"Рассвет" - читать интересную книгу автора (Эндрюс Вирджиния)

Глава 9 Моя новая жизнь

– Возьмите свой чемодан и следуйте за мной, Евгения, – приказала миссис Бостон, подражая моей бабушке.

– Меня зовут Дон, – твердо заявила я.

– Если миссис Катлер хочет, чтобы вас называли Евгения, значит, здесь вас так и будут называть. «Катлер'з Коув» – ее королевство, и она здесь королева. Не ожидайте, что кто-нибудь пойдет против ее желаний, даже ваш папа, – добавила миссис Бостон, потом сделала большие глаза, наклонилась ко мне и прошептала: – И особенно, не ваша мама.

Я отвернулась и быстро вытерла слезы. Что же за люди были мои настоящие родители? Почему они так боятся моей бабушки? Почему они не умирают от любопытства и не стремятся немедленно увидеть меня?

Миссис Бостон вывела меня через заднюю дверь в едва освещенный коридор за кухней.

– Куда мы сейчас идем? – спросила я. Я очень устала от того, что меня таскали всюду, словно бездомную собаку.

– Семья живет в старой части отеля, – объяснила миссис Бостон.

Когда мы остановились в конце коридора, я увидела лобби отеля. Он освещался четырьмя огромными люстрами, в центре лежал светло-синий ковер, стены были оклеены перламутрово-белыми обоями с голубым орнаментом. За бюро две женщины средних лет приветствовали постояльцев. Все они были хорошо одеты, мужчины в костюмах, женщины в красивых платьях и в драгоценных украшениях. Войдя в лобби, они разделялись на маленькие группы и болтали.

Я уловила взгляд моей бабушки, стоящей у входа в столовую. Один раз она взглянула в нашу сторону, глаза ее были как лед, но по мере того, как сходились гости, ее лицо смягчалось и оживлялось. Одна женщина взяла ее за руку, когда они разговаривали. Они поцеловали друг друга, а потом моя бабушка повела всех гостей в столовую, но прежде, чем войти туда, бросила на нас, словно снежок, еще один взгляд.

– Пойдемте побыстрее, – настойчиво сказала миссис Бостон, подстегнутая острым, холодным взглядом моей бабушки. Мы свернули в длинный коридор, ведущий в старую часть отеля.

Мы прошли через гостиную, в которой были камин из необработанного камня и уютная старинная мебель – мягкие резные кресла, кресло-качалка из темной сосны, мягкий диван, сосновые столы и толстый белый ковер. На стенах было много картин и множество безделушек на каминной полке. Мне показалось, что я заметила фотографию Филипа, стоящего рядом с женщиной, которая, должно быть, была нашей матерью, но я не могла задержаться достаточно долго, чтобы разглядеть ее. Миссис Бостон практически бежала.

– Большинство спален находится на втором этаже, но одна спальня находится внизу у лестницы, рядом с маленькой кухней. Миссис Катлер сказала мне, что она будет ваша, – сказала она.

– Это что, комната для прислуги? – спросила я. Миссис Бостон не ответила. – После того, как я заслужу уважение, я буду спать наверху, – проворчала я. Я не знала, слышала меня миссис Бостон или нет. Если и слышала, то ничем не показала этого.

Мы прошли через маленькую кухню, а затем миновали короткий коридорчик к моей спальне справа. Дверь была открыта. Миссис Бостон включила свет, и мы вошли.

Это была очень маленькая комната с единственной кроватью у стены слева. Кровать имела простое, светло-коричневое изголовье. На полу лежал слегка попачканный овальный коврик кремового цвета. Возле кровати стоял ночной столик, очень простой, с одним ящичком, на нем – лампа. Справа были комод и встроенный шкаф, а прямо перед нами было высокое единственное окно. Сейчас я не могла сказать, куда оно выходит, поскольку было темно, а с другой стороны отеля не было светильников. На окне не было тюля, только бледно-желтая штора.

– Вы хотите сейчас разобрать ваши вещи, или предпочитаете пойти на кухню и чего-нибудь поесть? – спросила миссис Бостон. Я положила чемодан на кровать и грустно огляделась.

Множество раз мы переезжали в квартирки такие маленькие, что нам с Джимми приходилось делить комнату не больше этой, но потому что я была с любящей семьей, с людьми, которые заботились обо мне и о которых заботилась я, размеры моей комнаты тогда не имели для меня значения. Мы принимали все как должное, кроме того, я должна была сохранять жизнерадостное лицо, чтобы помогать родителям держаться бодрыми и веселыми. Но здесь не было никого, кого нужно было бы поддержать, о ком надо было бы заботиться, кроме как о самой себе.

– Я не голодна, – сказала я. Мое сердце весило столько, словно было из железа, а мой желудок весь перекрутился и сжался.

– Да, но миссис Катлер хотела, чтобы вы поели, – сказала она с тревожным видом. – Я зайду позже и отведу вас на кухню, – решила она. – Но не забывайте, я должна отвести вас к мистеру Стенли, чтобы получить форму для вас. Так нам велела миссис Катлер.

– Как я могла забыть? – спросила я. Она некоторое время смотрела на меня, поджав губы.

«Почему я ее так раздражала?» – размышляла я. Потом до меня дошло – моя бабушка сказала мне, что она убрала кого-то, чтобы создать место для меня.

– Кого уволили, чтобы я могла получить это место? Выражение лица миссис Бостон подтвердило мои подозрения.

– Агату Джонсон, которая проработала здесь пять лет.

– Я очень сожалею, – сказала я. – Я не хотела, чтобы ее увольняли.

– Тем не менее эта бедная девушка вынуждена была уйти и теперь бродит по улицам, подыскивая себе новое место. А у нее маленький мальчик, которого надо кормить, – произнесла она с неприязнью.

– Но почему, собственно, она должна была уволить ее? Разве не могла она оставить ее наряду со мной? – спросила я. Моя бабушка поставила меня в ужасное положение, сделав все так, что происходящее вызвало у меня одно только возмущение.

– Миссис Катлер управляет очень большим судном. Никаких излишеств, никаких пустых трат. Кто не несет свой груз, уходит. Она держит ровно столько горничных, в скольких нуждается, это же относится и к официантам, и к мальчикам-посыльным, а также к персоналу на кухне и прочей обслуге. Ни на одного человека больше. Вот почему этот отель действует, в то время как другие подобные заведения прогорают за несколько лет.

– Что ж, я очень сожалею, – повторила я.

– Угу, – буркнула она без особой симпатии, – я скоро вернусь, – добавила она и вышла.

