"Елена, любовь моя, Елена!" - читать интересную книгу автора (Де Крешенцо Лючано)

Глава X,

в которой рассказывается о том, как Гера, желая помочь ахейцам, соблазняет Зевса и усыпляет его, а Леонтий отправляется к Двум Источникам и с помощью незнакомой прачки встречает женщину с переменчивыми глазами.

«Переоденьтесь ликийскими торговцами», – посоветовал им Эваний. Скажите пожалуйста, оказывается, чтобы стать ликийцем, достаточно начернить лицо и надеть грязный хитон! Гемонид с его черной бородищей еще и смог бы обмануть не очень придирчивого троянца. С Леонтием же, этим типичным анатолийцем, дело обстояло из рук вон плохо: рыжие волосы, зеленые глаза и усеянное веснушками лицо! Но внешность внешностью, а вот как быть с языком? Леонтий не знал ни слова по-ликийски.

Тут им на помощь пришел владелец кабачка Телоний: за соответствующую мзду добрый человек согласился служить им и переводчиком, и проводником, и гримером. Он раздобыл необходимую одежду и жирной мазью собственного изготовления (очевидно, той самой, которой он смазывал детали пресса для выжимки оливкового масла) зашпаклевал все до единой веснушки на лице Леонтия.

Между тем в войне сложилось новое соотношение сил из-за двух обстоятельств: одно было божественного, а другое – сугубо стратегического характера. Гера и Патрокл смешали воюющим все карты: богиня – поручив Посейдону подбодрить ахейцев, а грек – согласившись надеть доспехи своего друга Ахилла.

Как известно, Зевс не позволял богам вмешиваться в военные действия по очень простой причине: ему хотелось, чтобы дела шли естественным путем, чтобы никто не нарушал извне военного равновесия и он мог бы в полной мере насладиться «матчем» Греция – Троя. Вечером, укладываясь спать, Зевс думал: «Интересно, удастся ли завтра троянцам разгромить ахейцев?» Или: «А вдруг Агамемнон все-таки возьмет Трою?» И хотя в его распоряжении было множество оракулов, он принципиально не желал узнавать, каким будет окончательный результат. Каждое утро спозаранку он отправлялся на бельведер и с горы Иды следил, чтобы ни боги, ни полубоги не вздумали выступить на стороне одного из соперников.

«Пожалуй, надо как-то усыпить Зевса, – рассудила Гера, – иначе мне так и не удастся спуститься вниз и помочь ахейцам».

Положение греков действительно становилось все хуже и хуже: еще одни сутки, и троянцам удалось бы сбросить их в море. Хозяйка Олимпа понимала, что для спасения ее любимчиков греков во что бы то ни стало нужно увести Зевса с бельведера.

– Придется, видно, позаимствовать пояс у Афродиты! – воскликнула лилейнорукая богиня и отправилась с визитом к сопернице.

Вполне понятно, что убедить Афродиту расстаться со своим главным оружием даже на каких-нибудь полчаса, было делом нелегким, но Гера все равно решила попытать счастья.

О пеннорожденная Афродита, – сказала она, – я знаю, ты меня ненавидишь, ибо я помогаю ахейцам, а ты – троянцам, но есть вещи поважнее наших распрей, и ты, богиня любви, не сможешь отказать мне: мой отец Кронос и моя мать Рея уже давно не знают радости любви. Они живут далеко за Океаном, куда сослал их Зевс, и очень печалятся. Так вот, если ты хотя бы на одну ночь одолжишь мне свой волшебный пояс, я дам его матери, и она сможет разжечь прежнюю страсть у Кроноса.

Надо сказать, что несмотря на приписываемое Афродите коварство, эта богиня весьма сочувственно относилась к подобным просьбам, поскольку главную свою задачу видела в том, чтобы приносить мужчинам и женщинам удовлетворение – в эротическом, разумеется, плане. Узнав, что на свете появилась еще одна пара, познавшая полноценные любовные утехи, она приходила в восторг и рассказывала об этом событии встречному и поперечному, даже тем, кому на такие вещи вообще наплевать. В общем, просьба Геры вызвала у Афродиты прилив сочувствия.

