"Покушение" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 2

Уже в темноте мы доехали до почтовой станции. Мне показалось, что повторяется ситуация первой ночи под арестом. Помещений для отдыха проезжающих на крохотной станции было мало, в сущности, всего две комнаты. В одной, большой, вповалку легли спать кирасиры, во второй — мы с Татищевым.

Тот раз я ночевала под строгим надзором надворного советника Ломакина. Кровать тогда была одна, и нам пришлось лечь с Ломакиным вместе. Это вынужденное соседство спасло мне жизнь, я узнала, что он собирается меня убить, и, соблазнив его, сумела предотвратить непоправимое. Теперь мне ничего не угрожало, и ложиться в одну постель вместе с флигель-адъютантом я не собиралась. Решила, что если не будет другого выбора, лягу спать на голом полу.

Однако Татищев, когда мы с ним остались вдвоем, повел себя на удивление предупредительно. Ивану Николаевичу даже в голову не пришла мысль воспользоваться ситуацией и принудить меня лечь с ним вместе. Чтобы между нами не возникло недоверия, он сразу же, как только мы осмотрели комнату, приказал станционному смотрителю принести ему сенник и одеяло. Тот не осмелился перечить столичному гостю и без лишних разговоров выполнил наказ.

После нашего совместного купания между нами сами собой установились дружески-влюбленные отношения. Я была сама доброжелательность, Татищев ненавязчиво за мной ухаживал. Едва мы поужинали, как окончательно стемнело, и нужно было укладываться. Иван Николаевич вежливо вышел из комнаты и долго не возвращался, давая мне возможность привыкнуть почувствовать себя в безопасности. Я за это время вполне успела приготовиться ко сну, привела в порядок волосы, разложила на столе, чтобы не помялось, свое единственное платье, и спряталась под одеяло.

Татищев вернувшись, тихо разделся и растянулся на своем сеннике. Я сделала вид, что уже сплю, а сама наблюдала, как он лежит на полу, закинув руку за голову, и смотрит в потолок. Думал он обо мне, при том так хорошо, что я не посмела подслушивать и закрыла глаза. Однако уснуть не смогла, и начала вспоминать свои странные видения на берегу реки.

То, что это не были обычные грезы одинокой женщины, соскучившейся по мужской ласке, я почти не сомневалась. В прошлый раз такой же сладостный сон мне приснился в тревожную ночь, когда меня пытались убить. Теперь это произошло днем, видимой угрозы не было, однако я все равно встревожилась. Что-то во всех этих сладострастных сновидениях было порочное и опасное. В первый раз сон затянул меня в водоворот страсти, и я по своей воле, правда, этим спасая жизнь, изменила мужу, которого очень люблю.

— Интересно, она уже спит? — подумал флигель-адъютант, и я невольно переключилась на его мысли. — А что, если я ей не совсем безразличен! Сегодня вечером в карете она была со мной мила и не подкалывала, как обычно. В конце концов, я не так уж безобразен, чтобы ей совсем не обращать на меня внимание.

Я насторожилась и решила не оставлять его планы и намерения без надзора. Иван Николаевич приподнялся со своего сенника и посмотрел в мою сторону. В комнате было темно, и ничего интересного ему рассмотреть не удалось. Он, а вместе с ним и я, увидел возле стены кровать и на ней под одеялом силуэт спящего человека. Мне стало интересно смотреть на себя чужими глазами, и я невольно включилась в игру.

— Как она застеснялась, когда я застал ее голой! Она так крепко спала и в такой пикантной позе, — с удовольствием вспомнил он. — Зря я так быстро ее разбудил, зрелище было великолепное. Интересно, что ей тогда снилось? Скорее всего, что-то любовное.

— Как он смог догадаться? — рассердившись на себя, подумала я.

— А что, если все-таки попробовать? Без нахальства, а как бы невзначай. Пожалуюсь на одиночество, скажу, что никто меня не любит, и я всю жизнь мечтал о такой, как она. Вдруг я ей нравлюсь, и она меня не оттолкнет! Бог знает этих женщин, что и в какую минуту им взбредает в голову. Как у меня славно этой весной сложилось с эмигранткой, французской маркизой! Как ее звали? Кажется, Мария Терезия Жофрэн. Я думал, что она меня терпеть не может, но как только мы с ней на минуту остались одни!..