Я села на кровать. Матрас был старый и потерял какую-либо упругость, все пружины жалобно скрипели. Даже моего маленького веса для них было слишком много. Я глубоко вздохнула и открыла свой чемодан. Вид моего скромного имущества снова вызвал поток чувств и воспоминаний. Как болело мое сердце! Снова потекли слезы. Я села и позволила им спокойно стекать по щекам и подбородку. Потом я заметила что-то белое в пакете внутри чемодана. Я вытащила оттуда чудесную нитку маминого жемчуга. Ожерелье лежало в моем ящике комода у нас дома, потому что из-за суматохи после концерта и маминой смерти я так и не успела вернуть ожерелье папе, чтобы он спрятал его. Офицер Картер, которая упаковывала мои вещи, должно быть, подумала, что это мое. Теперь я прижала его к груди и выплакала десять океанов слез, когда на меня обрушились все эти воспоминания и снова унесли меня в свои глубины. Как я скучала по маме сейчас, как хотела, чтобы она прижала меня, взъерошила мои волосы, как хотелось вновь увидеть лицо Джимми, полное гордости и гнева, увидеть, как проясняются при виде меня глаза Ферн и как она тянет ручки, чтобы я взяла ее. Жемчуг вернул обратно все это и снова возродил в моем сердце болезненные руины.

«Папа, как мог ты это сделать? Как мог это сделать!» – кричало все во мне.

Вдруг раздался стук в мою дверь. Я быстро убрала жемчуг и вытерла лицо.

– Кто там?

Дверь медленно открылась, и в нее заглянул красивый мужчина, одетый в желтовато-коричневый спортивный пиджак и соответствующие брюки. Его светло-каштановые волосы были аккуратно зачесаны назад с боков, но с маленькой, мягкой волной спереди. На висках была уже легкая седина. Прекрасный, сильный загар контрастировал с синевой его глаз. Я подумала, что он выглядит жизнерадостным и элегантным, как кинозвезда.

– Привет, – сказал он, глядя на меня. Я не ответила. – Я твой отец, – сказал он так, словно я должна была это знать. – Рэндольф Бойс Катлер. – Он протянул мне руку для пожатия. Я не могла и вообразить, что когда-нибудь буду представлена папе и буду пожимать ему руку, как незнакомцу. Папы, как мне казалось, должны обнимать своих дочерей, а не пожимать им руки.

Я вглядывалась в него. Он был высоким, по крайней мере, шесть футов, два или три дюйма, но стройным. У него была нежная, как у Филипа, улыбка и мягкий рот. Все во мне говорило, что этот мужчина, стоящий сейчас передо мной, был мой настоящий отец, поэтому я искала сходство с ним в себе. Наследовала ли я его глаза? Его улыбку?

– Добро пожаловать в Катлер'з Коув, – он бережно пожал кончики моих пальцев. – Как вы доехали?

– Как мы доехали? – Он вел себя так, словно я отсутствовала на каникулах или что-то в этом роде.

Я уже готова была брякнуть «ужасно», когда он сказал:

– Филип мне уже много рассказал о тебе.

– Филип? – Уже одно произнесение этого имени вызвало слезы на моих глазах. Оно напомнило мне о мире, из которого я была вырвана, мире, который начал становиться дружеским и чудесным перед Маминой смертью, мире, полном надежд и поцелуев, которые несли обещание любви.

– Он говорил мне о твоем замечательном голосе. Я не могу дождаться, чтобы услышать твое пение, – сказал он.

Я не могла представить себя снова поющей, потому что мое пение исходило из моего сердца, а сердце мое было разбито на куски, оно никогда не будет снова сильным и определенно никогда больше не будет наполнено музыкой.

– Я так же рад видеть, что ты такая красивая девушка. Филип рассказал мне еще кое-что о тебе. Твоя мама будет очень довольна, – сказал он и взглянул на свои часы так, словно опаздывал на поезд. – Естественно, все это явилось каким-то эмоциональным потрясением для нее: поэтому я возьму тебя встретиться с нею завтра. Она находится под воздействием лекарств, под наблюдением своего лечащего врача, а он советует нам подводить ее к этому постепенно. Ты можешь себе представить, что это было для нее – узнать, что младенец, которого она утратила пятнадцать лет назад, теперь найден, и я уверен, что она так же возбуждена тем, что наконец увидит тебя, как был взволнован я, – быстро добавил он.

– Где она сейчас? – спросила я, думая, что она, должно быть, в больнице. Хоть мне и было ненавистно находиться здесь, было любопытно, как она выглядит.

– В своей комнате, отдыхает.

Она была в своей комнате. Почему она не пожелала увидеть меня? Как могла она отказаться от этого?

– Через день, или позже, когда у меня будет немного свободного времени, мне бы хотелось побеседовать с тобой, чтобы ты рассказала мне, как протекала до сих пор твоя жизнь, о'кей?

Я смотрела вниз, чтобы он не видел мои глаза, наполненные слезами.

– Я представляю, что все это обрушилось на тебя, что это ужасное потрясение, но со временем мы все это уладим, – продолжал он.

Уладить? Как можно сделать это?

– Я хочу узнать, что произошло с моей малышкой сестрой и моим братом, – услышала я сама себя прежде, чем осознала, что собираюсь произнести эти слова. Он поджал свои губы и покачал головой.

– Это не в наших руках. Они на самом деле тебе не брат и сестра, поэтому мы не имеем никакого права требовать информацию о них. Боюсь, ты должна забыть о них.

– Я никогда не забуду их! Никогда! – закричала я. – И я не хочу быть здесь. Я не… Я не… – Я начала плакать и не могла остановиться. Слезы захлестывали меня, мои плечи содрогались.

– Ну, ну, все будет прекрасно, – он дотронулся импульсивно до моего плеча и тут же отпрянул, словно сделал что-то запрещенное.

Этот мужчина, мой настоящий отец, был обходительным и красивым, но он оставался чужим. Между нами была стена, прочная стена, построенная не только временем и расстоянием, но и различными образами жизни, совершенно различными. Я чувствовала себя как турист в иноземной стране, где некому довериться и некому помочь мне понять новые странные обычаи и манеры.

Я глубоко вздохнула и потянулась к своей сумочке за платком.

– Вот, – сказал он, явно обрадованный, что может сделать что-то. Он вручил мне свой мягкий шелковый носовой платок. Я быстро вытерла глаза. – Мама говорила мне о вашей первой встрече, и как она намерена принять в тебе особое участие. Учитывая все, что она здесь делает, ты должна быть польщена, – добавил он. – Когда мама проявляет личный интерес к кому-либо, она обычно добивается успеха.

