"Покушение" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 3

Когда утром ко мне в комнату зашел Татищев, я уже была готова в дорогу. Никаких следов ночного происшествия здесь не осталось. Я сидела возле открытого окна и, подперев щечку ладонью, любовалась летним садом.

Иван Николаевич поздоровался и остался стоять возле порога. Он был непривычно хмур и сосредоточен. Я сначала решила, что это последствие вчерашнего ужина, но он так старательно отводил глаза, что я невольно встревожилась и спросила:

— Что с вами, Иван Николаевич, на вас просто лица нет?

Он ответил не сразу, а про себя подумал, что нам лучше будет поговорить по дороге, без лишних свидетелей. В пустой комнате, кроме нас никого не было, и каких он боялся свидетелей, я не поняла.

— Я немного прихворнул, — тихо сказал он. — Сейчас вам принесут умывание и завтрак, выедем мы через полчаса. Надеюсь, вы успеете собраться.

Я согласно кивнула. Надо сказать, меня немного удивило то, что наша команда ограничилась всего одним днем отдыха у хлебосольного траншей-майора. Однако мне это было только на руку. Оставаться еще на несколько дней в комнате с покойником я не хотела по вполне понятным причинам.

Покончив с туалетом и завтраком, я сама вышла во двор. Запряженная карета уже стояла возле крыльца, и я быстро в нее села. Там меня уже ждал мой романтический поклонник. Однако на этот раз мне показалось, что флигель-адъютант совсем не рад меня видеть. Только теперь я вспомнила, что и вчера вечером он не соизволил зайти ко мне пожелать покойной ночи.

— Иван Николаевич, мне кажется, у вас что-то случилось, — без околичностей спросила я.

— Случилось, — сквозь зубы ответил он, — но не только у меня одного, а у нас обоих!

Я совместила ночной визит полицейского чиновника и странное поведение Татищева и не на шутку встревожилась.

— Вы получили дурные вести из Петербурга?

— Дурные? — плачущим голосом переспросил он. — Отвратительные! Мне приказали вас убить!

— Как это — убить? — не поняла я. — Чего это ради?!

— Да если бы я сам хоть что-нибудь понимал! — сердито воскликнул он. — Вот возьмите, сами прочитайте эту депешу!

Он вынул из-за обшлага свернутый в четыре части лист бумаги и протянул его мне. Я развернула короткое письмо, написанное ровным писарским почерком. Подписи под ним не оказалось, один невнятный росчерк закорючкой, а обращение было самое обычное:

прочитала я вслух.

— Читайте, читайте дальше, — взмолился Татищев.

продолжила я, —

— Ну, и что вы на это скажете? — не дождавшись моего ответа, воскликнул он. — Они сами понимают, что требуют?! Я — русский дворянин, а не палач!

Если бы дело не касалось меня лично, возможно, я отнеслась бы к вопросу дворянской чести более сочувственно, но теперь, когда вдруг объявился еще один убийца, восприняла сетования Татищева без должного понимания. Было похоже, что моя жизнь кому-то так мешает, что неведомый противник не собирается остановиться ни перед чем.

Главное, я по-прежнему терялась в догадках, кто этот таинственный противник. Между тем Иван Николаевич продолжал мне жаловаться на злую судьбу. Я его прервала:

— А если вы не выполните приказа и меня не убьете, чем вам это может грозить?

— Помилуйте, Алевтина Сергеевна, о чем вы говорите! Как можно такой приказ не выполнить? Я разом всего лишусь!

— А чего всего? — невинно уточнила я.

— Да того же камер-юнкерства, карьеры, да и что за дворянин без службы государю!

— Тогда сдаюсь, — сочувственно, сказала я, — тогда у вас не остается другого выхода, как меня убить!

— Вам бы все шутки шутить, — кисло улыбнулся флигель-адъютант. — Если вы такая умная, придумайте, как мне избежать гнева государя?

— Так это от его имени письмо?

Татищев многозначительно на меня посмотрел, поднял глаза вверх и пожал плечами.

