"Обними меня" - читать интересную книгу автора (Лэтоу Роберта)

Глава 7

Когда Хэрри, возвращаясь в Сефтон-под-Горой, вел машину под обрушившимся на землю ливнем, перед его взором, завороженным гипнотическим мельтешением дворников, то и дело возникал образ Септембер.

Она появлялась на ветровом стекле из темноты, но потом ее будто смывала струившаяся по стеклу вода, и она исчезала в ночи, чтобы через несколько минут появиться снова. Печальное выражение, проступившее на ее лице после того, как он оставил ее просьбу без ответа, навсегда отпечаталось в его мозгу.

«Неужели она не понимала, что просила о невозможном и что подобная просьба с ее стороны должна была до невероятной степени усложнить наши только что сложившиеся отношения? – спрашивал себя Хэрри. – Неужели она не могла взять в толк, что ее просьба, по существу, превращает нас в представителей противоборствующих сторон?»

Любовь к Септембер поразила Хэрри словно удар грома, и он отлично понимал, что это чувство оставит отпечаток в его душе до конца его дней. То же самое должно было произойти и с Септембер, или он ошибается?

Должно быть, она слишком любила Оливию, в противном случае не стала бы рисковать неожиданно обретенным счастьем ради подруги.

Ох уж эта Оливия… Как, спрашивается, ей удавалось оказывать на людей такое сильное влияние? В общем-то Хэрри догадывался, что она собой представляла. Эта женщина была подобна ярчайшей звезде, к которой все тянулись, желая прикоснуться, в тайной надежде, что блеск ее лучей озарит и расцветит их лишенное красок, унылое будничное существование. Это было не живое существо, а некое светило, в орбиту движения которого была втянута Септембер, а после сексуальной близости с ней и он, Хэрри, поскольку она стала частью его жизни. Однако при всем том блеске, который излучала звезда по имени Оливия, все упорно отказывались видеть ее темную сторону, но почему?

Когда успевший промокнуть насквозь Хэрри вошел в паб, там, к большому его удивлению, было по-прежнему полно посетителей.

Проследовав в бар, он попросил Ханну Брайт принести ему двойную порцию виски. Хотя кухня была уже закрыта, Джетро предложил специально для Хэрри зажарить бифштекс. Старший следователь поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться, а потом прошел в гостиную, где увидел Сиксмита, который сидел за столом, склонившись над грудой бумаг. Хэрри нравился Джо Сиксмит, и он возлагал на него большие надежды. Джо быстро улавливал суть дела и столь же быстро приходил к выводам, по мнению Хэрри, даже слишком быстро, что проистекало из-за нехватки опыта и предусмотрительности. Тем не менее Сиксмит умел учиться на своих ошибках и был парнем вдумчивым. Короче, они с Хэрри составляли недурную команду.

– Чем занимаетесь? – спросил старший следователь.

– Да вот, изучаю полученный из Скотленд-Ярда факс с информацией о планах полетов частных самолетов над нашей и французской территорией. Хочу выяснить, из какого пункта могла вылететь леди Оливия утром после убийства. Разговаривал также с Французским бюро информации, чтобы узнать, какого рода радиоконтакты были у них с частными самолетами, пересекавшими в это время Ла-Манш. Пока ничего интересного.

– Могло случиться и так, что леди Оливия или тот, кто взял ее на борт, вылетели нелегально прямо отсюда, из Сефтон-Парка, не скоординировав предварительно свой полетный план с диспетчерской службой. Это, конечно, рискованно, зато тайна перелета гарантирована. Кроме того, не факт, что леди Оливия пересекла Ла-Манш на самолете. Она могла приземлиться где-нибудь на побережье, а потом добраться до Франции на лодке, – высказал предположение Хэрри.

– Не думаю, сэр. Уверен, ей хотелось убраться из Англии как можно скорее, а быстрее, чем по воздуху, этого не сделаешь. Поскольку состоятельных друзей у нее много, она могла пересаживаться с самолета на самолет несколько раз. Мне потребовалось три часа, чтобы установить координаты всех частных аэродромов на южном побережье и озадачить местные власти вопросом о том, кто в это время поднимался в воздух, но ответа я пока не получил.

– Ничего интересного они вам не скажут, хотя не следует пренебрегать ни одним из возможных вариантов. Мне кажется, тот, кто вывез леди Оливию из страны, полетного плана не предъявлял и с диспетчерской службой не связывался. Если нам удастся установить, что она вылетела с аэродрома в Сефтон-Парке, вы сами сможете в этом убедиться.