Он остановился, должно быть, ожидая услышать от меня слова благодарности, но этого не было, а я не хотела лгать.

– Моя мама первая узнала о тебе, обычно она всегда первой узнает здесь обо всем, – продолжал он. Возможно, он нервничал так же, как я, и должен был говорить что-то. – Она никогда не думала, что ей придется выплатить это вознаграждение и, как все мы, утратила надежду давным давно. Ладно, – он снова взглянул на свои часы. – Я должен вернуться в столовую. Мама и я встречаемся с гостями за ужином. Большинство наших гостей – постоянные, приезжают сюда из года в год. Мама знает их всех по именам. У нее поразительная память на лица и имена. Я не могу сравниться с ней.

Когда бы он не заговаривал о своей матери, его лицо светлело. Та ли это пожилая женщина, которая встретила меня с ледяными глазами и обжигающими словами?

Раздался стук в дверь, и появилась миссис Бостон.

– О, – сказала она, – я не знала, что вы здесь, мистер Катлер.

– Все в порядке, миссис Бостон, я как раз собирался уходить.

– Я пришла, чтобы узнать, хочет ли уже Евгения поесть что-нибудь.

– Евгения? Да, верно. Я уже успел забыть твое настоящее имя, – улыбнулся он.

– Я ненавижу его, – закричала я, – я не хочу менять свое имя.

– Конечно, ты не хочешь, – сказал он. Я облегченно вздохнула, пока он не добавил: – Сейчас. Но я уверен, что через некоторое время мама убедит тебя. Тем или иным путем она обычно заставляет людей понять, что к лучшему.

– Я не стану менять свое имя, – настаивала я.

– Посмотрим, – ответил он, очевидно, неубежденный. Он оглядел комнату. – Ты нуждаешься в чем-нибудь?

Нуждаюсь в чем-нибудь? Да. Я нуждаюсь в том, чтобы вернуться в свою прежнюю семью. Я нуждаюсь в людях, которые действительно любят меня и действительно заботятся обо мне и которые не смотрят на меня как на немытую и грязную личность, способную заразить их самих и их драгоценный мир. Я нуждаюсь в том, чтобы спать там, где спит моя семья, и если женщина наверху является моей настоящей матерью, я нуждаюсь в том, чтобы она обращалась со мной, как со своей настоящей дочерью, а не принимала докторов и лекарства перед тем, как увидеть меня.

Я хотела вернуться туда, где вещи были такими плохими, какими они и выглядели. Я нуждалась в том, чтобы слышать голос Джимми и иметь возможность окликнуть его в темноте и разделить с ним мои страхи и надежды. Я нуждалась в том, чтобы моя маленькая сестренка звала меня, и я нуждалась в том, милом папе, который приходит и приветствует меня, обнимая и целуя – а не в том отце, который стоит в дверях и говорит мне, что я должна сменить свое имя.

Но не было смысла говорить обо всем этом моему подлинному отцу. Я не думаю, чтобы он понял.

– Нет, – ответила я.

– О'кей, тогда ты должна пойти с миссис Бостон и поесть что-нибудь. Проведите ее прямо туда, миссис Бостон, – сказал он, выходя. Потом он обернулся ко мне: – Скоро я снова поговорю с тобой.

– Я не голодна, – повторила я, как только он ушел.

– Вы должны что-нибудь поесть, детка, – убеждала она. – И вы должны это сделать сейчас. У нас тут расписание на все. Миссис Катлер… она тут управляет хлыстом.

Я понимала, что она не оставит меня в покое, поэтому я встала и последовала на кухню. Когда мы достигли лестницы, я посмотрела наверх. Моя настоящая мать была где-то там, в своей комнате, и еще не в состоянии повидаться со мной. Сама эта мысль звучала так, словно я была монстром с когтями и клешнями. Какой она окажется, когда мы наконец встретимся? Будет ли она более любящей и вдумчивой, чем моя бабушка? Будет ли она настаивать на том, чтобы я немедленно была переведена наверх, чтобы я могла быть ближе к ней?

– Идемте же, – торопила миссис Бостон, видя, что я остановилась.

– Миссис Бостон, – сказала я, все еще глядя на лестницу, – если вы называете мою бабушку «миссис Катлер», то как вы называете мою мать? Никто не путается?

– Никто не путается.

– Почему?

Она взглянула наверх, чтобы быть уверенной, что никого нет поблизости, чтобы подслушать нас. Потом наклонилась ко мне и прошептала:

– Ее называют «маленькой миссис Катлер». А теперь, пойдемте. Нам предстоит еще многое сделать.

Кухня мне показалась сущим бедламом.[14] Официанты и официантки, обслуживающие гостей в столовой, стояли в очередь перед длинным столом, чтобы наполнить свои подносы тарелками с едой.

Еда была деликатесной, но миссис Бостон стояла за мной, нетерпеливо ожидая, пока я закончу. Как только я встала из-за стола, мы вышли, чтобы встретиться с мистером Стенли.

Это был стройный мужчина лет пятидесяти с редкими каштановыми волосами, узким лицом, маленькими глазками и длинным ртом. Было что-то птичье в его облике и в его порывистых, коротких движениях. Он стоял, держа руки перед собой, и разглядывал меня.

– Хм, – он вскинул голову, – ей может подойти старая форма Агаты.

Я хотела получить старую форму Агаты даже меньше, чем хотела получить ее работу, но мистер Стенли был очень энергичен и не собирался вести какие-то разговоры. Он отыскал эту форму, нашел мне пару белых туфель моего размера и белые носки и передал мне все это, словно я вступала в армию. Я даже должна была расписаться за все.

– Если кто-либо, кем бы он ни был, портит что-то, он платит за это, – предупредил он, – если что-то пропадает, тоже платят. Из этого отеля вещи не должны уходить так легко, как это бывает в других. Это для порядка, – с гордостью сказал он. – Когда вы придете сюда утром, вы отправитесь в восточное крыло вместе с Сисси.

– Вы знаете, как отсюда вернуться в вашу комнату? – спросила миссис Бостон, когда мы вышли. Я кивнула. – О'кей, тогда мы увидимся утром.

