"Неподражаемый доктор Дарвин" - читать интересную книгу автора (Шеффилд Чарльз)

СОЛБОРНСКИЙ ВАМПИР

Самый короткий день в году близился к вечеру. Хрустящий иней, что еще с полудня выбелил лужайку, мало-помалу подбирался к плоской крыше приземистого кирпичного склада. Утром, в девять часов, крыша была чуть ли не горячей — внутри царила убийственная жара, за девяносто градусов. Но без двадцати семи минут двенадцать взрыв котла вышиб окна, разнося осколки стекла и черного железа на добрую милю вокруг. С тех пор тепло так и утекало из помещения через зияющие проемы. Мокрые полотенца уже задубели, а кувшины и тазы, где недавно клокотал кипяток, начали покрываться корочкой льда.

Раненым оказали помощь, мертвых унесли. Команда уборщиков сделала все, что могла, и разошлась. Обломкам металла, глубоко врезавшимся в крепкие кирпичные стены, пришлось ждать своей участи до завтра — равно как и искореженному металлическому каркасу посередине комнаты.

На складе остались только два человека. Младший, лет сорока, с сумрачным, замкнутым лицом, нервно расхаживал вдоль стены, не в силах глядеть на жалкие останки паровой машины. — Вот и все, — горько произнес он. — Конец. Не надо было мне уезжать из Глазго. И вы с Мэтью можете меня даже не уговаривать — новой я строить не стану.

Эразм Дарвин собирал окровавленные тряпки и швабры и скидывал их в ведро. При этих словах он выпрямился. Всю ночь доктор принимал тяжелые роды, а срочный вызов в пригороды Бирмингема разбудил его от краткого трехчасового сна. Круглое лицо толстяка посерело и осунулось от усталости, однако в голос не прокралось признаков слабости.

— Сегодня, конечно, не станете, Джимми, не спорю. Но завтра?.. Поживем — увидим. Бьюсь об заклад, вы еще передумаете.

— Не спорьте — проиграете. С меня хватит. Возвращаюсь к прежнему ремеслу. Буду мастерить инструменты.

— Нет-нет. — Кряхтя от ломоты в натруженных костях, Дарвин нагнулся за последней тряпкой, а потом зашагал к стоявшему в углу на скамье медицинскому сундучку. Каким-то чудом улыбка, сиявшая на усталом рябом лице, умудрялась вселять уверенность и надежду. — Вы должны работать не покладая рук, Джимми. Мир ждет усовершенствования ваших идей. Придет день, когда они, — одним взмахом пухлой руки доктор словно бы очертил всю северную часть Англии, — при помощи ваших котлов будут вращать сотни прядильных машин. Ваши изобретения обегут весь мир. Через сотни лет энергия воды станет такой же древней историей, как Вавилон и Ниневия.

— Водяные колеса по крайней мере никого не убивают и не увечат.

— Погиб всего один человек — что просто чудо, учитывая силу взрыва. И, насколько я понял, Нед Самптон не послушался ваших распоряжений.

— Я велел ему не начинать без меня, потому что у меня до двенадцати дела в Сохо. — Лысоватый шотландец впервые поглядел на обломки машины, в которую было вложено столько трудов и мечтаний. — А Неду прямо не терпелось. Я ему сколько раз твердил: пар — не игрушка, а могучая природная сила. И относиться к ней легкомысленно — очень опасно. Да еще не следить за давлением и даже не проверять предохранительный клапан…

— Что бы Нед ни сделал, он дорого поплатился за неосмотрительность. — Дарвин защелкнул застежки сундучка. — Джимми Ватт, ежели вам тяжело с вашей работой справляться, что бы вы на моей-то делали? Сегодня вы видели всего одну смерть, а понимаете ли, что для меня эта смерть была второй и чудом не третьей? Мать я еще спас — надеюсь, — но ребенок умер через два часа после рождения.

— Нет, с вашей работой мне бы не справиться, Эразм. Мы с вами оба это понимаем. Даже и будь у меня ваши медицинские познания, мне не хватает вашей силы духа.

— Как мне не хватает вашего инженерного искусства. В мире найдется место множеству дополняющих друг друга талантов. Что же до стойкости духа, она не врожденная, а приобретается практикой. — Эразм Дарвин выглянул в ближайшее окно, ныне зиявшее рваным квадратом пустоты на беленой стене. — Джимми, кажется, сегодня я отдамся на милость вашего гостеприимства. Возвращение домой представляется мне совершенно немыслимым. Дороги нынче плохи, а сейчас, верно, и вовсе застыли.

— Ну конечно же! — встрепенулся его собеседник. — Я просто варвар. Должно быть, вы умираете с голода и усталости. Да и вообще Мэтью мне никогда не простит, если я отошлю вас прочь, не дав ему с вами повидаться. Оставайтесь со мной. Пойдемте пообедаем — вы как, готовы?

— Дождаться не могу, — Дарвин рывком поднял сундук, для удобства прижимая его к груди. — Изнемогаю от голода. Пообедаем у вас?

— Да нет, наверное. Я не бог весть какой едок, до вас мне далеко. — Ватт окинул взором выпирающий живот Дарвина. Впервые со времени несчастного случая во взгляде инженера появились проблески юмора. — Думаю, отобедаем у Мэтью. Денег у него больше, чем у нас двоих вместе взятых, и стол он держит не в пример лучше. Наверняка ему захочется узнать, какие новые идеи появились у вас со времени последней встречи нашего Общества Луны.

— Хотите сказать, мне придется отрабатывать ужин? И почему это вы думаете, что я к этому готов?

— Если нет — с вами такое случится впервые. — Ватт уже выходил в разбитую, повисшую на одной петле дверь склада. — Идемте. Ванна, отдых и славный ужин. Я сообщу в Личфилд, что сегодня вы домой не вернетесь.

Первая зимняя ночь сковала землю. Казалось, особняку Мэтью Бултона уже не ждать новых гостей. Дом, башенками и шпилями напоминающий средневековый замок, словно обратился внутрь себя: наглухо закрытые ставни, запертые двери. Снаружи пошел мелкий снежок — для крупных хлопьев было чересчур холодно. Звенящие хрусталинки опускались на землю; ветерок, слишком слабый, чтобы шелохнуть хотя бы одну ветку, подхватывал их и легкой порошей нес над землей. Под изгородями намело первые сугробы. Барсуки глубже зарывались в норы, а лисы, поводя носами, рыскали по мерзлой земле, выискивая зимних зайцев.

В доме же царил праздничный уют. До Рождества оставалось лишь четыре дня, над камином просторной гостиной висели плющ, остролист и омела. За длинным столом сменяли друг друга все новые и новые блюда: копченый угорь, вареный палтус, пироги с ветчиной и телятиной, начиненные каштанами перепелки, рыбный пирог, каплуны, фаршированные луком и устрицами, огромный дымящийся шар ростбифа в окружении печеной репы, картошки и морковки, пропитанный бренди сливовый пудинг с цукатами и кремом, а под конец — целое колесо стилтонского сыра. Не зря Бултон, владелец лучшей в Европе металлообрабатывающей фабрики, гордился своим поваром. Он небрежно извинился за то, что к столу не поданы жареный гусь и поросенок — они намечаются ближе к Рождеству. Если бы он только знал, что приедет Дарвин…

— То не стали бы ничего менять.

Освеженный часом сна и горой яств Дарвин чувствовал себя в своей стихии. Признательная аудитория всегда вдохновляла его. В промежутках между отправляемыми в рот горстями кураги он разглагольствовал о последних необычайных успехах доктора Уизеринга в области облегчения или даже исцеления водянки при помощи наперстянки и о потенциальных возможностях отвара сушеных листьев этого растения в дополнение к коре хины, алое и смоле гваякового дерева. Даже Ватт, заслушавшись, словно бы позабыл о сегодняшней катастрофе или хотя бы оттеснил воспоминания на более глубинный, внутренний уровень своей сумрачной и мятущейся шотландской души.

— Вы, Мэтью, — продолжал Дарвин, — человек методический.

Раздавшийся в эту секунду стук железного молотка по высокой парадной двери прозвучал ударом самой судьбы. Ватт с Дарвином дернулись, но Бултон и бровью не повел.

— Такое у нас случается что ни вечер, — весело пояснил он. — Кредиторы или курьеры, а не то кто-нибудь из муниципального совета. Учитывая близость Рождества, очень может быть — христославы. Масгрейв разберется. Продолжайте, Эразм. Вы, кажется, собирались рассказать о применении кристаллов медного купороса.

Однако Дарвин не слушал — точнее, слушал что-то другое: насторожившись, он старался уловить голоса, доносившиеся из отделанного дубом и мрамором холла.

— Похоже, надо накрыть еще одно место, — заметил он, рассеянно вытирая руки о скатерть. — Если позволите мне привести к ужину нежданного гостя.

— Приводите хоть двадцать. — Бултон махнул рукой на один из свободных стульев. — Прямо сюда. Но я не знал, что вы кого-то ждете.

— Я и сам не знал. — Дарвин не поднялся, а лишь чуть отодвинул кресло от стола, чтобы дать простор животу, и удовлетворенно кивнул появившемуся в дверях новому гостю. — Джейкоб. Мне так и показалось, что я узнаю ваш лай. Джимми Ватт, позвольте представить вам полковника Джейкоба Поула из Рэдберн-Холла, моего соседа и друга. Мэтью, вы с Джейкобом уже знакомы. Ну и как там снаружи?

— Холодно, как у снежной бабы за пазухой. — Поул довольно чопорно поздоровался с двумя остальными, прибавив, впрочем: — Эразм столько о вас рассказывает, что мне кажется, я вас уже давно знаю.

— И что же он о нас рассказывает? — В отличие от Дарвина Ватт при появлении Поула поднялся на ноги.

— Что, мол, Джеймс Ватт — один из величайших инженеров нашего времени, а Мэтью Бултон — ведущий новатор нашей нации во всем, что касается машин и техники.

Пройдя к камину, Поул остановился перед огнем и протянул к нему дрожащие руки. В отсветах пламени тощее лицо полковника казалось еще желтее обычного.

— Тогда садитесь, дружище. — Бултон показал ему на свободное место. — Даже если вы уже отужинали, эти слова достойны второй порции.

— Одну минуту. — Поул замялся, обегая всех троих взглядом. — Мне очень неловко, но я пришел сюда не один — с кузеном моего старого и доброго друга. Он там, в холле, и страшно хочет поговорить с Эразмом. А я боюсь нарушать покой вашего ужина.

— Не бойтесь — все равно уже нарушили.

Бултон шагнул было к двери, но Поул вскинул руку, останавливая его.

— Позвольте я буду с вами предельно откровенен. Я рассчитывал встретить Эразма по дороге домой, чтобы хватило времени побеседовать наедине. А на фабрике мне сказали, что он отправился сюда. Теперь вот я не знаю, что делать. Видите ли, мой спутник описывает свою проблему как крайне личную и деликатную.

— Медицинская проблема? — Дарвин попрямее уселся в кресле.

— Не знаю.

— Понятно. Что скажете, джентльмены? — Доктор поглядел на Ватта и Бултона.

— Не знаю, какая там у него проблема и захочет ли он обсуждать ее при нас. — Бултон снова направился к двери. — Знаю только, что нельзя оставлять замерзшего и голодного гостя ждать в холле. Садитесь, Джейкоб. По крайней мере поешьте. Глинтвейн вас согреет до самых костей.