Хэрри предложил Джо выпить, и они вместе спустились в бар. Поскольку все столики были заняты, Джетро покрыл скатертью дальний конец стойки, что как нельзя лучше устраивало Хэрри: ему хотелось остаться чуть в стороне от шума, сотрясавшего заведение. Кто-то из посетителей передвинул в дальний конец стойки еще один стул, на который уселся Джо. Карта вин, подававшихся в заведении, оказалась настолько внушительной, что Хэрри стал посматривать на клиентов Джетро с большим уважением.

Оставив без внимания дешевые красные и белые вина, значившиеся в конце списка, Хэрри остановил свой выбор на бутылке бургундского.

Между тем Джетро принес старшему следователю бифштекс с поджаренными на оливковом масле тончайшими ломтиками хрустящего картофеля. Только увидев перед собой пищу, Хэрри осознал, до чего голоден, и, когда хозяин разлил по бокалам вино, приступил к трапезе. Джо сидел рядом, потягивая бургундское. Детективы говорили мало, а больше наблюдали и слушали. Покончив с едой, Хэрри повернулся лицом к посетителям и принялся с удвоенным вниманием рассматривать собравшихся. Среди прочих он заметил мисс Марбл, которая, покачнувшись на нетвердых ногах, поднялась из-за стола и заковыляла к выходу. Хэрри хотел было двинуться за ней, подхватить ее под локоток и проводить до дома, но Джетро положил ему руку на плечо и остановил его.

– Не стоит этого делать, сэр. Излишнее внимание с вашей стороны лишь повергнет ее в смущение. Она напивается до такого примерно состояния каждый вечер, а все мы делаем вид, что этого не замечаем. Если ей хотят помочь, она обижается, поэтому те, кто сидит с ней за одним столиком, прибегают к такой тактике: они ждут, когда она выйдет на улицу, потом один из них тоже уходит из бара, догоняет ее и отводит домой. Мы, знаете ли, заботимся о каждом жителе нашей деревни.

Мисс Марбл, проходя мимо Хэрри, приветствовала его исполненным достоинства кивком, но шага не замедлила. Было похоже, что она набрала наконец нужную скорость и рисковать потерять ее при торможении не хотела. Когда она вышла из паба, один из сидевших с ней за столиком мужчин поднялся, надел шляпу и, прихватив трость, направился за ней.

Вскоре после того, как мисс Марбл удалилась, отправился на покой и Хэрри. Он относился к той породе людей, которые почти никогда не устают и спят всего несколько часов в сутки. Этот вечер, однако, был исключением. Хэрри совершенно выдохся и физически, и морально. Оказавшись у себя в комнате, он улегся на кровать и сразу же провалился в сон. Когда же он проснулся, то первым делом вспомнил о Септембер. Несмотря на тень Оливии, эта девушка теперь была частью его мира.

Старший следователь принял ванну, оделся и, позвонив Джетро, заказал яичницу с ветчиной и большой кофейник с черным кофе. Выйдя в гостиную, он застал своих помощников в полной боевой готовности у телефонных аппаратов.

– Я отправляюсь вниз завтракать, – объявил он.

Ханна накрыла для него стол.

– Должно быть, вы выдающийся детектив, сэр. Не то что ваши помощники…

– С чего это вы решили, что я такой уж выдающийся? – с улыбкой поинтересовался Хэрри.

– Из-за коробочки с белыми орхидеями в холодильнике, – сказала она, вручая ему свежий цветок.

– Стало быть, вы вспомнили, что я каждое утро вдеваю в петлицу свежую орхидею?

– Мы не забываем о пожеланиях наших клиентов. Но позвольте спросить, зачем вы их носите? Уж больно это романтично для детектива.

Хэрри пропустил стебелек сквозь петлицу на лацкане и закрепил его с обратной стороны булавкой.

– Когда я вдеваю орхидею в петлицу, то меньше всего думаю о романтике. Скорее, цветок – напоминание о красоте мира, за которую мы должны каждый день благодарить Творца.

– Как здорово сказано! Вы необыкновенный человек, сэр.

– Правда? По сравнению с кем, осмелюсь спросить? – сказал Хэрри, которого вопросы Ханны немало позабавили.