Гера же, завладев поясом, использовала его в личных целях: она бросилась к Зевсу на гору Иду и, покачивая бедрами, стала прохаживаться по бельведеру, пока отец богов не начал бегать за ней следом. Как известно, на некоторые провокации Зевс поддавался очень легко. Схватив жену за руку, он неуклюже попытался прямо тут, на глазах у всех, уложить ее на землю. Богиня, естественно, изобразила благородное негодование:

– Что же это ты делаешь, о любвеобильный бог? Неужели ты намерен возлечь со мной в присутствии других богов? Если тебя охватило такое уж неодолимое желание, что ты не можешь дождаться покровительницы любви – ночи, давай уединимся в тайной опочивальне, которую нам подарил Гефест, и там будем предаваться любви до тех пор, пока не обессилеем и сон не смежит нам веки.

– Не знаю, что на меня сегодня нашло, – сказал охваченный необычайным возбуждением Зевс, – но должен признаться, о моя обожаемая супруга, что никогда еще мне не доводилось испытывать такого страстного желания – даже когда я ухитрился овладеть женой Иксиона. Но не беспокойся: сейчас мы сделаем так, что никто ничего не заметит.

По его знаку с неба спустилось золотое облако и накрыло супругов, а под ними образовался мягкий зеленый ковер, сотканный из крокусов, свежего клевера и гиацинтов.

Да только богиня успела тайно сговориться с богом сновидений Морфеем.[76]

– Сегодня я намерена переспать с божественным Зевсом, – сказала она ему, – и если ты сделаешь так, чтобы после этого он тотчас уснул, я отблагодарю тебя – отдам тебе в жены Пасифею, о которой ты уже давно мечтаешь.

Все так и было: Зевс сразу начал похрапывать, а воспользовавшаяся этим Гера послала на поле брани Посейдона.

Вмешательство бога внесло в ход войны коррективы: ахейцы перешли в решительное контрнаступление. Аякс Теламонид, швырнув здоровенный камень в Гектора, ранил его в грудь. Диомед, Одиссей и Аякс Оилид уничтожали врагов пачками, а появившийся в доспехах Ахилла Патрокл обратил троянскую рать в бегство. Сыграли свою роль и грозные мирмидонцы, призванные Ахиллом из Фтии. Гомер в «Илиаде» сравнивает их с осиным роем, растревоженным неосторожным путником.[77]

Проснувшись, Зевс не мог поверить собственным глазам: он оставил троянцев атакующими и уже готовыми поджечь своими факелами вражеские корабли, теперь же они отступали под натиском ахейцев. Мало того, среди павших в первый же час боя оказался и один из любимейших сыновей бога – ликиец Сарпедон. Зевс сразу сообразил: произошло нечто непредвиденное и, конечно же, связанное с его супругой.

– Ах, мерзавка! – возопил он зычным голосом. – Ты соблазнила меня, чтобы обвести вокруг пальца! И за это понесешь суровую кару! Я сам буду беспощаден и другим – смертным и бессмертным – не позволю прийти тебе на помощь, как в тот раз, когда я подвесил тебя к небу.[78]

Он намекал на одно весьма давнее событие. Хозяйка Олимпа, страдавшая из-за постоянных измен Зевса, однажды замыслила против него заговор и с помощью некоторых других богов привязала вероломного к супружескому ложу сотней кожаных ремней, завязанных таким же количеством волшебных узлов, которые придумал Гефест. Стоило развязать один из узлов, как все остальные автоматически затягивались еще туже. Бедный Зевс долго изрыгал ругательства и проклятия в адрес своих мучителей, но никто не обращал на него внимания: все были поглощены решением вопроса о том, кому заменить Зевса на олимпийском троне. Одна лишь богиня Тефия пришла ему на помощь.