— А еда добавит на них хоть чуть-чуть плоти. — Дарвин обвел рукой стол. — Лучший пирог с телятиной и ветчиной, что я ел за весь год. Поверьте мне.

Бултон вернулся с новым гостем, столь плотно закутанным против буйства стихии, что разглядеть его черты и сложение было совершенно невозможно. Нависшие на бровях, усах и окладистой черной бороде вошедшего сосульки медленно таяли и стекали по лицу и плащу.

— Томас Солборн, — представил Бултон. — Из Дорсета. И, по его словам, там не в пример теплее, чем у нас.

— Что нетрудно, особенно в такую ночь, как сегодня. — Солборн, говоривший с легким акцентом уроженца юго-западных областей Англии, снял островерхую шляпу с ушами и оказался румяным мужчиной лет тридцати, без парика, зато с густой копной собственных черных кудрей. Низко поклонившись всей компании и оглядев ее, он обратился уже непосредственно к Дарвину:

— Доктор Дарвин, я понимаю, что явился без приглашения. Честное слово, задумывалось все совершенно иначе.

— Что, Джейкоб сказал, мол, выглядывайте самого толстого? — поинтересовался доктор, снова указывая на место за столом. — Прошу вас, мистер Солборн, садитесь. Говорите, задумывалось все иначе? Сегодня, кажется, вообще все идет совершенно иначе, чем задумывалось. Я, например, собирался ночевать в своей собственной постели. Позвольте же мне высказаться начистоту. Джейкоб уже намекнул на причину вашего прихода сюда. Все в этой комнате, исключая, разумеется, вас, — мои старые и доверенные друзья. Я ценю и уважаю их здравый смысл и умение молчать. У вас есть какая-то проблема, о которой я не знаю ничего, помимо того, что она самого личного свойства. Если пожелаете поделиться ею здесь и сейчас — вы обретете сочувственных и неболтливых слушателей. Если же предпочтете отложить обсуждение до тех пор, как мы не останемся одни, это тоже легко устроить. А пока будем есть, пить и беседовать в свое удовольствие, наслаждаясь приятным вечером.

Солборн медленно снимал с себя многочисленные слои одежды: вязаные перчатки, два плаща, длинный шарф и кожаную куртку. Под всем этим он оказался человеком среднего, отнюдь не атлетического сложения, с уже намечающимся брюшком.

— Есть, пить и беседовать — это я могу. Но вот уже два месяца мне не удавалось расслабиться и наслаждаться жизнью. Целью моего визита в эти края была встреча с Джейкобом, а через него и с вами. Ваша репутация необычайно высока. Говорят, очень часто вы становитесь последним источником надежды.

— Лестно слышать. — Похоже, Дарвин совсем не удивился.

— И не только в медицинских случаях. — Солборн слегка замялся. — Проблема, которая встала передо мной, возможно, и носит медицинский характер, но, откровенно говоря, есть в ней что-то сверхъестественное. Я знаю, что вы отвергаете все сверхъестественное.

— Слишком сильно сказано. Я просто не признаю сверхъестественных объяснений, когда можно найти вполне естественное. И, должен добавить, в моей практике всегда так оно и оказывалось.

— В данном случае… — Солборн развел руками — очень чистыми и ухоженными, явно не знавшими труда. По настояниям Бултона, он положил себе еды, но не притронулся к ней. — Простите. Даже не знаю, с чего начать.

— С чего хотите. Мы ведь не дом строим, где необходимо сперва заложить фундамент и возвести стены, а уж потом класть крышу. — Дарвин улыбнулся своей беззубой улыбкой. — В любой момент можем вернуться и восполнить пробелы. Весь вечер в нашем распоряжении. Самое главное — описывать полную картину во всех подробностях и ничего не пропускать. Подробности — сердце любого диагноза. Покамест считайте вашу проблему медицинской, а там посмотрим, чем она обернется.

— Хорошо. — Наконец Солборн почти неохотно отпил красного вина. — Как и сказал мистер Бултон, я из Дорсета — из самой южной точки страны, почти с самого конца полуострова, известного под названием Портландский мыс. Мыс выступает в Английский канал, а дом мой расположен на западных утесах в паре миль оттуда… или я слишком уж вдаюсь в детали, которые не имеют отношения к делу?

— Нам еще неоткуда знать, что может быть важно, а что нет. Пожалуйста, продолжайте.

— Наша семья принадлежит к старинному дорсетскому роду, дорсетских Солборнов можно проследить почти до самого Завоевания. Неясно только, то ли фамилия наша произошла от названия ближней деревушки Солборн, то ли деревня получила название от фамилии семьи. Как бы там ни было, мои предки жили здесь более пятисот лет. — Томас Солборн уловил на лице Ватта признаки нетерпения и виновато пожал плечами. — Мистер Ватт, я рассказываю все это не для того, чтобы доказать свое превосходство, а для того, чтобы получить отпущение на некоторый, возможно, семейный дефект. Я немного разбираюсь в разведении животных и знаю, что слишком близкое скрещивание порождает подобные проблемы.

Дарвин подался вперед.

— Физическая ущербность?

— У животных. В случае же нашей семьи должен сослаться на ущербность скорее психическую. И, прошу вас, учтите: мне очень нелегко в том признаться.

— Понимаю. А вы учтите, что, несмотря на безоговорочное сочувствие, я — все мы — поможем вам самым логическим и непредвзятым анализом, на какой только будем способны. И, разумеется, ничего из сказанного не выйдет за пределы этой комнаты.

— Спасибо. Постараюсь не упускать ничего, даже самого личного и болезненного. Мне тридцать один год. У меня есть сестра Хелен, на восемь лет младше. Родители умерли три года назад, с разницей в полгода. Родовое имение, разумеется, перешло ко мне, но, поскольку Хелен не замужем, мы с ней живем в Ньюландсе вместе. Наш дом очень стар, построен сто семьдесят лет назад, и ему отчаянно требовался ремонт. Поэтому, когда весь капитал перешел ко мне, мы с Хелен занялись восстановлением дома. Обновили осыпавшуюся известку…

— Прошу прощения. — Дарвин вскинул пухлую руку. — Вы говорите «мы». Подозреваю, однако, что сами вы физической работой не занимались. Не могли бы вы в таком случае более четко отграничивать ваши действия от действий других лиц?

— Если надо, конечно. Мы привели рабочих, которые обновили осыпавшуюся известку и заменили выпавшие кирпичи — Ньюландс почти целиком сложен из кирпичей, за исключением двух каменных башен, с северной и с южной стороны здания. Кроме того, пришлось заменять множество деревянных перекрытий — везде, где обнаружилась сухая гниль. Представляете, во что все это обошлось?

— Ремонт существенно подорвал ваши финансы?

— Не то чтобы. У нас есть земли и источники дохода по всему Дорсету. И у меня, и у Хелен имеется весьма солидный независимый капитал.

— Тогда давайте продолжим, а к финансовым вопросам, если понадобится, вернемся позже.

— Весь этот ремонт отнял довольно много времени, но шесть месяцев назад мы наконец оказались готовы к новому шагу: обновить интерьер. Сменить шторы, хорошенько отчистить ковры или купить новые, перетянуть мебель и так далее. Мы знали, что по этой части от меня мало проку. Строго говоря, цвета я, конечно, различаю, однако в эстетическом отношении абсолютно бездарен. А у нее превосходное художественное чутье. Мы условились, что я буду принимать участие в решении денежных вопросов, но во всем остальном выбирать будет она.

Солборн покачал головой и продолжал:

— Само собой, сидя в Ньюландсе, ничего не выберешь. Хелен было необходимо отправиться в Дорчестер, что в двадцати милях к северу от нас, или даже в Бристоль — в семидесяти милях. Там гораздо больше всяких материалов и моделей. Я не возражал. Хелен уже и раньше путешествовала без меня, даже на Континент, да и вообще моя сестра всегда отличалась независимым складом ума.

Молодой сквайр замолк и глубоко вздохнул с таким видом, точно мог бы сказать по этому поводу гораздо больше. Слушатели терпеливо ждали.

— Не имею чести знать ваши политические взгляды, — наконец решился он, — но позвольте привести такой пример независимости Хелен: в то время, как я решительно возмущен прошлогодней революцией в американских колониях, сестра моя от нее в восторге.

Прежде чем ответить, Дарвин обвел взглядом Ватта, Поула и Бултона.

— Мы на этот счет разных мнений. Лично я надеюсь на полный успех отъединившихся колоний. Куда более волнующий вопрос — приведет ли американский мятеж к новым революциям, ближе к дому?

Мэтью Бултон энергично кивнул и подался вперед.

— Именно это я и твержу Эразму. Мы тут все убежденные монархисты — спокойней, Джимми. — Ватт издал сдавленный звук, что-то среднее между фырканьем и астматическим шипением, и Бултон обернулся к нему. — Я знаю, что вы предпочитаете Молодого Претендента, но все равно ведь вам нужен монарх, пусть даже и не король Георг. Мистер Солборн, после американской революции я много путешествовал по Европе. Франция зашевелилась. Королевские семейства Баварии и Богемии трепещут от страха. Маркграф Брандербургский основал специальную гвардию для розыска революционеров. Где же этому конец? И чем все это кончится?

— Отложим эту беседу до следующего раза. — Дарвин вскинул ладонь, останавливая Поула, который сидел, насупившись и ожидая своей очереди высказаться. — Тише, Джейкоб. Сейчас слово принадлежит мистер Солборну.

Гость, непривычный к манере членов Общества Луны отвлекаться на посторонние темы, внимал сему обмену репликами в некотором недоумении.

— Несмотря на юный возраст и самостоятельный ум, Хелен неплохо знает жизнь. Во всяком случае, я так думал.

Солборн снова замолчал и молчал так долго, что Дарвину пришлось подбодрить его:

— Расскажите нам про нее. Как она выглядит, чем интересуется?

— Она такая же светленькая, как я темный. Друзья всегда говорили, что просто удивительно, как две столь яркие противоположности могли появиться из одного чрева. Хелен очень низенькая, даже для женщины. Она утверждает, что в ней пять футов, но, подозреваю, прибавляет дюйм. Само изящество — и лицом, и сложением. Мужчины явно считают ее очень привлекательной — где бы она ни появилась, на рынке, ярмарке или танцах, на нее оглядываются. Кавалеры за моей сестрой так и бегают, но она всем отказывает.

— Хелен не интересуется мужчинами?

— Скажем, интересуется куда меньше, чем всякими другими вещами. Я уже упомянул ее художественные таланты. Однако они уступают ее интересу к философии и математике. Хелен наделена острым математическим умом. Мало какой мужчина в силах вынести более пяти минут Эвклида, Архимеда, Спинозы и Ньютона. Кавалеры приходят, слушают и уходят, покачивая головами. Так что когда моя сестра отправилась в Бристоль подбирать парчу и написала оттуда, что ходила на демонстрацию необыкновенного математического устройства, я ничуть не удивился. Как и тому, что она задержалась там еще на три дня, чтобы ознакомиться с этим устройством получше. Однако я весьма удивился неделю спустя, когда Хелен вернулась в Ньюландс, но не одна, а с профессором Антоном Рикером из Бордо и его уникальной вычислительной машиной. Вы о ней слышали?

