"Холоднее льда" - читать интересную книгу автора (Шеффилд Чарлз)

4. «ЗВЕЗДНОЕ СЕМЯ»

Происхождение у Нелл Коттер и Вильсы Шир было совершенно различным. Они никогда друг с другом не встречались и даже не проживали на одной планете. Они жили в миллиардах километров друг от друга. И все же, если бы Нелл вдруг переправили под бок к Вильсе, у нее не возникло бы никаких сложностей с тем, чтобы распознать чувства другой женщины. Она сама их испытывала — всего двадцать четыре часа тому назад.

Вильса, приятно возбужденная, сидела одна в небольшом погружаемом аппарате, курсирующем по турбулентным океанским глубинам. Даже легкого мерцания не проникало от света далекого солнца. «Глаза» погружаемого аппарата представляли собой сочетание радаров и ультразвуковых датчиков, давая плоское, низкоконтрастное изображение, которое превращалось в невыразительную серость в дюжине километров от судна.

Голос Тристана Моргана казался таким же серым и ровным, звучал далеко и тонко, хотя слова произносились Вильсе прямо в ухо.

— Пока что все в порядке, но теперь ты должна опуститься. Видишь это вихревое облако прямо по курсу? Тебе нужно будет вырулить так, чтобы в него не попасть. И ты должна идти вниз. В верхнем регионе имеются слишком сильные для «Леды» конвекционные течения, а кроме того, верхушка облака будет распространяться вверх на тысячи километров. Установи себе тридцатиградусное скольжение вниз. Целься в левый край облака и держи такой курс пятнадцать минут. Ты будешь двигаться на том же уровне, что и вращение облака. Любая циркуляция тебя ускорит. Когда обогнешь облако и выйдешь в свободную зону, прямо перед тобой окажутся три или четыре фон Нейманна.

— Хорошо.

Собственные руки казались Вильсе огромными и неуклюжими, подобными чудовищным перчаткам, пока она медленно оперировала рычагами управления «Леды». Погружаемый аппарат накренился и начал длинное скольжение вниз. Еще один слабый голосок нараспев произносил цифры, дублируя красный отсчет в левом верхнем углу дисплея. Он докладывал изобарическую глубину в километрах: «Один-три-один-два. Один-три-один-три. Один-три-один-четыре». Тысяча триста километров под верхним слоем облаков планеты. Давление должно было превысить сотню стандартных атмосфер. Холодно уже не было. Погружаемый аппарат плыл сквозь гелиево-водородную смесь, кипящую почти при трехстах градусах Цельсия. Еще немного глубже, и жар вокруг корабля сможет растопить свинец.

Вихревое облако возвышалось сравнительно невдалеке справа от Вильсы. Она завороженно разглядывала его неровную, расширяющуюся спираль; янтарно-оранжевая турбулентность, преображенная синтетической системой изображения в нездоровую, пятнистую желтизну, постоянно поднималась вверх. Грозовой фронт, черный посередине, смотрелся величественно и угрожающе. Вспышки молний бежали по его периметру, освещая темный интерьер погружаемого аппарата случайными импульсами яркой зелени.

Вильса неотрывно глазела в самое сердце смертоносного грозового фронта. И пока она это делала, другой голос непрошенно зазвучал из тайных глубин ее разума. Его настойчивость отвергала все остальные мысли. Широкая, поистине королевская тема, которую он выдвигал, неодолимо росла из басового ми-минора, изгибаясь вверх, чтобы завладеть мозгом Вильсы.

Мелодия самого Юпитера. Пилотирование погружаемого аппарата превратилось в бессознательный процесс, пока Вильса позволяла теме разрастаться, и «Леда» скользила влево под основание облака. Вильса возликовала, когда мотив воспарил выше, вздымаясь так же величественно, как спиралевидное облако перед ней. Подобно начальной точке всех ее композиций, прибытие мотива стало полным сюрпризом. Двумя минутами раньше Вильса не смогла бы предложить ни намека на форму, темп или тональность — или даже предсказать, что нечто творческое назревает. Все остальное в композиции могло доделываться мыслью и тяжелой работой, но мелодия оставалась поодаль, вне контроля сознания. И мелодия эта, уже знала Вильса, была прекрасна.