Опасаясь, как бы борьба за трон не вылилась во вселенский беспорядок, она попросила гиганта Бриарея развязать своей сотней рук все сто узлов одновременно.

Освобожденный Зевс схватил Геру и подвесил ее за руки к небу, привязав к щиколоткам две тяжеленные золотые наковальни. Несчастная кричала, плакала, молила о пощаде, но никто, даже самые важные боги – Аполлон, Посейдон, Аид и др., – не осмелился прийти на помощь. Так и висела бедняжка посреди неба, словно люстра, много-много дней. Единственным, кто рискнул заступиться за Геру, оказался хромой ее сын Гефест, тот самый, которого она, родная мать, едва произведя на свет, сбросила с горы. Завидев Гефеста, который направлялся к отцу, тыча в него указующим перстом, Зевс даже словом его не удостоил, а просто снова швырнул с Олимпа вниз, да так, что Гефест, упав на остров Лемнос, сломал себе и вторую ногу.

Глубокой ночью при свете почти полной луны Леонтий, Гемонид и Телоний направились к Двум Источникам. Идти предстояло не очень далеко – всего-то пять или шесть километров, – зато почти под самыми стенами Трои, что было небезопасно. Сначала наши герои продвигались по берегу Скамандра до слияния его с Симоисом, затем повернули налево.

Густые заросли ивняка, лотоса, земляных орехов, тамариска и тростника укрывали их от троянцев, несших караул на башнях. В действительности Два Источника оказались не у слияния рек, как говорил Эваний, а немного южнее, и последний отрезок пути дался им особенно трудно из-за болота, кишевшего кусачими водяными блохами. Но наши герои преодолели все препятствия и прибыли на место за час до рассвета. Кругом было тихо и пустынно. Гомер описывает Два Источника так:

Как раз возле этих водоемов и стали наши ахейцы поджидать троянок. Телоний выложил на каменную стенку несколько кругов козьего сыра, прихваченных из дома, и когда появились первые прачки, стал громко нахваливать его.

– Глядите, какой прекрасный товар приготовил вам Телоний! Ах, до чего же хорош сыр Телония! – кричал он. – Вы только попробуйте его, женщины, и узнаете наконец, что такое пища богов!

Наш торговец решил одним выстрелом убить двух зайцев, и, помогая своим друзьям, сам неплохо зарабатывал на козьем сыре.

Прачки приходили небольшими группами, неся на голове корзины с бельем. Не так ли делают и сегодня женщины у нас в Чочарии? Просто удивительно, как некоторые обычаи сохраняются во времени на самых разных географических широтах! За каждой группой прачек поодаль следовали двое вооруженных копьями воинов. Среди женщин попадались и хорошенькие, но не было ни одной с переливчатыми глазами, похожей на ту, о которой говорил Эваний. Прождав еще пару часов, павшие духом ахейцы стали расспрашивать прачек.

О женщина, – обратился Телоний к одной толстушке, решившей прицениться к сыру, – не знаешь ли ты случайно троянку с переливчатыми глазами – то голубыми, как небо, то зелеными, как луговая трава?

– По правде говоря, я не уверена, что она троянка, – ответила прачка, – но я знаю ее и могу с уверенностью сказать: таких красавиц не часто увидишь под нашим небом. Наверняка ты имеешь в виду подругу Поликсены Экто.

– Да, да, именно Экто! Теперь я и имя вспомнил, – соврал Телоний. – Почему же она не пришла сегодня к источникам?

– Она не часто приходит, – с кислой миной ответила прачка. – Ей же не так тяжело живется, как мне, бедной вдове, на руках у которой старик отец и четверо детей. Муж мой в прошлом году упал со стены и умер, и теперь мне приходится стирать на чужих людей. А она и своего-то белья не стирает: для этого у нее есть невольницы, и сюда она приходит просто так, от нечего делать. Но если тебе надо что-то ей передать, подари мне, торговец, кусок сыра, и я с радостью выполню твое поручение.

