"Богатырские фамилии (Рассказы)" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей Петрович)

Глава шестая КРАСНАЯ РАДУГА

К концу 1920 года почти во всех районах европейской части Советской России установился мир. Всем давно ужо ясно, что нет такой силы, которая смогла бы сокрушить Советскую власть.

И всё же…

Советский Дальний Восток. Дальние наши дали. Охотское море. Японское море. Тихий или Великий раскинулся гигантской скатертью океан.

Манит, манит сюда оккупантов. Привольный, богатый край. Теснятся. Торопятся. Ещё в 1917 году устремились сюда захватчики.

Маршируют по улицам дальневосточных городов солдаты в английской военной форме,

во французской военной форме,

в канадской,

в итальянской,

в американской, вообще в непонятной какой-то форме.

Приезжают различные иностранные военные миссии. Создаются общества и комиссии. Идут заседания и совещания. Составляются планы, проекты, фантастические прожекты.

Цель одна — поживиться богатством чудесного края. Побольше схватить и тяпнуть.

В числе первых на советский Дальний Восток вторглись японские захватчики. О всём советском Приморье, о Сибири мечтают японские капиталисты. Гонят и гонят японских сюда солдат. Прибавляются к тысячам новые тысячи.

Не теряют надежд и белые. Нет недостатка на Дальнем Востоке в белых. Набежали сюда белогвардейские генералы. Готовы служить японцам, готовы американцам, англичанам, французам, любым и любому, лишь бы против Советской власти. Готовы Дальний Восток растерзать, растащить, распродать, лишь бы осилить красных.

Поднялись рабочие и крестьяне Дальнего Востока на борьбу против иностранных захватчиков, против белых офицеров и генералов. В огромный партизанский край превратился Дальний Восток. На Амуре, на Уссури, под Спасском, под Благовещенском, под Хабаровском, Владивостоком, на перевалах Сихотэ-Алиня, на отрогах Хингана, в лесах Забайкалья идут бои. Рождает борьба героев.

Бьётся Дальний Восток и держится.

Сергей Лазо. Как команда, как выстрел звучит фамилия.

Был Лазо прапорщиком царской армии. Служил после окончания военного училища командиром взвода в городе Красноярске.

Любили солдаты Сергея Лазо.

1917 год. В России произошла Февральская революция. Избирали в Красноярске Совет рабочих и солдатских депутатов. Называли в полку кандидатов. Несётся из зала:

— Лазо! Лазо! Прапорщик Лазо!

В октябре 1917 года избрали делегатов на Общесибирский съезд Советов. Называли опять кандидатов. Вновь голоса несутся:

— Лазо! Лазо! Товарищ Лазо!

В декабре 1917 года Сергей Лазо находился в Иркутске. Создавали в Иркутске Военно-революционный комитет. Решали, кого в комитет ввести. Идут предложения:

— Лазо! Лазо! Сергея Лазо!

В 1918 году Сергей Лазо был принят в партию большевиков. Он стал одним из самых прославленных красных командиров на советском Дальнем Востоке. Командовал Забайкальским фронтом. Бился под Читой, Хабаровском, Владивостоком. Боевая обстановка на Дальнем Востоке порой менялась стремительно. То Лазо руководил партизанскими отрядами. То скрывался в подполье. То вновь становился во главе вооружённой борьбы.

Легендарным стало имя Сергея Лазо. Много рассказов о нём ходило. Вот только два из них.

Укрывался одно время Лазо с группой партизан в глухой, непроходимой тайге. Стояла зима. Морозы держались редкостной силы. Отрыли партизаны землянку, но не хватало печки.

Проснулись однажды партизаны. Смотрят: а где же Лазо?

Исчез из землянки Лазо куда-то. Стали ждать. Стали тревожиться. День проходит, второй. Вдруг ночью чьи-то шаги рядом с землянкой.

— Стой! Кто идёт?

Оказалось, пришёл Лазо. Принёс железную печку. Печка тяжёлая. Где взял, как донёс — непонятно. Стоит улыбается. Даже задорную песенку пропел:

Во время одного из переходов Сергей Лазо тяжело заболел. Усадили товарищи его верхом на коня, отправили лесными тропами в партизанский лазарет. Прибыл конь в лазарет. Смотрят санитары. Приехал совсем не Лазо. Оказалось, уступил Лазо коня другому товарищу.

— Не возражать! — даже прикрикнул.

Двое суток добирался тогда пешком Лазо до лазарета. Пришёл. Еле стоит на ногах. Шатается. А голос и тут весёлый:

— Здравствуйте!

Мало было людей на Дальнем Востоке, кто бы не знал, не слыхал про Сергея Лазо. Лазо! Как выстрел звучит фамилия.

Беда подошла неожиданно. В 1920 году японские интервенты схватили отважного партизанского командира. На рукаве гимнастёрки у Сергея Лазо была пришита ярко-красная пятиконечная звезда.

