ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЧУДО В МАРАБРАНЕ

Пришло лето.

На сардунских бульварах зацвели акации. Берега полноводной Лигары украсились десятками купален, в которых несметные толпы бронзово-смуглых людей искали спасения от убийственной жары.

Арса, любившая в прежние годы загорать и купаться, в этот раз вообще не выходила за пределы отцовской усадьбы. Дни она коротала у себя в комнате с книгой, при спущенных шторах, а по вечерам спускалась в сад подышать свежим воздухом.

Ее мучила безысходная тоска. Прошло больше месяца с тех пор, как она наскоро простилась с Рэстисом Шорднэмом в гостинице «Кристалл» и вернулась к отцу, и за все это время ее странный друг не порадовал ее ни единой весточкой. Первые дни Арса терпеливо ждала, понимая, что события в Марабране и в Ланке целиком поглощают Рэстиса. Потом она узнала из газет о том, что Профессор Нотгорн тяжело болен и что его перевезли из Ланка в лучшую клинику столицы. В душу ее снова вкрались сомнения, и она не могла решить, кого ей следует считать больным — настоящего профессора Нотгорна или Рэстиса Шорднэма, оказавшегося в дряхлом теле старика. У нее не было никаких веских доказательств, что бородатый гигант, уверявший ее, что он и есть настоящий Рэ Шкипер, не лгал ей. Арса загадала: если он не лгал, то, поместив старика профессора в больницу, обязательно навестит ее в Гроссерии. А если не придет, то, значит, он подло обманул ее, значит, он не бывший токарь Рэ Шкипер, а сам профессор Нотгорн, похитивший тело у ее доверчивого друга.

Бородач не пришел — ни в первые дни, ни в последующие недели. Уже уверенная, что ее жестоко обманули, Арса все же со дня на день откладывала посещение больницы. Мысль, что в ней умирает именно бедный Рэстис, страшила ее. А потом все кончилось: как взрыв бомбы, грянуло известие о смерти великого Нотгорна.

Хоронили ученого с большой помпой, хотя и без участия чинов Гроссерии. На этот счет в завещании Нотгорна было ясное и категорическое распоряжение: похороны должны быть гражданские, без религиозных обрядов. Брискаль Неповторимый выступил по этому поводу в Сарде с пространной проповедью, в которой простил гениального безбожника и заочно благословил его погребение в сардунском Пантеоне Гениев. На верующих это произвело очень глубокое впечатление, а вспыхнувшие было неприятные слухи о крайне отрицательном отношении усопшего ученого к гирляндской религиозной общине постепенно заглохли.

Церемонию гражданской панихиды Арса наблюдала по телевизору. С бьющимся сердцем выслушала она выступление Рэстиса Шорднэма и снова после этого несколько дней ждала, что он придет к ней. Но, как писали потом газеты, ассистент и наследник профессора Нотгорна сразу после похорон вернулся к себе в Ланк. Это было последним жестоким ударом.

Что же касается профессора Вар-Доспига, то он просто не замечал состояния дочери. Впрочем, он и не мог его заметить, так как редко бывал дома. Он на целые недели уезжал в Марабрану, где у него последнее время оказалась вдруг масса неотложных дел. В его отсутствие из Марабраны почти ежедневно поступали ящики с какими-то сложными деталями. Ассистент профессора доктор Канир руководил их доставкой в подземную лабораторию. В те редкие дни, когда профессор Вар-Доспиг приезжал из Марабраны домой, Канир вместе со своим шефом безвылазно пропадал в лаборатории, помогая при сборке поступивших деталей.

В промежутках между приездами шефа доктор Канир был мало занят. Отгрузив очередной ящик с деталями, он садился писать скучный доклад его святости гроссу сардунскому о ходе работ над созданием «материонного генератора» (так назывался в докладах гроссу специальный мезонный ускоритель, постепенно возникавший в лаборатории Вар-Доспига). Сочинив доклад, Канир отправлял его с монахом-курьером в канцелярию его святости, после чего либо просматривал от скуки старые научные журналы, либо уходил бродить по площадям и паркам Гроссерии. По вечерам же он бывал неизменным собеседником Арсы, которая терпела его, так как он не был назойлив и умел выслушивать ее жалобы…

— Удивляюсь я вам, доктор, — сказала как-то Арса. — Вы столько лет работали с профессором Нотгорном, а не можете ответить на самый простой вопрос!

— Какой вопрос, ведрис Арцисса?

— Тот, который я задавала вам уже сотни раз! Можно быть уверенной, что сознание Шорднэма одолело ментогены Нотгорна и восстановилось в своем подлинном теле? Иначе говоря, можно быть уверенной в том, что умер именно профессор Нотгорн и что в Ланке живет теперь не кто иной, как Рэстис Шорднэм?

— Вы несправедливы ко мне, ведрис. Я уже отвечал вам на этот вопрос… Да, в Ланке живет сейчас именно Рэстис Шорднэм. Я сам осматривал и подвергал различным тестам аба Бернада. Перед этим я долго изучал и всячески испытывал известного вам Фернола Бондонайка. Если в случае с Фернолом мы могли подозревать подвох со стороны испугавшегося ответственности Маска, то случай с абом рассеял все наши сомнения. Орангутанг Кнаппи, ментогены которого прижились в мозгу аба, при всем желании не мог нас обманывать. Пока в теле аба превалировало сознание обезьяны, аб и вел себя, как обезьяна, и его держали в клетке, как опасного параноика. А когда сознание аба восстановилось, его признали здоровым и выпустили. Правда, в его сознании сохранились многие обезьяньи признаки, из-за этого он по воле гросса сардунского лишился богатого прихода в Ланке и служит теперь в деревушке Аркотте, что возле Марабраны, но и этот факт является горестным лишь для самого аба, для вас же, ведрис Арцисса, он может быть неопровержимым доказательством того, что Рэстис Шорднэм не лгал вам. Он в самом деле унаследовал от профессора Нотгорна колоссальный объем знаний и таким образом из простого токаря превратился в выдающегося ученого!

— Но почему же тогда он забыл обо мне, доктор? Настоящий Рэстис Шорднэм никогда бы так ко мне не отнесся!

Не зная, что ответить, доктор Канир лишь сочувственно вздохнул…

Сумерки сгустились. Арса уже собралась уйти из сада, чтобы приказать монаху-служке подать ужин, когда за оградой сада раздался стрекот автомобильного мотора. Кто-то подъехал к воротам особняка.

— Это, наверное, ведеор профессор! — говорит Канир и торопливо поднимается со скамьи.

Он не ошибся. На каменной дорожке, ведущей от ворот к дому, действительно появляется профессор Вар-Доспиг. Усталый, запыленный, обгоревший на солнце, но вместе с тем необычайно бодрый и довольный собой. Он машет рукой дочери и ассистенту:

— Арса, доктор, здравствуйте! Все скучаете? Ничего, потерпите! Скоро будет так весело, что не будем знать, куда от веселья деваться!..

С этими словами он, не останавливаясь, проходит в дом. Канир чуть ли не рысцой спешит вслед за ним. Арса же, передумав уходить, остается в качалке, в которой она имела обыкновение сидеть. Самодовольный вид отца раздражает ее, и поэтому она предпочитает с ним сейчас не встречаться. Войдя в прохладную гостиную, Вар-Доспиг бросается в кресло и с удовольствием вытягивает ноги. Канир останавливается перед ним в почтительной позе.

— Садитесь, садитесь, коллега! — кивает ему Вар-Доспиг и обеими руками прогребает свою густую серебристую шевелюру. — Я ужасно измотался сегодня и уже не в состоянии ничем больше заниматься. Мечтаю только о ванне, ужине и постели!..

Канир садится в кресло напротив шефа и, скромно кашлянув в кулак, осторожно спрашивает:

— А как ваши дела, ведеор профессор?

— Отлично, доктор! Лучше и быть не может!

— Я так и думал. У вас очень хорошее настроение, ведеор профессор!

— Еще бы! Мне есть чем гордиться. В такой безумно короткий срок мне удалось разработать и полностью подготовить небывало сложный эксперимент!

Канир делает удивленное лицо:

— Вы говорите, полностью?… Но ведь материонный генератор еще не закончен. В сегодняшнем докладе его святости я написал, что нам нужна еще неделя…

— Ничего, что доложили, доктор. Завтра придут последние детали, а послезавтра мы уже сможем испытать наш мезонный ускоритель!

— Это хорошо… Но позвольте, ведеор профессор, вас спросить. Я, конечно, не смею вмешиваться, но все же, если можно, скажите, что же мы будем изготовлять при помощи этого странного ускорителя?

— Скоро увидите сами!.. Помните, доктор, вы показывали мне электронные снимки импульсов ментогенного поля?

— Помню, ведеор профессор.

— А помните, что один из этих снимков изображал мысли Фернола Бондонайка о боге едином?

— О боге едином?… Ах, да, верно, был такой снимок!

— Так вот, дорогой коллега, этот снимок и стал основой нашего теперешнего эксперимента. С завтрашнего дня мы приступаем к практическому осуществлению операции «Материон» на основе нами созданной науки материоники. Должен вас в связи с этим кое о чем предупредить. Что бы ни случилось в ближайшие дни, какие бы грандиозные события ни развернулись, вы должны оставаться молчаливым свидетелем всего происходящего, делать вид, что вас это абсолютно не касается и при этом, конечно, беспрекословно выполнять все мои распоряжения!

— Но почему же так, ведеор профессор?! Что может случиться?!

— Видите ли, дорогой мой помощник, его святость Брискаль Неповторимый любой ценой требует от нас Материона. Но на такой эксперимент, какой я решил проделать, даже его святость не дал бы нам своего согласия.

— Это что-нибудь противное принципам религии?!

— Наоборот, доктор, совсем наоборот! Скорее, это слишком даже отвечает принципам религии.

— И этот эксперимент начнется завтра, ведеор профессор?

— Завтра, доктор, завтра!..

И вот это «завтра» наступило.

Бешеное июльское солнце хлещет нестерпимым зноем по древней Сардуне, столице великой Гирляндии…

Воздух насыщен запахом бани, парфюмерной лавки, пыли. Дышать решительно нечем. Возгласы восторга сливаются с неумолчным щелканьем фотокамер и шарканьем многочисленных ног по раскаленным плитам дворцовой площади… Из стороны в сторону снуют туристы. Мелькают вперемешку белые панамы, темные очки, красные потные шеи…

В этой многолюдной сутолоке, в этой возбужденной толпе, охваченной общей страстью глазеть и ахать, заметно выделяется одинокая низкорослая фигурка пожилого, сухощавого туриста в соломенной шляпе, с кожаным чемоданом в руке. Словно вьюн стаю неуклюжих карасей, рассекает он гущу очкастых, ошалелых от жары туристов, следуя каким-то своим, строго определенным маршрутом. Наступая дамам на ноги, он не извиняется и даже не оборачивается на возгласы справедливого возмущения.

Лишь набежав по пути на служителя Гроссерии, какого-нибудь дородного монаха в желтой сутане с широким зеленым поясом, человек с чемоданом задерживается перед ним на несколько секунд и конфиденциально, вполголоса, задает ему короткий вопрос. Монах вздрагивает, быстро обшаривает незнакомца пронзительными глазами, словно стараясь запечатлеть его в памяти, но затем дает ему все же удовлетворительный ответ. Небрежно козырнув сутане одним пальцем, соломенная шляпа устремляется дальше через бесконечные многоязычные толпы.

Перед входом во дворец самого гросса сардунского человек останавливается, ставит свой чемодан на горячие каменные плиты и испытующе смотрит на двух исполинов часовых, облаченных в маскарадные воинские доспехи. Часовые не замечают любопытного пигмея. Да им и не полагается замечать — они просто живая бутафория. Их тупые остекленевшие глаза устремлены в пустоту и не выражают ничего, кроме полной покорности. По темным лицам стекают из-под меховых шапок струйки горячего пота.

Заложив руки за спину, делец в соломенной шляпе обходит со всех сторон одного часового, оглядывает его, сильно запрокинув голову, и затем направляется к другому, которого тоже внимательно оглядывает. Потом возвращается обратно к первому, по-видимому найдя его более подходящим, и, решительно отставив ножку в узконосом башмаке, кричит, словно на колокольню:

— Эгей! Привет тебе, доблестный воин! Великий гросс у себя?!

У часового чуть-чуть дрогнуло веко, но он продолжает оставаться неподвижен, глух и нем.

— Я спрашиваю, ведеор Брискаль, именуемый Неповторимым, он же сын божий, он же первосвященник гирляндский, он же гросс великий и прочая и прочая, принимает сегодня?! — сразу раздражаясь, повторяет свой вопрос пришелец и пронизывает часового холодным злым взглядом.

Однако и на сей раз он не получает никакого ответа. Проворчав что-то вроде «болваны безмозглые!», человек в шляпе подхватывает свой чемодан и смело входит во дворец гросса. Часовые не пытаются его задерживать. Очевидно, они поставлены здесь не для этого.

В огромном прохладном вестибюле, с высоким лепным потолком, пришельца тотчас же окружает целая дюжина разноцветных сутан. Они с подозрением косятся на чемодан, но в общем ведут себя сдержанно и вполне тактично. Один из них, видимо главный привратник, солидный мужчина в синем облачении, изображает на лице леденящую усмешку и обращается к соломенной шляпе с вопросом:

— Вы случайно сюда зашли, ведеор, или вы знаете, где находитесь, и имеете особую надобность? Если вы пришли с намерением, то извольте сказать, что вам угодно!

— Я Куркис Браск, глава фирмы «Куркис Браск и компания», приборостроительные заводы в Марабране. Мне нужно срочно видеть сына божьего ведеора Брискаля Неповторимого, великого гросса сардунского… По делу! — сухо, отрывисто заявляет посетитель и, сняв шляпу, принимается ею обмахиваться, словно веером.

Улыбка на лице главного привратника мгновенно меняется, теплеет, становится угодливой, почти подобострастной. Он рассыпается в слащавых любезностях. О-о, Куркис Браск! Достопочтеннейший ведеор Куркис Браск! Ну как же! Кто же в Гроссерии и во всей стране не знает Куркиса Браска, одного из крупнейших фабрикантов Юга, одного из богатейших людей благословенной Гирляндии! Для столь достойного и уважаемого мужа все двери Гроссерии открыты настежь! Здесь помнят, как ведеор Браск наполнил золотом казну его святости!.. Но, быть может, ведеор Браск будет все же столь добр и любезен и скажет про свою необыкновенную надобность?! Его святость сын божий, да продлятся дни его на веки веков, ашем табар, безмерно обременен заботами и на прием к нему попасть очень трудно!

Главный привратник вежлив до умопомрачения. Лица других монахов так и расплываются. Но Куркис Браск становится от этого лишь еще более сухим и официальным. Он довольно бесцеремонно прерывает главного привратника:

— Дело большое, ведеор монах! Всемирное предприятие во славу бога единого! Укрепление святой гирляндской общины на всех континентах, сколько их ни есть на Земле! Полный разгром еретиков и безбожников! Дело абсолютно верное! Так и доложите великому гроссу!

— Да продлятся дни его…

— Да продлятся, ашем табар! Довольно юлить! Ступайте и доложите! Куркис Браск не привык ждать!

Из жирных грудей монахов вырывается стон. На их лицах неподдельный восторг. Главный привратник начинает положительно истекать елеем:

— Ну конечно же, дорогой, достопочтеннейший ведеор Браск!.. Такое великое богоугодное дело!.. Извольте следовать за мной, ведеор Браск!..

Его беспорочество протер Мельгерикс не поднялся навстречу гостю из Марабраны. Над массивным письменным столом, стоящим в центре просторного, роскошно убранного кабинета, лишь взметнулся рукав белоснежной мантии, и узкая холеная рука царственным жестом указала на кресло…

Доклад грема-привратника не произвел должного впечатления на многоопытного и просвещенного протера. Если он все же принял гостя, то единственно потому, что уж слишком это заметная фигура среди всех провинциальных толстосумов Юга.

Но Куркис Браск, не имея ни малейшего опыта по части высочайших аудиенций, обладает зато неисчерпаемым запасом самоуверенности и нахальства. Он развязно вбегает в кабинет, ставит свой пыльный чемодан на ковер возле кресла, располагается без малейшего стеснения и, выхватив из кармана сигарету, отрывисто спрашивает:

— Курить у вас разрешается?

Протер благосклонно кивает головой и уже с настоящим интересом принимается рассматривать провинциального нахала.

Куркис Браск щелкает зажигалкой, выпускает несколько клубов душистого дыма и деловито осведомляется:

— Надеюсь, я смогу поговорить с сыном божьим, ведеором Брискалем Неповторимым, великим гроссом, да продлятся дни его до бесконечности?

В глазах Мельгерикса появилась легкая улыбка.

— Уважаемый ведеор Браск, вы находитесь в преддверии божественного престола. Однако наш гросс Брискаль Неповторимый, да продлятся дни его на веки веков, ашем табар, сейчас занят. Но я льщу себя надеждой, что вы найдете мой сан достаточно высоким, чтобы доверить мне сущность вашего дела.

— Вы, по крайней мере, митрарх? — разочарованно щурится гость.

Это уж слишком!

— Нет, ведеор Браск, я не митрарх, я протер! — с превеликим достоинством изрекает Мельгерикс и для большей убедительности картинно взмахивает белыми рукавами.

— Все в порядке! — оживляется гость. — Протер это хорошо! Вы не обижайтесь на меня, ваше беспорочество, что я не сразу опознал вас. По совести говоря, я плохо разбираюсь в духовных званиях и чинах. За делами света не вижу! Некогда даже сходить в божий храм, чтоб грехи замолить. А грехов много накопилось! Ха-ха-ха! — и довольный своей шуткой, гость заливается сухим трескучим смехом.

— Я вас слушаю, ведеор Браск, — холодно говорит его беспорочество, поджав губы. Он смотрит теперь на гостя с открытой неприязнью и думает: «Экий же он неотесанный провинциальный мужлан, прости меня, боже единый!»

А Куркис Браск перекинул ногу на ногу, помахал сигарой, уронил пепел на ковер и заговорил с самым невозмутимым спокойствием:

— Дело у меня, ваше беспорочество, особо тонкого свойства. Я, как вам, наверное, доложили, промышленник. Может, слыхали — «Куркис Браск и компания»?

— Слыхал, ведеор Браск, фирма известная. Производство скалдов и тому подобное…

— Скалды? Скалды не в счет! А впрочем, приятно слышать о вашей осведомленности. Но не будем отвлекаться! Перехожу к главному. У меня на заводе, ваше беспорочество, работает один инженер. Страшно талантливая бестия, но в коммерции сущий профан! Ну так вот, этот мой доморощенный гений изобрел недавно чудесный прибор, то есть, скажу вам прямо, штуковину абсолютно потрясающую. Я приобрел у него патент, приказал построить модель, испытал — замечательно! Грандиозно! Прибор называется материализатор мысли, модель, двести двадцать вторая, или же сокращенно ММ-222. Работает на сухих батареях, но можно подключать и к сети. Материализатор мысли! Вы чувствуете, ваше беспорочество, чем тут пахнет?!

— Где? Чем?…

— Я говорю, вам понятно, какие тут открываются перспективы?

— Простите, ведеор Браск, но я действительно не совсем понимаю вас. Короче говоря, какое отношение имеет названный вами прибор, этот самый эмэм, к Гроссерии и к гирляндской религиозной общине? — сухо замечает протер, начиная терять терпение.

— Прямое, ваше беспорочество, самое прямое! — восклицает Куркис Браск и, сорвавшись с кресла, принимается бегать по ковру, бросая резкие отрывистые фразы: — Пророки! Чудотворцы! Исцеляющие мощи! Кликуши там всякие и обновляющиеся письмена! Все чепуха, ваше беспорочество! Пережитки прошлого! Средневековье! Алхимия! Магия! Примитив!.. Стыдно! Прибор ММ-222 — вот это достижение! Вы думаете — фокусы? Ничуть не бывало! Этот прибор производит любое чудо с гарантией полной реальности! Это вам не книжные мифы, не фокусы шарлатанов-гипнотизеров, не механические подделки на проволочках, а чудеса настоящие, добротные, без малейшего подвоха!.. Что? Хотите манну небесную? Пожалуйста! В любом количестве! Прямо с неба! Хотите воду превратить в вино? Ха! Воду! Кустарщина! Мы и без воды обойдемся! Вино из ничего! Из пустоты! Из одной идеи! Из коллективной молитвы! Настоящее вино, черт побери! Любой марки и выдержки!.. Ну теперь поняли? Модель при мне, ваше беспорочество. Вот в этом чемодане. Испытывать можно хоть сейчас!

Секретарь его святости медленно поднимается над столом. Всю его спесь как рукой сняло. Он взволнован, он необычайно взволнован! Нет, нет, такого еще никто не предлагал святой Гроссерии! Это вам не Материон и не скалды! Это… это такое, что может затмить и Вар-Доспига и всех наследников профессора Нотгорна!

С минуту Мельгерикс смотрит на марабранского фабриканта, как на выходца с того света. Затем, облизнув пересохшие тонкие губы, хрипло произносит:

— Я надеюсь, вы… вы не шутите, ведеор Браск?… Это было бы непростительно…

— Что вы, ваше беспорочество! Какие же тут могут быть шутки? Да и похож ли я на шутника?! О, нет, я деловой человек! У меня есть, конечно, и своя особая цель, свой, так сказать, особый замысел, но он, клянусь вам, невинен и нисколько не противоречит вашим высоким принципам. Даже напротив! Для вас же я буду выполнять любые заказы по производству высокосортных чудес. Кстати, ваше беспорочество, я гарантирую полную секретность заказов!..

В глазах протера-секретаря вспыхнули хищные огоньки. Охваченный сильнейшим возбуждением, он лихорадочно потирает руки и следит за бегающим по ковру фабрикантом, словно кот за жирной мышью. Наконец Куркис Браск останавливается перед столом и обращается к нему.

— Что же вы скажете, ваше беспорочество?!

Изящная эспаньолка быстро взлетает вверх и тут же снова опускается вниз:

— Хорошо, ведеор Браск, очень хорошо. Вы меня убедили. Ваше предложение не лишено некоторого интереса. Я думаю, его святость Брискаль Неповторимый согласится уделить вам высочайшую аудиенцию. Соблаговолите немного подождать. Я доложу о вас!..

Белоснежная мантия стремительно проносится мимо самодовольного Куркиса Браска и исчезает за высокой резной дверью…

Седобровый старичок с пергаментным лицом сидит в вольтеровском кресле и зябко кутается в меховую мантию. За стенами дворца пылает знойный летний день, а ему холодно и грустно. Тощие ноги в отороченных соболем туфлях протянуты к пылающему камину.

— Приложитесь к мантии сына божьего! — шепчет Мельгерикс на ухо Куркису Браску.

Но скверно воспитанный фабрикант только дергает плечом и огрызается вполголоса:

— Давайте без церемоний! Я этого не люблю…

Сесть ему здесь почему-то не предложили. Раздосадованный, удрученный жарой, он стоит и почти враждебно смотрит на грустного старичка.

Гросс медленно глянул на пришельца, отвернулся и, уставившись в огонь камина, заговорил слабым, надтреснутым голосом:

— Нам доложили о вашем… эм… эм… о вашем предложении, сын мой. Вы тот самый Куркис Браск из Марабраны, который изготовлял автоматы скалды?

— Так точно, ваша святость! Я и есть тот самый Куркис Браск, глава фирмы «Куркис Браск и компания», производство приборов точной механики в Марабране! — бодро заявляет ведеор Браск.

— Вы можете объяснить нам принцип действия вашего прибора, сын мой? — вяло, словно через силу, спрашивает Брискаль Неповторимый.

— Так точно… то есть никак нет… Но принцип работы не имеет значения, ваша честь, то есть ваша святость. Тут, с вашего разрешения, главное — результаты! — отвечает фабрикант с некоторым замешательством.

— Нам важно знать, сын мой, — тянет старичок, — заключается ли в вашем аппарате божественный промысел. Если да, мы примем его. Но если мы увидим в нем происки безбожных изобретателей, которые и без того немало досаждают нам в последнее время, мы со всей решительностью отвергнем его и предадим проклятию. Извольте поэтому рассказать про ваш прибор подробно и обстоятельно.

Переступив с ноги на ногу и передернув плечами, Куркис Браск взволнованно почесал переносицу… Проклятая жара! В голове все перемешалось, словно ее кто-нибудь взболтал… Но надо взять себя в руки и спасать дело!

— Хорошо, ваша святость, — заговорил он слегка охрипшим голосом. — Ваше желание для меня священно. Я попытаюсь его исполнить… Ну-с, итак, я расскажу вам все, что знаю… Вам, наверное, известно, ваша святость, что в голове у человека находится орган, именуемый мозгом!..

Брискаль Неповторимый удивленно вскинул брови и посмотрел на Куркиса Браска с таким пренебрежением, что тот совсем смешался и затараторил от смущения, как пулемет:

— Простите, о простите! Я неточно выразился! Конечно же, вам известно про мозг! Так вот, значит, мозг… В мозгу этом, ваша святость, а точнее в его серой коре, проделывают сложную работу миллиарды микроскопических клеток — нейроны там и разные прочие. Всех не помню. Среди них самые замечательные открыты недавно нашим гирляндским гением науки, всемирно известным и прославленным… этим… как его… профессором… э-э-э…

— Профессором Нотгорном! — шепотом подсказывает Мельгерикс.

— Да, да, Нотгорном! Конечно! Как же это я… Профессор Нотгорн из Ланка! Он назвал их ментогенами, эти клетки мозга… Ну-с, так вот, ваша святость, с вашего разрешения, я позволю заявить, что это абсолютно замечательные клетки!..

— Знаю! Дальше! — ворчит гросс, начиная терять терпение.

— Я знаю, что вы знаете, ваша святость! — торопится Куркис Браск. — Но вы, смею вас заверить, знаете не все? Ведь тут что получается! Эти ментогены работают, то есть человек думает, вспоминает. И вот в результате этой работы получается абсолютно материальный продукт — энергетическое поле. Оно еще до конца не исследовано. Изобретатель прибора ММ-222 назвал его ментогенным полем. Это не мысль, ваша святость, а скорее энергия мысли, с идеально точными импульсами первичной информации… Надеюсь, вам понятно, ваша святость?

— Понятно, сын мой. Продолжайте.

— Слушаюсь, ваша святость!.. Так вот. Ментогенное поле обладает многими интересными данными. Но из всех его разнообразных свойств нас должно интересовать только одно. Я имею в виду, ваша святость, тот замечательный факт, что в своем эпицентре ментогенное поле обладает сильнейшим тяготением к выбросу конкретных форм. При этом, ваша святость, следует особо отметить, что выброс, или выпад, конкретных форм происходит в строгом соответствии с информацией, никогда не дается в искаженном виде и использует девяносто девять процентов энергии поля. Само собой разумеется, ваша святость, что этот замечательный процесс сопровождается не только переходом энергетического состояния материи в атомное и молекулярное, но одновременно и концентрацией химических элементов, распыленных в атмосфере…

— Концентрацией? Поясните! — буркнул старичок.

— С удовольствием, ваша святость… В обычной практике, ваша святость, как вам безусловно известно, материализация мысли проходит через сложные стадии различных превращений и сопровождается неэкономным расходом энергии. При этом коэффициент использования ментогенного поля ничтожно мал, а сама материализация, как правило, дается в искаженном виде. С вашего разрешения, ваша святость, я уточню это положение на примере. Возьмем обыкновенный предмет домашнего обихода — кресло. Мы все отлично представляем себе, что это такое, и знаем приблизительно, как оно изготовляется. Но мы не знаем главного, ваша святость! Мы не знаем или, во всяком случае, не придаем значения тому факту, что задуманное, запланированное в мыслях кресло всегда неизмеримо совершеннее уже изготовленного при помощи инструментов. Кроме того, нужно учесть, что для изготовления кресла требуется материал, инструменты да и настоящий мастер-специалист. И вот представьте себе, что все это отсутствует в той материализации или, вернее, конкретизации, которую вызывает мой замечательный прибор ММ-222. Здесь, ваша святость, устранены все посторонние компоненты. В производственной цепи остались только самые необходимые звенья: человеческий мозг — ментогенное поле — конкретная форма. Информация об идеально задуманном кресле идет в ментогенное поле. Это поле подвергается обработке и в результате выбрасывает готовое кресло, точно отвечающее задуманному образцу. Но ведь кресло вещественно, ваша святость? А одной только энергии ментогенного поля недостаточно, чтобы дать в нужном количестве любое вещество! Отсюда и возникает необходимость сконцентрировать химические элементы, распыленные в атмосфере. Под действием каких сил эта концентрация происходит, я не знаю. Но это не важно. Важно то, что она происходит всегда и безотказно… Думаю, о концентрации достаточно, ваша святость, и вы позволите мне излагать дальше?

— Да, да, излагайте, только покороче!

— Слушаюсь. Итак, мы остановились на выбросе конкретных форм. Здесь необходимо отметить, что выбор конкретных форм никогда сам собой не происходит. Во всяком случае, никто ничего подобного не наблюдал. Этот процесс нуждается в возбудителе. Правда, ему достаточно совершенно ничтожного толчка! Но тем не менее без него ментогенное поле всегда рассеивается. Теперь ваша святость, остается сказать, что необходимый возбудитель выброса конкретных форм как раз и дается моим аппаратом ММ-222. Аппарат настраивается с помощью магнитного глазка на эпицентр ментогенного поля и посылает туда ничтожно слабую, но направленную волну этого… как его… не могу припомнить… Ну, скажем, мезонного поля! Под действием этой мезонной волны, или, вернее, луча, равновесие в эпицентре ментогенного поля нарушается и происходит бурный выброс конкретных форм… Как видите, ваша святость, здесь нет ничего, что можно было бы отнести к проискам ученых-безбожников. Все основано на простых законах взаимодействия различных состояний материи, вложенных весьма предусмотрительно в природу самим повелителем вселенной, богом нашим единым…

Его святость Брискаль Неповторимый выслушал до конца объяснения гостя, но, по-видимому, остался ими очень недоволен. Пожевав дряблыми бескровными губами, он глянул на Куркиса Браска весьма неодобрительно и сухо проговорил:

— Так, так… Должен вам сказать, сын мой, что я уже имел несчастье сталкиваться с проблемой ментогенов… Мне неприятно вспоминать об этом… Ну а что же вы, собственно, предлагаете? Производство дешевых кресел?

