорите, совсем не значит сохранить самого человека! Какое же это бессмертие?!

Нотгорн невольно улыбнулся горячности своего молодого слушателя, который вначале отверг необходимость бессмертия, а теперь так категорически за него вступился.

— Погодите, Шорднэм, не волнуйтесь. Вы опять все упрощаете. Вам если скажешь «бессмертие», то непременно подавай его в самом что ни на есть конкретном виде, чтобы человек жил всегда со своей бородой и персональными мозолями. Но не надо забывать, что сознание человека, будучи компактным целым, состоит по сути дела из множества признаков, которые являются продуктом общественного порядка и не могут рассматриваться как индивидуальная собственность отдельной личности. Это своего рода коллективное накопление ценностей, которые складываются в форме личности и которые только вместе с данным организмом дают индивидуальное сознание. Жизненные функции можно продлить до двухсот и даже трехсот лет, но, по непреложным законам нашей биосферы, отдельный организм должен рано или поздно состариться и умереть. Со смертью организма перестает существовать и сознание. Но что останется смерти от этого сознания, если у нее вырвать все его признаки? По сути дела ничего, кроме износившихся тканей. О чем же жалеть?

— Но ведь эти ткани и были человеком!!!

— Не совсем. Представьте себе старый, источенный червями бочонок, содержащий превосходное вино. Бочонок и вино составляют одно целое, однако ценность их несоизмерима. Рачительный хозяин переливает отличное вино в новый крепкий бочонок, а старый сжигает. Стоит ли ему жалеть о том, что он нарушил этим единство старого бочонка с вином? Не стоит, ибо ценность этого единства относительна, а ценность самого вина безусловна. Вино в новом бочонке создаст новое единство, еще более совершенное, чем прежнее. Так обстоит дело и с сознанием человека…

— Позвольте, ведеор профессор! А кого вы подразумеваете под словом «хозяин»?

— Хозяин — это человеческое общество, которое само по себе и так бессмертно. Вас это устраивает?

— Пожалуй, да…

— В таком случае я буду продолжать. Долгое время человек представлялся физиологам, так сказать, сплошным бочонком, а содержимое, это наше вино, представлялось просто одной из функций. Пятьдесят лет назад я задался целью найти в бочонке драгоценное вино и нашел его, Шорднэм! Я обнаружил в мозгу микроскопические клетки необычной структуры. Я назвал их ментогенами, так как они-то и оказались носителями всех решающих признаков человеческого сознания. Но я не только обнаружил вино, я изобрел и способ, как переливать его в новые сосуды. Я создал прибор ментранс, с помощью которого можно производить обмен ментогенами между двумя организмами. Опыты над животными дали блестящие результаты. Однако этого было мало. Необходимо было проверить все на человеке. На днях мне удалось осуществить такой эксперимент, но… В общем, пока что я не знаю причин этого явления. Вместо передачи признаков сознания у меня получилась передача всего сознания целиком. То ли ментранс недостаточно тонко работает и вместе с ментогенами захватывает и другие клетки мозга, то ли самый процесс усвоения организмом новых ментогенов сопровождается у человека временной заменой личности — не знаю. Так или иначе, но пока что у меня получилось то, что сторонники религии без стеснения назвали бы переселением душ!

— И эти люди живы, ведеор профессор?!

— К сожалению, не оба…

— Как?! Одного из них вы убили вашим экспериментом?

— Что вы, Шорднэм! Разве я похож на убийцу? Один из них был просто больным стариком, которому оставалось жить считанные часы. Он умер вскоре после эксперимента, но сознание его до сих пор живо в другом объекте опыта.

— А где он, этот другой?

— Он сбежал от меня… Впрочем, будет лучше, если я расскажу вам всю эту историю подробно.

И Нотгорн рассказал Рэстису Шорднэму обо всем, что произошло в его доме за последнюю неделю. Он умолчал лишь о единоборстве с абом Бернадом, в результате которого настоятель ланкского храма бога единого оказался заточенным в тело орангутанга. Профессору не хотелось в самом начале производить на Шорднэма впечатление чудовищного колдуна, а сознание аба в теле обезьяны — такой табак даже для этого могучего бородача мог оказаться слишком крепок.

После того как профессор Нотгорн обрисовал свое положение, в столовой надолго воцарилась тишина. Рэстис Шорднэм курил частыми затяжками и глядел в сторону, стараясь осмыслить все услышанное и сделать правильные выводы. Эксперимент, в результате которого произошло переселение сознания из одного человека в другого, никак не укладывался у него в голове. Это казалось слишком уж жестоким и бесчеловечным.

В конце концов решить все эти сомнения могло только продолжение разговора с Нотгорном. И Шорднэм обратился к профессору с самым простым вопросом, какой только мог возникнуть при таких обстоятельствах:

— Что же вы думаете делать, ведеор профессор?

Нотгорн ответил не сразу. Он привычным жестом поглаживал свой голый коричневый череп и испытующе смотрел на бородатого гиганта.

Наконец Нотгорн, взвесив все за и против, решил высказаться напрямик.

— Я рассчитываю на вашу помощь, Шорднэм! — сказал он твердо.

— Чем же я могу помочь вам? — искренне удивился Рэстис.

— Сможете, если, конечно, захотите.

— Но каким образом, ведеор профессор?!

— Мне необходимо, Шорднэм, отыграть у врагов время. Месяц, две недели, а возможно, и того меньше. После этого я стану для них неуязвим. Я уверен, Шорднэм, что в Ферноле Бондонайке восстановится его собственное сознание. Но пока оно не восстановилось, он представляет собой опасный аргумент против меня. Если я не сдамся на милость Гроссерии — а я не намерен ей сдаваться ни под каким видом! — церковники возбудят против меня скандальный судебный процесс и выдвинут на нем Маска-Бондонайка в качестве неопровержимого доказательства моей вины. Мне нужно скрыться, но скрыться так, чтобы я имел возможность свободно передвигаться, наблюдать за Бондонайком и продолжать свою работу. Для этого мне нужен верный человек, который согласился бы обменяться со мной ментогенами, иными словами, предоставить мне для временного пользования свое тело… Человек, в которого попадут мои ментогены, не будет обижен. Он унаследует от меня не только дом с садом, автомобиль и два миллиона суремов в наличности, но и все признаки моего сознания, то есть неизбежно превратится в продолжателя моего дела. Как видите, Шорднэм, я полностью с вами откровенен. А теперь подумайте и скажите, как вы лично отнеслись бы к такому предложению.

Густые брови Рэстиса сомкнулись над переносицей, в голубых глазах зажглись огоньки.

— Ведеор профессор, ни один человек не предлагал еще другому такую сделку!

— Вы считаете ее неприемлемой?

— Нет, вы неправильно меня поняли. Я считаю ваше предложение невероятным, небывалым, но вполне приемлемым. Вы сказали, что дадите два миллиона суремов и гарантируете…

— Я ничего не гарантирую, Шорднэм! И напрасно вы ухватились прежде всего за эти два миллиона. Вы удивляете меня! Согласившись на операцию, вы идете на серьезный риск! Вы можете потерять свою молодость или даже умереть вместо меня позорной смертью по приговору суда! Как же тут можно хвататься за деньги?! Подумайте, Шорднэм!

— Вы, кажется, отговариваете меня, ведеор профессор?

— Нет, я просто хочу, чтобы вы знали, на что идете!..

Профессор разволновался и снова принялся ходить взад-вперед по столовой. Рэстис следил за ним, пряча в усах улыбку.

— Напрасно вы так расстраиваетесь, ведеор профессор, — оказал он, спокойно попыхивая сигаретой. — Меня в вашем предложении интересуют именно эти два миллиона суремов. И я нисколько не стыжусь этого. С двумя миллионами суремов можно устроить Куркису Браску и компании великолепную припарку в виде массовой забастовки! Вот почему я ухватился за ваши миллионы. Я люблю жизнь, ведеор профессор. Но там, где, рискнув одной жизнью, можно спасти тысячи жизней, нечего раздумывать. Как видите, я в самом деле очень расчетливый человек…

— Вы… вы благородный человек, ведеор Шорднэм! Простите меня за резкость!

— Ничего! Давайте лучше приступим к делу.

— Правильно. Давайте приступим.

Нотгорн подсел к столу в отличном расположении духа.

— Скажите, Шорднэм, родные у вас есть?

— Есть, ведеор профессор, всякие двоюродные или троюродные, да я и сам их толком не знаю.

— Ну а жена, невеста, любовница есть?

— Была невеста, теперь нет. Как потерял я работу, так она от меня и отказалась.

— Бывает… Ну а в Ланк вы, конечно, одни пришли?

— Как один?! Черт меня побери, ведеор профессор, я совсем забыл про Арсу! — вскричал Шорднэм. — Сегодня вечером она будет ждать меня на площади у храма!

— Кто такая эта Арса? Кем она вам приходится?

— Да собственно, никем, ведеор профессор… Встретился я с ней на днях в Паэрте, в придорожном трактире, и шел вместе с ней до самого Ланка. Она девушка молодая, смышленая и собой ничего, только странная какая-то. Иной раз мне даже кажется, что она помешанная.

— Почему?

— Да заговаривается она, ведеор профессор, и вообще ведет себя не так, как полагалось бы цыганке и гадалке. Эта девушка ко мне сильно привязалась, и я не могу ее оставить.

— Ладно, Шорднэм, пусть будет Арса. Даю вам слово, что сам приведу ее сюда!.. А теперь, если не возражаете, перейдемте ко мне в кабинет и составим договор по всей форме.

Рэстис поднялся и пошел вслед за профессором из столовой. Когда они подходили к двери, от нее с другой стороны бесшумной тенью метнулся орангутанг. Он в несколько прыжков промчался через весь коридор и скрылся в темном холле.

Конец разговора в столовой абу Бернаду удалось подслушать. Но когда Нотгорн увел Шорднэма к себе в кабинет, дальнейшая слежка стала невозможной. Двери кабинета были плотные, обитые кожей.

Покрутившись перед кабинетом, аб выскочил на веранду, оттуда во двор и обежал вокруг дома. Ему без труда удалось найти нужное окно. С этой стороны особняка оно одно светилось в наступающих сумерках.

Однако вскоре свет в кабинете погас, а через некоторое время осветились два соседних окна. Аб бросился к дому и забрался на карниз. На окнах были простые шторы с довольно широкими прорезями, и аб увидел внутренность знакомой лаборатории и профессора с Шорднэмом. Благодаря открытой форточке он мог не только видеть, но и слышать все происходящее.

Нотгорн приказал Шорднэму сдвинуть вместе два операционных стола. Шорднэм быстро выполнил его приказание. Когда столы были сдвинуты, профессор поставил в изголовье ментранс и подключил его к розетке в стене. Внешне прибор напоминал пирамиду из нескольких поставленных один на другой дисков разных размеров. Самый верхний был не больше блюдца, и в него была ввинчена красная контрольная лампочка. Тонкие серебристого цвета трубки соединяли прибор с двумя странными касками из пластмассы.

Закончив все приготовления, профессор Нотгорн приказал Шорднэму лечь на стол лицом вниз.

— Раздеваться не нужно? — взволнованно спросил Рэстис.

Профессор лишь отрицательно покачал головой.

Бородач взгромоздился на стол и лег, как было приказано. Профессор закрепил на его голове каску. Потом он обнажил его левую руку и сделал укол одним из заранее приготовленных шприцев. Шорднэм даже не вздрогнул. После этого профессор нажал на приборе кнопку и поспешно улегся на другой стол, закрепив у себя на голове вторую каску. Укол самому себе он сделал уже лежа. Через минуту его рука, сжимавшая шприц, безжизненно повисла. Шприц из нее выпал и воткнулся иглой в пол…

Тем временем где-то внутри прибора зародилось и начало постепенно нарастать спокойное равномерное гудение. Прошло минут пять. Внезапно в ментрансе что-то хрустнуло, и в тот же миг вспыхнула красная контрольная лампочка.

Тонкие серебристые трубки дрогнули и выпрямились. Мерное гудение внутри прибора перешло в резкий свист, который продолжался долго, минут пятнадцать. Потом красный свет погас, в приборе снова хрустнуло, и свист перешел в прежнее мягкое гудение.

Две неподвижные фигуры — громоздкая в синем халате и худая, длинная в белом — лежали в одинаковых касках лицом вниз и не подавали ни малейших признаков жизни. Сумерки за окном медленно сгущались. Прошло полчаса, а может быть, и больше. Во всяком случае у аба совсем затекли ноги от неудобного сидения на карнизе. Но он не хотел покидать своего наблюдательного поста и, как зачарованный, смотрел на жуткую сцену, разыгравшуюся в светлой лаборатории.

Наконец один из лежавших пошевелился. Кто же это? Ну конечно, Рэстис Шорднэм! Он моложе, его организм крепче. Вот он вздохнул полной грудью и открыл глаза. Яркий свет на мгновение ослепил его, но он быстро оправился и осторожно приподнялся. Усевшись на столе, он нашарил застежки шлема и снял его с головы. Лицо его искривилось от боли, с губ сорвался хриплый стон. Но все же он нашел в себе силы слезть со стола и нажать кнопку ментранса. Гудение в приборе прекратилось, наступила полная тишина.

Болезненно морщась, Рэстис Шорднэм направился к одному из белых шкафов. Выдвинув ящик, он уверенной рукой извлек из него коробочку и вытряс себе на ладонь две таблетки. Подойдя к рабочему столу профессора, он налил из графина воды в стакан и принял лекарство. Потом он сел за стол и уронил на руки свою черную лохматую голову.

