"На берегу" - читать интересную книгу автора (Шьют Невил)

3

Спустя девять дней, на исходе ночи, подводная лодка Соединенных Штатов “Скорпион” стала всплывать. В сером предрассветном сумраке, под блекнущими звездами, подле Песчаного мыса близ Бандаберга, штат Квинсленд, на двадцать четвертом градусе южной широты из спокойных вод показались перископы. На этой глубине лодка оставалась четверть часа — за это время капитан по маяку на далеком берегу и по эхо-сигналам определил местоположение лодки, а Джон Осборн, досадливо и неловко тыча пальцами в кнопки своих инструментов, определил уровень радиации в атмосфере и в море. Затем лодка выскользнула из глубины — длинная серая стальная скорлупа, низко сидящая в воде — и со скоростью двадцати узлов двинулась на юг. На мостике с лязгом откинулся люк, на палубу вышел дежурный офицер, за ним капитан, потом еще и еще люди. В безветрии раскрылись носовые и кормовые торпедные люки и внутрь на смену застоявшемуся пошел свежий воздух. От надстройки к носу и корме протянули леера, и все члены команды, свободные от вахты, выбрались на палубу вдохнуть утреннюю свежесть, побледневшие, счастливые оттого, что можно наконец выйти из заточения, увидеть восходящее солнце. Лодка не всплывала на поверхность больше недели.

Через полчаса все проголодались, уже несколько дней никому так не хотелось есть. Когда удар гонга позвал к завтраку, все так и посыпались вниз, повара же в свой черед поднялись на палубу. Отстояв вахту, поспешили поглядеть на яркое солнышко все, кто освободился. Вышли на мостик офицеры, закурили, и вступил в свои права обычный порядок похода на поверхности, по синим водам “Скорпион” направился на юг, к берегам Квинсленда. Поставили радиомачту, сообщили, где находятся. А потом стали принимать развлекательную передачу, и, сливаясь с бормотаньем турбин и шумом вспененной воды за бортом, лодку наполнила легкая музыка.

На мостике капитан сказал офицеру связи:

— Трудновато нам будет написать этот отчет.

Питер кивнул:

— Насчет танкера, сэр.

— Вот именно, насчет танкера,— сказал Дуайт.

В Коралловом море, между Кэрнсом и Порт-Морсби, они обнаружили судно. Это оказался танкер, без груза, с одним только балластом, при выключенных машинах, его несло по воле волн. Танкер был из Амстердама. Подводники обошли его кругом, окликая через рупор, но ответа не получили, и только через перископ подробно осмотрели, сверяясь по справочнику Ллойда. Все шлюпки оставались на месте, закрепленные на шлюпбалках, но нигде ни души. И корпус ржавый, весь покрыт ржавчиной. Под конец решили, что судно давным-давно покинуто и носится по волнам со времен войны; пострадало оно, похоже, только от непогоды, никаких повреждений не видно. Тут ничего нельзя было поделать, атмосфера слишком насыщена радиацией — на палубу не выйдешь, подняться на танкер нечего и думать, даже если бы удалось взобраться на его крутой борт. И час спустя “Скорпион” пошел своей дорогой, оставив безжизненное судно на прежнем месте,— его лишь сфотографировали через перископ да записали координаты. И это был единственный корабль, который они повстречали за все время рейса.

— Я доложу покороче, ограничусь сведениями нашего непогрешимого Джона о радиоактивности.

— В сущности, это самое главное,— согласился капитан. — И еще та собака.

Да, было не так-то просто написать отчет о рейсе, слишком мало они видели и узнали. К Кэрнсу подошли не погружаясь, но на мостик никто не поднялся, слишком сильна была радиация. Чтобы приблизиться к Кэрнсу, пришлось очень осторожно пробираться через Большой Барьерный риф, на ночь даже легли в дрейф — Дуайт рассудил, что слишком опасно идти в темноте в этих водах, где маяки и створные огни слишком ненадежны. Когда наконец разглядели Грин-Айленд и подошли поближе, в облике города не заметили ничего необычного. Он стоял на берегу, омытый солнечным светом, за ним стеной поднималось Атертонское плоскогорье. В перископ видны были осененные пальмами улицы, магазины, больница, опрятные одноэтажные виллы, поднятые над землей на сваях в защиту от термитов; кое-где на улицах стояли неподвижно автомобили, развевались два-три флага. “Скорпион” прошел к реке, в док. И здесь все выглядело очень обыкновенно и естественно, в устье реки стояли на якоре рыбачьи лодки; на верфи ни одного корабля. Вдоль верфи вереницей выстроились подъемные краны, все они аккуратно закреплены. Хотя “Скорпион” подошел совсем близко, на берегу почти ничего не удалось увидеть: перископ слишком мало поднимался над опалубкой верфи, а город за нею заслоняли здания портовых складов. Только и виден был затихший порт, в точности как бывает по воскресеньям или в праздники, разве что тогда здесь сновали бы ялики и яхты. На пристани появился большой черный пес и, завидев перископ, свирепо залаял.

Часа два они оставались в устье реки, подле верфи, и звали, включив громкоговоритель на полную мощность, так что зов наверняка разносился по всему городу. Никакого отклика не дождались, город спал непробудным сном.

“Скорпион” повернул, отошел немного от верфи, опять стали видны “Стрэнд-отель” и часть торгового центра. Постояли здесь, опять звали и опять не получили ответа. И отступились, пошли в открытое море, надо было дотемна выбраться за Барьерный риф. Если не считать данных об уровне радиации, собранных Джоном Осборном, они ничего не узнали, разве что получили своего рода отрицательные сведения: Кэрнс с виду остается в точности таким же, каким был всегда. Улицы залиты солнцем, на дальних горных склонах пламенеют заросли банксии, витрины магазинов затенены навесами широких веранд. Приятный уголок для жизни в тропиках, только, похоже, никто здесь не живет, кроме одной-единственной собаки.

Таков же оказался и Порт-Морсби. С моря, глядя в перископ, не заметно было, что с городом хоть что-то неладно. На рейде стояло на якоре торговое судно, приписанное к Ливерпулю, с борта спущен трап. Еще два корабля выброшены на берег — должно быть, однажды во время шторма не удержали якоря. Подводники провели здесь несколько часов, обошли весь рейд, заглянули в док, опять и опять звали через громкоговоритель. Ответа не было, но совсем не заметно было, чтобы с городом случилось неладное. И спустя некоторое время “Скорпион” ушел, явно незачем было здесь оставаться.

Через два дня достигли Дарвина и остановились в гавани, под высоким берегом. Здесь в перископ видны были только верфь, крыша правительственного здания да часть отеля “Дарвин”. На якоре стояли рыболовные суда, и подводники некоторое время кружили среди них, окликая и разглядывая в перископ. И опять ничего не узнали, только пришли к заключению, что под конец люди старались умереть пристойно.

— Так поступают звери,— сказал Джон Осборн. — Забираются в берлоги и норы и там умирают. Горожане, наверно, все лежат в своих постелях.

— Хватит об этом,— сказал капитан Тауэрс.

— Но это правда,— возразил ученый.

— Хорошо, пусть правда. И не будем больше об этом говорить.

Да, не так-то легко будет написать отчет.