— Что вы, ваша святость! — вскричал Куркис Браск. — Я предлагаю производство чудес, ваша святость! Высокосортных, любой категории и любого масштаба!

Наступило молчание. Брискаль Неповторимый ежится, зябнет и пристально смотрит в камин, словно советуется с огненными саламандрами. К ним же и обращается он с осторожным вопросом.

— Можно увидеть модель аппарата в действии, сын мой?

— Так точно, ваша святость! Весь и немедленно к вашим услугам! — радостно кричит Куркис Браск.

— Что для этого нужно?

— Насыщенное ментогенное поле, ваша святость, с абсолютно точной информацией. Для модели вполне достаточно двадцати человек!

Гросс еще минуты две советуется с огнем в камине. Потом шевелит седыми бровями и оборачивается к своему секретарю. Мельгерикс предупредительно склоняется перед креслом сына божьего.

— Сделаешь так, беспорочнейший, — говорит гросс. — Проводишь уважаемого ведеора Браска в конференц-зал святейшего собрания. Пусть он приготовит там все необходимое, а ты тем временем созовешь всех находящихся поблизости беспорочных протеров нашей Гроссерии. Как ты слышал, их должно быть не менее двадцати. Кроме того, направь курьера к моему главному научному консультанту профессору Вар-Доспигу. Я хочу, чтобы он посмотрел на испытание модели и высказал о ней свое мнение. А мне вели подать облачение для больших выходов — на демонстрации прибора эмэм мы будем присутствовать лично!..

Доктор Канир с самого утра находился в состоянии беспокойства и смутной тревоги. Он ждал обещанных шефом «грандиозных событий», и сердце его заранее замирало от страха.

Во время завтрака, на котором присутствовала Арса, Канир не осмелился заговорить с шефом на тему о загадочном эксперименте. А сам Вар-Доспиг держал себя как ни в чем не бывало, ел с отменным аппетитом и старался шутками расшевелить свою печальную дочь. Но та отмалчивалась и почти не прикасалась к еде.

К концу завтрака в столовую вошел служка с серебряным подносом в руке. На подносе лежал синий запечатанный конверт.

— Началось! — глухо пробормотал Вар-Доспиг, сразу став серьезным, и даже привстал навстречу служке. Канир побледнел и выронил вилку.

Но служка подошел не к профессору, а к Арсе.

— Вам письмо, ведрис Арцисса! — сказал он, поклонившись.

Арса вздрогнула от неожиданности, секунду помедлила, глядя на письмо расширенными глазами, потом схватила его, прочитала обратный адрес и вдруг вся покрылась румянцем.

Вар-Доспиг и Канир смотрели на нее с недоумением и растерянностью. Служка, еще раз отвесив поклон, бесшумно удалился.

— Это в самом деле тебе, дитя мое? — с нескрываемым раздражением обратился профессор к дочери.

Арса молча кивнула и дрожащими руками разрезала конверт.

— От кого это? — снова спросил Вар-Доспиг. Но ответа не получил.

Арса читала письмо, и лицо ее все больше и больше озарялось радостью. Но дочитав, она вдруг разрыдалась и, выскочив из-за стола, убежала к себе наверх.

— Что бы это значило? — профессор озадаченно посмотрел на своего ассистента.

Тот пожал плечами.

— Судя по реакции ведрис Арциссы на это письмо, я бы сказал, что оно от Рэстиса Шорднэма.

— Неужели у них это настолько серьезно?

— К сожалению, да. Серьезнее, наверное, не бывает…

— Ну ладно! — отрезал Вар-Доспиг и отшвырнул салфетку. — Этим я займусь позже. Теперь мне некогда… Пойдемте, доктор, в лабораторию и закончим сборку генератора!

До самого полудня Вар-Доспиг и Канир не выходили из подземелья. Время за работой бежало незаметно. Тревоги ассистента, увлекшегося сборкой диковинной машины, несколько улеглись. Когда последняя деталь была подогнана на место, Вар-Доспиг и Канир поднялись на лифте в кабинет, ненадолго разошлись в ванные комнаты, чтобы привести себя в порядок, а затем снова сошлись у входа в гостиную. Здесь их уже поджидал служка.

— Прибыл курьер от его святости, ведеор профессор! — доложил он, как только Вар-Доспиг появился в дверях.

— Проси! — крикнул профессор.

Не успели они сесть, в кресла, как в гостиную вошел дородный монах с пакетом в руке. Произнеся положенное приветствие, он поцеловал пакет и обеими руками поднес его Вар-Доспигу.

— От его святости великого гросса сардунского, да продлятся дни его на веки веков! Ашем табар!

— Ашем табар! — ответил Вар-Доспиг и, поспешно схватив конверт, вскрыл его, забыв предварительно поцеловать.

Монах огорченно вздохнул и отошел в сторону. Вынув из конверта письмо, профессор убедился, что его и не следовало целовать — оно было подписано не гроссом, а протером Мельгериксом.

— Надо быть внимательней, любезнейший! Это от его беспорочества протера-секретаря, а не от его святости! — наставительно сказал профессор монаху и, перекинув ногу на ногу, принялся читать послание.

В письме было лишь несколько строк:

Дочитав, профессор сложил письмо и обратился к монаху:

— Передай его беспорочеству, любезнейший, что я принял его послание к сведению и что устрою все, как нужно. Ясно?

— Ясно, ведеор профессор.

Монах поклонился и вышел. Как только шаги его затихли в холле, профессор сказал Каниру:

— Началось, дорогой доктор! Теперь будьте готовы ко всему!

— Что мне делать, ведеор профессор? — чуть внятно пролепетал Канир.

— А вот это я и хочу вам сказать. Прежде всего возьмите себя в руки и не смотрите на меня, как кролик на удава! А дальше так. Сейчас вы оденетесь в парадную форму и отправитесь в конференц-зал святейшего собрания. Доложитесь протеру Мельгериксу и скажете ему, что профессор Вар-Доспиг с прибором знаком и категорически его отвергает…

— С каким прибором, ведеор профессор?!

— С прибором ММ-222. Там будет его демонстрировать сам Куркис Браск, богатейший человек Юга. Главное, передайте Мельгериксу, что я с этим прибором знаком и категорически его отвергаю.

— А если спросят почему?

— Скажите, что из соображений нравственного порядка. После этого, доктор, можете выполнить любое распоряжение его святости. Делу это не повредит. Вам ясно?

— Не все, ведеор профессор… Но я сделаю, как вы приказываете…

Конференц-зал святейшего собрания своим убранством и размерами напоминал центральный зал храма бога единого. Такие же тут были ряды уходящих ввысь колонн, такие же синие с серебром знамена, такие же гигантские, в темных рамах полотна, испещренные загадочными священными символами, и ко всему этому в нем царила такая же удручающая атмосфера мистического мрака и холодной отрешенности.

Куркису Браску отвели место в самом центре зала. Здесь для него расчистили широкий круг и поставили на вытоптанном ковре крепкий треножник с резной столешницей.

Пока фабрикант чудес сосредоточенно копался в деталях своей модели, собирал ее и устанавливал на столешнице, в зал по одному и попарно сходились срочно вызванные протеры. В основном это были почтенные старцы, закаленные в бесконечно сложных схватках и интригах закулисной жизни Гроссерии. Не зная причины экстренного созыва, протеры настороженно косились на бойкого промышленника, сплетались в небольшие группки, вполголоса переговаривались в темных нишах огромного зала. Всего на призыв сына божьего откликнулось двадцать три протера, остальные оказались в отлучке или на всякий случай объявили себя больными.

Когда приток протеров прекратился, из-за тяжелой портьеры, скрывавшей огромный проем главного входа, высунулась бледная физиономия доктора Канира. Убедившись, что не опоздал, он проскользнул внутрь и скромно остановился близ входа. На нем была парадная форма младшего научного консультанта его святости, но вид его от этого не стал менее убогим и жалким.

Последним в конференц-зал пришествовал сам сардунский гросс в сопровождении протера-секретаря.

При появлении гросса все протеры склонились в глубоком поясном поклоне. Когда он проходил мимо прижавшегося к стенке доктора Канира, тот тоже склонился чуть ли не до земли, но тут же выпрямился за спиной гросса и тронул за рукав протера Мельгерикса, который шел в двух шагах позади сына божьего. Протер удивленно вскинул брови, поотстал от своего блистательного шефа и шепотом спросил у Канира:

— Почему вы, ведеор доктор? Почему не сам профессор?

Приблизив лицо к уху его беспорочества, Канир принялся что-то быстро ему нашептывать. Протер выслушал его до конца и сказал:

— Хорошо, оставайтесь тут. Я доложу его святости о странном поведении профессора Вар-Доспига!

Быстро настигнув своего шефа, Мельгерикс помог ему взойти на золотой престол под голубым бархатным балдахином. Как только гросс уселся, протер-секретарь поднялся к нему на одну ступеньку и, делая вид, что оправляет складки святейшей мантии, проговорил вполголоса:

— Ваша святость, профессор Вар-Доспиг отказался прийти на ваш призыв. Он прислал вместо себя доктора Канира.

— Он нездоров? — спросил сын божий.

— Нет, ваша святость, он совершенно здоров, но он просил передать, что знает прибор ММ-222, считает его безнравственным и категорически не советует вашей святости вступать в переговоры с ведеором Браском.

Сын божий нахмурился.

— Позовите сюда Канира!

Мельгерикс сделал знак, и доктор Канир поспешно подбежал к престолу. Опустившись на колени, он с мольбой глянул на сына божьего.

— Профессор Вар-Доспиг знает прибор ММ-222, сын мой?

— Да, ваша святость. Он сказал, что знает…

— И не рекомендует его?

— Не рекомендует, ваша святость, категорически не рекомендует и отвергает.

— Почему?

— Из соображений нравственного порядка, ваша святость…

— Наглец! Он смеет учить меня нравственности?!.. А вы, доктор Канир, что судите об этом приборе?

— Как вашей святости будет угодно… Я выполню любое желание вашей святости. Но я всего лишь скромный биолог, я не разбираюсь в механических приборах…

— Разберетесь. Я приказываю вам остаться и быть от меня по левую руку!

— Слушаюсь, ваша святость!

Канир отошел на левую сторону престола и замер в неподвижности.

Гросс три раза стукнул жезлом о ступеньку. В наступившей тишине раздался дребезжащий старческий голос, произносивший короткую молитву о ниспослании милости. Заключительный «ашем табар», как эхом, повторился нестройным хором протеров… Потом по знаку гросса вперед выступил протер Мельгерикс. Вскинув вверх свою остроконечную бородку, он огласил причину экстренного созыва протеров Гроссерии.

Он заявил с предельной лаконичностью, что возникла необходимость осуществить один очень важный для будущего Гроссерии научный эксперимент. Подчеркнув строжайшую секретность этого эксперимента, протер с достоинством умолк, поклонился престолу и отошел на его правую сторону.

Тогда слово взял сам гросс сардунский:

— Слуги мои любимые, слуги верные и беспорочные! К вам обращаюсь я в эту решительную минуту. Откройте сердца свои и разум свой божественному глаголу!.. Трудные времена переживает святейшая община великой Гирляндии. Волна ужасного атеизма и возмутительной ереси проходит над миром и сотрясает вековую цитадель нашей истинной веры в бога единого! Но наш заступник все видит и все знает и со своих недоступных высот посылает нам свое благословение для предстоящей битвы за души человеческие. Он здесь, он с нами, наш отец милосерднейший, и он поможет нам одолеть всех противников… Благочестивые и беспорочные протеры! Сегодня с помощью бога единого мы сделаем первый шаг к решающей битве. Нами приглашен гениальный ученый и владелец заводов, верный сын нашего великого гирляндского народа, ведеор Куркис Браск из Марабраны. Перст всевышнего указал на него, чтобы он стал орудием спасения человечества, орудием небывалого возвеличения нашей святейшей общины и Гроссерии. Сейчас ведеор Браск проделает во славу бога единого очень важный научный эксперимент. Вы же, слуги мои беспорочные, призваны мною помочь ему всеми силами своего просвещенного разума и чистотою своих сокровенных помыслов. Сосредоточьтесь же в душах своих и с наибольшим усилием думайте о своем самом сокровенном желании. Если эксперимент ведеора Браска удастся, наш отец ниспошлет на вас благодать и осуществит ваши желания!..

После этого, немного помолчав и отдышавшись, Брискаль Неповторимый обратился к Куркису Браску:

— Вы готовы, сын мой?

— Так точно, ваша святость, готов! — бойко ответил фабрикант.

Гросс поднял витой жезл и ударил им о ступень престола:

— Начинайте же думать, беспорочные протеры, и да поможет вам бог единый! Ашем табар!

— Ашем табар! — прогудели протеры и, потупившись, выразили на лицах глубочайшую сосредоточенность. Куркис Браск пожал плечами и проворчал:

— Напутал сын божий, не дал точного задания… Ну да ладно, посмотрим, что из этого получится…

С этими словами он решительно включил материализатор мысли.

Первые признаки материализации заметил доктор Канир. Он стоял возле престола сына божьего и от нечего делать шарил глазами по всему пространству огромного зала. Увидев нечто странное и необычайное, он торопливо дернул гросса за краешек мантии и молча указал ему вверх, к темному сводчатому потолку.

Брискаль Неповторимый вскинул голову, и глаза его расширились от безотчетного ужаса.

Высоко, под самым расписным куполом, как раз между раскинутыми для благословения руками небесного самодержца, бога единого, восседающего на облаке, колыхалось другое облако — только не нарисованное, а самое настоящее. Оно — это настоящее облако — горело мягким розовым светом, исходящим изнутри, дрожало, переливалось, как живое, и с каждой секундой заметно увеличивалось в своем объеме.

— Помилуй, отче! Помилуй, отче! Помилуй, отче! Ашем табар! — испуганно пробормотал гросс и торопливо сделал жезлом какие-то таинственные ритуальные знаки.

Мельгерикс заметил смятение сына божьего, глянул вверх, побледнел и тоже принялся вполголоса бормотать молитвы.

Что касается протеров в зале, они не замечали пока ни облака над головой, ни тихой паники возле престола. Выполняя высочайшее повеление, они добросовестно продолжали думать.

Треск в модели усилился. Облако разбухло и постепенно заполнило собой весь купол. Внезапно между ним и моделью вспыхнул тонкий, как вязальная игла, зеленый луч. Магнитное око уловителя разгорелось багровым угольком. И тогда Куркис Браск взволнованно вскинул руки, отпрянув от модели, заорал во весь голос:

— Внимание! Осторожно! Все прячьтесь! Начинается выброс конкретных форм! Берегите головы!!!

Протеры тотчас же стряхнули с себя оцепенение и все разом, как по команде, глянули вверх. Пораженные невиданным зрелищем, они на несколько секунд замерли на местах, но тут же, спохватившись, испуганно бросились к стенам зала, где скрылись за синими знаменами и в многочисленных нишах.

В это время облако в куполе, словно подожженное зеленым лучом, разгорается ослепительным пламенем, и из него вываливается несколько тяжелых темных предметов. Они с грохотом падают вниз, на то место, где только что стояли протеры в белоснежных сутанах, и от удара разваливаются на куски. Изумленные, пораженные протеры молча смотрят на них из своих укрытий. Вслед за этими предметами, в которых даже по обломкам нетрудно узнать великолепные саркофаги, предназначенные для первосвященников, из облака вылетают куски сверкающих тканей. Это облачения гроссов для торжественных выходов. Они плотным слоем ложатся на разбитые саркофаги. Но это, по-видимому, не все. Облако еще горит, еще переливается. За гроссовскими мантиями из него вываливается целая дюжина золотых тиар и сверкающих каменьями витых жезлов. Под конец облако прорывается густым дождем золотых монет и, иссякнув окончательно, гаснет и исчезает…

Довольный удачным экспериментом, Куркис Браск выключил модель и принялся с жадностью рассматривать груды сокровищ у своих ног.

— Молодцы протеры! Правильно обделывают дело! — пробормотал он про себя и как ни в чем не бывало взялся за разборку аппарата.

Тем временем, оправившись от испуга, беспорочные вельможи гирляндской религиозной общины один за другим выбрались из своих укрытий. На их перекошенных лицах смешались алчность, страх, недоумение…

Потрясенный, возмущенный и разгневанный гросс подозвал к себе протера-секретаря. С его помощью он сошел с престола и медленным шагом, с насупленными бровями прошествовал к центру зала. Перед грудой сокровищ он остановился. Взгляд его упал на лежащую в стороне расколотую крышку саркофага. Прочитав на ней свое священное имя, он даже всхлипнул от ярости и, резко повернувшись, уставился на одну из великолепных тиар, точную копию той, что красовалась на его седой голове. Мельгерикс услужливо поднял тиару, опорожнил ее от набившихся внутрь монет и с поклоном подал гроссу. Но сын божий брезгливо оттолкнул руку своего секретаря. Пошевелив носком туфли кучу золотых суремов, он поднял голову и гневным взором обвел своих беспорочных слуг. Сиятельные протеры стояли совершенно подавленные. Сдержав свою ярость, гросс сказал:

— Благодарю вас, мои любезные беспорочные протеры! Благодарю вас за участие в эксперименте и за точное выполнение моего приказа! Конкретизация ваших чистых сокровенных желаний отлично пополнит мой скудный гардероб, казну Гроссерии и ваши личные характеристики в Тайной Канцелярии! Я доволен вами, беспорочнейшие! А теперь ступайте к себе и молитесь нашему отцу небесному, дабы он был к вам милостив. Нам вы пока больше не нужны!

Протеры глубоко поклонились сыну божьему и без единого звука покинули конференц-зал.

Проводив их полным ненависти взглядом, Брискаль Неповторимый обратился к марабранскому фабриканту:

— Испытание модели вашего эмэм-прибора, сын мой, я считаю успешно завершенным. Через час я приму вас в моем кабинете, где мы и обсудим все дальнейшее. До принятия окончательного решения я должен еще выслушать мнение моего научного консультанта доктора Канира…

Гросс еще раз окинул кучу золота оценивающим взглядом, горько вздохнул над зловещими надписями на крышках саркофагов и, поманив за собой доктора Канира, шаркающей походкой удалился из конференц-зала.

Переговоры велись все в том же до невозможности натопленном кабинете гросса. На сей раз владельцу чудотворного прибора милостиво разрешили снять пиджак и закурить сигару. Он сидел в кресле, потел, вспоминал о приятной прохладе конференц-зала и с нескрываемой ненавистью смотрел на огонь камина. Брискаль Неповторимый, переодетый в домашнюю меховую мантию, по-прежнему зябко корчился и дрожал всем телом.

Помимо гросса и Куркиса Браска, в кабинете присутствовали невозмутимый протер Мельгерикс и доктор Канир.

— Мы видели ваш прибор в действии, уважаемый ведеор Браск, и остались им довольны, — вкрадчиво замурлыкал сын божий. — Это перспективное, весьма перспективное изобретение. Но у нас, извините, возникают некоторые законные сомнения относительно чистоты ваших намерений. Скажите откровенно, почему вы предлагаете эксплуатацию прибора нам, вместо того чтобы использовать его целиком и полностью для собственной выгоды? Мы уверены, что у вас есть на это особо веские причины, которыми вы, конечно, не замедлите с нами поделиться!

— Вы правы, ваша святость! — оживленно и с необыкновенной готовностью откликнулся Куркис Браск. — Причины есть, но они проще, чем вы думаете. Конечно, мне было бы в тысячу раз выгоднее наладить производство непосредственно золотых суремов, не усложняя дела никакими чудесами. Но мне решительно нельзя рисковать. Мне слишком крепко досталось из-за скалдов. Теперь я на виду, так что малейшая огласка, намек на расхождение с законом меня могут окончательно погубить. Вот почему, взвесив все «за» и «против», я решил предложить сотрудничество вам!

— Так, допустим, что так. Но скажите мне, ведеор Браск, почему мой главный научный консультант профессор Пигроф Вар-Доспиг, с которым вы были связаны по делу скалдов, оказался осведомленным о вашем аппарате и почему он столь категорически отвергает его?

— Профессор Вар-Доспиг?! — вскричал Куркис Браск. — Да, да, он знает! Пришлось ему все рассказать! У нас не получалось направленного мезонного луча, а он единственный знаток этого дела во всей Гирляндии! Я объяснил ему назначение прибора, и профессор предложил немедленно его уничтожить! По его мнению, это, видите ли, шарлатанство, колдовство, дурачение людей! У него странные взгляды, у этого вашего профессора Вар-Доспига! Он все ставит на кибернетику и мечтает о всеобщем процветании человечества! А я не таков! Нет, ваша святость, я не таков! Я знаю, чем пахнут эти бредни о всеобщем благе! Теперь я вынужден вам признаться, что в производстве высокосортных чудес меня привлекает не только деловая сторона, не только, так сказать, возможность поправить свое положение без малейшего риска. Меня привлекает еще и другое: ведь это дает мне возможность нанести решительное поражение всем этим атеистам, ученым материалистам, профсоюзным крикунам и разным безответственным писакам! Рабочие отвернутся от них, от всех этих своих вожаков, если мне удастся зажечь новые светильники веры. Рабочие станут покорными, безропотными, будут молиться богу единому и благословлять меня, законного хозяина… Вот мои истинные причины, ваша святость.

— Похвально, похвально… — пробормотал старичок, потирая сухонькие руки.

Помолчав и подумав, он вновь обратился к марабранцу:

— Хорошо, ведеор Браск. Ваши благие намерения для меня понятны. Но… выброс конкретных форм… Скажите, что этот выброс нам может дать?

— Все, что угодно, ваша святость! Допустим так. Вы собираете где-нибудь в глухой провинции десятки тысяч крестьян, у которых поля гибнут от засухи. Крестьяне истово молятся. Их мысли создают мощное ментогенное поле. Я со своим прибором прячусь в укромном местечке и запускаю в это ментогенное поле направленный мезонный луч. И чудо совершается: тучи, дождь — и поля спасены. Вести об этом разносятся во все концы Гирляндии и во все отдаленные страны мира…

— А во сколько нам такой дождь обойдется, ведеор Браск? Скажем, дождь в масштабе одной провинции?

Куркис Браск на минуту задумывается, делает в уме быстрые вычисления и затем говорит:

— Это работа для большого аппарата. У меня он есть, но в разобранном виде. Соберу за сутки. Это пустяки. Важнее другое. Нужно завербовать не менее десяти тысяч молящихся в группах по двести-триста человек. Расстояние между группами должно быть не более трех километров. Затем необходимы: точный расчет для установления эпицентра ментогенного поля и разработка стратегического плана для расстановки групп. Кладу еще сутки. Таким образом, мой гонорар за всю работу, то есть за подготовку операции и производство чуда составит, ваша святость, миллион пятьсот тысяч суремов в золоте. Дешевле, ваша святость, никто не возьмется!

— Почему так дорого? — возмущается гросс.

Но тут вмешался молчавший доселе протер Мельгерикс. Он наклонился к уху сына божьего и шепнул:

— Соглашайтесь, ваша святость! Это совсем не дорого! Кроме того, я ручаюсь вам, что Барбитский Круг возьмет на себя половину расходов…

Повздыхав для приличия, гросс наконец успокоился и сказал:

— Хорошо. Я согласен. Пиши договор, беспорочнейший! Первое чудо мы совершим во славу бога единого в Марабранской провинции, на родной земле уважаемого ведеора Браска. Во-первых, там, судя по всему, развелось слишком много безбожников, а во-вторых, насколько нам известно, там две недели уже не было дождей и поля изнывают от засухи… Что вы на это скажете, ведеор Браск?

— В принципе я согласен, ваша святость. Но в Марабране и ее окрестностях меня слишком хорошо знают. Боюсь, как бы это не нарушило гладкий ход осуществления чуда.

— Ничего! Это препятствие легко устранимо. Измените свою внешность и вас никто не узнает.

Гросс перевел взгляд на сидевшего в сторонке доктора Канира.

— А вы, доктор, возьмете на себя труд лично проследить за качеством продукции. Дождь должен быть большим, настоящим, обильным! За полтора миллиона суремов мы вправе требовать от ведеора Браска самого настоящего чуда!

Доктор Канир ничего не посмел возразить против столь неожиданного назначения и, вскочив, лишь глубоко поклонился сыну божьему в знак полной своей покорности.

Рэстис Шорднэм легко и просто включился в быт нотгорновского дома в Ланке. Он не чувствовал себя чужим ни в лаборатории, ни в кабинете, ни в просторном саду. Каждая мелочь в доме была ему близка, понятна и дорога, словно он сам приобрел ее и поставил на место. Заменив профессора Нотгорна в работе и в быту, он ни в малейшей мере не ощущал того неприятного чувства несоответствия, которое возникает у наследника, попавшего вдруг в непонятную и непривычную среду. Все нотгорновское превратилось для него в шорднэмовское, слилось с его сознанием в неразрывное целое. Он был по-нотгорновски добр и вместе с тем строг с Нагдой, по-нотгорновски играл в саду с орангутангом Кнаппи, по-нотгорновски любил носить халат с золотыми драконами по красному полю.

Время, когда он был токарем на заводе Куркиса Браска, а потом безработным не исчезло, правда, из его сознания, но покрылось легким налетом странности и отчуждения. Однако Рульф и Дуванис оставались для него, как бы там ни было, приятным воспоминанием, и он готов был когда угодно провести с ними часок-другой за кружкой пива. А вот с Арсой получилось гораздо хуже.

Мимолетное увлечение удивительной бродячей цыганкой, которое вторглось в сознание Рэстиса за несколько дней до встречи с профессором Нотгорном, почему-то полностью стерлось и забылось. Это не значит, что Арса перестала для него существовать. Его память сохранила все подробности их первой встречи в Паэрте, их совместное путешествие в Ланк, их чудесную встречу в предместье Сардуны, но все это казалось кадрами давно виденного фильма, а не пережитыми эпизодами. Исчезло главное — исчезло чувство к Арсе, исчезла та нежность, с которой он когда-то называл ее цыпленком, исчезло волнующее желание постоянно видеть и опекать эту странную девушку.

Смерть профессора Нотгорна Рэстис воспринял как нечто должное и неизбежное. Он сделал все, что было в его силах, чтобы скрасить последние дни и облегчить страдания своего престарелого благодетеля. Но понимая, что спасти его невозможно, он мужественно встретил его кончину. Навещая Нотгорна в сардунской клинике, Шорднэм невольно вернулся опять к воспоминаниям об Арциссе.

Умирающий профессор сам заговорил о дочери Вар-Доспига, спросив, почему она не приходит навестить его.

— По-видимому, она забыла о нас, ведеор профессор, — сказал тогда Шорднэм. Но больной в ответ недоверчиво покачал головой и неожиданно обратился к своему молодому другу с просьбой, от которой тот впал в крайнее замешательство и смущение.

— Дай мне слово, Рэстис, что если ты когда-нибудь женишься, то непременно на Арциссе Вар-Доспиг, которая, я знаю, любит тебя, — глухо проговорил Нотгорн, и на мгновение его угасающие глаза вспыхнули прежним черным огнем.

Могучий бородач не захотел огорчать старика, он дал слово выполнить его странное требование…

Вернувшись в Ланк после торжественных похорон Нотгорна, Рэстис с головой погрузился в дела и вспомнил о своем обещании лишь много дней спустя. Он тут же сел и написал Арсе письмо.

Это было очень длинное, но отнюдь не любовное послание. Правда, оно заключало в себе предложение вступить в брак, но каким сухим, почти деловым тоном это было написано! А вместо горячего объяснения в любви письмо содержало отвлеченные рассуждения о том, что счастье личности заключается в гармонии индивидуального сознания с общественными интересами и что любовь — это один из видов подобной гармонии.

Ответ от Арсы пришел быстро — через пять дней. Вместе с этим письмом, один вид которого заставил Рэстиса внутренне похолодеть (вдруг согласна!), пришло еще одно письмо — от Рульфа Эмбегера из Марабраны. Желая поскорее узнать свою участь, Рэстис первым вскрыл письмо от Арсы. Оно было коротким:

— Вот это да! — пробормотал Рэстис, дочитав письмо. — Вот это называется девушка с характером!.. Выходит, что я живой кибернетический робот! А впрочем, так оно, пожалуй, и лучше…

После этого он с легким сердцем взялся за письмо от марабранского друга.

Рульф Эмбегер сообщал удивительную новость. С нескрываемым беспокойством он писал, что в Марабранской провинции готовится массовое молебствие о ниспослании дождя на изнуренные засухой поля. Мероприятие это, по его словам, явно организовано Гроссерией. Дело пахнет какой-то провокацией грандиозных размеров, но суть этой провокации остается загадкой, тем более что никакого дождя в ближайшие дни не предвидится. Среди крестьян и рабочих ходят противоречивые слухи. Настроение в провинции тревожное. Старые товарищи просят поэтому своего высокоученого друга срочно приехать в Марабрану и помочь им разобраться в ситуации…

Прочитав такое, Рэстис тотчас же забыл и об Арсе и о своей столь счастливо расстроившейся женитьбе. Как боевой конь при звуке военной трубы, он сразу загорелся желанием ринуться в бой.

Не мешкая ни часа, он собрался, оставил Нагде необходимые распоряжения и в собственном лоршесе помчался в Марабрану.

В черной дымной Марабране, ощетинившейся против раскаленного небосвода тысячами заводских труб, жара этим летом стояла еще более невыносимая, чем в далекой северной столице. Здесь даже близость моря нисколько не облегчала положения. Тяжелый горячий воздух, насыщенный горьким дымом и ядовитыми испарениями бесчисленных заводских корпусов, казался совершенно непригодным для дыхания. Но другого воздуха не было, а дышать было нужно, чтобы жить, чтобы работать. И люди дышали, прячась где только можно от ненавистного солнца. С тоской и страхом смотрели они на чистое синее небо: хоть бы несколько капель дождя! Напрасно — дождя нет, и неизвестно, когда он будет…

В час пополудни на приборостроительном заводе Куркиса Браска завыли сирены, возвещающие начало обеденного перерыва. Сотни рабочих опрометью бросились прочь из жарких душных цехов в бесчисленные закоулки дворов, навесов, складов и там, в излюбленных укромных местечках с весьма относительной прохладой, принялись за свой скудный обед.