— Государь у нас такие приказы не отдает, он ведь рыцарь! Однако и то лицо, что прислало письмо, не менее его имеет влияние. Уж я не знаю, чем вы его так прогневали!

— Это и я мечтаю узнать, — без тени улыбки, сказала я. — Вы не можете назвать имени моего гонителя?

— Господь с вами, Алевтина Сергеевна! Конечно не могу! Иначе это будет государственная измена! А я, как вам известно…

— Понимаю, не можете — не говорите. Но ничего, скоро времена изменятся и он умрет!

— Кто умрет? — почти с мистическим ужасом спросил флигель-адъютант.

— Ну, этот, как его, император Павел Петрович, — спокойным голосом ответила я.

На Татищева мои слова произвели очень сильное впечатление. Он вперил в меня испуганный взор и несколько минут пытался понять, откуда мне это может быть известно. Наконец ничего не придумав, спросил:

— Вы, наверное, знаете? Откуда? Неужели это ваш знакомый колдун нагадал?

— Знаю, — покопавшись в памяти мужа, ответила я. — Когда точно — не скажу, но не позже, чем через полтора-два года.

Точную дату переворота и гибели этого императора не знал и сам Алеша. Как он сам считал, это был пробел в его школьном образовании. Впрочем, общий почти для всего нынешнего подрастающего поколения.

— И кто же станет новым императором? — с напряженным вниманием, спросил он. — Неужели и это вы знаете?

— Это я знаю точно, — не раздумывая, ответила я. — Александр I.

— Старший сын, цесаревич, — задумчиво сказал Татищев. — Это хорошо, но что нам с вами делать? За полтора года, что он еще будет править, на каторге в Нерчинском руднике можно десять раз умереть. Я бы с вами бежал, да тогда вся семья в опалу попадет. А может, и правда? — вдруг загорелся он. — Убежим в Сибирь, пересидим у раскольников. Может ваш муж к тому времени умрет, и вы выйдете за меня…

— Да что вам всем дались эти раскольники! — невольно воскликнула я.

— Кому — всем? — удивился он.

— Так, ничего особенного, — ответила я, — мне уже как-то предлагали бежать в Сибирь.

Бежать с ним к раскольникам мне предлагал первый несостоявшийся убийца, надворный советник Ломакин.

— Я так и подумал, что вы не захотите со мной жить в глухой Сибири, — обижено сказал он. — Вы светская женщина, вам подавай балы и развлечения!

— Я простая крепостная крестьянка, пожалуйста, это запомните и впредь меня ни с кем не путайте, — сердито сказала я. — А вам, ежели не хотите меня убивать и разгневать царя или еще кого, чье имя вы боитесь даже назвать, советую представиться смертельно больным! Скажете, что никакого письма не получали, и сами едва выжили.

— Как же не получал, когда получил! Мне его вчера вечером чиновник из Петербурга в собственные руки передал.

— А вы скажите, что ничего он не передавал, — сердито сказала я.

— Да как же сказать, что не передавал, если он передал вот именно это письмо! — указал он на развернутый лист в моей руке. — Он же на меня первый и донесет.

— Никому он ничего больше не донесет.

— Почему вы так думаете? — удивился он.

— Потому, что он теперь мертвым лежит в сундуке у траншей-майора Титова, а когда там его найдут, то, скорее всего, тихо закопают, чтобы не попасть под следствие за убийство полицейского офицера.

Татищев как открыл рот, так и забыл его закрыть. Соображал он долго. Когда, наконец, смог переварить новость, спросил:

— А как вы это можете знать?

— Еще бы мне не знать! Он не где-нибудь, а в моей давешней комнате в сундуке лежит. Я его сама туда запихивала.

— Вы! — воскликнул и опять замолчал флигель-адъютант, но все-таки нашелся спросить. — А зачем?

— Что ж ему было лежать на моей кровати с ножом в спине. Он меня ночью пришел убить, да сам и умер.

— Он лежал на вашей кровати! — взвился Татищев. — Да как он посмел!