– Да вот, мой друг хотел с ней познакомиться, – уточнил Телоний. – Потом, наклонившись к женщине, шепнул ей на ухо: – Влюбился!

Прачка разочарованно вздохнула:

– Вот так всегда! Важнее всего для мужчин красота! Кому нужна хорошая хозяйка в дом? О будущей жене надо судить по тому, какова она днем. Ночное дело – не главное.

– О женщина, – продолжал Телоний, пропуская мимо ушей сетования незнакомки, – я дам тебе сейчас полкруга сыра, а если завтра ты познакомишь нас с Экто, я подарю тебе целый.

Но и назавтра таинственная Экто не пришла, зато прачка появилась снова.

– Экто велела тебе передать, – сказала она, хватая сыр, пока Телоний не успел его убрать, – что из-за нового приказа Приама она не может прийти к Двум Источникам. Если твой друг хочет познакомиться с ней, пусть пойдет со мной один к перекрестку у Трех Курганов.

– Одного не пущу! – воскликнул Гемонид на чистом ликийском.

– Как хочешь, а я пойду! – возразил Леонтий, забыв о всякой осторожности и заговорив по-гречески, вернее – на гавдосском наречии. Затем, обращаясь к прачке, добавил: – Иди вперед, о женщина, я последую за тобой.

Пока они шли, Леонтий вспомнил, сколько опасностей подстерегает их на пути. Не раз ведь пожилые воины в ахейском лагере предупреждали его, например, о кознях эмпус.

– Никогда не ходи, парень, на перекресток у Трех Курганов: там тебя подстерегут эмпусы! – говорили они ему. А он сейчас как раз туда и направлялся.

Да, конечно, все это легенды, но когда тебе твердят об опасности постоянно, она начинает казаться вполне реальной.

Эмпусы, эти порождения Гекаты, были мерзкими демонами в женском обличье. Обычно они обретались на перекрестках дорог и подлавливали мужчин, внезапно распахивая перед ними платье и обнажая грудь. Говорят еще, что у них были ослиные ягодицы, хвост и бронзовые копыта, которые они скрывали под длинной, до земли, юбкой. А заманив какого-нибудь бедолагу, они впивались ему зубами в горло и высасывали из него всю кровь.

Древние греки неизменно изображали Страх с женским лицом, и почти все чудовища в их мифах обряжены в женское платье. Вспомните хотя бы о гарпиях, граях, мойрах, эриниях, тельхинах, эмпусах, Горгонах, Ламии, Химере, Ехидне и так далее: все они – женщины с крыльями нетопыря, лающим голосом, змеевидными волосами, налитыми кровью глазами и всякими устрашающими атрибутами.

Леонтий еще не забыл угрозы кормилицы.

– Не будешь слушаться, – говорила она, – я позову Ламию: пусть тебя съест!

Ламия родила от Зевса множество детей, но ревнивая Гера убивала их одного за другим.[80] И потому Ламия бродила по ночам и в отместку убивала чужих детей, правда, отдадим ей должное, выбирая при этом самых плохих. Чтобы Ламия казалась еще ужаснее, говорили, будто Зевс наделил ее способностью вынимать из орбит собственные глаза, а потом вставлять их обратно. Это не так уж плохо, если сравнить ее с сестрами – граями, у которых был только один глаз и один зуб на троих, и всякий раз, когда им надо было посмотреть или поесть, они пользовались этим глазом и зубом по очереди.

Гемонида такие вещи совершенно не беспокоили, он боялся только настоящих, живых людей, и прежде всего, конечно, вооруженных копьями троянцев, Леонтию же так не терпелось узнать, что случилось с отцом, что он не раздумывая принял предложение женщины.