Все головы повернулись к Дарвину. В задумчивых серых глазах доктора шевельнулось чувство, которое Поул по крайней мере уже видел в них прежде: всепоглощающее и ненасытное любопытство.

— Я знаю про вычислитель, построенный мсье Паскалем [36] более века тому назад, — медленно произнес он, — который складывает и вычитает при помощи механического устройства. Знаком я и с усовершенствованной версией, поколение спустя сконструированной герром Готфридом Лейбницем [37], — она осуществляет еще умножение и деление. Однако имя профессора Рикера я слышу впервые.

— Как и мы с Хелен. Она настояла на том, чтобы профессор вместе со своей машиной погостил у нас в Ньюландсе. Позвольте сразу уточнить, что поначалу внешность гостя меня поразила, но не обеспокоила. Неприязнь к профессору Рикеру пробудилась во мне значительно позднее.

— Если не возражаете, опишите профессора Рикера.

— Выше среднего роста и худее полковника Поула. Хелен утверждает, что глаза у него серые, с янтарными зрачками, а взгляд очень пристальный и властный, хотя сам ничего сказать не могу: со мной он ни разу взглядом не встречался. В речи у него заметен своеобразный акцент — думается, европейский, откуда-то из центральной части Европы, но точнее определить не берусь: у меня по этой части ни слуха, ни опыта. Манеры у него учтивые и обаятельные, однако мерещится в них что-то фальшивое: точно у актера или учителя танцев.

— Так мерещится только вам?

— Вы крайне проницательны, доктор Дарвин. Мы с Хелен сильно расходимся во мнениях. Она не замечает ничего, кроме его одаренности, коя, по всей видимости, и впрямь велика. Вычислительная машина Рикера просто не поддается описанию.

— И все же попрошу вас попытаться и все-таки описать ее.

— Я и не сомневался, что вы попросите. Вот. — Солборн порылся в кармане кожаного камзола и вытащил сложенный листок плотной кремовой бумаги. — Рисунок не мой, а Хелен.

Дарвин развернул листок и поднес его поближе к светильнику. Остальные слушатели сгрудились вокруг. Нижнюю половину листка занимал набросок самой машины, выполненный зелеными чернилами, а верхнюю — более подробное изображение одной из деталей.

— Я видел эту машину собственными глазами, — произнес Солборн. — Она ровно такая и есть — и видом, и пропорциями. Вот здесь, на верхней поверхности, девять ключей или рычагов. Вот здесь еще девять. Каждый рычаг может занимать десять позиций, соответствующих цифрам от ноля до девяти. Таким образом, возможно задать два числа до девяти знаков в каждом. Вот это — рычаг, которым определяется непосредственно операция. Он имеет восемь позиций: сложение, вычитание, умножение, деление и извлечение корней вплоть до пятой степени. А здесь, — он снова коснулся бумаги, — появляется полоска бумаги с числом вплоть до восемнадцати знаков. Причем ответ напечатан — точно каким-то механическим образом.

— И расчеты точны? — Дарвин чуть не прилип носом к бумаге.

— Точны. Вся машина, включая и основание, имеет два фута в ширину, три в длину и чуть меньше трех в высоту. И довольно-таки тяжелая, стоунов десять, а то и больше.

— Вот оно что. — Дарвин откинулся на спинку кресла. На лице его отражалось странное разочарование. — Тогда вынужден усомниться в инженерном гении профессора Антона Рикера. Такое уже было восемь лет тому назад, когда австрийскому двору императора Иосифа представили…

— Автоматического шахматиста в форме сидящего турка, сделанного бароном Вольфгангом фон Кемпеленом.

— Вы слышали?

— Безусловно. Это оказался не автомат. Играл спрятанный помощник. Иначе подобное устройство было бы невозможным.

— Не уверен, мистер Солборн, не уверен. До того, как тайна фон Кемпелена была разоблачена, я потратил уйму времени, пытаясь отгадать устройство подобного механизма. И мне не удалось доказать, что оно в принципе невозможно: лишь что оно было бы очень сложным и скорее всего огромных размеров.

— Для «вычислительной» машины все эти умозаключения оказались бы еще более справедливы. Доктор Дарвин, первая моя реакция в точности совпадала с вашей. Должно быть, решил я, новая машина, подобно шахматному автомату, управляется каким-то сообщником профессора Рикера. Но Хелен скоро убедила меня, что это не так. Во-первых, машина стоит совершенно одна, на полу, а не на помосте или возвышении, где бы мог скрываться подручный. Работает она не в таинственном полумраке, а при ярком свете, когда все отчетливо видно. Механизм фон Кемпелена действовал при помощи сложной системы шаров и магнитов, в данном случае совершенно немыслимой. И последнее — самое главное: подумайте, что именно делает машина — полоска с результатом является плодом сложнейших арифметических вычислений, а появляется уже через тридцать секунд после постановки задачи. Ввод условий осуществляется не Рикером, а кем-нибудь из публики — я сам это проделывал. Никакой пособник просто не мог бы узнать, что именно требуется вычислить. Даже при помощи таблиц было бы невозможно так быстро извлечь кубический или квадратный корень девятизначного числа или осуществить с такими цифрами сложную арифметическую операцию.

— Пожалуй. — Дарвин надул полные губы. — Итак, мы столкнулись с какой-то тайной.

Казалось, он готов был с головой погрузиться в раздумья, однако Солборн не позволил ему и, взяв у доктора рисунок, спрятал листок обратно в карман.

— Возможно, тайна, но не та. Я бы не пустился в столь долгое путешествие, да еще зимой, только ради вычислительной машины. Меня больше волнуют Хелен и профессор Рикер. Как я уже сказал, профессор мне не понравился, и я попросил Хелен, чтобы он не задерживался в Ньюландсе. Профессор со своей машиной отбыл через три дня после приезда, и за эти три дня многократно демонстрировал мне, на что она способна. Итак, он распрощался — но уехал не далеко. Снял маленький домик на утесе, менее чем в полумиле от Ньюландса, и поселился там в полном одиночестве. И с того самого дня Хелен начала чахнуть.

— Меланхолия?

— Не совсем. Я заметил — и наблюдаю и посейчас — физическое истощение. Она постепенно теряет вес. Моя сестра всегда была бледной, а сейчас сделалась почти прозрачной. Глаза у нее ввалились, а под ними появились красные пятна, чуть ли не синяки.

— А ее манеры?

— Порывиста, лихорадочна, но весела. Она словно бы отдалилась от меня, как никогда прежде. Если я спрашиваю ее о здоровье, отвечает лишь, что устала и никак не может выспаться. И похоже, так оно и есть. За обедом, или вообще стоит ей только присесть, начинает клевать носом. Я теряюсь в догадках, что же такое происходит.

Настал черед Дарвина медлить в нерешительности.

— Мистер Солборн, — наконец произнес он. — Мне больно предполагать это, но, думается, вам приходило в голову самое напрашивающееся объяснение?

— Что у Хелен с Рикером роман и она проводит с ним ночи? Разумеется. Нет, дело не в этом.

— Откуда вы знаете?

— Принял некие, хотя и не вполне благородные, меры. Как уже упоминалось, основная часть Ньюландса, включая гостиные, спальни для гостей, столовые и людские, выстроена из кирпича. Однако с северной и с южной сторон особняка находятся две каменные башни. Мои покои, в том числе спальня и кабинет, расположены в северной башне. Хелен занимает южную. Там у нее спальня, гостиная и комната для рукоделия. В каждую башню ведет по два входа. Один соединяет ее с основной частью дома, другой же, которым пользуются крайне редко и который, сдается мне, изначально был выстроен на случай пожара, выходит наружу, на бегущую вдоль утесов тропинку. Тропа эта как раз и проходит мимо дома, снятого Антоном Рикером. Заподозрив Хелен, я начал действовать в двух направлениях. Во-первых, навесил замки на наружные входы в башни. Теперь никто не может проникнуть в Ньюландс, минуя основную часть здания. А единственное окно южной башни, которое раскрывается достаточно широко, чтобы туда мог пролезть человек, находится на самом верху сорокафутовой отвесной стены.

— А во-вторых?

— Во-вторых, я поселил одну из горничных, Джоан Роулэнд, в спальню совсем рядом со внутренним входом в башню. Джоан спит очень чутко, и я велел ей рассказывать мне, если она вдруг услышит, как кто-то входит или выходит через эту дверь ночью.

— И она слышала что-нибудь подозрительное?

— Ни разу. По ее словам, она слышала, как Хелен — или кто-то еще — ходит по башне, причем зачастую очень поздно, когда все в доме уже спят. Но Хелен никогда не покидала своих покоев.

— Условие, необходимое для соблюдения целомудрия, но отнюдь не достаточное. — Доктор Дарвин поудобнее устроился в кресле. — Мистер Солборн, когда я учился в Кэмбридже, меня всегда забавляло правило, возбраняющее присутствие дам в колледже в ночные часы, тогда как днем любая женщина могла проникнуть туда совершенно беспрепятственно. Похоже, тут работает древняя предпосылка, будто все беспутства происходит исключительно по ночам. А каковы передвижения вашей сестры в дневное время?

— Доктор Дарвин, Джейкоб Поул предупреждал меня о вашей прозорливости. Вы просто мысли читаете!

— Нисколько. Всего лишь ищу возможные логические просчеты. Итак, что там днем?

— На закате, то есть в эту пору года между четырьмя и пятью часами, Хелен выходит из Ньюландса и прогуливается к югу вдоль утеса.

— В сторону дома, снятого профессором Рикером?

— Вот и я предположил, будто тут речь идет о заранее условленном свидании. Оказалось, вовсе нет. В то время, как она идет к югу, профессор движется вдоль утеса к северу. Встретившись на середине, они минут пять-десять стоят и беседуют о чем-то у всех на виду. Только разговаривают. И пальцем друг к другу не прикасаются. Потом, еще до наступления темноты, они расстаются, и Хелен поворачивает обратно домой.

— Вы следили за ними?

— Да. Очень уж беспокоился за сестру. Она с каждым днем все бледнее и нервознее, все изнуреннее и бескровней.

— Итак, нам необходимо разгадать еще одну тайну. Время.

Не уточняя, что именно он имеет в виду, Дарвин задумчиво отрезал увесистый ломоть стилтонского сыра. В комнате стояла полная тишина, слышались лишь звуки мерного жевания да астматический присвист дыхания Джеймса Ватта.

— Похоже, до сих пор вы предвосхищали абсолютно все, — нарушил молчание Томас Солборн. — Так, может, вы уже догадались о том, что тревожит меня сильнее всего — и кажется настолько невероятным, что я не решаюсь даже высказать свою догадку вслух.

— Безусловно. — Дарвин облизал губы. — Все необходимые компоненты налицо, верно? Если, конечно, на время забыть о вычислительной машине. Тогда у нас есть юная девушка, которая знакомится с таинственным человеком с Континента, скорее всего из центральной Европы, и быстро подпадает под его влияние. Они встречаются каждый день, но лишь когда солнце уже покидает небеса. Попасть по ночам в ее покои возможно лишь через окно, расположенное в вертикальной стене, неприступной для простого смертного. Девушка не выходит из дома после наступления темноты, однако день ото дня чахнет и бледнеет, точно кровь вытекает из ее жил. С каждым днем она все больше уходит в себя и вместе с тем становится все равнодушней к обыденным вещам. Для всякого, знакомого с европейским, а особенно славянским фольклором, версия просто-таки напрашивается сама собой.