Нет, с мужчинами разговаривать — одно мучение! У них у всех только одно на уме.

— Неужто он посмел к вам прикоснуться?! Да я его, негодяя!..

— Если вы о том хлопочете, то не стоит, он совсем не за тем, о чем вы думаете, приходил, а меня подушкой задушить. Только, как видите, ничего у него не получилось.

— Так это вы его!? Ножом в спину? — эта печальная новость так удивила Ивана Николаевича, что он больше минуты не мог произнести ни слова. Он, не моргая смотрел на меня все более темнеющим взором. Я уже решила, что он начал меня бояться, и я перестал его интересовать как женщина, как вдруг Татищев, бросился с дивана на пол кареты и припал лицом в мои колени.

— Алевтина Сергеевна! — зашептал он, обжигая сквозь тонкое платье мне бедра своим горячим дыханием. — Умоляю, будьте моей!

— Господь с вами, Иван Николаевич! О чем вы таком меня просите, — быстро ответила я, пытаясь оторвать его пылающие губы от своих чресл. — Я замужем!

— Это мне все равно, меня это не остановит! — продолжал он лихорадочно, говорить, не отпуская моих ног. — Я хочу вас и немедленно!

Я слишком растерялась от такого внезапного, горячего натиска, что едва успевала устранять его руки из-под своей юбки.

— Иван Николаевич, голубчик, полноте, — шептала я, машинально, гладя свободной рукой его короткие кудри. — Сейчас к нам кто-нибудь заглянет в карету и обоим будет большой конфуз!

— Ах, пусть, пусть, я вас люблю, и мне ровно ничего не значит людская молва! — горячо говорил он, продолжая терзать мое единственное платье.

Хорошенькое дело, подумала я, изнемогая от его притязаний, ему ничего не значит молва! А мне-то что делать!

— Оставьте меня, Иван Николаевич! — уже умоляла я. — Что вы делаете! Вам туда нельзя, я замужем!

Однако он так обезумел от страсти, что ничего не хотел слушать. Мне оставалось только позвать на помощь, но я не успела этого сделать. В карету, свесившись с лошади, вдруг, заглянул штабс-ротмистр Вяземский.

— Иван Николаевич, — позвал он Татищева и крайне удивился, не обнаружив того на привычном месте.

— Алевтина Сергеевна! Где же Иван Николаевич? — растеряно, спросил он. — Неужто мы его забыли в имении?

Ах, что была его растерянность рядом с моей! Меня просто сковал ужас перед грядущим позором! Я даже на мгновение потеряла голос! Однако сумела отвлечься от истомы и ответила, как мне показалось, безо всякого волнения в голосе.

— Иван Николаевич заболел!

— Как заболел?! — вскричал Денис Александрович. — Он же с утра был совсем здоров!

— Только что заболел, я даже не успела вас окликнуть, — ответила я. — Вдруг взял и упал с дивана!

Вяземский встревожился и попытался засунуть голову в небольшое окно несущейся кареты. Однако его конь дернулся, и он крепко ударился затылком о раму.

— Будь ты проклят, иди ровнее! — закричал он на него и исчез из моих глаз.

— Иван Николаевич, прекратите и немедленно меня отпустите, и перестаньте раздвигать мне ноги, вы мне наделаете синяков! — взмолилась я. — Ах, господи, что же нам теперь делать!

Увы, флигель-адъютант как раз в те мгновения пребывал в таком состоянии, что ничем не мог мне помочь. Мне самой пришлось выдумывать, как выйти из пикантной ситуации. Торопливая мысль назвать Татищева больным показалось мне удачной и единственно правильной. Ей я и решила держаться.

Между тем штабс-ротмистр, наконец, справился со своей лошадью и вновь появился в окошке.

— Алевтина Сергеевна, ну как он? Вам нужна помощь? Может быть, остановить карету?

— Кажется, ему немного лучше, — успокоила я Вяземского. — Пока Ивана Николаевича беспокоить не стоит, я его поддержу.