Конечно, слушать гнусные откровения Татищева я не стала. Кому приятно узнавать мерзкие подробности о недостойном поведении еще недавно симпатичного тебе человека. Однако он так живописно вспоминал о своих непотребных отношениях с развратной француженкой, что я никак не могла избавиться от его навязчивых мыслей. Наконец все это мне так надоело, что я решила прервать поток его безнравственных воспоминаний и спросила:

— Иван Николаевич, вы еще не спите?

Он так обрадовался простому вопросу, будто я уже пригласила его полежать рядом со мной в постели.

— Нет, дорогая Алевтина Сергеевна, — ответил он трагическим голосом и тяжело вздохнул, — мне больше не до сна. Я теперь думаю только о вас!

— Зря, обо мне вам думать не стоит, лучше вспоминайте ваши недавние победы. Кажется, у вас нынешней весной был большой амур с какой-то пожилой французской эмигранткой? — не удержалась я от возможности отомстить ему за вынужденное участие в его пошлых воспоминаниях.

Татищев так испугался, что сразу же замолчал и больше не произнес ни слова. Он начал лихорадочно думать, от кого я могла узнать такую подробность его жизни. Его связь с замужней маркизой была тайной за семью печатями. Павел Петрович с его подозрительностью ко всему западному, никогда бы не потерпел, чтобы его флигель-адъютант «махался» с иностранкой, а тем паче француженкой. Отмщенная, я, наконец, заснула.

Утром все моих конвоиров больше всего интересовало, было ли у нас что-нибудь с Татищевым. Конечно, никто не показывал и вида, но кирасиры только об этом говорили и отмечали каждый наш взгляд и слово. Однако унылый вид флигель-адъютанта скоро успокоил доблестных кавалеристов, и мой авторитет поднялся на недосягаемую высоту.

С Иваном Николаевичем получилось все по-иному, он прятал глаза, старался обходить меня стороной и поспешил приказать перековать лошадь, чтобы нам не пришлось, как вчера, ехать вместе в карете.

Какое-то время я была довольна, что избавилась от нескромного поклонника, но скоро ехать одной мне стало скучно, и во время обеда я с Татищевым завела разговор о его «якобитском» увлечении.

— Я не знаю, откуда вы узнали о маркизе, — сказал он, — но поверьте, между нами совсем не было чувств. Совсем другое дело вы, Алевтина Сергеевна, я испытываю к вам глубокое уважение и самую искреннюю душевную привязанность!

— Вашу тайну я узнала совершенно случайно и никогда не стану ею против вас пользоваться, — успокоила я флигель-адъютанта. — Однако то, что вас с ней связывало, вызывает у меня самое неприятное отношение!

— Ах, тогда я еще не знал, что такое истинная любовь! — вскричал он. — А вы сами, любили когда-нибудь?

— Я и сейчас люблю, — спокойно ответила я.

Татищев весь засветился от удовольствия и, в порыве приязни, перегнулся ко мне со своей стороны стола.

— Вы же знаете, что я замужем, — разом умерила я его порыв. — Нас с мужем связывают самые глубокие чувства!

— Ах, вы об этом, — разочаровано, произнес он. — С мужем оно, конечно, никто вас не станет за то строго судить. Однако раз его тут нет, а есть другие люди, готовые за вас совершить рыцарский подвиг, то, то… — он запнулся и замолчал, так и не придумав, что хорошего могут сделать эти другие, кроме как разделить со мной постель.

— Ежели вы говорите о таком подвиге, — поймала я его на слове, — расскажите, за что меня арестовали. Вы, как-никак, флигель-адъютант императора и должны знать, что происходит во дворце.

Иван Николаевич задумался. Я контролировала каждую его мысль, но никакой интересной для себя информации не обнаружила. Флигель-адъютант не знал, чем я провинилась перед государем, и ничем не мог мне помочь. Однако он очень хотел это сделать, стал придумывать, к кому можно обратиться за поддержкой и в голове его начали мелькать самые громкие российские фамилии. Так ничего током не придумав, он решил просто рассказать все, что знает о моем деле:

— Поверьте моей искренности, Алевтина Сергеевна, я совсем ничего не знаю по вашему делу. Перед тем, как мы отправились в поездку, меня вызвал граф Пален и от имени государя дал инструкции общего характера, коим я должен следовать. Поверьте, я предан вам всеми силами своей души и ежели у меня будет малейшая возможность облегчить вашу участь, не пожалею на то ни своей жизни, ни карьеры!