— Спокойно, друг мой, спокойно… — пробормотал он и замер…

Длинное тело профессора Нотгорна, вытянутое, безжизненное, все еще лежало на столе с каской на голове. А Рэстис, казалось, совсем уснул за столом. Прошло еще несколько томительных минут. Наконец Шорднэм поднялся. Васильковые глаза его, до этого мутные и усталые, теперь прояснились и заблестели, черты лица разгладились, затвердели. Это был снова прежний Рэ Шкипер — самоуверенный, спокойный здоровяк.

Твердой и легкой походкой подошел он к профессору Нотгорну и ловко снял с него каску. Смотав шнуры и трубки, он убрал прибор в один из шкафов. После этого он занялся самим профессором. Бесцеремонно перевернув его на спину, он с минуту всматривался в его мертвенно бледное, мумиеобразное лицо, приподнимая веки глаз. Затем он схватил руку профессора, очевидно с намерением пощупать пульс. Лохматые брови его при этом насупились, по лицу скользнула тень тревоги.

— Не время еще, не время! Держись, Рэстис Шорднэм! — сказал он, да так громко, что сам вздрогнул от неожиданно сильных звуков своего голоса.

После этого, подхватив старика на руки, словно маленького ребенка, бородатый гигант понес его прочь из лаборатории…

Только теперь аб понял, что операция удалась, что в тело Рэстиса Шорднэма переселилась душа профессора Нотгорна. Ждать было больше нечего. Горько вздохнув, аб Бернад спустился с карниза и в совершенно подавленном состоянии поплелся в свой чулан…

Теплый майский вечер заключил профессора Нотгорна в свои душистые объятия. Все вокруг казалось полным колдовского значения и непреодолимого очарования. Он ощущал в себе такую полноту крепкой, несокрушимой жизни, что ему хотелось петь и кричать от восторга.

Жадно набрав полную грудь воздуха, он заставил себя идти по переулку к центру города. И тотчас же нашел огромное удовольствие в быстрых и легких движениях своего нового, непривычно большого и мускулистого, но при этом такого гибкого и послушного тела. И это удовольствие казалось никогда прежде не испытанным, новым и радостным. Ноги сами несли его вперед, даже не ощущая тяжести окованных ботинок, и профессору казалось, что он не идет, а мчится по воздуху.

В переулке было темно. Лишь кое-где светились окна. Почуяв чужого, лениво забрехали собаки. И все было приятно профессору Нотгорну: и лай собак, и темный переулок, и усыпанное звездами небо. Вскоре быстрые ноги вынесли его на улицу с душистой аллеей черешен, а потом и на площадь, скудно освещенную фонарями.

На площади было еще довольно людно. Под сумрачными лоджиями гуляла парочками молодежь. В двух-трех ресторанах еще горел свет. Из распахнутых настежь дверей и окон доносилось звяканье стеклянных кружек, звуки музыки и возбужденные голоса подвыпивших ланкских обывателей.

На профессора никто не обратил внимания. В своем новом обличье он был совершенно чужим в этом городе. Громко цокая подковами ботинок по брусчатке, он наискось пересек площадь и приблизился к темной громаде храма бога единого. Вокруг не было ни души.

— Ушла! Не дождалась! — вполголоса проговорил Нотгорн, и в сердце его шевельнулось горькое разочарование. Уже ни на что не надеясь, он стал медленно двигаться от колонны к колонне в полумраке высокого портала.

Перед входом в храм он остановился. Никого. Вдруг ему послышалось, будто сверху донесся всхлипывающий вздох. Он легко взбежал по ступеням к самым железным дверям храма и там, в углу, скорее почувствовал, чем увидел, силуэт сидящей женщины. Она прикорнула прямо на каменных плитах и тихонько плакала.

— Арса! — ласково окликнул ее профессор, но девушка не отозвалась.

Шагнув ближе, профессор наклонился над ней и коснулся рукой ее мягких волос.

— Арса, это ты?

— Да, да, это я! — она тряхнула головой, стараясь сбросить ласкающую руку. Голос ее прерывался от рыданий. — Где ты был, Рэстис?! Я жду тебя тут уже целых два часа!.. Никогда не думала, что ты такой бессердечный!.. Ты еще хуже Материона!..

— Что ты говоришь, Арса? Кто такой Материон?… — озадаченно спросил профессор.

Арса вскочила, как разжавшаяся стальная пружина.

— Разве я не говорила тебе о Материоне, Рэстис?!

— Возможно… Я не помню… Но не в этом сейчас дело. Давай воздержимся пока от излишних эмоций, Арса… — бормотал Нотгорн, совершенно растерявшись.

— Как ты сказал? Воздержимся от эмоций?! Ты никогда не употреблял таких слов, Рэстис! Ты что-то скрываешь от меня! Я начинаю снова подозревать, что ты и есть Материон!..

Тут Нотгорн вспомнил о том, что, по словам Шорднэма, Арса очень странная девушка, что она часто заговаривается. Он взял себя в руки и решил на выпад ответить выпадом.

— Ты сама, Арса, что-то скрываешь. Ты выдаешь себя за цыганку, а говоришь, как образованная девушка. Кто такой Материон, говори правду! Все твои прежние объяснения сплошная выдумка!..

— Не надо, Рэстис, не требуй этого сейчас! Потом, когда-нибудь, я все расскажу тебе… Скажи лучше, что случилось с тобой? Почему от тебя пахнет лекарствами? — взволнованно зашептала Арса прямо в лицо Нотгорну и ухватилась обеими руками за воротник его блузы.

— Не бойся, моя хорошая, ничего страшного не случилось. Пойдем со мной и все узнаешь… — шепнул он в ответ, весь вдруг затрепетав от ее близости.

— Раньше ты называл меня цыпленком…

— Ты и есть мой милый цыпленок…

Через всю площадь и по черешневой аллее они прошли молча. И лишь когда пришлось свернуть в темный переулок, Арса вдруг остановилась.

— Рэ, ты в самом деле стал какой-то другой, будто тебя подменили! — сказала она тихо.

— А что, хуже стал или лучше? — засмеялся Нотгорн.

— Не знаю… Только я боюсь за тебя. Ты стал каким-то чужим, непонятным! У тебя появилась какая-то тайна!

— Не бойся, Арса. Тайны все когда-нибудь раскроются, и мои и твои!

Крепко прижав к себе ее локоть, он повел ее дальше по переулку.

Вот они подошли к калитке с выломанным замком. Нотгорн толкнул ее и ввел Арсу во двор. Цветы на обочинах каменной дорожки испускали тонкий нежный аромат.

Нотгорн открыл входную дверь. Ощупью, не включая свет, пробрался он со своей спутницей через темный холл, мимо дверей кабинета, в котором спал на диване старик Рэстис Шорднэм, прямо к себе в спальню. Здесь он все также в темноте раскинул постель и подвел к ней Арсу.

— Ложись и спи спокойно! Утром сама разберешься, что к чему…

— А ты, Рэстис, не бросишь меня тут? — спросила она робко.

— Конечно, нет. Я буду тут, поблизости. Утром мы с тобой обязательно увидимся и обо всем поговорим. Спи, цыпленок!

Арса прониклась к нему таким доверием, что не стала ни о чем больше расспрашивать. Она с удовольствием забралась под одеяло и быстро погрузилась в сон…

Устроив Арсу, профессор Нотгорн прошел к себе в кабинет, где при свете настольной лампы еще раз осмотрел спящего на диване старика: послушал сердце, пульс, измерил температуру. Состояние Шорднэма не внушало никаких опасений. Удовлетворенный осмотром, профессор оставил в покое свое спящее тело и подошел к сейфу. К бумагам он не прикоснулся. Лишь из верхнего ящика вынул пачку денег и сунул себе в карман. После этого, прихватив с собой дорожный мешок Рэстиса Шорднэма, профессор Нотгорн покинул свой дом и ушел по направлению к железнодорожной станции. Незадолго до полуночи он сел в ночной экспресс, который шел в Сардуну…

Очнувшись от сна, Рэстис не спешил открывать глаза. Во всем теле он чувствовал страшную усталость, словно его избили накануне палками. Голова разламывалась от боли, во рту пересохло, свинцом налитые веки не хотели подниматься. «Неужели я заболел?» — с тревогой подумал он. Но эту мысль тотчас же вытеснила другая, еще более тревожная.

Вспомнилось все вчерашнее: купание, обед с коньяком, беседа о религии и бессмертии, лаборатория, укол… «Сон это был или не сон?!» — охваченный страхом, размышлял Рэстис. В памяти всплыли новые подробности: договор об обмене телами, два миллиона суремов… Наверное, он так вчера набрался коньяку, что ему черт знает что померещилось!..

Успокоившись, он раскрыл глаза. Сквозь щели в жалюзи пробивались веселые солнечные зайчики. Разгоралось чудесное весеннее утро. Рэ Шкипер сощурился от света и невольно поднял к глазам руки. Из груди его тотчас же вырвался хриплый вопль. Вместо огромных сильных рук он увидел две хилые старческие кисти с синими прожилками. Как перебитые, упали эти страшные чужие руки назад на диван, а все длинное худое тело Шорднэма забилось в судорожных рыданиях.

— Охмурил проклятый старик! Всучил договор! Отнял мое тело! — всхлипывал он, охваченный безнадежной тоской.

В коридоре послышались тяжелые шлепающие шаги. Раздался стук в дверь. Но Шорднэм на него даже не обернулся. Он был целиком во власти своего неслыханного горя. Стук повторился, потом раскрылась дверь, и в кабинет вошла Нагда в переднике и с косынкой на голове. Лицо ее пылало гневом, глаза метали молнии.

— Ведеор профессор!

Украдкой вытерев слезы, Рэ Шкипер обернулся и устремил на экономку грустный взор.

— Ведеор профессор! Я двадцать лет прослужила вам верой и правдой и никогда не позволяла себе ничего такого! Извольте мне объяснить, что происходит в нашем доме, или же я немедленно беру расчет и уезжаю!

— Где происходит?… Что? В чем дело?… — растерянно пробормотал Рэстис.

— И вы еще спрашиваете?! — все более распаляясь, вскричала Нагда. — У самих в спальне на холостяцкой постели спит какая-то цыганка-потаскушка, а они еще спрашивают, в чем дело! Стыдно, ведеор профессор, в вашем преклонном возрасте!..

— Цыганка? Где? Покажи! — взволнованно произнес Шорднэм и, кряхтя, поднялся с дивана.

— Извольте, коли вы не помните, кого ночью принимали!

Нагда двинулась вперед, Рэ Шкипер, в измятом после сна белом халате, зашагал на своих длинных ногах вслед за ней.

Распахнув дверь в спальню, Нагда патетически воскликнула:

— Вот она красавица! Полюбуйтесь!

В постели профессора, еще не опомнившаяся после сна, непричесанная и измятая, сидела Арса и с ужасом глядела на вошедших незнакомых людей.

— Арса! Арцисса! Как ты сюда попала?! — радостно гаркнул Рэ Шкипер своим резким металлическим голосом и бросился к своей подруге с распростертыми объятиями.

Но Арса с воплем ужаса уклонилась от такой фамильярности. Она отпрянула от жуткого старика, забилась в самый угол постели и на всякий случай заслонилась подушками.

— Рэстис! Рэстис! Рэ! Помоги! Где ты, Рэстис?! — кричала она в отчаянии на весь дом.

Рэстис вспомнил о своей новой внешности, и им овладела бешеная злоба. Он вспомнил, как встретился с дородной экономкой вчера в переулке и как она потом накрывала для него стол. Она все знала! Она сообщница Нотгорна! Она могла предупредить, могла рассказать обо всем еще тогда, в переулке! Это она во всем виновата!.. Глаза Шорднэма сузились от ярости. В его положении ему просто необходимо было сорвать на ком-нибудь гнев, отвести сердце, и ни в чем не повинная Нагда оказалась тут для этого весьма кстати.

— Гадина! Бестия! Если ты хоть раз еще попадешься мне на глаза, я разорву тебя в клочья! Марш в свою комнату, пока цела, или я за себя не ручаюсь!!! — заклокотал Рэ Шкипер, брызгаясь слюной, и, воинственно подняв сухонькие кулачки, длинный, белый, страшный, как привидение, двинулся на бедную экономку.

— Боже единый, опять припадок!.. — пятясь к двери, проговорила Нагда и, повернувшись, со всех ног ударилась бежать на кухню.

Разделавшись с ненавистной экономкой и удовлетворив этим свою жажду мщения, Рэстис снова направился к своей подруге. Но Арса глядела на старика с таким ужасом, словно это был по меньшей мере людоед. Стоило Рэстису сделать к ней один шаг, как она принималась пронзительно визжать на весь дом и биться в своем углу, как пойманная птица, призывая на помощь своего друга.

Шорднэма это быстро утомило. Он устало опустился в кресло. Арса из своего угла зорко следила за каждым его движением. Убедившись, что жуткий старик не собирается на нее нападать, она несколько успокоилась и, осмелев, первой заговорила с ним:

— Я уже знаю, кто вы такой. Вы профессор Нотгорн. Это к вам поступил Рэстис Шорднэм на службу. Но не думайте, что вы можете обращаться со мной, как с той полной женщиной, которую вы выгнали! Я вам не позволю этого! Я не какая-нибудь девушка с улицы, чтобы вы сразу тыкали мне и бросались ко мне со своими объятиями! Может быть, Рэстис Шорднэм вам сказал, что я цыганка, но даже он не знает, кто я такая! Ему я не сказала, а вам скажу, чтобы вы держали себя, как подобает воспитанному человеку! Я дочь профессора Пигрофа Вар-Доспига, главного научного консультанта его святости гросса сардунского!.. А теперь, ведеор профессор, извольте мне сказать, где мой друг Рэстис Шорднэм, а потом соблаговолите удалиться, чтобы я могла одеться!

