"Черный Магистр" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 5

Утром меня разбудил доктор Неверов. Я с трудом продрал глаза и долго не мог понять, чего он от меня хочет. Было уже хорошо то, что после всего, что натворил, я вернулся в свою комнату и не скомпрометировал изнасилованную женщину, оставшись в ее спальне.

— Алексей Григорьевич, вы обещали поехать со мной к больным, — в третий раз повторил Неверов, корда до меня дошел, наконец, смысл его слов.

— Да, да, конечно, поехали, — заторопился я, выбираясь из постели.

Отъезд из дома отсрочивал объяснение с хозяйкой. Похмелье после вчерашнего перебора было нетяжелым, сказывалось высокое качество выпитых вин, Я быстро оделся и заявил, что готов. Мы вышли из дома, и я полной грудью вдохнул сырой осенний воздух. За ночь небо покрылось пеленой низких облаков, и, того и гляди, мог начаться дождь.

У Неверова была легкая одноколка, запряженная гнедой кобылой.

— Как Екатерина Дмитриевна? — спросил доктор как бы между прочим. — Что ее мигрень?

— Откуда мне знать. Мне бы сейчас со своей головой разобраться, — хмуро ответил я. — Что у вас за больные?

— Молодой человек со скоротечной чахоткой и женщина с опухолью.

Как оказалось, Неверов меня приловил. Он повез меня к совершенно безнадежным больным, чтобы не дать возможности сделать себе рекламу. Видеть умирающих людей было тягостно, особенно юношу, почти мальчика, съедаемого туберкулезом легких в открытой форме. Я попытался «дать ему установку на выздоровление», однако, запущенность болезни и состояние, были, как говорится, «несовместимы с жизнью».

— А вот городские старожилы вспоминают, — с легкой насмешкой подытожил мои тщетные попытки помочь больным Неверов, — что раньше вы подымали лежащих во гробе.

Такая многолетняя слава мне польстила, но настроение не улучшила. Я пожал плечами и промолчал.

— Я нынче собираюсь делать операцию, не хотите ли соприсутствовать? — предложил мне ревнивый эскулап.

— Извольте, «поприсутствую», — безвольно согласился я, только чтобы не возвращаться домой. По пути к больному, Неверов принялся хвастаться, какой он отменный хирург и каких похвал удостаивался от профессуры обоих университетов, в которых обучался и проходил практику. Мне это было совершенно неинтересно, но я из вежливости делал вид, что заинтересованно слушаю, и сочувственно кивал головой. Больным оказался мужчина средних лет. Вырезать ему нужно было жировик на спине, выросший в размер куриного яйца. Операция проводилась прямо в комнате, на обеденном столе. Больной, кряхтя, на него взгромоздился и, сцепив руки, приготовился терпеть боль. Неверов, как бы раскланявшись с подразумевающейся публикой, артистическим движением вытащил из нагрудного кармана сюртука скальпель, отер его носовым платком и решительно подступился к больному. Такая простота меня поразила настолько, что я еле успел перехватить его врачующую руку.

— Вы что это делаете?! — с ужасом спросил я.

Неверов, снисходительно посмотрел на меня и, освободившись, успокоил:

— Зря вы беспокоитесь, операция пустячная, я ее выполню за пятнадцать минут! Если вы интересуетесь настоящей университетской медициной, то вам бы не грех немного подучиться!

Разговаривать с доктором при больном было бестактно, да и не было его большой вины в некотором отставании от передовой медицинской мысли.

— Придется перенести операцию на другое время, — решительно заявил я недоумевающему пациенту. — Нам с доктором нужно переговорить по медицинским вопросам.

Неверов, ничего не понимая, смотрел на меня круглыми глазами.

— Пойдемте, доктор, нам пора, — сказал я и, пользуясь превосходством в физической подготовке, силком вытащил его из «операционной».

— Что случилось, как вы посмели прервать лечение! — начал возмущенно говорить Неверов, как только я затолкал его в двуколку.