Они оставили Дарвин, как оставили перед тем Кэрнс и Порт-Морсби, и, не всплывая на поверхность, прошли обратно через Торресов пролив и направились вдоль квинслендского берега на юг. Теперь на всех сказывалось пережитое в рейсе напряжение; пока, спустя три дня после отхода из Дарвина, не всплыли на поверхность, люди почти не разговаривали друг с другом. Лишь теперь, побывав на палубе и глотнув свежего воздуха, Дуайт с помощниками выбрали время обдумать, что же могут они рассказать о своем рейсе, когда вернутся в Мельбурн.

Они обсуждали это после обеда, сидя в кают-компании и дымя сигаретами.

— Разумеется, то же самое обнаружила и “Меч-рыба”,— сказал Дуайт. — Они ровным счетом ничего не увидели ни в Штатах, ни в Европе.

Питер потянулся за изрядно потрепанным отчетом, что лежал позади него на буфете, хотя за время рейса и так без конца читал его и перечитывал.

— Вот о чем я ни разу не подумал,— медленно произнес он. — Совсем упустил из виду, а ведь это очень верно. У них тут нет ни слова о положении на берегу.

— Они не могли посмотреть, что делается на берегу, точно так же, как не смогли мы,— сказал капитан. — Никто никогда не узнает, как на самом деле выглядит “горячий” город, пораженный радиацией. И вообще все северное полушарие.

— Так оно и лучше,— сказал Питер.

— Я думаю, так и должно быть,— подтвердил капитан. — Есть вещи, которые видеть не следует.

— Сегодня ночью я думал об этом,— сказал Джон Осборн. — Приходило вам в голову, что больше никто никогда — ни-ког-да — не увидит Кэрнса? И Морсби, и Дарвина?

Собеседники уставились на него во все глаза, эта мысль поразила обоих.

— Никто не мог увидеть больше, чем видели мы,— сказал капитан.

— А кто, кроме нас, мог бы туда попасть? Но мы туда больше не пойдем. Времени не останется.

— Да, верно,— задумчиво сказал Дуайт. — Едва ли нас еще раз туда пошлют. Я об этом не подумал, но вы правы. После нас ни одна живая душа уже не увидит этих мест. — Он помолчал. — А мы, по сути, ничего не увидели. Что ж, я думаю, так и должно быть.

Питер беспокойно выпрямился.

— А ведь это принадлежит истории,— сказал он. — Должен же где-то быть полный отчет, правда? Пишет кто-нибудь что-то вроде истории нашего времени?

— Ничего такого не слыхал,— сказал Джон Осборн. — Попробую выяснить. Только навряд ли есть смысл писать то, чего никто не прочтет.

— Все равно, что-то следовало бы записать,— сказал американец. — Даже если читать будут только в ближайшие месяцы. — Он немного помолчал. — Вот я хотел бы прочитать историю этой последней войны. Какое-то время я в ней был замешан и, однако, ровным счетом ничего про нее не знаю. Неужели никто ничего не писал?

— Во всяком случае не историю,— сказал Осборн. — По крайней мере я о таком не слыхал. Со сведениями, которые мы собрали, конечно, познакомиться можно, но они бессвязны и отрывочны. Думаю, там слишком много провалов, о многом нам совсем ничего не известно.

— Я не прочь разобраться хотя бы в том, что нам известно,— сказал капитан.

— В чем именно, сэр?

— Для начала — сколько сброшено бомб? Я имею в виду — атомных.

— Сейсмографы отметили примерно четыре тысячи семьсот. Некоторые донесения ненадежны, возможно, было больше.

— И в том числе сколько больших — термоядерных, водородных, как там они у вас называются?

— Не могу сказать точно. Вероятно, большинство. В русско-китайской войне все были водородные. И, думаю, большинство — с кобальтовой оболочкой.

— Почему они это сделали? Почему применили кобальт? — спросил Питер.

Ученый пожал плечами.

— Такова радиологическая война. Больше ничего не могу сказать.

— А я, пожалуй, могу,— заметил американец. — За месяц до войны я слушал лекции для командного состава в институте Йерба Буэна, в Сан-Франциско. Нам сообщили предположения о том, что может произойти между Россией и Китаем. Это ли через полтора месяца произошло на самом деле или что другое — об этом я знаю не больше вашего.

Джон Осборн спросил негромко:

— Что же именно вам сказали?

Капитан помедлил, вспоминая.

— Все это связано с тепловодными морскими портами,— сказал он. — У русских зимой не замерзает только один-единственный порт — Одесса, а она находится на Черном море. Чтобы выйти из Черного моря в океан, судам надо миновать два узких пролива — Босфор и Гибралтар, а во время войны оба они — под контролем НАТО. Мурманск и Владивосток зимой можно использовать с помощью ледоколов, но оба эти порта чересчур далеки от тех мест, куда Россия поставляет свои товары. — Он опять помедлил. — Тот малый из Интеллидженс сервис нам заявил, что Россия хочет заполучить Шанхай.

— Это было бы удобно для промышленности Сибири? — спросил ученый.

Капитан кивнул.

— Вот именно. Во время второй мировой войны русские перевели очень многие свои заводы по Транссибирской магистрали на восток, за Урал, до самого озера Байкал. Построили там новые города и все такое. Но оттуда до одесского порта очень, очень далеко. Путь до Шанхая примерно вдвое короче.

— И вот что еще он нам сказал,— помолчав, задумчиво продолжал Тауэрс.

— В Китае народу втрое больше, чем в России, страна отчаянно перенаселена. А под боком, за северной границей, у России пустуют громадные земли, которые ей некем заселить. Малый из Интеллидженс сервис сказал — за последние двадцать лет промышленность Китая сильно выросла, и Россия начала опасаться китайского нападения. Она бы почувствовала себя много спокойнее, стань китайцев миллионов на двести меньше, и ей нужен Шанхай. Все это и ведет к радиологической войне…

— Но ведь, применив кобальт, не пойдешь и не займешь Шанхай,— возразил Питер.

— Верно. Но, расчетливо сбросив бомбы, можно было на многие годы сделать Северный Китай необитаемым. Сбросить их в нужных местах — и радиоактивные осадки покроют Китай до самого моря. Что останется, унесено будет на восток, через Тихий океан, и если какая-то малость долетит до Соединенных Штатов, едва ли русские очень уж горько заплачут. Стоит получше спланировать — и, обойдя вокруг света, Европы и западной России достигнут лишь ничтожно малые не опасные остатки. Конечно, пройдут годы, прежде чем Россия сможет занять Шанхай, но в конце концов она его получит.

— А сколько лет людям нельзя будет работать в Шанхае? — спросил ученого Питер.

— При кобальтовых осадках? Понятия не имею. От очень многого это зависит. Пришлось бы послать исследователей на разведку. Думаю, никак не меньше пяти лет — это период полураспада. И не больше двадцати. Но точно сказать невозможно.

Дуайт кивнул:

— К тому времени, как китайцы или кто-либо другой сумел бы туда добраться, там бы уже были русские.

— А что обо всем этом думали сами китайцы? — спросил его Джон Осборн.

