"Акулы шоу-бизнеса" - читать интересную книгу автора (Ермаков Сергей)

Глава 11

Остановившись за углом склада, не доходя до одноэтажного офиса глухонемых «пиратов», Краб предложил Гоше Граммофону следующий план. Поскольку существовала опасность возникновения непредвиденной ситуации, то Гоша пойдет на переговоры с Тарасом один, а Краб останется на улице недалеко от штаба возле складов и будет ждать пятнадцать минут, по истечении которых позвонит на мобильный телефон Гоши. Если переговоры будут проходить нормально, то Граммофон возьмет трубку и скажет что-нибудь типа — мне некогда, перезвоните попозже.

А если Гоше понадобится помощь Краба, то он трубку поднимать не будет, и даже если его вынудят ответить по мобиле, то сказать он должен будет другую фразу: «Да я тут на Украине пока…» Так и договорились сделать. Краб нашел себе тенистое место под развесистым деревом, под которым стоял какой-то деревянный ящик и откуда был хорошо виден вход в центральный офис, где заседал Тарас. Гоша уже собрался идти, но Краб остановил его и попросил пару сигарет с зажигалкой.

— Ты ж не куришь? — удивился Граммофон. — Зачем тебе?

— Не курю, — согласился Краб, — но знаешь, человек курящий вызывает меньше подозрений, чем просто сидящий под деревом на чужом складе. Курящий занят делом, а просто сидящий явно кого-то пасет.

Гоша не мог не согласиться, выдал Крабу от щедрот душевных аж три сигареты и зажигалку, а сам направился к офису, возле которого стоял новенький «Шевроле-Нива», наверняка принадлежащий хозяину этого «пиратского» производства Тарасу. Краб присел на ящик, закурил сигарету, но затягиваться не стал, позволял ей просто дымиться у себя в зубах, иногда раскочегаривая, чтобы не погасла.

Гоша вошел в офис, а Краб засек на своем мобильном телефоне время и стал разглядывать производство. На территории было малолюдно — у цеха стоял грузовой микроавтобус, возле которого возились какие-то мужики с коробками, и больше никого. Мимо Краба прошел невысокий мужчина, жестами попросил закурить, Краб отдал ему одну сигарету и даже прикурил своей зажигалкой. Мужчина молча поблагодарил кивком и пошел дальше. Видимо, на этом производстве работали глухонемые — это была их нива, и они ее вспахивали.

Краб отчего-то вспомнил, как много лет назад в городе Киеве он, будучи еще курсантом военного училища, познакомился с Татьяниной мамой — студенткой музыкального училища. И стали они встречаться: он — будущий военный, а она — будущий преподаватель музыки. Сейчас уже ясно, что не было будущего у их романа — слишком они были разными, чтобы жить вместе, но любовь тогда их ослепила и не давала смотреть на жизнь трезво.

А потом пошла служба на Севере, длительные командировки, жена с Татьяной маялась в Североморске, никак не могла привыкнуть к ледяным ветрам и полярной ночи, скучала по цветущим садам и ласковому солнцу Украины, уехала к родителям в Киев в отпуск и больше к Крабу не вернулась. Нашла себе преподавателя музыки, который и стал Татьяне на долгих восемнадцать лет отцом, а Краба к дочери и не подпускала. После жены он не нашел себе никого, да и не искал. Жизнь была у него такая — не для семьи совсем. Убить могли каждый день в горячих точках, потом заключение в колонии — какой из него муж и отец?

Краб «докурил» сигарету, бросил окурок под ноги и затушил носком ботинка. Подумал о том, что если вдруг придется ему снова жениться, то он снова возьмет себе в жены хохлушку. Что ни говори, симпатичные они в любом возрасте, веселые, горячие. И только он об этом подумал, как увидел женщину лет тридцати в белом платочке и в синем рабочем халате, которая несла в сторону офиса, куда зашел Гоша, большую картонную коробку и, видимо, очень тяжелую, потому что коробка выскальзывала у нее из рук.

Она поравнялась с Крабом, и он отметил, что женщина даже чем-то похожа на его бывшую жену — мать Татьяны, — правда та была постарше, а эта женщина в самом соку, симпатичная, халатик расстегнулся почти до пупка, а под ним спелые груди — два арбуза, карие томные глаза горят и на него поглядывают. Краб даже кашлянул и отвернулся, потому что непроизвольно глотнул дыма второй зажженной сигареты, и постарался отогнать от себя мысли о женщинах.

