"Волчья сыть" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава семнадцатая

Двести метров молодого леса мы преодолевали больше часа. Деревца росли так плотно друг к другу, что приходилось буквально прорубаться и продираться сквозь их непроходимые заросли. И ещё в лесу было так душно и влажно, что пот заливал лица, привлекая тучи мошкары.

Этот лес имел самую дурную славу в округе, поэтому мы и решили начать именно с него. До заклятого места, сколько позволяла заросшая травой дорога, нас довезли на телеге. Доставив нас на место, возница вернулся в имение, и дальше мы пошли пешком.

— Тут самое гиблое место и есть, — в который раз повторял кузнец Тимофей, словно извиняясь за непроходимую дорогу.

— Много здесь людей-то сгинуло? — поинтересовался у него Иван, когда мы, выбившись из сил, присели отдохнуть на случайно попавшейся в чащобе полянке.

— Этого не скажу, кто ж сюда попусту пойдет: от деревень далеко, и опять дороги нет. Ежели только кого нужда загоняла. Слышал, что пастушок искал тут пропавшую корову и сгинул. Вроде он сиротой был, без родителев, и никто его не хватился. Может, волки задрали, али сам насмерть заблудился. Кто его знает. Барин еще один из мелких поместных на охоту пошел, и с концами. А больше ни за кого не скажу, врать не буду, не знаю.

— Гиблые места, — согласился Иван, подозрительно глядя по сторонам. — Тут целым полком человека не сыщешь. Это само собой!

— А я что говорю! Гиблое место! Только сам Лексей Григорьич в такое просился. Я упреждал!

— Будем искать тропинку, — стараясь придать голосу уверенность, сказал я, начиная жалеть, что выбрал для поисков именно это направление.

Никаких следов пребывания людей здесь не было и, судя по всему, Вошин вряд ли стал бы делать себе схрон так далеко от имения. Однако, коли мы уже все равно оказались здесь, возвращаться не имело смысла. Стоило пройти как можно дальше вглубь леса, чтобы с чистой совестью исключить это место из перечня подо зрительных.

— Тимофей, ты не знаешь, что за этим лесом?

— Деревенька Дерюгино, — подумав, ответил кузнец, — однако до нее далеконько будет, верст тридцать с гаком.

— Тридцать верст таким лесом мы и за три дня не пройдем, — задумчиво сказал Иван. — Нужно выбираться из мелколесья и искать проход, здесь мы только теряем время.

В его словах был резон, но только где искать этот проход, было непонятно.

— Пошли по кругу, может, где и найдем путь, — предложил Тимофей.

— Ладно, — согласился я, — давайте попробуем. Если в глубине леса кто-нибудь живет, то должны же они как-нибудь туда попадать. Только смотрите в оба, прозеваем тропинку — зря потратим время и силы.

Мы прервали привал, встали и пошли перпендикулярно прежнему азимуту. Сначала идти было так же тяжело, как и раньше, но потом мелколесье немного поредело, и дело пошло легче.

В этой части леса больших деревьев не было, он рос на месте лесного пожарища, случившегося в здешних местах в 1789 году, в большую засуху. Как памятники этого страшного бича лесов еще изредка попадались обугленные стволы деревьев, до сих пор не съеденные сыростью и временем.

Время приближалось к полудню.

По-прежнему ничего интересного нам на пути не попадалось, к тому же меня начала доставать мошкара, а комары — те совсем обнаглели — кусали во все доступные места.

Нужно было на что-то решаться, и я хотел уже предложить поворачивать в сторону дороги, когда Иван, шедший несколькими саженями левее меня, что-то заметил и негромко свистнул. Мы поспешили к нему.

— Тут кто-то ходил, — сказал он, присаживаясь на корточки и указывая на примятую траву.

— Может быть, это какие-нибудь звери? — предположил я, не замечая на земле ничего необычного.