— Ну, у них был совсем другой подход. Они не особенно стремились перебить русских. Просто хотели снова сделать их всех крестьянами, которым ни к чему Шанхай и вообще морские порты. Китайцы собирались засыпать русские промышленные районы кобальтовыми радиоактивными осадками, прицельно, город за городом поразить межконтинентальными ракетами. Они хотели, чтобы в ближайшие, скажем, десять лет ни один русский не мог бы работать у станка. По их планам радиоактивные осадки должны были выпасть в ограниченном количестве, притом только тяжелые частицы, которые распространились бы не слишком широко. Вероятно, они даже не собирались бомбить столицу… просто взорвать бомбу миль на десять западнее, а уж ветер довел бы дело до конца. — Он опять помолчал. — У русских не осталось бы промышленности, китайцы могли бы к ним заявиться когда пожелают и занять незараженные земли,— любые, какие им заблагорассудится. А потом, когда радиация рассеялась, заняли бы и города.

— Станки к тому времени изрядно заржавели бы,— заметил Питер.

— Да, наверно. Зато для китайцев война была бы легкой.

— И вы думаете, так все и произошло? — спросил Осборн.

— Не знаю,— сказал Тауэрс. — Возможно, этого не знает никто. Я просто передаю, что толковал на курсах для командиров тот чин из Пентагона. Одно говорит за то, что виноваты не русские,— прибавил он, размышляя вслух. — У Китая, кроме России, нет ни друзей, ни союзников. Если бы это Россия напала на Китай, никто бы особенно не заволновался… не затеял бы войну на другом фронте и вообще не вступился бы.

Несколько минут все трое молча курили. Потом Питер спросил:

— Так вот как, по-вашему, это в конечном счете разразилось? После того, как русские напали на Вашингтон и Лондон?

Осборн и Тауэрс изумленно уставились на него.

— Русские и не думали бомбить Вашингтон,— сказал Дуайт. — Под конец они это доказали.

Теперь уже Питер посмотрел изумленно.

— Я имею в виду самое первое нападение.

— Вот именно. Самое первое нападение. Напали русские бомбардировщики дальнего действия ИЛ-626, но летчики на них были египтяне. И летели они из Каира.

— Это правда?

— Чистая правда. Один был захвачен, когда на обратном пути приземлился в Пуэрто-Рико. Но прежде чем выяснилось, что он египтянин, мы уже успели бомбить Ленинград и Одессу и атомные предприятия в Харькове, Куйбышеве и Молотове. В тот день все происходило слишком быстро.

— Как, значит, мы бомбили Россию по ошибке? Но это ужасно, просто в голове не укладывается.

— Это правда, Питер,— сказал Джон Осборн. — В этом так и не признались открыто, но такова правда. Самую первую бомбу сбросили на Неаполь. Это, конечно, устроили албанцы. Потом бомбили Тель-Авив. Никто не знает, чьих это рук дело, я, во всяком случае, не слыхал. Затем вмешались англичане и американцы, весьма внушительно пролетели над Каиром. На другой же день египтяне подняли в воздух все свои уцелевшие бомбардировщики — шесть отправили на Вашингтон и семь на Лондон. К Вашингтону прорвался один, к Лондону два. После этого почти никого из британских и американских государственных мужей не осталось в живых.

Дуайт кивнул.

— Самолеты были русские, и я слышал, что на них были русские опознавательные знаки. Вполне возможная вещь.

— Боже милостивый! — воскликнул австралиец. — И поэтому мы бомбили Россию?

— Совершенно верно,— горько сказал капитан Тауэрс.

— Это можно понять,— сказал Осборн. — Лондон и Вашингтон вышли из игры — раз и навсегда. Принимать решения пришлось порознь командирам на местах, притом решать мгновенно, прежде чем бомбежка повторится. После той албанской бомбы отношения с Россией крайне обострились, а в бомбардировщиках, налетевших на Вашингтон и Лондон, опознали русские самолеты. — Он помолчал. — Понятно, кто-то вынужден был что-то решить — и решить в считанные минуты. Теперь в Канберре думают, что он решил неправильно.

— Но если произошла ошибка, почему они не встретились и не прекратили все это? Почему продолжали драться?

— Очень трудно остановить войну, когда все правители убиты,— сказал капитан Тауэрс.

— Беда в том, что эта мерзость слишком подешевела,— сказал ученый. — Под конец чистейшая урановая бомба обходилась примерно в пятьдесят тысяч фунтов. Даже такая мелюзга, как Албания, могла обзавестись кучей таких бомб, и любая маленькая страна, запасшись ими, воображала, будто может внезапным нападением одолеть крупнейшие державы. Вот в чем крылась главная опасность.

— Да еще в самолетах,— подхватил капитан. — Русские годами продавали египтянам самолеты. А Британия, кстати сказать, тоже продавала — и Израилю и Иордании. Их вообще не следовало снабжать авиацией дальнего действия, это была огромная ошибка.

— Ну, и тут пошла война между Россией и западными державами,— негромко подытожил Питер. — А когда же вмешался Китай?

— Навряд ли кто-нибудь знает точно,— сказал капитан. — Но, думаю, Китай сразу же пустил в ход против России и ракеты и радиацию, постарался не прозевать удобный случай. Наверно, они не знали, насколько русские готовы к радиологической войне против Китая. — И, помедлив, прибавил: — Но это все только догадки. Большинство радиостанций очень быстро замолчало, а те, которые остались, мало что успели сообщить нам или в Южную Африку. Мы знаем только, что почти во всех странах командование приняли на себя младшие офицеры, мелкота.

— Майор Чан Цзелин,— криво усмехнулся Джон Осборн.

— А кто он был, этот Чан Цзелин? — спросил Питер.

— Наверно, толком никто не знает, известно только, что он служил в китайской авиации и к концу, видимо, всем заправлял. Премьер-министр связался с ним, пробовал вмешаться и прекратить схватку. Видимо, в распоряжении майора оказалась по всему Китаю уйма ракет и уйма бомб. И в России, должно быть, тоже командовал какой-нибудь чип не выше майора. По не думаю, чтобы китайскому премьер-министру удалось как-то связаться с русскими. Во всяком случае, я не слыхал, чтобы хоть кого-нибудь упоминали.

Наступило долгое молчание.

— Конечно, положение создалось не из легких,— сказал наконец Дуайт. — Ну как было поступать тому парню? Идет война, он за все в ответе, и ему есть чем воевать, оружия сколько хочешь. Думаю, когда те, кто стоял у власти, погибли, во всех странах произошло одно и то же. Такую войну не остановить.

— Такая она и получилась. Прекратилась она, только когда кончились все бомбы и вышли из строя все самолеты. А к тому времени, разумеется, дело зашло слишком далеко.

— Ужасно,— негромко промолвил американец. — Не знаю, как бы я поступил, окажись я в их шкуре. Слава богу, такая участь меня миновала.

— Думаю, вы постарались бы начать переговоры,— заметил ученый.

— Когда враг обрушился на Соединенные Штаты и убивает всех без разбора? А у меня еще есть оружие? Прекратить борьбу и сдаться? Хотелось бы мне считать себя таким благородным, но… право, не знаю. — Тауэрс поднял голову. — Я не обучен дипломатии. Свались на меня такая задача, я не знал бы, как ее решать.

— Вот и они не знали,— сказал ученый. Потянулся, зевнул. — Все это очень печально. Только не надо винить русских. Мир взорвали не великие державы. Во всем виноваты малые. Безответственные.

— А несладко приходится всем прочим, нам грешным,— усмехнулся Питер Холмс.