Я посмотрела ей вслед и отправилась назад. Дойдя до старого крыла, я остановилась у гостиной и вошла в нее, чтобы рассмотреть семейные фотографии на камине. Здесь была Клэр Сю, когда она была маленькой девочкой, и здесь был Филип, стоящий вместе с ней перед одной из смотровых площадок. Я нашла фотографию Филипа и нашей матери, которую я уже видела мельком, но как раз? когда я потянулась к ней, чтобы придвинуть поближе, в дверях появилась моя бабушка. Я отскочила, когда она заговорила.

– На твоем месте, Евгения, я бы хорошо отдохнула этой ночью, – сказала она, переводя взгляд с меня на фотографии. – Ты должна подготовиться к ежедневному распорядку.

Я быстро поставила фотографию обратно.

– Я говорила вам, что мое имя Дон.

Я не стала ждать, когда она ответит. Я поспешила прочь в мою маленькую комнату и захлопнула за собой дверь. Я стояла там и прислушивалась, не последовала ли она за мной, но не услышала никаких шагов. Тогда я перевела дух и повернулась к своему маленькому чемодану.

Я вынула из него фотографию мамы, когда она была молодой девушкой, и поставила ее на маленький столик. Когда я смотрела на нее, я вспомнила ее последние слова, обращенные ко мне: «Ты никогда не должна плохо думать о нас. Мы любим тебя. Всегда помни об этом».

– О, мама! – вскричала я, – смотри, что произошло с нами. Почему ты и папа сделали это?

Я полезла в ящичек, где спрятала жемчуг, и вынула его. Держа его, я чувствовала близость к маме, но я не могла носить его. Просто не могла. Не здесь. Не в этом ужасном месте, которое стало моим новым домом. Эти жемчужины предназначались для того, чтобы их носили по счастливому поводу, а мое нынешнее положение вовсе не соответствовало этому определению. Я взглянула на жемчуг еще раз, а затем убрала его. Никто в Катлер'з Коув не должен знать о его существовании. Эти жемчужины были для меня последней ниточкой к моей семье. Они были единственной вещью, которая придавала мне какое-то чувство уверенности, и они должны были стать моим секретом. Если я когда-нибудь почувствую себя одинокой и захочу вспомнить счастливые времена, я буду просто доставать их из ящика и держать в руках. Может быть, когда-нибудь я снова надену их.

Наконец, измученная всем тем, что произошло в этот худший день моей жизни, я разложила свои вещи и приготовилась ко сну. Я свернулась под покрывалом, которое пахло чистотой, но было грубым на ощупь, подушка была слишком мягкой. Я ненавидела эту комнату больше, чем самые ужасные квартиры, в каких нам приходилось жить.

Я смотрела на белый потрескавшийся потолок. Трещины, словно нити, проходили по нему зигзагом. Потом я повернулась на бок и выключила лампу. Никакой свет снаружи не проникал ко мне сквозь окно, за ним было только ночное небо. В комнате стояла полная темнота. Даже после того, как мои глаза привыкли к ней, я едва могла различать комод и окно.

Всегда было трудно привыкать к новому месту, когда мы бесконечно путешествовали и переезжали из одного города в другой. Первые ночи были тоскливыми, и мы с Джимми как-то устраивались поуютнее только потому, что были вместе. Сейчас, в одиночестве, я прислушивалась к каждому шороху в старинной части отеля и скрипу. Я должна привыкнуть ко всем этим звукам, пока ничто не будет уже удивлять меня.

Неожиданно мне показалось, что я услышала чей-то крик. Он был приглушенным, но все же это был явный женский крик. Я чутко прислушалась и расслышала голос моей бабушки, хотя не могла разобрать никаких слов. Крик оборвался так же неожиданно, как начался.

Затем тишина и темнота стали тяжелыми и зловещими. Я напряглась, чтобы услышать звуки отеля, просто для того, чтобы стало уютнее от голосов других людей. Они были вдалеке и звучали словно голоса по радио, и я не чувствовала себя от них более безопасной или комфортной. Но через некоторое время усталость взяла верх над моими страхами, и я заснула.

Я находилась в моем настоящем доме, но я не чувствовала ни в малейшей степени свою принадлежность к нему. Как долго буду я чужой в моем собственном доме и в моей собственной семье?

Мои глаза внезапно открылись, когда я услышала кого-то у двери. На мгновение я забыла, где нахожусь и что произошло. Я ожидала услышать плач Ферн и увидеть, как она нетерпеливо пытается подняться в своей кроватке. Но вместо этого, когда я села, оказалась напротив своей бабушки. Ее волосы были точно так же безукоризненно зачесаны назад, как и тогда, когда я впервые встретилась с нею, и она была одета в темно-серую хлопковую юбку и такой же жакет. С ее мочек свисали жемчужные серьги, и она носила такие же кольца и часы. Она неодобрительно усмехнулась.

– Что такое? – спросила я. От выражения ее лица и того, как она ворвалась в мою комнату, мое сердце едва не выскочило из груди.

– У меня было подозрение, что ты все еще в постели. Разве я не ясно объяснила, в котором часу ты должна встать и одеться?

– Я очень устала, к тому же я долго не могла уснуть, потому что слышала, что кто-то кричал, – ответила я. Она вздернула плечи, глаза ее стали крохотными.

– Чепуха. Никто не кричал. Ты, видимо, уже спала, и тебе все приснилось.

– Это не было сном. Я хорошо слышала, что кто-то кричал, – настаивала я.

– Ты всегда будешь пререкаться со мной? – Выпалила она. – Юная девушка, такая, как ты, должна научиться, когда следует говорить, а когда помалкивать.

Я закусила нижнюю губу. Я хотела ответить ей какой-то резкостью. Я хотела потребовать, чтобы она прекратила третировать меня, но судьба пропустила меня через узкое отверстие в доске от выпавшего сучка, и я вышла с другой стороны тонкой и плоской. Я вся дрожала. Я будто утратила свой голос, и все теперь навсегда останется только внутри меня, даже слезы. Она взглянула на свои часы.

– Уже семь, – сказала она. – Ты должна одеться и немедленно идти на кухню, если хочешь получить завтрак. Если кто-либо из персонала хочет позавтракать, он или она должны поесть раньше гостей. Запомни это, с нынешнего утра ты должна вставать сама. В твоем возрасте нельзя рассчитывать на других для выполнения своих обязанностей.

– Я всегда встаю рано и всегда выполняю свои обязанности, – возразила я. Мой гаев, наконец, лопнул, словно шарик, в который надули слишком много воздуха. Она смотрела на меня еще мгновение. Я оставалась в постели, натянув одеяло, чтобы скрыть, как бьется в груди мое разбитое сердце. Она разглядывала меня, потом ее взгляд переместился на мой маленький ночной столик. Вдруг ее лицо побагровело.