Вот уж это жаркое солнце Украины, эта природа, располагающая к романтическим встречам, — даже старого вояку-отшельника заставили на женщин поглядывать. То ли дело в Заполярье — там женскими прелестями не полюбуешься — все время холодно, все женщины в шубы закутаны да шапки на самые брови надвинуты. Чукотский стриптиз могут показать, правда, — сначала снимают правую лыжу, а потом левую. Вот тебе и вся заполярная эротика.

Женщина тоже засмотрелась на незнакомого мужчину, который курил под деревом, запнулась, едва не упала, дно картонной коробки прорвалось, и оттуда посыпались прямо на землю компакт-диски в коробочках, которые открывались и ломались. Женщина испуганно вскрикнула, но вскрик ее был глухим, из чего Краб заключил, что и она тоже глухонемая. Она оглянулась вокруг и, увидев, что, слава богу, никто из начальства ее промаха не видел, стала собирать пластинки обратно в коробку. Краб не мог ей не помочь.

До контрольного звонка Гоше Граммофону ему оставалось еще пять минут, поэтому он отбросил в сторону сигарету, шагнул к женщине и присел рядом, помогая ей складывать в коробку диски. Она взглянула на него испуганно, но, увидев, что он помогает ей, успокоилась. Краб, складывая диски, несколько раз коснулся ее руки, она все время при его касании вздрагивала и оборачивалась. Тогда он решил не таращиться на женщину, а стал сосредоточенно собирать обломки коробки одного из дисков, а когда собрал и повернулся к ней, то увидел не ее симпатичные карие глаза, а туманную струю из перцового баллончика, направленную прямо ему в лицо.

Он отпрыгнул, но было поздно — жидкость уже попала в глаза и на лицо, Краб просто ничего не видел. Почувствовал, что кто-то подскочил к нему справа, но уклониться не успел — тяжелая дубина врезала ему прямо по затылку, а острый сапог в солнечное сплетение. После этого удары посыпались градом, Краба свалили с ног и стали избивать. Несмотря на жжение в глазах, он все же врезал двоим из нападавших ногами так, что те с мычанием завалились, но, видимо, было их много. Краб пытался увернуться, но сделать это было немыслимо — слепой, беспомощный, как щенок, он валялся в пыли, а человек шесть молотили его ногами.

— Бийти-бийти, хлопцы, гэтого морпеха, покуль саусем не гыкнется! — злобно промолвил кто-то.

Это было единственное, что он услышал. Вероятно, мутузили его все те же глухонемые, потому они молотили молча, тяжело дыша и даже не матерясь и не угрожая. От болезненных ударов Краб стал терять сознание, и когда совсем уже проваливался в темную бездну, перед его глазами неожиданно возник мичман Карабузов, который однажды, после того, как жена наставила ему рога, вероятно, в результате большого психического потрясения выдал крайне несвойственную ему фразу:

— О, женщины, вам имя вероломство, мать вашу!

И на этой картинке, изображающей унылого, пьяного и небритого от горя Карабузова, Краб потерял сознание.

Через день после того, как хитроумная Анжелика заперла в комнате Святогора всю честную компанию, намеревавшуюся ее взять в плен, Татьяна прибыла на студию.

До этого она сутки напролет размышляла над предложением Бальгана выступить на дне рождения олигарха Сметанина. Размышляла она и накануне, когда Гриша вместе со Святогором пытались выломать дверь из его комнаты в коридор, а звукооператор, в силу природной бережливости, старался сделать это с минимальными потерями и все время одергивал физкультурника, который очень сильно лупил по двери разными предметами мебели и ломал их. А Гриша ругался на чем свет стоит и кричал, что из Святогора помощник, как из мышиного помета — бомба, и лучше бы он вообще не лез со своими советами.

После освобождения из заточения Татьяна отправилась домой и плюхнулась в кровать, стараясь дозвониться отцу, но у него телефон был отключен или находился вне зоны действия сети. Она не знала, что ей и предпринять.

Нет, переступать через себя и ложиться в постель с олигархом Сметаниным она не собиралась ни в коем случае! Но и отказываться от предложения выступить перед сильными мира сего тоже нельзя было в ее положении — ей нужны были покровители. Ведь на эстраду так и карабкались жены и дети людей, у которых денег куры не клюют, и отодвигали своими острыми локотками Татьяну в сторону. И дело уже было не в таланте, а в проплаченном эфире и финансовых вложениях в съемку клипов, подкуп журналистов и т.д. и т.п. Без ТВ и радио как до слушателей свои произведения донесешь? За все надо платить, а платить нечем…

Татьяна пошла на кухню, налила себе кофе, закурила сигарету и еще раз попыталась позвонить отцу. Никаких гудков, опять механический голос отвечает ей, что абонент недоступен. Татьяна бросила трубку на стол и стала размышлять.