— У вас впереди еще полгода,— заметил Джон Осборн. — Может, немного побольше или поменьше. Скажите спасибо и за это. Вы же всегда знали, что рано или поздно умрете. А теперь вы довольно точно знаете когда. Только и всего. — Он засмеялся. — Вот и старайтесь получше использовать, оставшееся время.

— Понимаю,— сказал Питер. — Только я не могу придумать ничего увлекательней моих теперешних занятий.

— Это сидеть взаперти в треклятом “Скорпионе”?

— Ну… верно. Это наша работа. Я-то имел в виду — чем еще заняться дома.

— Не хватает воображения. Вам надо перейти в магометанскую веру и завести гарем.

Командир подводной лодки рассмеялся:

— Пожалуй, в этом что-то есть.

Офицер связи покачал головой.

— Неплохая мысль, но ничего не выйдет. Мэри это не понравится. — Улыбка сбежала с его лица. — Беда в том, что я никак не могу по-настоящему в это поверить. А вы можете?

— После всего, чего вы насмотрелись?

Питер покачал головой.

— Не верится. Мы даже не видели никаких разрушений.

— Ни на грош воображения,— заметил ученый. — Все вы, военные, таковы. Мол, с кем, с кем, а со мной это случиться не может. — И докончил не сразу: — Увы, может. И наверняка так и будет.

— Да, наверно, я лишен всякого воображения,— задумчиво согласился Питер. — Ведь это… это конец света. Прежде мне никогда не случалось вообразить что-нибудь подобное.

Джон Осборн засмеялся:

— Никакой это не конец света. Конец только нам. Земля останется такой, как была, только нас на ней не будет. Смею сказать, она прекрасно обойдется без нас.

Дуайт Тауэрс поднял голову.

— Пожалуй, это верно. Не похоже было, что в Кэрнсе или в Порт-Морсби так уж худо. — Ему вспомнилось, в перископ он видел на берегу деревья и кустарники в цвету — баксию и каскариллу и пальмы в солнечных лучах. — Быть может, мы были слишком глупы и не заслужили такого прекрасного мира.

— Вот это чистейшая, неоспоримая правда,— сказал ученый.

А больше, видно, сказать было нечего, и они пошли курить на мостик, поглядеть на солнце, вдохнуть свежего воздуха.

Назавтра, когда рассвело, миновали вход в Сиднейскую гавань и прошли дальше на юг, в Бассов пролив. А на следующее утро были уже в заливе Порт-Филип и около полудня пришвартовались в Уильямстауне бок о бок с авианосцем. Адмирал Хартмен ждал их там и, едва перекинули трап, поспешил на “Скорпион”.

Дуайт Тауэрс встретил его на узком мостике. Адмирал ответил на его приветствие и тотчас спросил:

— Каков был рейс, капитан?

— Никаких неприятностей, сэр. Операция прошла, как было предписано. Но, боюсь, результаты вас не удовлетворят.

— Вы собрали слишком мало сведений?

— Данных о радиации сколько угодно, сэр. Севернее двадцатой широты нельзя было выйти на палубу.

Адмирал кивнул.

— Больных на борту не было?

— Был один случай, наш врач определил корь. Ничего связанного с радиацией.

Они спустились в крохотную капитанскую каюту. Дуайт разложил черновик своего отчета — исписанные карандашом листы с приложением данных об уровне радиации во время каждой вахты в течение всего похода, длинные колонки цифр, выведенные мелким, четким почерком Джона Осборна.

— На “Сиднее” я сейчас же дам это перепечатать,— сказал он,— но все сводится к одному: мы узнали слишком мало.

— Ни в одном из этих портов никаких признаков жизни?

— Ничего. Конечно, в перископ дальше и выше пристани много не увидишь. Прежде я и не представлял себе, как мало мы сумеем увидеть. Пожалуй, мог бы догадаться заранее. Когда находишься в главном канале, до Кэрнса расстояние немалое, и с Морсби то же самое. А сам город Дарвин мы вовсе не видели, он ведь стоит высоко. Видели только береговую линию. — Помолчав, он докончил: — Ничего особенно неладного там не заметно.

Адмирал перелистывал исписанные карандашом страницы, изредка медлил, перечитывал абзац.

— Вы на какое-то время задерживались в каждом пункте?

— Часов на пять. Все время звали через громкоговоритель.

— И не получали ответа?

— Нет, сэр. В Дарвине нам сперва что-то послышалось, но это просто на верфи скрипела цепь подъемного крана. Мы подошли совсем близко и разобрались.

— Видели морских птиц?

— Ни одной. Никаких птиц севернее двадцатой широты. В Кэрнсе видели собаку.

Адмирал пробыл на подлодке двадцать минут. Под конец он сказал:

— Что ж, напечатайте отчет как можно скорее, и пускай одну копию посыльный передаст мне. Хотелось бы узнать больше, но, видимо, вы сделали все, что только в человеческих силах.

— Я читал отчет “Меч-рыбы”, сэр,— сказал американец. — Там тоже почти нет данных о том, как дела на суше, что в Штатах, что в Европе. Думаю, стоя у берега, они могли видеть не больше, чем мы. — Тауэрс на минуту замялся. — Я хотел бы высказать одно предложение, сэр.

— А именно?

— Вдоль всей береговой линии уровень радиации не такой уж высокий. Научный консультант говорил мне, что в защитном костюме — шлем, перчатки и прочее — на берегу не опасно работать. Мы могли бы в любом из тех портов высадить человека на гребной лодке, с кислородным баллоном за спиной, и он бы все обследовал.

— А дезактивация, когда он вернется на борт? — заметил адмирал. — Задача не простая. Но, наверно, выполнимая. Я передам ваше предложение премьер-министру, возможно, он захочет уточнить какие-то подробности. И может быть, сочтет, что не стоит рисковать. А впрочем, мысль неплохая.

Он шагнул к рубке, собираясь через нее по трапу подняться на мостик.

— Можно нам пока отпустить команду на берег, сэр?

— Неполадок на лодке нет?

— Ничего существенного.

— Десять дней отпуска,— сказал адмирал. — Сегодня же пришлю распоряжение.

После обеда Питер Холмс позвонил жене.

— Вернулся цел и невредим,— сказал он. — Послушай, родная, я сегодня буду дома, не знаю только, в котором часу. Сперва надо покончить с отчетом и по дороге самолично доставить его в Адмиралтейство, мне все равно нужно туда заглянуть. Не знаю, когда освобожусь. Встречать не надо, со станции я дойду пешком.

— Как я рада слышать твой голос! — сказала Мэри. — Ты ведь не будешь ужинать в городе?

— Наверно, нет. А дома с меня хватит и пары яиц.

Мэри наскоро соображала.

— Я потушу мясо, и мы сможем поесть в любой час.

— Отлично. Послушай, тут вот еще что. У нас один матрос болел корью, так я вроде как в карантине.

— Ох, Питер! Но разве ты в детстве не болел корью?

— Если и болел, так до четырех лет. Врач говорит, она может повториться. Инкубационный период — три недели. А у тебя корь давно была?

— Лет в тринадцать.

— Тогда ты от меня не заразишься.

Мэри торопливо собиралась с мыслями.

— А как же Дженнифер?

— Понимаю. Я уж об этом думал. Придется мне держаться от нее подальше.

— О, господи… Но разве такая малышка может заболеть корью?

— Не знаю, милая. Попробую спросить судового врача.