Речь его была пылка и искренна. Мне стало приятно, что у меня появился такой надежный союзник.

— Я рада, что у меня теперь есть такой верный друг, — сказала я, ласково ему улыбнулась и прикоснулась пальцами к лежащей на столе руке.

Иван Николаевич вспыхнул, попытался овладеть моими пальцами и с восторгом надежды посмотрел мне прямо в глаза. Чтобы не давать ему надежду, я тихо убрала свою руку и скромно потупила взор.

— Когда мы вернемся в Петербург, я смогу упросить своего батюшку составить вам протекцию, — пылко, воскликнул он. — Он командует Преображенским полком, и государь ему доверяет. Думаю, он мне не откажет!

После этого разговора о верховой езде им тотчас было забыто и дальше мы опять поехали вместе. Конечно, я ничего ему не позволяла, да это было невозможно при открытых занавесках и бдительном надзоре наших ревнивых конвоиров. Разве что иногда, когда к нам в карету никто не заглядывал, разрешала ему поцеловать мне руку.

В это раз на ночевку мы попросились в помещичье имение отставного траншей-майора Павла Никитича Титова, дальнего родственника корнета Самойлова. Имение было изрядное, с селом в шестьсот с лишним душ. Конечно, оно не шло ни в какое сравнение с Завидово, имением, в котором меня арестовали и которое, как я надеялась, скоро будет принадлежать мне.

История перехода ко мне поместья Завидово проста. Мой муж вылечил после ранения на охоте его старого владельца Василия Трегубова. Однако тот отплатил нам черной неблагодарностью. Как только ему представилась возможность, он приказал своим слугам меня похитить и пытался силой принудить к сожительству. Я, благодаря своему дару, заранее узнала о его коварных планах и, по совету предсказателя Костюкова, приготовилась и держала при себе заряженный пистолет. Когда, потакая своей необузданной страсти, Трегубов попытался против воли овладеть мной, я под дулом пистолета заставила его переписать на себя все его имущество.

Теперь, став почти помещицей, я с живым интересом осматривала чужие имения, чтобы не опростоволоситься, когда мне самой придется управлять разнообразным имуществом. Однако толком увидеть поместье траншей-майора Титова мне не удалось. Кто-то из кирасиров, скорее всего родственник хозяина, не удержался и разболтал о моем арестантском положении. Весть о секретной узнице тотчас разнеслась по всему поместью, и чтобы не ходили глазеть на меня все кому ни лень, мне пришлось оставаться в одиночестве в четырех стенах. Все мои спутники праздновали трогательную встречу помещика Титова со своим дальним родственником корнетом Самсоновым, а я в это время скучала взаперти даже без общества своего флигель-адъютанта!

До моей комнаты, располагавшейся на втором этаже в торце дома, издалека доносились веселые крики и смех. Представляя, что сейчас происходит в общем зале, я только тяжело вздохнула. Самое грустное, что обо мне как будто все забыли. Почему-то чужое веселье всегда навевает печаль. Я, как могла, противилась ей, потом, больше от скуки, чем по необходимости отдохнуть, прилегла на широкую кровать под балдахином и попыталась заснуть. Однако сон ко мне не шел, а тут еще, как назло, послышалось стройное хоровое пение в сопровождении балалаек. Сначала хор пел подблюдные песни, потом затянул застольные.

Я поднялась и подошла к окну, выходящему в сад. На дворе уже совсем стемнело. Свечу я зажигать не стала, пододвинула к раскрытому окну стул, села, оперлась локтями о подоконник, и подперла рукой щеку. Прямо пред моей комнатой росло раскидистое дерево, его ветви почти касались стены и заглядывали в комнату.

Вечер выдался прохладный. После дневного зноя, казалось, все живое отдыхает. Я тихо сидела, дышала вечерней прохладой и слушала песни.

Не знаю почему, возможно оттого, что я была одна, или жалостных мотивов, но мне стало так себя жалко, что на глаза навернулись слезы. Однако расплакаться я не успела. Неожиданно заметила, что совсем близко от окна, прячась в ветвях, из темной, густой листвы на меня смотрит человек. Лица его я не рассмотрела, заметила только глаза, которые, как показалось, со звериной цепкостью смотрят прямо мне в душу. Я вскочила и отпрянула вглубь комнаты.