На задворках склада готовых изделий, под навесом, где свалены целые горы новой и отработанной тары, собралось несколько рабочих на короткую летучку. Среди них почетный гость из Ланка — бывший товарищ по работе, ныне состоятельный и независимый научный деятель Рэстис Шорднэм. Расположившись на разнообразных ящиках, среди ворохов жухлой соломы и древесной стружки, рабочие жуют скромные бутерброды, прихлебывая горький желудевый кофе из термосов.

Говорит старый костистый токарь Гардион, остальные молча слушают.

— Вот я и думаю, друзья, что все это неспроста! — хрипит Гардион, с надрывом дыша своей впалой больной грудью. — Гремы и абы нашей провинции точно белены объелись: в день по три проповеди шпарят! Растравляют народ болтовней о предстоящем чуде, карточки раздают с молитвой о дожде… У меня, кстати, есть одна такая карточка…

Гардион вытащил из кармана старенького застиранного комбинезона помятый, испачканный машинным маслом кусок картона и протянул его близсидящему Рэстису. Тот взял картон и с интересом стал его рассматривать.

Вверху был изображен бог единый на розоватом облаке. По воле неведомого художника Гроссерии повелитель вселенной был одет в голубую мантию, густо усыпанную блестками звезд. Его строгое смуглое лицо украшала пышная белая борода. Такие же белые волосы густыми локонами ниспадали на широкие плечи. Из-под длиннополой мантии чуть виднелись ступни в традиционных ременных сандалиях. Руки бога были широко раскинуты для благословения. От облака шла тонкая косая штриховка, явно обозначавшая дождь. Под рисунком был крупными буквами отпечатан текст молитвы о ниспослании дождевого чуда.

Внимательно осмотрев картон и не найдя ничего примечательного, Рэстис передал его дальше.

— Хлеборобы наши и так еле дышат, а тут еще такое откровенное издевательство! — снова заговорил Гардион. — Это, друзья, не иначе как ответный выпад Гроссерии. Недавно мы показали свою силу, заставили правительство снять скалды с производства и наложить на них арест, а ведь в казну Гроссерии от этих скалдов золото текло. Вот наша сила и встала сыну божьему поперек горла. Абы в проповедях толкуют о каком-то великом чуде, которое, мол, завтра совершится. Только чепуха все это! Никакого чуда не будет! Будоражат народ, а зачем — неизвестно…

— Как неизвестно?! А чтобы отвлечь! — с горячностью воскликнул Дуванис Фроск, сидевший возле Шорднэма. — Чтобы арендаторы богу единому молились да на земли ведеоров помещиков не зарились! Вот зачем вся эта волынка с чудом!

— Это так… Это непременно так… — согласно закивали другие.

— Во всяком случае, нам нельзя сидеть сложа руки! — прогудел Рульф Эмбегер. — Хлебороб, батрак, арендатор — это наш кровный брат. Без нашей помощи его совсем съедят помещики да прожорливые абы! А потому и вывести сына божьего на чистую воду!..

— Не спеши, Рульф, — остановил великана Гардион. — Тебя послушать, так куда все просто получается. Выводить на чистую воду!.. Чтобы выводить, надо знать, в чем тут, собственно, дело! Думаю, не вредно будет послушать нашего дорогого гостя ведеора…

— Брось, папаша Гардион! Какой я тебе ведеор! Зови меня, как и прежде, Рэ Шкипер! — спокойно вмешался Рэстис Шорднэм.

— Это хорошо, это ты правильно, Рэ, что не хочешь от нас откалываться… — удовлетворенно прохрипел Гардион и продолжал: — Так вот, послушаем, что об этом думает наш друг Рэ Шкипер.

— А что тут много думать? — сказал Рэстис. — Нужно просто разобраться в сути дела. На что может рассчитывать Гроссерия? Во всяком случае, не на дождь. Что же остается? Остается массовый психоз и до предела накаленные страсти, которые ловко можно направить в нужную сторону. Этим и займутся абы, монахи и переодетые барбитцы. Они заявят, что бог единый не совершил чуда, потому что в Гирляндии развелось слишком много безбожников, которых надо истребить. Разъяренные многотысячные толпы крестьян хлынут в города расправляться прежде всего с рабочей беднотой. Вспыхнут кровавые междоусобицы, правительство замечется в панике и по единому слову Брискаля Неповторимого снимет запрет со скалдов. А этого допустить нельзя… Или, быть может, кто-нибудь тут иначе думает?

— Никто иначе не думает! Правильно, Рэ! — взволнованно загомонили рабочие.

— Тише, друзья, спокойно! — замахал руками Гардион. — Не кричите все сразу! Предлагайте по очереди, как нам встретить завтрашнее моление о дожде.

— Я предлагаю такое! — первым отозвался Дуванис, подняв руку с бутербродом и весь раскрасневшись от собственной смелости. — Я предлагаю послать во все деревни эстафету и начать агитировать за полный бойкот молебна!

— А Калию свою ты уже сагитировал? — с добродушной усмешкой спросил Рэстис.

Дуванис окончательно сконфузился:

— Калию не удалось… Она у меня еще слишком темная…

Рабочие сдержанно засмеялись. Каждый вспомнил о собственной жене, тоже пока «еще слишком темной».

— Вот то-то и есть, что темная. Темных еще беда как много, — заговорил Гардион. — С темными терпение нужно, особый подход, тонкость обхождения. Их нельзя хватать за шиворот и насильно тащить вон из храма, обзывая при этом дураками. А потому открытая агитация за бойкот молебна заведомо обречена на провал. Для крестьян дождь — это вопрос жизни и смерти, и молебен стал для них последней надеждой. Ты, Фроск, сам в деревне живешь, тебе бы это полагалось знать лучше других. А ты — агитировать за бойкот… Может, будут какие другие предложения?

— Да, будут, — поднялся вдруг Рэстис Шорднэм. — Я предлагаю такое, друзья мои! По всем заводам Марабраны разослать активистов, которые растолкуют рабочим цель завтрашнего молебна. Нужно добиться, чтобы марабранские рабочие тоже приняли участие в молебне. Дождя, конечно, не будет. Крестьяне будут крайне раздражены. Вот тут-то и нужно не дать абам использовать напряженную обстановку. Не попы и барбитцы, а наши люди должны выступить с речами и растолковать народу смысл и цель всей этой провокации. Если в результате кой-кому из абов намнут бока, то это им пойдет только на пользу!

Тут завыли, заголосили заводские сирены, объявляющие конец перерыва. Рабочие стали расходиться по своим цехам. Дуванис и Рульф повели Рэстиса Шорднэма на отдаленные задворки завода, чтобы выпустить его через тайную калитку в город…

Не небо, а расплавленная синяя эмаль без единого пятнышка. Не солнце, а дракон огнедышащий… Дуванис Фроск стоит в одной майке и легких полотняных брюках во дворе своей маленькой усадьбы в Аркотте и кричит жене через распахнутое настежь окошко:

— Эй, ведрис Калия! Вы, главное, зонтик не забудьте прихватить! И галоши!

— Ладно, ладно, зубоскаль себе! — откликается жена откуда-то изнутри дома. — Тот смеется хорошо, кто смеется последним!

— Сегодня я, наверное, буду и первым и последним! Но ты, Калюни, поторапливайся все-таки! Люди уже собираются! Глядишь, весь молебен с тобой прозеваем!

— Иду!..

Через минуту на пороге дома появляется молодая женщина лет двадцати. В ее гибкой фигурке, смуглом подвижном лице и порывистых движениях еще много девичьего. Это Калия. Она в самом деле приготовилась к дождю. На ногах у нее белые резиновые боты, под мышкой зонтик. В руках она держит толстенный молитвенник с заложенной в него карточкой — той самой, на которой изображен бог единый на облаке и напечатан текст молитвы о ниспослании дождя.

Выйдя на пыльную деревенскую улицу, супруги быстрым шагом направились к часовне бога единого, воздвигнутой много веков назад посредине деревенской площади и называемой по традиции храмом.

На плацу перед часовней уже собралась большая толпа, человек в пятьсот. Слышен сдержанный говор, отрывки молитв, тихое пение священных гимнов. Многие из собравшихся то и дело задирают головы, тоскливо осматривают безнадежно чистые лазурные небеса. Нет ни малейших признаков дождя.

Но вот из часовни выходит толстый, громадного роста священник местного прихода, благочестивый аб Бернад. На нем праздничное, золотисто-желтое облачение, перехваченное по могучему животу широким зеленым поясом. В руках у него серебряная курильница, испускающая приторно сладкий дымок. Аб Бернад изо всех сил старается не уронить своего достоинства каким-нибудь неприличным жестом, унаследованным от орангутанга Кнаппи. Ему это почти удается. Лишь изредка на лице его появляется звероподобная гримаса, с которой он, впрочем, тут же справляется.

Вслед за абом появляются служки со священными синими знаменами, затем местные старики выносят резной портативный алтарь, полотнища с символами, жертвенные факелы, наполненные нефтью, балдахин на четырех палках и прочую утварь.

Аб Бернад становится под балдахин и делает знак чтецу. Тот, старательно откашлявшись, выкрикивает пронзительным голосом первую фразу священного гимна…

Пока колонна движется по деревне, из-за низких каменных заборов ее провожают темные морщинистые лица самых древних стариков и старух, вперемешку с круглыми мордашками малолетних детей. Из многих подворотен лают растревоженные собаки, из-за иных заборов доносится надрывный крик осла…

Наконец колонна выходит за деревню и вскоре достигает асфальтированного шоссе. Пыль исчезает. Аб Бернад прибавляет шагу. Пройдя с километр по шоссе, он сворачивает на проселочную дорогу, уходящую в поля. Колонна ползет за ним, словно гигантская многоголовая змея.

Вот священник поднимается на отлогий холм, через вершину которого проходит шеренга стройных кипарисов с устремленными ввысь ракетообразными кронами.

— Отличное место! Вот тут бы и помолиться можно! — вполголоса говорит Дуванис Калии. Ему уже осточертело это бесконечное шествие по невыносимой жаре. Калия на него смотрит с укоризной.

Но видно, у аба Бернада есть строгие инструкции относительно места. Не останавливаясь, он ведет колонну дальше, вниз с холма.

— Ты, Калюни, ступай себе с ними, а я подожду тебя здесь, на горушке… — снова обращается Дуванис к жене и отстает от колонны.

С вершины холма ему видно, как благочестивый служитель бога единого ведет свою паству низинкой еще с полкилометра и наконец останавливается возле высокого шеста, увенчанного лоскутком белой материи. Балдахин, растерянно пометавшись, свертывается. Пение смолкает и вместо него до Дуваниса доносится гулкое троекратное «ашем табар». После этого наступает полная тишина. Колонна быстро обтекает аба Бернада со всех сторон, превращаясь в плотную толпу.

При мысли, что скоро ему придется выступить перед этой толпой односельчан с обличительной речью, Дуванис чувствует под сердцем неприятный холодок. Чтобы отвязаться от него, он решает не смотреть в сторону молящихся.

— Пусть себе молятся, а я пока отдохну, приготовлюсь… — говорит он про себя, но прежде чем лечь в приятную тень под кипарисы, зорко осматривает окрестность.

Вблизи, по шоссейной дороге проносятся бешеные автомобили. Один из них, закрытый черный лоршес, замедляет у проселка ход, сворачивает на него и, плавно покачиваясь на рессорах, движется к холму.

— Туристы, должно быть. Пронюхали! — сердито ворчит Дуванис и ложится в тень на желтоватую, выжженную солнцем траву.

Черный лоршес, глухо ворча, вскарабкивается на вершину холма, останавливается и, выключив мотор, замирает, словно гигантский жук, на самом солнцепеке. Из него выходят двое. Они совершенно разные: один маленький, сухощавый, подвижной, в белой соломенной шляпе; другой высокий, медлительный, вялый, в просторном кепи и в темных очках. Но чем-то эти двое удивительно похожи друг на друга. Чем? Ну конечно же, бородками! У обоих лица украшены великолепными изящными эспаньолками. Правда, если бы не эти эспаньолки, Дуванис поклялся бы, что и того и другого туриста он где-то уже встречал…

Прибывшие, осмотревшись, замечают лежащего в тени Дуваниса и направляются к нему.

— Эй вы, молодой человек! Вы почему это не на молебне? — строго спрашивает высокий в кепи, и Дуванису опять почудилось что-то очень знакомое в интонациях его голоса.

— Рано еще! — отвечает Дуванис, сладко зевая. — Мой черед наступит после того, как его благочестие аб Бернад оскандалится со своим дурацким чудом!

— Послушайте, любезный! — вмешивается другой, тот, что в соломенной шляпе. — Мы тут с коллегой того… фильм хотим крутить Документальный фильм о молебне. А вы нам мешаете. Даю десять суремов, если вы добровольно удалитесь с холма. Согласны?

И этот голос знаком Дуванису… Но опять-таки бородка — таких бородок никто в Марабране не носит… Так и не узнав своего хозяина Куркиса Браска, Дуванис закидывает руки за голову и насмешливо отвечает:

— Пятьдесят суремов — вот цена моего покоя, ведеор!

К его безмерному удивлению, сухощавый человечек без возражений вынимает бумажник и дает ему ассигнацию в пятьдесят суремов.

— Берите и уходите! Мы спешим…

Пораженный Дуванис машинально берет деньги и уходит вниз с холма, придерживаясь тенистой шеренги кипарисов.

Яростное солнце поднимается все выше. Синяя небесная эмаль по-прежнему чиста и невозмутима. В жухлой траве сонно стрекочут насекомые. Где-то в отдалении слышится заунывное пение молящихся. Веки Дуваниса тяжелеют, его одолевает приятная дремота…

Внезапно, сквозь горячую пелену сладкого забытья, Дуванис почувствовал, что жара спала и повеял свежий, прохладный ветерок. Охваченный странной тревогой, он открыл глаза и огляделся по сторонам.

Над безбрежной равниной сгущались удивительные багровые сумерки… Первой мыслью было: неужели так поздно? Неужели он проспал до самого вечера? А как же его выступление перед односельчанами?… Дуванис с волнением прислушался и сразу успокоился: нет, еще не поздно!

Со стороны полей до него донеслось неистово-исступленное пение богомольцев… Да, молебен, по всей видимости, еще далеко не окончен. Но в таком случае почему же так быстро наступает темнота?…

Охваченный тревожным недоумением, Дуванис посмотрел на небо. Еще недавно такое чистое и голубое, оно было теперь из конца в конец застлано низко нависшими красноватыми тучами. Тучи медленно разбухали, наливались зловещим багрянцем, а в одном месте, почти прямо над холмом, они сбились в неистово крутящиеся Чудовищные клубы, которые в полном безмолвии извивались бешено, страшно, словно тысячи переплетенных исполинских спрутов.

Порывы холодного ветра усилились. Кипарисы тревожно зашумели.

Дуванис рывком вскочил на ноги и бегом обогнул холм, чтобы поскорее увидеть толпу молящихся односельчан. В эту минуту он совсем не думал о чуде, и в душе его не было ни малейшего страха. Ему просто хотелось разыскать Калию и помочь ей добраться до дому.

Но не успел он сделать и двадцати шагов, как все вокруг превратилось в настоящий кромешный ад. Весь небосвод от горизонта до горизонта вспыхнул вдруг ярким пламенем и осветил равнину каким-то неестественным, ядовито-красным светом. Прошла секунда, вторая — свет стал стремительно меркнуть, зловещие тучи налились лиловым огнем, потом сразу почернели, и вдруг на всю окрестность пала глубокая, чернильная темень. Дуванис замер на месте.

Где-то в отдалении послышались пронзительные вопли ужаса, душераздирающий женский визг, крики детей, топот сотен ног обезумевших от ужаса богомольцев… Прямо по полям, не видя дороги, убегали они в темноту, потрясенные размерами бедствия, вызванного их молитвами…

После короткого напряженного затишья налетел сумасшедший шквал холодного пронизывающего ветра. Одновременно с ним на небе вспыхнула ослепительно яркая чудовищная змея. Она вспорола весь небосвод от края до края и на мгновение осветила необъятную равнину фантастическим белым светом. И в то же мгновение раздался грохот — ужасный, неслыханный, будто вся вселенная раскололась на куски и обрушилась в бездну. Грохот еще не смолк, а уж на землю с черных ввысот низвергнулся сокрушительный ливень.

Дуванис в одну секунду промок до нитки. Ошеломленный, он с минуту стоял на месте, глядя в беснующийся мрак и прислушиваясь к устрашающему грохоту небывалой грозы. Потом из горла его вырвался крик:

— Калия! Калия! Ка-ли-я-а-а!!!

И, сорвавшись с места, он бросился бежать дальше. Несколько раз его сшибали с ног стремительные потоки, катившиеся со склонов холма. Он падал, по самые локти погружая руки в вязкую грязь, но, извиваясь всем своим гибким и сильным телом, снова вскакивал и, оглушенный, полузахлебнувшийся, продолжал бежать, сам уже не зная куда…

Эта неравная борьба человека со слепой разбушевавшейся стихией завершилась самым неожиданным образом.

Дуванис с разбегу врезался во что-то мягкое, живое. Оттолкнувшись от невидимого препятствия, он потерял равновесие и чуть не упал, но в этот миг его подхватили чьи-то могучие руки, и над самой его головой, перекрывая шум ливня и раскаты грома, раздался спокойный звучный голос:

— Тише, дорогой, тише! Сейчас эта музыка прекратится… Дай-ка я укрою тебя…

Дуванис почувствовал, что на спину его легла какая-то тяжелая и плотная ткань. Она укрыла его всего, с головы до ног. Дуванис доверчиво приник к широкой груди незнакомца, затих, еле дыша от усталости и пережитого волнения.

Несколько минут прошли в полном молчании. Вскоре ливень заметно пошел на убыль, раскаты грома стали раздаваться все реже и реже…

Немного отдышавшись и успокоившись, Дуванис спросил:

— Кто вы, ведеор? По голосу вы показались мне нездешним.

— А я и есть нездешний! — густо пророкотал незнакомец.

Больше он ничего не сказал, а Дуванис считал неудобным приставать к нему в таком положении с вопросами. Так они и стояли, тесно прижавшись друг к другу, чуть ли не по колено в жидкой грязи, пока не замерли наконец последние отголоски чудовищной грозы. Дождавшись наступления полной тишины, незнакомец, укрывший Дуваниса, сказал:

— Ну вот и все кончено! Вылазь, сурок, из норы!

С этими словами он откинул свой тяжелый плащ. В первое мгновение Дуванис был настолько ослеплен резким переходом от кромешной тьмы к яркому блеску летнего дня, что невольно заслонил глаза рукой. Но потом, привыкнув к свету, он увидел чистую небесную лазурь без единого облачка, увидел веселое знойное солнце — и даже, засмеялся от удовольствия. Однако смех тут же замер у него на губах, когда он перевел взгляд на поля.

Никаких полей, собственно, больше не было. От них решительно ничего не осталось. Всюду, куда ни кинь взгляд, простиралось безбрежное месиво жидкой грязи. Она еще пузырилась, пыхтела и расползалась. По ложбинам и низинкам, устремляясь к недалекому морю, бурлили и пенились мутные потоки. А посевы? От посевов не осталось ничего — они были уничтожены.

Дуванис со вздохом провел рукой по щеке, размазывая на ней бурые подтеки, и тут же впервые оглянулся на своего спасителя. Оглянулся, да так и застыл с широко раскрытым ртом.

В трех шагах от Дуваниса задумчиво расхаживал взад-вперед высокий широкоплечий старец в длиннополой голубой мантии, густо унизанной невиданно крупными бриллиантами. Смуглое, выразительное лицо могучего старца было обрамлено влажными прядями белых волос, на грудь свисала окладистая белая борода. Полы великолепной мантии, сильно испачканные грязью, волочились по луже, а при каждом шаге старца над поверхностью мутной воды появлялись большие, облепленные бурой глиной ступни в ременных сандалиях… Старец, казалось, забыл о присутствии Дуваниса. Он очень внимательно обозревал погибшие поля, и лицо его при этом все более и более омрачалось.

Справившись с первым потрясением, Дуванис приблизился к старцу, почтительно прокашлялся и произнес сдавленным голосом:

— Простите, ведеор… Но вы… вы… Кто же вы, собственно, такой?

Старец тотчас же обернулся, осмотрел Дуваниса с головы до ног, и на его хмуром лице появилась добродушная улыбка.

— Я? Разве не видно, кто я? Я бог единый, повелитель вселенной! — проговорил он неимоверно густым, приятно рокочущим басом.

Ответ старца прозвучал так естественно и просто, с такой непринужденной убедительностью, будто речь шла о чем-то обыкновенном и повседневном. Дуванису показалось, что он ослышался.

— Как вы сказали, ведеор? — переспросил он, ободренный улыбкой удивительного старца.

— Я сказал, что я бог единый! — повторил старец, откровенно наслаждаясь изумлением молодого человека.

— Это что же, фамилия у вас такая, да? — продолжал выпытывать Дуванис, будучи не в состоянии поверить в прямой смысл услышанного ответа.

— Зачем фамилия? Я просто бог! — с бесконечным благодушием ответил старец. — Иначе меня еще называют всевышним, вседержителем неба и земли, царем небесным, создателем и повелителем вселенной и так далее и тому подобное. Но сокращенно я называюсь богом единым.

— Но ведь вы это несерьезно! Ведь этого не может быть! — вскричал Дуванис, начиная подозревать, что старец его просто разыгрывает.

— Почему не может быть? — искренне удивился бог. — Все может быть, дорогой мой юноша, а бог в особенности! Люди так много толкуют о боге, столько сил на него тратят, такие храмы ему воздвигают, что он при всем желании не может не быть! Кстати, ты веришь в бога?

— Вот еще! Конечно, не верю! — ни секунды не колеблясь, отрезал Дуванис.

— Молодец! Честное слово, молодец! — со смехом сказал старец. — Хвалю за смелость, милый юноша… Однако, несмотря ни на что, я все же бог, и твое неверие никак не может изменить этого факта. Ты ведь веришь фактам?

— Смотря какие факты…

— Ладно, не будем спорить! Факты бывают только фактами. Но мы с тобой увлеклись и не завершили нашего знакомства. Я тебе открылся, а ты до сих пор не отдал долг вежливости. Как тебя-то зовут?

Дуванис хитро глянул на старца и, укрепляясь все сильнее в своем подозрении, что это всего лишь какая-то странная игра, решил убедить бородатого насмешника, что он, Дуванис Фроск, не какой-нибудь легковерный деревенский простачок:

— Вы утверждаете, ведеор, что вы бог, а сами спрашиваете, как меня зовут. Это не вяжется. Если вы бог, вы должны знать все.

Отличный, мастерский удар! Сейчас старичище в мантии сконфузится и признает себя побежденным! Весьма довольный собой, Дуванис приготовился насладиться своей блестящей и мгновенной победой. Но не тут-то было. Старец даже не подумал конфузиться. Напротив, он по-прежнему самоуверенно откровенно веселится, громоподобно хохочет и сквозь раскаты смеха гремит своим удивительным басом:

— Остер! Ох же и остер! Нет, ты мне положительно нравишься, милый юноша… Ведь как отбрил! Сам должен знать, коли бог… Правильно, во всех отношениях правильно! И трудно что-либо возразить!..

Потом, насмеявшись, он уже более спокойно пояснил:

— Всеведение, друг мой, действительно один из признаков, которым люди в силу своей невоздержанности наделяют бога единого. Но всеведение абсурдно по самой сути своей, оно невозможно. Такова логика мироздания. Что же касается меня, то я… впрочем, позже, позже. Это слишком долго объяснять… Бери пока на веру, милый юноша. Да, я бог, но во многом я, пожалуй, даже менее сведущ, чем любой из людей. Вот пока и все. А теперь не упрямься и скажи, как тебя зовут.

— Хорошо, ведеор бог, меня зовут Дуванис Фроск.

— Очень мило, очень приятно… Ты, Дуванис, первый человек, с которым мне довелось познакомиться. Надеюсь, что именно поэтому мы станем с тобой друзьями, несмотря на твое столь решительное отрицание моей особы. Отрицать, голубчик, всегда легче, чем докапываться до самых корней истины. Ты не согласен со мной?

— Э-х, хватит мутить! — прервал вдруг Дуванис бога, озаренный неожиданной догадкой. — Вы, ведеор, настолько же бог, насколько я гросс сардунский! Теперь мне все понятно. Вы заодно с теми киношниками, что устроились вон там на холме снимать молебен…

— Какие киношники? Где? — удивился бог.

— А вон там, на холме, с машиной! До сих пор еще не уехали!

И Дуванис торжествующе указал старцу на холм, где между кипарисами виднелся черный лоршес и две копошащиеся возле него фигурки.

Заслонившись ладонью от солнца, старец пристально осмотрел вершину холма и вдруг, гневно сверкнув глазами, раскатисто загрохотал:

— Это они! Это определенно они! Я знал, что они где-то тут, поблизости от эпицентра… О, негодяи!.. Идем, Дуванис, я поговорю с ними, с этими твоими киношниками.

И старик и Дуванис принялись усердно месить грязь, направляясь к холму…

Доктор Канир остался крайне недоволен сфабрикованным чудом. Не в меру обильный ливень вместо ожидаемого благодеяния превратился для края в самое ужасное бедствие.

— Вы перестарались, ведеор Браск! — категорически заявил доктор, обозрев с холма удручающую картину опустошений. — Его святость сын божий не признает такого чуда!

— Признает! — уверенно отозвался Куркис Браск, занимавшийся упаковкой частей аппарата ММ-222 в багажник автомашины.

— Да вы поглядите, что вы тут натворили!

— А что такое? Слишком много воды? Я тут ни при чем. Сила выброса конкретных форм из ментогенного поля прямо пропорциональна интенсивности его излучения. Таков закон природы, дорогой доктор, и не нам с вами это менять… Сколько протер Мельгерикс собрал молящихся?

— Не знаю точно… Но кажется, не меньше ста тысяч.

— Что? Сто тысяч?! Ха-ха-ха! Если бы его беспорочество удвоил это число, у нас получился бы прекрасный маленький потоп, и из ваших богомольцев ни один не добрался бы до дому — их всех бы унесло в море! Впрочем, такая же участь постигла бы и нас с вами… Я просил у вас десять, от силы пятнадцать тысяч молящихся, а не сто. — С видом глубоко оскорбленного доктор отошел от машины и стал молча обозревать окрестности, чтобы описать потом все подробности в официальном отчете. И тут он заметил неподалеку от холма странную фигуру человека в ослепительно сверкающем одеянии, а рядом с ним еще одну фигурку, маленькую, полуголую, грязную и взлохмаченную.

Кто бы это мог быть? Тот второй, скорей всего, один из местных крестьян. Завяз, наверное, в грязи и не успел убежать от ливня.

А этот в голубой блестящей ризе? Ни на аба, ни на грема, ни на митрарха он не похож…

Обеспокоенный доктор снова окликнул Куркиса Браска. Тот уже как раз закончил укладку аппарата и закрыл багажник машины.

— В чем дело, ведеор доктор?

— Взгляните-ка, ведеор Браск, вон туда! Видите этого старика в сверкающем облачении? Как по-вашему, кто бы это мог быть?

Куркис Браск равнодушно посмотрел в указанном направлении, вытирая при этом руки клочком ветоши. Не найдя в старике ничего интересного, он с досадой пожал плечами и пошел обратно к машине.

— Почем мне знать, доктор, что тут шляются за личности? Это явно явкой-то служитель божий, и значит, мне до него нет никакого дела!

— Нет, нет, он не похож на священника… — вслух размышлял Канир, не отрывая взгляда от странной пары на равнине. — Странно, очень странно… Мантия его сверкает, словно она усыпана крупными алмазами. Боюсь, как бы с нами не случилось чего-нибудь неприятного! Давайте скорее уедем отсюда, ведеор Браск.

— Не разводите панику, доктор. Посмотрите на этот кисель вместо дороги! Нам не добраться до шоссе, пока грязь не подсохнет…

Фабрикант не договорил. Он увидел вдруг, что доктор сорвался с места и, разбрызгивая лужи, бежит к нему. Лицо научного консультанта было перекошено от страха, бородка болталась с одной стороны.

— Он идет сюда, ведеор Браск! — завопил Канир, подбежав к машине. — Я не хочу с ним встречаться! Это пахнет скандалом!

— Экий же вы трус, ведеор доктор. Испугались какого-то незнакомого старикашки! Сейчас я с ним поговорю по-нашему, по-марабрански!

С этими словами фабрикант одернул пиджак, проверил, держится ли приклеенная бородка, раскурил сигару и смело пошел навстречу неведомым пришельцам.

Старик в сверкающей ризе и перепачканный грязью молодой крестьянин в майке уже поднимались по склону холма. Подпустив их шагов на двадцать, ведеор Браск вынул изо рта сигару и зычно крикнул:

— Эй вы, что вам тут надо?!

Старик не ответил и продолжал взбираться на холм. Крестьянин от него не отставал.

— Вы оглохли?! — снова заорал Куркис Браск. — Сюда нельзя! Здесь происходит съемка фильма! Слышите? Уходите сейчас же обратно!

Однако и на сей раз старик не обратил ни малейшего внимания на эти грозные окрики. Уставившись Куркису Браску прямо в лицо своими огромными черными глазами, он подходил все ближе и ближе, величественный, невозмутимый, суровый…

— Сумасшедший какой-то, — проворчал Куркис Браск смущенно и счел разумным ретироваться на всякий случай к машине.

Через минуту сюда подошел и странный старик со своим молодым спутником.

Куркис Браск, развалившись на крыле автомобиля, преспокойно попыхивал сигарой и с самым независимым видом осматривал пришельцев.

Узнав в молодом крестьянине того самого безбожника, которому он недавно уплатил пятьдесят суремов за уход с холма, ведеор Браск уже раскрыл было рот, чтобы разразиться справедливым негодованием, но его опередил старик в мантии.

Старик начал говорить. При первых же звуках его голоса Куркис Браск прикусил язык, выронил сигару в грязь и уставился на старца вытаращенными глазами.

— Что вы тут наделали, негодяи?! — загремел старик, широким взмахом указав на опустошенные поля.