— Прежде чем делать операции, не грех было бы познакомиться с последними достижениями науки в хирургии, — сердито сказал я. — Я в вашем времени всего несколько дней, и то успел узнать, как нужно готовить больного к операции. То, как вы собрались ее делать — прямое убийство!

Неверов вытаращил глаза, не зная, как реагировать на мои слова.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Я говорю о стерилизации и анестезии. Если бы вы меньше занимались красивыми дамами, а больше медициной, то знали бы, что и во Франции, и в России…

Далее я начал вешать лапшу на докторские уши, апеллируя к уже известному Пирогову и пока не известному Пастеру. Все это я вроде бы вычитал в периодике.

После пространного вступления я объяснил Неверову, как нужно стерилизовать хирургический инструмент и готовить больного к операции.

— А теперь позвольте откланяться, — сказал я, когда мы проезжали мимо дома, где меня так гостеприимно приютили, и соскочил с двуколки.

Сколько ни прячься, но ответ держать придется.

— Где Екатерина Дмитриевна? — спросил я Марьяшу, которая открыла мне двери.

— В гостиной, — ответила она, не проявляя к моему возвращению никакого интереса.

Я пошел прямо к ней. Екатерина Дмитриевна сидела в кресле у окна. При моем появлении она вздрогнула и, не глядя на меня, кивком ответила на приветствие.

— Благодарю вас, хорошо, — ответила она на вопрос о состоянии здоровья.

— Нам надо объясниться, — начал я, не зная, в какой форме продолжить разговор. — То, что произошло вчера… я понимаю, никакие оправдания…

— Да, да, вы вправе посчитать меня отвратительной женщиной! То, что я вчера… — взволнованно выговаривала Кудряшова, путаясь и небрежно произнося слова.

Я сначала не понял, что она имеет в виду, но быстро врубился в ситуацию. Жертва сексуального насилия посчитала себя его причиной.

— Я не знаю, что на меня нашло, может быть виной вино, что я выпила… Вы вправе отказать мне в уважении… Я не знаю, как мне оправдаться..

Пусть крутые мачо меня осудят, но я поступил так. Как подсказало сердце: я пал к ее ногам.

Екатерина Дмитриевна вздрогнула и откинулась на спинку кресла. Однако, я успел завладеть ее руками и начал покрывать их поцелуями.

— Это не вы, а я во всем виноват. Со мной случилось наваждение, я не сумел совладать со своими чувствами (какая женщина не найдет в этом извинение). Вы так прекрасны (а я был в стельку пьян), я не знал, что творю (знал, мерзавец!)…

— Нет, нет, не вините себя, это не вы, а я виновата, я, я…

Дальше она продолжить не смогла. Я восстал с колен, заключил ее в объятия и надолго припал к губам.

Что бы ни говорила Екатерина Дмитриевна, как бы ни корила себя, считая, сообразно существующей морали, виноватой во всем, я не собирался делить с ней ответственность. Я поступил, как скотина не потому, что ЭТО произошло, ОНО должно было произойти, не раньше, так позже, моя вина была в том, что это случилось так скомкано и грубо.

Мой затяжной поцелуй окончился внезапно обмороком красавицы. Я не стал звать на помощь, а, взяв ее на руки, отнес в спальню.

Когда я опускал тело на постель, оно немного ожило и даже обняло меня за шею.

Я бережно уложил хозяйку и продолжил то, что начал в гостиной. Она уже оправилась настолько, чтобы отвечать на мой поцелуй робкими, неловкими губами

Я все крепче сжимал ее в объятиях. Говорить мы не могли, было не до того, да и губы все время были заняты. Катя задыхалась, но не отстранялась от меня, пока я сам не дал ей возможности вздохнуть. Она совсем не умела целоваться и не догадывалась дышать носом.

— Подожди, — прошептал я — Дай мне свои губы. Делай как я

Училась она очень быстро. Поцелуи делались все более глубокими и долгими. Я просовывал язык между ее зубами, и она отвечала мне тем же. Меня опять понесло. Я начал сдирать с нее капот, под которым ничего не оказалось. Это так меня завело, что я набросился на нее, не успев снять даже сапоги.