– Чья это фотография?

– Это мама.

– Ты принесла фотографию Салли Джин Лонгчэмп в мой отель и поставила ее так, что каждый может ее увидеть?

Я даже представить не могла, что пожилые люди могут так быстро и резко двигаться. Она схватила мою бесценную фотографию.

– Как ты посмела принести ее сюда?

– Нет! – вскричала я, но она мгновенно разорвала ее на две части.

– Это моя фотография, моя единственная фотография! – кричала я сквозь слезы. Она выпрямилась во весь свой рост.

– Эти люди – похитители детей, воры, я говорила тебе, – сказала она сквозь стиснутые зубы, ее губы поджались так, что стали тонкими как карандашная линия. – Я не хочу с ними никакого контакта. Выкинь их из твоей памяти.

Она выкинула мамину фотографию в маленькую корзинку для мусора.

– Будь на кухне через десять минут. Семья должна быть хорошим примером для персонала, – добавила она и вышла, захлопнув за собой дверь.

Слезы побежали по моим щекам.

Почему моя бабушка так ужасно обращается со мной? Почему она не может увидеть боль, которую я испытала от того, что меня отторгли от семьи, которую я считала своей? Почему мне не дали немного времени, чтобы приноровиться к новому дому и новой жизни? Почему она обращается со мной, словно я была чем-то диким и бесполезным. Это взбесило меня. Я возненавидела это место, мне было ненавистно пребывание здесь.

Я встала, натянула джинсы и блузку. Не думая ни о чем другом, кроме как покинуть это ужасное место, я выбежала из комнаты и через служебный вход на улицу. Я не заботилась о завтраке, я не заботилась о том, что опоздаю на мою новую работу. Передо мной стояли полные ненависти глаза моей бабушки.

Я брела, опустив голову, не думая, куда иду. Я могла бы свалиться с обрыва, не заметив этого. Через некоторое время я подняла взгляд и обнаружила, что стою перед высокой каменной аркой. Слова, начертанные на ней, гласили: «Кладбище Катлер'з Коув». «Как подходит», – подумала я. Я чувствовала себя так, будто уже была мертвой.

Я, как загипнотизированная, смотрела сквозь темный портал на камни, блестевшие под утренним солнцем, словно множество костей. Я обнаружила справа тропу и медленно пошла по ней. Это было очень ухоженное кладбище, с аккуратно подстриженной травой, кустами и цветами. Я быстро нашла сектор Катлеров и увидела надгробья моих предков – могилы людей, которые должны были быть моими прадедом и прабабушкой, тетями и дядями, кузенами. На могиле моего деда возвышался большой памятник, а сразу за ним был еще один, очень маленький камень.

Охваченная любопытством, я подошла к этому маленькому надгробию и остановилась как вкопанная, когда прочитала то, что было на нем написано. Не веря своим глазам, я заморгала. Я правильно прочитала, или это утренний свет так подшутил надо мной? Как такое могло быть? Почему это могло быть? Это не имело смысла. Это просто не могло иметь никакого смысла!

Медленно я опустилась на колени у крохотного памятника и провела пальцами по выбитым буквам, перечитывая несколько слов:

Все внутри меня сжалось еще сильнее, когда я глядела на даты, которые соответствовали датам моего собственного рождения и исчезновения. Этот факт было невозможно отрицать. Эта могила была моей.

Земля под моими ногами словно загорелась. Мурашки побежали у меня по спине. Я быстро встала, пошатываясь, отведя глаза от очевидного доказательства моего несуществования. У меня не было ни малейшего сомнения в том, кто создал эту могилу: бабушка Катлер. Она определенно была бы счастлива, если бы мое маленькое тельце действительно покоилось в ней. Но почему? Почему она так стремилась, чтобы я была похоронена и забыта?

Каким-то образом я должна противостоять этой ненавидящей старой женщине и показать ей, что я не низкое существо, на которое можно плевать и издеваться. Я не мертва. Я была жива, и никто не сможет отвергнуть факт моего существования.

Вернувшись в отель, в свою комнату, я вынула из корзинки разорванную мамину фотографию. Она была разорвана прямо по ее чудесной улыбке. Я чувствовала себя так, словно моя бабушка разорвала мое сердце. Я спрятала разорванную фотографию под свое белье в ящик. Я попытаюсь склеить ее, но она уже никогда не станет прежней.

Я переоделась в мою форму и направилась прямо на кухню. К тому времени, когда я туда пришла, в ней уже было полно официантов, горничных, рабочих, посыльных и портье. Все разговоры сразу смолкли, и все лица обернулись в мою сторону. Я почувствовала себя так же, как чувствовала раньше, когда приходила в новый класс. Я поняла, что большинство из них уже знали, кто я.

Миссис Бостон окликнула меня, и я присоединилась к ней и другим горничным. Я видела, что они возмущены тем, что я заняла место того, кто действительно нуждался в этой работе. Тем не менее, она познакомила меня с каждой и указала на Сисси. Я села рядом с ней.

Это была чернокожая девушка на пять лет старше меня, хотя она не выглядела старше и на один день. Я была выше ее на дюйм, а то и больше. У нее были коротко обрезанные волосы, словно кто-то надел ей на голову горшок, и потом подстриг все, что вылезало вокруг.

– Тут все болтают о тебе, – сказала она. – Люди всегда знали о пропавшей малышке Катлер, только все думали, что ты умерла. Миссис Катлер даже поставила памятник на семейном кладбище.

– Я знаю, – сказала я. – Я видела его.

– Да?

– Но почему они сделали это?

– Я слышала, что миссис Катлер сделала это через несколько лет после того, как пришла к заключению, что ты не будешь найдена живой. Я была тогда еще маленькой, но моя бабушка рассказывала мне и всей семье, что миссис Катлер считает день, когда ты была похищена, все равно что день твоей смерти.

– Никто не говорил мне об этом, – сказала я. – Я наткнулась на него случайно, когда просто бродила по кладбищу и попала на наш семейный участок.

– Я полагаю, что теперь они его выкопают, – сказала Сисси.

– Нет, если моя бабушка захочет все оставить.

– Что это значит?

– Ничего.

Я все еще дрожала от вида маленького камня с моим именем. Хотя это было имя, которое я не принимала, для меня это не имело разницы. Я была рада приступить к работе и переключить мысли на другие вещи.