— А вы кто такой? — взвизгнул Куркис Браск и, вскочив на ноги, принял оборонительную позу. — Какое ваше дело, чем мы тут занимаемся?! Убирайтесь отсюда, пока я не вышел из себя и не оттаскал вас за вашу дурацкую белую бороду!

— Молчать!! — оглушительно рявкнул старец. — Я тебе покажу, червяк ты ничтожный, кто я такой! Я — бог единый! Я вседержитель неба и земли! Я создатель и повелитель вселенной! Я пришел сюда судить и карать таких мерзавцев, как ты и твои сообщники!

Доктор издал горлом жалобный писк подстреленного зайца и юркнул в машину. Перепуганный, бледный Куркис Браск шмыгнул на сиденье водителя и захлопнул за собой дверцу. К счастью, мотор удалось запустить сразу. Мощный лоршес взревел и рывком снялся с места. Колеса отчаянно буксовали в грязи, но машина все же двигалась вперед, вниз с холма. Минут пять она барахталась в вязкой глине проселка, но потом, добравшись наконец до шоссе, сразу развила предельную скорость и умчалась прочь, на север, по направлению к далекой Сардуне.

Проводив беглецов суровым взглядом, старец обернулся к своему юному спутнику и самодовольно прогудел:

— Как я их, однако, напугал, друг Дуванис! А? Да и шутка ли сказать: сам бог единый явился на Землю!

Дуванис посмотрел на старца с недоверием:

— Вы по-прежнему утверждаете, ведеор, что вы бог единый?

— По-прежнему, сынок, по-прежнему.

— Но в таком случае, ведеор, за что же вы ругали этих киношников? Они и вообще-то ни при чем, а если вы бог, то тем более. Ведь если вы бог, то значит, вы сами все это тут и натворили!..

— Постой, друг Дуванис! Дело тут немного посложнее, чем тебе представляется. Что я бог — это верно. Но тут надо разобраться. Один умница как-то заявил, что бог настолько всемогущ, что может даже не существовать. Это очень остроумная мысль. Но дело, друг Дуванис, не только в том, существует бог или не существует. Люди умные, честные и смелые, так же как и ты, просто не признают никакого бога и руководствуются в жизни только совестью и разумом. И все же, несмотря ни на что, идея бога существует, она сильна еще и может развратить еще многие умы и сердца. А бог? Бог, милый ты мой, это пустое и нелепое измышление…

— Но тогда… тогда кто же вы, собственно, ведеор?! — вскричал Дуванис, совершенно сбитый с толку.

— Я?… Ну как тебе сказать… Я, если хочешь, воплощение бога. Не идеи бога — идеи вредной и нездоровой, — а именно бога, а следовательно, сам по себе я ровно ничего не значу. И в преступлении этом, свидетелем которого ты был, я отнюдь не повинен. Это твои киношники натворили. Они и меня-то, так сказать, вызвали из небытия, только я не знаю пока, кому и для чего это понадобилось.

— Они ведь тоже не ожидали, что вы явитесь, — заметил Дуванис.

— Верно, не ожидали, потому что не ими я задуман. Они лишь орудие.

— А кто вас задумал?

— Не знаю… Придет время, и он подаст мне знак. Тогда я и познакомлюсь с ним…

— Как это все странно и непонятно! — с горьким вздохом признался Дуванис.

— Не все сразу, друг мой, — уклончиво ответил старец. — Постепенно поймешь, что к чему. А теперь, голубчик, веди-ка меня к себе в гости, а то эта мантия с бриллиантами все плечи мне отдавила!

— Ладно, ведеор, идемте. Я буду рад принять вас у себя. И Калия будет рада. Калия — это жена моя… Только она у меня еще темная. Верит в бога единого и ничем ее не проймешь! Боюсь я, как бы она по темноте своей не причинила вам беспокойство. Может, не говорить ей, что вы бог, а?

— Нет, Дуванис, обманывать нехорошо. Скажем ей все как есть, а заодно уж и просветим ее. Так будет лучше…

— Как вам угодно, ведеор…

И вот новоиспеченные друзья, оставив холм, двинулись не спеша к деревне. По дороге их беседа ни на минуту не прерывалась, но о себе загадочный бог не говорил ни слова.

Его святость сын божий сидел, по своему обыкновению, у пылающего камина и грел ревматические старые кости, когда дверь его кабинета внезапно распахнулась и перед его светлыми очами предстал протер Мельгерикс. Лицо его было бледно и взволнованно.

— Ваша святость!..

— Что случилось, беспорочнейший? Почему входишь не по уставу?

— Ваша святость, прибыл Канир! Случилось что-то ужасное! Он рвется к вам, но вид у него…

— При чем тут вид? Введи сейчас же доктора Канира! — сердито сказал гросс и повернулся в кресле так, чтобы видеть дверь.

И вот по знаку протера Мельгерикса в кабинет, шатаясь, вошел доктор Канир. Вернее, не сам Канир, а его жуткий призрак — истерзанный, грязный, взлохмаченный. Призрак несколько секунд стоял с выпученными глазами, ловя воздух перекошенным ртом, потом вдруг грохнулся на ковер и, завывая и всхлипывая, медленно пополз к гроссу.

— Что такое? Что случилось?! — вскричал сын божий, взволнованно ерзая в своем кресле.

Доктор Канир, схватив полу мантии гросса, принимается покрывать ее лобзаниями и слезами. Протер Мельгерикс стоит в стороне и наблюдает эту сцену с брезгливой гримасой на лице. Впрочем, его бледность говорит о том, что он тоже взволнован.

Гросс с явным отвращением вырвал из рук Канира полу мантии и легонько пнул его туфлей в лоб.

— Это безобразие, доктор Канир! Извольте взять себя в руки! Это просто безобразие какое-то! Вы расстраиваете меня, а мне врач запретил расстраиваться! Слышите?!.

— Теперь… теперь… уже все равно… — с трудом выдавил из себя Канир, стараясь подавить рыдания.

— Почему все равно? Что случилось? Говорите толком и перестаньте выть! Я не могу это больше слышать!.. Что произошло? С чудом что-нибудь натворили?

— И с чудом… — всхлипнул Канир и поднялся на колени. — Ливень… ливень, ваша святость, совершенно уничтожил поля… Во всей провинции!

— И из-за этого вы так убиваетесь, сын мой? Стыдно! — гневно воскликнул сын божий.

Он повернулся к Мельгериксу и сделал ему какой-то знак рукой. Протер тотчас же подошел к богато инкрустированному шкафчику, вынул оттуда бутылку с темной жидкостью и объемистый бокал. Наполнив бокал до краев, он поднес его Каниру.

— Выпейте, ведеор доктор! Это подбодрит вас!

Канир принял бокал из холеных рук протера, осушил его весь до дна и сразу заметно успокоился. В лице у него появилась краска, в глазах некоторая осмысленность. Отодрав от щеки свою искусственную бородку и отбросив ее на ковер, он начал докладывать:

— Согласно договору, ваша святость, ведеор Браск устроил чудо в Марабранской провинции. Все было тщательно приготовлено, и место для аппарата было выбрано удачно — близ деревни Аркотты. Это было великолепное чудо, ваша святость! Багровые тучи, потом глубокий мрак, как в преисподней, потом ужасающий ливень с чудовищными громами и молниями. Я сидел, в автомобиле и молился богу единому, чтобы автомобиль не унесло в море потоками воды или не поразило огнем небесным. Потом все кончилось, и я увидел размытые поля. Его беспорочество протер Мельгерикс собрал в десять раз больше молящихся, чем требовалось… Да, да, ваше беспорочество, я говорил вам… Но это не главное, ваша святость! Не бедствие крестьян так растерзало и испепелило мою душу…

— А что же? Говорите, доктор!

— О, ваша святость! Вы единственный наш заступник в эту страшную годину! Кому, как не вам, сыну… Но нет, нет, язык мой немеет, и сердце холодеет в груди. Мне страшно подумать об этом, не только говорить, — последние слова Канир произнес совсем шепотом и при этом вновь покрылся смертельной бледностью.

— Именем бога единого, отца моего небесного, заклинаю вас, доктор! Говорите! Ашем табар! Говорите! — закричал гросс сардунский и, выхватив из складок мантии золотой символ бога единого — круг со схемой солнца на украшенной рубинами рукоятке, — поднял его над головой в сухоньком кулачке.

— Не надо, ваша святость! Не надо! Не поминайте его!.. Он… здесь! — завизжал Канир, с ужасом отшатываясь от гросса.

— Кто здесь? О ком вы говорите?!

— Тот… тот, кому служит священная гирляндская община! Тот, чьим сыном нареченным вы состоите на Земле!.. Я видел его, ваша святость! Он ослепил меня своим лучезарным величием! Он оглушил меня своим громовым голосом! Он пришел судить и карать… О, горе нам, горе…

Гросс нахмурился, опустил руку с солнечным символом и посмотрел на своего секретаря. Лицо протера было замкнутым, но настороженным. Сын божий снова перевел взгляд на Канира.

— Вы явно больны, сын мой… Вам нужен покой и врач… — произнес он неуверенно.

— Нет, ваша святость, нет! Я совершенно здоров! — закричал доктор. — Умоляю вас, не обращайте внимания на мой вид и на мое поведение… Я просто глубоко потрясен. Я спешил известить вас, ваша святость… Он явился, явился! Это может подтвердить и ведеор Браск!..

Гросс снова посмотрел на Мельгерикса:

— Что ты скажешь на это, беспорочнейший?

— Я видел Куркиса Браска, ваша святость! Он тоже говорил что-то в этом роде… — сказал Мельгерикс с глубоко озабоченным видом.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание.

Сын божий пристально глядел в огонь камина, словно советуясь с пляшущими языками пламени, и шевелил при этом кустистыми бровями. Канир взирал на него с надеждой и мольбой, а протер Мельгерикс рассматривал свои ногти.

— Вот что, любезный доктор, — заговорил наконец гросс спокойно и строго, — ступайте домой и приведите себя в порядок. В такое решительное время нельзя распускать себя. Шефу своему профессору Вар-Доспигу ничего пока не говорите. Я сам снесусь с ним, если в этом окажется надобность… Ступайте, и мир да пребудет с вами!

— Слушаюсь, ваша святость… — чуть слышно проговорил Канир и, поцеловав мантию сына божьего, вышел из кабинета несколько ободренный.

После ухода научного консультанта Брискаль Неповторимый дал волю своему раздражению. На голову покорно склонившегося Мельгерикса обрушился целый водопад слов, полных горечи и досады.

— Какой стыд! Какой позор для нашей религиозной общины! — кричал гросс, брызгая слюной. — Пришествие! Ты представляешь себе, беспорочнейший, что это значит? При-ше-ствие! А что скажет верховный правитель Гирляндии? Что скажет кабинет министров? Что скажет высший совет?… Ступай и пришли ко мне Куркиса Браска. Он деловой человек, не то что этот слюнтяй Канир. От Браска я узнаю все подробности и тогда решу, какие меры надлежит принять вельможам Гроссерии. В таких делах нельзя действовать опрометчиво! Ступай же и выполняй мою волю. На троне гросса сидит пока еще сын, а не отец!

Протер-секретарь низко поклонился гроссу и быстрым шагом удалился. Через четверть часа после этого в кабинет сына божьего проворно вбежал фабрикант чудес Куркис Браск.

Промышленник из Марабраны успел уже к тому времени справиться со своим испугом. Необыкновенную встречу на холме близ Аркотты он отнес к разряду неприятных случайностей и, взвесив все обстоятельства, не видел в ней теперь ничего трагического и рокового.

По-прежнему самоуверенный и невозмутимый, он дал гроссу сардунскому подробный и ясный отчет о состоявшемся чуде. Подчеркнув перегрузку ментогенного поля, вызванную неуместным усердием протера-секретаря, он беспристрастно описал разрушительную силу ливня и гибель полей. О появлении старца, который назвал себя богом единым, он рассказал с предельной краткостью, причем главный упор сделал на тот возмутительный факт, что самозванный бог пришел на холм в сопровождении местного безбожника, человека молодого, но уже крайне наглого и неблагодарного. На прямой вопрос гросса, что же он об этом думает, Куркис Браск пожал плечами:

— Если вы непременно хотите узнать, что об этой истории думает честный промышленник, извольте, я скажу… По-моему, ваша святость, здесь пахнет самой настоящей провокацией. Насколько вам известно, чудо устраивалось в самом опасном гнездилище безбожников. Кроме того, подумайте хорошенько: сам бог единый, создатель и повелитель вселенной, и вдруг является в обществе безбожника, к которому явно благоволит.

— Это еще ничего не доказывает, ведеор Браск, — тяжко вздохнул гросс и поправил щипцами огонь в камине. — Пути отца моего небесного неисповедимы. Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!..

— Ашем табар… — раздраженно, скороговоркой пробормотал Куркис Браск и продолжал: — Простите, ваша святость, если я по простоте своей скажу что-нибудь не так. Я не вникал во все ваши правила и тонкости. Но я хочу поставить вас в известность, что отвечаю только за техническую часть, согласно пункту пятому нашего договора. Все остальное меня не касается. Поэтому улаживание конфликта вы должны полностью взять на себя. А меня, простого и честного промышленника, трогать не надо. Видит бог единый, что не надо…

— Погодите, ведеор Браск! У меня от пустословия голова начинает болеть… — устало поморщился гросс.

Затем он внимательно заглянул в лицо Куркису Браску и раздумчиво произнес:

— Дело не в виновности. Дело тут совершенно в ином… Скажите мне, ведеор Браск, вы видели карточку с текстом молитвы о ниспослании чуда?

— Нет, ваша святость, не видел.

— Напрасно. Следует посмотреть. Мне пришло сейчас в голову, что эта карточка может пролить некоторый свет на всю эту загадочную историю…

С этими словами сын божий поднялся с кресла, просеменил к своему рабочему столу и там с минуту рылся в бюваре. Вернувшись к камину, он подал Куркису Браску карточку с текстом молитвы и с изображением бога единого на облаке. Незадачливый фабрикант чудес взял карточку, глянул на нее и тут же выронил на ковер, весь содрогнувшись.

— Это он, ваша святость! Это несомненно он! Тут не может быть ошибки! — произнес он сдавленным голосом.

— Я так и думал! — отозвался Брискаль Неповторимый.

— Теперь все ясно! — взволнованно заговорил Куркис Браск, подняв с пола карточку и снова всматриваясь в нее. — Да, да, ваша святость, теперь все стало ясно. Во время молитвы крестьяне смотрели на это изображение. Они думали о боге едином, именно о таком вот боге! Информация пошла в ментогенное поле, и там, при выбросе конкретных форм, вместе с дождем образовался бог. В качестве побочного продукта… Такое бывает в любом технологическом процессе, если в него вкрадется ошибка… Да, да, это так! Теперь все ясно! Но и в этом случае, ваша святость, я нисколько не виноват!

— Успокойтесь, ведеор Браск. Сейчас не время разбирать, кто прав, кто виноват, — вздохнул гросс. — Скажите лучше вот что. Этот ваш выброс конкретных форм всегда в точности соответствует информации? Иными словами, если крестьяне, молясь, думали о боге как о всемогущем, всеведущем и вездесущем, то он обязательно должен получиться именно таким или же тут допускаются некоторые отклонения?

— Что?! Отклонения?! Побойтесь бога единого, ваша святость. Прибор ММ-222 самый совершенный материализатор мысли, какой только можно придумать! Он абсолютно не допускает искажения информации при выбросе конкретных форм! — самодовольно отчеканил Куркис Браск.

— Следовательно, коли они думали о всемогущем, вездесущем и всеведущем… — начал сын божий упавшим голосом.

— …то он и получился всемогущим, вездесущим и всеведущим, ваша святость! — торжествующе закончил за него Куркис Браск и тут же, уразумев смысл сказанного, вздрогнул и побледнел.

В кабинете нависла тяжелая удушливая тишина. Оба собеседника, как бесшабашный марабранский промышленник, так и престарелый первосвященник гирляндской религиозной общины, почувствовали внезапно, что их обволакивает, сковывает и пронизывает насквозь леденящий мистический ужас.

Первым робко заговорил Куркис Браск:

— Ваша святость, простите меня!.. Я ведь так только, из соображений рекламы сказал, что точно по информации. А на самом деле я сам ничего не знаю. Может, аппарат работает так, а может, и нет…

— Это одни догадки! Может быть — не может быть… Подумайте лучше о том, как все это исправить.

— Исправить? Что исправить?… — с глупейшим видом переспросил Куркис Браск.

Гросса такая несообразительность вывела из себя. Он резко, всем своим тощим телом подался к марабранскому чудотворцу и зашипел ему прямо в лицо;

— Не прикидывайтесь младенцем! Я говорю — исправить, значит, я и имею в виду — исправить!.. Неужели у вас нет никакой возможности вернуть его в первоначальное состояние? Ликвидировать как-нибудь?

— Кого ликвидировать? Бога? — едва пошевелил помертвевшими губами несчастный Куркис Браск.

— Да не бога, а эту вашу дурацкую конкретизацию! — взвизгнул гросс и вдруг затрясся, задергался, как бесноватый: — Ведеор Браск! Поймите! Нам это совершенно не нужно! Пришествие — это вопиющий абсурд. Мы хранили доселе бога единого в наших сердцах! Он был нашим послушным орудием, а волю его диктовал я, гросс сардунский, его нареченный сын! Поэтому нам не нужно его воплощение, не нужно его пришествие, не нужно его личное вмешательство в дела нашей религиозной общины!..

— Ваша святость!..

— Молчите! Молчите, несчастный! Я знаю, что говорю! Это правда, и теперь не время лицемерить и лгать! Его не было и не должно быть! Уже древние евреи понимали это, потому они и казнили человека, посмевшего назвать себя живым богом! То, что случилось, — ошибка! Страшная, роковая ошибка! Думайте же, думайте, как это исправить! Думайте, пока не поздно! Я готов на любые жертвы! Я озолочу вас! Я отдам вам половину сокровищ Гроссерии!

— Не могу, ваша святость… — всхлипнул Куркис Браск, потрясенный страшными признаниями сына божьего. — Не только за половину, но даже за все сокровища Гроссерии не могу. Нет у меня такого аппарата, чтобы обратно… А кроме того, кроме того… ведь он все слышит, все знает, как мы тут с вами… Увольте, ваша святость, и не говорите больше такое. Мне страшно… Разрешите мне удалиться…

— Вы правы. Слышит, знает и уже, наверное, принял меры… Все кончено… — обреченно проговорил гросс, сразу опомнившись. — Значит, все кончено! Вот он каков, конец мира… Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!..

Откинувшись в кресле и закрыв свое сморщенное личико руками, гросс затрясся в пароксизме безутешных рыданий. Куркис Браск вскочил и, объятый ужасом, бросился вон из кабинета.

День по-прежнему голубой и солнечный, толпы восторженных туристов по-прежнему снуют среди древних дворцов и храмов, но Гроссерия уже охвачена тайным смертельным недугом и бьется в агонии…

В скромном домике слесаря Дуваниса Фроска богу оказали самое сердечное гостеприимство. Правда, Калия вначале, узнав, что за гость к ней пожаловал, дичилась его и все норовила грохнуться перед ним на колени. Но постепенно и она освоилась с присутствием величественного старца, и чувство мистического страха сменилось в ней восторженным умилением. Вспомнив эпизоды из священной книги Мадаран, она даже предложила старцу, что собственноручно совершит традиционное омовение его ног. Но бог лишь добродушно посмеялся над ней и категорически отказался от столь высокой чести.

Что же касается Дуваниса, то он еще по дороге к дому успел проникнуться к богу настоящими дружескими чувствами и теперь держал себя с ним просто и непринужденно, словно это был его родной дядюшка или старший товарищ по работе. Он помог богу умыться, почистить сандалии и мантию и затем усадил его на почетное место. Калия тотчас же принялась подавать на стол.

Перед богом очутилось блюдо с целой горой отварной рыбы и тарелка с тонкими ломтиками поджаренного хлеба. Бог с аппетитом принялся за еду, а молодые хозяева последовали его примеру…

После обязательного зеленого чая Дуванис с разрешения бога закурил сигарету, а Калия, вся зардевшись от смущения, попросила старца, чтобы он позволил ей расчесать ему волосы. Видя, что молодой женщине это доставит радость, бог согласился. Калия, вооружившись гребнем и замирая от гордости и счастья, принялась старательно расчесывать пышные седые кудри старца. Он жмурился от удовольствия, распустив по лицу широчайшую улыбку, и не спешил начинать разговор, которого Дуванис ожидал с огромным нетерпением.

Наконец молодой рабочий не выдержал и сам заговорил:

— Вы обещали, ведеор, рассказать о себе. Будьте же столь добры, если вам, конечно, не трудно…

— Не трудно, голубчик, совсем не трудно! — густо промурлыкал бог, чуть приподняв веки. — Только куда же ты так спешишь?…

— Да нет, ведеор, я не спешу… А впрочем, почем знать? Может, и спешить нужно! Каша-то ведь заварилась довольно крутая…

— Ты прав, Дуванис. Дело затеяно нешуточное… Ну, слушай.

И бог, стараясь выбирать выражения попроще и подоходчивее, рассказал Дуванису про удивительный аппарат ММ-222, про пагубное чудо над полями Марабранской провинции, про собственное свое возникновение из крестьянского ментогенного поля.

— Тебе все понятно? — спросил он, закончив рассказ.

— То, что вы толковали, ведеор, мне понятно. Чудно, конечно, но, в общем, понятно. И все же у меня есть вопрос. Мне интересно знать: откуда у Куркиса Браска взялся этот аппарат ММ-222? Неужели он сам его смастерил?

— Конечно, не сам. Ему вручили его в готовом виде и с определенной целью. Но кто вручил и зачем, я пока не знаю. Однако я уверен, что это недолго будет для меня загадкой… Больше у тебя вопросов нет?

— Есть, только я не знаю, как бы это поудачнее выразиться… — замялся Дуванис.

Бог ему охотно подсказал:

— Тебе неясно, что я, собственно, собой представляю?

— Да, ведеор. Именно об этом я хотел вас спросить.

— Это проще простого, друг мой… Давеча ты признался мне, что не веришь в бога. Я похвалил тебя, ибо глупо и унизительно для человека верить в нечто, реальность чего недоказуема, а сама сущность глубоко абсурдна. Но ты можешь меня спросить, кто же я таков, если не бог. Ты уже понял, каким образом я возник именно в таком вот виде — при бороде, при мантии, усыпанной алмазами, при ременных сандалиях. Я не помню, как я падал с высоты. Возможно, что я возникал постепенно и спускался вниз вместе со струями дождя. Но как бы там ни было, осознал я себя уже на земле, среди мрака и ливня, за четверть часа до того, как ты на меня наткнулся…

— Я, кажется, ударил вас довольно сильно. Уж вы простите меня, ведеор, я не видел вас!

— Пустяки! Я способен вынести и не такие удары… Но слушай дальше. Значит ли все это, что я действительно тот бог, в которого по простоте своей верят эти добрые труженики земли? Нет, не значит. Дело в том, что бог любой из существующих на Земле религий состоит из сплошных противоречий. Каких? Как бы тебе объяснить… Известно, что жизнь — это поток, бурлящий, стремительный и бесконечно разнообразный. А бог — это узел, железный узел, затянутый намертво и навсегда. Представь себе, что кто-то попытался бы завязать живой кипучий поток в узел. Абсурд, правда?

— Да, пожалуй…

— Безусловно, абсурд! И поэтому конкретизация бога абсолютно невозможна. Я знал все это с первым же проблеском моего сознания, ибо добрые крестьяне, стремившиеся в простодушии своем наделить меня абсурдным божеским всеведением, дали мне, если можно так выразиться, допустимую долю себяведения. Я сразу понял, что я не бог и даже не воплощение идеи бога, ибо как сам бог, так и отвлеченная идея бога противоречат законам природы и в реальной жизни ни под каким видом недопустимы. Но реально существует иное; существует извечная мечта народа о прекрасной, счастливой и полноценной жизни. Эта мечта растет и развивается вместе с человеком, она неотделима от человека, а следовательно, представляет собой реальнейшую из реальностей. С понятием бога эта мечта связана лишь по ошибке, так как мечта эта как раз и является той мощной силой, которая дает потоку кипучесть и стремительное движение, а бог, как мы уже оказали, всего лишь мертвый узел. Что же касается моей сущности, то можно сказать, что я представляю собой некий энергетический сгусток сокровеннейших чаяний и светлейших представлений твоих бедных односельчан о подлинном призвании и назначении человека… Теперь тебе все понятно, дорогой мой друг Дуванис?

— Теперь, ведеор, понятно все.

— А тебе, Калия? — обратился бог к молодой женщине, продолжавшей возиться с его белоснежными локонами.

— Мне тоже все ясно, — нараспев ответила Калия.

— Вон как! Ну а что же тебе все-таки ясно, дочка?

— Мне ясно, ведеор, что вы бог для бедных. Ведь правда?

— Да, в какой-то мере это правда, — улыбнулся бог и, помолчав, добавил: — Ну, кончай, золотко, страдать над моей прической. Мне ты теперь понадобишься для более важного дела.

Калия убрала гребень и встала перед богом, глядя на него сияющими, восхищенными глазами.

— Слушай, Калия! — сказал бог. — Ты пойдешь сейчас к вашему приходскому священнику.

— К его благочестию абу Бернаду?

— Да, к абу Бернаду. Ты скажешь ему следующее: «Ваше благочестие! Странствуя по Земле, повелитель вселенной остановился у меня в доме. Он призывает вас немедленно к себе». Запомнишь?

— Запомню, ведеор!

— Ну, беги! Только смотри не забегай по пути к своим подругам да кумушкам и никому обо мне не болтай! Я не хочу, чтобы обо мне узнала вся деревня! Понятно, стрекоза?

— Понятно, ведеор!..

И Калия птицей умчалась прочь, торопясь выполнить поручение самого бога единого, повелителя вселенной…

После ухода жены Дуванис вновь закурил сигарету. Было заметно, что он сильно взволнован и обеспокоен. Немного поколебавшись, он решительно обратился к богу:

— Можно вам задать один вопрос, ведеор?

— Конечно, можно, друг мой.

— Вы послали за нашим священником абом Бернадом, ведеор. Это как же надо понимать? Вы собираетесь выступить перед местными верующими и просветить их относительно бога?

— Нет, Дуванис, этого я делать не собираюсь, — со всей серьезностью ответил старец. — Давай сообща разберемся в моем положении. Я возник из ментогенов честных тружеников. Эти люди постарались вложить в меня свои самые великие чаяния, самые светлые идеалы. Помимо этого, во мне нет решительно ничего. Но именно поэтому я не могу предать вложенные в меня надежды, ибо тем самым предал бы самого себя. Я должен бороться, я должен стремиться к осуществлению, к реализации вложенных в меня надежд и идеалов, так как пассивность в данном случае для меня равносильна предательству. Значит, остается одно: действовать!

— Ваше желание действовать мне понятно. Я на вашем месте тоже не сидел бы сложа руки. Но что вы хотите делать?

— Я должен использовать свое самое неотразимое оружие, с помощью которого я наверняка добьюсь успеха. Таким оружием является моя номинальная божественность и связанные с нею неограниченные прерогативы власти. Фактического всемогущества у меня нет, но тысячелетний авторитет бога станет для меня верным залогом победы. А первый удар я хочу нанести прямо по своему нареченному сыну, гроссу сардунскому. Я и аба вызвал для того, чтобы с его помощью проникнуть во дворец гросса и заодно узнать, что сейчас творится в Гроссерии. Аб Бернад наверняка получил уже от гросса инструкции относительно моей особы. Вот для чего он мне нужен… Надеюсь, Дуванис, что теперь ты больше не сомневаешься в моих добрых намерениях?

— В ваших добрых намерениях я не сомневаюсь, ведеор, но…

Дуванис курил частыми затяжками и смущенно смотрел в сторону. У него были веские возражения, но он не решался их высказать.

— Ну что еще за «но»? Говори, не стесняйся! — подбодрил его старец.

— Я верю в ваши добрые намерения, — повторил Дуванис и, решительно уставившись богу в глаза, продолжал: — Но мне, ведеор, не совсем нравится тот путь, по которому вы решили идти… Простите, что я осмеливаюсь поучать вас. Вы, конечно, знаете гораздо больше моего — о себе, об аппарате ММ-222 и вообще о всяких отвлеченностях. Но живых людей вы, по-моему, совсем не знаете. Не то вы задумали!..

— А что я, по-твоему, должен делать? — строго спросил старец, нахмурившись.

— По-моему, вам надо открыться людям. Иного пути, ведеор, нет и не может быть!

Некоторое время бог молчал, глубоко задумавшись. Но вот он ударил своей тяжелой ладонью по столу и самоуверенно пророкотал:

— Я допускаю, что ты прав, Дуванис. Но я поступаю так, как мне велят мой разум и моя совесть. Я чувствую, что как бог я добьюсь победы!..

Дуванис не стал ни о чем больше спрашивать и отошел к окну. Но, выглянув в окно, он тут же резко повернулся к богу:

— Ведеор! Вся Аркотта сбежалась к нашему дому! Народу столько, что яблоку негде упасть! Это как пить дать женушка моя постаралась!

Бог улыбнулся и погладил бороду.

— Разболтала, ну и ладно. Не стоит из-за этого шуметь, друг мой. Калия, наверное, доверилась только одной своей самой закадычной подруге. У женщин всегда так… А ты говоришь, что я людей не знаю!

Тут раздался робкий стук в дверь, и чей-то хриплый, срывающийся голос произнес:

— Во имя создателя и повелителя вселенной, бога нашего единого…

— Ашем табар!!! — оглушительно гаркнул старец и тотчас же напустил на свое лицо выражение грозного величия.

Дуванис отошел в сторонку и приготовился наблюдать небывалую и любопытную сцену — встречу бога со своим служителем.

Двери открылись медленно, с протяжным скрипом. Сначала не было видно ничего, потом послышался не то стон, не то вздох, и через порог переступил грузный аб Бернад, облаченный в свою великолепную желтую сутану. Секунду-другую он глядел на бога побелевшими от ужаса глазами, и вдруг словно предсмертный вопль вырвался из его жирной груди:

— А-а-ашем таба-а-ар!!!

С этим возгласом аб Бернад как подкошенный повалился перед богом на пол и спрятал лицо в ладонях.