— А он понимает в маленьких?

Питер чуть подумал.

— Ну, пожалуй, особого опыта по детским болезням у него нет.

— Все-таки спроси его, Питер, а я позвоню доктору Хэллорану. Как-нибудь устроимся. Я так рада, что ты вернулся.

Питер положил трубку и опять принялся за работу, а Мэри предалась своему неодолимому греху — телефонным разговорам. Позвонила миссис Фостер, живущей по соседству,— та как раз должна была поехать в город на собрание Общества фермерских жен,— и попросила на обратном пути привезти фунт мяса и две-три луковицы. Позвонила доктору — он объяснил, что ребенок вполне может заразиться корью и надо соблюдать крайнюю осторожность. Потом подумала о Мойре Дэвидсон, накануне вечером Мойра звонила и спрашивала, нет ли вестей о “Скорпионе”. Около пяти звонок Мэри застал ее на ферме под Бервиком.

— Дорогая, они вернулись,— сказала Мэри. — Питер только что звонил мне с корабля. У них у всех корь.

— Что-о?

— Корь — чем болеешь в школьные годы.

В ответ по проводам донесся неудержимый, пожалуй, чуточку истерический смех.

— Ничего смешного,— сказала Мэри. — Мне неспокойно за Дженнифер. Она может заразиться от Питера. Он уже когда-то болел корью, но эта гадость может повториться. Я ужасно беспокоюсь…

Смех оборвался.

— Извини, дорогая, мне показалось, это так забавно. Радиация ведь тут ни при чем, правда?

— Думаю, нет. Питер сказал, это просто корь. — Мэри чуть помолчала. — Жуть, правда?

Мисс Дэвидсон опять засмеялась.

— Очень на них похоже. Две недели плавать в таких местах, где всех убила радиация, а заполучить всего-навсего корь! Ну уж и отчитаю я Дуайта! Нашли они там кого-нибудь живого?

— Не знаю, дорогая. Питер ничего про это не говорил. Но это неважно. А вот как мне быть с Дженнифер? Доктор Хэллоран сказал, она может заразиться, а Питер будет заразен целых три недели.

— Придется ему есть и спать на веранде.

— Не говори глупостей, дорогая.

— Тогда пускай Дженнифер ест и спит на веранде.

— А мухи? — возразила молодая мать. — И москиты? И вдруг какая-нибудь кошка забредет на веранду, уляжется ей прямо на лицо и задушит. Знаешь, кошки на это способны.

— Затяни коляску сеткой от москитов.

— У нас нет сетки.

— Кажется, у нас где-то есть, папа завел когда-то сетчатые рамы еще в Квинсленде. Наверно, они все дырявые.

— Пожалуйста, поищи, дорогая. Больше всего я боюсь кошки.

— Сейчас пойду посмотрю. Если найду, сегодня же отправлю почтой. А может, и сама привезу. Теперь, когда наши вернулись, вы не пригласите опять капитана Тауэрса?

— Я об этом не думала. Не знаю, захочет ли Питер. Вдруг после двух недель в подлодке они осточертели Друг другу. А ты бы хотела, чтоб мы его позвали?

— Мне-то что,— небрежно ответила Мойра. — Хотите зовите, не хотите — не зовите.

— Дорогая моя!

— Ничего подобного. Не тычь мне палкой в ухо. И вообще он женат.

— Да нет же,— изумилась Мэри. — Какая у него теперь может быть жена.

— Много ты понимаешь,— возразила Мойра. — Есть жена. И поэтому все сложно. Пойду поищу сетку.

Возвратясь в этот вечер домой, Питер, убедился, что Мэри не слишком интересуется Кэрнсом, зато очень беспокоится за дочурку. Мойра еще раз ей звонила и сказала, что посылает москитную сетку, которая, однако, явно дойдет не сразу. А пока что Мэри раздобыла несколько метров марли и окружила ею выставленную на веранду детскую коляску, но сделала это не очень удачно, и офицер связи с подводной лодки в первый свой вечер дома, потратив немало времени, смастерил из марли надежное укрытие для коляски.

— Надеюсь, Дженнифер не задохнется,— с тревогой сказала ему жена. — Питер, ты уверен, что эта штука достаточно пропускает воздух?

Он постарался ее успокоить, и все же ночью она три раза вставала и выходила на веранду проверить, жива ли дочка.

Взаимоотношения людей на “Скорпионе” занимали Мэри куда больше техники и практических достижений.

— Собираешься ты опять пригласить капитана Тауэрса? — спросила она.

— По правде сказать, я об этом не думал,— ответил муж. — А ты не против?

— Мне он понравился,— сказала Мэри. — И он очень нравится Мойре. Даже странно; он такой спокойный, совсем не в ее вкусе. Но кто их знает.

— Перед нашим рейсом он ездил с ней в город,— сказал Питерс. — Показал ей нашу лодку, а потом повез в город. Пари держу, она потащила его на танцы.

— Пока вас не было, она три раза звонила, спрашивала, нет ли вестей. Сильно сомневаюсь, что ей хотелось узнать о тебе.

— Наверно, ее просто скука одолела,— заметил Питер.

Назавтра он должен был поехать в Адмиралтейство на совещание с Джоном Осборном и главным научным консультантом. Совещание закончилось около полудня; когда они выходили из кабинета, Осборн сказал:

— Кстати, у меня для вас посылка,— и протянул Питеру перевязанный бечевкой пакет в оберточной бумаге. — Москитная сетка. Мойра просила вам передать.

— Большое спасибо. Мэри прямо исстрадалась по такой штуке.

— Где вы собираетесь пообедать?

— Еще не думал.

— Пойдемте в клуб “На природе”.

Молодой моряк широко, раскрыл глаза: “На природе” — клуб для избранных и довольно дорогой.

— Вы там состоите?

Джон Осборн кивнул.

— Давно собирался туда вступить. А уж если не теперь, так никогда.

Трамваем поехали на другой конец города. Питер Холмс бывал раньше в этом клубе раза два и проникся к нему надлежащим почтением. Зданию, по австралийским меркам старинному, было больше ста лет, и построили его в те солидные времена на манер одного из лучших тогдашних лондонских клубов. В эпоху перемен здесь сохранились былые обычаи и традиции: переангличанив англичан, здесь и в середине двадцатого века остались верны образцам середины века девятнадцатого, те же подавались блюда, так же безупречно обслуживали официанты. До войны это, пожалуй, был лучший клуб во всей Австралии. Теперь он был лучшим вне всякого сомнения.

Они оставили шляпы в вестибюле, вымыли руки в старомодной туалетной комнате и пошли во внутренний зеленый дворик выпить. Здесь довольно много членов клуба, в большинстве люди далеко не молодые, обсуждали последние новости. Питер узнал нескольких министров. Какой-то джентльмен весьма почтенного возраста, заметив вошедших, отделился от компании, собравшейся на лужайке, и пошел им навстречу.

— Это мой двоюродный дед Дуглас Фрауд,— вполголоса сказал Джон Осборн.

— Тот самый, знаете, генерал-лейтенант.