– Пойду принесу вам позавтракать, – уклонилась от ответа Ханна. При этом она вспыхнула, а глаза ее заблестели.

Она подошла к столику с подносом почти в тот самый момент, когда двери паба отворились и появился Джетро в сопровождении своих далматинцев.

Поприветствовав Хэрри жестом, Джетро прикрикнул на собак, которые, стуча когтями по полу, сразу устремились на кухню. Им тоже пора было завтракать.

– Я уезжаю в Оксфорд, Ханна, и оставляю паб на тебя. Не забудь привезти свежий хлеб из пекарни мисс Марбл.

Прежде чем Ханна успела сказать хоть словечко, Джетро повернулся и вышел из заведения.

Ханна пожала плечами и стала расставлять перед Хэрри тарелки с яичницей, поджаренными колбасками и тостами. Когда она нагнулась, чтобы налить ему кофе, Хэрри заметил у нее на шее багровые и синие следы чьих-то пальцев. Чуть опустив глаза, Хэрри увидел, что рука Ханны подрагивает. Чтобы унять дрожь, Хэрри положил ладонь ей на руку. Барменша посмотрела на него, и из ее глаз заструились слезы. Хэрри неторопливо отогнул белый воротничок ее платья так, чтобы стали видны синяки. Ханна отшатнулась.

– Почему бы вам не принести себе чашку и не выпить со мной кофе? – негромко предложил он.

Она опасливо подняла глаза на двери паба, проверяя, не вернулся ли Джетро. Послышался звук мотора отъезжавшего автомобиля, и лицо женщины выразило облегчение. Потом она выпрямилась, вытерла слезы и даже позволила себе улыбнуться Хэрри:

– С удовольствием, сэр, если я вам не помешаю.

Ханна удалилась, но через несколько минут появилась снова с чашкой и блюдцем в одной руке и тарелкой горячих, намазанных маслом тостов – в другой.

Хэрри отправил в рот кусок яичницы с ветчиной, а Ханна принялась намазывать свои тосты ежевичным джемом.

– Кровоподтеки у вас на шее совсем свежие. Не хотите мне рассказать, откуда они? – спросил Хэрри.

Ханна застегнула воротник на верхнюю пуговичку, чтобы прикрыть синяки.

– Я вам расскажу, но только в том случае, если вы пообещаете ничего по этому поводу не предпринимать. Как-никак вы полицейский…

– Обещаю, если таково ваше желание, – сказал Хэрри, отмечая, что Ханна на редкость привлекательная и сексапильная молодая особа.

– В самом деле почему я должна молчать? Все в деревне знают, что я подружка Джетро, а он, когда выпьет, иногда делает мне больно. Я это к тому говорю, что вы скоро и сами обо всем узнаете.

– Почему же вы терпите подобное обращение?

– Потому что я его люблю… Ну и потому, конечно, что это происходит не каждый день. Иногда это часть любовных игр, которые он затевает, но большей частью он поколачивает меня, если я что-нибудь не так делаю или говорю.

– Он должен немедленно это прекратить. В противном случае, Ханна, вам надо от него уйти. Такие игры, знаете ли, до добра не доводят.

– Да не могу я от него уйти! Пару раз пыталась, а потом возвращалась, потому что без него чувствовала себя несчастной. Просто он такой, какой есть, и с этим ничего не поделаешь. Кстати, наши с ним сексуальные забавы – только один из «скелетов», которые хранятся в шкафах членов нашей общины. Мы все тут знаем недостатки друг друга, но никогда в личную жизнь соседей не вмешиваемся, – сказала она, пережевывая тост с джемом.

– Скажите, Ханна, а вы хорошо знаете леди Оливию?

– Я знаю ее не лучше и не хуже любого жителя деревни, который не принадлежит к избранному кругу обитателей Сефтон-Парка. Разве что мисс Пламм знает о ней побольше нас, деревенских. Что же касается леди Оливии, я вам вот что скажу: уж не знаю, поняли вы или еще нет, но на каждом, с кем она общалась или общается, остается, так сказать, ее метка.

– Даже на вас с Джетро? – спросил Хэрри.

– Мы не исключение. Джетро, к примеру, был в нее влюблен. Думаю, он до сих пор ее любит и всегда будет любить, до самой смерти. Да что любовь… Он ради нее готов жизнь отдать.