После завтрака вместе с другими горничными мы пошли в кабинет мистера Стенли. Он отдал распоряжения, указывал на новые комнаты, которые должны быть приготовлены, комнаты, которые должны быть убраны, потому что гости из них уезжают. Сисси и я должны были заняться этим в восточном крыле. У нас было пятнадцать комнат. Они располагались по обоим сторонам коридора. Перед самым ланчем пришел мой отец, чтобы забрать меня.

– Твоя мать готова встретиться с тобой, Евгения, – сказал он.

– Я говорила вам… мое имя Дон, – возразила я. Теперь, после того, как я видела могильный камень, другое имя казалось тем более неприемлемым.

– Ты не думаешь, дорогая, что Евгения звучит более примечательно? – спросил он меня. – Ты была названа в честь одной из сестер моей матери. Она была совсем юной девушкой, когда умерла.

– Я знаю, но я не росла с этим именем и оно мне не нравится.

– Может быть, еще понравится, если ты захочешь, – предположил он.

– Я не захочу. – Но он или не услышал, или сделал вид, что не слышит.

Мы свернули в старую часть отеля и направились к лестнице. Мой пульс бился все сильнее и сильнее с каждым шагом вперед.

Наверху все было обклеено обоями со светло-голубым узором в горошек, коридор был устлан мягким кремовым ковром. Большое окно в его конце делало его ярким и воздушным.

– Это комната Филипа, – показал мой отец, когда мы подошли к двери с правой стороны, – дверь рядом – это Клэр Сю. Наша спальня дальше слева. Апартаменты твоей бабушки находятся за углом.

Мы остановились возле закрытой двери в его и мамину спальню, папа сделал глубокий вздох, закрыв и открыв глаза, словно на груди его лежал тяжелый груз.

– Я должен объяснить кое-что тебе, – начал он. – Твоя мама очень чувствительная женщина. Доктора говорят, что у нее слабые нервы, так что мы стараемся удержать ее от всякого напряжения и давления. Она происходит из прекрасной старой аристократической семьи с Юга, и ее всю жизнь оберегали. Вот почему я так люблю ее. Для меня она, как… произведение искусства, прекрасный фарфор, хрупкий, изумительный, исключительный, – сказал он. – Она такой человек, которого надо беречь и лелеять. Как бы то ни было, ты можешь представить, что все это означало для нее. Она немного боится тебя, – добавил он.

– Боится меня? Почему?

– Ну… вырастить наших двух детей было для нее нелегким делом. И неожиданно оказаться лицом к лицу с давно утерянным ребенком, который жил совершенно другой жизнью… Это пугает ее. Все, о чем я прошу тебя, это быть терпеливой… Ну, хорошо, – он сделал еще один глубокий вздох и взялся за дверную ручку, – войдем…

Это было все равно, что вступить в другой мир. Вначале мы вошли в гостиную с красным бархатным ковром. Вся мебель, сияющая, чистая и выглядевшая, как новая, была явно антикварной. Позднее я узнала, какой дорогой она была. Ее изготовление относилось к началу столетия.

С левой стороны был камин из природного камня с длинной, широкой доской. В центре ее стояла серебряная рамка с фотографией молодой женщины с зонтиком, стоящей на пляже. Она была одета в светлое длинное платье. По обе стороны на камине стояли стройные вазочки с одной розой в каждой.

Над камином висела картина, изображающая, должно быть, первоначальный «Катлер'з Коув Отель»: люди, собравшиеся на лужайке, люди, сидящие на крыльце, охватывающем все здание. У передней двери стояли мужчина и женщина. Были ли это мои бабушка и дедушка? Небо над отелем было покрыто легкими облачками.

Слева от меня было фортепьяно. На нем лежал нотный листок, но он так выглядел, словно его положили сюда просто так, для видимости. На самом деле, вся гостиная выглядела так, словно ею не пользовались, ни к чему в ней не притрагивались, так выглядят комнаты в музеях.

– Нам сюда, – сказал папа, указывая на двойные двери. Он взялся сразу за две ручки и одним грациозным движением распахнул обе двери. Я ступила вперед в спальню и почти запнулась в изумлении. Такой большой она была. Я подумала, что она была больше всех наших квартир, в каких мы когда-либо жили. Толстый, синего морского цвета ковер покрывал все пространство до самой огромной кровати-канапе в дальнем конце. С каждой стороны кровати было большое окно с белыми, кружевными занавесями. Стены были обтянуты темно-голубым бархатом. Справа находился длинный молочно-белый мраморный стол с вишнево-красными прожилками. Рядом два кресла с высокой спинкой. На столе были вазы с нарциссами. Всю стену за мраморным столом от пола до потолка занимало зеркало, которое делало комнату еще шире и длиннее.

Дверь слева открывалась во встроенный шкаф для одежды, который был больше комнаты, в которой я теперь спала. Неподалеку от него был еще один шкаф. Справа находилась ванная. Я могла только мельком заглянуть в нее, но заметила золотую арматуру на раковинах и огромных размеров саму ванну.

Моя мать почти затерялась на этой невероятной постели. Она была одета в ярко-розовый шелковый халат и хлопковую кружевную ночную рубашку. Когда мы подошли ближе, она подняла взгляд от журнала и положила шоколадную конфету обратно в коробку, которая стояла рядом с ней на постели. Хотя она еще оставалась в постели, на ней уже были жемчужные серьги, подведены губы и ресницы. Она выглядела так, словно в любой момент могла встать с кровати, скользнуть в роскошное платье и отправиться танцевать.

– Лаура Сю, мы здесь, – пропел мой отец, сообщая очевидное. Он остановился и повернулся ко мне, показывая жестом, чтобы я подошла поближе. – Ну разве она не хорошенькая девушка? – добавил он, когда я сделала шаг вперед.

Я посмотрела на женщину, которая была моей настоящей матерью. «В нас определенно есть сходство», – подумала я. Мы обе были блондинки, мои волосы имели тот же оттенок желтизны и такие же яркие, как солнечный свет. У меня были ее синие глаза и тот же цвет лица – «персика со сливками». У нее были красивая шея и покатые плечи, ее волосы мягко спадали на эти плечи и выглядели так, словно были расчесаны на тысячи прядей, такими они были мягкими и блестящими.

Она быстро оглядела меня, ее взгляд скользил с моих ног до головы, затем она вздохнула так глубоко, словно пыталась перевести дыхание. Она протянула руку к медальону в форме сердечка, висящему на груди, и стала нервно перебирать его пальцами. На одном из них было огромное бриллиантовое кольцо, камень был таким большим, что выглядел неуклюжим и неуместным на ее тонком, маленьком пальчике.