— Спори, спори, — говорили Сергею Лазо товарищи.

— Поберегись!

Не тронул красной звезды Лазо.

Страшной была смерть Сергея Лазо и двух его боевых товарищей Всеволода Сибирцева и Алексея Луцкого. Схватили красных командиров, японские генералы передали их местным белогвардейцам. Белые бандиты затолкали их силой в мешки и сожгли в паровозной топке.

Погибли отважные дальневосточные коммунисты.

Вечная память Сергею Лазо!

Вечная память Всеволоду Сибирцеву и Алексею Луцкому!

Много народной крови в годы гражданской войны пролили дальневосточные атаманы. Много людского горя — после их страшных дел.

Был атаман Семёнов. Был атаман Калмыков. Белогвардейский генерал барон фон Унгерн тоже метил в дальневосточные атаманы. Даже среди англичан атаман нашёлся. Стал им английский консул, некто по фамилии Портер.

Разошёлся как-то генерал атаман Семёнов. А был генерал Семёнов атаманом Забайкальского казачьего войска. Вспомнил Семёнов о Портере. Решил отблагодарить. Не раз оказывал Портер помощь белым и атаману Семёнову. Заискивал генерал перед англичанином, лебезил.

— В казаки его, в казаки! — закричал Семёнов. — Произвести в казаки почётные.

Произвели Портера в казаки.

Надели штаны с лампасами. Саблю вручили. Вручили пику. Взгромоздили на голову огромную-преогромную шапку-папаху из маньчжурского козьего меха. Утонул в ней Портер. Подбородок едва виднеется.

Посадили новоиспечённого казака верхом на коня.

Однако не был наездником Портер. Коней не любил. Седла, как огня, боялся.

Посадили его на коня. Не удержался, свалился Портер.

Вновь посадили. Опять свалился.

Не удержался «казак» в седле.

Да что там Портер! Сам атаман Семёнов, сам атаман Калмыков, сам генерал фон Унгерн — не удержались. Свалились с коня истории.

Плачевно закончили жизненный путь дальневосточные атаманы. Были биты они и разбиты. Унгерн был расстрелян. Калмыков был расстрелян. Ну, а Семёнов? В петле свой разбойный путь завершил атаман Семёнов. Судили советским судом Семёнова. Всенародно при всех повесили.

Вместе с японскими и другими захватчиками хозяйничали на Дальнем Востоке и американские интервенты.

Возмущались американские офицеры. Трудно было у партизан с оружием, с боеприпасами. Пулемётов мало. Винтовок мало. Стреляли часто из берданок, из охотничьих ружей. Сами изготовляли пули, мастерили картечь и дробь. Ружья и дробь и возмущали американских захватчиков:

— Варварство!

— Из ружья, как по зверю.

— Мы — представители великой державы.

— Неуважительно.

— Грубо.

— Зло.

Как-то снова была стычка у американских солдат с партизанами. Нашёлся среди партизан шутник. Зарядил он свою берданку патроном, набитым солью.

Давно повелось на Руси: если залезет воришка в сад, в огород, на бахчу за арбузами, стрелять по воришке солью. Выстрел был не смертельным. Однако, въедаясь в ранки, соль причиняла страшную боль. Долго воришка о подобном гостинце помнил.

Итак, приготовил шутник-партизан покрупнее заряд из соли, выждал удачный момент и, когда потеснили американских захватчиков наши, когда, отступая, те «показали спины», облюбовал шутник-партизан американского офицера и выпустил свой заряд. Место то, что чуть-чуть пониже спины, для соли специально выбрал.

Взвыл офицер от боли. Притащили его в лазарет. Долго возились врачи с офицером. Соль вымывали. На памятном месте сшивали раны. Смотрят другие: и смех и грех.

Узнал командующий американскими войсками, вторгшимися на советский Дальний Восток, генерал Грэвс, что часто в боях партизаны применяют простые берданки, охотничьи ружья, самодельные пули, картечь и дробь, возмутился.

Даже в газетах о своём возмущении написал. «Не гуманным» способом войны называл он стрельбу из охотничьих ружей, «не человеческим».

Читали партизаны:

— Эка какой гуманист нашёлся!

Решили партизаны ответить Грэвсу. Написали: мол, если не желает генерал Грэвс, чтобы стреляли партизаны из берданок, из охотничьих ружей, если приятнее американским захватчикам, чтобы били их из винтовок и пулемётов, то партизаны тут вовсе не против. Поэтому просят они генерала Грэвса прислать им на первый случай хотя бы десяток тысяч винтовок, хотя бы вагон патронов.

Написали ему и про соль. Мол, с давних пор на Руси установился такой порядок: если залезет воришка в дом, в сад, в огород, на бахчу за арбузами, стрелять по воришке солью. Приписали: «Стрелки у нас меткие. Можем и повторить».

Не ответил Грэвс на письмо. Поминали Грэвса не раз партизаны:

— Эх бы Грэвсу да этой солью!