– Правда? А вы? – осведомился Хэрри, которого этот разговор чрезвычайно заинтересовал.

– Если только Джетро узнает, что мы с вами говорили о наших с ним любовных забавах и о леди Оливии, он меня до смерти изобьет, – призналась, покраснев как рак, Ханна, и лицо у нее стало испуганным.

– Обещаю, что ничего ему не скажу.

Несколько минут она сидела молча, глядя прямо перед собой. Хэрри даже подумал, что она вообще больше не станет с ним говорить: уж слишком она была напугана, чтобы раскрыть новые тайны. Он очень удивился, когда она заговорила снова о себе, Джетро и леди Оливии:

– В жизни не встречала человека, который хотя бы отдаленно на нее походил. Она была такой яркой и страстной натурой, что, право слово, ее только с солнцем и можно было сравнить. Она знала, как затронуть душу человека, размягчить его сердце, и, приручая кого-то, испытывала удовольствие. Я-то тогда понятия не имела, что женщина может заниматься сексом и с мужчинами, и с женщинами, более того, даже любить другую женщину. Ну а потом я познакомилась с ней. Леди Оливия, она, знаете ли, такая в любви отважная… Она меня научила, как отдаваться любви душой и телом – всем, как говорится, своим существом. Я только одного не могу – отдаваться мужчине со всей страстью и одновременно быть очень даже себе на уме. А вот у нее это хорошо получалось… Я никогда не уйду от Джетро. Я научилась принимать его со всеми недостатками. При этом я не считаю, что ставлю себя тем самым в униженное по сравнению с ним положение. Возможно, я даже лучше его, в смысле, шире. Я вам вот что скажу: мы такие, какие есть, но одновременно и совсем другие. Леди Оливия – это прекрасная авантюристка, какой мечтает стать каждая женщина. Мы любим в ней себя, свои собственные в ней проявления. Она так сильно всех нас в деревне изменила, у нее же самой, заметьте, ничего от этого не прибавилось. Она уже была цельной натурой – личностью, какой всякий желает стать, только не знает, как это сделать. К примеру, большинство из нас не готовы совершить последний шаг, переступить, так сказать, последнюю черту, а вот ей это дано.

– Скажите, какие у нее были отношения с Джетро?

– Сексуальные, любовные – назовите, как хотите. Как я уже говорила, он предан ей душой и телом и ради нее способен на все. Между прочим, это из-за нее он любит меня не так, как прежде, а на ином, каком-то даже заоблачном уровне. Она научила его заниматься со мной любовью с обожанием, преклоняясь передо мной и мне покоряясь. Так что, как видите, своим счастьем я обязана Оливии.

– Скажите, Ханна, а вы отдаете себе отчет в том, что она скорее всего виновна в смерти принца?

– Да.

– А понимаете ли вы, что ее нужно поймать и предать суду?

– Нет.

– Как вы можете так спокойно об этом говорить?

– Вы не знаете леди Оливию. Уж если она убила принца, то, стало быть, была вынуждена так поступить. Они были с ним вместе довольно долго и обожали друг друга. Принц, однако, был весьма странным человеком. Всякий раз, когда он приезжал сюда вместе с ней, он вел себя так, будто она была его рабыней. Уж очень большим он был собственником – вот в чем дело. Она знала, как сделать его счастливым, а он, впустив ее в свой мир, уже не хотел отпускать и думал, что сможет держать ее под запором, как говорится, подальше от чужих глаз. Впрочем, все знали, что ему это не больно-то удавалось. И оттого принц делался неуправляемым. Леди Оливия стала для него как наркотик.

– Вы были здесь с Джетро в ту ночь, когда в Сефтоне-под-Горой была обнаружена машина?

– Нет. Я была у матери. Помнится, в тот вечер Джетро очень меня удивил. Примерно в половине одиннадцатого, когда я обслуживала в баре посетителей, он вдруг предложил мне поехать домой и сказал при этом, что на следующий день я тоже могу на работу не выходить. Он даже вызвал такси, чтобы отправить меня домой.

– Неужели это настолько необычно?

– В общем, да. С другой стороны, временами Джетро бывает удивительно щедрым.

– Стало быть, вы эту машину не видели? Даже звука ее мотора не слышали?

– Не видела и не слышала.

– А вы, случайно, не слышали шума мотора самолета, взлетавшего с взлетно-посадочной полосы в Сефтон-Парке?