Конечно, от неожиданности я сильно испугалась, но почти сразу, пересилив страх, вернулась проверить, кто набрался наглости за мной подсматривать. В комнате было темнее, чем в саду и в шаге от окна снаружи увидеть меня не могли. Я затаилась и вглядывалась в ночную тьму. За окном было тихо. Ни одна ветка не дрогнула, и вообще там ничего не происходило. Я решила, что человек на дереве мне просто померещился. Тем более что, если бы кто-нибудь прятался за окном, я в такой близи обязательно услышала его мысли.

Но, как я себя ни успокаивала, тревога не проходила. Чувство, что за мной наблюдают, не только пропало, но усилилось. Стараясь двигаться неслышно, я сделала шаг в сторону, укрылась за простенок и осторожно выглянула в окно. Однако рассмотреть что-либо в густых ветвях не смогла.

Самое правильное было пойти и позвать на помощь кого-нибудь из моих конвоиров. Но почему-то, я сама себе не могла этого объяснить, мне очень не хотелось вмешивать посторонних людей в это странное происшествие.

Собравшись с духом, я опять подошла к окну и, больше не таясь, посмотрела в сад. Там, где мне померещилось человеческое лицо, были только ветви. Стараясь не волноваться, я опустилась на стул и приняла прежнюю, задумчивую позу. Внизу в зале, хор завел новую песню, но теперь мне было не до нее, я не отвлекалась, и прощупывал взглядом ветвь за ветвью.

Прошли не меньше пяти минут, пока я смогла присмотреться к переплетению ветвей и все-таки сумела разглядеть припавшую к стволу неподвижную человеческую фигурку. До нее от окна был совсем недалеко, меньше сажени. Человек был очень маленького роста, худой и как будто своим телом повторял ствол. Просто так, специально не приглядываясь, заметить его было невозможно.

Почему-то я сразу поняла, кто это может быть, и успокоилась. Мы с этим человеком уже сталкивались, причем, при похожих обстоятельствах. Когда я жила в имении Завидово, меня по приказу помещика Трегубова пытались несколько раз убить. Одним из таких подосланных убийц был человек необычно маленького роста по имени Евстигней. Ночь, когда я увидела его впервые, была очень теплая, под одеялом спать был жарко, и я, в чем мать родила, лежала поверх постели. Под утро, я проснулась и увидела в окне странное, до глаз заросшее волосами лицо, наши взгляды встретились, и он исчез. Позже выяснилось, что убийца до утра простоял на приставной лестнице, и просто глядел на меня в окно. У него было достаточно времени и возможности сделать со мной все, что угодно, но он не причинил мне никакого зла. Одно это уже говорило в его пользу.

На следующий день мы с ним встретились во дворе имения, но Евстигней сделал вид, что никогда меня раньше не встречал. Еще мне казалось, что именно с ним связаны мои странные эротические сновидения.

Я ничем не показала, что его заметила, даже специально, чтобы не спугнуть, отвела взгляд в сторону. Конечно, то, что за мной подглядывают, было неприятно, но прогнать Евстигнея, если это был он, я не решилась. Знакомый предсказатель Костюков, меня предупредил, что вскоре я встречусь с двумя мужчинами маленького роста. Один из них будет мне опасен, а другой будет меня оберегать. Первым был тот, кто, как я думала, приказал меня арестовать, император Павел, получалось, что вторым должен был быть именно этот Евстигней.

Пока я разбиралась со своим тайным защитником, хоровое пение кончилось, и в зале заиграла музыка. Я всего один раз в жизни слушала настоящую музыку, и была очарована ее красотой. Мне очень захотелось плюнуть на все аресты, назойливое внимание и отправиться вниз. Недолго думая, я зажгла свечу и начала перед зеркалом поправлять платье и волосы, но в последний момент благоразумие взяло верх и я никуда не пошла, осталась сидеть перед зеркалом.

Теперь, когда в моей комнате горел свет, увидеть в темноте сада Евстигнея я больше не могла и решила вести себя так, будто его просто не существует. Пусть он, если ему так хочется, следит за мной, и сам ищет возможность встретиться.