Негодовал француз. Сразу на двух языках ругался. Узнал, что обменяли его на консервы из кролика.

Оскорблён был француз смертельно.

— Меня! На консервы из кролика?! Что я в Париже теперь скажу! Как мне теперь — во Францию?!

Был француз коммерсантом французским. Поставлял на Дальний Восток французским войскам, а заодно и войскам белогвардейским то ли патроны, то ли снаряды, то ли что-то ещё армейское. Был он лицом гражданским. Однако прибыл сюда на Дальний Восток во французской военной форме. Нравился в форме себе француз. Глянешь: не коммерсант, а бывалый герой с картинки!

Во Владивостоке остановился заезжий гость. Однако как-то с отрядом белых попал он в тайгу приморскую. Тут и был партизанами захвачен в плен.

Возможно, отпустили бы его партизаны, да видят — наряд военный. Забрали с собой француза.

Стали гадать, что же с французом делать. Да тут… Узнали во Владивостоке французские интервенты об истории с коммерсантом. Предложили партизанам за коммерсанта выкуп.

Специальный представитель для встречи с партизанами даже в условленное место прибыл. Предлагал сахар, муку, крупу. Предложил и консервы из кролика. Плохо было с едой у партизан. Рады они обмену. Когда решали, на что же менять француза, выкрикнул кто-то:

— На консервы из кролика!

Не знали в России таких консервов. Рады партизаны заморским штукам.

Поменяли коммерсанта они на «кроликов».

Не повезло французу. Потешались над ним во Владивостоке. Потешались потом в Париже. Даже прозвали «Месье из кролика».

— Многоудобное! Многоудобное! — поражался английский офицер названию.

Многоудобное — так называлось одно из таёжных сёл. Избы здесь крепкие. Подворья просторные. Кедры и сосны. Сосны и ели. Слева и справа отроги Сихотэ-Алиньских гор.

Продвигались английские солдаты таёжным местом. Заночевали в Многоудобном.

Ходил по селу офицер английский:

— Многоудобное! Многоудобное!

Даже в своём дневнике запись такую сделал: «Многоудобное — умеют же русские дать название!»

Восхищался англичанин тайгой, округой. «Вот бы англичанам такой простор. Век не забудется Многоудобное».

Не забылось оно англичанину.

Ночь наступила. Заснул в Многоудобном заморский гость.

А на рассвете совершили на Многоудобное налёт партизаны. Бежали английские солдаты. Бежал офицер английский.

Выпрыгнул он из окна. Да неудачно. Ногу сломал, бедняга. Ходит теперь с костылём.

Не забылось село таёжное. Держится в памяти Многоудобное.

Приморскими партизанами был создан «летучий» отряд особого назначения.

«Летучий» — в смысле подвижный. Выполнял он различные важные и срочные задания. Действовал против войск интервентов, действовал против белых.

Узнают партизаны: направляется к интервентам состав с военными грузами.

Поднимается по тревоге отряд «летучий». Взорван состав с военными грузами.

Узнают партизаны: в таком-то селе расположился белогвардейский штаб.

Налетает отряд «летучий». Разгромлен белогвардейский штаб. Взяты бумаги ценные.

Узнают партизаны: захвачены белыми наши пленные. Перегоняют такой-то дорогой пленных.

Снова отряд в походе. Засада. Короткий бой. Вновь на свободе пленные.

Стало известно интервентам и белым, что у партизан есть «летучий» отряд особого назначения.

«Летучий голландец» — назвали его интервенты.

Есть такое морское предание. Носится по морям неизвестный корабль. Под парусами. Под реями. Возникает он неожиданно. Из тумана, из-за крутой волны. Мелькнёт в одном месте Летучий голландец. Увидят матросы. И вот в новом месте уже Голландец. Далеко-далеко отсюда. Там его люди видят.

Не утихают на Дальнем Востоке лихие партизанские рейды.

То совершат партизаны стремительный налёт на продовольственный склад врага.

Идёт среди белых и интервентов:

— «Летучий голландец»!

То перехватит на базах военные грузы.

Идёт среди интервентов и белых:

— «Летучий голландец»!

То вдруг прямо как снег на голову, как горный обвал, как град в колонну солдат-интервентов врежутся.

— «Летучий голландец»! «Летучий голландец»! — кричат враги.

Сколько же их, «летучих»? И справа, и слева, и с фронта, и с тыла разят дальневосточные партизаны войска интервентов, войска генералов белых.

Нет им отдыха. Нет покоя.

— «Летучий голландец»!

— «Летучий голландец»! — повсюду слышно.

И слышно, и видно. И видно, и слышно.

Было это на Амуре, в городе Николаевске. Шёл на улицах города бой с японскими оккупантами. Партизаны сражались отважно. Разгромили они захватчиков.

Был среди наших боец Перекладин. Понимает — конец врагу. Так и есть. Видит Перекладин, вышли на видное место два японских офицера. Ясно — идут сдаваться. И вдруг…

— Что такое?!