– Не слышала. Между тем, если бы кто-нибудь взлетел с аэродрома в Сефтон-Парке, я бы об этом знала. Когда сэр Джеймс и его друзья отправляются в полет, то обыкновенно делают над деревней круг… Знаете что, сэр? Я сказала вам куда больше, чем следует, и очень надеюсь, что вы ни словом не обмолвитесь Джетро о нашем разговоре.

– Я уже сказал, что буду хранить молчание. Должен, однако, заметить, что на вашем месте я не позволял бы Джетро слишком уж на вас давить, как бы вы его ни любили. Это вредно для вашего здоровья, особенно душевного. Вы ведь не такая сильная женщина, как леди Оливия, и, насколько я понимаю, не слишком преуспели в тех играх, которым она вас научила. Как бы то ни было, большое вам спасибо за откровенность.

Хэрри встал из-за стола и поднялся по лестнице на второй этаж. Оказавшись в гостиной, он довел до сведения своих помощников полученную от Ханны информацию, которая представлялась ему довольно ценной. Фактов прибавилось: к примеру, они узнали о том, что в ту ночь, когда леди Оливия приехала в Сефтон-под-Горой, Ханна гостила у матери. Джетро по-прежнему оставался под подозрением как человек, который имел возможность помочь Оливии исчезнуть, тем более что он, по словам Ханны, до сих пор был от Оливии без ума.

Далее обязанности среди команды Хэрри распределились так: Дженни должна была переговорить с викарием, преподобным Эдвардом Хардкаслом, в то время как Джо получил задание допросить прислугу в Сефтон-Парке. Хэрри же намеревался встретиться и поговорить с Джерри и Симми Хейвлоками.

Хэрри отправился на задание в своей машине, Дженни и Джо пошли пешком. Все они предварительно позвонили своим подопечным и договорились о встрече. На этом настоял Хэрри. Джо предпочитал появляться неожиданно, сваливаясь как снег на голову. На вопрос Джо, почему Хэрри против внезапного появления детективов, он ответил:

– Хочу, чтобы эти люди как следует осознали, что ими заинтересовался Новый Скотленд-Ярд. Пусть помучаются.

Небольшая церковь, построенная в XVIII веке, стояла на холме, возвышаясь над деревней. Отсюда открывался отличный вид на пруд, где плавали утки, на паб, находившийся на одном краю поселка, и на дорогу в Сефтон-Парк, начинавшуюся на другом.

Пейзаж, организующим центром которого была церковь и окружавшие ее постройки, можно было бы по праву назвать «пейзажем в староанглийском стиле». Картину оживляли разбросанные по склону холма загончики для овец. Дженни Салливан отлично отдавала себе отчет в том, какую удивительную красоту ей довелось созерцать. По этой причине, постучав в двери церкви, она бросила еще один взгляд на лежавшую у подножия холма утопавшую в зелени садов деревню, расчувствовалась и даже прослезилась.

У Дженни за спиной заскрипела, открываясь, дверь, но девушка, как завороженная, продолжала впитывать взглядом великолепие окружавшей ее природы.

– Согласитесь, к этому местечку прикоснулся ангел, – сказал викарий, выходя из церкви и останавливаясь рядом с Дженни, чтобы полюбоваться пейзажем.

– Я как раз об этом подумала, преподобный Хардкасл, – сказала девушка. – Для меня большое счастье побывать в таком удивительном месте.

– А какое счастье для всех нас жить здесь… – протянул викарий и добавил: – Вот мы и стараемся делать все что в наших силах, чтобы не нарушить эту данную нам Богом красу.

Девушка повернулась к викарию, представилась и пожала ему руку. К большому своему удивлению, она ощутила, что пальцы у священнослужителя слегка подрагивают.

Викарий был довольно привлекательным мужчиной и, как показалось Дженни, обладал добрым сердцем. При всем том смотреть молодому детективу в глаза он упорно не желал. Дженни почувствовала, что отвечать на ее вопросы викарию не слишком хочется. Словно для того чтобы отдалить неприятную минуту, он предложил прогуляться по церковному дворику и полюбоваться древними гробницами, но Дженни вежливо отказалась, оправдавшись тем, что времени у нее мало и ей бы хотелось приступить к делу немедленно.

