"Крах династии" - читать интересную книгу автора (Шхиян Сергей)

Глава 17

Ночное происшествие вызвало в царском дворце большой ажиотаж. Поглазеть на убитого разбойника сбежались почти все. Пришел и царь Федор. Он посмотрел на лежащего в луже застывшей крови человека, смертельно побледнел и выскочил из комнаты. Такая впечатлительность была не только не характерна для сурового, воинственного русского царя, но и для обычного обывателя. Публичные казни и суровые кровавые наказания являлись обычным развлечением праздной публики и очень редко вызывали такую реакцию, которую продемонстрировал Федор.

После осмотра места происшествия во дворце родилось множество версий и еще больше фантастических предположений, кто мог осмелиться заниматься разбоем в Кремле. Подьячий Разбойного приказа, явившийся к шапочному разбору, осмотрел тело, выдавленное окно и глубокомысленно сообщил, что воров и татей нужно ловить, ставить на правеж, а потом четвертовать, чтобы другим было неповадно.

Все это было правильно, современно, но никак не проясняло самого дела. Я попытался навести у него справку о маленьком человеке с необыкновенно быстрой реакцией. Подьячий долго думал, никого похожего на моего ночного знакомца не вспомнил и отправился к себе в приказ, опрашивать других сотрудников. На этом этапе следствие временно приостановилось.

Мне, как герою ночи, пришлось столько раз рассказывать всю историю с начала до конца, так что в конечном итоге, она превратилась в схему: «Упал, очнулся, гипс».

Между тем царь, укрепив желудок и смыв в бане налипшие за ночь грехи, вознамерился продолжить изучение жизни. Мне было не до того, и участвовать походе в город я отказался наотрез.

— Но как же без тебя, — просительно говорил Федор, — у нас так хорошо все получалось. Неужели тебе самому не интересно?

— Интересно?! Да не то слово. Я в полном восторге, — иронично ответил я. — Но сегодня я с тобой не пойду, мне не хочется ждать, пока меня зарежут как барана. У тебя в самом Кремле разбойники влезают, нападают на людей, а ты вместо того, чтобы заниматься управлением страной и наведением порядка, шляешься по борделям!

— По чему я шляюсь? — не понял он.

— По женщинам ходишь, развратничаешь, когда враг стоит у самых ворот.

Конечно, подобные разговоры не стоили выеденного яйца, этому человеку было просто не дано таланта управлять чем-либо. При неоспоримых достоинствах, которыми обладал Федор, в его характере не было заложено природой ни жестокости, ни властолюбия, ни даже простого честолюбия, короче говоря, никаких выдающихся пороков, которыми должен обладать ответственный правитель. Мне нравится, как по этому поводу сказано в прекрасном стихотворении Давида Самойлова о встрече Пушкина с Пестелем:

— Но я тебя очень прошу, пошли вместе. Как же я один?

— Прости, государь, — ответил я, — возьми с собой того же Языкова или, еще проще, прикажи доставить девушек к тебе во дворец и делай с ними все, что угодно. Думаю, они не откажутся.

— Да ты что! — испугался он. — А как такой срам дойдет до матушки, что она скажет?! Вчера, когда ты мне сказал о Шуйском, знаешь, как я испугался! Если бы он донес матушке, даже не знаю, что бы мне тогда осталось делать. Сам знаешь, она человек верующий, старой закалки, современную молодежь совсем не понимает.

— Значит, веди себя так, чтобы матери не было за тебя стыдно, — нашел я самое правильное в такой ситуации решение. — А если тебе так понравилось быть с женщинами, то возьми и женись.

— Ну да, пока я женюсь, меня уже свергнут. Ты же сам говорил, что скоро... Да и как сразу на двух женишься, а они мне обе нравятся! Я не знаю, какую выбрать.

После сегодняшней ночи мне только и было дела, что разбираться в чувственных пристрастиях малолетнего эротомана.