Время приближалось к полуночи, когда я собралась снова лечь. Я поправила постель, закрыла створки окна, задула свечу, разделась и легла. Мой ночной страж так себя и не обнаружил. Сна, как и прежде, не было. Не знаю, сколько прошло времени, пока я ворочалась с боку на бок, думаю часа два. Музыка к этому времени затихла. Я слышала хлопанье дверей, чьи-то шаги и разговоры за дверями, видимо гости Титова расходись по своим комнатам. Когда все утихло, и я начала засыпать, вдруг явственно скрипнула входная дверь. Я решила, что это пришел мой флигель-адъютант и, не открывая глаз, сказала:

— Иван Николаевич, уходите к себе, я уже сплю.

Татищев ничего не ответил и осторожно ступая, подошел прямо к постели. Я сквозь сон удивилась, что ему нужно. То, что он не будет пытаться сделать мне что-либо плохое, я не сомневалась и ничуть не испугалась. Подумала, он просто хочет поболтать и поделиться впечатлениями от званого вечера.

— Иван Николаевич, я только что уснула, давайте поговорим завтра, — попросила я и зарылась головой в подушку.

Он промолчал, а я опять уснула, да так крепко, словно куда-то провалилась. Что было потом, я помню с трудом. На меня сверху навалилась неимоверная тяжесть. Я попыталась освободиться, но не смогла даже пошевелиться. От оскорбительного чувства своего полного бессилия, я проснулась, но и тогда не смогла понять, что происходит. Попробовала вырваться и закричать, но лицо было так плотно прижато к подушке, что не только крикнуть, я не смогла даже вдохнуть воздух.

Мелькнула страшная мысль, что меня пытаются задушить. Я уперлась руками в постель, начала вырываться и пытаться приподняться. Воздуха уже не хватало и начиналось удушье.

Не могу сказать, что меня очень напугал страх смерти или, как рассказывают те, кто такое испытал, перед глазами прошла вся жизнь. Смешно, но я думала не о том, что сейчас задохнусь и умру, а в каком виде меня найдут.

Я уже говорила, что арестовали меня так скоропалительно, что я оказалась в том, в чем была, в платье, надетом на голое тело. Мало того, что в дороге платье удручающе быстро снашивалось, и я постепенно превращалась в какую-то оборванку; мне совсем не в чем было спать! Не просить же было у лейб-гвардейцев купить мне ночную рубаху!

Неизвестный человек все давил и давил меня тяжелым телом, но я смогла все-таки извернуться и немного вздохнуть, после подумала, что он хочет меня не задушить, а лишить женской чести. Конечно, насилие было еще страшнее смерти, и я продолжила яростные попытки вырваться и позвать на помощь. Одеяло с меня слетело, и я отбивалась не только руками, но и ногами, понимая свою женскую беспомощность. Однако злоумышленник не предпринял никаких попыток ей воспользоваться и продолжал давить меня подушкой.

Я уже совсем задыхалась, и от отчаянья удвоила усилия вырваться. И вдруг хватка ослабла, я смогла немного повернуть голову и глубоко вздохнуть. Силы меня почти оставили и я лежала, повернув голову, и никак не могла надышаться. Противник больше ничего не предпринимал, он просто придавливал меня сверху и весь дрожал. Я не могла понять, что ему от меня нужно и решила, что на меня напал какой-то сексуальный маньяк.

Постепенно силы и сознание возвращались. Я сориентировалась, и ужом выползла из-под тяжелого тела на свободу. Поперек моей постели лицом вниз неподвижно лежал кто-то очень большой и хрипло, прерывисто вдыхал в себя воздух. Это был не флигель-адъютант, а совсем незнакомый мне человек. Я вскочила с постели и лицом к лицу столкнулась со своим недавним соглядатаем. Узнала я его сразу и по росту и по заросшему лицу.

— Это вы, что случилось? — не удивившись тому, что он почему-то находится у меня в комнате, спросила я.

— Он убийца, — ответил он нарочито спокойным голосом. — Хотел вас задушить.

Я еще раз посмотрела на большое, темное тело. Теперь мне стало понятно, почему мне удалось остаться живой. Из его спины торчала рукоять ножа.

— Мне кажется, я его никогда раньше не видела, — тоже стараясь говорить спокойно и ровно, сказала я. — Кто он такой? Чего ради ему было меня убивать?