— Вот именно. Хотя я не видел у нее на коже точечных ран…

— Повторяю, версия напрашивается, но она совершенно абсурдна. Жизнь на земле допускает огромное разнообразие форм, однако логика их неизменна: посредством формы осуществляется та или иная функция. Я не более могу поверить в Das Wampyr, чем в Синбадову птицу Рух, такую огромную, что пищей ей служат слоны. По простому закону пропорций подобное существо просто не могло бы приподняться от земли. А такое существо, как Nosferatu, совершенно беспомощное в дневное время, ни за что не могло бы просуществовать много столетий.

— Но если Рикер не… не вампир, кто же он? А если дело не в нем, то что происходит с моей сестрой?

— Не знаю. — Дарвин удовлетворенно положил руки на живот. Усталость минувшего дня исчезла, и он с новым интересом обозревал блюдо с копченым угрем. — В данный момент, честное слово, не знаю. Но заверяю вас, Томас Солборн, мы выясним. Непременно выясним.

Дорогой Эразм,

Не предупреждал ли я с самого начала, что не гожусь для этого дела? И, чума разбери, был прав. Том Солборн помалкивает — наверняка думает, что от меня здесь проку, как от быка молока..

Сидя в полном одиночестве на сиденье двуколки, Дарвин уронил письмо Джейкоба Поула на колени и откинулся, мерно покачиваясь взад-вперед в такт движению.

Вся беда в том, что Джейкоб совершенно прав. Он не самый подходящий кандидат для подобной задачи. И даже не второй в списке. Но разве у них был выбор? Солборн объявился в самый пик зимних болезней, когда дарвиновский locum tenens и так уже трещал от нагрузки. Джимми Ватт по уши зарылся в обломки своей машины; отправь его в Дорсет, он бы и там видел только пар. Что до Мэтью Бултона, фабрикант в одиночку управлял огромным предприятием в Сохо и не мог выкроить даже дня, не говоря о недели.

Дарвин утешался лишь мыслью, что Джейкоб Поул мог с чистой совестью торчать в Ньюландсе сколько угодно времени, а спешить некуда.

С другой-то стороны, если Хелен Солборн умирает…

Дарвину безумно хотелось услышать мнение человека, разбирающегося в медицине и наделенного диагностическим чутьем. Джейкоба никто не заставлял ехать, он отправился в Ньюландс по доброй воле, но определить приметы надвигающейся смерти было для него столь же немыслимо, как без посторонней помощи переплыть из Дорсета к побережью Франции. Насколько же все-таки больна Хелен Солборн?

Привлекательная миниатюрная барышня, и поздоровалась со мной она вполне учтиво. Но Солборн прав, по большей части она словно бы витает в облаках. А все остальное время говорит бог весть о чем. Два дня назад спросила, знаю ли я какого-то итальяшку по имени Фибоначчи [38] и его последователей. Я уточнил, не тот ли это итальянский генерал, что сражался против Австрии в войне за польское наследство. [39] А она давай хохотать, точно в жизни не слышала такой смешной шутки, а как отсмеялась, сказала, что ее Фибоначчи жил гораздо раньше и был гораздо более великим человеком, а она имела в виду не последователей, а какую-то последовательность. И это еще одна из самых удачных наших бесед! Потом-то, правда, Том пояснил, что она толковала про своих математиков. Помоги Боже несчастному, кого угораздит на ней жениться!

Хелен Солборн не производила впечатление девушки, которая даст провести какому-то шарлатану — или, коли на то пошло, которая будет во всем слушаться брата. Дарвин снова покосился на письмо у себя на коленях. Он перечитывал его столько раз, что твердо знал: нужных сведений здесь не найти. У Джейкоба Поула имелось столько мнений по любому поводу, что непредвзятого наблюдателя из него никак не получалось.

…Похож на изголодавшегося испанца или португальца, хотя акцент у него скорее венгерский или даже еще более южный. Как бы там ни было, готов держать пари, никакой он не Рикер. Я проследил, как этот тип ездил в Дорчестер и бродил там, пока не нашел себе продуктовой лавки по вкусу. Он заказал добрую тонну еды и приправ на адрес дома, который снимает. По большей части — всякая иностранная дрянь, какой я вдоволь навидался в Египте и Индии. Неудивительно, что он такой тощий. Небось лопает как прорва, но в него что входит, то и выходит. А сколько, сколько! Ей-ей, Эразм, и вам было бы трудновато справиться со всем, что он накупил, — о ведь из вас можно двух таких, как он, выкроить.

Двух таких… Дарвин откинул голову на кожаную обивку сиденья, прикрыв глаза и глубоко задумавшись. Коляска огибала меловые склоны Вестерн-Даунс, двигаясь к Дорчестеру и Уэймуту. До Портленда оставалось несколько часов езды. В помягчевшем воздухе уже витал благотворный дух Английского канала.

Дарвин перевернул очередную страницу письма Поула.

Возможно, Джейкоб — не лучший судья во всем, что касается экзотических иностранцев или талантливых молодых барышень, зато у него есть свои достоинства. Местность и рельеф он оценивает практическим взглядом солдата и с методичностью первоклассного артиллерийского инженера.

Западная оконечность Портлендского полуострова, собственно говоря, является продолжением весьма любопытной достопримечательности материка, известной под названием Чезилской косы. Это галечный пляж, что тянется на некотором расстоянии от берега во всю его длину, примерно около восьми миль. Между косой и берегом расположен узкий проливчик под названием Флит. Однако же у полуострова коса выходит на сушу и возле Ньюландса возвышается над морем уже более чем на тридцать футов. Особняк построен на самом верху этой косы. Том Солборн сказал, что верхнее окно южной башни находится в сорока футах над землей. Но прибавьте высоту косы, и получится, что окно расположено в семидесяти футах над водой. Я проверял стену внизу — она из гладкого белого песчаника, и попасть наверх можно, разве что взлетев — если только человек не способен карабкаться наверх по отвесу, точно паук.

Также можете отказаться от идеи, что Хелен Солборн, подобно Рапунцели [40], спускает веревку ждущему внизу возлюбленному. Ему пришлось бы сидеть в лодке, да не зевать — в той части берега волны так и хлещут.

Затем я осмотрел дверные запоры. Это висячие замки, довольно простые, и человек с опытом справился бы с ними без труда. Я и то, ничтоже сумняшеся, за полминуты отпер их без всякого ключа. Однако же изнутри башни замков не откроешь. Остается только одна возможность — что у возлюбленных есть какой-то сообщник, отпирающий дверь снаружи. Засим я собираюсь следующие пару ночей посторожить около входа в башню. Здесь не так холодно, как в Бирмингеме или Дерби, но с моря веет ужасной сыростью. Прихватите побольше ваших пилюль и снадобий от ломоты в костях — они мне явно понадобятся.

Дарвин привычно похлопал по медицинскому сундучку рядом с собой. Пожалуй, Джейкобу Поулу его содержимое и впрямь потребуется — из службы в тропиках полковник вывез немало тропических болезней. Однако доктор все сильнее утверждался в мысли: в случае Хелен Солборн традиционная фармакопея окажется совершенно бессильна.

Когда экипаж загромыхал по гравию подъездной аллеи Ньюландса, Томас Солборн уже ждал у крыльца.

— Давайте скорее, — произнес он, помогая Дарвину спуститься с подножки. — Сейчас самое подходящее время. Что вас так задержало?

— Плохие дороги. — Дарвин уже обводил взглядом дом и линию побережья. — Где полковник Поул?

Солборн указал на тропу слева.

— Хелен ушла на ежедневную прогулку. Джейкоб снова согласился последовать за ней — скрытно, — а я остался ждать вас.

— Как ее состояние?

— На мой взгляд, ухудшилось. Но у Хелен несгибаемая воля. Сестра утверждает, что испытывает лишь легкую слабость. Поспешим. У нас есть минут двадцать, не больше.

Он провел гостя через двустворчатую парадную дверь в длинный и широкий холл, украшенный массивными восточными напольными вазами и мрачными старинными доспехами.

Дарвин поглядел на отполированный пол.

— Пурбекский мрамор? До сих пор я видел такой только в церкви.

— Его добывают поблизости. Он очень красив, не стирается и не изнашивается. А еще от него чертовски холодно зимой. Если бы не вкусы и принципы Хелен, я бы все застелил коврами.

Солборн зашагал влево, к длинной извитой лестнице, что вела на следующий этаж. Стоя у входа, Дарвин увидел точно такую же лестницу с другой стороны. В уме у доктора уже начала складываться картина внутреннего устройства особняка. За лестницей должна располагаться очередная комната, а затем — башня.

— Ньюландс строили очень симметрично. — Заметив, что Дарвин не идет за ним, Солборн обернулся. — Северная и южная сторона парны друг другу. Однако лучше вам самому осмотреть башню, где расположены покои Хелен.

— Лучше мне осмотреть все.

Наконец двинувшись за хозяином дома, Дарвин провел рукой по гладкой поверхности перил, чистых и до блеска отполированных.

Лестница вывела в вестибюль с двумя дверями. За одной из них, открытой, виднелась столовая — тридцати пяти футов в длину и с огромным камином, где ярко пылал огонь. Почти во всю комнату тянулся стол из красного дерева, вокруг которого стояло восемнадцать кресел. Вторая дверь вестибюля была закрыта. Солборн, не постучавшись, открыл ее и переступил через порог.

— Спальня Джоан Роулэнд. — Он указал распахнутую дверь слева. — Джоан проводит здесь каждую ночь.

— А как она относится к Хелен?

— Я думал об этом. Почтительно, но без дружеской близости. Нет, Джоан ни за что в мире не погубит свое будущее в Ньюландсе, согласившись потворствовать Xелен. — Солборн уже стоял у двери, пробитой в глухой стене из белого камня. От двери до комнаты Джоан Роулэнд было не больше пяти футов. — А вот и единственный внутренний вход в южную башню.

Проходя в дверь, Дарвин осмотрел ее. Панельная, не очень толстая — она не заглушила бы звуки изнутри. Нагнувшись, доктор с особым тщанием обследовал засов и убедился, что замка на нем нет.

За дверью оказалась большая восьмиугольная, по форме самой башни, комната. Узенькая спиральная лестница из филигранного железа бежала вниз, к наружному входу. Дарвин и не пробовал спуститься — при его объемах протиснуться туда было бы нелегкой задачей, — а лишь спросил:

— Внешний замок все еще на месте?

— На месте, и, по словам полковника Поула, к нему никто не прикасался. Полковник капнул в скважину чуточку свечного воска — она осталась в неприкосновенности.

Гость и хозяин вместе начали подниматься по более широкой лестнице, что вилась вдоль стены башни. Первый виток привел их к гостиной и кабинету Хелен Солборн с камином и обращенным к югу окном. Дарвин попытался открыть его и хмыкнул.

— Вот видите. — Солборн подошел к нему и сильнее налег на раму. — Пара дюймов, не больше. Не войти и не выйти.

Дарвин замешкался возле стеллажа с книгами. Томас беспокойно поглядел на него и потянул прочь. С приезда кареты прошло уже десять минут.