— Вот не было печали! — воскликнул Денис Александрович. — Сначала Ломакин, теперь Татищев! А что с ним такое?

— Думаю, что это на нервной почве, — ответила я, не заботясь, знает ли Вяземский такие слова. — Скоро какая-нибудь деревня?

— Думаю, что через час будем в Зарайске, — ответил он, — может там найдется какой-нибудь лекарь!

— Это было бы чудесно, — ответила я и невольно дрогнула голосом.

С флигель-адъютантом в тот момент что-то случилось, он застонал, начал дрожать и крепко сжимать мне бедра. Хорошо, хоть штабс-ротмистру надоело скакать в неудобной позе, и он исчез из окна.

Спустя минуту Татищев успокоился и спросил виноватым голосом.

— Алевтина Сергеевна, я не сделал вам больно?

— Пустое, — ответила я, поправляя на коленях платье, — главное, что теперь мы скажем, когда приедем в Зарайск?

— Кому скажем? — не понял он.

— Вы что, ничего не помните? — удивилась я.

— Нет, а что случилось? — спросил он, пытаясь встать с колен.

— Вяземский застал нас, вернее вас, в этой позе и я сказала ему, что вы внезапно заболели!

— Что вы такое говорите! — вскричал Татищев, потом окончательно смутился и тихо произнес. — Ах, какой стыд, что же нам теперь делать!

— Лучше оставайтесь там, где теперь, — ответила я, и опять прижала его голову к своим коленям. — Может это и к лучшему, вот вам повод избавиться от ужасного приказа! Скажете, что разом потеряли память, а Денис Александрович это подтвердит. Он в полной уверенности, что с вами приключилась тяжелая болезнь!

— Но я же совершенно здоров, даже напротив! — вскричал он и сквозь платье поцеловал мои ноги. — Я еще никогда не был так счастлив!

— Иван Николаевич, оставьте вы говорить о своих чувствах, — строго остановила я его. — Не забывайте, что я замужем!

— Да, да, конечно, — тотчас, с восторгом, согласился он, впрочем, продолжая меня целовать, — вы чудная, я так благодарен, что вы меня не оттолкнули!

— О чем вы таком толкуете! — удивилась я. — Между нами ничего такого не было!

— Да, я согласен! — зашептал он. — Но, какая же у вас нежная кожа!

Карета, между тем, неслась, громко стуча колесами и мягко качаясь на рессорах. В окошко врывался легкий ласковый ветерок и студил мое разгоряченное лицо. Иван Николаевич, кажется, совсем освоился у меня в ногах. Когда к нам заглядывал встревоженный Вяземский, он вполне натурально стонал.

— Скоро уже будет Зарайск? — каждый раз спрашивала я штабс-ротмистра, сама теряясь от лихорадочного возбуждения, которым заразилась от Татищева.

— Потерпите, голубушка, — отвечал он. — Дай бог, скоро доедем!

Легко ему было так говорить! Не он же имел между своих ног такого необузданного поклонника!

— Иван Николаевич, голубчик, успокойтесь, — молила я Татищева, когда он становился совсем нескромным. — Держите голову на коленях, и ни о чем таком не думайте!

— Ах, Алевтина Сергеевна, — шептал он, целуя мои и так растерзанные ноги, — давайте бежим в Сибирь!

— Глупости, что нам делать в Сибири, — отказывалась я, — лучше вы, как выздоровеете, и у меня все образуется, вернетесь в Петербург и введете меня в свет!

— Уже видна зарайская колокольня, — крикнул мне в окно Вяземский, — потерпите еще чуток, скоро приедем!

— Все, все, — сказала я Ивану Николаевичу, — вот вам платок, вытрете лицо. Посмотрите, какой вы красный и потный. Нам нужно придумать какая у вас болезнь.

— Это пустое, — отвечал он опять прерывистым голосом, — я никогда не оставлю вас!

— А вы вспомните о своей маркизе, — не удержалась я от ехидной шпильки, — сразу меня и забудете!