— У зверя другой след, — категорически заявил он, — здесь шел человек в лаптях.

— Ну, тогда это не наши клиенты. Наши оборотни наверняка носят сапоги. Наверное, это просто местные крестьяне.

— Мужик сюда не пойдет, — не согласился Тимофей. — В эти места никто не заходит. Здесь наверняка дело нечистое.

— Пойдемте, посмотрим, будем знать наверняка, — попытался я положить конец досужим рассуждениям.

— Не ндравится мне это, — тревожно произнес кузнец, — неравен час, диких людей встретим.

«Вот бы увидеть снежного человека», — подумал я, а вслух сказал:

— Что такого, у нас же есть оружие. И что это еще за дикие люди?

— Всякое болтают, — ушел от прямого ответа Тимофей, — говорят, что по лесам живет нечисть всякая. Хотя, может быть, это беспоповцы или беглые крестьяне, а то иноки из раскольников.

— Ну и что?

— Так им не резон, чтобы про них проведали. Зачем им соглядатаи? Убьют, и вся недолга, чтобы другие какие сюда нос не совали.

— Это мы еще посмотрим, как убьют! — усмехнулся Иван, поглаживая свой отточенный за время отдыха бердыш. Это еще посмотреть нужно, кто кого убьет.

— Ты, не очень-то заносись, — вмешался я, — навалятся кучей, и никакое оружие не поможет, очень даже возможно!

— Коли трусишь, тогда пошли назад! — недобро усмехнулся солдат.

— Ну, почему сразу назад, пошли вперед, только предельно осторожно, — против своей воли пошел я на попятный.

Кузнец, слушая наш разговор, не возразил, только приотстав на несколько шагов, истово перекрестился. Я креститься не стал, но на душе и у меня тоже было тревожно. Лес своей нехоженой густотой, высокими кронами, закрывающими небо, действовал на нервы.

У меня появилось чувство, что за нами внимательно наблюдают из чащи. Я несколько раз резко поворачивал голову, надеясь застать соглядатаев врасплох, но ничего подозрительного не увидел.

Не знаю, что думал в эти минуты Иван, скорее всего, тоже трусил, но никак этого не показывал — шел впереди нас упругим шагом, только рука на древке бердыша побелела стиснутыми пальцами.

Как обычно бывает в таких ситуациях, никто друг перед другом не хотел показать робость, и ради самолюбия совершали явную глупость — рисковали неизвестно для чего. С полчаса мы молча двигались вперед, замирая на месте, всматриваясь в подозрительные кусты и вслушиваясь в шум деревьев. Кругом было спокойно и больше не попадались следы пребывания здесь людей, даже такие эфемерные, как примятая лаптем трава.

Мне все это порядком надоело, и я решил взять решение на себя.

— Сейчас три часа пополудни, — сообщил я, незаметно посмотрев на ручные часы и демонстративно поглядев на небо в просвете между деревьями. — Идем вперед, сколько успеем до четырех часов, потом поедим и будем возвращаться, иначе и до ночи не доберемся в Завидово.

Никто не возразил, и я пожалел, что не предложил повернуть назад тотчас же. Мне давно стало понятно, что так далеко от имения и в такой глухой чаще никакого Вошина нам не найти, а искать себе на одно место приключения не было ни времени, ни желания. Пусть уж местные тайны волнуют станового пристава, продолжавшего проводить «следственные действия» за хлебосольным столом Трегубова. Мне осталось вздохнуть и двинуться вперед, стараясь не наступать на хрусткие сухие ветки. К этому времени вид леса немного изменился. Он сделался чище и светлее. Идти стало легче.

— Что меня удивляет, — впервые за последние два часа прервал молчание кузнец, — здесь нет следов зверей.

— Я видел, — возразил Иван. — Хозяин о дерево когти чесал, всю кору содрал.

— Здоровый? — спросил Тимофей.

— Больше сажени, — уважительно ответил Иван. — Такого встретишь, считай, пропал.