На следующем этаже находилась просто обставленная спальня, над ней — комната для рукоделия, где все свободные поверхности были завалены свертками обшивочных материалов.

— Еще этаж. — От Солборна не укрылось, что тучный доктор уже запыхался. — И только там окно открывается до конца. Идемте.

Вдоль стен последнего этажа стояли высокие, в полный рост, зеркала, глядевшие на вошедших множеством отражений.

— Гардеробная Хелен. Утром здесь превосходное освещение, потому что окно обращено к юго-востоку.

Томас Солборн распахнул окно. Внизу плескалось море. Туман сгущался, над волнами стлались клочья белесой дымки. Дарвин присоединился к своему спутнику и высунулся, глядя на отвесный обрыв. Через несколько секунд он запрокинул голову наверх. Вдоль самого верха, в восьми футах над головой доктора, тянулся желоб. Изогнувшись, Дарвин попытался заглянуть вправо, однако крыши самого дома отсюда видно не было.

— Пятнадцать минут, — нервно произнес Солборн. — Вы что-нибудь видели?

— Вполне достаточно.

— Тогда нам лучше поскорее уносить ноги.

Солборн торопливо направился к выходу, но у самой двери Дарвин снова застрял, склонившись над двумя тяжелыми масляными лампами.

— Это чтобы одеваться по вечерам. — Солборн нетерпеливо переминался у лестницы. — В тех случаях, когда мне удается убедить Хелен посетить какой-нибудь светский раут — что бывает крайне редко.

Когда они наконец оказались в длинной столовой, Томас Солборн вздохнул с облегчением.

— Хотите до возвращения Хелен осмотреть еще что-нибудь?

— Крышу этой части здания. — Солборн недоуменно воззрился на Дарвина, и тот пояснил: — Насколько мне показалось, ни одному смертному не под силу подняться по этой каменной круче. Зато спуститься по ней — дело другое.

— Ах вот оно что! — Лицо Солборна озарилось. — С верхней крыши, при помощи веревки. Туда можно попасть с чердака.

Он уже мчался к лестнице, и к тому времени, как Дарвин преодолел три пролета и добрался до чердака, Солборн уже распахнул пыльный люк на крышу и шагнул навстречу сгущающейся тьме.

Обоим хватило одного взгляда. Солборн повернулся к своему гостю и покачал головой. Верхняя крыша находилась в добрых пятнадцати футах у них над головой, и нигде не виднелось ни лестницы, ни еще какого-либо приспособления, чтобы забраться в башню.

— И что теперь?

— Надо подумать.

Как ни странно, Дарвин выглядел даже довольным, словно сумел отмести наименее интересную из возможных гипотез. Он первым направился вниз. Когда они вновь вошли в столовую, там ждала женщина средних лет с худым, скрытным лицом. Она с любопытством покосилась на чумазого и покрытого паутиной Дарвина, но сразу же обратилась к Солборну.

— Опять, сэр. Было больше восьми галлонов, а осталось меньше двух. Кто-то потихоньку таскает его — но это не я, не Джоан и не Лиза.

— Уверен, что вы здесь ни при чем. Вам я полностью доверяю. — Солборн нахмурился и пробормотал себе под нос. — Как будто мне своих забот мало! — И снова поглядел на возмущенную женщину. — Остается только одно, Долли. Пусть Уолтер занесет бочонки в дом и поставит в судомойне. Так никто не сможет заходить с дороги и воровать наше масло.

Он повернулся к доктору.

— Масло для ламп в этом году в недостатке, а зимние цены высоки. Но никогда прежде я не считал необходимым охранять наши домашние запасы.

За те несколько минут, что Солборн с Дарвином провели на крыше, чьи-то незримые руки успели зажечь висевшие вдоль стен большие светильники и подровнять фитили. На низеньком столике точно по мановению волшебной палочки выстроились блюда с самыми разнообразными яствами — вареными креветками, маринованными мидиями и устрицами, горячими колбасными рулетами и холодными ревеневыми пирожками. Рядом стояли кувшины со свежим молоком и графин яблоневого вина. Не успел Дарвин и шагу шагнуть ко всем этим соблазнам, как в комнату вошла какая-то фигура в длинном плаще.

Солборн метнул на Дарвина взгляд, в котором читалось: «Уф! Еле успели!», и остановился, поджидая сестру. Хелен Солборн медленно направилась к ним, разглядывая Дарвина с неменьшим любопытством и интересом, нежели он ее.

С первой же секунды доктор пришел к выводу, что и Томас Солборн, и Джейкоб Поул были правы. Сестра Томаса была хрупкой и миниатюрной, не выше пяти футов, а тонкая бледная кожа, казалось, просвечивала насквозь. Хотя фигуру Хелен скрывал длинный плащ, по лицу видно было, что она значительно худей, нежели предписывает мода. Девушка часто мигала, точно ее слепил свет масляных ламп, а под голубыми глазами пролегли черные тени.

Однако сами эти глаза оказались поразительно умными, а линия подбородка — твердой и решительной. Хелен поглядела Дарвину прямо в лицо, взгляды их встретились, и легкий реверанс, которым она удостоила доктора, выглядел шуткой, понятной лишь им двоим.

— Доктор Дарвин, встреча с вами — огромное наслаждение. Если хотя бы четверть всех тех историй, что рассказывает о вас полковник Поул, правдивы, то и выразить не могу, как жду сегодняшнего обеда.

Дарвин неторопливо сложил руки на животе и поклонился в ответ.

— Я всего лишь захолустный врач, большая часть жизни которого проходит в повседневной скучной рутине. Чрезмерное предвкушение чего-либо, мисс Солборн, — вернейший путь к разочарованию.

— А чрезмерная скромность, надо полагать, вернейший признак высокой самооценки. — Хелен улыбнулась, продемонстрировав ряд белых зубов, верхние резцы в которых чуть-чуть перекрывали нижние. — Нет, мои ожидания ничуть не угасли. С вашего позволения, пойду переоденусь, а не то опоздаю к столу.

Едва она выплыла в дверь, ведущую к южной башне, Солборн, не в силах ждать ни минуты дольше, подскочил к Дарвину.

— Ну что? Что вы мне можете сказать?

— Могу сказать, что прекрасно понимаю, почему ухажеры за вашей сестрой так и вьются. Она необычайно привлекательная барышня.

— Я имел в виду — что вы можете сказать о ее здоровье.

— А мой ответ был не так уж не в тему, как могло показаться. Болезнь, настоящая серьезная болезнь, несовместима с естественной животной привлекательностью. Мы откликаемся на состояние здоровья окружающих на некоем неосознанном уровне — возможно, руководствуясь запахом или языком тела. Тем не менее, если вы жаждете более формального диагноза, извольте, хотя мне пока представилась возможность вынести лишь самое поверхностное суждение.

— И?..

— С виду ваша сестра в добром здравии. Ее походка, осанка, готовность к шутливой пикировке — да-да, вплоть до легкой дерзости в обращении со мной, — все отрицает серьезное заболевание.

— Но вы не видели ее раньше! Уверяю вас, три месяца назад она была совершенно другой.

— Охотно верю. У меня есть некие соображения и по этому поводу. Однако мне требуются доказательства. Вы пригласили на сегодняшний вечер профессора Рикера, как я просил?

— Разумеется. С самого утра прогулялся к его дому и сказал, что вы как известный изобретатель из центральной Англии будете крайне разочарованы, если уедете из Дорсета, не повидав знаменитую вычислительную машину в действии.

— Он колебался с ответом?

— Ничуть. Сказал, что следующие две недели будет крайне занят, демонстрируя чудо-машину, но сейчас как раз наслаждается коротким затишьем. С радостью придет сюда на обед, покажет свое изобретение в действии и даже позволит вам лично задать математические вопросы. Он и его машина ожидаются где-то через час. Честно признаюсь, лично я не разделяю восторгов по поводу предстоящего визита. Не могу отделаться от мысли, что этот человек причиняет моей сестре какое-то непоправимое зло.

— Какое бы зло здесь ни свершалось, я еще не готов обвинить во всем профессора Рикера.

— Зло? Зло? — Ворвавшись в комнату, Джейкоб Поул прямиком отправился к камину. Пальцы и кончик носа у него покраснели от холода. Приподняв полы сюртука, он повернулся задом к огню. — Добро пожаловать в Дорсет, Эразм. Ну и промозглый вечер. Одно вам скажу: если кому в этой истории и выйдет какое зло, так это мне. Вон хоть Том подтвердит, я тут в любую погоду шастаю по окрестностям, так что теперь у меня все руки в ознобышах, а задница в волдырях. Приятно для разнообразия провести хоть один вечер под крышей.

Дарвин покосился на Томаса Солборна и сел за боковой столик заморить червячка в ожидании обеда. Пожалуй, не самый подходящий момент для того, чтобы сообщать: если все пойдет по плану, Джейкобу снова предстоит еще до конца вечера отправиться на мороз.

Вычислительная машина в точности соответствовала рисунку Хелен Солборн. Рикер попросил начать демонстрацию как можно скорее после обеда — «Поскольку сегодня вечером у меня имеется в Абботсбери дело, не терпящее отлагательств».

Два лакея, кряхтя от натуги, внесли в столовую тяжелый прямоугольный ящик и установили его на всеобщее обозрение под руководством Антона Рикера, который суетился вокруг, как наседка над яйцами, и раз двадцать повторил, что машину ни за что нельзя ронять.

Покончив с установкой, профессор призвал аудиторию обратить внимание на устройство для ввода цифр. Крышка ящика, в три фута длиной и два шириной, была сделана из дерева и покрыта черным лаком. На ней выделялись два ряда по девять рычагов в каждом. Еще один дополнительный ряд позволял определить собственно математическую операцию. Все рычажки торчали вверх, образуя ручки, а, кроме того, уходили под поверхность — их металлические стержни отчетливо просматривались сквозь прозрачные стеклянные стенки машины. Для большей наглядности Рикер перевел рычажок в одно из десяти возможных положений. При этом соответствующая медная ручка на двух шарнирах вдавилась в матовое основание прибора. Это основание было около фута глубиной, и каждый стерженек легко входил в отдельную прорезь на верхней поверхности внутреннего ящичка.

Кроме того, в основании машины, не выше шести дюймов над землей, располагалась и еще одна прорезь, узкая, около двух дюймов длиной. Из нее торчала полоска картона или твердой бумаги.

Тому, кто вводил цифры, предлагалось стоять или сидеть на низеньком табурете перед машиной.

— Например, возьмем такую задачку, — заявил Рикер, показав, как пользоваться прибором. Он установил рычажок верхнего ряда на цифру 2, нижнего — на цифру 3, а из ряда для операций выбрал тот, что обозначал умножение. Длинные костлявые пальцы так и летали над панелями, он действовал, почти не глядя. Секунд через двадцать — то есть после паузы достаточно долгой, чтобы публика успела прийти в нетерпение, — от основания машины послышалось какое-то щелканье, и из боковой щели высунулась картонная полоска. Рикер вынул ее и показал зрителям.

Джейкоб Поул взял у него карточку и посмотрел на отпечатанную цифру.

— Шесть, — прочитал он. — Дважды три. Гм-гм.

— Не впечатляет? — приподнял черные брови Рикер. — Согласен. Любой из нас может проделать то же самое без малейшего труда, верно? Но пожалуйста, подойдите и сядьте.