Питер кивнул. Сэр Дуглас Фрауд командовал армией еще до его, Питера, появления на свет, а вскоре после этого события вышел в отставку, удалился от великих дел в скромное имение неподалеку от Мейсидона, разводил овец и пытался писать мемуары. Спустя двадцать лет он все еще не отказался от этих попыток, но постепенно боевой пыл его остывал. Одно время с наибольшим увлечением он возделывал свой сад и изучал диких птиц Австралии; от былого стремления появляться на люди только и осталась привычка ездить раз в неделю в город пообедать в клубе. Хоть волосы его побелели, а лицо побагровело, он все еще держался очень прямо. Он весело приветствовал внучатого племянника:

— А, Джон! Вчера вечером мне сказали, что ты вернулся. Хорошо сплавали?

Осборн представил ему моряка.

— В общем, неплохо,— сказал он. — Не так уж много достижений, и один матрос заболел корью. Но это в порядке вещей.

— Корь, вот как? Что ж, все лучше, чем эта паршивая холера. Надеюсь, никто из вас ее не подхватил. Идемте, выпьем, я угощаю.

Они прошли к столику сэра Дугласа.

— Спасибо, дядя,— сказал Джон Осборн. — Я не думал застать вас сегодня. Мне казалось, вы здесь бываете по пятницам.

Стали пить херес.

— Нет, нет! Это раньше мой день был пятница. Три года назад мой доктор сказал — если не брошу пить клубный портвейн, он не ручается, что я протяну больше года. Но теперь, конечно, дело другое. — Он поднял бокал. — Итак, с благополучным возвращением. Наверно, полагалось бы возблагодарить богов и оросить этим хересом землю, но для этого положение слишком серьезно. Известно ли вам, что в погребах нашего клуба еще хранится больше трех тысяч бутылок марочного портвейна, а времени остается, если верить вашему брату ученому, всего лишь каких-то полгода?

Джон Осборн всем своим видом показал, что вполне оценил винные запасы клуба.

— И хорош портвейн? — спросил он.

— О, высший класс, поистине высший класс! Часть “фонсека”, пожалуй, чуточку молода, было бы лучше выдержать еще годик-другой, но “гулд кемпбел” превосходен. Я недоволен клубной комиссией по винам, я просто возмущен. Они должны были предвидеть нынешнее положение.

Питер Холмс еле удержался от улыбки.

— Тут трудновато возмущаться и кого-то осуждать,— кротко заметил он. — Я не уверен, что хоть кто-нибудь мог это предвидеть.

— Вздор и чепуха. Вот я еще двадцать лет назад это предвидел. Но теперь какой смысл кого-либо осуждать. Остается только одно — держаться достойно.

— А как вы поступите с портвейном?

— Есть один-единственный способ,— сказал старик.

— А именно?

— Выпить его, мой мальчик, выпить до последней капли. Полураспад кобальта длится больше пяти лет, так что не стоит оставлять доброе вино до следующих посетителей. Теперь я бываю в клубе три раза в неделю и домой прихватываю бутылку. — Он отпил еще хересу. — Если уж я должен помереть, а этого не миновать, предпочитаю помереть от портвейна, чем от этой паршивой холеры. Так вы говорите, во время рейса никто из вас ее не подцепил?

Питер Холмс покачал головой.

— Мы были осторожны. Почти все время шли с погружением.

— Превосходная защита. — Сэр Дуглас оглядел обоих. — В Северном Квинсленде ни один человек не выжил, так?

— В Кэрнсе никого нет, сэр. Как в Таунсвиле, не знаю.

Старик покачал головой.

— Из Таунсвила с четверга нет никаких вестей, а Теперь уже и до Боуэна дошло. Кто-то говорил, уже отмечены случаи в Маккее.

— Надо вам поторапливаться с портвейном, дядя,— усмехнулся Осборн.

— Знаю, знаю. Тяжелое положение. — С безоблачного неба им сияло теплое, ласковое солнце; от исполинского каштана в саду падали на лужайку узорчатые тени. — А все-таки мы делаем, что можем. Секретарь говорил мне, за прошлый месяц мы распили больше трехсот бутылок. — И он обратился к Питеру: — Как вам служится на американском судне?

— Мне у них очень нравится, сэр. Конечно, есть разница с нашим флотом, а на подводной лодке я вовсе никогда не служил. Но народ там славный.

— Не слишком они мрачные? Очень многие, верно, овдовели?

Питер покачал головой.

— Они там совсем молодые, кроме капитана. Наверно, и жениться-то мало кто успел. Капитан, конечно, был женат, и кое-кто из младших офицеров тоже. Но большинству офицеров и рядовых только-только за двадцать. Похоже, многие завели себе подружек у нас в Австралии. — И, чуть помолчав, Питер прибавил: — На этой лодке совсем не мрачно, сэр.

Старик кивнул:

— Ну конечно, ведь уже прошло какое-то время. — Выпил еще и прибавил: — А командир там — капитан Тауэрс, так?

— Совершенно верно, сэр. Вы его знаете?

— Он раза два был в клубе, и нас познакомили. Кажется, он у нас почетный член. Билл Дэвидсон мне говорил, что его знает Мойра.

— Это верно, сэр. Они познакомились у меня дома.

— Ну, надеюсь, она не совлекла его с пути истинного.

Как раз в ту самую минуту Мойра звонила капитану Тауэрсу на авианосец, стремясь именно к этой непохвальной цеди.

— Что я слышу, Дуайт! — сказала она. — У вас на лодке все заболели корью?

От одного звука ее голоса Дуайту стало весело.

— Совершенно верно,— заявил он,— но эти сведения строго секретны.

— То есть как?

— Государственная тайна. Когда какой-нибудь корабль Соединенных Штатов временно выходит из строя, мы не сообщаем об этом всему свету.

— Такая хитроумная техника вышла из строя из-за сущего пустяка, из-за кори? По-моему, просто ею плохо управляют. А вам не кажется, что у “Скорпиона” неважный капитан?

— Безусловно, вы правы,— невозмутимо подтвердил Дуайт. — Давайте где-нибудь встретимся и обсудим, кем его заменить. Я и сам им недоволен.

— Приедете в эту субботу к Питеру Холмсу?

— Он меня не приглашал.

— А если пригласит, приедете? Или с тех пор, как мы с вами виделись, вы его пропесочили за неповиновение?

— Он не изловил ни одной чайки,— сказал Тауэрс. — Кажется, только это я и могу поставить ему в вину. Но я его даже не отругал.

— А ему полагается ловить чаек?

— Разумеется. Я его назначил главным чайколовом, но он не справился со своими обязанностями. Ваш премьер-министр, мистер Ритчи, очень сердится, что я не доставил ему ни одной чайки. Но никакой капитан не может быть хорош, если плохи подчиненные.

— Вы много выпили, Дуайт?

— Не скрою, пил. Кока-колу.

— Вот это неправильно. Вам необходима двойная порция коньяка… нет, лучше виски. Можно мне поговорить с Питером Холмсом?

— Его здесь нет. По-моему, он обедает где-то с Джоном Осборном. Кажется, в клубе “На природе”.

— Час от часу не легче. Но если он вас пригласит, вы приедете? Хочу посмотреть, может, на этот раз вы лучше сумеете править яхтой. У меня теперь лифчик на проволоке.

Тауэрс засмеялся.

— С удовольствием приеду. Даже на таких условиях.

— А может, Питер вас еще и не пригласит. Мне совсем не нравится эта история с чайками. По-моему, плохи дела на вашем корабле.

— Вот мы с вами это и обсудим.