— Сейчас Топтыгин сытый, на человека не пойдет, — без боязни сказал кузнец. — Если только на медведицу с медвежатами выйдешь, та не пожалеет!

— Тише вы, — торопливо сказал я и замер на месте. Откуда-то из глубины леса мне послышался звук топора. — Там кто-то дерево рубит!

Тотчас вся наша троица замерла, на месте, обратившись в слух. Сначала было тихо, а через несколько минут, действительно, мне не показалось, застучал топор.

— Никак, леший пугает! — испуганно сказал Тимофей и перекрестился.

— Какой еще тебе леший, — оборвал я, — напридумывали сказок! Это наверняка люди. Пойдем и посмотрим.

— Чего им в такой глуши делать, — возразил Иван, не двигаясь с места, — решили возвращаться, пошли назад!

— Раньше нужно было думать, готовьте на всякий случай ружья, мало ли что!

— Пошли, коли тебе на тот свет ни терпится, — усмехнулся солдат и подсыпал свежего пороха на полку своего аглицкого ружья. — Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест!

Мы приготовили оружие и двинулись вперед с предельной осторожностью, перебегая от ствола к стволу. Со стороны такие маневры выглядели, вероятно, довольно забавно: три здоровые мужика, как будто играя в прятки, крались и прятались неизвестно от кого в совершенно пустынном месте.

Однако нам было не до шуток. Интуитивное ощущение опасности у меня все усиливалось. Высокий лес внезапно кончился, и мы опять оказались перед стеной из молодых деревьев и кустарника, заплетенных в густую изгородь.

— Ладно, хватит одежу драть, — сказал Иван, делая скучное лицо, — поблукали, пора и возвертаться.

— Надо бы перекусить, — предложил я, не желая так сразу признавать поражения. — Да и устал я порядком.

— Выйдем из леса, тогда и перекусим, — недовольно буркнул кузнец, втягивая голову в плечи и косясь по сторонам. — Надо же, какое хмурное место, по коже оторопь дерет!

Действительно, выглядел он растерянно, даже испуганно, что никак не вязалось с его грубым, мужественным лицом. Я тоже не испытывал приливов мужества и жажды увеличить адреналин в крови.

Не сговариваясь, мы разом повернули назад, но в этот момент совсем недалеко, метрах в пятидесяти опять громко застучал топор. Все трое разом, как по команде, опустились на землю.

— Кто бы это мог быть? — задал риторический вопрос Тимофей. — Никак, нечистая сила?!

— Ага, сатана дрова рубит тебя поджаривать! — сердитым шепотом ответил Иван. — Коли лес рубят, значит, деревня рядом. Нужно посмотреть, иначе зачем мы сюда пришли?

Спорить было не о чем, и мы вернулись к изгороди из кустарника.

— Давайте отойдем подальше, — предложил я, — а то нас сразу услышат.

Однако, обойти кустарник быстро не удалось. У меня даже создалось впечатление, что растет он не сам по себе, а по какому-то плану. Пройдя вдоль непролазных зарослей метров пятьсот, мы, наконец, нашли место, где он был не так густ, и продраться через него можно было без особого ущерба для кожи и одежды.

Ширина полосы кустов оказалась метров сорока-пятидесяти и окончилась буераком. Овражек был довольно странный, метров пяти в ширину и около двух в глубину. Причем больше чем на половину завален сухим хворостом, которому там просто неоткуда было взяться.

По бокам его с обеих сторон были брустверы из грунта вроде тех, которые получаются во время рытья окопов и траншей. Однако, естественного или искусственного происхождения ров, понять было невозможно. Если буерак и был выкопан людьми, то очень давно — земля сгладилась, оплыла и покрылась многолетним дерном.

— Интересно, это что, ров? — спросил я, не сумев самостоятельно найти ответа.