Поул неохотно позволил усадить себя на табурет.

— А теперь наберите число вот здесь. — Рикер показал на верхний ряд рычажков. — Любое число, на ваше усмотрение, до девяти знаков.

После секундного размышления полковник передвинул рычажки, выставив четыре-три-два-один.

— Замечательно. А теперь — второе число в нижнем ряду.

— Один-два-три-четыре. Годится?

— Вполне. Продолжайте. Теперь задайте операцию.

— Умножить?

— Если хотите — конечно. Двигайте рычаг.

Раздался скрежет металла по металлу, и рычажок операций встал на новое положение. На этот раз тишина длилась менее десяти секунд. В основании машины что-то защелкало, и в прорезь высунулась новая полоска.

Демонстративно ни к чему не прикасаясь, Рикер показал на нее.

— Оторвите.

Поул повиновался и, нахмурившись, уставился на ряд цифр.

— Полковник Поул, прочтите, что там написано.

— Пять-три-три-два-один-один-четыре. Но, черт возьми, откуда мне знать, правильно ли это?

— Можете мне поверить, полковник, правильно. — Похоже, ничуть не сомневаясь в себе, Рикер повернулся к Дарвину. — Доктор, возможно, вы тоже хотели бы сами поэкспериментировать?

Тот и так уже топтался возле машины, точно ребенок, которому не разрешают дотронуться до новой игрушки, и жадно кивнул в ответ.

Поул встал и удалился в уголок, все еще хмурясь на зажатую в руке полоску с числом. Дарвин занял его место — внушительное седалище свисало по краям табуретки — и принялся неторопливо исследовать каждую деталь механизма по очереди. Особое внимание он обращал на длину пауз, следовавших за вводом каждой новой задачи. Выползающие полоски с ответами также удостаивались его самого пристального осмотра.

— Все правильно! — Поул вернулся из своего уголка, где что-то сосредоточенно черкал на листочке бумаги. — Черт побери, я проверил сам, вручную, — все до последней цифры абсолютно верно. Профессор, это потрясающе!

— Не удивительнее было бы, полковник Поул, если бы все цифры оказались правильны, а вот в последнюю вкралась бы ошибка?

— Но как, во имя всего святого, она это проделывает? Рикер снисходительно улыбнулся.

— А это, сэр, останется моей тайной. Позвольте сказать лишь, что ни один часовой мастер в Европе — да что там, во всем мире! — не в состоянии сконструировать ничего подобного. — Он снова повернулся к Дарвину. — Хозяева дома уже неоднократно наблюдали машину в действии. У вас есть какие-нибудь вопросы?

Доктор покачал головой.

— Тогда, с вашего позволения… — Профессор подозвал ждущих наготове лакеев. — Возьмите аппарат и отнесите в мою двуколку — только поосторожнее. — Он перевел взгляд на Солборнов и их гостей. — Как только вычислительная машина будет в целости и сохранности доставлена домой, мне надо тотчас ехать в Абботсбери. Прошу прощения, что не мог остаться дольше.

Тяжелый механизм стащили вниз по лестнице и бережно загрузили в стоящую перед крыльцом двуколку Рикера. Профессор попрощался с вышедшим его проводить Дарвином и укатил. Доктор нахмурился, провожая легкий экипаж взглядом и прислушиваясь к затихающему стуку копыт по гравию. Густой предвечерний туман рассеялся, сменившись легкой и призрачной дымкой, что налетала с моря в порывах ветерка и тотчас же уносилась прочь.

Когда доктор вернулся в столовую, Солборн уже нетерпеливо поджидал в дверях.

— Ну?

— Где ваша сестра?

— Ушла к себе, скорее всего уже не выйдет. Ссылается на усталость. Как насчет Рикера?

— Я с вами согласен. Он не тот, за кого себя выдает.

— Вы хотите сказать, он… он…

— Нет, я не имею в виду, что он вампир. Такие типы, как Рикер, явление куда более заурядное и, возможно, куда более опасное.

— Но моя сестра! Вы не заметили, как она переменилась, когда он был здесь? Глаз с него не сводила, за весь вечер слова не вымолвила.

— Необходимости говорить не было. Все уже условленно заранее. Можете одеться потеплее и через пять минут выйти к парадной двери?

— Конечно. Только зачем?

Пропустив вопрос мимо ушей, Дарвин направился к Поулу. Тот сидел, куря трубку, поплевывая в огонь и снова и снова разглядывая цифры, отпечатанные вычислительной машиной Рикера.

— Эй, Джейкоб, очнитесь. Наши вечерние труды еще не закончены.

— А?

— Увидите. Оденьтесь как можно теплее. Через пять минут встречаемся у парадного входа.

— А?

— Идем выслеживать вампира. Что же еще?

— Идем… куда? — Подпрыгнув на месте, Поул выронил трубку. — Мои пистолеты…

— Думаю, они вам не понадобятся. — Дарвин уже спускался по лестнице в холл, где на вешалке из оленьих рогов висели его плащ и широкополая шляпа. Обернувшись к другу, доктор жизнерадостно прибавил: — Ну сами посудите, что может пистолет против вампира?

Ньюландс стоял почти у самого края косы, которая в том месте уже превратилась в высокий отвесный утес. Внизу шумело море. Дальше, к югу, линия берега изгибалась внутрь полуострова. Пройдя пятьдесят футов, трое охотников за вампирами оказались на площадке, откуда открывался отличный вид на башню, где находились покои Хелен. За ней, почти невидимые, темнели очертания центральной части дома и северной башни.

Дарвин призвал своих спутников остановиться. Солборн обвел взглядом сумрачный безмолвный горизонт.

— И что теперь? Ничего не видно.

— Возможно, придется слегка подождать. Смотрите вон туда. — Мясистый палец Дарвина указывал на южную башню, где на белом камне темным пятном смутно вырисовывалось верхнее окно.

Том Солборн нахмурился, а Поул положил руку на один из двух заткнутых за пояс пистолетов. Так легко было вообразить черную фигуру, нависающую над занавешенным окном или ползущую вверх по гладкой стене. Пусть легенды и гласят, что свинцовая пуля от вампира не спасает, попробовать все-таки стоило.

Ожидание растянулось на добрых двадцать минут. Холодало, всех троих начала пробирать дрожь. Еще несколько минут — и безмолвие ночи нарушил резкий треск, доносящийся из верхнего этажа белой башни.

— Уже скоро, — выдохнул Дарвин.

— Где же, где? — Солборн осматривал башню сверху донизу. — Что это? И как оно проникнет внутрь?

— Не внутрь. — Словам доктора аккомпанировал новый звук — на сей раз жужжание наматываемого на ворот шнура, — Не внутрь. Наружу.

Внезапно тяжелые занавеси окна разъехались в стороны, и на море упал луч света, слабый и неясный в туманной дымке, что по-прежнему вилась над берегом. Примерно через двадцать секунд занавеси задвинулись, и луч исчез, но еще полминуты спустя появился снова.

— Теперь. — Дарвин уже бросился назад к дому. — Пока Хелен занята. Скорее.

Остальные поспешили за ним через парадный вход и дальше вверх по левой лестнице. Проходя мимо спальни ошарашенной их внезапным появлением Джоан Роулэнд, доктор на секунду задержался, чтобы прижать палец к губам.

— Теперь потише. — Он медленно и осторожно начал приоткрывать дверь в южную башню. — Я заранее удостоверился, что замка тут нет, но любой шум нас выдаст. Держитесь ближе к стене.

Совет оказался кстати. Трое заговорщиков в полной тьме поднимались по спиральной лестнице. Вверх через гостиную и кабинет, вверх через пустую спальню. Наконец они оказались на последнем пролете, ведущем в гардеробную. Дарвин чуть помедлил перед закрытой дверью, а затем быстрым движением распахнул ее настежь. Солборн с Поулом ворвались в комнату вслед за ним.

Гардеробная явилась их взглядам смешением света и тени. Яркие вертикальные полосы обрамляли прямоугольники непроглядной тьмы. Но стоило доктору решительно ухватить одну из черных фигур и развернуть ее, как та превратилась в высокое зеркало. Двенадцать зеркал были специальным образом расставлены так, чтобы улавливать свет четырех массивных ламп и отражать его единым лучом.

Хелен Солборн скорчилась на полу перед окном. На звук открываемой двери она повернулась, выронив шнур, которым открывала и закрывала занавески. Дарвин шагнул вперед, подобрал шнур и резко задвинул тяжелые шторы.

Хелен так и осталась стоять на коленях. Лицо ее побледнело и исказилось. Девушка не произнесла ни слова, но отшатнулась в испуге, когда Поул обвиняюще завопил:

— Вредительство! Богом клянусь, вредительство! Вы заманиваете корабли, чтобы они разбивались о скалы! Обманываете моряков ложными огнями! Ей-ей, ни за что бы не поверил, если б не видел своими собственными глазами.

— И не верьте. — Дарвин затушил три лампы, оставив гореть только одну, и повернулся к Томасу Солборну, так и стоящему в дверях с открытым ртом. — А вот и ваше пропадающее масло. Скажите, за последние несколько месяцев у этих берегов терпели крушение корабли?

Солборн покачал головой, ошалело глядя на сестру.

— Выходит, Джейкоб, вредительство тут ни при чем, — продолжал доктор. — Как и вампиры. Нет, тут дело может обернуться гораздо серьезнее. Это сигналы — свет усиливается посредством отражающих поверхностей. Должен сделать вам комплимент, мисс Солборн, вы мастерски овладели искусством коллимации [41] и фокусировки света. — Он обвел рукой расставленные зеркала. — Но теперь все закончено. Быть может, в таком случае нам стоит последовать совету барда: «Давайте сядем на пол и припомним предания о смерти королей»? [42]

— Да нет же! В наши намерения вовсе не входило никаких смертей! — Голубые глаза девушки широко распахнулись. — Вы все знаете. Как? Откуда? Вы же только сегодня приехали. Кто вам сказал? И что вам сказали?

— Никто мне ничего не говорил. Все открылось не из одного какого-то конкретного крупного события, а из постепенного накопления множества мелких. Теперь же необходимо, чтобы и ваш брат все узнал. — Дарвин сделал паузу; Хелен молчала, и он продолжил: — Полноте, Хелен Солборн, будет гораздо лучше, если он услышит правду именно от вас.

Она покачала головой и обернулась к брату.

— Нет? Очень хорошо. — Дарвин отставил три зеркала, придвинул стоявшие за ними кресла и жестом предложил всем остальным садиться. — Похоже, придется начинать мне. Вы же, мисс Солборн, можете поправить меня, если сочтете необходимым.

Ваш брат обратился ко мне, тревожась исключительно о вашем здоровье. Он боялся, что вы попали под чье-то дурное влияние. Должен признать, первое выдвинутое мной предположение оказалось таким же необоснованным, как и его версия о бессмертных чудовищах Трансильвании. Ибо я вспомнил о докторе Франце Месмере [43] из Вены, «животный магнетизм» которого позволил ему за последние несколько лет достигнуть поразительных успехов в области управления человеческой волей. — Доктор оглядел Хелен Солборн, и в его глазах явственно сверкнул веселый огонек. — Эта теория не вынесла первой же встречи с вами и профессором Рикером. Я рассудил, что скорее вы управляете им, чем наоборот.

