"ЗОЛОТОЙ НЕМЕЦКИЙ КЛЮЧ БОЛЬШЕВИКОВ" - читать интересную книгу автора (Мельгунов Сергей Петрович)

2. Прапорщик Ермоленко

В то время, когда Ленин развивал в Петербурге свою «идейную пропаганду» терпеливо разъясняв по его словам, свою программу), на внешнем боевом фронте стало ощущаться несколько иной нажим со стороны неприятеля, заинтересованного при ухудшающемся положении не столько в отдаленной социальной революции в России, сколько в возможности достижения сепаратного мира. Неоформленное «братание» солдат в передовых окопах пытаются заменить частичными переговорами с местным командным составом через посредство официальных делегаций, выступающих под белыми флагами. Наиболее известно подобное выступление на фронте 5-ой армии у ген. Драгомирова, подробно рассказанное в газетах тех дней[56].

Конечно, рука об руку с легальными парламентерами продолжали действовать и секретные агенты, целью которых лежала подготовка почвы в русской армии для восприятия идеи сепаратного мира и по-прежнему разложение боеспособности противника. В такой обстановки на территории 6-ой армии произошло маленькое, быть может, довольно обычное по своему масштабу, событие которому суждено было, однако, иметь довольно значительные последствия. Немцами был переброшен на русский рубеж пленный офицер Ермоленко, который явился в штаб и 28-го апреля показал, что ему предложено было работать в качестве агента Германии. «Такие приёмы - рассказывает Деникин - практиковали и до революции: наше командование обратило внимание на слишком частое появление бежавших из плена. Многие из них, предавшись врагам, проходили определённый курс разведывательной службы и, получали солидное вознаграждение и «явки», пропускались к нам через линии окопов. Не имея никакой возможности определить, где доблесть и где измена, мы почти всегда - отправляли всех бежавших из плена с европейских фронтов на кавказский». В данном случае, очевидно, была некоторая специфичность: Ермоленко не бежал, а был переброшен самими немцами - едва ли не на аэроплане - на русский фронт. В своих показаниях он назвал имя Ленина. Об этом начальник штаба Ставки счел необходимым довести до сведения военного министра. В донесении 16-го мая он сообщал: «Ермоленко был переброшен к нам в тыл на фронте 6-ой армии для агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией. Поручение это Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры германского ген.-штаба Шидицкий и Люберc[57] ему сообщили, что такого же рода агитацию ведет в России агент герм. ген. штаба, председатель секции «Союза Освобождения Украины» А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться, к подорванию доверия русского народа к Временному Правительству. Деньги на операцию получаются через некоего Свенсона, служащего в Стокгольме при германском посольстве. Здесь начинаются наши затруднения.

В своей «Жизни» Троцкий, цитируя «дословный текст» показаний Ермоленко, категорически говорит: «они ныне напечатаны», но не указывает, где эту публикацию можно найти. Сам автор большевистской истории революции фактически цитирует «дословный текст» из вторых рук - по выдержкам, приведенным в работе исторического семинара Института красных профессоров и в статье бывшего руководителя последних - Покровского. Большевики не опубликовали еще показаний Ермоленко, а выдержки, перемешанные толкованиями, догадками, насмешками (между прочим разные хронологические показания перепутаны между собой, не дают ясного представления о том «невообразимом вздоре», который молол Ермоленко инструктированный и слегка обученный» агентами военной разведки. Троцкий с торжеством устанавливает, что Ермоленко, не считаясь с разностью нового и старого стиля, за две недели до прибытия Ленина посадил его во дворец Кшесинской Троцкий в своем открытии в действительности повторяет, лишь заключение молодых «красных профессоров. Но это не будет уже столь абсолютным «вздором», если принять во внимание, что «дворец Кшесинской» появляется, как видно из текста Покровского, только втором показаний»! Ермоленко, данном 10 июля, когда с фронта был вызван в Петербург. В такой же мере неувязка может быть объяснена неудачной формулировкой протокола, зафиксировавшая слова допрашиваемого что ему еще в Берлине (3 апреля нов. стиля) говорили что Ленин работает во дворце Кшесинской. Но это всё-таки мелочь, хотя и выдвинутая большевистской критикой на первое место. Первоначально у большевиков была тенденция даже отрицать реальность самого существованиям прапорщика Ермоленко. В IV т. названных «Записок о революции» Суханова, помеченном 1922 г., прямо говорится: «Никому неизвестно, существовала ли когда-нибудь в действительности темная личность по имени Ермоленко, согласившаяся быть агентом германского штаба. Неизвестно и то, был такого рода документ, действительно, переслан от начальника штаба верховного главнокомандующего штаба военного министра Керенского. Может быть, был целиком сфабрикован на Дворцовой площади, где около Керенского кишмя кишело черносотенное офицерство». Построение простое и легкое, но, очевидно никуда негодное. Послужной список пр. Ермоленко, кстати сказать, бывшего в плену вместе с автором известных очерков «Плен» В. Корсаком, был приложен к делу, при деле находится и документ, посланный ген. Деникиным. Работающие в семинаре Института красной профессуры (1927 г.) предпочли выдвинуть другую версию – от прапорщика. Ёрмоленко, «будто бы переброшенном немцами с целью агитации, и о показаниях его, состряпанных в штабе. Покровский вводит новый нюанс - надо дискредитировать показания Ермоленко безграмотностью и специфичностью его «филерского» донесения, которое почистили при втором допросе в Петербурге. У Ермоленко назван Иолтуховский потому, что он наторел в слежке за украинскими националистами в плену, а Ленин, как самый популярный, - другого имени Ермоленко назвать не мог. Последний не сразу «понял», что от него требуется донос на Ленина поэтому он все напирал на то, что все дело связано с «украинской секцией» германской разведки, что его послали «для отделения Украины и что он должен состоять в распоряжении Скоропись-Иолтуховскаго», «Послужной список» Ермоленко, действительно не может вызвать к себе большого доверия. «Бывший канцелярский служитель» владивостокскаго полицейского управления, участник в качестве «добровольца» русско-японской войны, произведенный в 1913 г. « в изъятие из закона» в зауряд-прапорщики, никогда не состоявший «на действительной военной службе», может быть отнесен к числу рядовых агентов военной контрразведки, - вероятно, очень храбрый, так как заслужил солдатский Георгий.