В принципе, она умеет за себя постоять, и, если олигарх на яхте или на вилле потащит ее в уголок, она сможет ему ответить, не посмотрит, что он миллионер, — даст в фарфоровые зубы кулаком. Но тут же она представила себе эту картину и испугалась. Олигарх Сметанин, который наверняка уверен, что весь мир у него в кармане, а люди — только игрушки в его руках, просто позовет свою охрану, и уж они все сумеют с ней справиться. Кто она такая для него, вершителя судеб? Певичка какая-то из народа. Кто за нее заступится? Никто. А до олигарха никакой прокурор не доберется, любому рот заткнет Сметанин своими деньгами, а кому деньгами не удастся — киллера наймет.

В принципе Татьяна девочкой не была. Давным-давно, когда она еще жила в Киеве, был у нее парень — первая любовь. Думала замуж за него выйти, а он с ней побаловался и к другой ускакал. Она тогда в Москву и поехала, подумала — вот докажу ему, стану знаменитой, пусть поплачет. А когда стала известной всей стране, доказала ему, что хотела, позабылся он совсем и не нужен стал. И вообще Татьяне не до мальчишек стало — работа, песни, студии, концерты, этого хватало для самореализации. Никакой личной жизни ей пока и не надо было — от того времени, когда жила она с парнем, предавшим ее, горький осадок остался. Потому и не хотела никого больше в свою жизнь пускать. А тело ее привыкло уже к одиночеству.

Думала-думала Татьяна, да так ничего для себя и не решила. Бальган все эти дни ей не звонил, делал вид, что обиделся, или правда для него этот концерт на яхте олигарха был очень важен, а Татьяна стала кочевряжиться, по его мнению. Ну если бы только концерт, то разве Татьяна стала бы отпираться? Но ведь Бальган недвусмысленно намекал на другое. И насчет концертов Бальган даже не звонил — а вдруг и правда решил расторгнуть контракт? Татьяна решила поехать на студию и все узнать.

Она приехала, припарковала свой «Лексус» на стоянке. Машины Бальгана там не было, зато стоял навороченный «Мерседес» спонсора Алмаза с охраной и собственная машина певца. Вероятно, Алмаз в данный момент записывался, а его спонсор Аркадий Варламович Гандрабура присутствовал при процессе создания проплаченных им шедевров. Татьяна решила подождать продюсера в студии. Рано или поздно Бальган должен был здесь появиться. Она вошла в коридор и услышала странную возню и сдавленные крики, доносящиеся из аппаратной. На пение Алмаза это было не похоже, поэтому Татьяна с любопытством заглянула внутрь, заинтересовавшись источником звука.

Увиденное повергло ее в шок. Обычно добродушный и приветливый Алмаз натурально душил вжатого в собственное кресло на колесиках звукооператора Святогора. Его спонсор — владелец мясокомбината и сети универсамов — угрюмо наблюдал за этим делом, покуривая длинную сигару. Святогор хрипел и пытался вырваться, но это ему не удавалось, Алмаз тряс его, как грушу, голова звукооператора болталась туда-сюда, как маятник, а лицо посинело.

— Что ты делаешь? — крикнула Татьяна. — Ты же задушишь его! Перестань!

Алмаз услышал голос Татьяны, остановился, медленно повернулся со зловещей ухмылкой и отпустил шею Святогора, который тут же закашлялся и сполз со стула на пол. Алмаз направил свои руки со скрюченными от гнева пальцами теперь на Татьяну и, как зомби из ужастиков, двинулся в ее сторону, зашипев, как змея:

— А вот ты-то мне и нужна! Я вообще женщин не бью, но сегодня могу отступить от правил!

— В чем дело-то? — ничего не понимая, спросила Татьяна, невольно пятясь от бешено сверкающих глаз певца. — Ты что, уху ел спозаранку?

— Я знаю, что вы мой альбом хотели продать вместе с этим хреном комариным Святогором, — продолжал наступать Алмаз, — мне вчера люди позвонили и сказали об этом. Что, получается — у тебя альбом украли, так ты решила мне нагадить?