— Ты ведь любишь читать Петрарку? — спросил я.

— Да, очень, — с нежной улыбкой ответил он.

— А он свою Лауру любил не плотской любовью, а платонически, и не занимался с ней черт-те чем, да еще в компании с подругой. Вот и ты, если не хочешь спасать свою семью и престол от Самозванца, осмысляй сущность любви и читай сонеты.

— Я не знал, что ты такой жестокий, — уныло протянул Федор. — Неужели тебе трудно...

— Извини, но мне сейчас не до твоих девушек, меня сегодня чуть не убили, — серьезно сказал я. — Ты это понимаешь? Если не удастся найти второго убийцу, то он найдет меня сам, и я не уверен, что останусь в живых.

— Это что, так срочно? Может быть, он сегодня на тебя и не нападет. Завтра или как-нибудь в другой раз его поищешь. А сегодня давай еще туда сходим, ну, пожалуйста, в последний раз!

Честно скажу, от такого примитивного эгоизма у меня глаза полезли на лоб. Я даже не понял, чего в царе больше, пороков воспитания или собственного эгоцентризма.

— Федор! — сурово сказал я. — Лучше ты ко мне но приставай, а не то я сам тебя свергну! Я понимаю, что вы все средневековые уроды, но и этому должен быть предел!

Царя моя не оправданная с его точки зрения резкость так обидела, что у него на глаза навернулись слезы.

Может быть, я был и не прав, но после недавних событий нервы были взвинчены, и быть корректным но получалось. Федор посмотрел на меня, как обиженный ребенок, глубоко, со всхлипом вдохнул, хотел что-то ответить, но я не стал слушать, круто повернулся и вышел из его покоев.

Теперь первым делом мне нужно было успокоиться. Как это сделать в данных обстоятельствах, было непонятно. За водкой нужно было идти в город, найти тихое место, чтобы просто выспаться, я не мог, еще не обзавелся хорошими знакомыми среди местных жителей. Пришлось-таки отправиться в Москву. Когда я проходил мимо резиденции патриарха Иова, меня окликнул меня знакомый голос:

— Алеша! Вот так встреча!

— Здравствуй, отче, — без особой радости ответил я, однако обнял приятеля за плечи и похлопал по спине. — Ты что, все по начальству ходишь, сана добиваешься?

— Эх, грехи наши тяжкие, нигде нет правды, — посетовал отец Алексий. — Не хотят сан давать, ироды. Предлагают в диаконы идти. Ну, как тебе это нравится! Мне — и в дьячки! Вот пришел к патриарху, может быть, хоть он за правду постоит.

Отец Алексий в священники назначил себя сам, по обету, который дал, когда спасался из восточного плена. Читать и писать он не умел, из всех молитв знал только «Отче наш». Я его предупреждал, что с получением сана на этой почве могут возникнуть трудности, но он видел свое предназначение не в чтении перед паствой славянских текстов, а в истинной вере и беззаветному служении Господу. Точка зрения достойная, но, видимо, не в рамках определенной церкви.

— А если и патриарх откажет, тогда что будешь делать?

— В пустыню уйду, стану старцем и святым! — безо всякого сомнения в голосе сообщил он. — Все равно буду служить Господу!

— Слушай, Алексий, пойдем со мной, посидим, выпьем, мне сегодня очень не хватает пастырского наставления, — попросил я.

— А как же патриарх? — с сомнением спросил он. — Вдруг соблаговолит? Конечно, дело у меня к нему не спешное, может и подождать. Тогда почему бы и не выпить, если можно помочь заблудшей душе... Ты заблудшая душа?

— Еще какая, меня сегодня чуть не убили без покаяния.

— Ну, это ерунда, чуть не считается. Если бы я по каждому такому поводу горевал, то давно бы спился. Ладно, пойду я с тобой, только исповедоваться не проси, пока сана не получу — не смогу простить тебе грехи.