— Безусловно. Послушаю я, что вы скажете в свое оправдание.

Мойра повесила трубку и успела дозвониться Питеру, когда он уже уходил из клуба. Она начала без околичностей:

— Питер, вы позовете Дуайта Тауэрса на субботу и воскресенье? Я сама ему передам.

Питер помялся:

— Если Дженнифер от него заразится корью, Мэри меня заест.

— Я ей скажу, что Дженнифер заразилась от вас. Позовете Тауэрса?

— Если вам так хочется. Не думаю, чтобы он согласился.

— Согласится.

Как и в прошлый раз. Мойра встретила Дуайта на станции со своей тележкой. Проходя через турникет, он приветствовал ее словами:

— А что случилось с тем красным нарядом?

Она была одета просто и удобно, как работник в поле: рубашка и брюки цвета хаки.

— Я не решилась встретить вас в моем лучшем наряде,— заявила Мойра. — Не хочу, чтоб он превратился в мятую тряпку.

Дуайт рассмеялся:

— Хорошего же вы мнения обо мне!

— Девушке осторожность никогда не помешает,— чопорно произнесла Мойра.

— Тем более, кругом полно сена.

Они пошли к ограде, где привязана была серая кобылка.

— Пожалуй, о неприятностях из-за чаек нам лучше потолковать без Мэри,— сказала Мойра. — Не при всех можно обсуждать подобные вопросы. Может быть, сначала завернем в “Причал”?

— Я не против,— согласился Тауэрс. Они сели в тележку и покатили по пустынным улицам к отелю. Мойра привязала вожжи к бамперу все той же неподвижной машины, и они прошли в дамскую гостиную.

Тауэрс взял для Мойры двойную порцию коньяку и одну — виски для себя.

— Так что там с чайками? — требовательно спросила Мойра. — Как бы это ни было постыдно, выкладывайте все начистоту.

— Перед этим рейсом я виделся с вашим премьер-министром,— стал объяснять Дуайт. — Меня отвел к нему адмирал Хартмен. Он давал нам разные поручения и среди прочего — чтобы мы постарались выяснить, выжили ли в местах, пораженных радиацией, птицы.

— Понятно. И вы что-нибудь узнали?

— Ровно ничего,— невозмутимо ответил Тауэрс. — Ничего про птиц и рыбу и очень мало обо всем остальном.

— Поймали вы хоть одну рыбку?

Он усмехнулся.

— Хотел бы я, чтоб мне кто-нибудь посоветовал, как выудить рыбку, когда лодка идет под водой, или поймать чайку, когда нельзя выйти на палубу. Вероятно, все это возможно, если смастерить специальный защитный костюм. Но нам об этом сказали на последнем инструктаже, за полчаса до выхода в море.

— И вы не доставили ни одной чайки?

— Нет.

— Премьер-министр очень недоволен?

— Не знаю. Я не осмелился к нему пойти.

— Меня это не удивляет. — Мойра помолчала, отпила из стакана, потом спросила серьезнее: — Скажите, там никого не осталось в живых, да?

Он покачал головой.

— Думаю, никого. Но трудно сказать наверняка, пока нельзя высадить на берег человека в защитном костюме. Задним числом я думаю, кое-где следовало это сделать. Но в этот раз нам ничего такого заранее не поручали, и на борту не было нужного снаряжения. Когда возвращаешься на подводной лодке, не так просто обезопасить ее и не занести радиацию.

— “В этот раз”,— повторила Мойра. — Вы пойдете опять?

Дуайт кивнул.

— Думаю, что да. Мы не получали приказа, но я подозреваю, что нас пошлют в Штаты.

Она широко раскрыла глаза.

— Разве это возможно?

Он кивнул.

— Путь не близкий, и очень долго нельзя будет всплывать. Команде придется трудно. И все-таки это возможно. “Меч-рыба” ходила в такой рейс, значит, можем и мы.

Он рассказал Мойре, как “Меч-рыба” обошла всю Северную Атлантику.

— Беда в том, что в перископ слишком мало увидишь. У нас есть доклад капитана “Меч-рыбы” об их походе, и в конечном счете ясно, что они узнали ничтожно мало. Немногим больше, чем если просто посидеть и хорошенько подумать. Понимаете, видна лишь кромка берега, да и то с высоты каких-нибудь двадцати футов. Можно бы увидать разрушения, если бомба угодила в порт или в город, но и только. Так было и с нами. В этом походе мы почти ничего не выяснили. Постояли в каждом порту, звали некоторое время через громкоговоритель, никто не отозвался и не вышел на нас поглядеть, вот мы и решили, что никто не выжил. — Он помолчал. — Только это и можно предположить.

Мойра кивнула.

— Кто-то говорил, что радиация уже дошла до Маккея. По-вашему, это верно?

— Думаю, верно. Это неотвратимо надвигается на юг, в точности как предсказывали ученые.

— А когда при такой скорости дойдет до нас?

— Я думаю, к сентябрю. Может быть, немного раньше.

Мойра порывисто встала.

— Принесите мне еще выпить, Дуайт. — И, взяв у него из рук стакан, объявила: — Я хочу куда-нибудь пойти… что-то делать… хочу танцевать!

— Как прикажете, детка.

— Не сидеть же тут и не ныть — ах-ах, что с нами будет!

— Вы правы,— сказал Тауэрс,— но неужели для вас не найдется более привлекательного занятия, чем пить?

— Не будьте таким здравомыслящим,— с досадой оборвала Мойра. — Это несносно.

— Ладно,— был учтивый ответ. — Допивайте и поедем к Холмсам, а потом пройдемся на яхте.

Поехали к Холмсам, и оказалось, Питер и Мэри затеяли вечером поужинать на пляже. Это развлечение обойдется дешевле вечеринки со многими гостями, да и приятнее в летнюю жару, а кроме того, по несколько путаным представлениям Мэри, чем больше держать мужчин подальше от дома, тем меньше опасность, что они заразят малышку корью. Днем Мойра с Дуайтом, пообедав на скорую руку, поехали в яхт-клуб снарядить яхту для гонок, а Питер с Мэри последовали за ними позже на велосипедах, взяв в прицепе дочку.

Гонки на сей раз прошли довольно благополучно. Сперва Дуайт с Мойрой налетели на бакен, а на втором круге, соперничая с ближней яхтой за наветренное положение, слегка с ней столкнулись скулами, потому что оба экипажа плоховато знали правила, но в этом клубе подобное случалось нередко и особого недовольства не вызывало. Гонку Дуайт и Мойра закончили шестыми, куда успешнее, чем в прошлый раз, и порядка на борту было гораздо больше. Потом подвели яхту к берегу, выволокли на подходящую отмель и прошлепали по воде на пляж к Питеру и Мэри пить чай с печеньем.

Перед вечером они не спеша искупались, не сменяя купальных костюмов, расснастили яхту, свернули и сложили паруса и втащили ее повыше на сухой песок, на обычную стоянку. Солнце уже клонилось к горизонту, и они переоделись, немножко выпили (с другими припасами Холмсы захватили из дому бутылку), и пока хозяева готовили ужин, пошли в конец причала поглядеть на закат.

Мойра уселась на перилах, как на жердочке, любовалась розовыми отсветами в безмятежно спокойной воде, таким блаженством был этот теплый вечер, так успокаивало выпитое вино… и тут она попросила:

— Расскажите мне про тот рейс “Меч-рыбы”, Дуайт. Вы говорили, она прошла к Соединенным Штатам?