Татьяна ничего не успела сказать в свое оправдание, потому что Алмаз кинулся на нее, намереваясь, вероятно, и ее душить. Но недаром отец учил Татьяну, как действовать в подобных ситуациях. Она не дала схватить себя, а в последний момент ушла в сторону и с разворота добавила скорости Алмазу, дав ему хорошего пинка. Тот не смог остановиться и налетел прямо на стену, расквасив себе нос и губы. Его спонсор Аркадий Варламович Гандрабура хрюкнул, как поросенок, и выронил свою сигару. Алмаз медленно съехал по стене, оставляя на ней кровавый след.

— Ты бы сначала разобрался в ситуации, спросил бы, а потом уже кидался нас душить, — посоветовала ему Татьяна, — мы просто хотели со Святогором таким образом на людей выйти, которые мой аудиоматериал похитили. Они же, наверное, тебе и звонили. А твоего альбома ни у меня, ни у Святогора нет, как бы мы могли его продать?

— Ты мне лицо разбила, а я им работаю, — гневно произнес Алмаз, утирая рукавом рубашки разбитый нос и губы.

— А я тебе ногой еще и по другому месту врезала, — съязвила Татьяна, — которым ты даже больше работаешь, чем лицом. О нем бы лучше позаботился. А потому не лезь в другой раз, не разобравшись.

Ни для кого — ни для деятелей шоу-бизнеса, ни для его поклонников — тайной не было, что Алмаз, как в песне поется, «никогда не будет покорителем невест», потому что у него были в этом плане другие интересы. Но то, что сейчас сказала Татьяна, было уж слишком обидным даже для Алмаза. Спонсор певца, колбасный король Аркадий Варламович Гандрабура, побагровел как помидор, а избитый Алмаз вспыхнул, как порох, вскочил с пола и закричал:

— А ты что из себя тут целочку строишь? Думаешь, ты святая? Погоди, вот подложит тебя Бальган под Сметанина, и будешь как миленькая вертеться, потому что другого пути у тебя нет!

Оскорбленный Алмаз как метеор выскочил из студии, а спонсор, метнув взгляд, полный ненависти, на Татьяну, побежал за ним. Татьяна рухнула на диван, обхватила голову руками и стала ругаться сама на себя:

— Черт, черт, черт! Ну, что такое со мной творится? Зачем я все это Алмазу сказала, как будто черт за язык дернул? Внутри все перепуталось, злость кипит, сама не ведаю, что творю! Какое мне дело до того, каким путем Алмаз на сцену пролез? Это его личное дело, и меня оно никак не касается! Кто чем может, тот тем и жертвует для достижения своей цели. Вот Алмаз смог, а я не могу, наверное, от этого и сказала ему все это! Дура!

— Китайцы говорят, — тихо произнес Святогор, — когда на кого-то пальцем показываешь, другие три твоих пальца в этот момент указывают на тебя самого…

Краб очнулся от того, что его пинком выбросили из машины и избитое тело вывалилось из грузового фургончика прямо под откос и покатилось вниз по колючей траве и камням. Он попытался остановиться, зацепился за склон и взглянул вверх, откуда летел, но глаза его слезились и болели, поэтому Краб увидел в жидком тумане слез только силуэт автофургона, в котором дверцы захлопнулись, он тронулся с места и исчез. Краб присел на склоне, в лицо брызнули лучи заходящего солнца, он почувствовал, что недалеко от него кто-то есть, и повернул голову в ту сторону.

— Петруччо, ты не мертвый? — услышал он испуганный голос Гоши Граммофона. — А я-то думал, что эти уроды тебя до смерти забили…

— Сам-то ты как, живой? — поинтересовался Краб, пытаясь проморгаться. — Я не вижу пока ничего, глаза режет.

— Мне тоже досталось, — ответил Гоша, — но не так, конечно, как тебе. Я как зашел к ним, они меня сразу бить начали, так что я слова сказать не успел. Да и что им — говори, ни говори, они же не слышат ничего и сами молчат, как статуи.

— Не скажи, — покачал головой Краб, который увидел уже в лучах заката изрядно потрепанного Гошу, — когда мне по ребрам пинали, так сказали кое-что. Откуда, интересно, они узнали, что я морпех? На морде у меня не написано, да и тельника я теперь не ношу.

— Ты что, думаешь, это я тебя сдал? — на всякий случай отползая подальше вниз по склону, спросил Яша. — Да мне самому попало, я еле живой ушел! Нас кто-то из Москвы сдал. И пока нас везли сюда в грузовом фургоне, я тоже об этом думал! Мне кажется, это Арсений Львович, падла, нас хохлам сдал, позвонил им и все рассказал. То есть факс послал или по электронной почте. Не знаю как, но клянусь тебе, не я это!