— Кто ты, кто?… — вытаращив глаза, растерянно проговорил Рэстис.

— Я дочь профессора Вар-Доспига, Арцисса Вар-Доспиг! А теперь скажите мне, где Рэстис Шорднэм, который ночью привел меня в эту комнату и оставил здесь одну?!

— Я Рэстис Шорднэм!

— Вы, ведеор профессор?!.

— Да, я, я, я! Я Рэстис Шорднэм из Марабраны! Я Рэ Шкипер! Это я вчера пришел вместе с тобой в этот проклятый городишко наниматься сторожем обезьяны! Это я с тобой закусывал в трактире «У Старой Липы»! Это я уговаривал тебя остаться со мной в Ланке и ждать меня вечером на площади у храма бога единого! Это я…

Заговорив о своем несчастье, Рэстис Шорднэм уже не мог остановиться. Сбиваясь и путаясь, он принялся торопливо рассказывать Арсе о своем вчерашнем приключении. И странное дело, по мере того как он вспоминал отдельные подробности своего знакомства с профессором Нотгорном, продолжительную беседу с ним, заключение договора и приготовления к операции, к нему постепенно возвращалось душевное равновесие. Речь его становилась все увереннее и спокойнее. В конце концов рассудок его полностью одержал верх над инстинктом. Он понял, что никто его не обидел, не обманул, что профессор Нотгорн предложил ему честную сделку, а он добровольно принял ее. Свой рассказ Шорднэм закончил в совершенно ином тоне, чем начал. Он стал прежним Рэ Шкипером — самоуверенным, слегка насмешливым, полным настоящего чувства собственного достоинства и философского спокойствия.

В первые минуты Арсу охватило отчаяние, и, обливаясь слезами, она тоже поведала Рэстису историю своего побега из отцовского дома, рассказала о кибернетическом Материоне и о работе отца над раскрытием секрета бессмертия. Но, излив душу и вытерев слезы, она вновь обрела прежнюю решимость и заявила своему безмерно удивленному другу, что готова бороться за него не на жизнь, а на смерть.

Шорднэм, однако, чувствовал себя еще слишком слабым для того, чтобы немедленно пускаться в какие-то новые предприятия. Предоставив Арсе право распоряжаться в доме по ее усмотрению, он удалился в столовую, чтобы обдумать создавшееся положение.

Аб Бернад метался по своему темному чулану, скуля, как от зубной боли.

Он слышал, как Шорднэм выгнал Нагду из спальни, слышал отчаянные вопли Арсы и понял, что бывший марабранский токарь не может быть доволен своей новой физической оболочкой. Да могло ли быть иначе? Ведь потерянную молодость не возместят никакие миллионы!.. Почуяв, что в Шорднэме он приобрел сильного союзника для борьбы с Нотгорном, аб решил ему открыться. Но тут-то на него и напали всяческие сомнения.

Открыться нетрудно. Но вдруг Нотгорн неожиданно вернется?! Вдруг он только для отвода глаз покинул свой дом, а сам где-нибудь затаился и наблюдает за поведением аба?! Впрочем, нет, не может быть! Нотгорн ушел. Нотгорну нужно ведь скрыться, бежать подальше! Он не будет околачиваться вокруг дома. Он уже далеко. Может быть, он уехал в Марабрану, а там сядет на пароход и уплывет за границу?! Нужно действовать! Нужно действовать! Нужно открыться Шорднэму! Прочь все страхи и колебания! О повелитель вселенной, помоги своему верному служителю, благочестивому абу Бернаду! Ашем табар!..

Аб Бернад вышел из чулана и, бесшумно ступая своими кривыми лапами, направился в столовую. Нагда все еще отсиживалась на кухне, а энергичная Арса хлопотала в спальне. Как аб и ожидал, в столовой был один Рэстис Шорднэм. Он сидел за неубранным со вчерашнего дня столом и пил пиво.

Когда аб вошел, Рэ Шкипер посмотрел на него с откровенным любопытством, но не сказал ни слова. По-видимому, он решил, что не стоит затрагивать этого хотя и дрессированного, но все же весьма опасного лесного гиганта. Ухватившись лапой за один из стульев, аб осторожно отодвинул его и присел к столу. Шорднэм улыбнулся и погладил свой череп характерным жестом Нотгорна. У аба от этого жеста мороз побежал по коже и вздыбилась шерсть на загривке. Но он тотчас же овладел собой и сказал хриплым гортанным голосом:

— Будьте столь добры, ведеор Шорднэм, налейте и мне стакан пива!

Рэ Шкипер вздрогнул от неожиданности и уставился на орангутанга с безмерным удивлением. Ему не верилось, что именно зверь обратился к нему с человеческой речью. На всякий случай он даже осмотрелся по сторонам, чтобы убедиться, нет ли в комнате еще кого-нибудь. Пришлось абу повторить свою просьбу, глядя старику прямо в глаза.

— Черт меня побери, эта обезьяна умеет говорить! — пробормотал Рэ Шкипер в превеликом изумлении, но все же откупорил бутылку и наполнил еще один стакан пенистым напитком.

— Пей, Кнаппи! — сказал он ласково. — Хоть ты и животина, но, видно, любишь пиво и умеешь вежливо попросить его!..

Аб Бернад с удовольствием осушил бокал и проскрежетал:

— Благодарю вас, ведеор Шорднэм…

— Ого! Ты не только умеешь говорить, но даже знаешь мой секрет! Как ты узнал, что я не профессор Нотгорн, а твой наставник Рэстис Шорднэм? У тебя что, инстинкт настолько развит или что?…

— Я все знаю, ведеор Шорднэм… Помните вчера, когда вы пришли, я пытался заманить вас в сад?

— Помню, Кнаппи, как же! Ты был просто уморителен в тот момент!

— Согласен, что я был смешон, но не в этом теперь дело!.. Ведеор Шорднэм, я должен вам открыться! Я в такой же мере орангутанг, в какой вы девяностолетний старик. Я одна из жертв проклятого Нотгорна. Разрешите представиться, аб Бернад, настоятель местного храма бога единого!..

Не дав Рэ Шкиперу опомниться, аб торопливо рассказав ему всю историю своего столкновения с Нотгорном. Под конец он даже всхлипнул и пустил слезу. Но реакция Шорднэма на его страшный рассказ была совершенно для него неожиданной. Старик принялся хохотать, как сумасшедший, и лупить себя при этом по тощим ляжкам.

— Ой, не могу! Ой, убил! Ой, совсем зарезал!!! — орал он сквозь смех. — Ведь это же!.. Ведь такое надо придумать! Почтенного аба загнать в обезьяну!.. Ай да Нотгорн! Ай да ученый! За такой отличный анекдот ему все можно простить!.. Арса! Арса! Поди сюда, крошка моя!

— Что вы! — испугался аб. — Зачем вы ее зовете?! Ведь я же видите в каком виде!..

— Берите мой халат!

Рэстис великодушно снял с себя измятую белую хламидину и набросил ее на лохматые плечи орангутанга, сам оставшись в одной рубашке и брюках.

Прибежала Арса. Увидев в столовой обезьяну, она ахнула и округлила свои выразительные черные глаза.

— Рэ, кто это?!

— Это тот самый орангутанг, сторожить которого я нанялся!.. Впрочем, вру! Теперь это не орангутанг, а благочестивый аб ланкского прихода! Прошу любить и жаловать!

— Не говори глупости, Рэ! Обезьяна не может служить в храме бога единого!

— Может, ведрис Арцисса! — проговорил аб в сильнейшем волнении. — Впрочем, что я говорю! Конечно, не может! Но ваш друг сказал правду. Я действительно настоятель местного прихода аб Бернад!.. Выслушайте меня, ведрис Арцисса!

Вид говорящей обезьяны, едва прикрытой белым халатом, привел Арсу в великое смущение. Она скорее упала, чем присела на нотгорновское кресло, лишившись на время дара речи. Аб Бернад воспользовался этим и пересказал еще раз свою удивительную историю. Он рассчитывал снискать расположение девушки и довольно-таки преуспел в этом намерении. Арса, уверенная в том, что профессор Нотгорн великий, но злой гений, нисколько не удивилась перевоплощению аба и от всей души ему посочувствовала. Рэ Шкипер тоже теперь не смеялся. Но он ошеломил свою подругу и аба Бернада по-другому. Отпив из стакана несколько глотков пива, он сказал:

— Вы настаиваете, друзья мои, на том, что профессор обманул меня. Я не могу этому поверить. Но допустим на минуту, что вы правы. Что от этого меняется? Я слышал по радио Гионеля Маска. Это просто здорово! Правильно сделал Нотгорн, что спас от смерти такой талант. Да и со мной он, пожалуй, поступил правильно. Профессор Нотгорн двигает вперед большую науку. Я верю, что он всерьез решил уничтожить по всей земле эту заразу, именуемую религией. Не пыхтите, аб, это правда! Поэтому Нотгорн имеет право продлить свою жизнь любой ценой. Он делает это не для себя лично, а для всех!..

— Ты просто сумасшедший человек, Рэстис Шорднэм! — вскричала Арса. — Разве можно отказываться от молодости, от жизни ради чьих-то научных достижений?! Ты обо мне хотя бы подумай! Или ты и от меня решил отказаться для того, чтобы Нотгорн осуществил свои бредни?! Нет, если ты человек, если ты дорожишь мной хоть немного, ты поедешь в Сардуну, разыщещь негодяя Нотгорна и отберешь у него свое тело! Пусть он достает себе второго идиота, вроде бедного Фернола Бондонайка!.. Собирайся, Рэ! Чемоданы у меня уже уложены, а денег у нас вообще больше чем нужно!

— Ну что ж, ехать так ехать. Раз ты так хочешь. Устрою пока перевод нотгорновских миллионов в Марабрану, а дальше будет видно… — сразу согласился Рэстис и пошел переодеваться.

Воспользовавшись отсутствием Шорднэма, аб Бернад наскоро дал Арсе необходимые инструкции. Он убедил ее, что в Сардуне они с Шорднэмом должны остановиться в гостинице «Кристалл». Там Арса разыщет доктора Канира и Гионеля Маска. Им она расскажет о новых преступлениях Нотгорна и передаст категорический приказ аба: немедленно связаться с Гроссерией и просить управы на зарвавшегося безбожника…

Для ланкского священника наступили томительно однообразные дни в опустевшем доме Нотгорна, Правда, Нагда окружила его всесторонней заботой: кормила, купала, расчесывала его длинную рыжую шерсть, позволяла вволю резвиться в саду. Если бы не напряженное ожидание вестей из Сардуны, аб должен был бы признать, что жизнь обезьяны при хорошей хозяйке нисколько не хуже жизни служителя бога единого. Но, находясь постоянно во власти неизбывной тревоги, аб Бернад не мог ни насладиться как следует своим приятнейшим положением, ни по достоинству оценить его.

По ночам аба все чаще мучили кошмарные сновидения. То он бежал по джунглям, преследуемый охотниками, то прятался от кровожадных хищников на самой верхушке дерева, то пытался проповедовать веру в бога единого своим лохматым сородичам, и те изгоняли его из орды, забрасывая грязью и палками. А днем, когда он слонялся по тихому саду, ему за каждым кустом мерещился мстительный Нотгорн с пистолетом в руке. Лишь в чулане на подстилке он чувствовал себя в относительной безопасности.

Так прошло четыре дня. На пятый день в сознании аба произошел перелом. Впервые он спал ночью спокойно, без кошмаров, а утром проснулся в отличнейшем расположении духа. Плотно позавтракав, он тотчас же убежал в сад, ни разу не вспомнив ни о Нотгорне, ни о своих сардунских делах. Раскачиваясь на ветвях платана, он наслаждался своей силой, ловкостью, свободой движений, и думалось ему почему-то не о храме бога единого, а о родных джунглях…

В этот день почтальон принес письмо из Сардуны, адресованное «домоуправительнице профессора Нотгорна ведрис Нагде». Распечатав его, добрая женщина несказанно удивилась. Из конверта со своим именем она вынула другой запечатанный конверт, на котором было написано:

Нагда повертела конверт в руках, но так как аб Бернад присутствовал при этом и с нетерпением заглядывал через ее плечо, ей не оставалось ничего иного, кроме как вручить конверт по назначению, что она и сделала, вздохнув не без сожаления:

— Ну и дела пошли, боже ты мой единый! В жизни своей не слыхала, чтобы обезьяны письма получали!..

Схватив конверт, аб стремительно помчался в сад и забрался на самую верхушку платана. Здесь он с удобством расположился на развилке сучьев, вскрыл письмо и прочел в нем следующее:

«Ваше благочестие, многоуважаемый аб Бернад!

Простите, что я так долго не подавала о себе вестей. Получилось так не потому, что я забыла о вас, а потому, что на деле все оказалось иным, чем вы предполагали. Доехали мы с дядюшкой благополучно и остановились в гостинице «Кристалл». Старик мой в дороге расклеился, так что его сразу пришлось уложить в постель. Лишь после этого я пошла искать ваших друзей. Привратник, к которому я обратилась, рассказал мне следующее:

Вчера, ранним утром, в гостиницу «Кристалл» пришли два ведеора с легким ручным багажом. Они сняли одну комнату на двоих и записались в книгу под именем доктор Канир и Фернол Бондонайк. Потом они заперлись у себя в номере и долго из него не показывались. Незадолго до полудня из номера вышел доктор Канир, расстроенный и бледный. Спустившись в вестибюль, он приказал привратнику срочно вызвать такси. Привратник выполнил приказ и умышленно проводил сердитого ведеора до самой машины. Ему удалось услышать, как ведеор Канир приказал шоферу ехать в Гроссерию.