Схватили японские офицеры свои японские сабли-мечи, распахнули шинели… секунда — и сами себе животы вспороли.

— Чудеса! — лишь воскликнул боец Перекладин.

Да и другие бойцы застыли. Смотрят. Вот это да! Был среди наших боец Замятин.

— Харакири, — сказал Замятин.

— Что-что?

— Харакири, — повторил Замятин.

Объяснил он Перекладину и другим, что харакири — это способ самоубийства у японских привилегированных дворян-офицеров. Если такой офицер оказывается в безнадёжном положении, если не видит другого выхода, он и вспарывает острым предметом себе живот, то есть совершает себе харакири.

— Значит, харакири — это когда всем крышка, конец всему, — сделал вывод боец Перекладин.

— Конец, конец, крышка, — усмехнулся боец Замятин.

Хоть и разбили наши тогда в Николаевске японских захватчиков, хоть и в других местах наносили удары сильные, однако присылали японские капиталисты новых солдат. Продолжали грабить Дальний Восток японские интервенты. Лишь в конце 1922 года были окончательно изгнаны японские захватчики с советских земель. Садились японские солдаты на корабли. Покидали советские берега.

Случилось так, что боец Перекладин оказался в этот момент у моря. Видел он, как бежали с наших земель захватчики. Смотрел, смотрел Перекладин и вдруг сказал:

— Харакири!

Рядом другие бойцы стояли. Повернулись они к Перекладину. С удивлением на Перекладина смотрят.

— Харакири, — повторил Перекладин. И тут же к бойцам с вопросом: Уходят (показал на уходящие японские корабли)?

— Уходят.

— Признали своё поражение?

— Признали.

— Значит, крышка им?

— Крышка.

— Погибли мечты и планы?

— Погибли.

— Вот и получается — харакири.

Рассмеялись бойцы:

— Погибли мечты и планы. Действительно — харакири!

Поразительно сложилась судьба у красноармейца Петра Петрова. Начинают бойцы:

— С немецкими оккупантами бился?

— Бился, — отвечает Петров.

Действительно сражался Петров с немецкими оккупантами. Случилось так, что как раз под Псковом. В 1918 году. В феврале. 23 февраля. Именно в тот день, который был признан днём рождения Красной Армии.

Продолжают бойцы:

— С английскими интервентами бился?

— Бился, — отвечает Петров.

Действительно бился Петров с английскими интервентами. Забросила на север его судьба. Сдерживал тут он войска англичан. Заставил бежать к Архангельску.

— С французскими пришельцами бился?

— Бился, — отвечает Петров.

Действительно бился Петров и с французскими захватчиками. Было это на юге. Шёл на Одессу тогда Петров. Заставил уйти из Одессы гостей непрошеных.

С белочехами бился затем Петров, с белословаками.

— Полиглот, — кто-то сказал о Петрове.

Впервые Петров услышал такое слово — «полиглот». Полиглот?

Спросил у Смирнова. Спросил у Сизова. Мудрёное слово. Книжное. Что за слово, никто не знает.

Комиссар объяснил. Даже книгу-словарь открыл. Прочитал Петров: полиглот — это тот, кто знает множество иностранных языков.

— Так я ж языков не знаю, — стал объяснять Петров.

Рассмеялся в ответ комиссар:

— Всё равно полиглот. Полиглот, — проговорил серьёзно.

Пристало к Петрову книжное слово.

— Полиглот, — величают его в полку.

Попал Петров к концу гражданской войны на Дальний Восток. Новые встречи с врагами прибавились. С американскими интервентами в бой вступал. Итальянскую речь слыхал. С канадскими мундирами в стычках встретился. Ну и, конечно, в боях побывал с японцами.

И тут про Петрова:

— Полиглот!

— Полиглот!

Не забылось на Дальнем Востоке слово. Даже больше ещё пристало.

Обороняет Петров родную советскую землю. Бьёт иностранных захватчиков: японских, английских, французских, других кровей и других речей.

Полиглот, полиглот — ничего не скажешь.

Неприятная история с белогвардейским генералом Волковым приключилась. Превратился из Волкова в Зайцева генерал.

Приморские партизаны перед генералом за всё в ответе.

Километрах в пятидесяти от Владивостока стояло село Шкотово. Находился в селе большой гарнизон белых. Начальником гарнизона и был генерал Волков.

Тревожными, беспокойными для белых были эти места. Не один партизанский отряд в округе.

Совершили как-то партизаны смелый налёт на Шкотово. Выбрали тёмную ночь. Подошли к селу. Сняли белогвардейские караулы. Ворвались в Шкотово.

— Партизаны! Партизаны! Ваше превосходительство, партизаны! закричал генеральский денщик Трошка.

Вскочил генерал с постели:

— Где партизаны?!

— Здесь! Рядом! — кричит Трошка.