— За что вы меня так казните, жестокая! — воскликнул он, опять сжимая мои бедра и беззастенчиво что-то ища у меня под платьем. — Я о ней уже и думать забыл!

В этот момент карета остановилась. Иван Николаевич вздрогнул и отстранился от меня. Он даже хотел вновь вернуться на свое место, но я ему не дала.

— Что вы делаете, сидите, как сидели, — прошептала я, — а когда вас будут выносить, делайте вид, что находитесь без памяти!

— А что мне говорить, когда будто бы я очнусь? — торопливо спросил он.

— Скажете, что потеряли память и не знаете, что с вами случилось. Если здесь отыщется доктор, он сам придумает вам болезнь. Мой муж отменный лекарь и я тоже немного понимаю в медицине!

Едва я договорила, как в окошке появилось обветренное лицо Вяземского.

— Слава богу, все устраивается, — успокоил он меня, — здесь на покое проживает отставной военный лекарь, он и попользует Ивана Николаевича. Скоро уже приедем. Каков он? — заботливо спросил он, глядя на застывшего в неудобной позе Ивана Николаевича.

— Без памяти, — ответила я, — но пока жив. Будем уповать на Всевышнего.

— Надо же, какая беда, — посетовал штабс-ротмистр. — Сперва Иоаким Прокопович помер, теперь вот Иван Николаевич. Но, даст бог, все образуется.

Он исчез из окна, крикнул кучеру погонять, и карета вновь тронулась. Не успели мы остаться одни, как Татищев поднял голову с дивана и тревожно воскликнул:

— Слышали, здесь есть настоящий лекарь, что если он поймет, что я здоров?

— Тогда дадите ему денег, и он будет вас лечить до второго пришествия!

Мы оба понимали, что до момента расставания остались считанные мгновения, и флигель-адъютант на прощание заключил меня в свои объятия. Я не хотела ничего такого, но по женской доброте не смогла отказать ему в такой малости.

— Ну, все, все, — сказала я, отстраняя его от себя и поправляя платье и прическу, — осторожнее, нас могут увидеть!

Иван Николаевич тяжело вздохнул, отпустил меня, и принял свою прежнюю безжизненную позу. Сделал он это вовремя. В этот момент лошади остановились, и снаружи послышался громкий голос Вяземского, зовущего лекаря. Я выглянула в окно. Весь наш поезд остановился посередине улицы какого-то небольшого города. Вяземский уже оказался возле крепких, высоких ворот и стучал в них каблуком сапога. Со всех сторон полюбоваться на блестящих кирасиров сбегались местные жители. Те неспешно покидали седла, делая вид, что ничуть не интересуются восторгом любопытных горожан.

— Чего там? — с тревогой спросил меня Иван Николаевич.

— Частный дом, — ответила я, — пока оттуда никто не выходит.

Однако словно подслушав мои слова, отворилась тесовая калитка. Из нее к штабс-ротмистру, вышел старый грузный человек с нечесаными космами седых волос, большим вислым носом и с усами, в черных подусниках. Был он по виду в весьма преклонных летах и с трубкой в руке.

Разговора его с Вяземским я не слышала, но по тому, как они, поздоровавшись и перекинувшись несколькими словами, оба посмотрели в сторону кареты, догадаться, о чем там речь, не составляло труда.

Старый человек, как я поняла, и был тот самый отставной лекарь. Мне показалось, что он не сразу согласился взять на свое попечение знатного больного, но Денис Александрович горячо его убеждал и он, в конце концов, утвердительно кивнул головой.

Теперь наступал самый ответственный момент, о чем я и предупредила Татищева. Иван Николаевич разволновался и опять изобразил хладное тело. Вяземский уже позвал четверых кирасиров и те подошли к карете.

— Осторожно, он без памяти, — предупредила я, когда отворилась дверца, и в ней показались молодые любопытные лица.

— Вы двое, берите Ивана Николаевича за руки и плечи, а вы за ноги, — распределил своих воинов штабс-ротмистр.