Доктор Канир вернулся под вечер, но не в такси, а в шикарном лоршесе с номерным знаком Гроссерии. С ним вместе приехал важный толстый ведеор, в котором, несмотря на его гражданский костюм, привратник без труда узнал духовное лицо очень высокого ранга. Доктор Канир и этот толстый поднялись наверх и пробыли в номере не менее часа. Вниз они сошли уже втроем, причем доктор Канир и Фернол Бондонайк прихватили с собой свои вещи. Молодой человек выглядел совершенно растерянным и подавленным. Я вернулась к себе в комнату и сказала дядюшке, что Канир и Бондонайк в «Кристалле» не живут. Он ответил, что это его не касается, и сделал мне строгий выговор за то, что я суюсь не в свои дела. Ему тогда было еще очень плохо, и поэтому я не стала раздражать его.

К вечеру моему старику стало лучше, и он велел подать в номер ужин и свежие газеты. Ночью он спал хорошо, но утром поднялся чуть свет и разбудил меня. Я собиралась в этот день заняться поисками вашего обидчика, но дядюшка категорически запретил мне это делать. После завтрака он позвонил по телефону в банк, назвал себя именем вашего обидчика и просил прислать уполномоченного. Когда банковский чиновник приехал, старик занялся с ним формальностями по переводу двух миллионов суремов в адрес профсоюзной организации завода «Куркис Браск и компания» в Марабране. Я хотела было уговорить его, чтобы он с этим повременил, но он выставил меня из номера и велел посидеть в ресторане, пока не позовет.

После того как банковский чиновник, расстроенный приказом о переводе такой огромной суммы, уехал из гостиницы, дядюшка пригласил меня наверх. Я думала, что он один, а у него сидели двое газетчиков и расспрашивали о работе «ведеора академика» и о цели его приезда в столицу. Дядюшка очень важничал и наговорил им много всякой чепухи. Меня он представил своей внучатой племянницей, и мне тоже пришлось отвечать на разные вопросы и позировать перед фотокамерой. После этих газетчиков пришли другие, потом третьи, и так продолжалось весь день. К вечеру эта газетная сумятица прекратилась, но зато началось другое. Стали приходить разные делегации и просто бывшие коллеги «профессора». Поздно вечером у дядюшки было два очень интересных разговора по телефону. Сначала позвонил его высокопревосходительство верховный правитель Гирляндии. Он справился о здоровье «ведеора академика» и пригласил его на другой день отобедать. Дядюшка вежливо отклонил приглашение, сославшись на то, что плохо себя чувствует. Сразу после этого позвонил его святость гросс сардунский. Он что-то долго говорил дядюшке, но тот, как заведенный, отвечал одно и то же: «Не могу, ваша святость, никак не могу!» А после разговора рассмеялся и сказал мне, что теперь-то и начнется самая настоящая работа.

На другой день, ваше благочестие, мне удалось вырваться из гостиницы и поездить по Сардуне. Вашего обидчика мне увидеть не удалось, но я не теряю надежду…

Это письмо я пишу вам в ресторане. У дядюшки сидят трое каких-то духовных лиц из Гроссерии. Они скорее потребовали, чем попросили у него часовой разговор. Дядюшка согласился и, оставив гостей в комнате, проводил меня до лифта. Он нарочно это сделал, чтобы сказать мне, что, если что-нибудь случится, я должна немедленно уехать.

Не знаю, чем окончится разговор с представителями Гроссерии, но, по-моему, это к лучшему. Не могу понять, почему он так упрямится и не хочет раскрыть правду. Он упорно выдает себя за прославленного ученого и этим прикрывает вашего обидчика. Но в Гроссерии уже, по всей вероятности, знают многое от доктора Канира и Бондонайка и принимают необходимые меры. Я уверена, что все кончится благополучно и что моему другу и вам, ваше благочестие, вернут украденные тела.

Содержание этого письма не сулило абу ничего утешительного. Но, как ни странно, его это нисколько не опечалило.

Изорвав письмо в мелкие клочки, аб с удовольствием засунул его в пасть и проглотил. Затем, испустив победоносный рев, принялся носиться с дерева на дерево по всему саду.

На территории Гроссерии, в подземном помещении одного из дворцов, который официально числился по ведомству печати и пропаганды, находился тайный штаб Барбитского Круга. Эта некогда могущественная религиозная организация, давшая в минувших веках целую плеяду воинственных гроссов и вершившая судьбы всего государства, была сорок лет назад под давлением общественного мнения запрещена и объявлена незаконной. Однако, распустив официально все свои ложи, Барбитский Круг ушел в подполье, откуда продолжал вмешиваться не только в религиозную, но и в политическую жизнь страны.

Когда секретарь гросса сардунского щеголеватый протер Мельгерикс привел в штаб Барбитского Круга своего коллегу протера Вигурия, последний изобразил на лице удивление и возмущение.

Большая сумрачная зала без окон была пуста. В ней не было никаких украшений, никаких знамен. Лишь посредине стоял огромный каменный стол в форме круга, с гладко отполированной поверхностью и с золотым светильником в центре. Вокруг стола громоздились каменные скамьи без спинок.

Увидев знаменитый барбитский стол, протер Вигурий воскликнул:

— Ваше беспорочество, я отказываюсь верить своим глазам! Неужели я вижу стол…

— Безусловно, безусловно, дорогой коллега! — поспешно подтвердил протер Мельгерикс. — Это и есть стол Барбитского Круга, стол великого Альгрида.

— Но ведь стол Альгрида разбили сорок лет назад на тысячу осколков и утопили в Лигаре!

— То был не настоящий стол великого Альгрида, то была подделка, сфабрикованная, чтобы одурачить толпу… Садитесь, ваше беспорочество. Сейчас мы здесь одни, и наш разговор никто не может подслушать.

Протеры уселись на холодные каменные скамьи и положили руки на гладкую поверхность стола, по которой плясали багровые блики, отбрасываемые пламенем светильника.

— Я весь внимание, ваше беспорочество, — вкрадчиво произнес опальный протер и уставился на огонь светильника.

— Дело вот какое. Барбитский Круг заинтересовался работами профессора Нотгорна, — твердо начал протер-секретарь, вскинув бородку. — А вы, ваше беспорочество, сделали самое главное для выявления сущности его открытия. Поэтому мы решили привлечь вас к более тесному сотрудничеству.

— Благодарю вас, ваше беспорочество! — с важным видом произнес Вигурий.

— Не стоит, — кивнул Мельгерикс и продолжал: — Гионель Маск, воплотившийся в тело Фернола Бондонайка, начисто теперь отрицает себя самого и упорно твердит, что он и есть Фернол Бондонайк из марабранского Гух-Норба. Мы устроили ему испытание. Каким-то образом он опознал мать Фернола среди без малого двух десятков нищих старух, специально для этого привезенных из Гух-Норба в Гроссерию. Никаких результатов не дали и те разнообразные испытания, которым подвергал этого упрямого парня доктор Канир. Однако вопреки тому, что ни его святость, ни научный консультант его святости профессор Вар-Доспиг не допускают мысли о восстановлении души в результате каких-то физиологических процессов, прецедент Маска-Бондонайка ясно говорит о том, что это возможно. Но это не самое главное.

— А что самое главное?

— Самое главное вот что. От Барбитского Круга не ускользнуло то обстоятельство, что с того дня, когда сам профессор Нотгорн открыто приехал в Сардуну, его святость Брискаль Неповторимый все чаще и все откровеннее высказывается в том смысле, что найденный Нотгорном принцип бессмертия следует любой ценой приобрести для Гроссерии. Сопоставив некоторые факты с этим желанием, а также с последним приказом его святости о назначении доктора Канира ассистентом профессора Вар-Доспига, Барбитский Круг пришел к заключению, что сын божий стремится достичь личного бессмертия. Были собраны веские доказательства того, что и вся научная работа профессора Вар-Доспига направлена к этой же цели. Однако Барбитский Круг считает такие притязания гросса сардунского противоестественными и противозаконными. Подобный прецедент уже был в истории гирляндской религиозной общины. Достаточно вспомнить печальный конец Миграба Неистового. Но между Миграбом и Брискалем есть существенная разница: Брискаль живет не во времена Альгрида, а кроме того, Нотгорн и Вар-Доспиг не колдуны и не алхимики. Следовательно, тут мы в самом деле рискуем получить бессмертного гросса, который будет стоять во главе нашей общины до окончания века. А этого Барбитский Круг допустить не может. Что же делать? Последовать примеру великого Альгрида? Нельзя, да и не имеет смысла. Брискаль стар и через год, через два умрет своей смертью. Нужно принять иные, более радикальные меры, чтобы на долгое время лишить будущих гроссов возможности добиваться личного бессмертия. Барбитский Круг уже вынес решение по этому вопросу. Вар-Доспига мы не считаем опасным, так как он работает по линии кибернетики, чем приносит Гроссерии существенную пользу, а до решения проблемы бессмертия ему так же далеко, как и колдунам Миграба Неистового. Что же касается профессора Нотгорна и его прибора, при помощи которого он проделывает переселение душ, то их необходимо ликвидировать полностью и без остатка. А исполнение этого святого дела Барбитский Круг хочет поручить вам, ваше беспорочество!

— Боже единый, почему мне?!

— Потому что Барбитский Круг считает, что вы, при вашем уме и находчивости, сумеете устранить Нотгорна и его прибор так гладко, что на святую Гроссерию не падет ни малейшая тень подозрения. В награду за это Барбитский Круг сумеет убедить Совет Протеров, что именно вы, ваше беспорочество, достойны после смерти Брискаля Неповторимого занять престол достославных гроссов сардунских. Лично я абсолютно уверен, что святейшая тиара вам будет очень к лицу!

Вигурий побагровел и несколько минут молча барабанил пальцами по каменной поверхности стола. Потом он повернул тугую шею к протеру Мельгериксу и сказал:

— Хорошо, ваше беспорочество. Я принимаю предложение Барбитского Круга. Святое дело я выполню, и в этом мне с удовольствием поможет доктор Канир, ненависть которого к Нотгорну достойна удивления. Но у меня есть вопрос. Конечно, я далек от мысли вступать в спор с Барбитским Кругом и нарушать традиции великого Альгрида, но мне кажется, что будет слишком неразумно уничтожать вместе с Нотгорном его изумительное открытие, которое, безусловно, можно как-то использовать на благо святой общины. Я уверен, что Альгрид не сжигал бы волхвов и алхимиков, если бы мог предполагать, что они владеют подлинным секретом бессмертия.

Мельгерикс тонко улыбнулся и погладил свою бородку.

— Альгрид, ваше беспорочество, был абсолютно уверен, что колдуны и алхимики приготовят для Миграба Неистового настоящий эликсир жизни. Именно поэтому он собственноручно убил гросса и сжег его «научных консультантов»! Альгрид, ваше беспорочество, уже семьсот лет тому назад понял ту истину, которую Нотгорн открыл в наше время и которая заключается в том, что реальное биологическое бессмертие и религия представляют собой понятия несовместимые и взаимоисключающие. Барбитский Крут, конечно, понимает, что научное открытие, однажды совершенное, будет впредь неоднократно повторяться, но, несмотря на это, Барбитский Круг считает своим долгом бороться за сохранение общины, стоять на страже авторитета Гроссерии. Реальное бессмертие — это костер, в котором неизбежно сгорят все религии и верования на Земле. Именно поэтому нужно беспощадно глушить и растаптывать любые искры, из которых может разгореться этот страшный губительный костер… Теперь вам ясно, ваше беспорочество, почему нам необходимо уничтожить не только профессора Нотгорна, но и его открытие?

— Теперь ясно.

— Вы исполните великую миссию, которую на вас возлагает Барбитский Круг?

— Да, исполню.

— Поцелуйте же священный стол Альгрида и поклянитесь в верности нашему делу!

Вигурий наклонился и прикоснулся губами к холодной поверхности каменного стола.

— Клянусь быть верным до конца! — проговорил он взволнованно.

— Ашем табар! Вы достойны носить тиару сына божьего! — торжественно провозгласил протер Мельгерикс и поднялся.

Когда протеры покидали подземелье, светильник за их спиной погас, и зал погрузился, в чернильную темноту.

Оправившись после тяжелого удара, нанесенного внезапным бегством дочери, профессор Вар-Доспиг вновь с головой погрузился в работу. Туманные идеи, высказанные им во время последнего визита гросса сардунского, стали приобретать все более четкие очертания, превращаться постепенно в стройную систему. Как нельзя более кстати пришелся ему в этом отношении ассистент, назначенный самим сыном божьим.

Доктор Канир рассказал своему новому шефу все, что знал о замечательном открытии Нотгорна. Правда, ему абсолютно ничего не было известно об устройстве ментранса, но Вар-Доспиг этим прибором не интересовался. Разобравшись в сущности ментогенов, этот закоренелый кибернетик со всей убежденностью заявил, что принцип бессмертия, открытый Нотгорном, является ложным, так как сохраняет не личность, а только признаки ее сознания. Однако это не помешало ему включить ментогены в собственную научную систему, которую он назвал материоникой.

Ассистент у профессора не сидел без дела. Вар-Доспиг поручил ему провести ряд наблюдений над функциями ментогенов, использовав для этой цели задержанного в Гроссерии Фернола Бондонайка. Гроссу о новых экспериментах докладывалось как о попытках разоблачить Гионеля Маска, который, по всеобщему убеждению, отрекся от себя самого в страхе перед ответственностью и лишь поэтому с таким упорством твердил теперь, что он и есть Фернол Бондонайк. Впрочем, в заблуждение был введен не только гросс. Сам Канир, подвергавший молодого человека съемкам электроэнцефалограмм и иным исследованиям, понятия не имел, для чего это понадобилось его новому шефу.

