"Черный Магистр" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 6

Весть о наших «особых» отношениях с Кудряшовой быстро распространилась в городе, я ловил на себе заинтересованные взгляды новых знакомых и угрюмые доктора Неверова. После того, как мигрени у Екатерины Дмитриевны бесследно прошли, нужда в его частых посещениях отпала, но он продолжал наносить ежедневные визиты, правда, теперь уже не ей, а мне. К моему большому удивлению, умирающему чахоточному мальчику после первого же сеанса сделалось немного лучше, и доктор поверил в мой «метод» лечения. Теперь он возил меня и к нему, и к другим больным, и я постепенно возвращал былую славу «великого целителя». Делал я это, по просьбе Кати, бесплатно. Ее состояние позволяло тратить большие суммы на богоугодные дела, так что обирать бедных больных было бы, по меньшей мере, нелогично.

Мне такая работа была не в тягость. Напротив, она вносила разнообразие в многочасовые альковные бдения. По вечерам мы болтали о судьбах мира с местными либералами, на приемах я невинно кокетничал с дамами, пытающимися меня охмурить и тем самоутвердиться за счет красивой Кати.

Народ в нашей глухомани был бесхитростный и простой. Все друг про друга знали самые мельчайшие подробности и отказывались хранить чужие секреты. Так я узнал, что мой знакомец, проповедник гласности, сам ловит-таки рыбку в мутной воде и большой любитель подношений. Он объяснял свое взяточничество теми же мотивами, которыми впоследствии оправдывал мздоимство чиновников недолгий московский мэр, идейный демократ Гавриил Попов: чиновники берут свою долю доходов за проделанный труд.

«Разгильдяй» Венедикт, революционер и народник, жил нахлебником у пожилой вдовы, сутяжничал с ее соседями и мечтал о светлом будущем во главе с самим собой.

Все это, пока внове и в малом количестве, было довольно забавно. Я никогда не жил в провинции и, преодолевая безразличие жителя к соседям большого города, пытался заинтересоваться своими новыми знакомыми. Это мне плохо удавалось, я путался в городских сплетнях, не мог запомнить по именам жен и деток городской знати и пока оставался для всех белой вороной.

Впрочем, меня больше интересовала Екатерина Дмитриевна и развитие наших с ней отношений. Когда первые бурные порывы страсти начали меняться на более спокойные «супружеские» отношения, между нами появилось небольшое напряжение. Я сначала не врубился в его причину, но постепенно до меня стало доходить, что моя раскрепощенность Катю все-таки шокирует. Она начала увиливать от рискованных поз и сокровенных ласк. То, что в начале воспринимала как само собой разумеющееся, с охотой подчиняясь моим «наставлениям», теперь ее начало смущать. Я разобрался в ситуации и выяснилось, что Катя переговорила со своими замужними приятельницами и те ей объяснили, как должна вести себя в постели «порядочная» женщина. Пришлось начать откровенный разговор.

— Как случилось, что ты, пробыв несколько лет замужем и будучи свободной от обязательств женщиной, оказалась совершенно несведущей в отношениях между полами?

— Не знаю, — задумчиво ответила Катя, — в пансионе о таких вещах не говорили. Воспитательницы следили за нами, и некоторые девочки доносили обо всех наших шалостях и особенно неприличных разговорах. После пансиона дедушка сразу выдал меня замуж за Ивана Ивановича.

— Ты мне это уже говорила, но ты же читала книги, жила в полусельской местности и могла видеть, как случаются животные. Какие-нибудь мысли у тебя по этому поводу появлялись?

— Я не могла себе позволить думать о неприличном.

— Потрясающе! Почему же ты допустила, ну, то, что между нами произошло?

— Это было сильнее меня. Я не знала, что между нами будет, понимала, что поступаю гадко, даже преступно, и ничего не могла с собой поделать.

— Теперь жалеешь, что так случилось?

— Да, хотя ты и убедил меня, что это естественно, но только то, как мы это делаем…

— Тебе не нравится?