Я тоже сделала глубокий вдох. Комната была напоена ароматом нарциссов, потому что вазы с ними были на всех столах и даже в самом углу.

– Почему она в форме горничной? – спросила она моего отца.

– О, ты же знаешь мать. Она хочет, чтобы она включилась в жизнь отеля немедленно, – ответил он. Она сделала гримасу и покачала головой.

– Евгения, – наконец, произнесла она шепотом, обращаясь теперь ко мне. – Это, действительно, ты?

Я покачала головой, и она смутилась. Она обернулась к моему отцу и озабоченно нахмурилась, отчего ее брови сошлись.

– Я должен сказать тебе, Лаура Сю, что Евгения знает себя как Дон и она чувствует себя немного некомфортно, когда к ней обращаются по-другому, – объяснил он. На ее лице вспыхнуло изумленное выражение, отчего брови изогнулись. Она захлопала ресницами и сложила свои губки.

– Да? Но ведь тебе дала имя бабушка Катлер, – сказала она мне, словно это означало, что оно высечено на камне и никогда не может быть изменено или отторгнуто.

– Для меня это не имеет значения, – ответила я. Неожиданно у нее появилось испуганное выражение, и, когда она теперь посмотрела на отца, в ее взгляде был призыв о помощи.

– Они назвали ее Дон? Просто Дон?

– Однако, Лаура Сю, – старался успокоить ее отец, – Дон и я достигли соглашения, что она даст шанс Евгении.

– Я никогда не говорила, что согласна, – быстро вставила я.

– О, это будет так трудно, – сказала моя мать, качая головой. Она приложила руку к горлу, глаза ее потемнели. Что-то пугающее родилось в моем сердце при виде ее реакции. Мама была смертельно больна, но никогда не выглядела такой слабой и беспомощной, как моя настоящая мать. – Кто бы не обращался к ней как к Евгении, она не будет знать, что это обращаются к ней. Теперь ты не можешь больше называть себя Дон. Что будут думать люди? – простонала она.

– Но это мое имя! – Закричала я. Она взглянула на меня так, словно это она сама закричала.

– Я знаю, что мы сделаем, – внезапно она хлопнула в ладоши. – Если мы будем представлять тебя какому-нибудь важному лицу, мы будем представлять тебя как Евгению Грэйс Катлер. А здесь, в семейных квартирах мы будем звать тебя Дон, если тебе так нравится. Разве это не звучит разумно, Рэндольф? Мама согласится на это?

– Посмотрим, – ответил он без особой радости в голосе. Но моя мать сделала болезненное выражение, и он расслабился и улыбнулся: – Я поговорю с ней.

– Почему вы не можете сказать ей сами то, что хотите? – спросила я мою мать. В этом вопросе было больше любопытства, чем зла. Она покачала головой и поднесла руку к своей груди.

– Я… я не умею находить аргументы, – сказала она. – Тут могут найтись какие-либо аргументы, Рэндольф?

– Не утруждай себя этим, Лаура Сю. Я уверен, что Дон, я и мама уладим это.

– Хорошо, – она глубоко вздохнула. – Хорошо, – повторила она. – Все улажено.

– Что улажено? – Я взглянула на моего отца. Он улыбнулся мне, словно желая сказать, пусть так и будет. Моя мать тоже улыбнулась, она выглядела как маленькая девочка, которой обещали что-то замечательное, вроде нового платья или похода в цирк.

– Подойди ближе, Дон, – попросила она. – Позволь мне тебя по-настоящему разглядеть хорошенько. Подойди, присядь к кровати. – Она указала мне на стул, который я должна была принести. Я выполнила ее желание. – Ты красивая девочка! С замечательными волосами и прекрасными глазами. – Она потянулась, чтобы коснуться моих волос, и я разглядела ее длинные, совершенные, розовые ногти. – Ты счастлива оказаться здесь, оказаться дома?

– Нет, – быстро ответила я, возможно, слишком быстро, потому что она заморгала и отпрянула, словно я ударила ее. – Я не привыкла к нему, – объяснила я, – и я скучаю по тем людям, которых я всегда знала, как свою семью.

– Конечно, – сказала она, – бедненькая, бедненькая девочка. Как ужасно, должно быть, это все для тебя. – Она улыбнулась очень доброй улыбкой, как мне показалось, а когда я взглянула на своего отца, то увидела, как сильно он обожает ее. – Я знала тебя всего несколько часов, держала тебя в своих руках совсем недолго. Моя сиделка миссис Дэльтон знала тебя дольше, чем я. – Она всхлипнула и перевела свои опечаленные глаза на отца, тот грустно кивнул.

– Каждый раз, когда я буду в состоянии видеть тебя, ты будешь проводить со мной столько времени, сколько сможешь, рассказывая мне все о себе, где ты была, что делала. С тобой обращались хорошо? – спросила она с гримасой, будто приготовившись услышать самое наихудшее: истории о том, как запирали в шкафу или морили голодом и били.

– Да, – твердо ответила я.

– Но они были такие бедные! – воскликнула она.

– Быть бедными еще ничего не значит. Они любили меня, и я любила их, – заявила я. Я ничего не могла с собой поделать. Я скучала по Джимми и малышке Ферн так сильно, что внутри у меня все трепетало.

– Ах, дорогой, – сказала моя мать, повернувшись к отцу. – Это так трудно, как я и предполагала.

– Это потребует времени. Не впадай в панику, Лаура Сю. Все помогут этому, особенно мама, – подбодрил ее он.

– Да, да, я понимаю. – Она снова повернулась ко мне. – Ладно, я сделаю все, что я могу для тебя, Дон, но я боюсь, что моя сила еще не вернулась ко мне. Надеюсь, что ты понимаешь это, дорогая.

– Конечно, она понимает, – произнес отец.

– Через некоторое время, когда ты научишься, как следует себя вести в обществе, мы устроим маленькую вечеринку, чтобы отпраздновать твое возвращение домой. Разве это будет не приятно? – спросила она, улыбаясь.

– Я знаю, как надо себя вести в обществе, – ответила я, тем самым стерев улыбку с ее лица.