В дверях вслед за священником появилась восхищенная рожица Калии. Дуванис свирепо погрозил ей пальцем и энергичными жестами приказал ей скрыться на кухне. Калия показала мужу язык и быстро шмыгнула в боковую дверь.

Бог с глубоким презрением разглядывал распростертую на полу огромную тушу аба. Выдержав довольно длинную паузу, он наконец строго возгласил:

— Встань и подымись, недостойный раб мой!

Перепуганный аб приподнялся на колени, воздел молитвенно руки ладонями вверх и пролепетал:

— Смилуйся, о смилуйся, солнцеподобный! Ашем табар!..

— Чего милости просишь? Грешил, поди, много?! — сурово спросил бог.

— Как не грешить?! Грешил, о повелитель, много грешил… Ты, лучезарный, един без греха и скверны! Ашем табар!

В черных глазах старца вспыхнули огоньки грозного веселья. По-видимому, покорностью аба он остался доволен. Но голос его продолжал звучать раскатисто и властно:

— Ашем табар! Мне ведомо все, от начала и до скончания века! Соберись с мыслями, червь, и ответствуй перед лицом моим сущую правду, чтобы я увидел душу твою на языке твоем. Мой вероломный и самозванный служитель, гросс сардунский Брискаль Неповторимый, дерзостно присвоивший себе звание сына моего, известил тебя о моем прибытии на Землю? Известил или нет? Отвечай!

— Известил, о милосерднейший! Ты все знаешь и все видишь! Час назад пришла от его святости, то бишь от твоего, о владыка, самозванного вероломного сына, шифрованная депеша… — захлебываясь от усердия, торопливо признался аб Бернад.

— О чем же была сия депеша?

— В депеше, о великий создатель и повелитель вселенной, твой вероломный и самозванный сын приказывает мне, твоему самому ничтожному и мерзкому рабу, разыскать тебя, о лучезарнейший, пригласить к себе в гости и свидетельствовать подлинность твоего божеского естества! — насилу выдавил из себя аб и тут же грохнулся на пол.

— И это верно! Подымись и признавайся дальше, червь ничтожный! Что еще было в депеше?!

Аб Бернад вновь поднялся на колени:

— Затем, о владыка, мне строжайше приказано, буде ты окажешься подлинным создателем и повелителем вселенских миров, отслужить в твою честь торжественный молебен, воздать тебе все надлежащие почести, а главное — задержать тебя как можно подольше в здешнем убогом приходе, дабы он, твой вероломнейший служитель и самозванный сын, успел надлежащим образом приготовиться к встрече с тобой…

Аб Бернад осекся и потупился.

— А остальное?! — загремел старец, вперив в аба свой огненный взор. — Ты не сказал еще, что тебе приказано на случай, если ты не признаешь во мне бога единого!

Аб перевел дыхание и прохрипел еле слышно:

— На тот случай, если я не признаю тебя, моего владыку великого, мне велено с помощью крестьян связать тебя и выдать полиции… как… как… как безбожника и смутьяна… И это все. Больше в депеше ничего не было… Ты видишь мою душу, о владыка, на языке моем! Ашем табар!..

Сказав это, аб Бернад в третий раз простерся на полу, весь охваченный ужасом. На сей раз бог не приказал ему подняться. Он загремел в необыкновенном возбуждении:

— Ну а ты, грязная и отвратительная тля, что мне скажешь? Признаешь ты во мне властелина неба и земли или, быть может, тоже сомневаешься?!

— Нет, нет, я не сомневаюсь! Я верую в тебя, верую, верую! Ты видишь мою душу, о милосерднейший! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. — в диком исступлении завопил аб Бернад.

— Веруешь? То-то же! А теперь слушай. Приготовь свой автомобиль и через час подай его к воротам этого благословенного дома! Ты лично повезешь меня в Сардуну и в Гроссерию! Ступай!

Бог поднялся во весь свой внушительный рост, а вконец раздавленный священник, бормоча бесчисленные «ашем табар», пополз на четвереньках за двери.

Когда аб Бернад скрылся, Дуванис вышел из своего угла, а из кухни тотчас же примчалась совершенно очарованная Калия. Бог шутя взял ее за ухо и принялся легонько трепать, приговаривая:

— Ты зачем, егоза, по всей деревне секрет растрезвонила? Вот тебе за это! Вот! Вот!..

— Я нечаянно, ведеор бог! Я, честное слово, нечаянно! Бежала к его благочестию и вдруг вижу Лифка горбатая, сидит на крылечке и ревмя ревет, что голод будет, что пропадем все без хлеба. Я лишь на секунду к ней подсела и сказала, что бог такого не допустит, чтобы голод. Ну и… тут у меня и вырвалось про вас, что вы в нашем доме остановились. А дальше я не трезвонила, дальше, наверное, Лифка горбатая…

— Ну ладно! — добродушно прогудел бог и отпустил ухо Калии. — На сей раз я тебя прощаю, коли ты Лифку горбатую утешила. Но вперед, дочка, смотри учись держать язык за зубами!

После этого бог подошел к окну и глянул на улицу, слегка отогнув уголок ситцевой занавески. Дуванис и Калия ждали, что он решит. Спустя некоторое время бог обернулся к нам и притворно вздохнул:

— Ну и оказия… Что же теперь делать-то? Видно, придется-таки показаться народу… Пошли, друзья!

И сопутствуемый молодыми супругами, бог направился к выходу.

Перед домиком Дуваниса Фроска в самом деле собралась вся деревня, от ветхих изможденных стариков, вплоть до горластых грудных младенцев.

Коленопреклоненная толпа стояла на теплой влажной земле и сотнями расширенных зрачков настороженно следила за маленькими окнами домика, в котором остановился повелитель вселенной

Внезапно на крыльцо выбежала Калия и крикнула звонким голосом:

— Ашем табар! Радуйтесь, люди! Идет бог единый!!

Следом за ней, не дав пораженным людям опомниться, на крыльце появился сверкающий, величественный старец.

Багряные лучи заходящего солнца заиграли тысячами огней в дивных каменьях его голубой мантии.

Ослепленная, пораженная толпа со стоном повалилась на землю. И вот, перекрывая стоны, вопли и рыдания, раздался неземной голос:

— Встаньте и подымитесь, дети мои!

Толпа вздрогнула, как один человек, но лишь крепче еще прижалась к земле, словно ища у нее защиту от неведомого существа.

— Встаньте, люди! Это наш бог! Он добрый! — крикнула Калия из-за спины могучего старца.

Словно разбуженные ее звонким голосом, крестьяне ряд за рядом стали подниматься на ноги. Из сотен уст, сначала тихо, потом все смелее и громче, зазвучало восторженное:

«Ашем табар!».

Подождав, пока толпа немного успокоится и привыкнет к его облику, бог простер вперед руки и принялся говорить, улыбаясь при этом со всей возможной добротой и сердечностью:

— Чада мои возлюбленные! Распахните глаза и души ваши настежь! Глядите, слушайте и радуйтесь великой радостью дождавшихся! Свершилось!!! Вот встреча, на которую уповали бесчисленные поколения обездоленных и угнетенных! Пришел я к вам наконец, пришел во имя высочайшей справедливости, во имя светлого разума, во имя мира, добра и счастья! Не омрачайте же встречу нашу страхом и преклонением! Ведь я единственная надежда ваша, единственная опора ваша, единственное спасение ваше! Я весь из вас и для вас до конца! Не бойтесь же меня! Мне не надобны ваше поклонение и ваши молитвы! Мне не нужно храмов, алтарей и фимиамов! Я дал вам наивысшее благо — свободную волю устраивать по собственному разумению здесь, на Земле, свое счастье и благополучие!

Речь бога лилась плавно, слова звучали горячо, убедительно. Но вместе с тем из них никак нельзя было понять, утверждает он свою божескую сущность или же начисто отрицает ее. Вот он вещает, как бог любвеобильный и справедливый, гремит о себе, как о единственном якоре спасения, но тут же низводит себя на нет и прославляет свободную волю человека, которая одна только и может совершать на Земле великие дела.

Но толпа слушала его, завороженная, загипнотизированная звучанием его речи, неслыханными его призывами и откровениями. Груди бурно вздымались, глаза пламенели восторгом, уши жадно ловили каждый звук божественного слова.

Вдруг в самый разгар удивительной речи среди крестьян началось странное волнение. В задних рядах послышалось шиканье, приглушенный говор. Люди там двигались, вскидывали руки, кряхтели, словно старались кого-то удержать. Передние ряды с беспокойством оглядывались назад. Постепенно непонятное возбуждение охватило всю толпу.

Бог прервал свою речь. Он понял, что кто-то из крестьян хочет поговорить с ним лично, но его не пускают к крыльцу.

— Оставьте его, дети мои! Пусть он приблизится ко мне! — спокойно пророкотал бог.

Толпа покорно расступилась, и из нее по образовавшемуся проходу к крыльцу направился древний-предревний старичок. Он шел медленной, шаркающей походкой, весь сухой, сучковатый, сгорбленный в три погибели, и при каждом осторожном шаге тяжело опирался на палку.

В трех шагах от крыльца он остановился и обнажил перед богом голову, покрытую редкими клочьями белого пуха. Бог смотрел на его темное, сморщенное лицо со щелками выцветших, сочащихся слезами глаз, и выжидательно молчал.

— Я не вижу твоего лучезарного лика, о повелитель вселенной, ибо глаза мои мертвы. Ты здесь еще? — тихо проговорил старичок.

— Да, я здесь… сын мой! Что за печаль у тебя на сердце? Говори. Я выслушаю и утешу тебя. Говори! — ответил бог.

Старичок медленно повернул лицо на голос. Казалось, что он смотрит теперь богу прямо в глаза. Его черный, провалившийся рот раскрылся, и из него стали вылетать слова, тихие, как шелест осенних листьев. Плотная толпа, в которой очертания отдельных людей уже расплывались в сгустившихся сумерках, придвинулась ближе к крыльцу. Всем хотелось услышать, о чем будет говорить с богом самый престарелый из обитателей Аркотты Лорпен Варх.

И вот он заговорил — глухо, медленно, но вполне отчетливо:

— Слышу тебя, боже единый, и верю, что ты здесь. Ашем табар… Я никогда не видел тебя, но всегда верил, что ты здесь, с нами… Мне сто семнадцать лет, о владыка! Это очень много для одного человека, хотя и ничтожно мало для вечного бога. Я сильно стар и искорежен жизнью. Я устал, страшно устал… Жизнь настолько тяготит меня, что даже о бессмертии души и вечном райском блаженстве я не могу думать без ужаса и содрогания. Мне хочется уснуть, боже единый, черным беспросветным сном. Вот почему я не чувствую перед тобой страха. Вот почему я открыто стою перед тобой и говорю тебе прямо в лицо: нет, повелитель, ты не тот, кого люди берегут в сердцах своих как святыню! Ты не бог упований наших и надежд! Ты не любишь людей…

— Почему ты так мыслишь, сын мой? — мягко спросил бог, но лицо его при этом стало пасмурным, а в глазах мелькнули растерянность и недоумение.

— Потому я так мыслю, о владыка, — продолжал старичок, — что слишком много напрасных молитв вознес я к тебе, но при этом сам всю свою жизнь прожил в безысходном горе. Где ты был доселе, о владыка? Почему не отзывался, не показывался? Ты допустил в нашем мире ужасную кровавую войну. Миллионы людей убивали в ней друг друга: рвали гранатами, кололи штыками, травили газами. А ты смотрел на это, как безучастный зритель, и не вмешивался! На эту войну ушли один за другим трое моих сыновей и семеро внуков. Как мы молились за них с моей старухой! Сколько слез пролили перед твоим алтарем мои бедные невестки! Но ты не внял мольбам нашим. Или ты не слышал их, потому что тебя не было дома? Мои дети не вернулись с поля брани! Все погибли! А за что — это даже тебе, боже единый, наверное, неведомо…

— Остановись, сын мой! Дай мне сказать… — загремел было бог оглушительным голосом, но Лорпен Варх не позволил прервать себя.

— Нет, владыка, теперь мне дай сказать! Теперь мой черед! — дерзко ответил он богу своим глухим, как из могилы, голосом и продолжал: — Ты не успокоился и вновь всколыхнул мир еще более ужасной войной. Я опять припадал к алтарю твоему. Я молил тебя тогда за внуков и правнуков. Но ты не знал пощады, не знал милосердия, и многие-многие из милых сердцу моему не вернулись к родным очагам! Почему! Или ты не знал ни о кровавой войне, ни о страданиях наших, ни о молитвах, которые мы тебе кричали? Или ты знал обо всем и не хотел нам помочь, потому что пути твои неисповедимы? Если так, то тогда ты не бог милосердия, а жестокий и злобный палач… Но к чему говорить о прошлом?! Даже сегодня, в день своего прихода на Землю, ты не упустил случая показать свою силу и ярость…

Толпа оцепенела от ужаса. Люди боялись дышать, ожидая вспышки неукротимого божьего гнева. Но бог стоял на крыльце в полной неподвижности, а древний Лорпен Варх все говорил и говорил, бросая в лицо ему слова, одно дерзостнее и ужаснее другого. А потом наступила тишина.

Пораженный услышанным, бог стоял как каменное изваяние и, сурово сдвинув брови, мучительно искал ответ на обвинения старого Варха. А крестьяне, словно завороженные, смотрели на него в томительном ожидании чего-то ужасного и невиданного.

Один только старичок оставался спокоен. Высказавшись и покрыв свою голову шляпой, он стоял, опершись на палку, и чуть-чуть покачивался из стороны в сторону, будто дремал.

Дуванис понял, что таинственный старец, возникший из ментогенного поля, попал в критическое положение. Сможет ли он сам из него выбраться? Не помочь ли ему?… Дуванис тронул бога за плечо и прошептал:

— Скажите им правду, ведеор. Откройтесь им. Право, будет лучше…

— Нет!!! — загремел бог, словно вдруг проснувшись, и гордо тряхнул белоснежной гривой, отбросив сразу все свои колебания. — Нет!!! Я истинный бог справедливости и добра!!! Не бойтесь меня, чада мои! Не бойся и ты, бедный престарелый сын мой! Горько мне было выслушать упреки человека, но в этих упреках много правды! А за правду можно ли карать?! С миром идите по домам, чада мои, и отныне впредь и навсегда запомните вечную истину: не молитвы и рабский страх, а поиски знаний, любовь к красоте, разбиение оков и созидание всеобщего счастья являются признаком и достоинством настоящего человека! Мир да пребудет с вами! Ашем табар!

Благословив народ, бог резко повернулся и ушел в дом. Дуванис и Калия скрылись вслед за ним.

— Оставь, Дуванис, не уговаривай меня! То, что произошло, не может разрушить моих планов! Я не вижу в этом происшествии ничего рокового. Напротив, я убедился, что люди верят в бога, верят в мой непререкаемый авторитет, несмотря ни на что! Ведь этот замечательный бесстрашный старичок Лорпен Варх лишь упрекал меня в ничем не оправданной жестокости. Но он ни единым словом не отрицал меня! Он не усомнился в моей божественной сущности. Пусть жестокого, пусть эгоистичного и равнодушного к людям, но он видел во мне бога! Даже столь глубокое разочарование в божеском милосердии не способно вытравить в сердцах простолюдинов саму веру в бога! Из этого и нужно исходить…

Бог, расстроенный и смущенный, мерил огромными шагами тесную комнату. Лишенный логики, он не мог признать своего поражения, не мог осмыслить простой очевидности. Поэтому он твердо отстаивал свое прежнее решение — развивать дальнейшую деятельность в обличье бога.

Дуванис сидел за столом, попыхивал сигаретой и с тревогой следил за мечущейся фигурой седовласого гиганта. Калия гремела на кухне посудой и пела при этом потихоньку что-то божественное…

— Зачем вы мне все это говорите, ведеор? — проговорил наконец Дуванис со вздохом. — Я и сам теперь вижу, что уговаривать вас не имеет ни малейшего смысла. Вы должны на деле убедиться в собственном заблуждении. Боюсь только, что опыт вам достанется слишком дорогой ценой! Гроссерия, ведеор, — это западня, из которой вы не вернетесь!

— Напрасные тревоги, друг мой. Они не посмеют ко мне прикоснуться!

— Не посмеют? Вот и видно опять, что вы не знаете людей. Брискаль Неповторимый — это тоже в своем роде Лорпен Варх, только на противоположном полюсе. К тому же у него в руках огромная власть и огромные капиталы! Гросс не только посмеет прикоснуться к вам, но даже прикажет вас уничтожить, если увидит для этого хоть малейшую возможность! Уж кому-кому, а сыну божьему совсем не нужен взаправдашний бог! Это любому ребенку должно быть понятно… Кстати, ведеор, у меня есть один вопрос по существу. Вы несколько раз говорили о своем каком-то себяведении и даже особенно упирали на это. Скажите, ваше тело отличается чем-нибудь от человеческого? Иными словами, можно вас убить, как любого смертного, или нельзя?

— Ты коснулся моей сокровеннейшей тайны, друг мой Дуванис! — удивленно вскричал бог и, прекратив хождение, подсел к столу. — Еще и еще раз поражаюсь твоему уму и проницательности! Мне не следовало бы говорить об этом, но я считаю тебя настоящим другом и поэтому открою тебе даже эту великую тайну.

Бог смирил раскаты своего оглушительного голоса почти до шепота и вплотную придвинулся к Дуванису.

— Я устроен в принципе так же, как и человек, — заговорил он тихо, — но ткань моя имеет особую структуру. Ведь что я в сущности такое? Я сгусток энергии поля, собранный из такой комбинации простых элементов, которая в природе не встречается и науке человеческой пока не известна. Было задано, что я должен быть всемогущим, всеведущим, вездесущим, бессмертным. В результате столь сложного задания ментогенное поле породило небывалую комбинацию простейших элементов для ткани моего тела. Я не знаю тех процессов, которые сопровождали возникновение этих комбинаций, я не знаю даже, какие элементы пошли на это. Короче говоря, я не знаю, как и из чего я возник. Но одно я знаю твердо: меня нельзя спровадить со света как обыкновенного человека. Ни огнестрельное оружие, ни яды, ни огонь, ни голод, ни самые страшные газы не способны причинить мне вред. Меня можно уничтожить только колоссальной температурой сверхгорячих звезд или… или…

Бог запнулся, помолчал, колеблясь, но потом все же наклонился к самому уху Дуваниса и докончил шепотом:

— … или с помощью луча того же аппарата ММ-222! Этот луч может нарушить во мне равновесие частиц, и тогда я взорвусь, как термоядерная бомба!..

Дуванис вздрогнул и пристально взглянул на бога.

— Тогда тем более непонятно, зачем вы стремитесь в Гроссерию! Ведь там теперь Куркис Браск со своим аппаратом!

— Этому болвану ни за что не догадаться о таком применении аппарата! А тот, что Куркису Браску дал этот аппарат, и не подумает меня уничтожать, так как я-то как раз ему и нужен. В случае надобности он даст о себе знать и безусловно встанет на мою сторону.

— Но ведь вы не знаете его, ведеор! Возможно, что его и нет вовсе!

— Есть, Дуванис! Я знаю, что он есть, и знаю, что я ему нужен! Это и дает мне уверенность в том, что я одержу верх над Гроссерией. Брискаль и все приспешники Брискаля будут бессильны передо мной! Они будут валиться замертво от одного моего голоса, от одного моего взгляда!

— А если нет? А если ваш загадочный изобретатель не придет к вам на помощь? Ведь при большом скопище барбитцев и стражи Гроссерии вам трудно будет отстаивать свою свободу. Пусть они не смогут вас лишить жизни! Но они легко и просто могут вас лишить свободы! Замуруют вас живьем в железобетонный мешок, и будете вы в нем сидеть до скончания века, размышляя над своей божеской сущностью!

— Этого не будет, Дуванис! Я верю в себя и верю в своего изобретателя. Какой-то внутренний голос говорит мне, что именно в Сардуне, а возможно, и в самой Гроссерии я встречу своего создателя!..

— Ну ладно, — вздохнул Дуванис. — Вас, как видно, ничем не сбить с этой линии, ведеор. Ну что ж, раз уж вас так тянет в Гроссерию, поезжайте. Но мой вам добрый совет: не надейтесь на своего изобретателя, а сразу по прибытии в Гроссерию разыщите Куркиса Браска и любой ценой отнимите у него материализатор мысли! Причем не только модель, но и планы с документацией и аппарат ММ-222, которым он устроил чудо в Марабране. Это нужно не только потому, что ММ-222 таит в себе смертельную для вас опасность, но и потому еще, что, овладев этим аппаратом, вы станете неизмеримо сильнее! А кроме того, у пройдохи Куркиса Браска просто опасно оставлять такую машину. С ее помощью он может натворить в тысячу раз больше бед, чем натворил недавно скалдами…

— Хорошо, Дуванис. Спасибо за дельный совет. Обещаю выполнить все, чего бы мне это ни стоило…

Пока происходил этот разговор, по безлюдной улице уснувшей Аркотты протарахтел, поблескивая фарами, старенький мираль аба Бернада. Перед усадьбой Дуваниса Фроска автомобиль остановился и затих. Через минуту из него вывалился грузный аб Бернад. Поклонившись до земли дому, он робко двинулся к крыльцу…

Заслышав кашляющие звуки мотора, бог поднялся и сказал:

— Ну, друг Дуванис, пора нам прощаться… Зови Калию.

Но Калия уже сама вышла из кухни, вытирая руки о передник. Бог запросто обнял и расцеловал своих молодых гостеприимных хозяев. Его бесподобный бас предательски дрогнул, когда он говорил им прощальные слова:

— До свиданья, друзья мои! Спасибо, что приютили и обласкали бедного одинокого бога. Кто знает, когда нам снова придется свидеться…

— А вы приезжайте к нам на лето в отпуск, ведеор! У нас хорошо. И море близко, и люди в Аркотте хорошие. Приезжайте! — сказала Калия, улыбаясь сквозь слезы.

— Думаю, ведеор, что мы встретимся очень скоро! — с уверенностью заявил Дуванис.

— Посмотрим, посмотрим… А ты, Дуванис, храни мою тайну и помни мой наказ!

В эту минуту, осторожно постучав и проблеяв положенное, в комнату вошел аб Бернад. Мгновенно простершись перед богом на полу, он дрожащим голосом доложил:

— Машина подана, о великий боже… Только позволь мне ничтожному заметить: уже вечер, до Сардуны далеко, а его свя… прости, о владыка, мое косноязычие… я хотел сказать, твой подлый самозванный сын…

— Что мой подлый самозванный сын?

— Твой подлый самозванный сын Брискаль Неповторимый уже, наверное, будет почивать к тому времени, когда мы приедем. Я только это хотел заметить, о повелитель вселенной.

— Ничего, червяк! По холодку мы с тобой славно прокатимся! А сына нашего самозванного, если понадобится, поднимем с постели. Не к лицу нам церемониться с рабом нерадивым… Вести от него новые есть?

— Почти ничего, о владыка. Только короткий запрос по телеграфу…

— О чем запрос?

— О твоем местопребывании и о твоих намерениях, о лучезарный.

— Ты дал ответ?

— Как же я мог посметь, о всеведущий? Ведь ты запретил отвечать твоему вероломному сыну!

— Хвалю за послушание! Ашем табар!

— Ашем табар, о солнцеликий!

— Ну, пора ехать…

Приветливо кивнув молодым супругам, бог вышел из дому, сопровождаемый дрожащим от страха абом Бернадом…

Оставшись одни, Дуванис и Калия стояли некоторое время посреди комнаты, прислушиваясь, как звук автомобильного мотора постепенно замирает в отдалении. Потом Дуванис схватил себя за волосы, дернул изо всех сил и громко крикнул:

— Калюни, сплю я или не сплю?!

— Не спишь, Дув, конечно, не спишь! У нас был повелитель вселенной и оставил нам свои заветы. Будем теперь жить по-новому, — нараспев ответила Калия.

— Ну, коли не сплю, — заявил Дуванис, — то мне поскорее нужно ехать в Марабрану и обо всем рассказать Рэ Шкиперу. Вот удивится-то!.. А что, Калюни, если наш Рэстис да соединится с этим богом, то повалят они Гроссерию или нет?

— Конечно, повалят! Ведеор бог и один ее повалит!

— Ну, один — неизвестно, а вот с Рэстисом Шорднэмом наверняка повалит… Еду! До свиданья, болтунья! С ужином меня не жди…

Аб Бернад ошибся. В эту ночь гросс сардунский не только не ушел почивать в свое обычное время, но и вообще отказался от сна и отдыха.

Весть о появлении в Марабранской провинции самого бога единого вначале совершенно придавила и повергла в отчаяние Брискаля Неповторимого. Но когда первое потрясение миновало, гросс взял себя в руки и развил самую лихорадочную деятельность. Его изворотливый циничный ум принялся сплетать такую сложную и хитрую паутину, что в ней не только что бог, а даже сам дьявол наверняка бы запутался. Короче говоря, Брискаль Неповторимый решил встретить бога единого во всеоружии своей земной славы и силы.

Он правильно рассчитал, что после столкновения на холме с незадачливыми чудотворцами бог обязательно посетит ближайшую деревню и некоторое время в ней задержится. Установив, что такой деревней скорей всего может быть Аркотта, куда недавно по его приказу был из Ланка переведен неудачник аб Бернад, гросс направил последнему сначала одну, потом вторую депешу. Отсутствие ответа лишь утвердило его в правильности догадки: раз аб Бернад молчит — значит, бог находится именно в его приходе и успел уже прибрать его к рукам. В ближайшее же время его нужно ожидать в Сардуне и в Гроссерии.

И вот во все крупные города великой Гирляндии, в резиденции митрархов и гремов, во все значительные монастыри и даже в некоторые сельские приходы простых абов полетели телеграммы-«молнии», призывающие служителей бога единого срочно явиться в Гроссерию на внеочередной собор.

До полуночи большинство выдающихся священнослужителей гирляндской религиозной общины собрались у подножия святейшего престола гросса сардунского.

Гроссерия бурлила, как кипящий котел. На всех мостах, на всех въездах в резиденцию сына божьего были расставлены наряды дворцовой стражи, усиленные тайными боевыми группами Барбитского Круга. Эти мрачные молодчики в черных пиджаках и расклешенных брюках в полоску были вооружены пресловутыми карточками с изображением бога единого на облаке, а также многозарядными автоматическими пистолетами и карманными бомбами. Им было приказано взять бога живым или мертвым.

Тысячи монахов, мелких чиновников верховных кабинетов, студентов богословия и всевозможных разночинцев, населявших Гроссерию, в смятении носились по улицам, перешептывались, делились самыми невероятными слухами и трепетали от ужаса. Для туристов доступ на территорию Гроссерии был временно закрыт…

Гросс сардунский, одетый в свое самое богатое торжественное облачение, сидел у себя в кабинете перед камином и отдавал бесчисленное множество приказов. Протер Мельгерикс, как всегда элегантный и блиставший утонченностью манер, стоя записывал распоряжения гросса. Вырвав из блокнота исписанный лист, он небрежно совал его через двери курьеру, а тот сломя голову мчался с ним и в кратчайший срок доставлял по назначению.

Особый телефон, соединявший по прямому проводу кабинет гросса с дворцом верховного правителя Гирляндии, то и дело, надрываясь, звенел. Верховный правитель, сильно встревоженный осадным положением в Гроссерии и тысячами противоречивых слухов, расползшихся по столице, старался вытрясти из гросса хоть какое-нибудь объяснение происходящему. Он просил сына божьего хотя бы намекнуть, в чем дело, но его святость не считал нужным разглашать до поры до времени правду. Он давал уклончивые ответы, но снабжал их такими замечаниями, что у верховного правителя волосы вставали дыбом.

— Пока что это касается только гирляндской религиозной общины, ваше высокопревосходительство! — говорил сын божий. — Правительству нет необходимости принимать какие-либо меры!

Грядущие события могут развернуться двояко: либо они останутся в границах нашей религиозной общины, и тогда мы сами с ними справимся, либо они охватят всю планету, все человечество, и тогда любые меры вашего правительства, любые мобилизации и даже воинские силы всего мира окажутся столь же бессильными, как щепка перед бушующим океаном!

— Вы пугаете меня, ваша святость!..

— Нисколько. Сохраняйте спокойствие, ваше высокопревосходительство. В ближайшие дни все выяснится. А пока я советую вам выступить по телевидению с речью и опровергнуть нелепые измышления газетчиков. Позвольте передать вам, ваше высокопревосходительство, мое пастырское благословение и пожелать твердости духа и благоразумия. Бог единый да пребудет с вами! Ашем табар!

— Но, ваша святость…

— Ашем табар, ашем табар! Я очень занят!..

И гросс решительно вешал трубку. До очередного звонка верховного правителя он снова занимался своими неотложными делами.

— Скажи, беспорочнейший, — обратился он к своему секретарю, — ведеор Браск уже направил телеграмму в Марабрану этому своему неведомому изобретателю, который придумал аппарат ММ-222?

— Нет, ваша святость. В последний момент он наотрез отказался это сделать. Я лично водил его в телеграфную контору вашей святости…

— Это еще что значит?! Почему он отказался?!

— Он признался, ваша святость, что изобретатель эмэм-прибора не в своем уме, что он находится в сумасшедшем доме… Оно и следовало ожидать, коли он выпустил из рук такой ценный патент…

— Не в своем уме?!. Пиши приказ! Немедленно разыскать Куркиса Браска и доставить ко мне! Если откажется идти добровольно, применить силу! Приказ передать протеру-генералу, командующему моими бравыми гвардейцами!.. Кстати, приведена ли гвардия в боевую готовность?

— Приведена, ваша святость. Гвардейцы переодеты в полевую форму и получили боевое оружие.

— Это хорошо… А то молодчики из вашего Барбитского Круга слишком много себе позволяют. На них уже были жалобы.

— Барбитцы преданы вам не менее гвардейцев, ваша святость. Напрасно вы отталкиваете их от себя, — с укором заметил протер Мельгерикс.

— Хорошо, хорошо. Передай им мою благодарность за верную службу… А теперь доставь сюда Куркиса Браска!

Протер-секретарь записал приказ и вырвал лист. Но он не успел передать его курьеру. В кабинет неожиданно вбежал сам Куркис Браск и, размахивая в воздухе какой-то бумажкой, крикнул, захлебываясь от восторга:

— Можно, ваша святость! Можно! Ура! Спасены!