— Там деревня староверов, — уверенно сказал кузнец. — Я слышал, что у нас по лесам скиты есть, да не верил, думал, просто так люди болтают.

— Уходим отсюда, — быстро проговорил Иван, — управляющего здесь точно не найдем, а от лесных жителей много бед претерпеть можно.

Меня досужие рассказы о бесчеловечных старообрядцах не пугали. Как обычно бывает, люди боятся того, чего не знают — всего чужого, но ввязываться в сложные отношения отшельников с внешним миром было глупо. Обе стороны, никонианцы и приверженцы старой веры достаточно насолили друг другу, и попадать на чужого пира похмелье было опасно. Если эти люди так тщательно прячутся и отгородились от внешнего мира, то надеяться на «понимание» и радушную встречу не приходилось.

Мы повернули назад и тихо двинулись подальше от опасного места. Преодолев в обратном направлении заросли кустарника, вышли в густой лес, который теперь показался едва ли ни родным и безопасным.

— Теперь можно и поесть, — решил Иван, выбирая подходящее место для привала.

Мы расположились на траве и начали вытаскивать из сумок припасы.

— Ну, их, этих раскольников, — неожиданно и невпопад сказал кузнец.

— Чем это он тебе не угодили? — удивился я. Предположить в деревенском умельце тягу к тонкостям теологии было смешно.

— В Господа Иисуса Христа не верят, и вообще, — невнятно ответил он.

— Ты это откуда знаешь?

— Чай не темные, не одним вам, барам, истина видима! — обиделся Тимофей.

— Зря ты так, — попытался урезонить его Иван. — Раскольники тоже разные бывают, кто в сатану верит, а кто и нет.

— Что вы несете! — не выдержал я. — Раскольники появились, когда патриарх Никон начал исправлять библию и богослужение на греческий лад.

— А я что говорю? — оживился кузнец. — Антихристы они! По-иноземному хотят молиться!

— Так это ты по-иноземному молишься, а они-то как раз соблюдают старинный русский обычай.

— Не может того быть! Я истинно русской веры христианин!

— Естественно, как и старообрядцы. Только они, если быть точными, ближе к русской вере, чем никонианцы.

— Это что еще такое? — удивился Иван. — Почему это никонианцы?

— Я уже говорил, что патриарх Никон при царе Алексее Михайловиче провел реформу… не знаю, как это понятнее объяснить, ну, проверил старинные церковные книги и сделал их похожими на древние греческие. Притом, по совету константинопольского патриарха Паисия ввел обычай креститься не двумя перстами, а тремя.

— А как нужно? — поразился кузнец.

— Этого никто толком не знает. На старинных иконах по всякому крестящихся рисовали. Вероятно, креститься можно по-всякому, даже одним пальцем, главное — в Бога верить и не нарушать заветы.

— А из каких будет этот Никон? — поинтересовался Иван, раскладывая пироги с визигой на домотканом рушнике. — Из греков?

Я покопался в памяти, собирая в ее закоулках сведения об этом, безусловно, ярком и значительном человеке Российской истории.

— Нет, русский, кажется, из Нижегородской губернии. Крестьянский сын. Мачеха его в детстве сильно обижала, он и убежал от родителей в монастырь. Там выучился хорошо читать. Однако, отец не дал ему стать монахом и обманом вернул домой. Когда же он умер, Никон женился, принял священный сан и получил приход в Москве. Семейная жизнь у него, видимо, не сложилась. Жена родила троих детей, но все они умерли в малолетстве. Тогда он решил, что это ему знак свыше, и уговорил жену постричься в монахини. После этого ушел на Белое море и принял монашество в Анзерском ските, под именем Никона. Было ему тогда лет тридцать. В монастыре Никон поссорился с настоятелем из-за того, как тот распоряжался собранными на пожертвования деньгами, и вынужден был оттуда бежать.

— Знать, деньги не поделили! — прокомментировал житие будущего патриарха Иван.