Несмотря на ранний час, солнце уже припекало вовсю, и девушка решила поговорить с викарием на свежем воздухе, облюбовав для этого старинную каменную скамью. Сидя на ней, можно было не только разговаривать, но и вести наблюдение за деревней. Как только Дженни высказала викарию эту идею, то поняла, что угодила в яблочко. Преподобный Хардкасл поежился, окинул скамью тоскливым взглядом и, в свою очередь, предложил Дженни пройти в дом, где, по его словам, жена приготовила для них чай. Хардкаслу до того не хотелось оставаться с Дженни наедине, что, когда она отказалась от чая, он пригласил ее в паб на чашку кофе. Дженни была терпелива и настойчива, а потому продолжала гнуть свою линию. Под конец преподобный Хардкасл сдался, уселся на злополучную скамью и стал беседовать с Дженни с глазу на глаз, чего он, по мнению Дженни, изо всех сил старался избежать.

Она начала неофициальный допрос преподобного Эдварда Хардкасла со стандартных в таких случаях вопросов о нем самом и его семействе. В частности, спросила, сколько лет он служит викарием в Сефтоне-под-Горой, а также поинтересовалась образом жизни его прихожан и их поведением.

Каждый новый вопрос Дженни все больше приобретал личную направленность, и преподобный все больше нервничал. При этом, как ни странно, и Дженни, и священник сумели в определенном смысле проникнуться друг к другу симпатией. Викарий понимал, что детектив просто выполняет свою работу, Дженни же чувствовала, что викарий старается отвечать на ее вопросы правдиво и не пытается ставить ей палки в колеса. По мере продолжения беседы у Дженни крепла уверенность, что преподобного Хардкасла что-то гнетет и он в глубине души взывает к ее помощи и сочувствию. У преподобного имелась какая-то тайна, в этом девушка не сомневалась. Хотя Дженни и претило вытягивать у преподобного его секреты, как следователю ей не оставалось ничего другого.

Когда у Дженни иссякли так называемые дежурные вопросы, которые задают при любом расследовании, она решила нанести преподобному по-настоящему болезненный удар. Поднявшись со скамьи, она принялась расхаживать перед викарием. Затем, неожиданно остановившись, повернулась к нему и выпалила:

– Это вы прячете леди Оливию, преподобный Хардкасл?

Голос Дженни изменился, прежней мягкости в нем уже не было. Вопрос же ее застал викария врасплох. С побледневшим лицом и запинаясь, он произнес:

– Н-нет…

– Кто в таком случае ее прячет? – спросила она с металлическими нотками в голосе.

– Не имею представления. Но если бы кто-нибудь из моих прихожан решился на такое, я бы об этом знал, – ответил викарий.

– Мне, преподобный, доставляет так же мало удовольствия расспрашивать вас о леди Оливии, как вам на мои вопросы отвечать, – сказала Дженни другим, более мягким тоном, снова усаживаясь рядом на скамейку.

– Не скрою, этот разговор меня тяготит и на душе у меня печаль. Но вы представить себе не можете, до чего опечалило исчезновение леди Оливии жителей деревни, – сказал Хардкасл дрогнувшим от волнения голосом.

К большой радости Дженни, викарий, как говорят в полиции, начал «колоться». Теперь оставалось лишь дожать его. Сделав вид, что сочувствует ему, она медовым голосом спросила:

– Хорошо ли вы знали леди Оливию, преподобный?

– Я хорошо ее знал, детектив Салливан, – ответил он.

– Как долго – дни, недели, месяцы, годы? Вы были с ней в дружеских отношениях или, быть может, интимных? – продолжала давить на него Дженни.

– Похоже, вы начинаете вторгаться в мою личную жизнь, – произнес викарий и встал.

– Садитесь, прошу вас. Вы должны отвечать на мои вопросы, даже если расцениваете их как вмешательство в вашу личную жизнь. Если вам действительно дорога леди Оливия, вы должны выложить все, что знаете о ней и ее местонахождении. Даже если вы ни в чем не уверены, а имеете на этот счет лишь какие-то догадки. Чем больше информации я соберу об этой женщине, тем больше у нас будет шансов ее найти. Поверьте, это просто необходимо сделать, если есть хотя бы малейшая надежда снять с нее подозрения. Ведь вы бы этого хотели, правда?

– Вы просто не понимаете, какие мучения этот скандал и исчезновение леди Оливии причиняют всем, кто ее любит! Разумеется, мы хотим, чтобы подозрения были с нее сняты и чтобы она вернулась домой, но ведь это едва ли возможно, верно?