Тем не менее я вынужден был самым серьезным образом отнестись к опасениям вашего брата, что вы оказались рабой каких-то злых обстоятельств. Подозреваю, он может остаться при этом же мнении и после того, как узнает все. Но я с первого взгляда понял: вами не владели — и не владеют — никакие демоны, кроме ваших же собственных. На вас лежит печать вполне определенного заболевания, известного медицинской науке: острого переутомления. У вас вид человека, уже много недель не знавшего отдыха. То есть, исходя из фактов, женщины, которая по ночам вместо того, чтобы спать, подает сигналы кораблям в море.

— Контрабандисты! — воскликнул Поул. — Они возят товары вдоль Чезилской косы и дальше, во Флит!

— Именно, Джейкоб. — Дарвин все еще следил одним глазом за Хелен Солборн. — Но эти контрабандисты перевозят весьма необычный товар. Помните, еще в тот первый вечер в Бирмингеме мы узнали, что семейство Солборн не знает недостатка в деньгах. Можете ли вы представить себе, чтобы госпожа Ньюландса, барышня с «крайне независимым умом», оказалась замешана в торговле табаком, нантским бренди или алансонским кружевом? У нее вполне хватит денег купить их законным образом на собственные средства.

— Наш груз куда ценнее любых кружев, — отрывисто произнесла Хелен. — Дороже золота и рубинов. Брат, я редко прошу тебя о чем-либо, но заклинаю: не доводи дело до суда. Обещай мне — и я все тебе расскажу.

Так и не сев, Солборн в замешательстве глядел на сестру.

— Он не может пообещать того, что не понимает, — мягко произнес Дарвин. — Сперва расскажите, мисс Хелен, а уж потом выскажите свою просьбу.

— Не могу, — покачала головой Хелен, но поникла под твердым взглядом доктора. — Впрочем, надо… Хорошо, я все расскажу.

Она глубоко вздохнула.

— Том, ты и не представляешь, как ужасно, что ты считал меня преданной рабой этого… шарлатана Рикера. Он ничто, пустое место, просто посредник. Все, что я делаю, я делаю по собственному выбору, а не из подчинения чужой воле. И началось это не два месяца назад, с поездки в Бристоль, а на целый год раньше, когда я была во Франции. Там я увидела невообразимую нищету, отчаявшихся, жалких людей, низведенных до животного состояния. Зато в Париже я познакомилась с группой других людей — мужчин и женщин, — которые жаждут добиться во Франции того, чего недавно достигли американские колонии: свободы.

— Бунт!

— Нет, брат, не бунт. Революция. Эти люди не могут высказываться открыто: король Людовик, с виду такой беспомощный и вялый, окружен мнительными и кровожадными придворными и советниками. Встречи нашего общества приходится проводить тайно: в церквях, в парижских катакомбах, в чистом поле, при свете солнца или свете луны, а то и при свечах. И все равно риск очень велик. Когда опасность разоблачения становится слишком сильной, остается только один выход: подозреваемый должен покинуть Францию, бежать в другие страны. Я помогала беглецам найти убежище. — Хелен Солборн подошла к брату и взяла его за руку. — Том, я обманывала тебя по одной-единственной причине: ради спасения человеческих жизней.

— Я тебе верю. — Но Солборн упрямо не глядел на сестру. — Если король узнает… он и так сходит с ума при одном упоминании американского бунта… он испугается, что зараза разольется и по всей Англии… вспомнят былые толки об измене…

— Любая женщина скорее вспомнила бы о милосердии. Том, у меня не было выбора. Разве ты не понимаешь?

— Это должно прекратиться, Хелен. Сегодня был последний раз.

— Теперь тайна раскрыта. Я соглашусь — если ты не отправишься в Лондон и не предашь их. В Англии около дюжины таких несчастных — и всем им возвращение во Францию грозит неминуемой гибелью.

— Я… я подумаю. — Солборн впервые за это время посмотрел ей в глаза. — Если ты можешь пообещать мне, что здесь нет ничего больше. — Он сел на один из стульев с высокой прямой спинкой. — Что ты больше ничего от меня не скрываешь.

— Брат, я отвечу на любой вопрос, отвечу честно и от всей души. Только не предавай тех, чья жизнь лежит в моих руках.

Дарвин перехватил взгляд Джейкоба Поула и кивнул на дверь.

— Дальнейшее уже не наше дело, — тихонько произнес он, когда они вдвоем вышли на лестницу. — Хелен и Том должны все решить между собой.

— Она уговорит его?

— Она его маленькая сестренка. Она отдастся на его милосердие, и он не сможет ей отказать.

— Эразм, а вдруг это все же измена, — прошипел Поул. — Если у нас произойдет то же, что и в Америке…

— Не произойдет. Короля Георга назвать разумным человеком можно лишь с большой натяжкой, но у нашего народа и парламента достаточно здравого смысла, так что революция нам не грозит. Вот на Континенте положение куда серьезней. Вы же слышали Мэтью Бултона. Франция зашевелилась, в Баварии и Богемии неспокойно. Королевским дворам надо бы следить в оба. В Европе эта проблема встает все острей и острей.

Они как раз проходили мимо спальни Джоан Роулэнд. Горничная стояла на постели во фланелевой ночной рубашке, и сна у нее не было ни в одном глазу.

Дарвин повернулся к Поулу.

— Этого я и боялся. Джейкоб, не сделаете ли мне одолжения? Не могли бы вы успокоить ее и объяснить, что она может лечь в постель?

— Я? Это ведь вы у нас всегда все знаете.

— Мне не хватает вашего таланта по части обращения с перепуганными женщинами.

— Вздор, вы им вечно хвастаетесь!.. Ну так и быть. — Поул свернул в спальню и, бросив через плечо: — Вы у меня в долгу, Эразм, — сменил тон на самый что ни на есть убедительный, однако не преминул чуть повысить голос, чтобы уходящий Дарвин расслышал все до последнего словечка: — Вот, Джоан Роулэнд, вы сами только что видели, как великий доктор Дарвин идет себе баиньки, предоставляя другим отдуваться за него.

Улыбнувшись про себя, доктор отправился в столовую, однако задержался там ровно на столько, сколько потребовалось, чтобы поправить шарф и застегнуть пальто. Спустившись по последнему лестничному пролету в холл, он вышел из дома и зашагал по темной тропе, что вела вдоль утеса на юг.

Настала самая трудная часть.

Дарвин брел еле-еле, уткнув нос в воротник и почти не замечая каменистой земли. Взор его то и дело обращался направо, к морю. Где-то там, в темноте, корабль. Команда, верно, теряется в догадках. Гадает: почему же прервался сигнал и безопасно ли высаживаться на берег?

Дом, который снимал Антон Рикер, оказался совсем крохотным — немногим лучше обычной крестьянской лачуги на одну комнату. Перед единственной дверью не видно было ни пони, ни двуколки. Профессор, верный своему слову, и впрямь уехал в Абботсбери, расположенный в нескольких милях отсюда на побережье. Дарвин даже догадывался, что у Рикера там за дело. Очень скоро он будет озадачен не менее, чем команда корабля.

Дверь домика была закрыта, сквозь единственное пыльное окошко разглядеть ничего не удавалось. Внутри мерцал крохотный огонек.

Дарвин набрал в грудь побольше воздуха, распахнул дверь и решительно шагнул в дом.

Низкую комнатку освещали две сальные свечки в каменных мисках — по одной на каждом краю сучковатого вязового стола. На полу у стены стояла вычислительная машина. Выглядела она точно так же, как и в столовой Ньюландса. Справа от камина располагалась кровать, слева — детская кроватка.

На столе, накрытом на одного, лежала еда: холодная баранья нога, большущее блюдо маринованных луковичек, черный хлеб и дымящаяся цветная капуста. Рядом с тарелкой стояла пинтовая оловянная кружка. За этой-то тарелкой и сидел человек: подняв нож, он как раз собирался отрезать мяса.

Ноги одинокого едока болтались, свешиваясь с высокого стула, а макушка возвышалась над столом не больше, чем на двенадцать дюймов.

Дарвин небрежно кивнул ему с таким видом, будто ничего не могло быть естественней и приятнее, чем посреди ночи встретить карлика.

— Добрый вечер. Я хотел поговорить с профессором Рикером.

Человек менее наблюдательный скорее всего не заметил бы, что карлик на миг заколебался.

— Профессор уехал по делу, — ответил тот наконец. И, когда Дарвин не ответил, продолжил: — Я… я его лакей. Меня зовут Эли Мари.

Карлик говорил по-английски вполне хорошо, хотя и с явно выраженным нормандским акцентом. Соскользнув со стула, он отошел от стола и поклонился Дарвину. Росту в нем оказалось не более трех с половиной футов. Ноги и руки напоминали короткие обрубочки, но большая голова была правильной формы. Ясные карие глаза зорко осмотрели Дарвина с головы до ног.

Доктор улыбнулся своей щербатой улыбкой.

— Я думал, нельзя ли подождать возвращения профессора прямо здесь.

Секундная пауза вновь была почти незаметной, но у Дарвина сложилось четкое ощущение, что его быстро оценивают, а потом выносят решение.

— Конечно. — Мари махнул на сиденье с другой стороны стола. — Я тут собираюсь поужинать. Если не побрезгуете…

— Ну, может, кусочек-другой.

Дарвин сел, с удовольствием захрустел луковичкой и вытер рукавом уксус со рта. Карлик поставил на стол вторую тарелку, нарезал баранину и выжидательно поглядел на доктора.

— Сегодня я уже видел вычислительную машину в действии. — Дарвин кивнул на механизм. — Потрясающее изобретение.

— Профессор Рикер — человек выдающегося таланта.

— Я бы зашел еще дальше. — Доктор поднялся со стула и подошел к машине. — Это изобретение говорит о подлинном гении. Можно даже сказать, в нем таится подлинный гений. Вам знакомы имена Джорджа Ламберта Уолкера и Джедидии Бакстона?

— Впервые слышу.

— А могли бы и знать. У вас с ними много общего. Но одна вещь касательно этой машины озадачивает меня сильнее всего прочего.

— В самом деле? — Мари говорил совершенно бесстрастно, однако опустил нож. — Боюсь, что с объяснением придется повременить, пока не приедет профессор Рикер.

— Не уверен. Видите ли, мсье Мари, мой вопрос никоим образом не касается внутреннего устройства машины. Он куда более земного свойства.

Карлик промолчал.

— Он совсем прост, — продолжал Дарвин. — Когда машину привезли в Ньюландс, для того, чтобы вытащить ее из коляски, а потом положить обратно, потребовалось двое слуг. Но обратно-то профессор уехал один. А он ведь отнюдь не блещет могучим сложением. Вот я и задумался, как же ему удалось в одиночку выгрузить тяжелую машину, которую с трудом тащили двое рослых лакеев.

— Я ему помогал. — Карлик совсем притих.

— Ничуть не сомневаюсь. — Дарвин взял вычислительную машину за уголок и без труда приподнял. — Вы помогали ее нести, однако не только в качестве носильщика: вы сделали ее примерно вполовину легче — строго говоря, на ваш собственный вес.

В глазах Мари вновь отразилась мгновенная работа мысли. Без сомнений, карлик торопливо принимал какое-то решение. Наконец он пожал плечами в знак того, что ему уже все равно, и снова поднял нож, но лишь для того, чтобы подцепить несколько ломтиков баранины и разложить их по тарелкам.