Не пришёл ото сна сразу в себя генерал. Растерялся от неожиданности. Бросился к двери, к окну, снова метнулся к двери. Остановился, глянул на Трошку.

— Партизаны! Партизаны! — вопит ещё громче Трошка.

Сорвал с себя генерал погоны. Вместе с Трошкой укрылся в погребе.

Между тем отбили белогвардейцы партизанский налёт на Шкотово. Схватились солдаты: а где же Волков? Нет генерала. Нигде не видно. Может, убит, подумали.

— Трошка! — кричат. — Трошка!

У Трошки о генерале хотели узнать. Не отзывается Трошка.

Знают солдаты «геройство» Трошки.

— Может, забился в подпол?

— Может, забился в погреб?

Сунулись в подпол. Сунулись в погреб. Тут он, конечно, Трошка.

Видят: Трошка, а рядом Волков.

Разнеслось среди белых о том, как испугался партизанского рейда Волков, как сорвал с себя генерал погоны, как забился в крестьянский погреб.

— Не Волков он — Зайцев, — сказали о Волкове.

Подложили свинью партизаны Волкову. Стал из Волкова Зайцевым генерал.

Случай встревожил всех. У белых в Хабаровском военном госпитале был похищен ведущий хирург.

Нет хирурга. Не прибыл в госпиталь.

— Похищен!

— Похищен!

Даже нашлись свидетели.

Один говорил, что видел, как двое неизвестных схватили хирурга рядом с его же домом. Руки скрутили. Револьвер прямо к виску приставили.

Другой говорил, что видел, как двое конных вывозили хирурга из города по Муравьёво-Амурской улице.

Ясно белым, похитил кто. Похитили партизаны.

Были дни как раз очень трудные для хабаровских партизан. Стояла зима. Одна из баз находилась в 170 километрах от города. Скопилось на базе много больных и раненых. Нужен был врач. Хирург. В партизанском отряде врача же не было.

Вот и отправился посыльный от партизан в Хабаровск. Обратился к хабаровским коммунистам-подпольщикам. Известен подпольщикам врач Здановский. Главный хирург он в военном госпитале. Знали подпольщики симпатизирует доктор красным.

Поговорили хабаровские подпольщики со Здаповским. Согласен он оказать помощь партизанам. Но как? Это же 170 километров от города. Как же может покинуть Здановский Хабаровск?

— А мы вас похитим, — сказали Здановскому.

Усмехнулся Здановский. Подумал. Дал он своё согласие.

«Похитили» Здановского партизаны.

Пробыл он несколько дней в партизанском лагере. Осмотрел всех бойцов. Прооперировал многих. Многих от смерти спас.

Привезли партизаны хирурга назад в Хабаровск. Чтобы не возникло никаких подозрений, руки снова ему связали. Посадили рядом с оградой госпиталя.

Увидели Здановского белые.

— Ах же они такие! Ах же они сякие! — партизан как могли ругали.

Даже охрану хирургу выделили. Идёт на работу Здановский в госпиталь рядом идёт охрана. Возвращается он с работы — тут же охрана рядом. Направляется в гости хирург Здановский — снова тенью охрана тянется.

Не уследила охрана. Ещё дважды «похищали» партизаны Здановского.

Извинялись белые перед Здановским. Даже награду за «понесённые неудобства» Здановскому выдали.

Среди партизанских отрядов, действовавших на Дальнем Востоке, был и отряд Алексея Кочнева.

Удивительным был отряд. Сразу в отряде четыре брата. Сразу четыре Кочнева:

Алексей,

Александр,

Николай,

Григорий.

Много отважных дел на счету отряда. Действовал отряд на левом берегу Амура, севернее и западнее Хабаровска. А чаще — в районе реки Тунгузки. Даже назвали его «Тунгузским».

Здесь, на реке Тунгузке, и произошла в боевой жизни отряда такая история. Ходил по Амуру пароход «Инженер». Во многих местах пароход увидишь. Ниже Хабаровска. Выше Хабаровска. В низовьях самой Тунгузки. Дорожили белые пароходом. Возил он грузы, войска, оружие. Незаменим «Инженер» для белых.

Решили партизаны: достаточно. Хватит. Пора изъять пароход у белых.

Стали следить за «Инженером». Посты в разных местах поставили.

Доложили партизанам:

— Вышел «Инженер» из Хабаровска.

Доложили:

— Вниз по Амуру пошёл «Инженер»

Доложили:

— Две баржи к нему прицепили.

Доложили:

— В низовьях реки Тунгузки стал «Инженер» на якорь.

Тунгузка — левый приток Амура.

Остановился здесь пароход. Грузят дрова на баржи. Стояла глубокая осень. К зимней стуже готовятся белые.

Подошли к этому месту партизаны Кочнева. Устроили засаду. Только загрузили белые баржи дровами, как тут — партизанский налёт.

Захватили партизаны и пароход, и дрова, и баржи.