Я как-то читал в воспоминаниях прелестной женщины, актрисы Татьяны Окуневской, о том, как во время первой близости ее будущий муж, писатель Горбатов, овладел ею в сапогах. Это так ее шокировало, что запомнилось на всю жизнь.

Не знаю, чем руководствовался Горбатов, у меня были смягчающие вину обстоятельства. Сапоги Ивана Ивановича, покойного купца, были мне малы и, чтобы их снять, требовалось слишком много времени. Допустить, чтобы обнаженная, в разодранной одежде, пылающая желанием женщина будет ждать, пока я, чертыхаясь, прыгаю на одной ноге по комнате, стягивая с себя тесную обувь, я не мог. Пришлось пожертвовать эстетикой ради страсти.

Мне показалось, что Екатерина Дмитриевна этой детали значения не придала.

Ей, как и мне, было не до того. «Отложенная» чувственность, мучавшая ее многие годы, теперь выплеснулась в такую страстную ярость, что она забыла обо всем, даже о незапертой двери спальни.

…Пока еще неопытная, действующая на инстинктax, эта женщина была поистине прекрасна в своей ненасытной страсти…

Мы катались по ее широкой пуховой кровати, соревнуясь в силе объятий…

Первым опомнился я. Вчерашняя пьянка, бессонная ночь и нынешнее угнетенное раскаяньем утро подорвали силы, и я вскоре сдался на милость победительницы.

— Может быть, сначала пообедаем? — робко предложил я, когда почувствовал, что больше никакая сила не сможет заставить меня повторить то, что мы только что делали.

— Ты меня любишь? — спросила Катя, выгибая свое прекрасное тело, одетое только в обрывки капота.

— Люблю, — сказал я, проглотив слово «конечно».

Все происходило слишком быстро и так по-другому, чем с Алей, что я сам еще не разобрался в своих чувствах.

— И ты меня не презираешь?

— Послушай, милая, давай эту тему больше не поднимать. Я не твой современник, и у меня другое отношение к женщинам.

— Хорошо, иди в столовую, я хочу одеться.

— Жду тебя, — сказал я, почти целомудренно поцеловав ее в щеку, — приходи скорее.

Мне, в отличие от Екатерины Дмитриевны, как я еще ее по инерции называл, привести себя в порядок было несложно: подтянуть брюки и надеть сюртук.

В столовой я наткнулся на понимающий, насмешливый взгляд Марьяши, но не пожелал на него ответить.

— Можно накрывать, — сказал я ей. — Екатерине Дмитриевне уже лучше, она скоро выйдет.

Марьяша, откровенно хмыкнула и, оценивающе осмотрев меня, отправилась на кухню, демонстративно качая бедрами. Девушка она была очень приятная, но сейчас мне было не до того.

— Подали обед? — спросила, входя в комнату, Катя.

Она надела голубой шелковый капот и небрежно сколола волосы шпильками. Обычно Катя носила гладкую, разделенную спереди на прямой пробор прическу с локонами на затылке. Сейчас, когда ее волосы были во взъерошенном, живописном беспорядке, она сделалась совершенно неотразимой.

— Господи, как ты хороша! — только и нашелся сказать я.

В ответ в глазах женщины сверкнуло такое откровенное желание, что я мгновенно притушил восхищение.

Марьяша подала обед. Мы ели, перебрасываясь ничего не значащими репликами. Екатерина Дмитриевна, в конце концов, не выдержала и заговорила на самую интересную для себя тему.

— То, что у нас случилось, очень безнравственно?

— Не знаю, это каждый решает сам для себя. Во всяком случае, это нормально. Мы — часть живой природы и, хотя ограничили свою жизнь нравственными нормами, от этого не перестали быть млекопитающими…

Не знаю, на сколько ее устроил мой туманный ответ, но она вдруг спросила о другом:

— Вы откуда-то знаете Островского?

— Почему бы мне его не знать, он же классик..

— Его пьесы появились только в прошлом году, и комедию «Утро молодого человека» я получила в списке, который вы не могли видеть…

— Тебе хочется узнать, кто я такой? — прямо спросил я. — Тебя не устраивает версия с летаргическим сном?