— Нравится, но потом мне становится очень стыдно. Я исповедовалась, и батюшка сказал, чтобы я не разрешала тебе… чтобы вообще перестала, но я пока не могу. Я понимаю, что мне придется нести наказание и чем дольше, больше мы… тем Он будет суровее. Пусть. Значит такая у меня судьба, буду страдать и каяться. Может быть, уйду в монастырь…

Катя заплакала, горько и безутешно. Я обнял ее, начал успокаивать, но никаких веских аргументов придумать не смог и просто гладил по голове.

Когда она, наплакавшись, уснула, я укрыл ее одеялом и ушел спать в свою комнату. Кажется, наше приключение начало переходить в категорию личной драмы. Что делать, я не знал. Бороться с пансионным воспитанием, влиянием церкви, общественным мнением и моралью — дело очень сложное и почти лишенное перспективы. Игнорировать ее душевные муки и делать ставку на одну чувственность мне было противно. К тому же любиться в позе «пилигримов», так, кажется, называемой «первой позиции», быстро наскучит обоим, и наши отношения перейдут в фазу «чемодана без ручки», который и нести тяжело и выбросить жалко.

Я уже привык к ее головке на своем плече и без этой уютной радости не мог заснуть. Чем больше я думал о ее словах, тем тупиковее казалась мне ситуация. Я не мог придумать, как успокоить не только Катю, но и себя. Она была права, своими свободными отношениями я втянул ее во внутренний конфликт. К утру, когда совесть меня почти догрызала, вдруг широко распахнулась дверь, и в комнату ворвалась Катя с «перевернутым лицом».

— Почему ты здесь?! — закричала она.

— Я не хотел тебе мешать, я подумал…

— Он подумал! — возмутилась она. — А что я должна была думать! Пусти меня скорее!

Катя сорвала с себя накинутый на голое тело капот и бросилась на меня.

Дальше началось такое, что описать можно, но, сообразно целомудренным традициям русской литературы, не стоит. Мне лавры большевика-извращенца Эдуарда Лимонова жить не мешают…

— Но ведь ты сама говорила… — попробовал я вернуться к вчерашней теме после того, как, обессиленные, мы распались, словно две половинки перезревшего ореха.

— Ну и что, вчера у меня было плохое настроение Ты совсем не понимаешь женщин!

Хотелось бы узнать, а вы сами себя понимаете, дорогие наши, любимые, прекрасные, непрогнозируемые?

— Ладно, можешь поспать. Я скажу Марьяше, чтобы тебя не беспокоили, а то от тебя вечером не будет никакого толка, — заявила моя харизматическая подруга.

Я проспал до обеда, а, проснувшись, захандрил. Любовь, страсть, все это прекрасно, только что дальше? Жениться на Катерине, нарожать деток, расширить кудряшовское дело и постараться благополучно скончаться до семнадцатого года. Мое безумное лето кончается, наступает осень, а за ней придет долгая скучная зима…

Я уже привык к приключениям, внезапным поворотам судьбы и хоронить себя в провинции, под пуховой периной мне очень не хотелось. Все-таки жить, зная наперед, как будут развиваться события, не очень интересно.

Пока я стенал и оплакивал свою скучную, пресную жизнь, дождь, со вчерашнего вечера поливавший землю, кончился. Выглянуло солнце, и на душе стало не так муторно. Катя заметила, что я не в настроении и тактично оставила меня в покое.

После обеда я собрался было прогуляться, пока благоприятствовала погода, но в это время пришел портной со сшитыми обновами, и мне пришлось битых два часа мерить одежду. Как ни странно, пошит весь мой новый гардероб был очень прилично.

Длительные примерки и обсуждение тряпок не способствовали окончанию хандры, хотя, чтобы не расстраивать Катю, которая от моего нового «имиджа» была в восторге, я вежливо демонстрировал довольство жизнью.

Портной, сдав работу, не спешил уходить, и Катя оставила его ужинать. Мне это понравилось. Он занимал по сравнению с ней более скромное место в социальной иерархии и, то, что она не заносилась и вела себя с ним без высокомерия, говорило в ее пользу. Мы сидели в гостиной, и Катя с портным обсуждали городские новости. Мне их разговор был неинтересен, и я не уходил исключительно из вежливости. Портной, несмотря на то, что гляделся джентльменом, судя по разговору, был человеком необразованным, но с природным умом и наблюдательностью.

Будь у меня более подходящее настроение, я бы с удовольствием с ним пообщался, но в этот момент меня раздражало все на свете.