Угнали кочневские партизаны пароход и баржи вверх по Тунгузке. В места непролазные, партизанские. Посадили и «Инженера» и баржи на надёжные мели. Не сдвинешь с места теперь громады. Не так-то просто вернуть их белым. Пробивались сюда к пароходу белые. Надёжно сидит «Инженер» на мели.

Вскоре покрылась Тунгузка льдом. Зазимовал «Инженер» в ледяном плену.

— Ну что ж, до весны, — порешили белые.

Наступила весна. Однако было белым уже не до парохода. Всё хуже и хуже дела у белых.

А вскоре и вовсе в этих местах стала народная власть.

Передали партизаны пароход и баржи в руки трудового народа. Явились Кочневы, четыре брата:

Алексей,

Александр,

Николай,

Григорий.

— Получай, народная власть, от партизан подарок!

Погиб Бонивур севернее Владивостока. В бою неравном.

Виталий Бонивур только что вернулся из Москвы. Был от Владивостока делегатом IV съезда комсомола. Вот и сейчас в партизанском краю он создавал подпольные комсомольские организации.

Деревня Кондратенково. Здесь расположился штаб партизанского отряда. В тот день в Кондратенково находился и Бонивур. Сам партизанский отряд за несколько дней до этого ушёл выполнять боевое задание. Узнали об этом белые. Нагрянули на партизанский штаб. Стали окружать Кондратенково.

Оттянулась к лесу охрана штаба, заняла позицию для обороны. Вдруг к командиру охраны подбежал Бонивур. В помещении штаба осталась пишущая машинка. Надо было спасти машинку. Осталась в штабе и кепка Бонивура, под подкладкой которой были зашиты списки комсомольцев-подпольщиков.

— Я быстро! — крикнул друзьям Бонивур.

Добежал Бонивур до штаба, схватил кепку, спрятал машинку. Стал отходить назад.

Увидели белые бегущего Бонивура. Бросились наперерез. Застрочил пулемёт. Зацокали пули. Окружили, схватили белогвардейцы Виталия Бонивура.

Привели комсомольца к белому полковнику на допрос. Идут вопросы:

— Куда ушли партизаны?

— Сколько их?

— Чем вооружены?

Про комсомольцев идут вопросы:

— Кто комсомольцы?

— Имена?

— Фамилии?

Молчал Бонивур. Гордо смотрел на белых.

Пытали враги комсомольца. Били шомполами, выворачивали руки.

— Молчишь? Заговоришь!

Огнём прижигали тело.

— Молчишь? Заговоришь!

Не добились ничего от Бонивура враги. Не произнёс он ни единого слова.

Рассвирепели белые изверги. Набросились на героя.

Вырезали пятиконечную звезду на груди Бонивура.

Выломали рёбра.

Вырвали сердце.

Не остановилось сердце Виталия Бонивура. В груди отважных и нынче бьётся.

Трубили белогвардейские газеты, выходившие на Дальнем Востоке:

«Большие успехи!»

«Большие успехи!» — кричат.

Писали газеты, что белые очистили всё Приморье от партизан. Все крупнейшие города Приморья и Дальнего Востока — Владивосток, Хабаровск, Никольск-Уссурийский, Спасск и другие — находятся в руках у белых.

«Победа полная. Конец партизанам», — гудят газеты.

Был конец 1921 года. Действительно, потеснили в то время белые партизан. Отошли партизаны подальше в горы. К новым боям готовятся.

«Большие успехи!»

«Большие успехи!» — кричат газеты.

Попала одна из таких газет к командиру партизанского отряда Антону Савельевичу Топоркову. Прочитал Топорков газету. Вышел к бойцам. Показал партизанам.

— Есть предложение дать опровержение, — сказал Топорков.

Понравилась партизанам мысль про «опровержение». Располагался отряд Топоркова в тайге, в горах, недалеко от города Никольск-Уссурийского. Собрались партизаны, совершили налёт на город. Посеяли среди белых и страх, и панику.

Только отбили белые налёт на Никольск-Уссурийский, новое приходит «опровержение». Это отряды, находившиеся в районе города Спасска, тоже стали действовать против белых.

На другие города и сёла, захваченные белыми, продолжали предпринимать партизаны свои партизанские рейды. Даже на Хабаровск был совершён налёт. Ближайшая в то время партизанская база была в семидесяти пяти километрах от Хабаровска. Преодолели партизаны за ночь это расстояние. К утру и ворвались на улицы Хабаровска. Пробились к вокзалу. Появились даже на центральной улице.

Утро. Вышли к этому времени белогвардейские хабаровские газеты. Открывают газеты люди.

«Большие успехи!»

«Большие успехи!» — трубят газеты.

Снова в газетах о том, что уничтожены, мол, партизаны, тихо кругом, спокойно, партизан и в помине нет.

Вышли газеты, а партизаны в это время как раз на центральной улице Хабаровска.

Две новости сразу в один момент. Откроешь газету — враньё белогвардейское. Глянешь на улицу — партизанское опровержение.