— Вряд ли, — не согласился я, — таким людям обычно нужны не деньги, а власть. Короче говоря, Никон попал на остров и поступил в тамошний монастырь, и через какое-то время был выбран в игумены. Став настоятелем, он должен был представиться государю. Потому отправился в Москву и, согласно обычаю того времени, явился с поклоном к молодому царю Алексею Михайловичу. Они, видимо, хорошо поговорили, и Никон так ему понравился, что царь оставил его в Москве и назначил настоятелем Новоспасского монастыря, к тому же его посвятили в архимандриты. Царь часто ездил в этот монастырь, где была родовая усыпальница Романовых, молиться за упокой своих предков и еще более сблизился с Никоном. Он даже приказал ему приезжать во дворец на беседы каждую пятницу. Во время этих встреч Никон часто просил царя за обиженных. Это было по нраву Алексею Михайловичу, и он вскоре поручил Никону принимать просьбы от всех искавших царской справедливости против неправедных судий. Короче говоря, Никона полюбила вся Москва, и он пошел на повышение.

— На что пошел? — переспросил Тимофей.

— Возвысился, — поправился я. — Стал Новгородским митрополитом. Вот тогда он и начал менять порядки в церковном уставе: начал проповедовать, поменял в церквях порядок пения, ввел вместо хомового или «раздельнонаречного» пения, уродливо растягивавшего слова, ладное. Царю эти новшества понравились и, когда умер старый патриарх, он попросил Никона принять этот сан. Тот долго ломался и согласился только тогда, когда Алексей Михайлович, окруженный боярами и народом, в Успенском соборе поклонился ему в ноги и со слезами умолял. В конце концов, Никон согласился стать патриархом, при условии, что все будут почитать его как архипастыря и отца верховнейшего и дадут ему устроить церковь по своему усмотрению. Царь, а за ним власти духовные и бояре, поклялись в этом. Даже говорили, что царь письменно обещал Никону не вмешиваться ни в какие духовные дела и считать решения патриарха не подлежащими обжалованию.

Получив такую власть, патриарх начал ломать старые устои и переделывать на греческий лад священное писание. Для царской власти это было хорошо, а вот малым священникам новые порядки не понравились, и началась общая свара и раскол.

— А крестьянам как? — поинтересовался кузнец, задумчиво почесывая затылок. — Крестьяне от этого что-нибудь выиграли?

— Крестьяне, думаю, остались при своих интересах. Их такие драки не касаются. Другое дело, что часть священников, не подчинившихся Никону, увела свою паству в скиты и за Волгу. Отсюда и появились все эти, — я кивнул в сторону, откуда мы недавно пришли, — тайные деревни.

— Понятно, — произнес Тимофей. Помолчав, поинтересовался: — А с самим Никоном что сталось?

— Через несколько лет сослали в дальний монастырь.

— А царь?

— Тот, по-моему, сам не знал, что с таким патриархом делать. То просил у него благословления и писал покаянные письма, то отсылал еще дальше от Москвы.

— Вот оно как, значит! — подытожил кузнец. — Высоко вознесешься, далеко падать придется! Нет, я лучше буду подковы ковать и детей растить. Не нужна мне ни царская любовь, ни царская опала.

— Это твое право, — невольно засмеялся я, представляя, как никому не известный крепостной крестьянин отказывается от эфемерной мирской славы, которую ему никто и не предлагает. — Не хочешь быть патриархом — как хочешь.

— Так и помер этот Никон в презрении? — поинтересовался Иван.

— Да, совсем немного не дожил до прощения. Сразу после смерти Алексея его старший сын царь Федор послал за ним, да было уже поздно.

— Знать, судьба у него такая, — глубокомысленно подытожил мой рассказ Тимофей. — Однако, пора и трогаться.

Действительно, за разговорами мы успели и пообедать, и немного отдохнуть. Нужно было возвращаться, чтобы успеть попасть в Завидово засветло.