– Стало быть, вы считаете, что она виновна в убийстве?

– Я этого не говорил, но хочу сказать вам вот что: судя по всему, полиции придется снимать с нее подозрения в ее отсутствие, потому что, чует мое сердце, она исчезла из нашей жизни навсегда. Подумать только, за ней будут охотиться всю ее жизнь! Какая это трагедия для леди Оливии! Но и для нас тоже, потому что мы никогда ее больше не увидим.

– Не беспокойтесь, мы ее найдем. Так или иначе.

– И что это значит, позвольте вас спросить? – спросил викарий шепотом.

– Это значит живой или мертвой, – ответила Дженни.

Услышав эти слова, преподобный отец молча поднялся и двинулся в сторону церкви. Впрочем, сделав пару шагов, он повернулся и снова приблизился к Дженни.

– Я понимаю, вы исполняете свой долг, но мне было бы легче с вами разговаривать, если бы вы знали леди Оливию лично. Тогда бы вы поняли, какая это удивительная молодая женщина. И убедились бы, что она не в состоянии отнять жизнь у человека… разве только в том случае, если бы ей самой угрожала смертельная опасность. Узнав же ее как следует, вы не стали бы преследовать ее столь безжалостно. Разве жизнь, которую она сейчас ведет – одинокая, лишенная общества тех, кто ее любил и любит, – сама по себе не достаточное наказание? Вот если бы вы перестали травить ее, как травят дикое животное, она, возможно, нашла бы в себе силы и мужество, чтобы, забыв о прошлом, начать новую жизнь…

Голос викария дрожал, казалось, он был на грани нервного срыва. Дженни встала, подошла к нему и помогла опуститься на каменную скамейку.

– Вы были в нее влюблены – вот в чем дело, – с удивлением протянула она.

Викарий обхватил голову руками да так и застыл. Ему хотелось зарыдать, но слез не было. Уже много лет он хранил в тайниках своей души любовь к Оливии и в своих фантазиях сотни раз занимался с ней любовью. Эти астральные любовные акты настолько въелись в его мозг и нервы, что сделались неотъемлемой частью его существования. И вот случилось так, что совершенно посторонний человек догадался о его тайне. Дженни, сама того не желая, выпустила его страсть к Оливии на свободу.

– Почему вы мне об этом сразу не сказали? – воскликнула Дженни.

– Я знал ее с тех пор, как получил здесь приход. Она всегда была очаровашка, даже когда была еще совсем маленькой девочкой. Год проходил за годом, она взрослела, а мы все ждали, когда она, превратившись в подростка, потеряет свою красоту и обаяние – так ведь часто бывает, когда дети взрослеют, верно? Но мы просчитались: ничего подобного не произошло. Ее воспитывали вместе с дочерьми Бухананов, ее лучшими подругами. Но Оливия резко отличалась от Анжелики и Септембер, да и вообще от всех детей ее возраста. Она была какая-то уж очень свободолюбивая – сверх меры, до отчаянности – и ни в чем не знала удержу. Она, если можно так выразиться, всегда пыталась жить на краю, на острой грани между мирами, явлениями, различными взглядами на мораль и, что самое главное, не боялась эту грань переступать. Она дружила с моими детьми и частенько забегала к нам в дом. При всей своей бесшабашности она отлично соображала и временами ставила меня в тупик своими вопросами относительно теологии. А еще она знала, как заставить мою кровь бурлить. Когда Оливии исполнилось восемнадцать, в Сефтон-Парке устроили в ее честь бал. Это было знаменательное событие, даже блестящее – были приглашены сотни гостей, в том числе все жители деревни: и молодые, и те, что постарше… Так вот, на этом балу она затмила женщин, и не было ни одного мужчины, который не испытывал бы к ней вожделения. А я… что ж, я был лишь одним из многих. Но она соблазнила меня задолго до того дня, просто я об этом не подозревал, вернее, боялся себе в этом признаться.