Волочаевка. Амур поблизости. Речка Тунгузка рядом. Сопка Июнь-Корань рядом с Волочаевкой, как купол соборный, высится.

Мало кто не знает сейчас Волочаевки. Вспомни — поётся в песне:

Под Волочаевкой и произошёл знаменитый Волочаевский бой.

Укрепили белые Волочаевку. На 18 километров на севере от реки Тунгузки и на юге до полноводного Амура тянулись здесь сильные укрепления. В несколько рядов поднялись проволочные заграждения. Укрепили белые и сопку Июнь-Корань. Окопы на ней шли один над одним, как этажи на высотном здании.

Попробуй сунься сюда к Волочаевке! Попробуй пробейся на сопку Июнь-Корань!

Дальневосточным Перекопом названа Волочаевка.

Волочаевские укрепления прикрывали пути в Хабаровск, в нижний Амур, в Приморье, к Тихому океану.

— Даёшь Волочаевку! — брошен клич.

Пошли Народно-революционные войска (так назывались красные войска, сражавшиеся на Дальнем Востоке) на Волочаевку. Сошлись народоармейцы и белые под сопкой Июнь-Корань. Был февраль. Морозы держались сорокаградусные. Снег под ногами трещал, как лёд. Три дня и три ночи продолжался штурм Волочаевки.

Отгремели атаки первые. Приближался решающий третий день.

Поднялся рассвет над полями, над лесом. Смотрит грозно сопка Июнь-Корань.

Устремились бойцы в атаку. Несётся вместе с другими боец Фёдор Федотов. Несётся боец Иван Подопригора. Другие народоармейцы к укреплениям белых лавиной катятся.

Вот он, первый — из многих других рубежей — ряд неприступной колючей проволоки. Бросают бойцы гранаты. Сбивают прикладами проволоку. Шашками даже рубят. Неохотно уступает дорогу проволока.

Сыскался боец находчивый. Скинул с себя полушубок. Набросил на колючий заслон. Помог полушубок. Пример есть пример — летят полушубки, шинели, тулупы. Открывают дорогу нашим. Минуты. Минуты. Минуты. Минуты. Осилен первый рубеж из многих.

Бежит Федотов. Бежит Подопригора. Другие бойцы несутся. Строчат пулемёты по атакующим. Новый заслон из проволоки. Штурмуют герои проволоку. Гибнут под градом пуль. Подбежали бойцы к смертельному месту.

Вдруг слышат:

— Шагай через меня! Шагай через меня!

Завис на проволочном заграждении какой-то боец. В крови. Изранен. Лежит погибает.

— Шагай через меня! Шагай через меня! — словно прощальный завет бросает.

Застыли на минуту бойцы. Вдруг слышат слева:

— Шагай через меня! Шагай через меня!

И тут же справа:

— Шагай через меня! Шагай через меня!

Прорвались бойцы через вторую линию вражеской обороны, как в сказке о многоголовом Змее Горыныче, поднимается новая полоса.

Развернулись бои за Волочаевку и здесь, у самой Волочаевки, и рядом, в других местах. У села Верхне-Спасского. У села Нижне-Спасского. Правее железной дороги. Левее железной дороги. Гремит артиллерия. Грохочут наши и белогвардейские бронированные поезда. На равнине южней Волочаевки в схватку вступили конники. Самое жаркое место — сопка Июнь-Корань.

Потерялись в середине боя в общем потоке Фёдор Федотов и Иван Подопригора. Потерялись, да снова встретились. Было это уже к полудню. Победа клонилась к нашим. Штурмовали наши Июнь-Корань. Кончался упорный бой. Влетел в штурме, в лихом порыве Фёдор Федотов на вершину Июнь-Корани. Влетел и Иван Подопригора сюда на Июнь-Корань. Тут и встретились. Тут и обнялись.

— Ура!

— Ура!

И слева и справа летит «ура!». Взята Волочаевка.

Победа! Победа! Волочаевский бой закончен.

Руководил боями под Волочаевкой Василий Константинович Блюхер. Тот самый. Герой Каховки. Герой Перекопа. В 1918 году получил он свой первый орден Красного Знамени. За бой под Волочаевкой вручили ему четвёртый.

После победы под Волочаевкой Народно-революционная армия вступила в Хабаровск. Открывалась дорога на юг, к Спасску, к Владивостоку, к Тихому океану.

Был среди белых генерал Дитерихс. Пять раз спотыкнёшься, читая фамилию. При царе служил Дитерихс царю. Появился Керенский — тут Дитерихс, при Керенском. При Колчаке — служил Дитерихс Колчаку. Теперь на Дальний Восток свалился.

Прилагают белые и иностранные интервенты все силы к тому, чтобы не пустить Народно-революционную армию к Спасску, к Владивостоку, к Тихому океану. Создали во Владивостоке целую армию. Думали: как же ее назвать? Думали. Думали. Общим трудом придумали. Дали своим войскам название «земская рать». Считали: возможно, поможет «рать». Слово старинное, победное, звучное, русское.