Татищева начали осторожно вынимать из кареты. Он совсем расслабился и, мне показалось, даже перестал дышать. Наконец, его вытащили. Зрители все возрастающей кучей столпились вокруг бездыханного тела. И тут кто-то из наших кирасиров, воскликнул:

— Посмотрите, это что у него!

Недоумевая, что может означать этот возглас, я сама выглянула наружу. Ивана Николаевича держали на руках четыре человека и, все кто тут был, рассматривали его светлые из тонкого сукна панталоны. Они почему-то совсем промокли на самом заметном месте.

Я с первого взгляда не поняла, что собственно, с ним случилось, и сначала подумала, что это он так сильно вспотел. Однако по здравому размышлению поняла, что так одним местом вспотеть невозможно. Впрочем, понять, что с ним на самом деле произошло, я так и не успела. Один из кирасиров, испугано воскликнул:

— У Татищева — холера!

Почему у Ивана Николаевича панталоны сыры впереди, а не сзади, как было бы, заболей он холерой, кирасир не объяснил. Однако страшное слово так напутало зрителей, что все дружно начали пятиться, а после бросились, куда глаза глядят. На месте остались только носильщики, Вяземский, я и подошедший доктор.

Он не спеша, приблизился к замершему на месте секстету, внимательно посмотрел на больного, зачем-то хитро глянул на меня и велел нести флигель-адъютанта в дом. Напуганные кавалеристы торопливо выполнили приказ и понесли больного вперед ногами. Следом за ними, слегка отставая, шел, задумчиво покусывая ус, штабс-ротмистр. Одна я осталась на месте и, укрывшись в карете, вытерла вспотевшие от волнения руки и лицо. Теперь оставалось только ждать, раскроется ли наш обман.

— Алевтина Сергеевна, — окликнул меня вернувшийся спустя пару минут Вяземский, — доктор говорит, что на холеру подозрение есть, но может быть это и не холера. Вы не волнуйтесь, даст бог, еще все и обойдется!

Я слушала его только вполуха, проверяя, о чем он думает на самом деле. Увы, Денис Александрович пребывал в полной уверенности, что Иван Николаевич действительно заболел смертельной болезнью и сочувствовал, что от него могла заразиться я.

Между тем из докторского подворья вышли задумчивые носильщики и сразу же отправились к своим лошадям. Напуганные зрители наблюдали за страшным местом с почтительного расстояния. Вяземский все так же кусал ус и смотрел, как кирасиры садятся в седла, не зная, что делать дальше. Сразу же приказать кучеру трогать, ему было неловко, как и стоять на месте, ожидая непонятно чего. Впрочем, скоро, дело нашлось хотя бы для меня. Из докторских ворот выскочил кудлатый, похожий на старика мальчишка и, подбежав к карете, передал мне просьбу больного навестить его на одре печали.

Он так и сказал:

— Господин, которого привезли, просит даму навестить его на одре печали.

Вяземский почти с ужасом посмотрел на меня и тихо сказал:

— Если вы боитесь заразы, вам лучше туда не ходить. Думаю, бедному Ивану Николаевичу теперь уже никто не поможет!

— Ах, любезный, Денис Александрович, — ответила я, медленно спускаясь по короткой каретной лесенке, — я никогда себе не прощу, если не проявлю христианское милосердие и не утешу нашего страдальца!

— Голубушка! — прослезился штабс-ротмистр. — Вы воистину благородная женщина!

— Пойдем, покажешь мне дорогу, — попросила я кудлатого отрока и с высоко поднятой головой пошла навстречу опасности.

Отставной военный лекарь жил в изрядном, дворянской постройки, доме, прячущемся за высоким купеческим забором. Не успели мы войти в калитку, как мне под ноги с лаем бросилась мелкая собачонка. Мальчишка ловко пнул ее ногой, и она с визгом убежала куда-то за дом. Мы прошли пустой двор с кучками свежего конского навоза и поднялись на высокое крыльцо.