В описываемый день профессор Вар-Доспиг пережил два радостных события. Он узнал из газет, что его дочь Арса находится в Сардуне, что она жива и здорова. На снимках она выглядела жизнерадостной и веселой. Самый факт, что она выдает себя за племянницу профессора Нотгорна, нисколько Вар-Доспига не насторожил. Он отнес это к причудам своей своенравной и капризной дочери и решил ей пока не мешать, не огорчать ее преждевременным разоблачением. Второе радостное известие его ожидало в собственной лаборатории.

Когда Вар-Доспиг спустился на лифте в подземелье, он застал там одного доктора Канира. Ассистент только что закончил очередную серию опытов над несчастным молодым человеком и приказал монахам увести его в специальную комнату, в которой профессор держал прежде своих неудачных Материонов.

Настроение у Вар-Доспига было прекрасное. Лицо сияло довольством.

— Ну как дела, коллега?! — бодро спросил он доктора. Канир поднял голову от целого вороха бумажных лент и прозрачных снимков, которыми был завален его рабочий стол, и ответил с явной растерянностью:

— Я обнаружил нечто странное, ведеор профессор. Мне кажется, они излучают какую-то энергию!..

— Кто — они?

— Ментогены, ведеор профессор. Вот, посмотрите сами…

Вар-Доспиг взял поданный Каниром снимок и рассмотрел его на свет.

— Похоже, биотоки… — заметил он неуверенно.

— Я тоже вначале думал, что биотоки, — возразил Канир. — Но потом обнаружил, что биотоки дают совершенно иную кривую и на электронном снимке выглядят иначе.

— Что же это по-вашему?

— Это скорей всего какое-то неизвестное энергетическое поле, излучаемое ментогенами. И вот что замечательно: импульсы меняются в зависимости от содержания мыслей! Я заставлял Бондонайка думать о самых разнообразных вещах и делал при этом съемку. Посмотрите сами, ведеор профессор. Вот здесь засняты импульсы этого странного поля, когда пациент думал о музыке. Здесь вот он думал о матери. А на этом вот снимке — тут он думал о боге едином…

Профессор брал снимки один за другим и пристально рассматривал их на свет. Потом, не пытаясь скрывать своего волнения, он сказал:

— Мне кажется, доктор Канир, что я могу поздравить вас с грандиозным успехом!

— Ну что вы, ведеор профессор…

— Да, да, я не преувеличиваю!.. Скажите, доктор, вы знаете, что такое кибернетика?

— Это… это наука о, так сказать, счетно-электронных устройствах, об информации, о связи, о программировании автоматических систем и…

— Достаточно, дорогой коллега. Ну а теперь скажите, знакомы ли вы с наукой, которая называется материоникой?

— Материоника?… Нет, ведеор профессор, впервые слышу… — еле выдавил из себя Канир, окончательно сконфуженный.

— Ничего, ничего! — утешил его Вар-Доспиг, — Это вполне понятно. Вы и не могли о ней слышать! Материонику, дорогой коллега, создал я! Эта наука занимается изучением того принципа, по которому действовала природа, создавая все сложные свои произведения, начиная кристаллом и кончая венцом мироздания — человеком. Материоника, говоря упрощенно, это наука о том, как создать совершеннейшее нечто, не зная заранее ни технологии производственного процесса, ни плана этого задуманного произведения, ни материала, из которого оно должно быть сделано. Не буду пока вдаваться в подробности, со временем вы сами все поймете на конкретных примерах. Скажу лишь одно: материоника не исключает отбора информации, но, по моим расчетам, чтобы создать совершенно неизвестное идеально полезное нечто, необходима информация, содержащаяся во всей бесконечной вселенной. Сами понимаете, это тупик. И вот теперь вы, дорогой коллега, нашли выход из этого тупика! Зачем вселенная?! Разве человеческий мозг, обладающий чудесными ментогенами, не вселенная в миниатюре?!.

Энергетическое поле, которое вы обнаружили, мы назовем ментогенным полем, а информацию, которую оно несет, мы используем для практического применения материоники!

— Но, ведеор профессор, я все-таки не понимаю, для чего это нужно?

— Не понимаете?! Конечная цель нашей работы та же, которой стремился достичь Нотгорн, а именно — бессмертие. А без материоники нам с этой задачей не справиться!

— И этой материоникой вы тоже будете вызывать переселение душ?!! — в ужасе вскричал Канир.

Профессор Вар-Доспиг коротко и сухо рассмеялся.

— Абсурд! Переселение душ — абсурд, дорогой коллега! Материоника нам поможет создать настоящего Материона, а Материон нам даст готовый рецепт бессмертия! Человек не будет менять свою физическую оболочку — он будет жить всегда таким, какой есть!

— Значит, и мы с вами?…

— Об этом помолчите! Пока что мы добиваемся бессмертия для одного лишь сына божьего Брискаля Неповторимого, да продлятся дни его и так далее. А там будет видно…

Теперь вот что. Проверьте на Бондонайке весь цикл съемок еще раз. После этого, если данные подтвердятся, доложите его святости, что Фернол Бондонайк есть Фернол Бондонайк и что держать этого парня под надзором не имеет больше смысла. Пусть отправляется на все четыре стороны. Но о материонике пока ни слова. Я хочу поднести его святости сюрприз!

— Я вас понимаю, ведеор профессор. Можете на меня положиться!..

После этого профессор Вар-Доспиг ушел из лаборатории, оставив своего ассистента в состоянии полной растерянности.

Третий день пребывания в Сардуне начался для Арсы необыкновенно удачно. «Дядюшка», который стерег перед этим каждый ее шаг, сам неожиданно предложил ей прогуляться по городу, сходить в кино, в театр и вообще немного развлечься.

Арсу не нужно было уговаривать. Быстро собравшись, она выпорхнула из комнаты.

Работа по поимке Нотгорна оказалась не из легких. Обшарив с десяток трактиров и постоялых дворов в одном районе, девушка вновь пересекла весь город и, очутившись на другой окраине, решила немного передохнуть и подкрепиться обедом.

Она зашла в небольшой трактирчик на пыльной и шумной улице, заказала себе обед и села у раскрытого окна, усталая и расстроенная. Неудачи несколько охладили ее пыл и вызвали в душе первые горькие сомнения в осуществимости всей затеи. Ожидая, пока подадут обед, она безучастно смотрела на суматошную улицу, полную детей, собак и горластых торговцев всякой мелочью.

Вдруг на теневой стороне она заметила прилично одетого человека, который не спеша пробирался через толпу. На нем был легкий спортивный костюм, на голове белоснежное кепи. Лицо же его украшала кудрявая черная борода, которая могла быть только у одного человека на свете. У Арсы чуть сердце в груди не оторвалось при виде этой бороды.

— Рэстис!!! — крикнула она в раскрытое окно, забыв обо всем на свете, и опрометью бросилась вон из трактира.

Выскочив на улицу, она сразу увидела Рэстиса Шорднэма, или, вернее говоря, профессора Нотгорна в украденном теле ее исполина. Профессор удивленно всматривался в толпу, ища глазами того, кто его окликнул по имени его партнера. Арса ожидала, что как только он узнает ее, то обязательно постарается скрыться, поэтому она стремилась как можно скорее очутиться с ним рядом. Но она ошиблась. Профессор Нотгорн, заметив бегущую к нему нарядную женщину, не только не подумал скрываться, но, наоборот, с приветливой улыбкой пошел к ней навстречу.

— Вот так сюрприз! — вскричал он с искренней радостью и протянул ей обе руки. — Здравствуй, Арса! Как ты попала сюда?!

— Здравствуйте, ведеор профессор!.. — задыхаясь от быстрого бега, еле проговорила девушка.

Она собиралась обрушить на проклятого похитителя тела ее милого друга целый водопад изобличающих слов, хотела криком привлечь внимание людей, чтобы они помогли ей задержать неслыханного злодея, но в последнюю минуту почему-то вдруг оробела и растерялась.

— А ты похорошела, цыпленок! В этом новом платье тебя прямо не узнать, такая ты в нем элегантная ведрис! — улыбаясь, говорил между тем «похититель», как ни в чем не бывало.

— Я… я все знаю! — отдышавшись, выпалила Арса.

— Вон как!

— Да, я все знаю, — тихо повторила Арса. — Вы присвоили себе тело Рэстиса Шорднэма!..

— Ничего я не присваивал! — рассмеялся профессор. — Я, милая Арса, и есть самый настоящий Рэстис Шорднэм, по прозвищу Рэ Шкипер! Не веришь? Постараюсь тебя убедить.

Он взял Арсу за руку и отвел ее немного в сторону, где им не мешала бы сновавшая во всех направлениях шумная людская толпа. Закурив дорогую сигарету, элегантный бородач сказал:

— Предположение профессора Нотгорна о том, что пересадка ментогенов сопровождается у человека временной заменой сознания, оказалось совершенно правильным. Он не учел только, что продолжительность этого явления целиком зависит от индивидуальных качеств организма. Покупая у меня на месяц мое здоровье и мою молодость, он не мог предполагать, что на какое-то время окажется вовсе без тела, так как в старом его теле будут все еще господствовать мои ментогены, в то время как новое тело уже освоит его ментогены и восстановит мое первоначальное сознание. Я уверен, что старик и теперь еще чувствует себя Рэ Шкипером. Но я, Арса, я-то уже перестал чувствовать себя профессором Нотгорном! Я теперь прежний Шорднэм, хотя сознание мое и обогатилось новыми сложными признаками!..

— Я не верю ни единому вашему слову! — холодно заметила Арса, чувствуя, как в ней снова поднимается волна жгучей ненависти к ученому злодею.

— Ты не веришь мне?

— Не верю! Между вами и тем, кто привел меня ночью в дом Нотгорна, нет ни малейшей разницы. Вы употребляете его выражения, даже его интонации…

— Постой, Арса! Но ведь и ты говоришь совсем иначе, чем раньше! Неужели и тебя Нотгорн подверг операции?! — взволнованно вскричал бородач.

— Для вас это не новость, ведеор профессор. Не притворяйтесь! Вы заметили это уже тогда, когда нашли меня у храма в Ланке! Или вы забыли об этом?

— Это был не я, Арса! Уверяю тебя!.. Но в чем дело? Почему ты говоришь загадками?! Кто ты, собственно, такая?!

— Кто я такая, я объяснила уже моему бедному другу, которого вы подлым обманом загнали в свое дряхлое больное тело! А теперь, ведеор профессор, если не хотите, чтобы я тут же, среди улицы, устроила вам грандиозный скандал, извольте отправиться со мной в гостиницу «Кристалл», чтобы встретиться с Шорднэмом и договориться об операции.

К Арсе полностью вернулась ее прежняя твердость духа. Она смотрела на своего бородатого собеседника холодным, полным решимости взглядом, и тот понял, что угроза произнесена не впустую. Однако все это нисколько не пошатнуло его бесконечного благодушия. Вздохнув с притворным сожалением, он сказал:

— Значит, вы не цыганка Арса, а некая таинственная незнакомка, заинтересовавшаяся из неведомых побуждений судьбой бедного Рэ Шкипера! И вы уже рассказали моему второму сознанию всю свою историю! Счастливый Рэстис Шорднэм! Он живет теперь в двух телах, а профессор Нотгорн ни в одном! Ну что ж, я ваш пленник и готов следовать за вами. Откровенно говоря, мне будет интересно поговорить с самим собой и от самого себя узнать тайну вашего происхождения! Правда, я хотел отложить встречу со стариком на то время, когда, по моим расчетам, в нем восстановится сознание профессора Нотгорна, но теперь думаю, что не имеет смысла откладывать.

Несколько кварталов им пришлось пройти пешком, пока не попалось свободное такси. В автомобиле они снова разговорились. «Похититель» изо всех сил старался убедить Арсу, что он не профессор Нотгорн, а именно Рэстис Шорднэм. Увлекшись, он снова стал обращаться к девушке на «ты»:

— Ты понимаешь, цыпленок, какая тут интересная история! Операция профессора Нотгорна по обмену ментогенами не дала тех результатов, которые приписывал ей доктор Канир! Переселения душ не получилось! Собственно говоря, получилось, но на очень короткий срок. Я был профессором Нотгорном только до вчерашнего вечера. А потом я снова превратился в Рэстиса Шорднэма. При этом в памяти моей образовался провал, начиная с того момента, когда я уснул под наркозом на операционном столе. За процессом этого чудесного превращения я, к сожалению, наблюдать не мог. Он весь от начала до конца совершился во сне. Я проснулся сегодня утром и никак не мог понять, каким образом я попал в тесную комнатенку заезжего трактира на окраине Сардуны. Первая мысль была, что напился до полного умопомрачения. Но потом я нашел на столе заметки профессора, и они мне все разъяснили. Пока ментогены профессора Нотгорна преобладали над клетками моего мозга, он распоряжался моим телом от своего имени и сделал подробную запись о своих ощущениях.

Привратник «Кристалла» встретил Арсу почтительным поклоном и вместе с ключом от номера подал ей письмо:

— Ведеор профессор отлучился и просил вам передать эту записку, ведрис!..

Арса кивком поблагодарила привратника и хотела было вскрыть конверт, чтобы поскорее узнать, куда ее «дядюшка» уехал и скоро ли вернется, но в этот момент у нее за спиной раздался такой знакомый и такой, родной голос:

— Здравствуй, Арса!

Вздрогнув, девушка обернулась и увидела своего отца. Профессор Вар-Доспиг сидел в кресле под фикусом и смотрел на дочь-беглянку с широкой счастливой улыбкой.

— Папа?!