— Достаточно! — Голос Тристана Моргана пришел снаружи, откуда-то с миллионов миль, прикасаясь к сокровенному, но не разрушая творческие чары. — Я знаю, ты уже решила, что можешь лететь с завязанными глазами. Но теперь выходи оттуда.

— Ладно.

Вихрящееся облако исчезло позади, когда Вильса сменила курс; его заменили полоски, что бежали через все поле зрения. «Восток-запад». Вильса вспомнила раннее предостережение Тристана Моргана: «Не забывай, что вся эта мелкомасштабная стрижка идет только с востока на запад. И еще не забывай, что любая из тех тоненьких карандашных линий содержит в себе достаточно энергии, чтобы порвать судно пополам».

Но черные неровные полоски на горизонте несли в себе и другое сообщение. Они инициировали настойчивый зубчик мотива, пробегающий как остинато контрапунктом к предыдущей теме. Вильса сплела их вместе, удовлетворенно ощущая гармонию. Затем, в порядке эксперимента, она перевела все это в тональность соль-мажор. Нет, так хуже. С самого начала она была права. В ми-минор было гораздо лучше.

— Один-три-два-два, — внезапно произнес монитор глубины.

— Вильса, твой мозг опять на автопилоте. — Голос Тристана был достаточно резким. — Заканчивай вираж и посмотри на пол-оборота налево. Ты увидишь трех «фон Нейманнов» — нет, пусть будут два. У одного уже полный груз, и он начинает подниматься. Если не поспешишь, то все пропустишь.

— Я не сплю. Я работаю! — Однако, рявкнув ответ и надежно отодвинув зарождающуюся композицию на задворки своего разума — не было ни малейшего опасения, что она ее забудет, — Вильса принялась внимательно осматривать атмосферу впереди, предвкушая свое первое юпитерианское созерцание «фон Нейманнов».

Вот один. И не так далеко от него второй. Но третий, о котором упоминал Тристан, был уже высоко наверху, поднимаясь сквозь атмосферу на дымном столбе своего «мобиля». Через двадцать минут он пройдет бесцветные слои гидросульфата аммония и достигнет основания бело-голубых аммиачных облаков. Еще пятнадцать минут — и «фон Нейманн» начнет на полном ходу вырываться вверх, силясь порвать гравитационные оковы громадной планеты.

Два других тихо собирали урожай. Чудовищные заборные трубки Вентури, сотни метров в поперечнике, всасывали атмосферу Юпитера в обширные недра «фон Нейманнов», похожих на гигантских жуков. Водород вентилировался первым, если не считать мизерного количества, что оставлялось в качестве горючего для термоядерного мотора типа «мобиль». Следовые количества серы, азота, фосфора и металлов отделялись и накапливались в ожидании того момента, когда этого сырья будет собрано достаточно. Затем фон Нейманн создаст точную копию самого себя и выпустит ее на волю.

Гелий, составлявший четверть массы всей юпитерианской атмосферы, еще предстояло обработать. Большая его часть, как отбросы рудничных операций, интереса не представляла. Драгоценной крупицей был изотоп гелий-3, в десять тысяч раз более редкий по сравнению с гелием-4. «Фон Нейманны» кропотливо разделяли два этих компонента, спускали обычный изотоп и хранили более легкие молекулы в жидкой форме. Когда накапливалась сотня тонн, резервуары становились полны, и «фон Нейманны» оказывались готовы к тому, чтобы начать свое длинное восхождение к отрыву от планеты.

Но не этот триумфальный выход прибыла засвидетельствовать Вильса. Аномальные сигналы прибыли на станцию «Геба», кружа по орбите Юпитера в полумиллионе километров над самыми высокими облачными слоями. Тристан Морган засек эти сигналы и распознал их как исходящие от одного из двух «фон Нейманнов», которые висели теперь перед «Ледой». Пока погружаемый аппарат сближался с жукообразными машинами, Вильса разглядела источник проблемы. Интенсивное тепло — предположительно удар молнии — расплавило и деформировало один комплекс заборных трубок Вентури и резервуаров. «Фон Нейманн» шел как-то кособоко, бледный водородный выхлоп шипел из его основания.

Вильса довела «Леду» до дистанции в сотню метров от фон Нейманна и соотнесла их курсы. «Фон Нейманн» опускался со скоростью примерно километр в минуту. Затем она сфокусировала синтетические системы изображения на искалеченном борту.