— Он приехал сегодня вечером, — объяснил Евстигней, — и показался мне подозрительным, потому я и сидел на дереве, мало ли что могло случиться…

Мы одновременно посмотрели на распахнутое окно. Каким образом Евстигней его открыл и попал в комнату, да еще и с дерева, я не поняла. Перед тем как лечь, я плотно затворила створки.

— Нужно кого-нибудь позвать на помощь, — не очень уверено, предложила я. — Что ему тут лежать!

— Я думаю, это плохая мысль, — мягко возразил он. — Вам будет трудно объяснить, как удалось убить ударом кинжала в спину полицейского чиновника.

— Он полицейский? — задала я глупый вопрос. — Тогда почему…

Дальше спрашивать не имело смысла. Мой первый убийца надворный советник Ломакин тоже был полицейским.

— А зачем он сюда приехал? — вместо этого спросила я и посмотрела на неподвижное тело.

— В столице, наверное, узнали о смерти первого чиновника, потому и прислали второго, — коротко ответил Евстигней.

— Да, правда, — согласилась я, — Татищев посылал нарочного в Петербург… И что же нам теперь делать? Может, хотя бы вытащим у него из спины нож?

— Пока нельзя, он тут все перепачкает кровью. Его нужно унести из дома.

— Унести?! — чуть не засмеялась я, посмотрела на Евстигнея и представила себя. — Каким это образом? Да мы с вами его и с места не сдвинем!

Не знаю почему, но я начала разговаривать со своим спасителем на «вы», хотя он и был одет в крестьянское плате.

— Придется постараться. Если его здесь найдут, у вас будут очень большие неприятности! Меня все равно не поймают, а вас, — он не договорил и грустно покачал головой. — И нам нужно торопиться, скоро рассвет…

— Да, конечно, я понимаю, — согласилась я. — Я сейчас, только немного успокоюсь.

Только теперь я вспомнила, что на мне по-прежнему ничего не надето. Однако моего маленького спасителя это казалось, нисколько не волновало. Впрочем, он еще в Завидово имел возможность вдоволь наглядеться на мою наготу.

— А у вас что, нет никакой другой одежды? — спросил он, когда я собралась надеть свое многострадальное платье.

— Нет, вы что, не помните, как меня арестовали?

— Да, конечно. Я об этом как-то не подумал, — задумчиво ответил он.

Я хотела съязвить, что мужчинам всегда недосуг думать о женской одежде, но решила, что в моих бедах его вины нет, и промолчала.

— Так что мне делать? Платье у меня одно и если я его порву…

— А так вы пойти не можете? — неуверенно спросил он. — В Завидово у вас, кажется, получалось обходиться без одежды. Тамошний сторож, наверное, до сих пор всем рассказывает, что видел ночью голую ведьму.

— А как мы его отсюда вытащим? Выбросим в окно?

— Боюсь, что от этого будет слишком много шума, и мы всех перебудим. Придется тащить его через дом.

— Вы это серьезно? А если нас кто-нибудь увидит? Здесь одних кирасиров двадцать человек, да еще хозяева и дворня.

Мы молча посмотрели друг на друга, начиная до конца сознавать сложность предстоящей работы.

— Давайте, сначала зажжем свечу и посмотрим, какой он и что с ним можно сделать, — предложила я. — Если он слишком тяжел, нужно будет придумать какой-нибудь другой выход.

Евстигней занялся огнивом, а я, окончательно, оставив попытку надеть платье, села на стул возле окна и начала прикидывать, как нам лучше поступить. Предложение моего сообщника спрятать тело было правильным, но слишком трудно осуществимым. Сначала нужно было труп как-то вынести из дома, потом найти тайное место и надежно его спрятать. Сделать это в темноте, в чужом месте, к тому же не оставляя следов, было просто невозможно! Чем дольше я думала, тем менее вероятной казалась мне эта затея.

Наконец Евстигней зажег свечу и мы смогли рассмотреть убитого. Полицейский чиновник оказался крупным мужчиной с широким задом, толстыми икрами и мощным загривком. Он стоял перед постелью на коленях. Его грудь лежала на том месте, где спала я, и лицом он, уже после смерти, уткнулся в подушку, которая должна была стать причиной моей смерти. Из-под левой лопатки страшно торчала круглая костяная рукоятка ножа. Удар был мастерски точный, прямо в сердце, и я невольно с инстинктивным страхом взглянула на своего спасителя. Он был спокоен и внимательно рассматривал убитого.