— Я давно тебя жду здесь, Арса!..

В сопровождении отца и своего бородатого пленника Арса поднялась в номер. Только здесь можно было дать волю чувствам и словам.

— Папа, зачем ты пришел? Я же просила не искать меня!..

— Совершенно верно, дитя мое. Мне было тяжело, но я не мог не выполнить твоего желания. Я не искал тебя до тех пор, пока не понял, что ты была права.

— Что ты этим хочешь сказать, папа?

— Я уничтожил его, Арса. Ты можешь спокойно вернуться домой…

— Ты уничтожил Материона?!

— Ну зачем эти уточнения? — поморщился профессор и поспешил перевести разговор в иное русло: — Познакомь меня со своим спутником, Арса.

— А мы с вами знакомы, ведеор профессор. Я только не знал, что ведрис Арцисса ваша дочь, — проговорил молчавший доселе бородач.

Профессор вскинул лохматые брови.

— Да, да, знакомы, — продолжал гигант. — Я имел честь позировать перед вашей фотокамерой на заводе Куркиса Браска. Для освежения вашей памяти позвольте представиться: Рэстис Шорднэм из Марабраны.

Бородатый великан отвесил Вар-Доспигу церемонный поклон.

— Теперь вспомнил. Совершенно верно. Вы Рэстис Шорднэм. Однако… Впрочем, не смею ни о чем спрашивать… — смущенно пробормотал профессор, во все глаза рассматривая бывшего токаря.

Тут в разговор вмешалась Арса.

— Он лжет! — сказала она отцу. — Он такой же Рэстис Шорднэм, как и твой Материон, папа! Он лжет! Это профессор Вериан Люмикор Нотгорн!

— Что за чушь! Вы оба сумасшедшие! — вскричал Вар-Доспиг.

— Ах, ведрис Арцисса, зачем вы говорите об этом?! Прочтите лучше письмо, которое вам оставил ваш престарелый дядюшка! — с укором произнес Рэстис Шорднэм (будем его так называть, раз он сам на этом настаивает).

Арса смутилась и торопливо взялась за позабытое письмо. Разорвав конверт, она вынула листок, на котором старческими каракулями было написано следующее:

«Милая Арса!

Вчера у меня был разговор с представителями Гроссерии. Мне дан ультиматум, срок которого истекает сегодня вечером. После этого меня, вероятно, арестуют и предадут суду. Трудно загадывать, чем это для меня кончится. Но, что бы ни случилось, ты, Арса, должна поступить так, как я тебе говорил, если, конечно, у тебя не возникнет желания вернуться в дом отца. Последнее для тебя было бы самым благоразумным, так как в доме профессора Вар-Доспига ты будешь в полной безопасности. Скоро наступит развязка всей этой истории. Я уверен, что наш друг Рэ тебя не оставит. Сейчас я еду на поезде в Марабрану, чтобы встретиться с рабочими Куркиса Браска и узнать, когда они думают начинать забастовку. Может случиться, что меня задержат в поезде или в Марабране, так как я окружен агентами гросса. Поэтому я и пишу тебе эту записку. Если наш друг Рэ ошибся, то прости и его и меня. В таком случае передай ему, когда он к тебе придет, что я до конца верил в его честность и ни разу не пожалел о случившемся. Прощай, милая Арса, не поминай лихом своего старого-престарого дядюшку.

Конец письма Арса читала сквозь слезы.

— Сколько благородства! — прогудел вдруг над ней Шорднэм, успевший через ее плечо тоже прочесть записку. — Мне даже не верится, что это пишет двойник моего сознания. Обрати внимание, Арса: даже идя на гибель, он старается не выдать профессора Нотгорна! Какая честность!..

— Теперь не время восторгаться его честностью! — сказала Арса. — Если вы в самом деле Рэстис Шорднэм, чему я, впрочем, все равно не верю, вы отправитесь в Марабрану и спасете моего друга!

— Хорошо, Арса, я поеду за нашим стариком и сделаю для него все, что будет в моих силах. Но где вас найти потом?

— Я буду в доме своего отца, в Гроссерии…

— В четыре часа на Марабрану летит самолет. Попытаюсь на него попасть!.. До свиданья, Арса! Мое почтение, ведеор профессор!

Через несколько минут Шорднэм уже мчался в наемной машине к сардунскому аэропорту.

— Повтори еще раз, малыш, все сначала! Я что-то туго соображаю! — озабоченно проговорил Рульф Эмбегер. — Итак, он пришел к тебе сегодня утром…

— Он пришел ко мне сегодня утром, когда я был дома один! — скороговоркой подхватил Дуванис Фроск. — Калия ушла к своей подруге, которая живет на другом конце Аркотты. Как он узнал адрес моего дома, просто ума не приложу! Вероятно, через адресный стол или раньше еще от Рэ Шкипера. Ну ладно, пришел он ко мне и говорит: «Вы меня помните, ведеор Фроск?» — «Да, — говорю, — конечно, помню. Вы, — говорю, — ведеор доктор Канир, который устроил моего друга Рэстиса Шорднэма дрессировщиком обезьяны у славного профессора Нотгорна в Ланке!» — «Совершенно правильно», — сказал он и стал мрачно осматриваться по сторонам, словно он и не доктор вовсе, не ученый, а судебный исполнитель, пришедший описывать мое барахло за долги. Я предложил ему сесть. Он сел и молчал еще довольно долго. Потом вздохнул и говорит: «Я принес вам очень печальную весть о вашем друге Рэстисе Шорднэме». — «Что такое, ведеор доктор? С Рэ Шкипером случилась беда? Уж не обезьяна ли эта помяла его?!» — спросил я. «Нет, — ответил он, — обезьяна тут ни при чем. Эту работу профессор Нотгорн придумал для отвода глаз. Жаль только, что я поздно узнал о подлинных замыслах своего шефа и не смог предотвратить несчастья!» Рульф, я был настолько поражен этими словами, что не сразу нашелся, что сказать. А доктор Канир продолжал: «Я почел своим долгом рассказать вам о судьбе вашего друга и предупредить вас и ваших друзей. Возможно, что профессора Нотгорна будут скоро судить за все его злодеяния…» Тут я не выдержал и закричал: «Что вы мне городите чепуху о профессоре Нотгорне?! Какой он преступник?! Чем он обидел нашего друга Рэ Шкипера? Я знаю, ведеор доктор, только одно: профессор Нотгорн подарил профсоюзу нашего завода два миллиона суремов! Вот что я знаю о профессоре Нотгорне! Враг рода человеческого не станет дарить рабочим два миллиона суремов! Это мне доподлинно известно!» Пока я все это высказывал, доктор Канир так изменился в лице, что я испугался, как бы его не хватил удар. Он встал и промямлил, как пьяный: «Нотгорн подарил рабочим два миллиона суремов?! Какой ужас! Теперь Рэстис Шорднэм погиб окончательно!» С этими словами он пошел прочь, даже со мной не простившись. Ты что-нибудь понимаешь, Рульф?

— Нет, Дув, я ничего не понимаю! — горестно вздохнул верзила Рульф.

Друзья уже с час сидели в полупустом зале трактира «Золотой Лев», обсуждая странное и непонятное происшествие.

— Но что могло случиться? Почему Канир сказал, что теперь Рэ Шкипер погиб окончательно, раз Нотгорн подарил нам два миллиона? Почему Канир не знал об этом подарке? Ведь он служит у Нотгорна! Да и вообще, какая может быть связь между миллионами Нотгорна и этим сообщением о гибели Шорднэма?! — горячился Дуванис, теребя друга за рукав, словно Рульф знал ответы на эти вопросы, но не хотел их высказать.

— Погоди, малыш, не трещи! Не даешь сосредоточиться и подумать! У меня как раз наклевывается одна мысль, только я не могу никак поймать ее за хвост…

— Какая мысль?

— Да молчи ты!.. — отмахнулся Рульф и, удостоверившись, что Фроск угомонился и приготовился слушать, принялся с натугой цедить слова: — Деньги, которые нам подарил профессор Нотгорн, нам пришлись очень и очень кстати. Представь себе, Дув, за одни сутки мы успели разработать все требования, так что через три дня, если владельцы не пойдут на наши условия, «Браск» остановится. Мы так обрадовались этой возможности, что ни разу не задумались над простым вопросом: почему, собственно, Нотгорн преподнес нам эти два миллиона суремов? Мы знали, что Нотгорн великий ученый, что у него большие заслуги перед нашей страной и народом. Этого нам оказалось достаточно, чтобы принять подарок без зазрения совести. Но вот приходит Канир и говорит, что Рэ Шкипер погиб, и картина сразу меняется. Подарок Нотгорна приобретает совершенно иной смысл. Выходит, что Рэ Шкипер погиб или должен погибнуть из-за этих двух миллионов! С Рэ Шкипером что-то случилось, а мы за это получили два миллиона!.. Эти деньги, малыш, похожи на откуп!

Рульф до конца договорил свою мысль, не повышая голосе, и умолк, мрачный, как туча. Дуванис был поражен столь ужасным предположением.

— Это невозможно, Рульф… — тихо сказал он.

— Это наверное так! — отозвался Рульф и вдруг, подняв глаза и посмотрев в зал, заметно вздрогнул и переменился в лице.

По залу от входа в трактир медленно шел высокий худой старик в черном костюме и в черной шляпе. Опираясь при каждом шаге на бамбуковую трость, он направлялся прямо к столу, за которым сидели Эмбегер и Фроск. Глаза его издали впились в друзей и полыхали при этом, как два черных факела.

— Рульф, кто это? — шепотом спросил Дуванис.

— Не узнал? Плохо читаешь газеты, малыш! Это сам профессор Нотгорн пожаловал к нам в гости! — глухо проворчал он и сжал свои могучие кулаки.

Старик подошел вплотную к столу и сказал резким металлическим голосом, словно ударил в надтреснутым колокол:

— Здравствуйте, ведеоры Эмбегер и Фроск! Разрешите старику Нотгорну присоединиться к вашей милой компании!

Дуванис, потерявший на минуту дар речи, не ответил ничего. А его друг помедлил немного, осматривая пришельца с мрачной враждебностью, а потом сказал:

— Здравствуйте, ведеор профессор. Очень приятно, что вы знаете нас. Присаживайтесь! Мы рады такому почетному гостю!..

Тонкие бескровные губы старика зазмеились насмешливой улыбкой. Обнажив свой голый коричневый череп, он повесил шляпу на вешалку и сел к столу, тяжело опираясь на трость, которую поставил меж острых своих колен.

После короткого неловкого молчания Рульф спросил:

— Будете что-нибудь пить, ведеор профессор?

— Да, сегодня я буду пить! — отчеканил старик, странно сверкнув глазами. — Только не пиво. Это напиток для живых, а я уже наполовину мертв! Мне бы чего-нибудь покрепче!

В это время к столу подбежал зазевавшийся перед этим трактирщик и согнулся в учтивом поклоне:

— Что будет угодно заказать уважаемому ведеору?

Старик, не глядя на него, приказал:

— У тебя, хозяин, есть бутылка сорокалетнего коньяка, которую ты прячешь на случай, если в твой трактир заглянет Куркис Браск или кто-нибудь из его совладельцев. Вот эту бутылку коньяка ты и принеси мне! Да не вздумай плутовать! Профессора Нотгорна никто еще не обманывал безнаказанно!

— Слушаюсь, ведеор профессор! — только и смог пролепетать испуганный трактирщик и опрометью бросился выполнять приказание высокого гостя…

Когда коньяк был принесен и налит в дорогие граненые рюмки, старик торжественно произнес:

— Мне хотелось бы выпить за нашу дружбу и за наши успехи. Вы не возражаете, ведеоры?

Он приподнял рюмку тонкими сухими пальцами и вопросительно глянул на Рульфа и Дуваниса. Те молчали и к рюмкам не прикасались. Подождав немного, старик усмехнулся и сказал:

— Как вам угодно. Значит, за дружбу и успехи я пью один!

Он не спеша осушил рюмку и тотчас же наполнил ее снова.

— А теперь мне хотелось бы выпить за успех вашей предстоящей забастовки. Вы ведь собираетесь поднять на «Браске» забастовку?

— Нет, ведеор профессор, мы не будем с вами пить за успех нашей забастовки! — отрезал вдруг Рульф.

— Почему? — искренне удивился старик, которому поведение друзей стало казаться подозрительным. — Почему вы не хотите выпить со мной? Ведь я, кажется, дал вам вполне убедительные доказательства своего дружеского к вам расположения! Или вы еще не слыхали о моем подарке?!

— Послушайте, ведеор профессор! Перед самым вашим приходом мы с Фроском как раз говорили о вас и о вашем щедром подарке. У нас по этому поводу возникли очень серьезные подозрения. Поэтому, прежде чем с вами пить за дружбу, за успехи и за все прочее, мы хотели бы кое-что узнать от вас. Скажите, ведеор профессор, где наш друг Рэстис Шорднэм и что с ним случилось? — твердо произнес Рульф, глядя старику прямо в глаза.

— Да, да, мы хотим знать правду о нашем Рэ Шкипере! — торопливо подхватил Дуванис.

— А почему вы решили, что с вашим другом Рэ Шкипером обязательно что-то случилось? — насторожился старик.

— Мы получили тревожные вести.

— Какие вести? От кого?

— Не имеет значения, от кого. Нам дали знать верные люди, что Рэстису Шорднэму угрожает смертельная опасность! Более того, было высказано предположение, что его уже нет в живых!

— Интересно… Когда я уезжал из Ланка, ваш друг был жив и здоров.