Лицо гросса прояснилось.

— Садитесь, ведеор Браск! Вы получили ответ из Марабраны?

— Нет, ваша святость, Марабрану я не запрашивал. Изобретатель аппарата свихнулся вскоре после того, как продал мне свое изобретение. Я не хотел вам прежде говорить об этом, чтобы не портить впечатление…

— Откуда же вы узнали, что можно?…

— Я ходил советоваться с вашим главным научным консультантом профессором Пигрофом Вар-Доспигом. Он отлично разбирается в этих делах. Он сказал, что можно. Вот его научное заключение…

— Погодите! — остановил марабранца гросс и обернулся к протеру Мельгериксу: — Будь любезен, беспорочнейший, оставь нас с ведеором Браском наедине.

Лицо протера-секретаря скривилось в кислейшей гримасе, но ослушаться он не посмел. Поцеловав мантию гросса, он смиренно удалился из кабинета.

— Итак, ведеор Браск, — заговорил сын божий, лишь только захлопнулась дверь за ушедшим Мельгериксом, — что же вам посоветовал мой главный научный консультант?

— Профессор Вар-Доспиг сказал, что можно. Вот текст его краткого заключения:

Вот и все!.. Но как замечательно мы вывернулись, ваша святость!

Брискаль Неповторимый приободрился. Но более сдержанный и умный, чем этот провинциал из Марабраны, он не выказывал своей радости столь откровенно.

— Не увлекайтесь, сын мой! — оборвал он Куркиса Браска. — Консультация, которую нам дал профессор Вар-Доспиг, во многом упрощает дело. Но нам не следует забывать о бесконечных опасных качествах вызванной вами конкретизации. Поэтому действовать нам нужно будет с сугубой осторожностью, дабы не попасть в еще более ужасное положение… Кстати, о мантии. Насколько мы уразумели из вашего первого доклада, эта мантия покрыта рядами необыкновенно крупных бриллиантов. Так ли это?

— Безусловно, так, ваша святость! Я стоял от бо… от этой проклятой конкретизации в каких-нибудь двух шагах!

— Ну вот видите! Следовательно, мантию нужно обязательно уберечь от дематериализации. Это можно будет осуществить?

— Не знаю, ваша святость, удастся ли… Ведь мантия надета на нем, а он вряд ли станет раздеваться… Нет, скорей всего мантию сохранить не удастся. Она исчезнет и рассеется в первую очередь!

— Не беспокойтесь, сын мой. Мы заставим его раздеться! — уверенно. заявил гросс и, немного подумав, добавил: — Подробные инструкции я передам вам через час. А пока ступайте и соберите модель. Она должна действовать абсолютно безотказно!

— Слушаюсь, ваша святость! Все будет сделано, как надо!..

Слегка покачиваясь на ходу, Куркис Браск вышел из кабинета. В ту же минуту перед сыном божьим вновь предстал его беспорочество протер Мельгерикс. Он сгорал от любопытства и надеялся, что из очередного приказа узнает, какую приятную новость доставил гроссу марабранский промышленник. Но гросс не собирался посвящать протера, имея в виду его причастность к Барбитскому Кругу, во все свои деловые секреты. Вместо того чтобы диктовать, он перебрался к письменному столу и принялся собственноручно трудиться над листом бумаги. Настрочив пространное послание, он запечатал его в конверт и приказал протеру лично доставить его по адресу.

Адрес на конверте был предельно краток:

Столица в волнении. Гроссерия укрепляется, словно ей угрожают штурмом несметные вражеские полчища. Газеты, радио, телевидение оглушают обывателя потоками чудовищных измышлений. Паника растет… А в это время старенький мираль аба Бернада стрекочет по темным гирляндским дорогам, поглощает трудолюбиво один километр за другим и приближается к Сардуне с неторопливостью и неизбежностью рока. Он миновал рудники Робры-Верры, одолел крутые перевалы поднебесного Ардилана, пробежал по спящим городам и селам богатой Тартахонской провинции и в два часа ночи допыхтел до Ланка — первого крупного населенного пункта провинции Сардунской.

Перед самым рассветом на горизонте появилось множество огней.

— Смотри, о повелитель вселенной, вон Сардуна! — осмелился доложить священник.

— Знаю без тебя, червяк, что это Сардуна! Наддай газу! — рявкнул в ответ бог.

Мираль судорожно рванулся, жалобно завыл и помчался вперед на предельной для своего возраста скорости…

Путешественники благополучно миновали погруженные в сон предместья, дымные районы гремящих заводов и широкие бульвары репрезентабельного центра. Но проникнуть на другой берег Лигары оказалось делом нелегким. Тайная полиция Барбитского Крута останавливала на мостах все машины, придирчиво осматривала пассажиров, проверяла документы. Однако скромному невзрачному миралю и здесь сопутствовала удача.

В тот момент, когда аб Бернад подвел своего технического одра к запретной черте на середине моста Альгрида барбитские головорезы как раз вытаскивали из шикарного лоршеса какого-то дородного бородатого митрарха, прибывшего, по всей вероятности, из далекой восточной провинции. Барбитцы настолько увлеклись опросом этого духовного вельможи, что совсем не заметили паршивого, кашляющего, покрытого пылью мираля. Увидя на мосту кордон, аб Бернад начал было притормаживать, но бог ткнул его кулаком в спину и рявкнул:

— Гони на полный газ, червяк!!

Чихнув от волнения и выпустив облако едкого дыма мираль затарахтел, затрясся всем своим корпусом и суетливо проскочил мимо зазевавшихся постовых. А еще через десять минут, добежав до дворца гросса сардунского он взвизгнул последний раз, остановился сам собой и как-то нелепо завалился на сторону.

— Прибыли, о владыка! Ашем табар… — с трудом проговорил аб Бернад и, уронив голову на руки, бессильно лежавшие на баранке, тотчас же заснул…

В четыре часа утра в конференц-зале святейшего собрания сошелся весь цвет гирляндской религиозной общины. Это было великолепное, красочное зрелище!

Пять огромных люстр горели под высокими сводами потолка. Перед гигантскими полотнами с символическими знаками и перед синими священными знаменами пылали на сей раз не электрические, а настоящие жертвенные светильники — закопченные, древние, выбитые тысячу лет назад безвестными мастерами из пластин литого золота.

Сиятельный сын божий восседал на своем высоком престоле, под балдахином, в полном блеске и великолепии. Сколько важности, сколько сознания собственного величия в его горделивой осанке!..

Позади престола, скрытый от глаз собравшихся, томился под надзором двух дюжих монахов незадачливый фабрикант чудес Куркис Браск. Перед ним был треножник с резной столешницей, а в ней — раскрытый чемодан с малым прибором ММ-222, приведенным в полную боевую готовность.

Возле престола стоял протер Мельгерикс и дрожащим от волнения голосом зачитывал окончательное заключение особой комиссии «по делу о марабранском чуде». Сонм священнослужителей внимательно слушал заключение и согласно кивал мудрыми головами.

— …И посему мы считаем, — читал Мельгерикс, — что явление, возникшее в результате научного эксперимента в полях Марабранской провинции и именующее себя повелителем вселенной, не выходит за рамки реального бытия, а если упомянутое явление окажется, паче чаяния, наделенным сверхъестественным могуществом и станет присваивать себе божеские прерогативы…

На этом месте читка заключения была неожиданно прервана. В конференц-зал вбежал позеленевший от ужаса главный привратник и, забыв про уставный этикет, завопил во все горло:

— Ашем табар!! Ашем табар!! Грядет бог единый судить живых и мертвых!!!

Прокричав эти страшные слова, привратник посинел и тут же свалился замертво. Видно, сердце не выдержало.

По залу пронеслась волна тихой паники. Бледные священнослужители жались друг к другу, как перепуганные овцы. Протер Мельгерикс выронил из рук листки с заключением особой комиссии. Гросс отбросил витой жезл, закрыл лицо руками и затрясся в жесточайшем ознобе. Два дюжих монаха, приставленных к Куркису Браску, как подкошенные упали на ковер и превратились в неподвижные глыбы. А сам ведеор Браск, увидев вокруг такое смятение, молниеносно развинтил свой прибор, захлопнул чемодан и глазами загнанного зверя принялся шарить из-за престола по всем окнам, выбирая, в которое из них, в случае чего, сподручнее будет выскочить.

В наступившей нестерпимой тишине раздались медленные грузные шаги. Все ближе и ближе гремели они под гулкими сводами дворцовых галерей и коридоров, и с каждым их ударом возрастал невыносимый ужас, охвативший блистательное сборище многоопытных служителей бога единого.

Наконец тяжелая портьера, скрывавшая высокий дверной проем, резко отлетела в сторону. В конференц-зал не спеша вошел величественный старец могучего телосложения, с гордо поднятой головой. Вся его гигантская фигура была закрыта просторной голубой мантией, густо унизанной крупными бриллиантами. Его пышные, тщательно расчесанные белоснежные кудри лежали на широких плечах. Серебристая веерообразная борода доставала до самого пояса. На смуглом, запыленном с дороги лице полыхали два огненно-черных глаза.

Не доходя шагов десять до престола гросса, старец повернулся к залу — и словно гремящий вихрь пронесся под высокими сводами. Погасли жертвенные светильники перед священными знаменами, испуганно зазвенели хрустальными подвесками электрические люстры.

— Так-то вы встречаете своего владыку небесного, рабы недостойные?! На колени!! — львиным рыканьем взорвался старец, грозно тряхнув своей белой гривой.

Как колосья под напором урагана, безмолвные священнослужители пали ниц и спрятали лица в ковровом ворсе.

Старец окинул их разноцветные спины пылающим взором и затем медленно обернулся к престолу. Но прежде чем он успел сделать полный поворот, из-за престола стрелой выскочил Куркис Браск с чемоданом в руке и, в несколько прыжков достигнув выхода, исчез за широкой портьерой. Его стремительного бегства не заметил никто — ни гросс, ни бог, ни служители божьи.

Повернувшись к престолу, старец вонзил в первосвященника свой пронизывающий взгляд. Некоторое время он молчал, как будто чего-то ожидая. Глаза его все больше и больше разгорались неукротимым гневом. А гросс сидел ни жив ни мертв, не смея даже взглянуть на повелителя вселенной.

И тогда, тряхнув нетерпеливо белоснежной гривой, могучий старец вновь разразился громом:

— Ты, червь земной, подло присвоивший себе звание моего сына на Земле! Тебе говорю: встань и сойди с престола!!

Но гросс не спешил подчиняться приказу бога. Лишь отняв от лица руки, он с бесконечной покорностью и кротостью заговорил тихим голосом:

— Прости, о повелитель вселенной, дряхлого немощного старика. Ты, великий, всемогущий и всеведущий, знаешь, сколь предано тебе мое сердце, истомленное постом и молитвами. Яви же милость ко мне, о всеблагий и всемилостивый, не ввергай меня на старости лет в пучину позора и унижения… Да, я мерзок и грешен. Но кто из смертных не грешен, о владыка? Ты един без греха и скверны, ибо в тебе начало и конец всего сущего. Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!..

Произнося эти ни к чему в общем-то не обязывающие слова, гросс приободряется, почти ликует: «Жив еще и на престоле сижу! Не испепелил, не пронзил меня молнией, а стоит и слушает! Стоя слушает своего лукавого раба! Значит, не все еще потеряно! Значит, еще поборемся!»

Но бог, словно прочитав мысли гросса, сверкающей громадой надвинулся на престол и обрушил на него потрясающие раскаты своего страшного голоса:

— Тля ничтожная!! Ты еще смеешь разглагольствовать?! Где знаки твоей покорности и смирения?! Почему на голове твоей не пепел покаяния, а золотой колпак бесовской гордыни?! Почему на тебе не грязное рубище, а богатое одеяние?! Слезай с престола, не то я предам тебя такой казни, что от нее в ужасе взвоет проклятый мною прародитель зла!!

На сей раз Брискаль Неповторимый не посмел пропустить мимо ушей столь категорический приказ. Он сполз с престола и отвесил богу глубокий поясной поклон.

Бог бесцеремонно оттолкнул его и сам взгромоздился на освободившийся престол. Теперь его внушительная фигура стала еще величественнее и грознее. Окинув взором ряды распростертых на полу священнослужителей, он вновь разразился оглушительным громом:

— Ну, порождения ехидны, что вы теперь скажете?! Признаете меня повелителем, вселенной или все еще упорствуете в своих подлых сомнениях?

По спинам священнослужителей пробежало нервное волнение. И вот один из них — престарелый митрарх из далекой восточной провинции — возгласил срывающимся голосом:

— Боже наш великий и справедливый! Ты един направляешь движение светил и держишь всякое дыхание в могучей деснице своей! Ты — упование и надежда всех человеков! Ашем табар!..

— Ашем табар!.. — глухо пронеслось по рядам уткнувшихся в ковер священнослужителей.

— Ашем табар!!!

оглушительно рявкнул бог и несколько спокойнее и тише добавил: — То-то же! Един!..

Но тут у него под ногами раздался тихий, смиренный голос Брискаля Неповторимого:

— Припадая к стопам твоим, о владыка, молю тебя! Сними последнюю пелену тумана с глаз наших. Яви нам свое величие. Ашем табар!..

— Наглец! Ты не насытился марабранским чудом?! Тебе новых чудес захотелось?!

— Не чудес, о повелитель вселенной! — продолжал стонать гросс. — Не чудес, а свидетельства непреоборимого… Прости меня, ничтожного, за эту дерзость, но я не для себя, не для себя… Я верую, что ты есть истинный отец мой небесный. Но что вера убогого старика? Я молю тебя ради маловерного и в безбожии погрязшего человечества… Яви…

— Молчать!!! — загрохотал бог, охваченный неистовым гневом. — Свидетельства тебе нужно?! Может, мне взорвать солнце, чтобы убедить тебя?! Нет, червяк! И тебе, мерзкому, и всему человечеству маловерному хватит и такого свидетельства, как вот эта моя божеская мантия!

— Молчу, о владыка! Молчу и рыдаю от счастья, что на закате дней свой удостоился видеть тебя! — захлебывался гросс в приторнейшем подобострастии, но вместе с тем неуклонно продолжал гнуть свою линию: — Я верую в тебя, верую всем сердцем своим. Но сжалься над малыми, сжалься над убогими, сжалься над лишенными святого озарения! Сжалься, отче мой небесный, и позволь мерзким рукам человеческим коснуться звездных каменьев твоей божественной мантии и засвидетельствовать истину для славы твоей!

Чело бога затуманилось. Он вот-вот разразится громом и испепелит небесным огнем дерзкого пигмея.

Но огня нет, и бог произносит с гордым смирением:

— Быть посему! Зови ювелира, неверный!

Гросс встрепенулся и воспрянул духом. Эта первая маленькая победа над богом единым вернула ему самоуверенность, удесятерила его силы.

Еще бы! Разве всемогущий и всеведущий, пришедший; на Землю судить и карать грешников, стал бы унижаться до подобного освидетельствования? Нет, и тысячу раз нет! Значит, не точно по информации сработал марабранский аппарат, я бог этот лишь с виду грозен и опасен, а на деле, вероятно, слаб и беспомощен, как любой из смертных!..

Ощутив в себе могучий прилив бодрости, его святость вскочил на ноги и трижды хлопнул сухими ладошками:

— Эй! Кто там есть? Монахи! Служки! Позвать сюда грема Лаандра, моего личного ювелира!

— Лаандра!.. Грема Лаандра!.. Грема-ювелира к его святости!.. — зашумело и поползло, перекликаясь, как эхо, по залам и галереям святейшего собрания.

Не прошло и пяти минут, как личный ювелир сына божьего грем Лаандр был уже где-то выкопан и молниеносно доставлен в конференц-зал. Манерный, вертлявый, в синей с серебром сутане, он бочком-бочком, неустанно отвешивая поклоны, подбежал к святейшему престолу и простерся перед ним так удачно, что трудно было сразу решить, к кому это больше относится — к богу единому на троне или к гроссу сардунскому у его подножья.

— Встань, грем Лаандр, и слушай! — приказал Брискаль Неповторимый.

Ювелир шустро поднялся с полу.

— Сей могучий, лучезарный и величественный, которого ты видишь на моем престоле, есть тот, кого мы призываем в наших молитвах! — заговорил сын божий торжественно и громко. — Он простер на тебя свою бесконечную милость и разрешает тебе коснуться звездных каменьев его небесной мантии! Потрудись же, боголюбивый грем, во славу повелителя вселенной и засвидетельствуй подлинность этих дивных алмазов!

У ювелира подкосились ноги. Он грохнулся на колени, задрожал, как перед казнью, и мгновенно покрылся обильным потом.

— Не бойся, червяк! Подойди! — добродушно подбодрил его марабранский бог, видя, что несчастный грем готов от страха потерять сознание.

Лаандр вздрогнул от громового голоса бога и принялся торопливо шарить в потайных карманах своего синего облачения. Он извлек из них лупу, кое-какие мелкие инструменты и флакончики с кислотой. Робко косясь на невиданного старца, он взошел на ступеньки престола и, припав к божеской мантии, начал тщательно исследовать необычайные каменья. Весь конференц-зал, весь огромный дворец святейшего собрания, вся Гроссерия ждала, затаив дыхание, результатов этого исследования. Лишь Брискаль Неповторимый относился к освидетельствованию алмазов совершенно безучастно. Он весь сжался, ушел в себя и, зная заранее, что алмазы окажутся настоящими, усиленно обдумывал очередной ход против бога из Марабраны.

Наконец грем Лаандр закончил свою работу и, поцеловав краешек мантии, пятясь спустился со ступенек престола.

— Говори, боголюбивый грем! — приказал сын божий. — Пусть все услышат истину! Пусть изгонят из сердец своих остатки сомнений и уверуют вместе со мной, что се есть истинный повелитель вселенной, бог единый, бог бессмертный, бог всемилостивый!

— Свидетельствую!!! — пронзительным голосом завопил ювелир, вскинув руку с лупой. — Алмазы настоящие, размеров небывалых! Каждый алмаз не менее пятисот каратов! Шлифовка тонкая, изысканная, явно небесной работы! Земные мастера не умеют шлифовать такие микроскопические грани! Это — бог единый, наш небесный владыка, повелитель миров, в которого я верую, верую, верую! Ашем табар!..

Грем-ювелир снова простерся на полу, а гросс, в свою очередь, до самой земли поклонился богу. Затем боголюбивый Лаандр по знаку его святости бочком-бочком удалился из конференц-зала. А Брискаль Неповторимый опустился перед престолом на колени и, молитвенно воздев руки ладонями вверх, начал гнусавым голосом петь протяжные священные гимны, в которых восхвалялся и прославлялся на все лады повелитель вселенной. Лежавшие носом в пол делегаты собора сопровождали пение гросса ритмичным «ашем табар», звучавшим глухо, но достаточно торжественно. Служки в зеленых одеяниях метнулись из темных ниш, и вскоре по всему залу вновь заполыхали золотые жертвенные светильники перед развернутыми синими знаменами. Но тут бог поднял руку и громовым голосом прервал своего самозванного сына:

— Кончай, червяк, комедию!!!

Оборвав священный гимн на полуслове, гросс озадаченно умолк.

— Вижу и знаю, что ты задумал, лукавый старик! — продолжал грохотать бог, сотрясая своды. — Ты хочешь превратить меня в живого идола, поместить в Сарде на главном алтаре бога единого и показывать за деньги доверчивым туристам как самую удивительную достопримечательность Гроссерии! Но ты просчитался, плут! Этому не бывать!!!

— Слово твое — закон для вселенной, о владыка! А мы, рабы твои недостойные, готовы, не щадя живота, выполнить любое твое пожелание, — мямлит растерянно гросс, смиренно потупив глазки.

— Еще бы вы посмели противиться мне!..

Погладив свою пышную бороду, бог простирает вперед руку и гремит с неослабевающей силой:

— Слушайте, лицемеры, стяжатели и развратники! Слушайте, честолюбцы, тунеядцы и лжецы! Именем обездоленных и угнетенных, именем стремящихся к свету, правде и счастью я приказываю вам и повелеваю! Все храмы, часовни, монастыри, духовные училища, теософские факультеты, религиозные издательства, мастерские и магазины предметов культа — закрыть! Все гимны, молитвы, обряды, богословские лжеучения и нелепые вымыслы мадаранской мифологии — забыть! Все книги, полные мистического словоблудия, все картины, знамена, полотнища с символами и прочие предметы культа, не имеющие ни художественной, ни исторической ценности, — сжечь! Всех протеров, митрархов, гремов, синапов, абов, монахов, богословов, членов Барбитского Круга, студентов духовных училищ и прочих дармоедов, присосавшихся к культу, — распустить, причислить к лику нормальных людей и научить полезному труду! Преступную организацию, именуемую гирляндской религиозной общиной, вкупе со всеми митрархатами, приходами, сектами, орденами, партиями и прочими группировками — ликвидировать и впредь под страхом смерти не создавать! Имя мое во всех его бессмысленных вариантах — изъять из употребления и предать забвению!.. Да будет так!.. Кончилось время темноты, страха, лжи и угнетения человека человеком! Настало светлое время разума, знаний, справедливости и всеобщего счастья! Истинно говорю вам: нет во вселенной иного владыки, нежели свободное, счастливое и стремящееся к знаниям трудовое человечество! Ступайте же и тоже трудитесь, всеми силами стараясь хоть немного искупить вину свою перед человечеством и заслужить высокое звание человека! Такова моя воля! Ашем табар!

— Ты ли говоришь это, о владыка?! — в ужасе кричит Брискаль Неповторимый. — Ты ли отвергаешь своих преданных слуг и рушишь свою твердыню на Земле, нашу святую гирляндскую общину?!

— Да, я! Всемогущий бог несовместим с религией! Пока меня не было, вы могли злоупотреблять моим именем, как угодно, но вот я пришел, и вы стали ненужным хламом! Зачем толкователи и посредники, если есть сам всемогущий владыка миров, способный лично присматривать за законностью, порядком и справедливостью?! Ступайте и выполняйте мою волю!

Гросс почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось. Перед глазами поплыли разноцветные круги, к горлу подкатил комок. Вот он вскакивает на ноги, вытаращивает дикие, исступленные зрачки и визжит истерическим голосом:

— Ты — бог-отступник!! Ты не наш бог! Я проклинаю тебя!.. На, поражай, испепеляй меня! Покажи на убогом старце свою вселенскую мощь! Но при этом знай: гирляндская религиозная община три с половиной тысячи лет обходилась без тебя, обходилась без всякого бога! Три с половиной тысячи лет не знала тебя и не нуждалась в твоей помощи! И она не отдаст теперь без борьбы своей власти, своих сокровищ и своего положения!.. Убей меня тут же, немедленно! Слышишь! А если не можешь, то оставь мой престол и уходи обратно в свое небытие!!

Бог молча, с неизъяснимым презрением смотрит на бесноватого старикашку. С каким удовольствием уничтожил бы он этого мерзкого паука! С какой радостью очистил бы он единым мановением руки всю Землю от лжи и подлости религиозных культов!.. В эту минуту марабранский бог горько пожалел, что не дано ему настоящего всемогущества, хотя бы на несколько минут…

После истерической богохульной вспышки гросса сардунского ситуация в конференц-зале резко изменилась, причем, конечно, не в пользу бога.

Гросс же беснуется чем дальше, тем больше. Он уже стоит перед престолом во весь рост, размахивает витым жезлом и кричит богу прямо в лицо:

— Ты молчишь?! Где же твое хваленое всемогущество?!

— Нет у меня всемогущества! — сдержанно рокочет бог. — Нет у меня ничего, кроме этой алмазной мантии, громового голоса да неистребимого чувства справедливости! Вызванный к жизни воображением темных, угнетенных, но жаждущих добра и справедливости тружеников, я пришел к вам в образе человека и волю свою изъявил вам во имя человека! Но в ваших душах я не вижу ничего человеческого! Вы — ядовитая накипь истории! Не хотите подчиниться моей воле, что ж, не подчиняйтесь! Тем хуже для вас! Я еще даю вам возможность искупить вину и заслужить звание человека! Но бойтесь, трижды бойтесь того неизбежного часа, когда сам народ поднимется на вас! Он не будет приказывать вам, он просто раздавит вас, как давит тяжелый сапог крестьянина ядовитого тарантула! Не подчиняйтесь, но это лишь ненадолго отдалит грозный час расплаты, ибо разум и время сильнее вас, и рано или поздно вы все равно будете уничтожены!..

— Слава отцу моему небесному! Это не бог — радостно возгласил гросс сардунский. — Это подлый лжец, смутьян и провокатор! Это всего лишь побочный продукт марабранского чуда! Теперь мы знаем, как нам поступить…Эй! Служки! Монахи! Позвать сюда моих храбрых гвардейцев!.. Хватайте этого лжебога и сдирайте с него мантию!!

Немного поколебавшись, протеры и митрархи, гремы, синапы и абы двигаются к престолу, не отрывая глаз от великолепной мантии бога…

Во всем дворце святейшего собрания поднимается гвалт, топот, сумасшедшая возня.

— Мантию, мантию с него рвите! А там уж мы прикончим его!! — кричит гросс, воинственно размахивая жезлом.

Но тут марабранский бог встает на престоле во весь свой рост, срывает с плеч тяжелую, сверкающую дивными алмазами мантию и, швырнув ее с ужасающей силой на самую середину зала, гремит подобно урагану, так что раскачиваются хрустальные люстры под высокими сводами и падают угасшие светильники перед священными знаменами:

— Нате, шакалы!!! Берите мое одеяние!!! Но меня вам не взять!!!

Оставшись в простой крестьянской одежде, бог спускается с престола и брезгливо отстраняет ногой остолбеневшего гросса:

— Прочь с дороги, сморчок паршивый!! Раздавлю!!!

И с гордо поднятой головой он направляется к выходу. «Пора выступать Куркису Браску!» — молнией проносится в голове гросса, и, повернувшись в сторону ниши за престолом, он громко выкрикивает условленный сигнал к действию:

— Огонь! Огонь! Огонь!

Зеленого луча из аппарата ММ-222 не видно.

— Ведеор Браск, скорее! Жгите его, не то он уйдет! — вопит гросс.

Услышав про Куркиса Браска, бог останавливается почта у самой портьеры и оборачивается. Вспомнив про совет своего друга Дуваниса, он идет назад и заглядывает за престол, куда гросс обращается со своими призывами. Но в нише за престолом никого нет, кроме двух здоровенных монахов, лежащих на полу вниз лицом. Бог недоуменно пожимает плечами и снова направляется к выходу.

— Держите его! Ловите его! Уйдет! — кричит гросс, тоже успевший убедиться, что Куркис Браск исчез вместе с аппаратом. Поспешно подобрав полы своей мантии, он быстренько взбирается на опустевший престол.

Но единственным, кто откликнулся на призыв гросса, оказался протер Мельгерикс. Он кидается вслед за богом, как гончая собака.

Бог на мгновение задержался возле тела привратника. Воспользовавшись этим, Мельгерикс настиг его и крепко схватил за рукав крестьянской блузы.

— Стой, хамское отродье!!

Слегка обернувшись, бог взмахнул железным кулаком и обрушил на лицо протера страшный удар. Дернув бородкой и мгновенно залившись кровью, секретарь сына божьего отлетел в толпу своих коллег, всецело поглощенных рассматриванием алмазной мантии.

Покинув конференц-зал, марабранский бог пользуется всеобщей суматохой и где громовым голосом, а где и кулаками прокладывает себе дорогу к выходу. Вот бог добрался до пустынной галереи. От вестибюля его отделяет последний лестничный марш. Еще минута, и он будет на воле. Но в этот момент все существо его пронизывает какая-то странная холодная волна. Бог застывает на месте и медленно оборачивается. Пустыми, погасшими глазами он смотрит в полумрак бокового коридора и, увидев тонкий как паутинка зеленый лучик, направленный прямо на него, с тяжелым вздохом опускает голову.

Несколько секунд лучик бегает по телу бога, потом гаснет. И тут же из коридора выходит профессор Вар-Доспиг со странным, по размерам не более пистолета приборчиком в руке. Он торопливо подходит к богу и хватает его за руку.

— Скорей! Нам надо спешить, пока никого нет!.. — говорит профессор и настойчиво тянет бога за собой.

Бог не сопротивляется. Послушно и размеренно, как заведенный механизм, идет он за профессором Вар-Доспигом по боковому коридору. Только они успели свернуть в сторону, как позади, в галерее, послышались крики команды и топот сотен ног. Это по вызову гросса спешили в конференц-зал две роты его гвардейцев.

— Еще немного и все бы пропало, — ворчит Вар-Доспиг, увлекая за собой седобородого гиганта. — И все из-за трусости этого марабранского болвана Браска…

Бог не ответил, да он и не мог ничего отвечать, так как все основные центры его удивительного организма были парализованы. Осталась лишь способность воспринимать команду и двигаться в указанном направлении

Вар-Доспиг уверенно вел бога по коридорам, переходам, черным лестницам, пока они не оказались на самых задворках огромного здания, где находятся склады, гаражи и прочие службы. Здесь тихо и безлюдно — весь обслуживающий персонал дворца ушел хоть издали поглазеть на марабранского бога. Через узкую заднюю калитку профессор выводит укрощенного старца в сквер. Отсюда уже нетрудно добраться до особняка за высокой оградой.

День только-только занимается. Арцисса и доктор Канир, наверное, еще спят. Поэтому профессор, отбросив излишнюю предосторожность, вводит бога в свой дом прямо через парадную дверь. Но сделать это совершенно незаметно ему все же не удалось. Когда он вел старца по каменной дорожке, проложенной от ворот к дому, в одном из окон показалась на миг бледная физиономия доктора Канира. Несколько секунд смотрел биолог на седовласого старца расширенными от ужаса глазами, но и за это время он понял больше, чем за два месяца своего сотрудничества с профессором Вар-Доспигом. Зажав себе рот рукой, чтобы не закричать, он, как ошпаренный, отскочил от окна.

Вар-Доспиг спешит. Каждую минуту в доме могут появиться монахи, приставленные гроссом для обслуживания главного научного консультанта и его семьи. Профессор ведет своего молчаливого и покорного пленника в рабочий кабинет, а оттуда спускается с ним в лабораторию.