Как то странно, что такого агента выбрали в Берлине в уполномоченные по ответственному поручено, сообщили доверительные сведения и т. д.[58]. Во втором своем показании Ермоленко рассказывал, как он въехал 3 апреля с обер-лейтенантом в Берлин. Был отвезен в Главный штаб и имел беседу с упомянутыми Шидницким и Люберсом. Заключил с ними «договор» о работе в России в пользу немцев, получил жалованье 800 р. в месяц и 30% с суммы причиненного России ущерба от взрыва складов, мостов и пр.

Когда Ермоленко поставил вопрос: «что же я один буду работать в атом направлении и потому от такой работы много пользы ждать нельзя, на это мне сказали, что напрасно я так думаю, что у Германии достаточное количество работает в России агентов-шпионов…при чем упомянули фамилию Ленина, как лица, работающего от Германии и для Германии и что дела у него идут великолепно». Ермоленко показал, «что на дорогу ему дали 1.500 руб., а 17 мая в Могилев[59] к нему подошли два незнакомых лица и вручили конверт со словами, что в нем жалованье вперед за два месяца и остальное на расходы. В конверте оказалось 50 т. руб. русскими деньгами». Деньги «по распоряжению верховного главнокомандующего» оставлены были в пользу Ермоленко Отсюда вывод: вся эта история вымышлена - деньги Ермоленко дал русский генеральный штаб за донос на Ленина. Если бы деньги были выданы германской контрразведкой, то их отняли бы у Ермоленки; наконец, стали бы немцы выдавать авансы человеку, который явился в русский штаб и ежедневно в этот штаб ходил. Пожалуй, другой вывод был бы более естествен: переброшенному на фронт с определенной целью скорее бы дали деньги, если бы он сумел внушить веру в себя -ведь все значение всякой провокации основывается только на доверии, которым пользуется провокатор пробивной стороны. Наличность 50 т. не отрицают и большевики. Совершенно невероятно, чтобы русская контрразведка могла заплатить Ермоленко такие деньги - она ими не располагала в революционное время. Надо допустить, что сама Ставка выдала такую сумму. Но не будем фантазировать. Пределы для необоснованных догадок неограниченны. Большевистские исследователи сами совершенно запутались в сплетенной паутине - отчасти в силу неразборчивого использования материала, находящегося только в их распоряжении[60].

Не стоит уделять место для уловления этих явных противоречий - не стоит отчасти потому, что показания Ермоленко многим, и не большевикам, в то время показались малоценными. Так для рассмотрения секретных материалов о немецкой пропаганде в Ставку был приглашен Бурцев. На него ни личность Ермоленки, ни его показания не произвели должного впечатления. Он допускал возможность, что показания Ермоленко были до некоторой степени подсказаны контрразведкой или частично подверглись соответственной обработке. «Отмежевывается» от Ермоленко и нач. воен. Контрразведки в Петербурге Никитин, так как, кроме «голословных заявлений», он не дал ничего, все его показания осталось «неубедительным». «Больше того, - утверждает Никитин - у нас даже не было досье Ермоленко. До июльского восстания его фамилию я слышал только раз от Переверзева, а подробным показаниям, данные им в штабе 6-й армии, я узнал от самого Ермоленко только после восстания, когда 8 июля мне его прислала Ставка». «Почему нам не сообщили раньше его показания? Как использовала Ставка самого Ермоленко? Мне неизвестно». «Я увидел - рассказывает Никитин - до смерти испуганного человека, который умолял его спрятать и отпустить. П. А. Александров (следователь) записал показания, а я его спрятал на несколько часов и отпустил. Пробыв в Петрограде не больше суток, он уехал в Сибирь». «Воспоминания» Никитина не всегда точны - он явно в данном случае впадает в противоречие с тем фактом, что в деле имеются помеченные 10-июля более подробные показания, нежели данные Ермоленко в штабе 6-й армии, где зауряд-прапоры из бывших полицейских, может быть, действительно; набавляли себе цену, преувеличивая роль, которую надлежало ему сыграть, и сведения которыми он располагал в апреле месяце. Во всяком случае, до тех пор, пока целиком не будут опубликованы показания Ермоленко, приходится воздержаться от их окончательной оценки и с чрезмерной уверенностью и категоричностью отделять фантазии от действительности; как мы увидим, могут оказаться только кажущимися такими, некоторые противоречие в показаниях Ермоленко когда, например, он помещает, по словам Покровского, одно и то же лицо одновременно и в Берлине и в Киеве.

Для того чтобы вставить показания Ермоленко в правильные рамки, как будто бы надо, действительно обратиться к «Союзу Освобождения Украины». Выдержка из чрезвычайно ценного документа в свое время была приведена Милюковым в первом выпуске его «Истории революции» - это показания, данные военным летом в августе 17 г. украинским эмигрантом Вд. Степанковским, близко стоявшим к деятельности Союза возвратившимся в Россию. Степанковский расскажет как австрийское правительство постепенно к Союзу охладело и как последний перенес свою деятельность в Берлин и попал на полное иждивение Германии.