— Чертовски скверно! — Тристан Морган изучал повреждения. — Честно говоря, гораздо хуже, чем я думал. С такой потерей водорода мы могли бы долететь до верхнего края атмосферы, заменяясь на ходу. Но он никогда не наберет вторую космическую скорость.

— Что мы тогда можем сделать?

— Ничего. Пока он не достигнет орбиты, никакой возможности для ремонта нет. Этот мы можем списать.

Вильса уставилась на обреченную машину. Внезапно она показалась ей живой и страдающей, несмотря на заверения Тристана, что разум и функции «фон Нейманнов» весьма ограниченны.

— Ты хочешь сказать, что мы просто бросим его здесь искалеченным и он будет плавать вечно?

— Он не будет плавать вечно. Он будет продолжать тонуть до уровня больших давлений и температур. Посмотри на индикатор глубины. Ты теперь на один-три-два-семь. К тому времени, как «фон Нейманн» достигнет шести-семь тысяч километров, температура поднимется до двух тысяч градусов Цельсия. Он расплавится и распадется, а содержащиеся в нем элементы вернутся обратно в планетарный бассейн.

Голос Тристана звучал непринужденно, однако Вильса сумела представить себе более личную версию. Откуда он знал, что температура будет продолжать подниматься, и откуда он знал, что у «фон Нейманна» нет своих чувств? Что, если он обладает самосознанием? И что, если он обречен функционировать и вечно падать сквозь все эти плотные слои?

Тут Вильса сказала себе, что вечно это продолжаться не может. На уровне в семнадцать тысяч километров, согласно Тристану Моргану, Юпитер развивает давление в три миллиона земных атмосфер, и водород из газообразной переходит в металлическую форму. Что бы ни случилось на более высоких уровнях, такого перехода «фон Нейманн» не переживет.

В голове у Вильсы снова зазвучала музыка — серьезная и размеренная. Панихида в тональности до-минор. Павана для мертвого «фон Нейманна». Она продолжалась минут десять, пока ее не прервал далекий и тонкий голос Тристана Моргана.

— Если только ты не собралась в поездку до самого низа вместе с «фон Нейманном», я предлагаю немного поуправлять «Ледой». Ты сейчас на один-три-три-семь. Хочешь вернуться на более высокий уровень и еще немного там покурсировать? Или ты хочешь вернуться? Должен упомянуть, что я получил звонок от твоего агента.

— Магнуса? И что он сказал?

— Никакого сообщения. Он все еще на Ганимеде, и он хочет, чтобы ты ему позвонила. Немедленно.

— Черт бы его побрал. Почему он всегда думает, что у него есть ко мне разговор? Почему просто не оставит сообщение о том, что ему нужно? — Вильса подняла перчатки, позволяя автоматической системе «Леды» принять от нее управление и крейсировать на постоянной изобарической глубине. — Ладно. Возвращай меня назад. Но на сей раз помедленней.

— Не выйдет. Нет таких установок. Держись.

Переход был болезненно внезапным. В один момент Вильса смотрела из иллюминатора «Леды» на взбаламученный интерьер Юпитера. А в следующий она уже в шоке облокачивалась о кресло управления на станции «Геба», отчаянно моргая от яркого света. Наушники сами собой скользнули вверх, а перчатки ослабили свою хватку на ее ладонях и предплечьях.

— Ну вот. Ты получила то, на что надеялась?

Тристан Морган склонялся над Вильсой. На вид он совершенно не соответствовал тому холодному, далекому голосу, который она получала через наушники. Это был высокий, ясноглазый и впечатлительный мужчина с выпуклыми щеками бурундука и широкой улыбкой. Как и у всех в системе Юпитера, у Тристана были свои представления о личном пространстве, которые абсолютно не соответствовали предпочтениям индивида, выросшего на Поясе.

Вильса по привычке от него отстранилась, хотя она вовсе не чувствовала себя неуютно.

— Я получила больше, чем надеялась. Гораздо больше.

— Мне показалось, на какое-то время ты совсем далеко ушла. Новый материал?

— Да. И первоклассный. По крайней мере, сами темы. Мне еще следует очень серьезно их доработать. Юпитер — чудесная стимулирующая среда. Жаль, я не предприняла этой поездки раньше, когда работала над сюитой.