– Ну, конечно же, нет, ты не знаешь, дорогая. От меня это потребовало вечность. Вечность, чтобы научиться правильному этикету, а я воспитывалась в хорошем доме, окруженная красивыми вещами. В нем все время бывали люди с положением. Я уверена, что ты не знаешь, как следует правильно приветствовать кого-то или как сделать реверанс и потупить взор, когда кто-нибудь делает тебе комплимент. Ты не знаешь, как сидеть за официальным обеденным столом, какие серебряные приборы использовать, как есть суп, как намазывать масло на хлеб, как брать что-то. Тебе теперь предстоит научиться многому. Я попытаюсь учить тебя, насколько смогу, но ты должна быть терпеливой, о'кей?

Я смотрела в сторону. Почему эти вещи сейчас так важны для нее? А как насчет того, чтобы нам по-настоящему узнать друг друга? Почему ее не интересует то, чего я хочу, в чем нуждаюсь?

– И мы можем разговаривать также о всяких женских вещах тоже, – сказала она. Я изумленно подняла глаза.

– Женских вещах?

– Конечно. Мы не допустим, чтобы ты выглядела так все время.

– Она это лето работает в отеле, Лаура Сю, – напомнил ей мой отец.

– Да? И все же она может выглядеть так, как должна выглядеть моя дочь.

– А что неверного в том, как я выгляжу? – спросила я.

– О, дорогая, твои волосы не должны быть так подстрижены и причесаны. Моя косметичка должна будет взглянуть на тебя. И твои ногти, – сказала она, сделав гримасу, – они нуждаются в настоящем маникюре.

– Я не могу застилать кровати, прибирать комнаты и беспокоиться о своих ногтях, – заявила я.

– Она права, Лаура Сю, – мягко сказал мой отец.

– А ей обязательно надо быть горничной? – спросила его моя мать.

– Мама считает, что это лучшее место для начала. Она закивала с выражением глубокого согласия, словно все, что думала или говорила моя бабушка, было евангельской истиной. Потом она вздохнула и снова стала разглядывать меня, тихо покачивая головой.

– В будущем, пожалуйста, переодевайся во что-нибудь более приятное, прежде чем прийти повидаться со мной, – попросила она. – Формы угнетают меня, и всегда принимай душ и мой свои волосы вначале. Иначе ты занесешь пыль и грязь.

Полагаю, что я была прозрачна, как оконное стекло, меня было видно насквозь, потому что она увидела боль в моем сердце.

– О, Дон, дорогая, ты должна простить меня, если я говорю так бесчувственно. Я не должна забывать, как трудно все это для тебя тоже. Но ты просто подумай обо всех этих чудесных и новых вещах, которые ты будешь иметь, какие сможешь делать. Ты будешь Катлер в Катлер'з Коув, а это честь и привилегия. В один прекрасный день тут будет очередь достойных поклонников, умоляющих тебя выйти замуж, и все, что произошло с тобой, будет казаться тебе лишь кошмарным сном. Так, как это кажется мне, – сделала очередной глубокий вдох. – Ах, дорогой, становится жарко, – заявила она, фактически на том же дыхании. – Ты можешь включить вентилятор, пожалуйста, Рэндольф?

– Конечно, дорогая.

Она откинулась на подушки и стала обмахиваться своим журналом.

– Все это так переполняет меня, – сказала она, – Рэндольф, ты должен помочь в этом! – вскричала она тонким и высоким голосом, словно была на грани истерики. – Мне достаточно трудно смотреть уже и за Клэр Сю и Филипом.

– Конечно, я помогу, Лаура Сю, Дон не будет для нас проблемой.

– Хорошо, – кивнула она.

Как могла она думать, что я должна быть проблемой для нее? Я не была младенцем, который требует постоянной заботы и присмотра.

– Кто-нибудь знает о ней, Рэндольф? – спросила она, глядя в потолок, и при этом говорила обо мне так, словно я не присутствовала рядом с ней в комнате.

– Это расходится по Катлер'з Коув, если ты это имеешь в виду.

– О, Господи… Как же я смогу выйти? Всюду, куда я пойду, люди будут задавать вопрос за вопросом. Я не могу выдержать этой мысли, Рэндольф, – простонала она.

– Я отвечу на все вопросы, Лаура Сю. Не волнуйся.

– Мое сердце так бьется, Рэндольф. Только это началось, а я уже чувствую как участился мой пульс на шее, – она поднесла пальцы к горлу. – Я не могу выровнять свое дыхание.

– Отнесись к этому спокойно, Лаура Сю, – посоветовал отец.

Я посмотрела на него в ожидании. Что такое происходит? Он кивнул и указал мне головой на дверь.

– Мне лучше пойти, – сказала я. – Я еще должна вернуться обратно на работу.

– Ах… ах, да, дорогая… Я должна теперь немного вздремнуть. Мы еще поговорим с тобой позднее. Рэндольф, пожалуйста, попроси доктора Мэдео вернуться.

– Но, Лаура Сю, ведь он же был здесь не более чем час назад.

– Пожалуйста. Я думаю, что нуждаюсь в нем, чтобы он поменял мне лекарство. Это не помогает.

– Хорошо, – сказал он, вздохнув. Мы вышли вместе. Один раз я обернулась и увидела, как она снова легла, закрыв глаза, прижав руки к груди.

– С ней все будет в порядке, – заверил мой отец, когда мы вышли. – Всего лишь один из ее приступов. Они приходят и уходят. Это часть ее нервного состояния. Пройдет день или два, она встанет, наденет одно из своих красивых платьев и, стоя у входа в столовую рядом с матерью, будет приветствовать гостей. Вот увидишь, – сказал он, похлопав меня по плечу.

Отец решил, что мой печальный и встревоженный взгляд объясняется беспокойством о моей матери, но она по-прежнему оставалась для меня чужой. Действительно мы выглядели в чем-то похожими, но я не чувствовала никакого тепла между нами и не могла представить, как буду называть ее мамой. Она даже не попыталась поцеловать меня. Вместо этого она сделала все, чтобы я почувствовала себя грязной и необразованной, каким-то диким существом, доставленным с улицы, кем-то, кто должен быть подчинен и выдрессирован, словно бездомная собака.

Я смотрела в будущее. Ни деньги, ни власть, ни положение, ни честь принадлежать к Катлерам не могли заменить те мгновения любви, которые я пережила, когда была Лонгчэмп. Но никто не хотел видеть это или понять, и меньше всего мои настоящие родители.

«Ах, мама! Ах, папа! – Кричала я во тьме моих мучительных мыслей. – Почему вы сделали это? Мне было бы лучше не знать эту правду. Было бы лучше для всех нас, если бы то надгробье украденному младенцу оставалось нетронутым в сумраке тихого кладбища».

Но для меня этот мир был полон лжи, и одной больше, одной меньше, уже не имело значения.