— Когда я выросту, буду, как дедушка, офицером, — сообщил мне по пути провожатый, — и заведу себе настоящую псарню!

Я молча кивнула. В тот момент мне было не до детей и собак.

— Проходите сюда, — пригласил мальчик, а сам, искоса на меня глянув, подумал, что я красивая тетка, жаль только, очень старая.

Мы прошли скромно обставленную залу, и подошли к одной из четырех выходивших в нее дверей. Мальчик ее открыл, пропустил меня вперед, а сам остался за порогом.

— Дедушка, я привел, как вы наказали, красивую даму, — чинно сказал внук лекаря и притворил за мной дверь.

Я огляделась. Комната была большая, в два окна. «Одр печали» или попросту кровать стояла возле стены. На ней, поверх одеяла, лежал все еще одетый Татищев, а возле него на стуле сидел грузный старик-лекарь.

— А вот и наша красавица, — сказал он, рассматривая меня смеющимися глазами. — Как видите, живая и здоровая! Вы тут пока посекретничайте, а я отлучусь по неотложным делам.

Не успел доктор выйти из комнаты, как Иван Николаевич вскочил со своего одра и бросился ко мне. Я едва успела выставить вперед руки, чтобы он не задушил меня в объятиях.

— Полно, полно, что вы, Иван Николаевич, делаете, отпустите меня, бога ради, сюда в любую минуту могут войти, — увещевала я его, подталкивая назад к постели. — Все думают, что вы опасно больны.

— Я все слышал, — криво улыбнулся флигель-адъютант, — странные люди, с чего они решили, что у меня холера!

— Напротив, это нам на руку, вы останетесь здесь, проживете несколько дней, и никто не посмеет вас ни в чем обвинить!

— Боюсь, что не все так просто. Доктор все сразу понял. Он хочет за молчание пятьдесят рублей и еще столько же за постой. Мне кажется это просто грабеж на большой дороге!

— Так в чем же дело? У вас что, нет таких денег?

— Есть, но как-то не хочется платить неизвестно за что, — скривился Татищев, — Отдать сто рублей только за то, чтобы пожить в такой дыре!

— Тогда скажите, что уже выздоровели и поедемте дальше. Попадите под гнев императора, опозорьте меня, — предложила я, выразительно посмотрев на его несвежие панталоны.

— Ах, это простая случайность, такой конфуз приключился со мной впервые в жизни и исключительно от избытка чувств. Как только я представляю, как вы с кинжалом в руке подкрадываетесь к полицейскому, заносите над ним руку, со мной происходит… Да вот, сами взгляните, — указал он рукой на свои панталоны, — происходит непонятно что!

Конечно, никуда я смотреть не стала и специально отвела от него взгляд. Вместо этого спросила:

— Так что вы решили, поедете дальше или остаетесь?

Он задумался и опять, как бы невзначай, попытался прикоснуться ко мне, но я была начеку и вовремя отступила.

— Видать придется остаться, — грустно ответил он. — Хотя меня больше печалит не потеря денег, а необходимость разлучиться с вами. — Доктор почему-то хочет, чтобы разочлись с ним вы, а не я. Не сочтите за труд передать ему деньги.

— Ну что же, этот труд невелик, — ответила я.

Флигель-адъютант, тяжело вздыхая, вынул из кармана сюртука портмоне, раскрыл его и вынул бумажные деньги. Я посмотрела на ассигнации и сразу узнала в них двести сорок рублей некогда принадлежавшие покойному надворному советнику Ломакину. Я видела их, когда после его смерти искала в вещах гребень привести свою прическу в порядок.

— Вот, извольте, — сказал Татищев, передавая мне оговоренную сумму.

— Мне сдается, я уже видела эти ассигнации у Ломакина, — задумчиво сказала я, принимая деньги.

— У какого еще Ломакина? — очень натурально удивился флигель-адъютант. — У того, который умер?

— Именно у него.

— Это вам, Алевтина Сергеевна, просто мерещится! Ассигнации все на одно лицо. Я их вожу с собой еще с самого Петербурга! А получил их в ссудной лавке у Ивана Спиридонова. Про него можете спросить кого угодно, его на Невской стороне всякая собака знает!