— Вот и хорошо, — обрадовался я нежданному компаньону, — хоть посидим по-человечески. А насчет сана, может быть, ты его напрасно добиваешься, послужил бы лучше господу воином. Скоро в этом будет большая нужда.

— А как же обет? Ты же знаешь, я, когда в янычарах был, обет дал.

— Раньше ты говорил, что в мамелюках?

— Разве? Нет, кажется, все-таки в янычарах, когда я был мамелюком, с христианами не воевал. Ну, а ты-то сам как живешь?

— Пытаюсь спасти Годуновых, их собираются свергать. Жалко их, люди они неплохие, только в цари не подходят.

— Мне дела мирские неинтересны, — нравоучительно сказал Алексий, потом поинтересовался. — Куда ты меня ведешь?

— На Сенную площадь, там у меня в кабаке есть знакомый половой, достанет водки.

— Я знаю место, где дешево, и водка чистая, да и поговорить не помешают.

Мне было все равно куда идти, и я согласился. Вскоре мы свернули в какой-то кривой переулок, упиравшийся в стену Белого города, и поп уверенно вошел в обычную по виду избу, безо всяких опознавательных знаков. Там оказался самый обычный кабак с небольшим, на три стола, залом. Столы здесь были длинными и широкими, рассчитанными на большие компании, но в этот момент во всем заведении было всего человек пять посетителей.

Алексия узнали, к нам сразу же подошел половой, поздоровался и без заказа сразу поставил на стол керамический горшок с запретным зельем и пару пустых кружек.

— Ну, давай выпьем за встречу, — предложил поп, щедро наливая в кружки жидкость с характерным запахом.

— Давай, — поддержал я тост, и мы, не ожидая закуски, выпили.

— Так кто тебя чуть не убил? — спросил самозваный поп после того, как заглушил природную жажду вполне приличным курным вином.

Я рассказал о происшествиях последнего времени, начиная с первого покушения, кончая событиями прошедшей ночи.

— Думаешь, это дьяк тебе мстит? — спросил он.

— Из самострела стреляли по приказу дьяка, а вот сегодняшний случай совсем непонятный. Разбойники были настоящие воины. Я еще не встречал человека, который бы так быстро двигался.

— Ну, если такой человек существует, то о нем что-то должно быть известно, — сказал Алексий, наливая по второй.

— Может быть, но в Разбойном приказе о нем ничего не знают.

— Тогда нужно спросить не у подьячих, а у самих разбойников, поди, они-то всех своих знают наперечет, — подал он вполне разумный совет.

— Твоя, правда, только мои знакомые разбойники его не знают, а других связей в этих кругах у меня нет.

— Ну, это не беда, такого добра в Москве хватает. Давай еще выпьем, а потом позовем вон хоть того, — он указал взглядом на сидящего перед миской ухи невысокого человека, по виду напоминающего обычного коробейника.

— А кто он такой? — спросил я.

— Сам что ли не видишь, разбойник.

Почему он решил, что этот человек разбойник, я не понял. Ничего кровожадного ни в его лице, ни во внешности, ни в поведении не было.

Мы опять опорожнили кружки. Алексий крякнул, утер губы рукавом, зацепил из принесенной половым миски щепотку квашеной капусты и небрежно бросил ее в рот. Я тоже закусил и, наконец, почувствовал хоть какое-то расслабление.

— Эй ты, — неожиданно рявкнул поп, указывая перстом на фальшивого коробейника, — хочешь выпить?

Тот, не раздумывая, подхватил свою миску с едой и быстро пересел за наш стол.

— А то! — насмешливо сказал он. — Кто же на дармовщину не хочет!

— Тогда подставляй кружку.

Гость, продолжая снисходительно улыбаться, кружку подставил. Поп щедро налил в нее напиток, не забыв, естественно, и наши сосуды.

— Ну, давайте, во имя Отца, Сына и Святого Духа, — произнес он вполне соответствующей его сутане тост.

Мы дружно выпили.