— Войди в генератор, Материон! — приказывает Вар-Доспиг старцу и отпускает его руку.

Старец послушно идет к огромному металлическому шкафу, занимающему всю заднюю стену лаборатории. Он сам отодвигает тяжелую свинцовую плиту, которая служит дверцей, входит в генератор и сам же изнутри ставит плиту на место.

— Наконец-то! — облегченно произносит профессор и, вынув платок, вытирает с лица и шеи обильный пот.

Потом он подходит к генератору, убеждается, плотно ли прилегла свинцовая плита, и поочередно включает три рубильника. При этом он вслух произносит три слова, словно творит заклинание:

— Информация! Логика! Внешность!..

Внутри шкафа зарождается и постепенно нарастает низкий гул. Можно подумать, что в нем копошатся и гудят тучи огромных шмелей. Одна за другой зажигаются десятки разноцветных контрольных лампочек, на измерительных приборах дрожат и двигаются чувствительные стрелки. Профессор еще минут десять наблюдает за ними, кое-что подкручивает, подлаживает и наконец удаляется с усталым, но довольным видом. Прежде чем войти в лифт, он еще раз оборачивается к шкафу, прислушивается к его мрачному гудению и говорит:

— Ровно через семнадцать часов у нас будет настоящий Материон!..

Когда в конференц-зал врывается наконец вызванный гроссом отряд гвардейцев из дворцовой стражи Гроссерии, здесь уже вновь царят тишина и благолепие.

Бравый протер-генерал в белоснежном мундире, прибывший во главе гвардейцев, вытягивается перед престолом.

— По вашему повелению, ваша святость, отряд прибыл!

Гросс гневно стукнул жезлом:

— Где старик с белой бородой?! Где смутьян, безбожник и самозванец?!

— Мы не видели никакого старика, ваша святость! Во дворцах паника и полная неразбериха! — оторопело козыряет протер-генерал.

— Догнать! За ним! Обыскать дворец! Закрыть все выходы! Закрыть мосты! Живей! Шевелитесь! — разбрызгивая слюну, визжит Брискаль Неповторимый.

Протер-генерал хватается за кобуру пистолета и, увлекая за собой гвардейцев, стремительно убегает прочь.

— Кто там есть?! Монахи! Служки! Скоты, сюда! Всех сожгу живьем! Сюда!.. — продолжает надрываться гросс, размахивая жезлом.

Вбегает несколько желтых и зеленых сутан с белыми как мел лицами.

— Ваша святость!.. Смилуйтесь!..

— Молчать, скоты! Грема Лаандра сюда!

— Я тут, ваша святость!

Грем-ювелир выскакивает из толпы монахов, сбившихся у входа над телом главного привратника, и падает на живот перед престолом гросса.

— Осмотри, боголюбивый грем, мантию самозванца! Все ли алмазы на ней в сохранности?

Пробравшись сквозь толпу сановников церкви, грем-ювелир приближается к мантии и тщательно ее осматривает. Даже беглый взгляд убеждает его, что мантия в полном порядке. Вскоре он возвращается к престолу и докладывает:

— Все в целости, ваша святость!

Сын божий вздохнул с облегчением и сказал:

— Возьми боголюбивый грем трех служек и отнеси мантию самозванца в мой кабинет. Для научной экспертизы…

— Слушаюсь, ваша святость!

Гросс сардунский сходит с престола и, опершись на руку одного из монахов, измученный, похудевший, бредет к выходу. Но цепь неожиданностей и треволнений для него еще не окончена. Не успевает он дойти до портьеры, как в конференц-зале появляется доктор Канир.

Увидев в нескольких шагах перед собой сына божьего, доктор Канир с размаху падает на колени и стонет:

— Простите, о простите, ваша святость! Но я не знал, клянусь вам, не знал! Я теперь только понял!..

— В чем дело, доктор? Что вы поняли? — устало спрашивает гросс.

— Я понял, ваша святость, что это был не случайный продукт марабранского чуда, а главный. Но я не знал, не знал! Меня опять обманули!

— Кто обманул? О чем вы говорите?

— О вашем главном научном консультанте, профессоре Вар-Доспиге! Это он, ваша святость, изобрел аппарат ММ-222! Это он подсунул его Куркису Браску, чтобы тот предложил вам производство чудес! Это он дал мне карточку с изображением бога и велел именно ее размножить! Это он, это он, ваша святость! Это все профессор Вар-Доспиг! Ему нужен был материализованный бог, и он получил его! Я видел! Я собственными глазами видел!..

— Замолчите! — крикнул гросс, начиная что-то смутно соображать. — Замолчите, безумный вы человек!!

Канир осекся и умолк. Он с мольбой смотрел на сына божьего, и губы его продолжали беззвучно шевелиться.

— Ступайте за мной в мою опочивальню, доктор! Там я выслушаю вас с глазу на глаз! — приказывает Брискаль Неповторимый и, обойдя коленопреклоненного биолога, уходит из конференц-зала…

А где же Куркис Браск из Марабраны? Где этот незадачливый фабрикант чудес, виновник грандиозного, небывалого в истории Гроссерии скандала?

Посмотрим, поищем… Кудерн, Улатра, Ланк, Тартахона, Паэрта… Вот он! Мчится в черном лоршесе на юг, к Марабране, увозя с собой и модель с подробными планами, и большой аппарат ММ-222 — самый совершенный в мире материализатор мысли.

Коммерческая операция по производству чуда полностью провалилась, причинив чудотворцу одни лишь расходы да беспокойства. И зачем он снова связывался с этим сумасшедшим ученым из Гроссерии? Мало у него было хлопот со скалдами этого Вар-Доспига! Нет, надо было опять так глупо попасться на удочку! Хоть бы гросс сардунский рассчитался за марабранское чудо… Но куда там! С его святости теперь ничего не удастся сорвать! Судя по началу, бог единый не собирается церемониться со своими служителями. Гросса он уже, наверное, вытолкал из Гроссерии взашей и пустил по миру. Жалко! Полтора миллиона суремов — хорошие деньги…

Куркис Браск горько вздыхает и, переключив скорость, ведет машину дальше, по великолепному асфальтовому шоссе…

Черт побери! Полтора миллиона суремов на дороге не валяются! Если с гросса их нельзя получить, то, может быть, с кого-нибудь другого?… Но с кого? Профессор Вар-Доспиг гол как сокол! Протер Мельгерикс? Этот ни при чем… А что, если… Фу ты, черт! Вот это идея, так идея! Бога-то ведь создал кто? Куркис Браск из Марабраны! Значит, Куркис Браск имеет полное право предъявить богу счет как за дождевое чудо, так и за создание его самого! Если это бог правильный и справедливый, он не посмеет уклониться от уплаты. Куркис Браск не гордый — он удовлетворился бы каким-нибудь десятком алмазов с божеской мантий, которую, кстати, создал для бога единого тоже он. Одно только тут неприятно: для предъявления счета придется вновь встретиться с богом, а в этом есть большой риск. Тут можно не только ничего не получить, но и поплатиться за дерзость собственной шкурой… Но ведь он, надо полагать, все-таки всеведущий. Он же пришел тогда на холм и прямо сказал: «Это вы, мерзавцы!..» А коли так — значит, он отлично знает, кому обязан своим существованием, и, пожелав отблагодарить своего создателя, всегда найдет возможность сделать это без личной встречи. Скажем, переведет на текущий счет Куркиса Браска некую кругленькую сумму миллиончика этак в два… или даже в три!..

Такой вывод принес фабриканту некоторое успокоение…

Жаркое солнце уже поднялось довольно высоко над горизонтом, когда Куркис Браск, миновав ардиланские перевалы и рудники Робры-Верры, выбрался на холмистую равнину Марабранской провинции. Почувствовав себя почти уже дома и почти в безопасности, он перестал гнать свой лоршес и позволил себе ехать дальше спокойно, на средней скорости.

Поля вокруг шоссе, размытые накануне катастрофическим ливнем, представляют собой уже не море жидкой грязи, а гладкую бурую поверхность, иссеченную паутиной мелких трещин. Куркис Браск оглядывает эту мрачную панораму бесконечной фантастической пустыни со смешанным чувством страха и гордости. Страха, потому что — вдруг отвечать придется?! А гордости, потому что слишком уж все-таки грандиозны масштабы разрушения…

Но в общем, настроение у марабранского промышленника, скорее, бодрое, нежели подавленное… Он улыбается: кончились все нелепые ужасы. Дома!

Лоршес мягко выносит его на вершину пригорка. И вдруг — резкий удар на тормозную педаль! Стоп! Машина останавливается как вкопанная, и тут же, послушная рукам ошарашенного водителя, катится задним ходом назад с пригорка и чуть не сваливается в кювет.

В чем дело? Чего так испугался Куркис Браск почти на самой границе родного города? Что он увидел?

По ту сторону пригорка его глазам предстала страшная картина. Не далее чем в двух километрах от вершины он увидел военный кордон, рогатку поперек дороги, ряды машин и множество солдат.

Быстро выскочив из накренившегося лоршеса, Куркис Браск ползет по заросшему травой кювету к вершине пригорка. Так и есть — войска! И не только дорога закрыта, но и дальше, по полям, в обход Гух-Норба, тянутся вереницы палаток, щели глубоких рвов, ряды грузовых автомашин, танков, самоходных орудий и бесчисленные цепи солдатских касок. И все это вплоть до самого горизонта распласталось гигантским полукругом, по-видимому, охватывая все сухопутные подступы к центру провинции — городу Марабране.

Путь домой отрезан. Но почему?

Сердце промышленника вновь холодеет от страха… Как это почему? Все это, конечно, из-за него, из-за Куркиса Браска! Это именно его ловят на подступах к городу! Неизвестно лишь, кто ловит. Гросс сардунский, от которого он сбежал, не выполнив его приказа, или сам бог единый, которого он собирался уничтожить и который уже, конечно, об этом знает?! И в том и в другом случае его не ждет ничего хорошего! Гроссу нужен аппарат ММ-222, чтобы расправиться с богом, а богу нужен тот же аппарат, потому что в нем заключена для бога смертельная опасность…

Что делать?

Выдать аппарат гроссу? А что, если одолел бог?! Спрятать аппарат или даже уничтожить его и этим снискать расположение бога? А что, если гроссу удалось взять верх?…

Ясно одно: пока что нужно бежать, скрыться, а там будет видно!

Куркис Браск ползет по кювету обратно к машине, разворачивается и гонит ее назад, прочь от Марабраны.

Один проселок, второй… Сюда! В Аркотту! Отдохнуть, расспросить людей — и к морю! Там, кажется, есть небольшой рыбацкий поселок. Можно будет купить или нанять моторный баркас и… скрыться за границу!

Взбивая облака бурой пыли, лоршес понесся по проселку к Аркотте…

В домике Дуваниса Фроска сошлось несколько старых друзей-товарищей, чтобы обсудить последние события. Созванные Рэстисом Шорднэмом, они собрались здесь еще ночью, часа три спустя, после того как Дуванис примчался в город на велосипеде с поразительной вестью.

До утра они успели обсудить все вопросы: о катастрофе, о помощи крестьянам, об отношении к материализованному богу, об аппарате ММ-222. Можно уже было спокойно расходиться по домам, но тут по деревне разнеслась новость: город за ночь опоясался рвами и густой цепью военных постов. Дуванис включил старенький радиоприемник, и друзья услышали сообщение о том, что губернатор объявил в Марабране осадное положение.

Друзья посмеялись над нелепыми страхами губернатора, но решили зря не рисковать и к кордону не соваться. Согласились на том, что подождать придется не менее суток. За сутки губернатор, надо полагать, одумается и снимет военные посты. За разговорами незаметно проходил час за часом…

Незадолго до полудня мимо усадьбы Дуваниса промчался черный лоршес. Раздавив двух зазевавшихся кур и вызвав яростный лай собак, он скрылся в глубине деревни. Друзья насторожились. В это время прибежала Калия и сообщила, что большой автомобиль стоит на деревенской площади, а прибывший в нем ведеор в соломенной шляпе о чем-то переговаривается с крестьянами.

— Сходи-ка, Дув, узнай, в чем дело, — сказал Рэстис Шорднэм юному хозяину. — Мы должны теперь быть в курсе всех событий…

Дуванис тотчас же вышел из дому и чуть ли не бегом направился к деревенской площади.

Здесь он действительно увидел десятка два крестьян и целую ораву мальчишек, обступивших черный, покрытый пылью лоршес. Приблизившись и решительно протолкавшись через толпу, Дуванис даже вздрогнул от приятной неожиданности, узнав во владельце машины своего хозяина Куркиса Браска.

Фабрикант, приоткрыв дверцу, о чем-то просительно говорил с крестьянами. Те слушали хмуро, уставившись в землю, и ничего не отвечали.

«Его нужно заманить к себе! Любой ценой!» — вихрем пронеслось в голове Дуваниса. С сильно бьющимся сердцем он подошел вплотную к Куркису Браску и громко сказал:

— Добрый день, ведеор Браск! Рад видеть вашу милость в нашей бедной Аркотте! Я — ваш рабочий и готов оказать вам любую услугу!

В первый момент Куркис Браск испугался и побледнел: «Узнан!» Но тут же оправился от испуга: «Свой рабочий, и, кажется, тот самый парень, что охотно принял на холме пятьдесят суремов! Он безбожник, но это ничего! Смышленый враг лучше равнодушных и тяжелых на подъем друзей!»

— Вы работаете на моем заводе, молодой человек? — спросил он вкрадчиво.

— А как же, ваша милость! Уже два года! Меня зовут Дуванис Фроск.

— Отлично, дорогой Фроск… Скажите, это вы вчера были на холме во время молебна?

— А кто же другой?! Я вас сразу узнал, ваша милость, хотя вы и замаскировались бородкой… Премного вам благодарен за пятьдесят суремов!

— А старик, что был с тобой? Он…

— Не извольте беспокоиться, ваша милость! Этот вздорный старик еще с вечера уехал куда-то с нашим абом!

— Хорошо, Фроск… Я вам доверяю… Должен вам сказать, что в настоящий момент я нахожусь в несколько необычайном и затруднительном положении. Мне необходима помощь…

— О чем же может быть речь, ваша милость! Зная вашу доброту и щедрость, я готов для вас сделать решительно все! Заворачивайте ко мне на двор, у меня все и обсудим за кружкой пива.

Не ожидая ответа, Дуванис обежал машину, рванул дверцу и сел рядом с фабрикантом.

— Разворачивайтесь, ведеор Браск, и назад, той же улицей! Тут совсем недалеко, — проговорил он с деланной суетливостью.

Когда они через узкие ворота, распахнутые перед ними Калией, въезжали во двор, Куркис Браск вдруг застопорил машину и с подозрением поглядел на Дуваниса. Дело в том, что во дворе он увидел другой черный лоршес.

— Чья это машина? Кто у тебя в гостях? — испуганно спросил фабрикант.

«Черт! — выругался про себя Дуванис. — Не догадались убрать!»

Это был лоршес Рэстиса Шорднэма, на котором вся компания приехала ночью из Марабраны.

— Все в порядке, ваша милость! — сказал он бодро. — Это мой дружок поставил третьего дня. Рэстис Шорднэм. Может, слыхали? Он недавно получил крупное наследство!.. Пошел в Марабрану пешком, да так до сих пор и не смог выбраться из-за всей этой кутерьмы…

Куркис Браск заколебался. Похоже было, что парень не врет. Про наследство Рэстиса Шорднэма он слышал, про военные посты вокруг города тоже знал…

— Хорошо, Фроск, я тебе верю…

Поставив свою машину впритык к Шорднэмовой, марабранский фабрикант прошел вслед за Дуванисом в дом. Когда Куркис Браск переступил через порог комнаты, он едва не упал в обморок при виде семерых здоровенных мужчин, которые рассматривали его со слишком неприятным интересом. Дальнейшее происходило для Куркиса Браска, как в кошмарном сне.

Мужчины, среди которых он узнал трех своих старых рабочих и знаменитого Рэстиса Шорднэма, поднялись при его появлении и с подчеркнутой вежливостью поздоровались с ним. Потом они усадили его за стол, а сами расселись вокруг, отрезав ему таким образом все пути к бегству.

Разговор по существу начал бородатый гигант Рэстис Шорднэм. Он сидел напротив фабриканта и глядел на него как будто даже с сочувствием.

— Дорогой и уважаемый ведеор Браск! — заговорил Рэ Шкипер. — Мы знаем, сколько хлопот и беспокойства доставил вам аппарат ММ-222. Вы от всего сердца старались оказать людям благодеяние, но вас преследовали неудачи. Крестьяне всей провинции разорены. Их ожидают нищета и голод. Пока что они не знают, кто виновник их несчастья. По темноте своей они сваливают все на бога. Но что будет, если они вдруг узнают правду? Для вас, добрейший ведеор Браск, это, во всяком случае, будет непоправимым ударом. И вот, чтобы оградить вас от жестокой расправы, мы решили избавить вас от злополучного изобретения. Сейчас вы подпишете дарственную бумагу на имя Дуваниса Фроска и передадите ему аппарат и всю документацию. А завтра мы скрепим этот акт в нотариальной конторе… Дуванис, голубчик, подай нам, пожалуйста, бумагу и чернила!

— Вы не смеете! Это грабеж! Я буду жаловаться! — завизжал Куркис Браск вне себя от страха и злобы.

— Дуванис, не надо бумаги и чернил, — ласково прогудел Шорднэм. — Разве ты не видишь, что уважаемый ведеор Браск, как истинный чудотворец, хочет пострадать за правду? Беги скорей на деревенскую площадь и сзывай всех крестьян к своему дому! Мы сделаем приятное чудотворцу и объясним этим темным людям, кто устроил для них чудо.

Дуванис направился к двери.

— Стой! Не ходи! — прохрипел фабрикант, перекосившись от ужаса.

— Вы передумали, ваша честь? — вежливо осведомился Шорднэм.

— Я согласен. Пишите бумагу, — обреченно прошептал Куркис Браск…

И вот дарственная запись составлена и подписана. Из багажника лоршеса извлекли аппарат, модель в чемодане и документы в папках. После тщательного и придирчивого осмотра, во время которого дотошный Рульф заглянул даже под сиденья, дарованное изобретение было бережно унесено на чердак дома.

На этом акт передачи закончился. Рэстис горячо поблагодарил фабриканта и разрешил ему ехать домой. Но Куркис Браск топтался возле своей машины и не торопился уезжать.

— Что у вас еще на сердце, ваша честь? — участливо спросил Шорднэм.

— Я не могу ехать в город! Он окружен войсками! Меня ловят! Вы должны мне теперь помочь скрыться!.. — истерически выкрикнул несчастный чудотворец.

— Помочь? Ну конечно, мы охотно поможем вам! Но услуга за услугу, дорогой ведеор Браск. Мы поможем вам выпутаться из создавшегося положения, а вы откроете имя изобретателя прибора ММ-222. Согласны?

— Я и не собираюсь его скрывать! — со злобой сказал Куркис Браск. — Это он виноват во всех моих несчастьях…

— Кто именно?

— Профессор Пигроф Вар-Доспиг!

Рабочие переглянулись. А Рэстис Шорднэм так и загорелся:

— Что?! Изобретатель скалдов создал материализатор мысли?! Вот этого я никак не ожидал!.. Ну хорошо, ведеор Браск. Теперь слушайте. Вас никто не ловит. Войска губернатор расставил из страха перед крестьянами. Лично вас никто задерживать не будет. Напротив, столь уважаемого и богатого человека примут с радостью и доставят домой с почетом… Кстати, раз уж вы так доверились, не скажете ли вы еще, чем окончилось столкновение вашего неразумного детища, этого материализованного бога, с Брискалем Неповторимым?

— Не знаю. Я уехал раньше, чем у них все закончилось. Ничего я больше не знаю, — хмуро бросил Куркис Браск и сел в свою машину.

— Ну тогда счастливого вам пути, ваша честь! — учтиво поклонился Рэстис Шорднэм.

Дуванис поспешно раскрыл ворота. Лоршес Куркиса Браска мягко выкатился со двора, развернулся и, с ходу набрав скорость, умчался по направлению к Марабране…

После этого Рэстис Шорднэм осмотрел своих друзей и со странной взволнованностью сказал:

— Одно дело мы сделали. Но оно не самое главное. Теперь, когда выяснилось, что аппарат ММ-222 изобрел профессор Пигроф Вар-Доспиг, положение невероятно усложнилось. Вы даже представить себе не можете, на что способен научный консультант гросса сардунского!.. Короче говоря, я должен немедленно ехать в Сардуну. Мне нужен один помощник. Кто из вас согласится сопровождать меня?

— Я! — сказал Рульф Эмбегер.

— Я! — сказал Дуванис Фроск.

— Мне достаточно одного, — улыбнулся Шорднэм. — Ты, Дув, стал теперь владельцем аппарата ММ-222. Тебе хватит с ним забот и хлопот. Ты должен изучить его и освоить. В будущем нам этот прибор очень пригодится. Значит, со мной поедет Рульф…

Ночь без сна, ночь, полная тяжелых переживаний и ужасных треволнений, утомила гросса. Весь день Брискаль Неповторимый отдыхал. Но прежде чем отдаться сну, он успел, уже лежа в постели под голубым пологом, выслушать подробное донесение доктора Канира и отдать потом несколько распоряжений.

Осадное положение с Гроссерии было снято; поиски диковинного старца прекратились. Однако толпы любопытных туристов и жителей Сардуны, хлынувшие за реку по всем мостам, напрасно доискивались причин загадочных и тревожных событий. Обитатели Гроссерии ревностно хранили тайну и о том неслыханном скандале, которым так внезапно закончился собор, наотрез отказывались говорить.

В далекий северный монастырь, где томился в заточении разжалованный протер Вигурий, полетела высочайшая эпистолия, которой протер восстанавливался в сане и призывался из ссылки назад, к подножию святейшего престола. Но Вигурий не спешил с приездом. Глубоко оскорбленный тем, что на собор его не пригласили, он медлил со сборами, прикидывался больным и в результате полдня еще провел в монастыре. Мог ли он предвидеть, что эта его обидчивость, в конце концов, спасет ему жизнь и вознесет его на престол сардунских гроссов?!

Проснувшись под вечер, Брискаль Неповторимый чувствовал себя довольно неважно. Но дел откладывать он не желал. На его звонок в спальню вбежал грем Лаандр, временно исполняющий обязанности протера-секретаря, сильно пострадавшего от столкновения с богом. Гросс приказал ему вызвать срочно главного научного консультанта профессора Вар-Доспига. Услужливый грем со всех ног бросился выполнять приказание.

Не успели шаги грема затихнуть в анфиладе высоких покоев, как в спальне гросса раздался вдруг легкий характерный скрип. Сын божий насторожился и приподнялся на постели. Он не ошибся в происхождении скрипа. У него на глазах раскрылась потайная дверь, и из нее вышел сам профессор Вар-Доспиг. Брискаль Неповторимый, вначале испугавшийся до страшного сердцебиения, пришел вдруг в неистовую ярость.

— Как ты смел воспользоваться моим тайным ходом в самовольно проникнуть в мою опочивальню?! — зашипел он на своего главного научного консультанта, прежде чем тот успел осмотреться и произнести хоть слово.

— Я объясню вам, ваша святость…

— Молчать! Ты преступник! Твое место за решеткой! Ты виновник всей этой ужасной трагедии! Это ты придумал эмэм-прибор и подстроил материализацию бога! На колени, негодяй, и не смей трогаться с места, пока я не вызову стражу!..

Полное лицо профессора побагровело. Не считая нужным себя сдерживать, он крикнул гроссу:

— Под стражу?! Меня?! Зовите, ваша святость! Но в таком случае не видать вам бессмертия!

— Что ты сказал?… Бес… бессмертия?… — оторопел гросс, сразу сбавляя тон.

— Я сказал то, что сказал! Зовите стражу!

— Погодите, профессор… Сядьте и успокойтесь…

Гросс беспокойно заерзал на постели, еще колеблясь и с опасением посматривая на Вар-Доспига. Потерев сухие ладошки, он промямлил:

— Согласитесь, профессор, что ваше внезапное появление после всего, что было…

— А главное, после доноса этого трусливого мерзавца Канира!

Вар-Доспиг был еще резковат, но уже взял себя в руки и сел в кресло близ кровати гросса.

— Ну да! И после доноса доктора Канира! Что ж тут особенного?… Так вот, я и говорю, не удивляйтесь, что я встретил вас не очень ласково… Но вы что-то начали о бессмертии, профессор? Пожалуйста, продолжайте. Я слушаю вас…

— О бессмертии? — деланно удивился Вар-Доспиг, желая отомстить старику. — Ах да! Я сказал, что не видать вам бессмертия, если вы прикажете взять меня под стражу…

— Я помню, что вы сказали! Можно не повторять! Продолжайте! — обиделся сын божий.

Профессор откашлялся и заговорил уже серьезно:

— Доктор Канир, ваша святость, напрасно забежал вперед и донес на меня. Я и без того пришел бы к вам сегодня, чтобы во всем признаться… Да, это я создал материализатор мысли! Да, это я использовал Куркиса Браска как свое орудие! Да, это я подстроил все так, чтобы вместе с дождем над марабранскими полями образовался бог! Мне нужен был этот бог! Нужен как заготовка для создания настоящего Материона по новому методу. Помните, я говорил вам об этом методе, когда вы последний раз удостоили меня своим посещением? Помните принцип — создать нечто, не зная, как и из чего оно будет создано?

— Помню или не помню, какая разница?! Но почему вы, профессор, не доверились мне?! — вскричал гросс.

— Почему? Подумайте, и поймете сами, ваша святость… Разве вы согласились бы на такой эксперимент? Разве вы допустили бы материализацию бога?…

Гросс не ответил.

— Вот видите! — продолжал Вар-Доспиг. — Вы не пошли бы на такой огромный риск. А я, к сожалению, не видел иной возможности создать настоящего Материона, способного разрешить проблему бессмертия.

— Но ведь он, этот бог, вполне мог убить меня! К чему мне было бы тогда ваше бессмертие?!

— Этого я не боялся. Вас, ваша святость, хранит провидение для великих будущих свершений. Я был уверен, что с вами ничего не случится, — со скрытой иронией заметил профессор.

Гросс посмотрел на него с недоверием, подумал и сказал:

— Ну хорошо. Вы проделали эксперимент, который взбудоражил все государство. А что же дальше? Где этот бог теперь?

— Через час этот бог превратится в нужного нам Материона, и я смогу вам его представить!

— А он не захочет снова уничтожать религию? Он не будет буянить?

— Нет, ваша святость. Он буянил, пока был всего лишь заготовкой или, если угодно, полуфабрикатом. Не забывайте, что он возник из крестьянского ментогенного поля и возник именно как бог. Он стремился к элементарной справедливости, но был разбросан и хаотичен. Его единственным логичным и законным желанием было желание уничтожить религию. Но это тоже было элементарно, так как любому ребенку должно быть понятно, что реально существующий бог и религия несовместимы… Но теперь он не будет богом. Он будет совершеннее любого мыслимого бога и вместе с тем он будет целиком послушен вашей воле!

— Но неужели он останется прежним бородатым старцем? Я не могу без содрогания вспомнить о нем!

— Нет, ваша святость, я дам ему новую внешность. Поверьте, он будет воплощением совершенства, красоты и кротости!

— Хорошо, очень хорошо!.. А когда, вы говорите, он будет готов?

— Как только вы встанете и оденетесь, мы сможем отправиться ко мне, ваша святость. Он будет готов в ближайшие полчаса.

— Превосходно, профессор!

Гросс позвонил. Снова прибежал грем Лаандр и, увидев в спальне профессора Вар-Доспига, раскрыл от удивления рот.

— Я буду вставать, грем! Прикажи там всем приготовиться! Да пусть пошевеливаются, я очень спешу! — сказал гросс своему временному секретарю, и тот бледной тенью метнулся прочь.

Старик долго приводил себя в порядок: его осматривал личный врач, потом он принимал ванну с массажем, потом его брили, завивали и одевали, потом он еще долго ужинал, а после ужина отдыхал. Вар-Доспиг его ждал спокойно — он был уверен в своем теперешнем Материоне и не опасался с его стороны никаких подвохов.

Было уже далеко за полночь, когда гросс выпроводил всех посторонних из спальни и вместе с профессором скрылся наконец за потайной дверью…

Рэстис и Арса сидели в креслах перед открытым окном, через которое в гостиную струилась душистая свежесть вечернего сада.

— Извините, ведеор Шорднэм, но вам пора уходить, — сказала Арса. — Скоро будет одиннадцать часов, а к этому времени обещал вернуться отец и привести с собой очень важного гостя…

Рэстис Шорднэм час назад явился внезапно в дом Вар-Доспига и за этот короткий срок успел сделать столько, что Арса лишь диву давалась. Он подверг строжайшему допросу доктора Канира и, не добившись от него никакого толку, велел ему удалиться в его комнату и больше весь вечер из нее не показываться. Он сумел склонить Арсу к тому, чтобы она уделила ему десятиминутную беседу, а на самом деле уже сорок пять минут мучил ее странным и неприятным разговором и не желал уходить из дому.

Услышав про важного гостя и пропустив мимо ушей предложение удалиться, Рэстис сверкнул белозубой улыбкой и, погладив свою кудрявую черную бороду, сказал:

— Гость? Вы ждете важного гостя, ведрис Арцисса? Не нового ли Материона собирается привести ваш уважаемый отец?

— Материона?… Что за странные у вас идеи, ведеор Шорднэм!..

Арса пристально посмотрела в окно на чуть видные в темноте силуэты деревьев и, зябко передернув плечами, добавила:

— С Материоном покончено навсегда, ведеор Шорднэм. Отец обещал мне не возвращаться больше к этой научной теме. Довольно было и тех Материонов, из-за которых мне пришлось столько вынести.

— Их было несколько?

— Я имею в виду двух последних — кибернетического робота и его биологического двойника.

— Биологический двойник Материона — это я? Материон… Какое странное имя, не правда ли, ведрис Арцисса?… Очень странное, очень… Скажите, вы в самом деле ничего не знаете о причастности вашего отца к марабранскому чуду и материализованному богу?

— Не только не знаю, но и не верю в его причастность!