– Я догадалась, что ты не ликиец, – сказала она ему, как только они остались наедине, но по мне все равно – что ликийцы, что троянцы, что ахейцы. Устрой мне еще сыру, а я тебе устрою любовное свидание.

Когда же Леонтий увидел наконец Экто, у него перехватило дыхание: никогда еще в жизни ему не доводилось лицезреть таких красавиц. Дело было не только в ее внешности, а в каком-то совершенно неуловимом, непостижимом обаянии. По телу юноши пробегали странные магнетические волны, он не мог отвести глаз от ее лица. Сначала он даже подумал, что перед ним сама Елена: до того описания прекрасной царицы Спарты, которые он слышал во время ночных дозоров, подходили к женщине, стоявшей перед ним.

– Но… – пролепетал Леонтий, – ты же…

– Елена? – предварила его слова незнакомка и улыбнулась. – Нет, я не Елена, я Экто, просто я похожа на Елену. В Трое многие называют меня ее именем, но этим они лишь мне льстят. Елена куда красивее…

– А мне как тебя звать? Экто или Елена?

– Зови, как хочешь, о мой прекрасный ахеец. Если тебе приятно называть меня Еленой, да будет так: я стану твоей Еленой, той самой, которая раньше принадлежала Тесею, потом Менелаю, а теперь – жена Париса. Но тогда и тебе придется изображать моего любовника, ласкать меня и нашептывать слова любви!

Мурашки забегали по спине Леонтия еще сильнее – и от удовольствия, что он произвел впечатление на такую необыкновенную женщину, и от страха, что в нем сразу же распознали ахейца.

– Зачем тебе понадобилась эта встреча? – спросила Экто.

– Я хотел бы узнать…

– Ах, значит, ты не влюблен… – разочарованно протянула она и надула губки.

– Да, то есть нет… – ответил Леонтий, совершенно сбитый с толку. – …Я только хотел спросить, не ты ли продала царю Маталаса Эванию драгоценную цепь, украшенную двумя клыками вепря. Этот трофей некогда принадлежал моему отцу, благородному Неопулу, он уехал девять лет назад на войну, и вот уже пять лет, как мы о нем ничего не знаем. Никто не может сказать мне, пал ли он, пораженный стрелой троянцев, или принял смерть от руки подлого предателя, держат ли его в цепях как пленника или он умер. А если умер, то где его останки – в земле или на дне реки? О женщина, равная по красоте богиням, пожалей бедного ахейца, назови имя человека, подарившего тебе эту цепь! Меня зовут Леонтием, и мне скоро исполнится семнадцать. Помоги найти тело моего отца, чтобы я мог достойно похоронить его останки и привезти известие о нем моей матери.

«Как странно, – думал он между тем. – Идя на эту встречу, я подготовил куда более убедительные слова и намеревался узнать побольше подробностей, не выдавая себя». Но встретившись с незнакомкой, Леонтий вдруг раскрыл перед ней душу и рассказал даже то, что могло бы ему повредить. Короче, врать он не умел.

Экто, судя по всему, была поражена его признаниями.

– Выходит, ты и есть Леонтий? – протянула она так, словно слышала о нем раньше.

– Да, меня зовут Леонтием, и я ищу останки своего отца. Если ты, о женщина, столь же добра, сколь и красива, сделай милость, скажи, как оказалась у тебя цепь с клыками калидонского вепря?

– Мне дала ее Поликсена – младшая из дочерей Приама и единственная, знающая тайну исчезновения твоего отца. Если ты вернешься сюда завтра, я устрою тебе с ней свидание. Думаю, излишне говорить, что никто не должен знать о наших встречах – ни ахейцы, ни троянцы.

Но Леонтий, придя в кабачок Телония, немедленно стал со всеми подробностями рассказывать о происшедшем каждому, кто хотел его слушать, а описывая Экто (которая, как он считал, была самой Еленой), покраснел, как рак. По его словам выходило, что даже Афродита не идет с ней ни в какое сравнение: да, прекрасная богиня и та по красоте уступала Экто.