— Измени ее. Еще есть время.

— Быть может. — Вильса подошла к одному из иллюминаторов и выглянула наружу. Окольцованная оранжево-бурой каймой, поверхность Юпитера впечатляюще выпирала, заполняя пятнадцать процентов небес вокруг станции «Геба». Глядя на чудовищную планету, Вильса призывала на ум ощущение новой зарождающейся композиции.

Затем она покачала головой.

— Быть может, но скорее всего — нет.

— Хуже, чем тебе казалось вначале?

— Лучше. Но проблема не в этом. Тут вопрос масштаба. Когда ты внизу, ты всегда кажешься себе больше.

— Люди вечно упускают из вида этот фокус с Юпитером. Они знают, что его масса в триста двадцать раз больше земной, но эту цифру использовать не годится. Она только с толку сбивает. Объем атмосферы Юпитера, от верхних облаков до металлической водородной перемычки, в полмиллиона раз больше объема земной атмосферы. Лучше делать такое сравнение.

— Об этой атмосфере получаешь верное представление, когда сквозь нее летишь. Если бы я попыталась вставить новые темы и идеи в сюиту, они бы ее исказили. Неважно, насколько они хороши. Они просто не подходят.

— Случай Бетховена, когда он пытался сделать «Большую фугу» последней частью струнного квартета си-бемоль? Когда его так играют, всегда получается слишком грубо. Потому что пропорции нарушаются.

— Как раз это я и имела в виду.

Разговаривая с Вильсой, Тристан Морган поначалу настаивал, что ничего не знает о музыке и вообще никак в ней не заинтересован. Она поверила ему, когда только-только прилетела на Ганимед и столкнулась с ним на одном из приемов после концерта. Но со временем Тристан себя выдал. Во-первых, он невесть как умудрялся присутствовать на каждом музыкальном вечере, который она посещала. Во-вторых, он оказался на дружеской ноге со всеми на Ганимеде, кто писал, исполнял музыку или просто ею интересовался.

Это заставило Магнуса Кляйна, внимательно следящего за всем, что могло воздействовать на жизнь и карьеру Вильсы, устремить на Тристана очевидно неодобрительный палец.

— Сколько этому Моргану лет?

— Ему тридцать три года. А что?

— А то, что он любит музыку и общается со всеми, кто к ней причастен. Он преследует тебя, и ты сама это знаешь.

— Но почему? — Вильса была заинтригована Тристаном больше, чем ей хотелось признать.

Магнус поднял кустистую бровь.

— Глупый вопрос. Потому что ты его завораживаешь — вот почему. Но ты его запугала. Он знает, что ты на семь лет младше, и все же, что бы Тристан Морган ни делал, он всегда будет входить в твое музыкальное окружение. Хотя у него никогда не будет ни твоей критической способности, ни твоей памяти, ни тысячной доли твоего дара.

— Какая чушь. Я не смогла бы никого запугать. Он просто стесняется.

Она не поняла, почему Магнус в ответ скептически пожал плечами. Талант Вильсы был очень рано выявлен системой воспитания Пояса. Ей не было еще и трех лет, а ее уже зачислили в музыкальные ясли, где все обладали музыкальным даром с точки зрения профана — и где понятие «дар» никогда не упоминалось. Абсолютный слух принимался там как само собой разумеющееся — как то, что у всех было по два уха, — и учителя в тех яслях ожидали, что ты раньше начнешь читать ноты, чем букварь.

Окруженная такими попечителями, Вильса считала себя совершенно обычной. К двенадцати годам ее необыкновенный талант к композиции был обнаружен и получил поощрение; но к тому времени Бах, Моцарт, Бетховен и Стравинский стали ее постоянными спутниками. Сравнивая себя с бессмертными, девочка считала себя полным ничтожеством.

Потребовалось еще десять лет плюс концертное выставление себя перед «реальным» миром, чтобы Вильса поняла, что она, быть может, и ничтожество, но что в один прекрасный день она станет чем-то значительным. А следующие два года оценки ее музыкальных талантов превратили ее не просто во что-то значительное, но во что-то очень значительное.