— Хороша, — похвалил гость, занюхивая пустой деревянной ложкой.

— У меня к тебе, земляк, есть вопрос, — сказал Алексий, разливая из горшка по кружкам остатки водки, — не знаешь ли ты такого небольшого человечка с длинным узким ножом? Морда у него тряпкой замотана и шустрый он, как веник.

Наш собутыльник внимательно осмотрел нас, и улыбка на его лице полиняла.

— Не знаю я никаких человечков с ножами. А тебе что до него за дело?

— Есть, значит, дело, коли спрашиваю.

— А это кто таков? — посмотрел на меня коробейник. — Что-то я его вроде раньше здесь не видел.

— Это друг мой, свой человек. Его тот малый сегодня ночью пытался зарезать. Надо бы нам с ним парой слов перекинуться.

— Нет, про такое дело я не слышал. Есть в Москве один, вот такого роста, — он показал примерный рост моего ночного знакомого, — его Верстой кличут, так тот если б за дело взялся, то твой друг здесь бы сейчас не сидел.

— Как видишь, сижу, — сказал я.

— Нет, ты с кем-то другим встретился. Верста один на дело не ходит. Он и сам никого не отпустит, к тому же у него такой напарник, что тебя на одну руку положит, другой прихлопнет, мокрое место останется!

Кажется, нам сразу же удалось напасть на верный след.

— А какой из себя напарник? — спросил я. Коробейник подозрительно посмотрел и отрицательно покачал головой:

— Что попусту болтать, не наше это дело. Знаешь, как говорят: слова серебро, молчание золото. Эти люди ни нам, ни вам не по зубам.

— А если золотом заплачу, расскажешь?

— Что золото, своя жизнь дороже. Если они узнают, что я про них языком трепал, то мне никакое золото не поможет, на дне моря-океана сыщут.

— Ну, здоровый больше никого не сыщет, ему черти на том свете уже пятки поджаривают, — сказал я.

— Ты, парень, говори, да не заговаривайся! Ишь, какой смелый выискался! Жить, что ли, надоело. За такое хвастовство, знаешь, что они с тобой сделают!

— Я тебе правду говорю, не веришь, у людей спроси. Сегодня ночью я этого здоровяка в Кремле как свинью зарезал.

— Ты — Филиппа?! — воскликнул он, впервые назвав убитого по имени. — Не врешь?

— Чего мне врать? Мне бы еще Версту найти. Подумай, может, поможешь? От нас о тебе никто не узнает, а я за ценой не постою.

— В Кремле, говоришь, его зарезал? Сейчас пойду, узнаю, правду ли говоришь.

Коробейник допил остаток водки и отошел пошептаться с сидящими возле самой двери парнями, так же, как и он, охотнорядского обличия. Мне было интересно узнать, с какой скоростью в Москве распространяются слухи, и я с нетерпением ждал его возвращения. Однако разговор у них затягивался. Осторожный коробейник, скорее всего, не решился спрашивать в лоб, подходил к теме обиняками. Во всяком случае, разговор нас с Алексием не касался, в нашу сторону никто из парней не смотрел.

Поп воспользовался паузой в разговоре, повторил заказ, усугубив его малой толикой мясной и рыбной закуски. Такое расточительство объяснил, немного смущаясь:

— За хлопотами пожрать некогда. Который день голодным хожу.

Пока половой не принес водку и закуску, коробейник беседовал со знакомыми, вернулся обескураженным.

— Твоя правда, говорят, Фильку-то ночью зарезал царев дружок. Не ты ли?

Я кивнул. Он недоверчиво меня осмотрел, вероятно, его смущала моя скромная одежда.

— Что-то ты на боярина не больно-то не смахиваешь.

— А я и не боярин.

— Люди говорят, тот человек царев друг, значит боярин. Станет царь с кем ни попадя якшаться!

— А я и не друг царю, так, немного знаком. Услужил ему кое в чем. Так сможешь помочь с Верстой? — попытался я перевести разговор на интересующую тему.