– Вот как, – заметил Гемонид, – выходит, ты уже успел забыть Калимнию?

– Калимнию? – отозвался Леонтий. – Ах, да, Калимния!

По тому, как было произнесено это имя, сразу стало ясно, что для невесты с Гавдоса нет больше места в его сердце: Экто вытеснила даже память о ней.

– Так как, говоришь, зовут женщину, похожую на Елену? – спросил Терсит.

– Экто. Ее зовут Экто. Но мне больше нравится называть ее Еленой.

– Не вижу в этом ничего удивительного, – сказал Терсит. – Ты лишний раз подтверждаешь то, что я вчера говорил ахейцам: мы воюем из-за женщины, которой не существует. Вернее, Елена – не женщина, а подобие женщины. Впрочем, что такое ektos?[81] Это внешняя оболочка, видимость, дым. Елена – призрак!

– Неужели, по-твоему, Парису невдомек, что он занимается по ночам любовью с облаком? – ухмыльнулся Телоний.

– Да, невдомек! Сейчас я вам все объясню, – продолжал Терсит. – Эту историю мне рассказал некий Тоний – египетский вельможа, который встретил Париса и Елену через несколько дней после их бегства из Спарты. Корабль, на котором находились любовники, из-за бури, устроенной Герой, сел на песчаную отмель в дельте Нила. Парис первым сошел на сушу и, убедившись, что положение очень серьезно, был вынужден снять цепи с zughitai, чтобы они могли столкнуть судно в море. Кстати, именно в этом месте находилось святилище Геракла, а по древней традиции любой раб, вознесший молитву богу в этом святилище, сразу же становился вольным человеком. Zughitai, воспользовавшись тем, что с них сняли оковы, толпой ворвались в святилище и, обретя свободу, пожаловались жрецам на злодеяния их бывшего хозяина.

– Ну, а дальше? – спросил Леонтий, единственный, пожалуй, человек, веривший россказням Терсита.[82]

– А дальше они все явились к царю Мемфиса Протею и без утайки рассказали ему, как коварный Парис поступил с Менелаем.

– Что же сделал Протей?

– Он ужасно рассердился и велел без промедления заковать изменника в цепи, – ответил Терсит и торжественным тоном повторил речь, которую, по его мнению, произнес царь Мемфиса перед Парисом: «О худший из худших, ты соблазнил жену человека, принявшего тебя как гостя, но тебе этого показалось мало. Льстивыми словами и посулами ты вскружил ей голову и убедил покинуть детей, мужа и родной дом. Но и этого тебе показалось недостаточно. Ты уговорил ее прихватить с собой золото и серебро, хранившиеся в храме Аполлона. И мне следовало бы наказать тебя по заслугам, то есть предать смерти, но я поклялся перед богами никогда больше не убивать чужестранцев. И потому я просто изгоняю тебя из моего царства, но прежде отниму у тебя и любовницу, и сокровища, чтобы вернуть их при случае доблестному Менелаю».

– Что ты мелешь, Терсит! – с издевкой воскликнул Телоний. – Елена преспокойно прибыла в Трою под руку с Парисом. Я сам видел, как она спускалась с корабля в своем небесно-голубом пеплуме, расшитом мастерицами Сидона, видел, как все без исключения троянцы во главе с Приамом хором восхищались ее красотой!

– Никто и не сомневается в том, что ты ее видел, о Телоний, – согласился Терсит, – но я еще не закончил свой рассказ. Когда Гера поняла, что без Елены Трою разрушить не удастся, она взяла облако и сделала из него подобие женщины, во всех деталях повторяющее черты любовницы, из-за которой начался спор. В общем, она заставила Париса поверить, будто ему удалось бежать вместе с его любимой.

– А почему тогда Протей не возвратил Елену Менелаю? – справедливо заметил Гемонид.