— Вы правы, он слишком большой, его в такое окно не протолкнуть, — примерившись, сказал он. — А что, если спрятать тело на чердаке. Пока его найдут, пройдет время…

— А вы знаете, как туда попасть? — с сомнением, спросила я.

— Ну, есть же здесь какой-нибудь лаз или люк, — неуверенно ответил он.

— Тогда зачем тащить его на чердак, лучше спрячем здесь же, — предложила я, оглядывая комнату.

Помещение, в котором меня поселили, было довольно большое, но мебели здесь было немного. Большая деревянная кровать со столбиками и под балдахином, на которой я спала, стол, несколько стульев, что-то вроде комода с множеством маленьких ящиков и большой старинный сундук с висячим замком. В него полицейский мог бы поместиться без труда, но у нас не было ключа.

— Давайте затолкаем его под кровать. Если сегодня не будут мыть полы, его не найдут, — выбрала я единственную из всех возможность.

— А мне больше нравится сундук, — сказал Евстигней. — Там он может пролежать хоть до второго пришествия.

— Но он же заперт, — показала я на замок.

— Тем лучше, значит, в него никто не сунется!

— А как его открыть? Я открывать замки без ключа не умею.

— Это как раз не самое трудное, — сказал мой маленький защитник и подошел к сундуку. Сначала он укрепил на полу свечу так, чтобы она освещала замок, потом покопался в карманах своего армяка и вытащил какой-то кривой гвоздь.

— Это старый и простой замок, — объяснил он, вставляя его в скважину. — Такие замки вешают для честных людей. Сейчас я его открою.

Я с интересом наблюдала, как он копается во внутренностях запора. Наконец Евстигней что-то нащупал у него внутри, сдвинул там какой-то рычажок и потянул за дужку. Замок послушно открылся. Мы вместе начли поднимать вверх массивную крышку, и она с противным скрипом несмазанных петель, открылась. Изнутри дохнуло запахом тленной старости и высохшей травой. Сразу же вокруг огонька свечи закружилось несколько бабочек моли.

— Поместится, как будто специально для него сделали! — довольным голосом сказал Евстигней. — Ну что, с богом?

— Давайте, попробуем, — согласилась я.

Мы подошли к убитому и взяли его с двух сторон под руки. Тело оказалось таким тяжелым, что подняли его мы только с третей попытки. Тащили мы полицейского, пятясь задом. Когда стянули с постели, голова сразу низко свесилась на грудь, и рассмотреть лицо я не смогла. Да, в тот момент мне было и не до прощания со своим погубителем.

— Осторожнее, — попросил Евстигней, когда я под тяжестью тела споткнулась на ровном месте.

Я не ответила, только согласно кивнула. Мы кое-как дотащили мертвеца до сундука, развернули тело, из последних сил подняли повыше, и столкнули внутрь. Он почти до поясницы погрузился в старые тряпки и остался стоять раком, так будто что-то там искал.

— Теперь ноги, — взял на себя руководство Евстигней.

Мы вместе вцепились в толстую, еще теплую ногу в порыжевшем, давно не чищеном, сапоге и перекинули ее через край. Тоже, отдышавшись, сделали и со второй. Мой убийца мягко погрузился в какое-то истлевшее, пахнущее затхлостью тряпье.

— Сейчас закрою, — сказал Евстигней, нагибаясь за замком, — и все будет в порядке.

— А нож? — напомнила я.

— Вот беда, чуть не забыл! — виновато воскликнул он и наклонился над сундуком.

Мне в этот момент от запахов и необходимости прикасаться к покойнику стало дурно, но я не показала вида и, чтобы побороть тошноту, дышала полной грудью возле открытого окна.

— Никак не могу достать, — виновато сказал за спиной Евстигней, — его нужно чуток повернуть.

— Да, конечно, — ответила я и, поборов страх и отвращение, пошла ему на помощь.

Тело в сундуке легло так неудачно, что повернуть его стоило нам неимоверных усилий. В конце концов, моему спасителю пришлось влезть туда самому и только после этого удалось слегка его сдвинуть и выдернуть из спины орудие убийства.