В ее присутствии мужчины, даже самые завалящие, всегда чувствовали себя истинными представителями сильного пола – уж так она на всех влияла. Она не прилагала к этому ни малейших усилий, все получалось у нее само собой. Что греха таить, я жаждал ее всеми фибрами своей души. Мне хотелось побыть с ней, сжать ее в своих объятиях хотя бы раз, чтобы потом сохранить воспоминания об этом до конца своих дней. Она испытывала по отношению ко мне какие-то особые чувства и давала мне это понять десятками различных способов и довольно часто. Оливия была не прочь меня помучить, принимая различные эротические позы, – знала же, что я хочу, но не могу взять ее из-за боязни скандала, ну и по той еще причине, что я любил жену и детей и не желал причинять им боли. Но главной причиной моей бездеятельности была любовь к Богу и наши с Оливией расхождения в смысле того, что перед лицом Творца морально, а что – смертный грех.

Но при всем том я с ней грешил – в мыслях, конечно, и мои сексуальные фантазии со временем обратились в навязчивую идею. Дня не проходило без того, чтобы я не предавался с ней любви в своем воображении. Я, знаете ли, так ни разу до нее и не дотронулся. И никогда не говорил ей, какие чувства к ней испытываю. Но мысли о сексе с Оливией, часто непристойные, продолжали меня одолевать. Я думал об этом во время наших долгих прогулок по берегу протоки, где водится форель, когда мы с ней без конца вели теологические споры. Полагаю, она тоже об этом думала, хотя и словом мне об этом не обмолвилась. Все было ясно по тому, как она прикасалась к моей руке, которую иногда целовала. А еще она гладила меня по щеке, прижималась ко мне всем телом, а как-то раз даже провела пальцем по моим губам. Помнится, тогда я едва не потерял голову. Короче говоря, любя ее, я испытал все муки ада.

Однажды она обратила внимание на мои муки и сказала мне в первый и последний раз что-то по-настоящему интимное. «Эдвард, – призналась Оливия, – любовь, страсть, секс – все это для меня вещи мимолетные, преходящие, своего рода забава. Главное, чтобы человек, с которым я предаюсь такого рода утехам, знал, что это несерьезно, всего только игра, но при этом учитывал, что, как во всякой игре, здесь в выигрыше остается только один. По этой причине я никогда не затевала любовных игр, если чувствовала, что могу ранить моего партнера прямо в сердце и он в результате истечет кровью. Трудно оставлять человека, которого любишь, но в нашем случае я вынуждена это сделать, поскольку вы любите меня выше всякой меры».

Прежде чем вмешаться в монолог преподобного, Дженни откашлялась.

– Вы все еще ее любите! – только и сказала она.

– А разве я могу ее не любить? Да ни один человек, ни одна философия, за исключением, возможно, философии христианской и Бога, в которого я верю, не дали мне столько, сколько общение с этой удивительной девушкой. Кто, спрашивается, любил меня больше ее, ничего взамен не требуя, не делая мне никаких замечаний и ни в чем меня не упрекая? Вы, может быть, хотите задать мне вопрос, что сделал бы я, если бы она обратилась ко мне в ту ночь за помощью? Честно говоря, не знаю… Но уверен в одном: сделал бы все, что в моих силах, чтобы выручить ее, не дать угодить в ловушку. При мысли, что она сейчас бродит где-то совсем одна и ей негде преклонить голову, у меня сердце разрывается на части. Остается только молить Бога, чтобы Он спас ее и сохранил. Возможно, на ваш взгляд, в моих словах есть некоторая патетика, но молитва – это сейчас единственное, чем я могу отплатить Оливии за те радости, которые она мне дарила. Вот что вам, детектив Салливан, следует прежде всего взять на заметку: Оливия – даритель, она, если хотите, воплощение любви, даже если ей и пришлось убить человека. Мне, однако, кажется, что мы никогда об этом деле всей правды не узнаем. Оливия, так сказать, предоставила нам возможность выбора: мы можем верить в то, что она убила, а можем и не верить. Она скрылась с места преступления, чтобы сохранить себя, свой особенный взгляд на мир. Кроме того, ей не хотелось впутывать в это дело нас, своих друзей. Поймите, она не расплаты боялась, а скандала. Я вам еще одну вещь об Оливии скажу. Она никогда бы не опустилась так низко, чтобы ходить по людям и выпытывать у них секреты жизни другого человека. Ну а теперь, детектив Салливан, не желаете ли прогуляться со мной и осмотреть церковь?

Дженни Салливан никогда еще не чувствовала себя так мерзко. Казалось, ради того, чтобы расколоть преподобного Хардкасла и вытянуть из него его напитанную горечью исповедь, ей пришлось вываляться в грязи.