— Не увиливайте, ведеор профессор! Нам было прямо сказано, что гибель Шорднэму угрожает от вас! Если вы думаете, что своими двумя миллионами…

— Стойте, ведеор Эмбегер! Не заходите слишком далеко! Деньги, которые я передал профсоюзной организации вашего завода…

— Если на этих деньгах кровь нашего товарища, мы швырнем вам их обратно в лицо, ведеор профессор!!! — рявкнул Рульф, переставая владеть собой.

Шорднэм, надежно укрытый за стариковским обличьем Нотгорна, невольно залюбовался своим верным другом. Однако в чем же дело? Неужели и сюда уже проникли слухи о мнимых преступлениях Нотгорна? Но кто постарался? Канир? Бондонайк? Арса?… Впрочем, не все ли равно, кто и с какой целью предупредил его друзей. Главное теперь — убедить их в том, что деньги Нотгорна — честные деньги. А то еще разнесут нелепые служи о гибели Шорднэма и сорвут забастовку!

Старик молча выпил вторую рюмку коньяку и почувствовал, что голова у него закружилась. Трость перестала служить достаточно надежной опорой. Склонившись к столу, он навалился на него локтями и тощей грудью. Глаза его горели сухим лихорадочным блеском.

— Вы хотите знать правду, друзья мои? Хорошо, я скажу вам правду! — проговорил он с заметным усилием. — Рэстис Шорднэм это я!..

Рульф и Дуванис растерянно переглянулись. У обоих мелькнула одна и та же мысль: «Сумасшедший!» Но старик перехватил их взгляды и, угадав их значение, заявил:

— Не бойтесь, я не сошел с ума! Я хоть и выпил немного, но знаю, что говорю!.. Черт меня побери, Рульф, Дуванис! Я действительно Рэстис Шорднэм, хотя меня и трудно узнать в этом дряхлом теле профессора Нотгорна! Но профессор Нотгорн не преступник! Его деньги — честные деньги, заработанные мною, вашим другом Рэ Шкипером!..

Глаза старика погасли и закрылись, голова стала медленно клониться к столу. Дуванис посмотрел на Рульфа и шепнул ему:

— Все ясно. Он убил Рэ Шкипера!..

Тогда Рульф поднялся из-за стола и, грозный, решительный, побагровевший от гнева, шагнул к старику. А тот уже совсем уронил голову на руки и затих.

— Что ты сделал с Рэстисом Шорднэмом, старый негодяй?! Говори!!! — загремел он и тряхнул старика за плечо.

Но старик не подавал уже никаких признаков жизни. Вокруг стола, привлеченные шумом, стали собираться завсегдатаи трактира. Из-за стойки, охваченный страхом, следил за происходящим хозяин, готовый в любую минуту кинуться к телефону и вызвать полицию.

— Что за старик? — спросил один из завсегдатаев.

— Он убил Рэ Шкипера! — крикнул Дуванис.

Хозяин вздрогнул от этого крика и придвинулся поближе к телефону.

— Убил Рэ Шкипера?! Нашего Рэ Шкипера?! Такого замечательного парня! Дай ему хорошенько, Рульф, чтобы он очухался и заговорил! — принялись шуметь завсегдатаи.

Рульф бесцеремонно приподнял лысую голову старика и принялся бить его по сухим морщинистым щекам своей тяжелой ладонью, стараясь этим испытанным способом привести его в чувства. В горле старика что-то пискнуло и зашипело.

— Жив еще! — торжествующе объявил Рульф и удвоил свои усилия.

Вскоре массаж подействовал. Старик открыл глаза и выпрямился на своем стуле.

–. Где я?… Что со мной?… — хрипло произнес он, дико озираясь по сторонам.

— А ну расскажи, старый хрен, что ты сделал с нашим Рэ Шкипером!!! — взревел вдруг Рульф и, схватив старика за шиворот, мигом придал его тощему телу стоячее положение.

Лицо старика потемнело, глаза налились безумием.

— Как вы смеете?! — прохрипел он еле внятно. — Я профессор Нотгорн! Я член гирляндской академии!.. Оставьте меня! Оставьте! Я профессор Нотгорн!..

Рульф разжал руку. Старик тяжело рухнул обратно на стул и запрокинул голову на спинку. На морщинистое лицо его медленно наплывал землистый оттенок.

— Готов. Теперь готов… — пробормотал Рульф.

— Пошли отсюда, ребятки, подобру-поздорову! — сказал кто-то из окружающих.

Но столпившиеся вокруг старика люди не успели разойтись. В эту минуту в трактир вбежал отлично одетый чернобородый гигант. Увидев старика, он крикнул:

— Профессор! Ведеор профессор!!

Все, как по команде, обернулись на голос и обомлели. К ним быстрыми шагами приближался живой и здоровый Рэ Шкипер. Не обращая внимания на удивленные возгласы и даже друзей своих не удостоив взгляда, бородатый исполин бросился к старику и схватил его за руку. Прошла минута напряженной тишины. Наконец, нащупав едва уловимый пульс, Шорднэм опустил руку старика и обвел присутствующих грозным взглядом.

— Что вы наделали, негодяи?!

— Мы ничего, Рэ! Это он сам упился до бесчувствия! Честное слово, сам! Выпил две рюмки коньяку и свалился! — смущенно сказал Дуванис.

— Ладно, потом разберемся, сам или не сам! — отрезал Шорднэм. — Рульф, живо беги за автомашиной!

Рульф без единого слова бросился вон из трактира.

— А ты, Дуванис, слетаешь в аптеку! — продолжал распоряжаться Шорднэм.

Он присел к столу, выхватил из кармана ручку и блокнот и принялся что-то быстро строчить. Потом вырвал лист и вручил его Дуванису вместе с десяткой:

— Вот тебе рецепт и деньги. Беги, Дув!

— Ты умеешь писать рецепты, Рэ?… — заикнулся было вконец пораженный Дуванис, но Шорднэм не стал ему ничего объяснять.

— Беги скорее! Человек ведь умирает! — прикрикнул он на друга, и тот со всех ног бросился выполнять поручение.

Вскоре прибыли лекарства, а потом и наемная машина. Профессора Нотгорна, все еще находившегося в тяжелом беспамятстве, осторожно уложили на заднее сиденье автомобиля. Рэстис Шорднэм очень спешил, но на одну минуту он все же задержался со своими друзьями. Рульф и Дуванис стояли перед ним, смущенно переминаясь. Они чувствовали себя глубоко виноватыми, хотя и не понимали толком, в чем именно.

— Я увожу профессора в Ланк. Если вы не заняты, отправляйтесь на вокзал и приезжайте ко мне. Вы мне очень понадобитесь в ближайшие дни. За проезд я уплачу, а об остальном поговорим на месте. Приедете?

— Приедем, Рэ, обязательно приедем!

Он пожал им руки и быстро вышел из трактира. Завсегдатаи разбрелись по своим столам и принялись возбужденно обсуждать происшествие, строя самые невероятные догадки. Имя Рэстиса Шорднэма и профессора Нотгорна склонялось на все лады. А Рульф Эмбегер, выпив для восстановления душевного равновесия две кружки пива подряд, сказал Дуванису Фроску:

— И все-таки, малыш, что там ни говори, а дело это не совсем чистое. Что-то тут есть такое, что просто… — и не договорив, он махнул рукой.

В кабинете гросса сардунского вот уже целых три часа томится аб Бернад. Он сидит на самом краешке твердого стула, тяжело дышит, потеет и изо всех сил старается убедить его святость в полной своей правдивости и осведомленности. После каждой фразы аб отдувается, а порой, сам того не замечая, напускает на лицо зверскую гримасу, громко скрипит зубами, или вдруг ни с того ни с сего принимается с ожесточением чесать себе грудь, брюхо, спину, словно его великолепная желтая сутана полна блох. Но эти странные порывы резко выраженного атавизма проходят, и ланкский аб вновь с благоговением смотрит на Брискаля Неповторимого, ни на минуту не прерывая своего доклада.

Гросс слушает его молча, устремив ничего не выражающий взгляд на огонь пылающего камина; Аб Бернад говорит:

— Последнее, что я помню, ваша святость, это запах хлороформа. Проклятый безбожник, укрывшийся в мерзком теле орангутанга, усыпил меня, и я понятия не имею, что он потом надо мной проделывал. Когда я проснулся, я увидел себя не в доме Нотгорна, а в светлой палате психиатрической лечебницы. Я лежал на чистой постели, отгороженной от остального помещения железной решеткой. Мне казалось, что я пробыл в забытьи не более часа, и только врач, вызванный мной, рассказал мне, что я был болен, что у меня была тяжелая форма душевного расстройства и что в лечебнице я нахожусь уже двенадцатый день. Он был очень рад моему выздоровлению, но войти ко мне в клетку все же не решился. На мой недоуменный вопрос он любезно объяснил мне, что мое помешательство имело резкие признаки паранойи с частыми приступами бешенства. Я считал себя обезьяной, бесподобно подражал ее движениям и звукам, и, если бы не приступы бешенства, во время которых я становился опасен, меня можно было бы назвать вполне сносным пациентом. Врач продержал меня в клетке еще двое суток, а потом отпустил домой. Когда я вернулся в свой дом в Ланке, жена прежде всего передала мне вызов вашей святости, и я стал немедленно собираться в дорогу. Однако перед отъездом я счел необходимым наведаться в логово безбожника Нотгорна и посмотреть, что там происходит. Не без опасений приблизился я к знакомой калитке. На мой звонок, вышла ведрис Нагда. Увидев меня, она испуганно замахала руками и сказала: «Уходите, ваше благочестие! Вас не велено даже на порог пускать!» — «Это почему же, ведрис Нагда?» — спросил я. Добрая женщина опасливо оглянулась на дом и вздохнула: «И не спрашивайте, ваше благочестие! У нас теперь новые порядки! Ведеор профессор вернулся домой совсем больным. Дела свои он передал новому ассистенту доктору Шорднэму. Я думала, это простой бродяга и пьяница, а он оказался большим ученым! А сейчас у нас гостят двое друзей ведеора Шорднэма из Марабраны. Им велено следить за тем, чтобы в доме не появлялся никто посторонний. Уходите, ваше благочестие, а то мне попадет из-за вас!» — «Прощайте, ведрис Нагда, да хранит вас бог единый в этом страшном доме!» — оказал я и хотел уже удалиться, но в это время со стороны платана до меня донеслось отчетливое: «Кса-кса-кса!» Присмотревшись, я увидел орангутанга Кнаппи. Зверь стоял под деревом на задних лапах и уверенными жестами посылал мне пастырское благословение. Я плюнул с досады, повернулся и ушел…

Аб Бернад умолкает и начинает яростно чесаться. Старый гросс брезгливо на него косится и пожимает плечами.

— Вы, вероятно, не совсем еще вылечились, любезный аб? — спрашивает он с чуть заметным раздражением.

— Возможно, ваша святость, возможно… Но ведь по сути дела я и не был вовсе болен! Проклятый безбожник перевел в мое тело ментогены орангутанга, а мои ментогены, надо думать, упрятал в мерзкую обезьяну. Пока мой мозг не одолел гнусные клетки лесной животины, я и был не человеком, а зверем. И лишь потом мое сознание прояснилось и восстановилось, сохранив, к сожалению, некоторые привычки этого ужасного Кнаппи. Я сам это иногда замечаю и стараюсь бороться с этим…

— Погодите, аб! Вы утверждаете, что в вашем теле жила звериная душа орангутанга? Но ведь это значит, что ваша собственная душа находилась в это время в другом месте, по вашим словам, в теле обезьяны. Почему же вы ничего не помните о своем пребывании в обезьяне?

— Не знаю, ваша святость, — растерянно пробормотал аб Бернад. — Вероятно, моя душа рассосалась в мозгу орангутанга, а у меня потом образовалась новая…

— Не говорите вздор! Вечная душа не может рассосаться и возникнуть вновь! Она дана человеку богом единым, как непреходящее и неистребимое сокровище! Утверждать, что ваша душа рассосалась в мозгу зверя и что в вашем мозгу образовалась новая душа, — это значит, отрицать бессмертие души, отрицать вечное блаженство, отрицать творца и повелителя вселенной, отца моего небесного! Никогда и никому не смейте говорить такое!

— Слушаюсь и повинуюсь, ваша святость! Ашем табар!

— Я верю вам и на сей раз прощаю ваш невольный грех… А теперь ступайте! Вы утомили меня своим длинным и невероятным рассказом. Ступайте и ждите моего решения.

Аб Бернад встал и, простершись перед гроссом, благоговейно поцеловал самый краешек его священной мантии. После этого он, пятясь, вышел из кабинета.

Оставшись один, старый гросс с минуту смотрит на огонь камина, затем легонько хлопает сухими ладошками. Тотчас же в левой стене открывается потайная дверь, и в кабинет входит протер Мельгерикс.

— Ваша святость?

— Ты записал рассказ аба на ленту, беспорочнейший?

— По вашему велению, ваша святость. Угодно ли прослушать повествование аба еще раз?

— Дашь мне из него отрывки. Но прежде разыщи и доставь ко мне профессора Вар-Доспига и доктора Канира. Я должен услышать их мнение о возможности прочного закрепления души в новом теле. Рассказ аба подтверждает, что Фернол Бондонайк не обманул нас. Душа Гионеля Маска, по всей вероятности, в самом деле рассосалась в мозгу бывшего идиота, оставив в нем только свои благоприобретенные качества. Вчера я слышал это наше новое музыкальное светило, этого гениального Фернола. Уму не постижимо, что талант одного человека может быть воспринят и так великолепно развит другим человеком посредством пересадки ментогенов. Но доктор Канир, а теперь и аб Бернад утверждают, что не это было целью профессора Нотгорна, что он стремился и до сих пор стремится к подлинному переселению душ, к обеспечению земного бессмертия одних душ за счет преждевременной смерти других. Если это так, то мы должны заняться Нотгорном, помочь ему, склонить его к тому, чтобы он даровал бессмертие в первую очередь мне, гроссу сардунскому, сыну божьему на Земле, чьи дни должны продлиться на веки веков. Ашем табар!