В дни после того разговора с Магнусом Вильса наблюдала и прислушивалась. Она решила, что, как обычно случалось, когда дело доходило до людей и их мотиваций, Магнус был прав. Тристан Морган был уверен в себе и расслаблен, болтал со всеми и обо всем — не считая тех случаев, когда оказывался лицом к лицу с Вильсой. Тогда из него трудно было выжать даже несколько слов.

Вильсу такое отношение задело до глубины души. Оно в корне не соответствовало ее представлению о себе. Имея свободное время, пока Магнус Кляйн улаживал контракты, Вильса за прошедшую неделю сумела поменяться ролями. Теперь уже она преследовала Тристана Моргана — выслеживала его на собраниях на Ганимеде, питалась в то же время и в тех же местах, что и он, и наконец возымела вдохновение сесть перед Тристаном и спросить его о проекте «Звездное семя».

Тогда слова полились сами собой. Тристан поведал ей о великом замысле, лелеемом уже по меньшей мере столетие, послать беспилотный корабль на термоядерной энергии к звездам.

— Мы изменили название, и консерваторов оттолкнула бы наша технология, не будь они в ладах с физикой. Мы планируем заправиться смесью гелия-3/дейтерия.

Но когда Тристан захотел рассказать Вильсе подробности, она его перехитрила. У нее, сказала Вильса, целая неделя свободна. Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Тристан, похоже, снова заколебался. Вильсе пришлось и дальше его улещать. Вначале она убедила его взять ее на небольшой завод по разделению дейтерия там же на Ганимеде, а затем на куда более крупный на большом куске льда за Каллисто. Начиная с этой точки, для них уже казалось вполне естественным вместе с грузом дейтерия отправиться внутрь системы к конструкционному модулю на орбитальной базе «Звездное семя», а там понаблюдать за тем, как «фон Нейманны» воспаряют к доку, избавляются от своего груза гелия-3 и падают назад для повторения цикла. Последним шагом стал визит на станцию «Геба», которого добилась Вильса.

Имитационный круиз на «Леде» сквозь глубины Юпитера с целью наблюдения за рудничной работой «фон Нейманнов», собирающих термоядерное горючее внутри облачных слоев, стал частью той же самой стратегии. Музыка, что наполняла голову Вильсы во время круиза, была дальним планом, дополнительной выгодой. Новые стимулы обычно вели к новым композициям, хотя никаких гарантий здесь быть не могло.

План Вильсы сработал. Тристан стал наконец свободно с ней общаться. Он даже высказывал замечания по поводу музыки — но музыки, написанной другими. Единственным, чего он делать упорно не желал, оставалось обсуждение ее композиций. Вильса понимала, что этого ей хотелось, как ничего другого — но ей еще и в голову не приходило, почему это так важно… хотя она заметила, что ее скорее радовало, чем расстраивало, когда Тристан Морган стоял там, где он стоял сейчас, — то есть на полметра ближе, чем того требовала учтивость Пояса.

Вильса отвернулась от иллюминатора, разминая руки и плечи, которые слишком долго находились в одном положении. Тристан пододвинулся еще ближе, возвышаясь над Вильсой. Он был долговязый, стройного телосложения, и одной из первых характерных черточек, которые Вильса в нем подметила, были его длинные, гибкие пальцы. Она жадно изучала их взглядом профессиональной клавишницы. Наверняка он свободно мог взять дуодециму. А смуглые маленькие ладошки самой Вильсы едва брали нону.

Она представила себе клавиатуру и в тот же самый момент поняла, что совершенно забыла про звонок своего агента.

— Ты сказал Магнусу, когда я смогу к нему вернуться?

— Нет. Он был сверх меры настойчив, а потому я сказал ему, что тебя здесь нет, что ты в тысячах километров отсюда, глубоко в недрах Юпитера. Ему это совсем не понравилось. Вероятно, он думает, что его драгоценные десять процентов оказались в серьезной опасности.

Итак, пренебрежение у этих двоих было взаимным. Вильса вздохнула и оглядела отсек.

— Могу я отсюда ему позвонить?

— Конечно. Для обратного звонка я уже все наладил. Нажми подающую клавишу и будешь в прямом контакте с Кляйном на Ганимеде. — Он взглянул на хронометр. — Но тебе лучше сделать это поскорее, пока геометрия хорошая. Если станешь действовать прямо сейчас, никакой ретрансляционной станции не потребуется, и сигналы будут ходить туда-сюда за четыре секунды.