Я так измучилась, что без сил опустилась на постель, на которой только что лежал покойник. Евстигней осмотрел длинный, тонкий клинок, вытер его о тряпку из сундука и засунул за голенище сапога.

— Теперь все, — с явным облегчением сказал он, опустил крышку и повесил на место замок.

Я молча сидела и смотрела на него, а он смущенно переминался с ноги на ногу, видно, не зная, что делать дальше.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — наконец сказал Евстигней, но так и не сдвинулся с места. — До скорого свидания.

— Спасибо вам, вы спасли мне жизнь, — наконец опомнилась я, и поблагодарила спасителя.

Отпускать его мне не хотелось. До утра еще было далеко, и оставаться ночью одной в комнате с убитым, мне было страшно. Как бы то ни было, но пока этот необычный человек был здесь, мне можно ничего не бояться.

— Почему вы мне помогаете? — так и не дождавшись, когда он уйдет, спросила я.

Евстигней смутился и отвел взгляд. Я уже немного привыкла к его странному волосатому облику, и он мне больше не казался таким некрасивым, как раньше. Теперь для меня он был просто человек маленького роста с густой до самых глаз рыжей бородой.

— Не знаю, — как-то неохотно сказал он, избегая смотреть мне в глаза, — может быть, оттого что вас полюбил…

— Когда? — теперь уже смутилась я, вспомнив, как он целую ночь наблюдал за мной в окно. — Ведь мы встречались всего два раза.

— Для такого дела много времени не нужно, — грустно сказал он. — Можно полюбить и с одного взгляда.

— Я ведь замужем, — не знаю к чему, напомнила я.

— Знаю, мне ваш муж нравится, он хороший человек. Так я ничего и не прошу. Неужели сам не понимаю…

— А как вы попали сюда? — спросила я, чтобы перевести разговор на другое и прекратить ненужное мне объяснение в любви.

Евстигней посмотрел на меня открыто и беспомощно, но ответил не сразу, хотя вопрос был простой. Я попыталась услышать, о чем он думает, но у меня опять ничего не получилось. Явно с моим спасителем было не все так просто.

— Я вас не видела, когда мы ехали, — не дождавшись ответа, сказала я.

— Вот вы о чем, — будто только теперь поняв вопрос, ответил он, — когда вас увезли, поехал следом. Мне теперь в Завидово не жить, барин за ослушание сживет со света.

— Я думаю, что теперь там уже другой помещик, — осторожно сказала я. — Вернее, управляющий. Трегубов, кажется, приказал долго жить…

Кажется, возможная смерть помещика его нисколько не заинтересовала. Что он тотчас и подтвердил.

— Это мне теперь все равно. Да и делать в деревне нечего. К крестьянскому труду я не способен по малому росту и воровским делом заниматься надоело. Грех это и лишнее томление души. Вот и решил, раз любовь пришла, сослужить вам службу.

Удивительно, Евстигней не называл меня ни барыней, ни по имени и отчеству, просто говорил мне «вы».

— Так вы вором были раньше? — спросила я, начиная понимать, почему ему удается так незаметно подкрадываться и всюду проникать.

— Всякое в жизни случалось, — недовольным голосом ответил он, — чем не займешься, чтобы выжить! Только бедных я никогда не обижал и последнего не брал. Вы бы, — он опять замялся, явно не решившись меня назвать по имени, — накинули на себя что, хотя бы простынку. Из окна дует, как бы вам не простудиться…

— Извините, — вскинулась я, только теперь вспомнив, что так и сижу перед ним, без всего, — я так напугалась, что обо всем на свете забыла!

Я тотчас стянула с постели простыню и закуталась в нее с ног до головы.

— Я что, я понимаю, женская деликатность, — согласно кивнул он головой, стараясь на меня не смотреть, — только я тоже не железный, могу с собой не совладать. Вот так-то лучше будет, — с явным облегчением, сказал он, увидев, что я прикрылась. — У меня баб-то много было, чего уж говорить. С маленьким многим хочется попробовать, бабы — народ любопытный. Однако чтобы по любви, такого не припомню.

Я его рассеяно слушала и думала о том, что ни одной его мысли уловить мне так пока не удалось. Он был третьим человеком из всех встреченных мной людей, совсем для меня закрытым.