— Я бы с удовольствием присоединился к вам, но Куркис Браск прямо заявил, что изобретателем прибора ММ-222 является профессор Пигроф Вар-Доспиг!

— Куркис Браск лжет, как и все марабранцы!

— И вы в самом деле уверены, что материализованного бога нет в вашем доме?

— Ведеор Шорднэм, вы забываетесь!

— Ну, извините, извините… Возможно, что Куркис Браск в самом деле лгал. Но поймите одно, ведрис Арцисса, если он не лгал, то…

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что если Куркис Браск сказал правду, то нам с вами придется пережить такие невероятные события, по сравнению с которыми марабранское чудо покажется сущим пустяком. Вот почему я так настойчиво расспрашиваю вас о работе вашего отца и о марабранском боге. Этого бога нужно найти во что бы то ни стало! Единственно с этой целью я и приехал в Сардуну.

— Ну и ищите! Но у нас его, во всяком случае, нет…

Наступило неловкое молчание, которое ни он и ни она не решались нарушить первыми. И тут раздался мерный бой часов. Рэстис и Арса машинально взглянули на свои ручные часы.

— Одиннадцать… — прошептала Арса.

— Да, одиннадцать. А гостя еще нет. Значит, придется удалиться ни с чем… — с досадой прогудел Рэстис, но при этом и не думал подниматься с кресла.

В этот миг где-то поблизости раздался мягкий удар, характерный для резко захлопнутой дверцы автомашины. Вслед за этим послышались энергичные шаги.

— Приехали! — воскликнула Арса и выглянула из окна. Но тут же снова обернулась к Рэстису: — Ведеор Шорднэм, умоляю вас, уходите! Мой отец будет очень сердиться!

Она встала, чтобы идти навстречу прибывшим, но Рэстис, тоже поднявшийся, вдруг крепко схватил ее за руку.

— Тише! — проговорил он встревоженно.

— В чем дело? Почему вы не пускаете меня? — удивилась Арса.

Вместо ответа Рэстис молча указал на двери, за которыми находился рабочий кабинет профессора Вар-Доспига. Арса прислушалась — да, действительно кто-то ходил взад-вперед по отцовскому кабинету, как у себя дома. Потом он остановился у двери и стал энергично дергать ручку. Арцисса тихонько вскрикнула и опустилась в кресло. Рэстис нахмурился, расправил свои богатырские плечи и, шагнув вперед, грозно крикнул:

— Эй, кто там в кабинете?!

— Откройте! Это я, Материон! — раздался из-за двери спокойный и звучный мужской голос.

Молодые люди молча переглянулись. Арса была бледна.

Недоуменное молчание угрожало затянуться. Во всяком случае, стоявшему за дверью оно показалось слишком долгим.

— Вы можете открыть мне? — спросил голос.

— Нет, не могу. Ключи у отца, — ответила Арцисса.

— Хорошо, тогда я открою двери сам.

Шаги удалились от двери. Через несколько минут из глубины кабинета послышался лязг каких-то металлических предметов.

— Интересно. Очень интересно… — проворчал Рэстис, усаживаясь обратно в кресло. — Новый Материон! Вы не ожидали этого, ведрис Арцисса?

— Я поражена… Я просто не нахожу слов… Ведь отец клялся мне…

— Мало ли что клялся!.. Кстати, как же мне быть? Удалиться, как вы настаивали пять минут назад?

— Нет, нет, что вы! — испугалась Арса. — Вы не смеете оставлять меня с ним одну! Вы должны подождать, пока вернется отец!

— С важным гостем?

— Вы не верите мне, ведеор Шорднэм? Но я, право, не обманывала вас. Отец должен вернуться с самим гроссом сардунским! Вот почему я так настаивала, чтобы вы ушли. Но теперь вы должны остаться. Этот новый Материон… Я даже не представляю себе, что он может выкинуть!

— Хорошо, ведрис Арцисса. Я побуду с вами…

Шаги снова приблизились к двери. Замок легко два раза щелкнул, дверь распахнулась, и в гостиную из кабинета вошел высокий стройный мужчина в черном вечернем костюме.

Нет, это был не прежний Материон, внешность которого была скопирована с Рэстиса Шорднэма. Но это был и не седовласый марабранский бог, который устроил недавно переполох в Гроссерии. Это было совершенно особенное создание. У него было чистое, с тонкими чертами лицо, высокий бледный лоб, увенчанный короткими золотистыми кудрями, широко раскрытые черные глаза, немного грустные, но безгранично спокойные. Четкие уверенные движения его гибкого тела свидетельствовали об огромной физической силе.

— Здравствуйте, первые люди, увидевшие меня! Я — Материон, — просто сказал он, и его прекрасное лицо озарилось улыбкой.

Рэстис и Арса, потеряв на мгновение дар речи, смотрели на вошедшего в немом изумлении.

Беседовать с Материоном было истинное наслаждение. Он легко отзывался на любую тему и поражал собеседника все новыми и новыми идеями. Его мудрость была проста и естественна, как сама природа.

Рэстис увлекся беседой, но потом вспомнил, зачем пришел сюда и усилием воли стряхнул с себя наваждение.

Материон заметил в нем резкую перемену настроения и, не меняя благожелательного тона, спросил:

— Что с вами, ведеор Шорднэм?

— Ничего… Мне просто пришел в голову один интересный вопрос…

— Какой?

— Мне хотелось бы знать, ведеор Материон, имеете вы что-нибудь общее с марабранским богом или нет?

— Ведеор Шорднэм, как вам не стыдно! — возмущенная такой бестактностью, воскликнула Арса.

— Успокойся, Арцисса. Вопрос нашего друга совершенно естествен, и на него стоит ответить.

— Но как он смеет подозревать вас, да и моего отца, в таком… в таком…

— Он правильно подозревает. И не надо из-за этого расстраиваться. Да, ведеор Шорднэм, я был еще сегодня утром тем самым седобородым богом, который возник на марабранских полях и явился на экстренный Сардунский собор в алмазной мантии. Вы удовлетворены?

— И вы помните Дуваниса Фроска? — продолжал допытываться Рэстис.

— Я все помню, все знаю и все могу! — сказал Материон и странно при этом сверкнул глазами.

— Вы все знаете и все можете?!

— Именно так, ведеор Шорднэм!

— Это просто замечательно! — воскликнул Рэстис с нескрываемой иронией. — А скажите, ведеор Материон, сможете вы сделать так, чтобы я вновь полюбил вот эту колючую девушку?

Арса вздрогнула.

Материон посмотрел на Шорднэма долгим взглядом.

— Вы и так ее любите, только сами об этом не подозреваете, — произнес он спокойно.

Рэстис неожиданно почувствовал стеснение в груди. Он в полной растерянности посмотрел на Арсу и пробормотал:

— Возможно… возможно… Как все это, однако, странно…

— Да, да, вы любите ее! — повторил Материон настойчиво. — И поэтому должны сейчас же, не теряя ни минуты, увести ее из этого дома!

— Я никуда не пойду! — сдавленным голосом крикнула Арса и вдруг, вскочив, убежала из гостиной, ни с кем не простившись.

— Странная девушка… Но почему я должен увести ее из этого дома, ведеор Материон? Ей что-нибудь здесь угрожает? — спросил Шорднэм.

— Погодите! — остановил его Материон. — Идет хозяин.

Рэстис прислушался. Он ожидал услышать шаги за окном, но вместо этого в кабинете профессора вновь раздался тот странный мягкий удар, который Арса приняла за хлопнувшую дверцу авто, и тотчас же послышались мужские голоса.

«Ну и дом! Они все тут ходят через рабочий кабинет!» — удивлением подумал Рэстис.

В это время двери кабинета раскрылись, и в гостиную вошел гросс сардунский в сопровождении профессора Вар-Доспига.

Брискаль Неповторимый как вошел, так и уставился на Шорднэма, сидевшего ближе к двери. Бородатый гигант явно чем-то не понравился его святости.

— Профессор! Вы же говорили, что он будет совсем другим, а сами подсунули мне прежнего бородатого болвана! Неужели это единственная возможная внешность для Материона? — обратился гросс к Вар-Доспигу.

— Это не Материон, ваша святость, — холодно возразил профессор, с неприязнью глядя на бородача. — Материон вот этот.

Гросс глянул на Материона, который равнодушно наблюдал за этой сценой, и снова перевел глаза на Шорднэма.

— А это кто? Старый Материон? — спросил он недоверчиво.

— Мы с вами знакомы, ваша святость, — сказал Рэстис, поднявшись с кресла. — Помните, вы приезжали ко мне в Ланк?

— Вы?!.

— Да, я тот самый Рэстис Шорднэм, у которого вы просили бессмертие и который вам в нем отказал!

— Профессор Вар-Доспиг! — взвизгнул гросс, покраснев от ярости. — Избавьте меня от присутствия этого человека!!

Вар-Доспиг сделал шаг вперед и со злобой уставился на непрошеного гостя.

— Я не знаю, что вас побудило, ведеор Шорднэм, оказать мне честь, но, как видите, я занят! Будьте любезны немедленно покинуть мой дом!

Шорднэм посмотрел на профессора с высоты своего богатырского роста и насмешливо прогудел:

— Извините за вторжение, ведеор профессор. У меня было личное дело к вашей дочери, но я уже успел поговорить с ней. Честь имею кланяться! До свиданья, ведеор Материон!

— Прощайте, ведеор Шорднэм! Передайте привет Дуванису Фроску! Да не забудьте сегодня же увести отсюда Арциссу! — сказал Материон.

Рэстис молча поклонился ему, потом Вар-Доспигу и, совершенно не заметив сына божьего, быстро вышел из дому.

После его ухода профессор сердито накинулся на Материона:

— Почему он должен увести отсюда мою дочь?

— Потому, что он ее любит.

— А тебе это откуда известно?!

— Я знаю все, ведеор профессор.

— К делу, дорогой Вар-Доспиг, к делу! — крикнул гросс. — Мы пришли сюда не для того, чтобы разбирать сердечные дела вашей дочери! Скажите лучше, где мы проведем первый сеанс? Здесь, в гостиной?

— Как будет угодно вашей святости. Можно здесь, а можно и у меня в кабинете.

— И не здесь и не в кабинете! — заявил вдруг Материон. — Я, кажется, вам ясно сказал, ведеоры, что я знаю все! Ведите себя поэтому подобающим образом и спросите сначала у меня, где я намерен принять вас, чтобы изложить вам принципы бессмертия!

— Ого! Он далеко не так кроток, как вы обещали, профессор, — промямлил гросс, с опаской глядя на Материона.

— Ничего, ваша святость. Не в этом дело. Он ведь не отказывается от главного своего назначения… — смущенно пробормотал Вар-Доспиг и обратился затем к Материону: — Где же ты хочешь принять нас, Материон?

— В конференц-зале святейшего собрания!

— Но ведь ночь уже и… и…

— Никаких возражений, ведеоры! Если хотите стать бессмертными, извольте следовать за мной!

Материон поднялся и пошел к выходу. Брискаль Неповторимый и профессор Вар-Доспиг поспешно двинулись за ним.

Рэстис Шорднэм покидал Гроссерию в небывалом расположении духа. Он был крайне взбудоражен и расстроен. Минутами на душе у него было радостно, но потом его охватывала какая-то мрачная тревога, и тогда ему казалось, что он стоит на краю пропасти, в которой нет ничего, кроме тоски и отчаяния. Он не мог разобраться в этих противоречивых ощущениях, но одно ему было понятно: их вызывали неотступные мысли об Арсе.

Не замечая дороги, он совершенно машинально добрался до гостиницы «Кристалл», в которой днем остановился со своим другом Рульфом. В номер ему идти не хотелось, Он долго стоял на тротуаре и нервно теребил бороду.

Над входом гостиничного ресторана горела яркая неоновая реклама. В больших освещенных окнах мелькали тени, из распахнутых дверей неслась веселая музыка. Рэстис решительно вошел в ресторан.

От жаркого воздуха, насыщенного винными парами и табачным дымом, от сумбурной пьяной разноголосицы и всепокоряющих пронзительных звуков музыки у Рэстиса слегка закружилась голова. Пробираясь между столиками в поисках свободного места, он услышал знакомый голос, окликнувший его по имени:

— Сюда, Рэ, сюда!

Рэстис обернулся на голос и увидел Рульфа Эмбегера.

— Где ты пропадал так долго?

— Ты сразу все поймешь… Я нашел его! И нашел именно там, где предполагал найти!

— Вот это да! Ну и что же?

— Да ничего. Он стал другим…

— Как это — другим? Побрился, что ли?

— Нет, совсем другим. Можно подумать, что он и не был старцем!..

Рэстис сделал передышку и с жадностью потянулся за вином. Но, не допив, он вдруг оторвал бокал от губ и устремил в пустоту дикий, неистовый взгляд.

— Он приказал увести ее, а она осталась там! Арса, понимаешь, Арса осталась там, и я не знаю, что мне делать… — простонал он с невыразимой тоской.

— Ты, Рэ, послушай! Это был точно тот самый старик, который называл себя богом?

— Тот самый, Рульф. Он переменился и зовется теперь Материоном. Но это не меняет сути дела. Он сам сказал, что был марабранским богом.

— Тогда, Рэ, я, может быть, знаю, почему он велел тебе увести из Гроссерии Арсу!

— Почему? Говори!

— Ты помнишь все, что рассказывал про него Дуванис?

— Не тяни! Говори сам! Ничего я сейчас не помню!..

— Дуванис говорил, что марабранский бог доверил ему секрет. Дуванис спросил, можно ли его уничтожить, и бог сказал, что можно, если нарушить какое-то там равновесие в его теле каким-то облучением. Он сказал, что взорвется тогда, как водородная бомба. Что, если этот самый Материон…

Рэстис вскочил со стула. Глаза его наполнились ужасом.

— Рульф, ты прав! Это оно! Вар-Доспиг его наверняка переделывал облучением! Едем в Гроссерию! Скорей!

И он бросился вон из ресторана, опрокидывая на пути все, что попадалось под ноги. Верзила Рульф последовал за другом. Позади них слышались крики, вопли, ругань…

Через минуту они уже выехали из гостиничного гаража в своем лоршесе и помчались в Гроссерию…

Взойти на престол сын божий отказался — сослался на то, что он в затрапезном виде, а сидеть на троне подобает только в парадном облачении. Материон, давший ему это указание, не стал настаивать. Вообще, очутившись в конференц-зале, Материон утратил свою прежнюю живость и, решительность, сделался рассеянным, вялым. Когда Вар-Доспиг предложил удалиться в одну из ниш, где стоял стол и простые стулья для корреспондентов, Материон лишь равнодушно кивнул. Гросса предложенное место тоже вполне устраивало.

Прошли в нишу, уселись: профессор Вар-Доспиг и Брискаль Неповторимый рядом — с одной стороны, Материон напротив них — с другой. Несколько минут молчали: люди взволнованно — в предчувствии великих откровений, Материон равнодушно — в ожидании вопросов. Первым заговорил профессор Вар-Доспиг:

— Материон! Его святость гросс сардунский выполнил твое пожелание. Мы находимся в конференц-зале святейшего собрания. Ты узнаешь его?

— Да, я был здесь недавно. Но мне кажется, что с тех пор прошла тысяча лет… — задумчиво ответил Материон.

— Материон! Ты можешь подтвердить его святости, что ты и есть тот самый марабранский бог, тот самый могучий седовласый старец, который явился на Сардунский собор в алмазной мантии?

— Да, я бывший бог. Это правда.

— Ты можешь подтвердить, что твоим создателем являюсь я — профессор Пигроф Вар-Доспиг?

— Да, меня задумали и осуществили вы, ведеор профессор.

— Тогда приготовься, Материон, отвечать на вопросы его святости. Ваша святость, извольте спрашивать!

Гросс приосанился, облизнул бескровные губы и срывающимся от волнения голосом обратился к Материону:

— Ты все можешь и все знаешь, Материон! Посмотри на меня и скажи, какое желание сильнее всего томит мою душу!

— Вам хочется жить, ваша святость, потому что вы стоите уже на грани неизбежного! — сверкнув на гросса глазами, ответил Материон.

— Да, я хочу жить! Я должен жить! Тысячи лет, Материон, к титулу гросса прибавляются слова: «Да продлятся дни его на веки веков!» Я хочу осуществить эту формулу на деле! Скажи мне, Материон, возможно ли земное бессмертие?!

— Возможно, ваша святость, и путь к нему уже открыт. Великий Нотгорн нашел способ, как сохранить от смерти сокровища человеческого интеллекта. Это и есть бессмертие!

— К черту Нотгорна! К черту Шорднэма! Будь они прокляты! Я требую настоящего бессмертия! Я сам, понимаешь, сам хочу жить всегда!

— Вы хотите бессмертия для себя лично, ваша святость?

— Вот именно! Мне наплевать на какие-то там общественные интересы! Я сам хочу жить!

— В принципе биологическое бессмертие личности вполне осуществимо. К нему ведет много разных путей: регенерация клеток, рекодирование генов, трансляция сознания, синтезирование органов и многие другие. Но все это далеко не абсолютное бессмертие… А вы, ваша святость, жаждете, кажется, именно абсолютного бессмертия?

— Да, да, абсолютного!

— Возможно и это. Но человеческая наука достигнет таких высот еще очень не скоро. Боюсь, что вы ничего не поймете. А подготовить весь этот сложный процесс сам я, к сожалению, не смогу, точнее говоря, не успею.

— Почему?! — вскричали в один голос гросс и профессор.

— Потому, что облучение в мезонном ускорителе нарушило равновесие частиц в моем теле. Как марабранский бог я был удивительным, но все же естественным явлением природы. Но, став всезнающим Материоном, я превратился в физический нонсенс. Не только вам, ваша святость, но и мне угрожает дематериализация. Меня скоро не станет!

— Боже единый! Вар-Доспиг! Что же делать? — всполошился Брискаль Неповторимый.

Профессор покрылся мертвенной бледностью.

— Когда это будет, Материон? — прохрипел он через силу.

— К сожалению, этого я пока точно не знаю. Я уверен лишь, что это наступит скоро — быть может, через час, быть может, через месяц. Таковы законы материоники, ведеор профессор! А точно я это узнаю лишь за несколько минут до конца…

— Какой ужас! — вскричал гросс.

— Поэтому вам надо спешить, — спокойно продолжал Материон. — Хотите, я сообщу вам простые способы относительного бессмертия? Вы скорей их поймете и без труда осуществите. Возьмем, например, регенерацию клеток. Этот метод основан на известных в природе фактах, когда целый организм восстанавливается из ничтожной своей части. Из вашего тела, ваша святость, вырежут самый здоровый участок и поместят его в особый резервуар, наполненный питательной средой. Через три месяца из маленького кусочка вашего тела вырастет новый гросс, причем он будет моложе первого и совершенно здоровый. При наступлении старости операцию можно повторить, и так до бесконечности. Вам подходит такой метод, ваша святость?

— Чепуха! Чтобы гросс сардунский размножался делением, как какая-нибудь э-э-э амеба! Никогда!

— Тогда возьмем рекодирование генов. Этот метод тоже дает относительное бессмертие…

— Не утруждай себя напрасно, Материон! Я настаиваю на бессмертии абсолютном! Говори о нем! Вар-Доспиг, записывайте!

Профессор выхватил блокнот и перо. Материон улыбнулся одними глазами и заговорил снова:

— Абсолютное биологическое бессмертие будет создано в очень отдаленном будущем на принципе изоляции человека от его естественной среды, то есть от биосферы. Человек должен будет внутри своего организма создать непрерывный замкнутый круг обмена веществ, а самый организм покрыть неистребимой и неуязвимой оболочкой. В результате приобретения такого бессмертия человек избавится от необходимости есть, пить, дышать. При этом, однако, он лишится способности говорить, слышать, обонять, осязать и размножаться. Постепенно он утратит также потребность в любви, общении, познании, творчестве и эстетическом наслаждении. Он разучится желать и действовать. Он превратится в мыслящий комок изолированной материи, которая будет исключена из общего потока мироздания. Но зато он будет всегда. Пройдут миллиарды миллиардов лет, погибнет Земля, распадется в космическую пыль Галактика, а он будет вечно носиться в Пространстве без желаний, без грез, без цели… Вот что такое абсолютное бессмертие, ваша святость! Вы этого хотите?

— Но это не жизнь! Я хочу бессмертия и жизни!

— Хорошо, — сказал Материон. — Есть и другой путь…

В глазах Материона вдруг появился зловещий огонь.

— Не успею, — проговорил он с трудом. — Это слишком сложно… Да и зачем вам бессмертие, когда вам осталось жить всего три минуты!

— Что?!

Вар-Доспиг и гросс вскочили как ужаленные.

— Да, три, нет, только две минуты!!! — загрохотал вдруг Материон нечеловеческим голосом марабранского бога. — Вы попались, чудотворцы!!! Го-го-го!!!

Его голос прогремел под сводами пустого зала и резко оборвался. Наступила страшная тишина.

Вар-Доспиг и Брискаль Неповторимый, охваченные животным ужасом, попятились прочь из ниши. Но они успели сделать лишь несколько шагов. Материон вдруг превратился в ослепительный ком огня. Нестерпимой яркости свет ударил гросса и профессора по глазам. Их мозг мгновенно испарился. Убийственного жара они почувствовать не успели, разрушительного взрыва не услышали…

Бешено мчался лоршес по пустынным улицам ночной Сардуны. Рэстис вел его на предельной скорости, судорожно вцепившись в баранку. Рульф сидел рядом с ним — грузный, молчаливый, полностью утративший свою недавнюю веселость.

Десять минут сумасшедшей гонки, и вот они вырвались на набережную Лигары. Скоро мост Альгрида. Где-то в темноте, за рекой затаились древние дворцы Гроссерии. Пока что там тихо. Скорей, скорей!.. Но друзья не успели доехать до моста, став вдруг свидетелями невиданного зрелища.

На другом берегу, над окутанной мраком Гроссерией взвился внезапно к небу чудовищный столб ослепительного огня. Он пронзил небосвод и, как самое яркое солнце, осветил на миг весь огромный город. Через секунду он расплылся багровым грибом, стал меркнуть, опадать и погас. И тотчас же после этого раздался грохот взрыва, от которого ходуном заходила мостовая под колесами лоршеса, а река охнула и вздыбилась гигантской волной.

Рэстис, с трудом удержав машину, резко затормозил и посмотрел на Рульфа.

— Кончилось! Опоздали… — хрипло проговорил он. С минуту они сидели неподвижно и смотрели сквозь ветровое стекло на противоположный берег. Там уже разгорались огромные пожары. Вся Гроссерия у них на глазах превращалась в сплошной исполинский костер. По всей Сардуне тревожно завыли сирены. Из домов выбегали толпы перепуганных людей.

— А если все-таки попытаться? — сказал Рэстис.

— Давай, Рэ! Давай, пока дорога свободна! — кивнул Рульф.

Лоршес снова сорвался с места и, свернув на мост, помчался к пылающей Гроссерии.

Среди охваченных беспощадным огнем дворцов и парков метались тысячи обезумевших от ужаса людей. Многие гибли в пламени, но основная людская масса ринулась к мостам и просто к реке. Вскоре все мосты были забиты бегущими людьми, а на вспученной поверхности реки виднелись сотни голов. Было светло, как днем…

Лавируя среди горящих зданий и мечущихся людей, Рэстис довел машину до дворца гросса. Здесь пожар свирепствовал сильнее всего. Пылал дворец гросса, пылал величественный Сард, пылали жалкие развалины некогда великолепного дворца святейшего собрания. Монахи в сутанах, гвардейцы в высоких шапках, пожарники с брандспойтами метались как угорелые и забивали все свободное пространство. Ехать на машине дальше было невозможно.

Рэстис и Рульф бросили лоршес посреди площади и побежали, задыхаясь от страшного жара и едкого дыма. Обогнув дворец гросса, они пересекли сквер и очутились перед особняком за высокой оградой. Тут им пришлось остановиться.

Дом профессора Вар-Доспига тоже горел — из окон верхнего этажа вырывались клубы дыма и багровые языки пламени, — но это было далеко не то пиршество огня, которое они видели на центральной площади. По-видимому, массивный дворец гросса заслонил этот небольшой особняк от прямого действия огненной вспышки. Однако, вопреки здравому смыслу, именно здесь были сосредоточены главные силы пожарной команды Гроссерии и гвардии гросса.

Особняк был оцеплен густой цепью гвардейцев, пожарники из шести брандспойтов били водой по окнам дома, огромная толпа монахов стояла вокруг в безмолвном оцепенении.

Рэстис и Рульф, ожесточенно работая локтями, пробились к самой цепи гвардейцев. Но дальше их не пустили — мрачные стражи Гроссерии всерьез угрожали ружьями.

— Пропустите нас в дом!! — заорал на них Рэстис. Он был страшен в этот момент, как воплощение дьявола.

— Что вам нужно в доме? Кто вы такие? — строго спросил подошедший офицер в чине майора.

— Мы хотим помочь! Там люди!..

— Спасут без вас! — отрезал офицер и добавил, обращаясь к гвардейцам: — Стреляйте в каждого, кто сунется!

Рэстис разразился чудовищной бранью. Лицо и борода его взмокли от пота, голубые глаза потемнели от ярости. Немного успокоившись, он спросил угрюмо молчавшего Рульфа:

— Ты что-нибудь понимаешь, Рульф? Какого дьявола они все собрались именно здесь?

— Не знаю, Рэ. Я вообще ничего не понимаю! Ты говорил, что гросс остался у Вар-Доспига, а взрыв явно произошел не здесь, а в том дворце на площади который разрушен до основания… — ответил Рульф.

Тем временем из города стали прибывать колонны пожарных машин и карет скорой помощи. Пожарники самоотверженно боролись с пламенем и, рискуя жизнью, бросались в горящие здания в поисках пострадавших людей. Но Рэстиса интересовал один лишь дом Вар-Доспига.

— Почему же они никого не спасают? Или одного только гросса ищут?! — крикнул он с негодованием.

— Вынесли уже кого-то, — проворчал один из гвардейцев.

— Кого? Где она? — рванулся к нему Рэстис, но гвардеец не успел ему ответить.

— Посторонитесь! Дорогу! — раздался сзади повелительный окрик.

Толпа раздвинулась в стороны. К пылающему дому пробежали санитары с носилками и врач. Рэстис было кинулся за ними, но путь ему опять преградили ружья гвардейцев. Через минусу первая пара санитаров уже шла назад. На носилках они несли беспомощную человеческую фигуру, закутанную в обгоревшие простыни.

— Кто это? Покажите?! — завопили монахи. Рэстис бесцеремонно отбросил простыню с лица человека на носилках. Это был доктор Канир. Глаза его были закрыты, все лицо в ожогах. У монахов вырвался вздох разочарования. Но тут появилась следующая пара санитаров с носилками, и толпа снова насторожилась. На этот раз Рэстису не удалось заглянуть в лицо человеку, лежавшему на носилках. Рядом с ними шли врач и гвардеец с ружьем. Рэстис пошел за врачом.

— Ведеор доктор, умоляю… Скажите, кто это?

— Девушка! — отрывисто бросил врач. — Не задерживайте, ведеор!

— А как она? Как ее состояние?! — крикнул Рэстис.

— Я думаю, все обойдется.

Врач строго посмотрел на бородатого гиганта:

— Позвольте, а кто она вам?

— Невеста! — не задумываясь, ответил Рэстис, и в груди у него стало горячо от этого простого слова.

— Ах, вон как…

Тем временем санитары подошли с носилками к карете скорой помощи.

— Ведеор доктор, можно мне с вами?

У Рэстиса был такой вид, что казалось, откажи ему доктор, и он его тотчас же растерзает в клочья.

— Садитесь! — махнул врач рукой. Рэстис прыгнул в машину вслед за носилками. Взвыла сирена, и карета скорой помощи пошла через горящую Гроссерию в город…

Было уже восемь часов утра, когда Рэстис, усталый и разбитый, вернулся к себе в номер, в гостиницу «Кристалл». Рульф уже был там. Грузный верзила был весь выпачкан в саже, а на одежде его красовалось множество прогоревших дыр. Но, в общем, он был бодр и здоров.

— Наконец-то, Рэ! Ты цел? — приветствовал он Рэстиса.

— Цел, как видишь!

— А я, как ты скрылся, помогал там немного, и вот видишь, в каком виде! Я тоже только что ввалился и не успел еще помыться. Ну и история, Рэ! Прямо потрясающая! Да, прости, как дочь профессора?

— В порядке. Ей сделали вливание крови. Возможно, потребуется пересадка кожи. Но, в общем, ничего опасного. Боли вот только терпит, бедняжка, просто жуткие…

— Ты видел ее?

— Нет, не допустили. Но врач сказал, что она в сознании и держится молодцом. Через неделю обещал разрешить свидание. А какие у тебя новости?

— У меня? Что у меня за новости? Слухи одни… Ну, с Материоном дело ясное — взорвался как бомба! Скорей всего он и впрямь увел гросса и профессора в это самое святейшее собрание. Понимал, видно, что иначе Арсе будет конец. Вот тебе и робот!..

— Да, по-видимому, это так… Ну, а жертв много?

— Никто еще ничего не знает. Но, конечно, тут будет счет не на сотни, а на тысячи! Говорят, делегаты Сардунского собора все до одного погибли. Они ведь жили прямо во дворце святейшего собрания! Да! И еще я был свидетелем интересной сцены! Утром на пепелище Гроссерии приехал откуда-то протер Вигурий. Толстый такой, здоровенный, а ревел как белуга! Монахи его уже величали «вашей святостью». Он, поди, и будет новым гроссом.

— А о Материоне говорят?

— Ни слова! Причину взрыва приписывают марабранскому богу. Говорят, что гросс Брискаль прогневил его, вот бог с ним и рассчитался…

— Что ж, в этом есть зерно истины. Марабранский бог остался верен себе, даже превратившись в Материона. Но уничтожение гросса и Гроссерии ничего не даст! Поставят нового сына божьего, отстроят новые дворцы и храмы! Это ложный путь! Нужно идти по пути моего учителя профессора Нотгорна! Теперь, Рульф, когда у нас есть ментранс и материализатор мысли, мы так развернемся, что…

— Погоди, Рэ! Это разговор на долгое время, а я сейчас устал. Завтра поговорим подробно…

Прага — Москва — Прага

1963–1965 гг.