— И много ли вам известно… доктор Дарвин? Думаю, вы согласитесь, что я ничего не выдаю, продемонстрировав, что знаю, кто вы такой.

— Совершенно. В некотором смысле можно сказать, мы уже были сегодня представлены друг другу. Не окажете ли мне честь, позволив ознакомиться с внутренним устройством своего изобретения? Полагаю, оно ведь всецело ваше?

— От начала и до конца, от замысла до изготовления. Антон Рикер — храбрый человек и хороший актер, не более того. — Эли Мари соскочил со стула и присел на корточки рядом с вычислительной машиной. Прикосновение к потайной кнопке — и нижняя часть выехала наружу, как ящик письменного стола. — Вот. Рычаги выходят вот сюда, и снизу можно понять, в какое именно положение их установили. Здесь вот печатается ответ.

— Понятно. Но откуда берутся сами ответы, мсье? Мари лишь похлопал себя по лбу.

Дарвин кивнул.

— Так я и думал. Я не зря упомянул Уолкера с Бакстоном; подобно вам, они феноменально считают, производя в уме операции, решительно превосходящие возможности обычных людей. Зато в отличие от вас они не наделены инженерным талантом. — Нагнувшись, доктор осмотрел полость в основании машины. — Мягко, но до чего же тесно. Должно быть, лежать так много часов подряд ужасно неудобно.

— Поверьте, доктор Дарвин, я привык к неудобствам. Жизнь карлика вообще не сахар. — Впервые за разговор в голосе Мари зазвучали эмоции. Он указал на машину. — Желаете полюбоваться, как я туда забираюсь? Тут и впрямь тесно, даже для коротышки.

— Это отнюдь не обязательно. Садитесь, ужин ждет. Вы его более чем заслужили.

— Не уверен, что у меня еще остался аппетит. — Однако маленький человечек закрыл ящик и вернулся к столу. — И что теперь, доктор Дарвин? Вы знаете мою тайну и легко можете выдать меня, лишив средств к существованию. И уж конечно, вы не дадите нам продолжать в Англии прочую нашу деятельность. Как бы ни обернулось дело, у меня нет будущего.

Вместо ответа Дарвин потянулся за ломтем баранины и принялся сумрачно жевать.

— В этой истории хватает и прочих загадок, — наконец произнес он. — Отнюдь не хочу задевать ваши чувства, но никак не пойму, зачем вы ведете такую жизнь. Вы потрясающе талантливы, это же ясно. И пользуетесь своими талантами… для обмана! Здесь, в чужой стране, в постоянной опасности, не зная, что станется с вами завтра, — ведь вы наверняка понимаете всю тяжесть последствий, если обнаружится ваша роль в подготовке революции во Франции. Почему вы не обнародуете свои способности, не делаете то, что у вас так хорошо получается?

Вопреки недавнему заявлению о том, что есть ему совсем расхотелось, Эли Мари потихоньку взялся за еду. Цветную капусту он вылавливал из миски прямо руками.

— Что легко любому другому, трудно мне. Позвольте рассказать вам одну историю, доктор Дарвин.

— Прошу, сэр.

— Мне двадцать семь. У таких, как я, век недолог — лет сорок от силы. Я и не жалуюсь: Христу и Александру было отпущено и того меньше. Однако сознание того, сколь мало мне суждено жить, вероятно, делает меня слишком нетерпеливым. У меня всегда наблюдался талант на всяческие инженерные хитрости. Два года назад я напал на идею, которая с самого начала казалась весьма многообещающей. Как вы знаете, наши прялки и ткацкие станки вращает сила воды. Возникает одна проблема: как контролировать механизм, чтобы он работал с одинаковой скоростью даже тогда, когда сила потока изменяется?

Я разрешил эту проблему: поместил по периметру колеса пружины с грузиками. Когда скорость вращения усиливается, они выпячиваются наружу под действием центробежной силы, а когда скорость падает — возвращаются на прежнее место. Таким образом грузики меняют свое положение на колесе, то придвигаясь к центру, то удаляясь от него, и тем самым приспосабливают движение колеса к силе потока. В итоге мы можем достаточно точно регулировать этот процесс и добиться равномерного вращения без человеческого вмешательства. Улавливаете?

— Да-да. Это же гениально! Удивительно ценная идея.

— Я думал так же. Да что там думал — был настолько убежден, что искал аудиенции его величества короля Людовика. Хотел предложить свое изобретение совершенно безвозмездно, лишь бы на благо Франции. Но я допустил роковую ошибку: возомнил, что король и двор немедленно поймут все значение этой идеи — вот как вы сейчас. Король-то, помимо всего прочего, пользуется репутацией искусного кузнеца. Мне и в голову не пришло, что необходимо сделать большую рабочую модель. Теперь уже я понимаю, что надо было изготовить гигантское колесо где-нибудь на Сене или реке Лувр — чтобы нагляднее продемонстрировать владычество над Природой.

Но я этого не сделал. Напротив, явился в Версальский дворец с маленькой моделью, не продумав, как буду демонстрировать ее. Не могу найти слов, чтобы выразить, с каким волнением я топтался в приемной, ожидая аудиенции. Я сотни раз повторял про себя все, что собирался сказать королю.

И напрасно. Я пропал, погиб, едва вошел в дверь королевского чертога со своей жалкой моделькой в руках. Короля окружали человек двадцать придворных и фрейлин. Идя по залу, я слышал, как они хихикают и пересмеиваются, отпуская на мой счет самые разные шуточки. — В голосе Мари зазвучала горечь. — Доктор Дарвин, для них я был никакой не изобретатель, радеющий о благе Франции. Для них я был даже не человек. Всего лишь уродец, ходячая шутка, да еще с детской игрушкой в руках.

Запинаясь, теряя слова, я начал что-то объяснять. Король не слушал — его слишком отвлекали шуточки придворных. Какая-то из разряженных дам, даже не заботясь, слышу ли я, спросила: «И как он собирается вращать это колесико? Польет на нее из своего маленького дружочка?»

Я замолчал. Король махнул рукой. Меня вывели. Тем моя долгожданная аудиенция и закончилась.

Дарвин медленно кивнул.

— Мсье Мари, я слишком хорошо понимаю всю глубину вашей трагедии, чтобы предлагать вам сочувствие. Так разрешите вместо этого задать два вопроса. Первый: способен ли ваш «регулятор скорости» точно так же регулировать струю пара?

Карлик нахмурился, озадаченный внезапной сменой темы.

— Не вижу, почему бы и нет. Однако я плохо разбираюсь в силе пара, хотя в Англии только о нем и говорят.

— За ним будущее. И второй вопрос: что вы собираетесь делать теперь?

— Говорю же вам: ничего. В отличие от пара у меня будущего нет.

— Такой ответ не принимается. Прекрасно понимаю, отчего вы столь ненавидите французский двор; на вашем месте я бы испытывал то же самое. Но месть не может заменить полноценной жизни. У меня к вам другое предложение, если вы только пожелаете выслушать.

— А у меня есть выбор?

— Нет. Я говорю сейчас и как врач, и как инженер. Что до вашего физического состояния, тут, к сожалению, ничем помочь не могу. Это врожденное. Что же до всего остального… — Доктор порылся в карманах пальто и выудил оттуда письмо Джейкоба Поула. — У вас найдется перо и чернила?

— Сейчас отыщу.

Дарвин разгладил страницу и повернул ее чистой стороной вверх.

— В здешних краях вам находиться небезопасно. Поезжайте в Бирмингем, это довольно далеко отсюда, на севере. Когда вы можете пуститься в дорогу?

— Меня здесь ничто не держит. Если потребуется, хоть сейчас.

— Великолепно. Я дам вам верительное письмо к мистеру Джеймсу Ватту. — Дарвин взял гусиное перо, обмакнул кончик в чернила и начал писать. — По моей просьбе он предоставит вам работу в Сохо. Я особо укажу, что вы можете предложить множество ценных идей, и он самым внимательным образом изучит ваши предложения и насчет регулятора скорости, и насчет всего остального.

— Самым внимательным образом… так же, как французский двор? Доктор Дарвин, пусть я сейчас в Англии, но рост мой не стал от этого больше, чем в Париже. И воспримут меня так же несерьезно.

— Ничего подобного. Вы просто не знаете старину Джимми Ватта. — Дарвин энергично писал. — Только заговорите с ним на инженерные темы, и можете хоть раздеться догола и выкраситься, он и не заметит. Он любит повторять мне, что человек измеряется не богатством, ростом или знатным именем, а лишь тем, что у него в голове. Помяните мое слово, вы с ним отлично поладите. Он обратит вас в свою веру, имя которой Пар.

Доктор закончил писать, посыпал чернила песком, сдул его и поднялся на ноги.

— Завтра с утра приезжайте в Ньюландс. Будете путешествовать с полковником Поулом. Сегодня вы его, без сомнения, слышали, но он вас не видел, а вы могли наблюдать его лишь с одной стороны. С остальными же познакомитесь in transit. [44] Позвольте сказать только, что вы можете свободно доверить полковнику собственную жизнь. И не возбраняйте ему самому решать все насущные вопросы. Что же до меня, я должен на три дня заехать в Лондон. По возвращении в Бирмингем буду с нетерпением ждать отчета о ваших успехах.

Он бросил последний взгляд на вычислительную машину и подошел к Эли Мари, который так и стоял, глядя на верительное письмо. Нагнувшись, доктор протянул маленькому изобретателю руку.

— Сэр, говорю со всей искренностью: я горд честью познакомиться с вами.

Выпрямившись во весь рост, Мари ответил на рукопожатие.

— А я — с вами, доктор Дарвин. — Глаза карлика приходились примерно на уровне выступающего брюха дородного доктора. Мари вскинул взгляд на лицо собеседника и добавил новым, полным оптимизма и уверенности голосом: — Как вы и сказали, сэр, нельзя судить человека по росту — или обхвату талии.

Дарвин возвращался обратно вдоль края утеса. В лицо дул холодный ветер, но воспоминание о прощальной фразе Мари заставило доктора усмехнуться. Шутка — лучший показатель психического здоровья. Ну и что, что Мари — карлик? Зато он по-настоящему крепок и силен духом. Он выдюжит. Лучшие годы для него еще впереди. Джеймс Ватт примет его как брата, и вдвоем они зажгут такой факел, что запылает весь мир.

А когда это произойдет — мысли Дарвина приняли более мрачное направление, — Эли Мари будет отомщен. Сила науки уже меняет мир, прежний порядок королевских дворов и империй не в силах выстоять против нее. Холодный полночный ветер прокатится по Европе, сметая старые режимы. Теперь, когда Америка отделилась, кто может предсказать, куда ударит молния в следующий раз? Коронованные головы Европы имеют все основания не слишком-то ловко чувствовать себя на покрытых мантией плечах.

Дарвин тихонько отворил дверь Ньюландса и бесшумно пошел вверх по лестнице. На площадке он остановился в нерешительности. Стоит ли будить Джейкоба Поула, чтобы рассказать обо всем, что произошло?

Нет. Доктор отправился дальше, в свою спальню. Сегодня вечером он в слишком черном настроении, чтобы искать чьего бы то ни было общества. До завтра уже совсем недалеко — тогда-то и придет время познакомить старого друга с великим человеком.