— …Дубский-то и не чаял, ан, все огнем-то и ушло… — рассказывал Кате портной.

— Пожар, что ли, был? — поинтересовался я.

— А ты что, не слышал? — удивилась Катя. — Хотя, что я говорю, ты же все утро спал. Там так горело! Да ты знаешь, где это, сам намедни спрашивал про амбары в Чертовом замке, те, что Андрей Степанович строит…

— Как же загорелось во время такого дождя?! Подожгли, что ли?

— Кто его знает, может и подожгли, — задумчиво сказал портной. — Только думаю, без нечистого дело не обошлось! Говорили Дубскому-то добрые люди, чтобы опасался на проклятом месте строить, да разве молодежь кого слушается, они же самые умные.

— Все сгорело? — поинтересовался я.

— Нет, только то, что построить успели, то и сгорело.

— А сам замок?

— Стоит целехонек.

Это было уже интересно.

— Может быть, сходим, посмотрим, — предложил я Кате.

— Там сейчас весь город, — ответила она. — Может быть, лучше завтра…

Я не стал настаивать. Возможно, она не хотела афишировать нашу связь или заботилась о моем «инкогнито», хотя меня уже видело столько народа, что я вряд ли мог вызвать ажиотажный интерес.

После ужина портной ушел, и мы остались одни. Катя увлеклась книгой. Мне света керосиновой лампы не хватало для чтения, и я просто скучал, сидя в кресле с сигарой.

— Что ты читаешь? — поинтересовался я, как только она оторвала взгляд от книги.

— «Записки охотника», сочинение Ивана Тургенева, — ответила Катя.

— Ну и как, нравится? — поинтересовался я.

— Очень.

— Я их в школе проходил, в шестом классе, — сказал я.

Ничего большего про это хрестоматийное произведение Тургенева я не помнил. Только какие-то фрагменты, как мальчики ходили в ночное и ели печеную картошку.

— Алексей Григорьевич, простите, но я не понимаю, зачем вы все это говорите?

— Что «все это»?

— Про прошлое, будущее, как будто вы, ну, как бы это сказать, путешественник по времени.

— Погоди, — не сразу нашелся я. — Ты что, мне не веришь? А как же твоя бабушка, ну и все остальное? При тебе же все это и случилось…

— Ах, оставь. Право, если тебе хочется упрямиться, то воля твоя, я тебе поверю.

— Что значит моя воля, по-твоему, я все придумал, обманул и тебя, и твою бабушку и ради смеха вырос на ваших глазах на два локтя. Откуда я тогда знаю про твоего прадеда и деда?

— Мы люди известные, — просто сказала Катя.

Я собрался было рассердиться, но раздумал.

— Так вот почему ты не расспрашиваешь меня, как будет развиваться твой любимый прогресс… А, между прочим, зря, я много чего знаю…

— Зачем же я буду спрашивать, тебе прогресс не нравится, ты его презираешь. Ты — ретроград!

— Кто я? «Ретроград»? Ну, вы даете, предки наши любезные!

— Я тебе не предок! — обиделась Екатерина Дмитриевна.

— Надеюсь!..

— Значит, то, что я знаю Островского и Льва Толстого, ничего не доказывает?

— Ну, пожалуйста, не нужно говорить об этом, — умоляющим голосом попросила Катя. — Зачем ты упорствуешь. Время — это время, оно не может двигаться, оно течет и, к сожалению, очень быстро, и только в одну сторону…

С тем, что время быстротечно, я не мог не согласиться. После того, как мне исполнилось двадцать лет, я сам стал это замечать.

Размолвка была преодолена и почти забыта. Мы мирно беседовали на местные темы, однако, небольшой осадок на душе остался. Гостей в это вечер в доме не было. Не явился даже ежедневный доктор. Катя периодически выходила из комнаты по хозяйственным надобностям: согласовывала меню с кухаркой, о чем-то совещалась с Марьяшей. Мне же заняться было совершенно нечем.

Некрасовский «Современник» быстро надоел. Перечитывать классику не было настроения. В такие моменты очень выручает телевизор, но по известным причинам его в наличии не оказалось. После утреннего взрыва страстей и бесчинств, которые мы учинили, даже спальня не казалась мирной гаванью, в которой можно уединиться на всю оставшуюся жизнь.