Вильса тут же нажала на клавишу. Ей показалось, что трубку на том конце сняли раньше, чем через четыре секунды. Магнус Кляйн, должно быть, сидел прямо у аппарата.

— Где-ты-была-черт-побери? — произнес скрипучий голос. — Давай срывайся оттуда.

— Зачем? Что случилось?

Длинная пауза.

— А как ты сама думаешь? Что могло случиться? О чем я говорил, то и случилось. Нас подписали — для твоей «Галилеевой сюиты». Премьерное представление в системе через девять дней. Вот чем я здесь занимался, пока ты там дурочку валяла. В темпе двигай назад.

— Какие условия? — спросила Вильса. А пока она ожидала, когда ее слова пройдут по лазеру на Ганимед и на станцию «Геба» вернется ответ, Тристан Морган качал головой.

— Вот ублюдок.

— Этот ублюдок ничего такого не сделал. Просто родители плохо его воспитали.

— Тогда он еще хуже, чем ублюдок. Почему ты позволяешь такому придурку, как Магнус Кляйн, тобой помыкать? Он же просто пользуется преимуществом…

— Восемьдесят тысяч за первое представление, — вырвался грубый голос из динамика. — Если согласишься еще на четыре по тридцать тысяч за… я уверен, мы это получим. У нас будут права звукозаписи на все, кроме первого представления. Я так прикинул, что ты будешь в лучшей форме на второй или на третий вечер. На премьере трансляционными привилегиями придется поделиться.

— Вот, значит, почему… — Вильса прихлопнула рукой микрофон и изобразила попытку понизить голос, когда продолжила: — Магнус — форменный сукин сын. Он сказал мне, что он это пробьет, но я ему не верю.

Она подмигнула Тристану и подождала еще одну четырехсекундную паузу.

— Ну, знаешь, тебе, черт побери, следовало бы мне верить, — раздался голос, еще громче и злее обычного. — Я всегда делаю, как сказал. Я сказал тебе, что знаю этих парней лучше, чем они сами себя знают. Проклятье, я здесь вырос. Так что отрывай свою драгоценную задницу от сиденья и мчись обратно на Ганимед. Резко, а то я и впрямь крутым сукиным сыном стану.

Линия оборвалась, и огонек «связь» погас. Вильса развела руками.

— Глас Хозяина.

— И ты намерена выполнять приказы этого мелкого монстра?

— Между прочим, он на полголовы выше меня. Тристан, я должна лететь. Как можно скорее. У меня через девять дней концерт с первым представлением моей новой сюиты. Это мой самый большой шанс где-то вне залов Пояса, и вся моя репутация в системе Юпитера будет поставлена на карту. Я должна репетировать до кровавых мозолей.

Вильса изо всех сил изображала озабоченность и неохоту уезжать. Но глубоко внутри она готова была прыгать от радости. Она вложила все свое сердце в «Галилееву сюиту», больше года буквально надрывалась над ней, живя на Весте, но мечтая о шансе дать первое представление на одном из больших спутников Юпитера. Ганимед, конечно, был предпочтительнее, хотя ее устроил бы и Каллисто.

Все это было безумной мечтой. Теперь же — всего через девять дней — мечта должна была стать реальностью. На Ганимеде. Девять дней! Вильса внутреннее задрожала и решила, что волнуется гораздо больше, чем ей хотелось бы признать.

Пока Вильса дрожала и ликовала, отделенная от нее четырьмя сотнями миллионов километров Камилла Гамильтон ждала и тревожилась. Первые две недели после того, как Дэвид Ламмерман покинул центр РСН и отправился на Землю, она готовилась к удару, который так и не последовал.

Первые полномасштабные проверки функционирования РСН поражали воображение. Тяжелая работа Камиллы и Дэвида по калибровке отплатилась сторицей, и система превзошла ожидания. Лучшие изображения уже показывали похожие на города структуры на одной из планет в Большом Магеллановом облаке. Другие демонстрировали тысячи загадочных отражающих сфер, каждая идеально круглая и размером с Луну, крутящихся на орбите звезды в одном из известных галактических секторов в созвездии Девы. Одна эта аномалия стоила всей РСН.

Пресса определенно так думала. Она просто сошла с ума, требуя еще большего. График использования РСН вместе с планом ее доступности гостевым наблюдателям — которые до предела сжали бы время использования системы телескопов самой Камиллой, — должен был быть прислан в центр РСН дни, даже недели тому назад.