Он ответил не сразу:

— Да. Она прошла вдоль всего восточного побережья, но зайти удалось только в немногие малые порты и гавани, в залив Делавэр, в Гудзонов залив и, конечно, в Новый Лондон. И с огромным риском подошли посмотреть на Нью-Йорк.

— Разве это было опасно? — озадаченно спросила Мойра.

Он кивнул.

— Там минные поля, мы сами все заминировали. Каждый крупный порт и устья больших рек вдоль восточного побережья защищены были минными полями. По крайней мере, так мы думаем. И на западном берегу то же самое. — Он помолчал, подумал. — Минировать должны были еще перед войной. Заминировали их до войны или после, или вовсе не заминировали, мы не знаем. Знаем только, что минные поля должны там быть, и если не имеешь особой карты, на которой указаны проходы между ними, соваться туда нельзя.

— То есть, если задеть мину, можно пойти ко дну?

— Наверняка. Если не имеешь точной карты, близко подойти и то опасно.

— А у “Меч-рыбы” такая карта была, когда они вошли в нью-йоркский порт?

Дуайт покачал головой.

— Была старая, восьмилетней давности, сплошь в штампах “ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО”. Такие карты строго засекречены; их выдают только в случае самой крайней необходимости. И у “Меч-рыбы” была такая карта, устарелая. Видно, они уж очень туда рвались. Им надо было высчитать, какие тут могли быть сделаны изменения, ведь основные пометки указывали старые безопасные проходы. И они высчитали, что всерьез тут мало могли менять, разве только на одном отрезке. Они рискнули и вошли туда и не подорвались. Может быть, там никаких мин вовсе и не было.

— И увидели они там в гавани что-нибудь важное?

Тауэрс покачал головой.

— Ничего такого, чего бы они и раньше не знали. Похоже, при теперешнем способе разведки большего ждать не приходится. Очень мало что можно выяснить.

— И там нет живых людей?

— Нет, детка. И с виду город неузнаваем. Притом очень сильна радиация.

Они долго сидели молча, смотрели, как догорает закат, пили вино, курили.

— Вы сказали, они заходили еще в какой-то порт,— сказала наконец Мойра. — Кажется, в Новый Лондон?

— Да.

— Где это?

— В штате Коннектикут, в восточной его части. Возле устья реки Темзы.

— А там они очень рисковали?

Дуайт покачал головой.

— Этот порт был их базой. У них имелась самая новая карта минных полей.

— Он чуть помолчал, договорил негромко: — Это главная база американских подводных лодок на всем восточном побережье. Думаю, почти все моряки с “Меч-рыбы” и жили там или где-нибудь поблизости. Так же, как я.

— Вы там жили?

Он кивнул.

— И там теперь все так же, как в других местах?

— Похоже на то,— с трудом выговорил он. — В их отчете мало что сказано, только об уровне радиоактивности. С этим очень скверно. “Меч-рыба” подошла к самой базе, к своему причалу, откуда уходила в плаванье. Надо думать, странно было вот так возвратиться в родные места, но в отчете про это не говорится. Наверно, большинству офицеров и рядовых до дома было рукой подать. Но, конечно, ничего они не могли сделать. Просто постояли там немного и пошли дальше, как полагалось по приказу. В отчете капитан упоминает, они отслужили на лодке что-то вроде заупокойной службы. Наверно, было очень тяжко.

А розовый теплый закат по-прежнему озарял мир красотой.

— Как они только решились туда войти,— тихо промолвила Мойра.

— Я тоже сперва удивлялся. Пожалуй, сам я прошел бы мимо. Хотя… право, не знаю. Теперь вот думаю — да, конечно, им надо было туда зайти. Ведь только для нью-йоркской гавани у них была новейшая карта минных полей… нет, для Делавэрской бухты тоже. Вот только в эти два порта им не опасно было войти. Они точно знали, где там минные поля, как же не воспользоваться таким преимуществом.

Мойра кивнула.

— И там был ваш дом?

— Не в самом Новом Лондоне,— тихо ответил Дуайт. — База находится по другую сторону Темзы, на восточном берегу. А мой дом дальше, примерно в пятнадцати милях от устья реки. Там небольшой городок, называется Уэст Мистик.

— Не говорите об этом, если вам не хочется,— попросила Мойра.

Он вскинул на нее глаза.

— Я не прочь об этом говорить, по крайнем мере с некоторыми людьми. Только не хотелось бы вам наскучить. — Он мягко улыбнулся. — Или расплакаться при виде малого ребенка.

Мойра невольно покраснела.

— Когда вы позволили мне переодеться в вашей каюте, я видела фотографии. На них ваша семья?

Он кивнул.

— Это моя жена и наши детишки,— сказал он не без гордости. — Жену зовут Шейрон. Дуайт уже учится в начальной школе, а Элен пойдет в школу осенью. Сейчас она ходит в детский садик, это на нашей улице, совсем рядом.

Мойра уже знала, что жена и дети для него — живая достоверная действительность, несравнимо достоверней и подлинней, чем полураспад вещества, начавшийся на другом краю земли и навязанный ему после войны. В то, что северное полушарие стало безлюдной пустыней, ему так же не верится, как и ей, Мойре. Как и она, он не видел причиненных войной разрушений; думая о жене, детях, о доме, он только и может их себе представить такими, с какими расстался. Ему не хватает воображения, и в Австралии это служит ему надежной опорой, отсюда его спокойствие и довольство.

Она знала, что ступает на зыбкую, опаснейшую почву. Хотелось быть доброй с ним, и надо ж было что-то сказать. И она робко спросила:

— А кем Дуайт хочет стать, когда вырастет?

— Я хотел бы, чтобы он поступил в Академию,— был ответ. — В Морскую Академию. Пошел бы во флот, как я. Самая подходящая жизнь для мальчика, ничего лучше я не знаю. Вот сумеет ли он получить офицерское звание, другой вопрос. Он пока не очень силен в математике, но судить еще рано. Да, я буду рад, если он пойдет в Академию. По-моему, он и сам этого хочет.

— Он любит море?

Тауэрс кивнул.

— Мы живем на самом берегу. И сын все лето не вылезает из воды, плавает, управляет подвесным мотором. — Он чуть помолчал. — Они загорают прямо дочерна. Похоже, все детишки одинаковы. По-моему, хоть мы столько же времени проводим на солнце, к ним загар пристает больше.

— Дети и тут все очень загорелые,— заметила Мойра. — А вы еще не учили его ходить под парусом?

— Пока нет. Когда в ближайший отпуск поеду домой, куплю парусную лодку.

Он поднялся с перил, на которых они сидели, и постоял минуту, глядя на пылающий закат.

— Думаю, это будет в сентябре,— сказал он негромко. — У нас в Мистике поздновато в эту пору выходить под парусом.

Мойра промолчала, непонятно, что тут скажешь. Дуайт обернулся к ней.

— Наверно, вы думаете, что я спятил,— не сразу выговорил он. — Но так я это понимаю и, похоже, не сумею думать по-другому. Во всяком случае, я не плачу при виде маленьких детей.

Мойра встала и пошла с ним по причалу.

— Я вовсе не думаю, что вы спятили,— сказала она.

В молчании они пошли к берегу.