— Нет, не устраивает, тем более теперь, когда наши отношения вышли за… за рамки, за рамки знакомства, — дополнила она. — Вы знали о Жорж Санд, о которой я якобы упоминала, теперь Островский… Думаю я имею права знать, с кем… меня свела судьба

— Если интересно, изволь. Я действительно попал в ваше время из конца восемнадцатого века, но в восемнадцатый попал из начала двадцать первого. В мое время Жорж Санд стала мало известной старинной писательницей, а Островский давно умершим классиком. Тебя устраивает такая правда?

— Вы, вы это говорите серьезно? — побледнев, спросила Кудряшова. — Значит, не было пятидесятилетнего сна, и вы — путешественник, вроде доктора Гулливера?

— С Гулливером я себя как-то не сравнивал, но что-то общее у нас с ним есть. Вы разочарованы? — ответил я, опять переходя на «Вы».

— Значит, я в любую минуту могу вас потерять, — пришла к неожиданному выводу Екатерина Дмитриевна.

Я бы на ее месте больше интересовался не будущим, а настоящим. Не так часто встречаются в жизни пришельцы из других эпох.

— Это возможно, но не обязательно. В ваше время из восемнадцатого века я попал не совсем случайно вернее, по стечению обстоятельств, в которых присутствовало, не желание, а… Короче говоря, почти по своей воле.

— Значит, то, что мы делали ночью, не стыдно? — опять сменила она тему, вернувшись к более важным обстоятельствам наших отношений.

Она почему-то часто, говоря о чем-то для себя значительном, по два раза повторяла одно слово. Это создавало определенный шарм. Вот резкая смена тем мне нравилась меньше.

— Во все времена люди к таким вещам относились по-разному. Все зависит от религии, культуры, национальных традиций. В мое время к этому относятся терпимо.

— А как отнеслись вы? — прямо спросила она, глядя мне в глаза.

— Честно говоря, я очень переживал, что поступил так, сделал это, ну, то, что у нас получилось, так быстро и грубо. Я считал себя виноватым, да и сейчас считаю, что воспользовался вашей минутной слабостью, нет не слабостью, а неопытностью… Мне очень хотелось… быть с вами, но немного по-другому…

— Как по-другому? — произнесла она почти без голоса.

Я перегнулся через стол, взял ее руку и поднес к губам.

— Если ты не против, то сегодня ночью это узнаешь…

— А сейчас, сейчас это можно узнать?

— Сейчас я умираю от усталости, хочу спать и не смогу быть хорошим любовником.

— Жаль. Я подумала, если ты внезапно исчезнешь…

— Надеюсь, что это произойдет не сегодня. Думаю, что я здесь останусь надолго, у меня исчезла возможность перемещаться… Ты не знаешь купца Андрея Степановича, который строит амбары в старой крепости?

— Знаю, он вчера был здесь. А зачем он тебе?

— Его рабочие разбили машину, на которой я сюда попал.

— Значит, ты останешься навсегда!

— Не знаю, это зависит не от меня, — сказал я, умеряя ее непомерный энтузиазм. — Я не сам управляю своими поступками.

— А кто ими управляет?

— Это и мне хотелось бы узнать… Кто-то очень могущественный.

— Барыня, десерт подавать? — спросила Марьяша, видя, что мы больше не проявляем интереса к обеду.

— Да, да, подавай, — машинально разрешила Екатерина Дмитриевна. — И приготовь Алексею Григорьевичу постель.

— У вас? — дерзко осведомилась шустрая девица.

— Да, конечно у меня, — обрадованно сказала хозяйка. — Его нельзя беспокоить. Он не совсем здоров.

Действительно, я еще окончательно не оправился после болезни, почти не спал ночью, но предпочел бы отправиться отдыхать в свою комнату. Однако, промолчал, чтобы не обидеть Катю. На десерт мы с ней наскоро выпили по чашке плохо сваренного кофе и перешли в спальню.