– Да потому, что Менелай в свою очередь совершил гнусное преступление. Преследуя Париса, он явился в Египет и, чтобы задобрить богов, принес им в жертву двух египетских младенцев. Возмущенный такой жестокостью, Протей решил не возвращать ему ни Елену, ни сокровища, похищенные из храма Аполлона.

– И Елена ничего не предприняла, чтобы соединиться с Парисом?

– Нет, она решила забыть и Париса, и Менелая. Сегодня у нее новое имя – Афродита-Чужеземка, и все поклоняются ей как богине.

– Ну, а та Елена, что находится в Трое, – снова вмешался Леонтий. – Елена, которая вместе с Парисом живет сейчас во дворце Приама, кто она?

– Это призрак, одна только видимость. Теперь понятно, что второе ее имя – Экто.

Леонтий был озадачен: на его взгляд, Экто была настоящая, живая женщина, пожалуй, даже слишком живая.

– По-твоему, выходит, – возразил Терситу Гемонид, – что все мы, ахейцы и троянцы, девять лет сражаемся просто из-за какого-то облака?

– Именно так! – ответил Терсит торжествующе. – Впрочем, удивляться нечему: всякий раз, влюбляясь в женщину, мы ищем в ней не реальное живое существо, а лишь призрак, подобие женщины, чистую идею! Вот почему я лично ненавижу женщин, а заодно и поэтов, их воспевающих!

– Возможно, ты и прав, – сказал Телоний, – но твои слова, поверь мне, как раз и свидетельствуют о том, что ты тоже влюблен. Не станешь же ты отрицать, что женщины прекраснее всего на свете!

– Нет, и это неверно, – возразил колченогий. – Великий Тиресий считает, что если любовное наслаждение разделить на десять частей, то девять из них достается женщине и только одна – мужчине.[83]

– Ну, а когда женщина – облако, мужчине достается и того меньше, – заключил не без иронии Гемонид.

Когда Леонтий снова встретился с Экто, он первым делом прикоснулся к ее руке и, убедившись, что перед ним вполне телесное существо, облегченно вздохнул.

– Елена, любовь моя, Елена, – сказал он ей, – как же я боялся, что ты – всего лишь видение!

– Если бы я была видением, то пришла бы к тебе этой ночью во сне, о мой милый, и не заставила бы тебя преодолевать столько препятствий ради этой нашей встречи.

– А где же Поликсена?

– Сейчас мы пойдем к ней. Но сначала я должна завязать тебе глаза. Совсем близко отсюда, в лесу, есть подземный ход, который приведет нас прямо в Трою. Я сама возьму тебя за руку и стану твоим поводырем. Но ты должен обещать мне, что ни в коем случае не снимешь повязку. Если ты сделаешь это хоть на одно мгновение, я исчезну навсегда. Вспомни об Орфее.

Так начался их долгий путь по лесной чащобе. Ноги Леонтия то и дело попадали в колючие кусты ежевики, ветки хлестали его по лицу. Но вот он всем телом почувствовал промозглую сырость и понял, что они уже спустились в подземный ход. Женщина вела Леонтия за руку и ласково приговаривала:

– Ты будешь самым первым ахейцем, ступившим на землю Трои, но я никому не дам тебя в обиду.

Любой на месте Леонтия дрожал бы от страха при одной только мысли, что он уже в стане врага, но рука Экто была такой нежной, что юноша согласился бы идти с завязанными глазами как можно дольше. Повязка была очень тугой, и узел натирал Леонтию затылок, но ему и в голову не приходило сдвинуть повязку: сама мысль, что Экто может исчезнуть, приводила его в трепет. Такое ведь уже случилось с Орфеем, и Леонтий не хотел зря рисковать. Он лишь сильнее сжал руку своей проводницы и поднес ее к губам.

– Елена, любовь моя, Елена, – сказал он, – если эта повязка необходима, чтобы мы могли быть рядом, я готов не снимать ее до конца жизни.