— Но, ваша святость…

— Я говорю, ашем табар!

— Да, да, ашем табар!.. Но позвольте мне заметить, ваша святость, что ваши желания не соответствуют предначертаниям священной книги Мадаран! Я беру на себя смелость напомнить вам, что уже во времена великого Альгрида…

— Замолчи, протер! Ты слишком дерзок! Мы живем не в тринадцатом веке, и ты далеко не Альгрид! Я могу допустить тайную деятельность Барбитского Крута, но лишь до известных границ! Вы начинаете слишком много позволять себе у вашего дурацкого каменного стола! Если вы вздумаете противиться моей воле, вас всех постигнет участь протера Вигурия, который осмелился вступить с вами в сговор у меня за спиной! Ты знаешь, где протер Вигурий?

— Не знаю, ваша святость. Но еще вчера я видел его в конференц-зале святейшего собрания… — смущенно проговорил протер-секретарь.

— Да, вчера он был еще в Гроссерии и носил белоснежные одежды протера. А сегодня он уже одет в грязное рубище и плачет над своими грехами и своей подлостью в темной монастырской келье! Запомни это, беспорочнейший, и страшись моего гнева! Твоему скудному уму недоступно понимать веяния нового времени, потому что ты до сих пор мыслишь примитивными категориями каменного стола Альгрида!

— Но ведь религия, ваша святость, вечна и неизменна!

— Это ложь! Религия должна расти и меняться вместе со временем, иначе всякие там Павловы, Эйнштейны, Нотгорны сожгут ее в своих идеях и развеют в прах!.. Ступай же и приведи ко мне моих научных консультантов!

— Слушаюсь, ваша святость!

Без рабочих заводы мертвы. В один прекрасный день они умерли сразу в трех центральных провинциях Гирляндии: Марабранской, Тартахонской, Сардунской. Почин сделал приборостроительный завод фирмы «Куркис Браск и компания» в Марабране. До полудня волна стачек захлестнула всю Марабранскую провинцию, днем она прокатилась по Тартахоне, а к вечеру накрыла столицу со всеми ее окрестностями…

Проезжая вечером по затихшим кварталам промышленных предместий Сардуны, престарелый гросс смотрел через ветровое стекло автомобиля на темные громады безмолвных заводских корпусов и чувствовал, как в сердце его закипает обида. Он сидел, сжавшись в комок, подле угрюмого монаха-водителя и зябко кутался в черную меховую мантию. Мысли у него были не менее черные и тоскливые.

Что это за таинственная непостижимая сила, заставившая покориться и оцепенеть в бездействии таких могучих гигантов, как эти многоярусные и многотрубные заводы?! Откуда она берется в этих людях, не знающих ничего, кроме изнурительного труда?! А что, если они захотят когда-нибудь получить свою долю бессмертия?! О, они, конечно, не станут вымаливать его! Они поднимутся вот так же, как теперь, и возьмут бессмертие, как ломоть хлеба! И никто не посмеет отказать им, ибо иначе государство умрет! А он, Брискаль Неповторимый? Он, самый богатый и влиятельный человек в государстве, носящий титул полубога, должен ехать на поклон к своему заклятому врагу, чтобы выпросить себе это бессмертие, как нищий выпрашивает скудное подаяние!..

Тем временем черный лоршес, миновав последние строения сардунских пригородов, вырвался на открытое пространство и помчался по гладкому шоссе к югу.

Сын божий Брискаль Неповторимый тайно покинул свою резиденцию, чтобы навестить профессора Нотгорна в Ланке. Даже протер-секретарь ничего не знал об этой поездке. Если Нотгорн уступит его святости бессмертие, это будет колоссальным сюрпризом для всей Гроссерии.

Сто сорок пять километров, отделявших Ланк от столицы, лоршес одолел за полтора часа. В спящий глубоким сном городок въехали незадолго до полуночи. Заниматься поисками не было надобности — доктор Канир подробно разъяснил, где находится дом Нотгорна.

Вскоре под колесами машины зашуршал мелкий гравий. Из невидимых за деревьями усадеб послышался собачий лай. Но нигде ни огонька, ни движения.

В самом конце переулка гросс приказал водителю остановиться и вышел из машины. От реки тянуло прохладой и сыростью. Гросс поежился, поплотнее закутался в мантию и осторожно просеменил к ближайшей калитке. Луч карманного фонарика осветил медную дощечку с выгравированной надписью: «Проф. В. Л. Нотгорн», а рядом кнопку звонка. Потушив фонарик, сын божий осмотрел безмолвную махину дома и чутко прислушался. Где-то сонно добрехивали потревоженные собаки, в саду задумчиво, по-ночному, шелестели деревья, а за ними чуть слышно плескалась неугомонная речка. Брискаль Неповторимый вздохнул и решительно нажал кнопку звонка.

В одном из окон загорелся свет. Через минуту после этого на дорожке двора послышались тяжелые неторопливые шаги. К калитке подошел высокий грузный мужчина и сердито опросил:

— Что угодно?

— Мне срочно нужно видеть профессора Нотгорна… — ласково промямлил сын божий.

— Профессор не принимает в такую пору. И вообще он никого теперь не принимает! — последовал категорический отказ.

— У меня дело государственной важности! Для меня профессор непременно сделает исключение. Будьте любезны доложить ему!

— Да кто вы такой?!

— Этого я, к сожалению, не могу вам сказать, но вот моя визитная карточка. Передайте ее как есть в запечатанном конверте лично в руки профессору Нотгорну. Я подожду вашего возвращения.

Великан взял просунутый между брусьями калитки маленький белый конвертик и, ворча себе что-то под нос, пошел обратно к дому. Через некоторое время после его ухода в доме одно за другим осветились почти все окна. Послышались возбужденные голоса, главным образом мужские.

Наконец великан вернулся к калитке, молча отомкнул ее и распахнул настежь:

— Пожалте, ваша святость!

Сын божий вошел во двор и, подождав, пока калитка будет снова заперта, направился вслед за громоздким привратником в дом.

В кабинете, куда его привели, Брискаль Неповторимый увидел не худую высокую фигуру профессора Нотгорна, столь знакомую по прежним встречам, а еще одного чужого великана, чернобородого, загорелого, с широченными плечами грузчика. В первое мгновение гросс лишь устало подумал: «Где-то я видел этого человека…» — но через секунду память сработала и подсказала: «Материон!..» Словно оглушенный обухом в самое темя, старик почувствовал, как у него подкашиваются ноги и темнеет в глазах. Чтобы не упасть, он схватился за дверной косяк.

Но тут бородач, показав неожиданно утонченные манеры светского человека, шагнул навстречу гроссу, сдержанно поклонился и, видя на лице его смятение и даже ужас, предупредительно сказал:

— Честь имею приветствовать вас в Ланке и в нашем доме, ведеор гросс. Разрешите представиться: Рэстис Шорднэм, ассистент и сотрудник профессора Нотгорна. Сам профессор просит извинить его. Он очень огорчен, что не может вас принять, но виноват в этом не он, а коварная болезнь, которая заставляет его придерживаться строгого режима. Если ваше дело личного характера, то вам придется повторить свой визит месяца через два, причем обязательно в дневное время. Но если вы приехали по делу, касающемуся научной деятельности профессора Нотгорна, то в таком случае я весь к вашим услугам. Профессор, видите ли, полностью удалился от дел и всю свою научную работу передал мне.

Взяв себя в руки, Брискаль Неповторимый ответил:

— Я очень сожалею о болезни нашего дорогого профессора, ведеор Шорднэм. Передайте ему мое пастырское благословение и искреннейшее пожелание здоровья. Я буду счастлив навестить профессора позже и побеседовать с ним, но в настоящее время я приехал по делу, которое касается последнего замечательного открытия, совершенного нашим дорогим профессором, и которое не терпит ни малейшего отлагательства. Если вы действительно являетесь его восприемником, ведеор Шорднэм, я буду вам очень признателен за получасовую беседу.

— Прошу садиться, ведеор гросс.

Шорднэм указал сыну божьему на кресло и, подождав, пока он сядет, расположился в другом кресле.

— Я слушаю вас, ведеор гросс, — сказал он спокойно и устремил на гирляндского первосвященника чуть насмешливый взгляд своих чистых голубых глаз.

— Я не люблю излишних длиннот, ведеор Шорднэм, — заявил для начала сын божий.

— Я тоже не любитель многословия, — тотчас же отозвался бородач.

— В таком случае я прямо приступлю к делу! — оживился Брискаль Неповторимый — Мне стало известно, ведеор Шорднэм, что профессору Нотгорну удалось открыть в человеческом организме некие клетки, которые являются прямыми носителями души, или же, по-вашему, сознания. Кроме того, я был невольным свидетелем удачного эксперимента по переселению этих клеток из одного тела в другое. Я имею в виду эксперимент «Маск — Бондонайк». Если я не ошибаюсь, ведеор Шорднэм, душа композитора несколько дней продержалась в молодом теле?

— Совершенно верно, ведеор гросс. После пересадки ментогенов в организме Фернола Бондонайка ровно четыре дня превалировало сознание Гионеля Маска. Потом это явление прекратилось, и в мозгу Бондонайка восстановилось его собственное сознание, уже обогащенное всеми признаками интеллекта великого композитора. Это был процесс абсолютно естественный и закономерный.

— Вот именно, естественный и закономерный!.. Но скажите, ведеор Шорднэм, существует ли возможность добиться того, чтобы переведенная душа превалировала, как вы говорите, постоянно в новом организме, не подвергаясь опасности быть в ней, так сказать, рассосанной?

— В принципе это возможно. Но кому это нужно, ведеор гросс? Ведь это было бы равносильно антропофагии!

— Почему антропофагии?! Если найдется человек, который добровольно согласится…

— Быть съеденным?

— Ну что вы! Просто согласится уступить свое тело за определенное вознаграждение в пользу семьи, детей… Ведь у нас, в Гирляндии, ежегодно две тысячи человек кончают самоубийством. Это проверенные статистические данные. Из этих двух тысяч — да, да, я специально интересовался! — более половины совсем молодых людей! Зачем же им погибать так вот без толку, если они могут принести пользу семье, обществу, отчизне!

— К сожалению, я не могу с вами согласиться, ведеор гросс. То, что вы предлагаете, в тысячу раз хуже любого людоедства.

— Ну хорошо, хорошо! Я вижу, что переубеждать вас не имеет смысла! Но скажите, ведеор Шорднэм, вы не согласились бы проделать такое абсолютное переселение душ один-единственный раз, причем с полной гарантией, что уступающий свое тело пойдет на это не по социальным мотивам, а по причинам глубокой идейности? Я имею в виду совершенно конкретный случай. Помимо научного интереса, это принесет вам не менее пятидесяти миллионов чистого дохода!

— Я вас понимаю, ведеор гросс. Ваш конкретный случай — это вы сами и какой-нибудь юный служитель Гроссерии, доведенный вами до исступленного фанатизма. За пятьдесят миллионов суремов вы хотите купить себе еще одну жизнь? Не выйдет, ведеор гросс!

— Почему?! Я готов дать в десять раз больше. Подумайте! Не отказывайте мне так сразу! Я знаю, вы бескорыстны, но ведь полмиллиарда суремов! Сколько нищих и обездоленных вы сможете облагодетельствовать! Сколько новых могучих забастовок сможете организовать! Видите, я знаю про ваш подарок рабочим Куркиса Браска! Я все знаю, но я не угрожаю вам, я прошу, более того — умоляю вас принять от меня полмиллиарда суремов и дать мне новую жизнь!

— Извините, ведеор гросс. Я всегда считал вас умным человеком, и меня удивляет, как легко вы способны менять взгляды. Еще недавно вы угрожали профессору Нотгорну ультиматумом, готовились оклеветать его, опозорить и уничтожить!..

— Я все понимаю! Но я хочу жить! Я готов принять любые ваши условия. Вы не хотите моих богатств? Хорошо! А что вы скажете, если я публично отрекусь от бога единого и сложу с себя сан сына божьего? Ведь этим я подарю вам огромный политический козырь! Неужели и этого вам мало?!

— В настоящее время, ведеор гросс, это не может для нас иметь никакого значения. Религия все равно обречена на исчезновение, отречетесь вы от своего сана или не отречетесь. Поймите, нам вообще ничего от вас не нужно, и мы не хотим с вами иметь никаких дел!

— Это ужасно… ужасно… Ну, а в нормальном порядке, вот как вы с профессором, как Маск с Бондонайком, вы позволите мне поделиться моими признаками?… Ведь это уже не будет антропофагией, ведеор Шорднэм! Я умоляю вас!

— Признаки вашего сознания, ведеор гросс, не представляют ни малейшей общественной ценности. Мне жаль, что я вынужден вас огорчить, но бессмертие не для вас, ваша святость!

— Это ваше последнее слово?

— Да, больше я ничего не имею вам сказать.

Несколько минут Брискаль Неповторимый молчал, совершенно подавленный.

С трудом поднявшись, он медленно двинулся к выходу. Шорднэм тоже встал и, распахнув перед гостем дверь, крикнул в темноту коридора:

— Рульф, дружище! Проводи ведеора гросса к машине!

Выросший как из-под земли Рульф Эмбегер с преувеличенной услужливостью повел престарелого гросса из дому. Вскоре через открытое окно донесся стрекот автомобильного мотора, постепенно затихший в отдалении…