Коробейник задумался, одним глазом наблюдая, как Алексий разливает водку. Потом взял в руку кружку и отрицательно покачал головой:

— Не будет в том моего согласия. Не стану я с Верстой из-за тебя ссориться.

— Ну, как знаешь, — теряя к нему интерес, сказал я, — не хочешь помочь, другой найдется. Ты что, один во всей Москве знаешь, где Версту найти.

Коробейник растеряно глянул на Алексия. Тот ухмыльнулся и развел руками:

— Не хочешь, брат, ефимку заработать, твое дело.

Коробейник понял, что разговор идет о приличном вознаграждении, и посмотрел на меня по-другому. Однако тут же состроил пренебрежительную мину:

— Про одну ефимку — и говорить нечего, себе дороже!

— А если три? — спросил я.

— Пять, — твердо сказал коробейник. — Меньше никак нельзя. Дело слишком опасное.

— Хорошо, пусть пять, если твое слово будет того стоить. Может, ты сам ничего не знаешь и пошлешь туда, куда Макар телят не гонял, а там ищи, свищи ветра в поле.

— За пять ефимок-то я тебе дом, где они живут, предоставлю, а там уж как хочешь, твое дело. Только берегись, Верста, он такой, он так просто спуску не даст!

— Ладно, говори, где его искать, — согласился я.

— Сначала деньги покажи, а то потом скажешь, что нету.

— Хорошо, — сказал я и передал ему монеты.

Коробейник воровато, чтобы не видели другие посетители, сунул их за пазуху. Только после этого начал объяснять, где найти Версту.

— Как выйдете отсюда на Яузу, то пойдете против течения, там увидите церковь Двенадцати Апостолов, от нее по левую руку будет третья изба, ее никак не пропустишь, она с печной трубой. За ней аккурат стоит избушка крохотка, в ней они и проживают. Только чтоб про то, что я вам сказал, ни одна живая душа не прознала, — просительно сказал он.

Адрес был достаточно условный, но других, более точных, в Москве пока не существовало.

— Ну, что же, по этому случаю нужно выпить, — предложил Алексий. — А чего это ты Фильку с Верстой так боишься? Сам, кажись, мужчина солидный, грех труса праздновать.

— Забоишься тут, — ответил коробейник, опуская пустую кружку на стол, — знаешь, скольких они людишек извели! Страсть! Ни Бога, не черта не боятся. Особо он, Верста, ему человека зарезать, раз плюнуть. Самые первейшие тати его опасаются.

Одного адреса резвого душегуба мне было мало. Я попытался получить у собутыльника еще какую-нибудь полезную информацию, но оказалось, что он и сам ничего толком о моих новых врагах не знает. Коробейник смог повторить только слухи, которые ходили о них в профессиональных кругах преступников.

— Ну что, пойдем искать твоего малыша, — предложил Алексий, когда мы, солидно расслабившись, вышли из кабака на свежий воздух.

— Шутишь, куда нам идти в таком виде.

— А что, вдвоем-то как-нибудь справимся.

— Очень в этом не уверен, как бы не получилось наоборот, не мы с ним, а он с нами.

— Крепко, видать, Верста тебя напугал, — удивился поп, — не замечал за тобой раньше робости. Авось, с Божьей помощью справимся.

— Нет, — твердо сказал я, — пьяными мы туда не пойдем, с ним никакой «авось» не поможет. Веришь, я даже не успел заметить, когда он вышел из комнаты. Только что был, и вдруг исчез. Лучше давай сходим, проверим моего дьяка, не вернулся ли он в Москву. Мне его холоп обещал выдать, но что-то я ему не очень верю.

— Мне все едино, хоть туда, хоть сюда. Пошли, коли нужно.