— Может быть, может быть, — неуверенно согласилась я, узнавая на десятирублевке знакомое чернильное пятнышко.

Мое странное подозрение немного омрачило наше расставание. Иван Николаевич как-то сник и уже без прежнего пыла говорил о своих чувствах.

— Пожалуй, мне пора, — сказала я, когда его горячие излияния вперемежку с ссудной лавкой процентщика Спиридонова начали иссякать. — Денис Александрович, наверное, совсем извелся. Все ведь думают, что у вас холера.

— Ах, как мне горько вас терять! — на прощание воскликнул флигель-адъютант и отер набежавшую на глаза скупую мужскую слезу.

Я ему улыбнулась, пожелала скорейшего выздоровления и вышла из комнаты в залу, где тотчас натолкнулась все на того же всклоченного мальчишку.

— Дедушка просит вас пожаловать к себе, — вполне светски сказал он и повел меня в дальнюю часть дома.

Я вошла в комнату и остановилась возле порога, не зная как начать с ним говорить. Сквалыга доктор сидел в старом кресле со стертой обивкой, из которой торчал во все стороны конский волос. Он сам выручил меня из неловкости, улыбнулся и пригласил:

— Садись, дочка.

Я немного удивилась такому обращению и опустилась напротив него на такое же потертое кресло.

— Ну, что столичный ферт, решил у меня остаться? — спросил он лишь только я села.

— Да, решил, — ответила я, не зная, в какой манере с ним разговаривать.

— И деньги передал? — продолжил он.

— Да, вот ровно сто рублей, — ответила я.

Доктор на деньги только посмотрел, но в руки не взял. Вместо этого, вдруг спросил:

— А ты, выходит, у них пленница?

Вопрос получился для меня таким неожиданным, что я только глупо заморгала.

— А как вы догадались?

— Не велика наука, — ворчливо ответил он. — Ты что, природная принцесса ездить с таким эскортом? Посмотри на себя, платье изношено, сапожки плохенькие. Так принцессы не одеваются. Да и с тем фертом все ясно. Вся его любовь у него же в панталонах и осталась. Я что, не понимаю, как молоденькой и красивой трудно от таких кобелей отбиваться!

— Ваша правда, доктор, я и правда арестантка, только сама не знаю, по какой причине.

— И причин бывает немного. Кто-нибудь придумал про тебя глупость, да сам и донес, кому следует. Или старой бабе дорогу перешла, а у нее знатная родня в столице. Вот все и завертелось.

— Не скажите, мне кажется, мое дело серьезнее. Меня уже несколько раз пытались убить. За выдуманные истории людей подушками не душат.

Старик внимательно на меня посмотрел и привычным, каким-то домашним, движением потеребил двумя пальцами свой большой мясистый нос, после чего сочувственно сказал:

— Вообще-то убить могут за что угодно, а то и просто так. Ладно, оставлю я твоего ферта лечиться от скуки, чтобы к тебе дорогой не приставал. Пусть все остальные думают, что у него холера и остерегаются лезть к тебе под юбку. А больше, прости, ничем помочь не смогу.

— Спасибо вам, — искренне поблагодарила я старого ворчуна. — Вот ваши деньги!

— Пустое, у меня свой пенсион есть, да и практика кое-какая. Оставь их себе, я не для себя, а для тебя их с ферта стребовал. У тебя, поди, нет ни полушки?

— Как вы догадались? — опять поразилась я.

— Проживешь с мое, сама такой же догадливой станешь. Тебе теперь себя беречь нужно. К масленице жди приплода. Ну, езжай с богом. Удачи тебе.

— Спасибо, вам доктор, — поблагодарила я и, чтобы он не заметил у меня слез на глазах, выбежала из комнаты.

Уже в карете, я вспомнила его странные слова о приплоде и сразу поняла, почему меня по утрам тошнит. Я ношу в себе ребенка!