Мне стало понятнее пагубная страсть многих людей к картежной игре и пьянству. По оконным стеклам опять забарабанил дождь. Идти спать было рано, заниматься любовью не хотелось, а говорить было не о чем. Наваливалась совершенно необъяснимая тоска. Появилось чувство, что вот-вот что-то должно случиться. Внутренний дискомфорт смешался с тревогой.

Однако, вечер проходил спокойно, и ничего не происходило. Катя слонялась по дому, я сидел в гостиной, дождь барабанил по окнам.

В какой-то момент в голову пришла мысль, что все это не просто так, а кто-то меня подталкивает к активным действиям.

Не знаю, как у других людей, но у меня иногда бывало такое состояние, когда возникает ощущение, что я куда-то опаздываю, что-то нужно срочно сделать; появляется необъяснимая мышечная активность и суетливое нетерпение.

Я опять начал грешить на своих неведомых «манипуляторов», как показал опыт, имеющих склонность принуждать меня к действию «изнутри», через мои желания и порывы. Я попытался разобраться во всем этом, но меня отвлекла Катя, начавшая неодобрительно на меня поглядывать.

— Ты чем-нибудь недовольна? — спросил я, когда её внимание ко мне приняло явно негативную форму.

— Мне кажется, — задумчиво ответила она, — что ты ко мне совсем равнодушен. Неужели я не стою того, чтобы сказать мне хорошее слово?

Мне захотелось резко ответить, что кучу самых лучших слов я ей наговорил не далее как сегодня утром, однако, я сдержался и попытался изобразить из себя пылкого влюбленного.

Катя немного успокоилась, и у меня появилось чувство, что удалось избежать скандала и истерики посильнее вчерашней.

Объективно не было никаких предпосылок к такому нашему «неадекватному» поведению. Возможно, я не был влюблен в Екатерину Дмитриевну так сильно, как в Алю, но она была мне глубоко симпатична, восхищала как женщина, вызывала сильные эмоции. Короче говоря, у нее не было ни одного качества, которое могло раздражать, а она меня раздражала. Очень хотелось сказать ей резкость, обидеть…

Она, как будто чувствуя мое настроение, становилась все пасмурнее.

«Ну уж нет!» — решил я и, когда она в очередной раз неприкаянно проходила мимо меня, поймал ее за руку и усадил к себе на колени.

Катя дернулась, пытаясь освободиться, но я не дал, прижал к себе и начал целовать. Хорошие слова тоже нашлись…

Сначала мне пришлось себя подстегивать и искусственно распалять. Однако, постепенно гормоны начали работать, а вслед за ними и все остальное…

«Мы повторим, и дай нам бог всегда так согреваться в лучшие года».

…Ночь была великолепной: уютно тарахтел дождь, керосиновая лампа теплым светом освещала поле нашего сражения, покрытое обнаженными телами.

Плюнь в глаза тому, кто упрекает

Нас с тобою в бл…ве и разврате,

Он или дурак, или не знает,

Что такое женщина в кровати,.

Таким немудрящим стишком какой-то безымянный автор попытался оправдаться за нарушение нравственных норм. Я решил не оправдываться и просто взял от жизни и судьбы все, что она мне предложила на этот час.

Этой ночью Катерина в постели была великолепна. Я в очередной раз склонился перед женщиной, способной преодолеть бремя условной морали. Казалось, что она брала дань за предшествующие «бесцельно прожитые годы».

— Ты, правда, ничего не знала о такой любви? — спросил я, когда нам пришлось ненадолго оторваться друг от друга.

— Догадывалась, — созналась Катя и покраснела, что было очень логично после всего, что мы вытворяли. — Только мне все это казалось таким нереальным, вернее, не относящимся ко мне…

— Ну и как тебе нравится реальное воплощение? — сказал я, немного лукавя и нарываясь на комплимент.

— Я не думала, что это может быть так возвышенно! — ответила она, явно не принимая в расчет мое участие в этом таинстве.

Заснули мы под утро, утомленными и пресыщенными. Жаркие перины медленно высыхали от любовного пота.