Но вместо этого не прибыло ничего. Запросы Камиллы начальству получили туманные ответы: проект рассматривается; основные управленческие решения еще только предстоит сделать. Камилла нервничала и раздражалась. Когда РСН столь очевидно стала успехом, почему что-то еще требовалось рассматривать? Инструмент был готов для пользователей.

Пока Камилла ждала, она продолжала свои наблюдения, устанавливая контролируемую компьютером программу на исследование низкоинтенсивных термоядерных мишеней в двенадцати миллиардах световых лет отсюда. Но даже это не приносило удовлетворения. Камилла все время задумывалась, позволят ли ей в итоге получить достаточно времени РСН для завершения ее задачи.

Сжатое сообщение о том, что Дэвид Ламмерман возвращается с Земли, пришло как облегчение, хотя оно ее немного и разозлило. Дэвид не раз говорил Камилле, быть может, с небольшой подначкой, как он будет по ней скучать. Но после его отбытия от него не пришло ни звука.

Не было даже формального сообщения, где говорилось бы, что он благополучно прибыл на Землю. Разумеется, если бы он не прибыл, Камилла услышала бы об этом в сводках новостей. Но, черт побери, дело было в принципе…

Теперь Дэвид возвращался точно так же, как и отбыл, — на одном из тех скоростных пассажирских судов, которые превратили перемещение по Солнечной системе в простую проблему выбора линейных траекторий. Камилла решила, что будет его игнорировать — точно так же, как и он решил ее игнорировать. Она останется за работой и не выйдет встретить корабль, когда тот прибудет.

В последний момент она передумала. Она пойдет туда и скажет ему, что он безмозглый придурок и что у нее есть все права на него злиться.

Камилла продрейфовала к периферии центра РСН и прибыла к переходному шлюзу как раз вовремя, чтобы встретить Дэвида, когда он должен был появиться из карантина.

— Итак, — Камилла стояла, положив ладони на бедра, в классической позе уязвленной любовницы из видеофильма. — Ты все-таки решил сюда заявиться.

Дэвид повернулся.

Камилла увидела его измученное лицо, и плечи ее поникли, а все мысли об обвинениях бесследно исчезли.

— Дэвид, что с тобой? Ты болен?

А ведь он никогда не болел. И у него был раздавленный, побитый вид, который казался еще хуже физического нездоровья.

Дэвид покачал головой. Он не произнес ни слова, пока они плыли обратно через ступицу в их жилой отсек.

Камилла уже забыла, каким людным становилось это помещение, когда там присутствовали они оба. Огромные конечности Дэвида расползались на три четверти свободного пространства. Он вздохнул, опускаясь в свое любимое кресло, но так и не проявил желания говорить.

Камилла плюхнулась ему на колени и обхватила его за шею.

— Ну что? Как там Земля? — Она старалась говорить непринужденно, как будто ничего не случилось. — Она, похоже, не очень тебе на пользу пошла.

Сама Камилла выросла на Марсе и нанесла на Землю лишь два коротких визита. Но это было не так скверно — совсем не так ужасно, как обычно описывалось.

Дэвид снова вздохнул и поворошил свои светлые кудряшки.

— Мне… кое-что… сказали. Кое-что, чего мне лучше было бы не знать. Вот зачем меня туда вызывали.

— И что это? — Камилла немного расслабилась. Она могла вытянуть из Дэвида все что угодно. Она знала, как. Камилла погладила легкий пушок у него на щеке. Дэвиду по-прежнему требовалась депиляция всего раз в неделю. — Давай же, Дэвид. Эта тайна умрет со мной.

— Я обещал никому не рассказывать. Вот почему я не мог послать тебе никаких сообщений.

— Ну, когда ты кому-то это обещал, ты ведь на самом деле не думал, что мне этого не расскажешь.

— Да, — Дэвид опустил лицо, прижимаясь к ее гладящей ладони. — Я знал, что расскажу. — Он одарил Камиллу слабой улыбкой. — Ты ведь все равно это из меня вытянешь, разве нет? Я тебе скажу. Так или иначе, через неделю-другую ты сама обо всем узнаешь.