Командовать «земской ратью» назначили Дитерихса. Назвали его «воеводой».

В бою под городом Спасском и встретилась «рать» Дитерихса с бойцами Народно-революционной армии.

Город Спасск, как и Волочаевка, имел очень сильные военные укрепления. Семь фортов со всех сторон прикрывали город. Все подходы к городу пристрелены пулемётным и орудийным огнём. Всюду окопы, окопы, окопы. И, как под Волочаевкой, колючая проволока в пять, а местами и в шесть рядов.

Прошёлся Дитерихс по фортам, по окопам, попробовал пальцем, остра ли колючая проволока. Доволен «воевода» своим «воеводством». Ждёт от «рати» ратных побед «воевода».

Загремели под Спасском пушки. Кроме полков Народно-революционной армии, к Спасску подошли и приморские партизаны.

День проходит. Не утихает бой.

Два проходит. Не утихает бой.

— Держитесь! — кричит «воевода».

— Рубитесь! — кричит «воевода».

Третий проходит день. Не утихает бой.

Однако неважны дела Дитерихса. Шаг за шагом наши всё ближе к Спасску. Точны. Упорны. Как молот, ведут удары.

Прорвались народоармейцы к Спасску. Ударили по фортам. Не распыляли народоармейцы силы. Штурмовали форты не все сразу. Обрушивались основными силами вначале на один. Захватив его, переходили к другому. Четыре форта были взяты штурмом. Остальные и сами сдались.

Разбиты под Спасском войска Дитерихса. Крест на белых войсках поставлен.

Остатки белогвардейских войск поспешно отступали к Владивостоку, к Тихому океану.

Не забудется прошлое. Не забудется славное.

Клялся Лукашка Званцев, что видел он красную радугу.

— Не бывает же радуги красной.

— Красная, красная! — клялся Лукашка.

Объясняют Лукашке, что радуга состоит из разных цветов. Потому, мол, она и радуга. Не бывает, чтобы радуга — и вдруг из одного лишь красного цвета.

— Бывает, бывает, — твердит Лукашка.

Долго хозяйничали белогвардейцы и иностранные захватчики на советском Дальнем Востоке. За каждый клочок советской земли хватались. Но вот наступил конец. После наших побед под Волочаевкой, под Спасском закончилась оккупация иностранными войсками советских земель на Дальнем Востоке.

Снова слышна зарубежная речь. Снова слышны команды:

— Раз! Два! Раз! Два! Левой! Левой!

— Раз! Два! Раз! Два! Левой! Левой!

Это уходили домой иностранные солдаты. Бесславно покидали интервенты советские берега. Убирались с советских земель захватчики.

25 октября 1922 года войска Народно-революционной армии и отряды приморских партизан вступили в город Владивосток.

Идут, идут народно-революционные войска.

Идут, идут красные партизаны.

Торжествует Владивосток.

Ушли интервенты. Разбиты белые. Идут по Владивостоку в колоннах люди. Кумачом поднялись знамёна. Кумачом затрепетали стяги. Кумачом в небо вписались флаги.

Глянешь на небо — красным-красно.

— Красная радуга, — кто-то сказал в колонне.

Подняли люди головы — красная радуга взвилась в небо.

Ушли интервенты. Разбиты белые. Победа над интервентами, над белыми по всей необъятной Советской стране.

Поднялась над Родиной нашей радуга.

— Красная радуга! Красная радуга! — твердил без конца Лукашка. Своими глазами видел!

Улыбаются люди: красная радуга! Разве не прав Лукашка?

Ушли интервенты. Разбиты белые. Дальний Восток свободен.

Прошло меньше месяца, и Владимир Ильич Ленин в Москве, говоря о гражданской войне, о нашем народе, о нашей победе, произнёс такие слова, обращённые к городу Владивостоку: «…Владивосток далеко, но, ведь, это город-то нашенский».

Понравилось слово «нашенский».

Вышли снова люди на улицы Владивостока. Вот он, город. Вот оно, море.

Смотрят люди на город, на море, на берег, на небо:

— Нашенский город, нашенский!

— Нашенский берег, нашенский!

— Небо над нами наше!

Смотрят люди на город, на море, на берег, на небо. Сколько прошло всего. Сколько смерчей пронеслось над Россией. Мятежи генеральские. Битвы с белыми. Колчак, Юденич, Деникин, Врангель. Оккупанты. Интервенты. Захватчики. Сколько походов, боёв, смертей… Устояла в боях Россия.

Отстояли в битвах гражданской войны советские люди Страну Советов. Всюду отныне по всей стране порядок советский — новый.

— Нашенский, — кто-то сказал у моря.

— Нашенский, — эхом ответило море.

— Нашенский, — эхом ответило небо.

Нашенский!

Нашенский!

Советский порядок — нашенский!