…Утром, за завтраком, мы сидели друг против друга, изредка сталкиваясь руками у солонки или графина с морсом. Екатерина Дмитриевна, бледная, с сияющими глазами, сонно щурилась и улыбалась нежно и смущенно.

— О чем ты думаешь? — спросила она, заметив, что я внимательно ее рассматриваю.

— Мне кажется, ты слишком рано родилась. Тебе будет трудно реализоваться в это время. Боюсь, что тебе будет невозможно найти людей, которые смогут тебя понять и оценить.

— Но ты-то меня ценишь?

— Ценю, однако, неизвестно, сколько времени мы будем вместе,

— Вы хотите оставить меня? — Катя перестала улыбаться.

— Не хочу, — честно признался я. — Только боюсь, что это зависит не от меня. Катя, постарайся поверить мне, я действительно человек из другой эпохи. Я не смогу тебе это доказать, да оно и неважно, не в доказательствах дело. Это так сложно, что я сам не могу во всем разобраться. Я хочу остаться с тобой, так же, как хотел остаться с Алей, я имею в виду Алевтину Сергеевну, однако, обстоятельства все время складывались так, что мы не могли быть вместе. Боюсь, что то же самое будет и у нас с тобой. У меня нехорошее предчувствие…

— Ты это серьезно? — спросила она, побледнев.

— Да, я со вчерашнего дня чувствую, что на меня начинают давить.

— Какие глупости, я совсем о другом, неужели ты «так же» хотел остаться с Алиной Сергеевной, как со мной? Остаться с этой старухой! — сказала Катя, дрожащими губами, но глаза ее сверкнули отнюдь не слезой.

Я не сразу переключился с одной мысли на другую и не понял, при чем здесь Аля. Потом до меня дошло.

— Мы не будем обсуждать прошлое и мои отношения с женой, — резко сказал я, пытаясь в зародыше подавить сцену ревности.

Однако, я не учел Катиного темперамента. Она вспыхнула и затвердела лицом. Что ни говори, но Бестужевских курсов она не кончала и в Смольном институте благородных девиц не обучалась. Моя подруга была правнучкой портного и внучкой купца, да еще «эмансипе» и богатой женщиной. Семейный скандал у нас получился совершенно безобразный. Катя впала в буйство и хлестала меня наотмашь самыми уничижительными, по ее мнению, словами.

Я выбрал наиболее обидную форму защиты, сочувственно слушал оскорбления, не включаясь в скандал. Сначала это только подстегивало «оппонентку», потом она переменила тактику и разрыдалась. Я не чувствовал за собой никакой вины, потому не очень сопереживал горестному окончанию ссоры. Однако, чем дольше я упорствовал в вежливом равнодушии, тем горестнее делались рыдания. В конце концов, все кончилось тем, чем обычно кончаются такие нелепые разборки: мне же пришлось утешать бедную страдалицу и доказывать, что я ничем не хотел ее обидеть.

Вволю наплакавшись и обессилев, Катя захотела пойти мириться в спальню, но тут заупрямился я, предложив как альтернативу прогуляться к Чертову замку. Мне было интересно посмотреть на следы вчерашнего пожара. Катя согласилась и даже отправилась приводить себя в порядок. Я тоже пошел в свою комнату и оделся в простенький, затрапезный сюртук и плащ. Погода была ненадежной, по-осеннему облачной, и в любую минуту мог начаться дождь. Предполагая, что Катерине понадобится много больше времени, чем мне, чтобы привести себя в порядок, я взял полистать журнал «Современник». Однако, почитать не удалось. «Семейная сцена» меня порядком распалила и, как всегда после драки, захотелось помахать кулаками.

Катя, между тем, не давала о себе знать. Я прождал около часа и, возмутившись, отправился в ее комнату, Оказалось, что она и не думала собираться, а спокойно вышивала гладью салфетку.

— Мы, кажется, собирались пойти погулять? — спокойно, стараясь, чтобы голос звучал ровно, спросил я.

— Да? — удивилась она. — Извини, я запамятовала.

Я чуть не лопнул от возмущения, но взял себя в руки и, нежно поцеловав ее в щеку, вышел из комнаты. В своей комнате я рассовал по карманам свой скудный багаж, нацепил под плащ саблю и прямиком отправился к замку. Никакого плана действий у меня не было, все это я делал почти автоматически.