— О чем я узнаю, Бога ради? (Если Дэвид пытался смягчить удар, ему это определенно не удавалось.) Дэвид, прекрати.

— Ну так знай, что мы уволены. — Его глаза блуждали по знакомому помещению. — Нас выбрасывают из центра РСН.

— Это смешно. — Камилла села прямо и положила ладони ему на грудь. — Кто тебе такую глупость сморозил?

— Этого я тебе сказать не могу. Я обещал — на сей раз действительно обещал — что не скажу. — Опять это был неловкий, испуганный Дэвид с нерешительным голосом, который Камилла услышала, когда он получил то сообщение с Земли. — Но я знаю, что это правда. Я видел все документы. Нас выбрасывают из центра РСН.

— Но ведь РСН — это успех, причем колоссальный. Она работает лучше, чем кто-либо ожидал. И львиная доля заслуги за это принадлежит нам. Мы провели годы тяжелой и славной работы.

— Успех тут ни при чем. Или, быть может, при чем, но от этого все только хуже. Пойми, Камилла, наверху пирамиды что-то случилось. На самом верху. На таком уровне, где мы с тобой ничего не значим. Мы там даже не существуем. В следующие два года произойдет полная перемена в использовании РСН. Никаких экстрагалактических мишеней. Сосредоточение на ближайших звездных системах. На звездах и планетах, которые в сотне световых лет отсюда или даже ближе.

— Это просто абсурдно. РСН никогда не задумывалась для местной работы. Ее, конечно, можно для этого использовать, но никто в здравом уме этого делать не станет. Кому нужно увидеть что-то в нескольких метрах перед собой, в каких-нибудь пятидесяти световых годах отсюда?

— Меня тебе не надо переубеждать. — Голос его дрожал. — Черт, я сам все это сказал, когда был на Земле. Мне было сказано, что это не вносит никакой разницы. Движение «Наружу» набирало влияние, поднимало все больше шума, находило поддержку на высших уровнях управления. Решение о РСН было принято, чтобы их удовлетворить.

— Кем?

— Единственными людьми, у кого есть власть такие решения принимать. Теми, кто контролирует финансирование РСН. Кроме того, тут не просто движение «Наружу». За этим стоят другие политики — должны стоять.

— Это совершенно нелогично.

— Ну и что? При чем тут логика? Когда политика входит в дверь, логика выходит в окно.

Камилле хотелось орать и ругаться. Но у нее хватало разума и самообладания, чтобы понять, что ничего хорошего это не принесет. Какими бы скверными ни были новости, не имело смысла набрасываться на вестника… даже если ты не имел никакого понятия о том, почему его таковым выбрали.

Время было для логики, а не для перебранок с воплями.

— Дэвид, задумайся на минутку. Все это не так плохо, как кажется. По сути, так все даже может обернуться еще лучше. Если они так психуют по поводу перестройки программы на близкие мишени, черт с ними, РСН их съест. В пределах сотни световых лет не так много звездных систем. Мы найдем бреши в графике наблюдения. Мы с тобой знаем, как перепрограммировать РСН быстрее, чем кто бы то ни было, и больше никто во всей Солнечной системе не имеет представления о том, как быстро мы можем это сделать. Мы будем пользоваться преимуществом приоткрытых щелей и по-прежнему исследовать край вселенной.

Дэвид без малейших усилий поднял ее со своих коленей и пересадил на стул, после чего подошел к койке и растянулся там. Глаза его закрылись.

— Ты не слушала, любимая. — Теперь голос его был мрачным и отстраненным. — Я не сказал, что наши эксперименты сняты с РСН — мы уже давно знали, что так, скорее всего, и случится, когда астрономические суперзвезды явятся пользоваться местными мощностями. Я сказал, что мы выброшены из центра РСН. Ты и я. Камилла и Дэвид. Сюда привезут новый персонал — тот, который специализируется на наблюдательных программах ближайших звездных систем. Вот конкретное сообщение, за которым я, как выяснилось, летал на Землю.

— Но, черт возьми, что будет с нами?

— А вот это самые скверные новости. — Дэвид открыл глаза и с несчастным видом уставился в потолок. — Мы должны будем уехать. В течение двух недель нам придется покинуть центр РСН. Мне было сказано, что пройдет по меньшей мере два года, прежде чем у нас появится хоть малейшая надежда снова сюда вернуться.