Краб помолчал, а потом спросил:

— То есть, я так понимаю, наши украинские друзья не захотели долю своих продаж до десяти процентов опускать? Переговоры зашли в тупик, так и не начавшись?

— Именно так, — согласился немного успокоенный благодушным тоном Краба Гоша. — Теперь вообще непонятно, что делать с ними. Пусть Веня решает. Но я не пойму, как они тебя, такого крутого, смогли повалить и так отделать?

— Потому что это только в сказках добро всегда побеждает зло, — ответил Краб, — а в жизни иногда бывает и наоборот. Хотя вообще-то сказка-то еще не кончилась, а, Гоша?

Граммофон пробормотал в ответ что-то невразумительное. Похоже, продолжения сказки он уже не жаждал, мечтая поскорее убраться отсюда подальше. А Краб подумал, что виной всему его отшельническое житие в северном гарнизоне, где одни морпехи да жены офицеров, закутанные круглогодично, как в паранджу, в свою зимнюю одежду. Увидел он симпатичную хохлушку и «поплыл», вспомнил киевскую свою молодость, растаял, размечтался. А симпатичная хохлушка в глаза ему из газового баллончика брызнула…

Солнце опускалось все ниже. В этих краях темнеет быстро, а Краб даже не знал, где их выкинули — в каком месте Львова. Далеко не могли увезти, Краб долго в забытьи не валялся. Гоша тоже этого не знал, потому что ехал в закрытом фургоне вместе с Крабом и ничего не видел. Нужно было выбираться наверх на дорогу, а там уж видно будет, куда идти. Краб первым пополз вверх, а Гоша за ним.

— Я уж думал, нас убивать везут, — сказал Гоша, когда они вылезли на дорогу из канавы, — ты вообще не шевелился лежал. Ну, думаю, все, кранты мне, сейчас привезут куда и закопают. И прощай мама…

— Погоди, — прервал его Краб, оглядевшись, — дай послушать!

Гоша замолчал и сам отчетливо услышал, как совсем недалеко объявили в громкоговоритель: «Увага! Увага! Потяг „Львів—Київ“ вирушайе чераз дві хвилини». Краб посмотрел на своего попутчика, на бетонные заборы, ограждающие дорогу к вокзалу, и спросил:

— Ну, что, Гоша, намек наших украинских друзей ты понял? Нет? А между тем все, что с нами сейчас случилось, мне один анекдот еще советской поры напоминает. Товарищ из Пскова приезжает в Таллин и спрашивает у прохожего — как, мол, мне найти центральный универмаг? А тот отвечает: пойдете налево, потом направо, выйдете на площадь, там и будет вокзал. Вот и нас с тобой к вокзалу привезли, чтобы мы отсюда уехали. А у меня карманы пустые, даже мобильник забрали.

— У меня деньги остались, — мрачно ответил Гоша, — я всегда часть бабок за подкладку прячу. Надо и правда нам с тобой отсюда сматываться, пусть Веня сам разбирается со всем этим барахлом, я сюда больше ни ногой.

— Да, потопали к вокзалу, — согласился Краб, — хорошо хоть правда не собакам скормили. Сейчас сядем в поезд, белье возьмем, чаю закажем и поедем до дому. Нет, слушай, я, пожалуй, в Киеве выйду, к тетке своей заеду, она под Киевом у меня живет недалеко. Горилки у нее попью да оклемаюсь, раз уж мы тут оказались. Не видел я старушку лет сто, надо навестить. Не хочешь со мной съездить, у тетки знаешь какой первачок, сшибает с ног на раз.

— Нет, благодарю, меня уже сегодня сшибли с ног, мне хватило, — ответил Гоша.

— Ну, как знаешь, — продолжил Краб, — а я съезжу. Ты главное Вене скажи, что в Москве я через пару суток после тебя буду, как штык.

Гоша молча кивнул, они дошли до вокзала, взяли билеты. По расписанию получилось так, что Крабу можно было ехать раньше на целый час — до Киева шла электричка. А с Гошей в купейном ему было ехать несподручно. Тогда он занял у бережливого Граммофона до отдачи в Москве триста долларов из тех шестисот, что Гоша прятал за подкладкой. Вышел на улицу, сел в электричку на глазах у глядящего из окна ресторана Гоши, прошел по составу и выпрыгнул обратно на перрон. Никакой тети в Киеве у Краба, естественно, не было. Из знакомых его в Киеве жила только бывшая жена — мать Татьяны со своим мужем, — но к делу все это никакого отношения не имело, и навещать ее Краб не собирался.