— А в твое время мужчины и женщины… спят в ночных рубашках? — поинтересовалась хозяйка, наблюдая, как я раздеваюсь.

— Кому как нравится, — сказал я, пытаясь снять тесные сапоги.

— А как тебе нравится?

— Без ничего, — признался я.

К сожалению, плавки еще не изобрели, и мне приходилось под брюки надевать подштанники, что мне не нравилось.

Наконец, избавившись от сапог и подштанников, я лег в постель. Катя не ушла и села рядом в кресло. Я закрыл глаза и попытался заснуть.

— Ладно, ложись, — сказал я, когда понял, что уснуть мне все равно не удастся. — Почему ты на меня так смотришь?

— Я тебе помешала, прости, пожалуйста. Ты спи, спи, я просто полежу рядышком. А мне в капоте ложиться или тоже раздеться?

— Конечно, раздевайся, — сказал я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучали обреченные ноты. — Зачем же каждый раз рвать одежду?

Екатерина Дмитриевна не заставила себя уговаривать и сбросила шелковую завесу своих совершенств. Я первый раз смог рассмотреть ее без одежды, при ярком освещении, и это зрелище мне понравилось.

Катя принадлежала к типу «роскошных» женщин. Через несколько лет ее формы отяжелеют и потеряют привлекательность.

Пока же «привлекательности» было в изобилии. Мне тут же показалось, что я не так уж сильно хочу спать…

Судя по поведению, ее сексуальное взросление шло ударными темпами. Не могу сказать, что она откровенно себя демонстрировала, но и ложной скромности заметно не было.

— А мне надеть рубашку? — поинтересовалась она, когда увидела, как я ее рассматриваю.

— Не стоит.

— А как мне лечь?

— Ложись ко мне спиной, может быть, нам все-таки удастся заснуть.

Катя почему-то застеснялась, повернулась и тихонько скользнула под одеяло. Сделала она это так бесхитростно-грациозно, что заснуть мне удалось не скоро, а она, кажется, не заснула вовсе, привыкая к незнакомому ощущению чужого тела внутри себя. Я так измочалился, что у меня не хватило сил выйти из нее. Да, так оно было и уютнее.

«И в вечном споре бог Морфей с богиней Афродитой», — процитировал я пришедшие в голову стихи, когда раздался вежливый, но настойчивый стук в дверь. Я всполохнулся, как будто меня застукали на месте преступления, и попытался выскочить из постели.

— Кто там? — совершенно спокойным, ровным голосом, спросила Катя.

— Барыня, к вам господин Алферов, чего ему сказать? — спросил Марьяша из-за двери.

— Передай, что у меня мигрень, я не принимаю. Пусть придет завтра вечером. Меня больше не беспокой, — добавила она. — Хорошо-то как, — сказала она, сладко потягиваясь. — Разбудили тебя, бедненький?

Мне тоже было хорошо, недолгий сон освежил, и большая, нежная грудь с розовым соском в досягаемой близости породила много новых проектов. Потому я не стал жаловаться на неведомого мне господина Алферова, а поймал сосок губами.

Катя застонала, придвинулась ко мне и закрыла глаза. Так начался мой очередной медовый месяц.

Екатерина Дмитриевна была чудесной женщиной. В ней уживался трезвый ум и романтичность, безоглядная страстность и разумная осторожность.

Меньше всего в ней было того, что называется «стервозность». Она ровно хорошо относилась к большинству окружающих людей, не заносилась и попусту не обижалась.

У нас с ней установились ровные любовные отношения, без истерик и надломов.

Катя поняла мой первый грубый порыв и приняла новую модель отношений, с долгими нежными прелюдиями, разнообразными, мало применимыми в этом времени, формами любовных игр.

Мне с ней было хорошо и комфортно, и единственное, что немного омрачало «безоблачное счастье», это то, что она была Катей, а не Алей. Удивительное дело, объективно Катя была красивее Алевтины, больше соответствовала моему идеалу женской красоты, была образована и ближе мне по психологическому типу, однако, я все время сравнивал ее со своей деревенской простушкой, кажется, потерянной для меня навсегда.