Вообще-то в таком состоянии, в котором мы пребывали, нужнее всего было протрезветь и выспаться, а не искать ратных подвигов. Однако, чтобы это осознать, нужно было быть, как минимум, трезвым. Это я начал понимать только тогда, когда мы, спотыкаясь на ровном месте, добрели до имения Екушина. В голове уже достаточно просветлело, чтобы с бухты-барахты не полезть на рожон в разбойничье гнездо. Потому я не указал своему бесшабашному приятелю на цитадель противника и ограничился ее визуальным осмотром. Никаких свидетельств того, что дьяк сейчас находится в своем имении, заметно не было, как, впрочем, и подтверждений того, что его там нет. Потому я нашел самое мудрое решение, на которое в тот момент был способен — зазвал Алексия в первый попавшийся трактир, где мы с ним благополучно пропьянствовали до ночи и там же остались ночевать.

— Хозяин, водки! — громогласно заявил о себе начинающему дню мой святой, беспутный друг.

Трактирщик заглянул в каморку, в которой мы спали и благополучно проснулись, благожелательно осклабился:

— Может, сначала выпьете рассольчика?

— Не употребляю! — веско сказал Алексий.

— А мне принеси, — попросил я хозяина и укорил попа. — Может быть, не стоит с утра водку трескать!

Алексий только пренебрежительно хмыкнул, встал с лавки и, потягиваясь большим сильным телом, популярно объяснил:

— И злак на благо человека!

— Ну, смотри, тебе виднее, — сказал я, усмиряя бунтующий организм кислым огуречным рассолом — Ты, если хочешь, пей, а мне нужно идти.

— Одно другому не мешает, — миролюбиво ответил он. — Зря мы вчера не пошли поискать твоего обидчика.

— Тогда бы мы сегодня ночью лежали не на сенниках, а на сырой земле.

— Не так страшен черт, как его малюют! Я и не таких видел!

— Посмотрим, время покажет.

Укоренный поп внял гласу разума и только слегка похмелился, не доводя процесса до нового запоя. После этого незавершенного действа мы и направились на набережную Яузы искать логово душегубов. Алексий был хмур и молчалив, я тоже не искрился оптимизмом и слегка трусил.

— Слушай, а оружие у тебя есть? — запоздало спросил я его, когда мы уже вышли на набережную.

— Найду что-нибудь, — равнодушно ответил он.

То, как самозваный священник управляется с дубиной, я уже видел, потому ничего больше не сказал Мы пошли вверх по течению и вскоре действительно оказались возле трехкупольной деревянной церкви Спросили ее название у встречного горожанина, он подтвердил, что это церковь Двенадцати Апостолов. Найти избу с печной трубой тоже оказалось не проблемой, такая была одна на всю улицу. Я в предвкушении встречи с Верстой незаметно для себя опустил руку на сабельную рукоятку.

— Здесь, что ли? — спросил Алексий, останавливаясь возле избы с трубой.

— Наверное здесь Коробейник сказал, что он живет за этой избой в маленькой избушке.

— Ну, пошли, поглядим на твою Коломенскую Версту!

Он был так уверен в своей силе, что всерьез не принимал никакого противника. У меня были другое отношение к предстоящей встрече, и я на всякий случай вытащил саблю из ножен.

— Дать тебе кинжал? — спросил попа.

— Давай, — согласился он, с удивлением реагируя на мое нервное состояние.

Мы обошли большую избу, за ней в паре десятков метров действительно оказалась приземистая избушка, больше похожая не на жилище, а на сарайчик. Окон у нее не было, только на чердачном фронтоне виднелось небольшое волоковое отверстие, сквозь которое не смог бы пролезть даже мой маленький противник.

— Вот и всех дел-то, — небрежно сказал Алексий, приставляя подошву сапога к входной двери так, чтобы ее невозможно было сразу открыть.

— Эй, есть, кто живой! — гаркнул он и гулко стукнул кулаком по грубо отесанным доскам дверей. — Выходи, разговор есть!

Я, как и вчерашней ночью, стоял с напряженным клинком, ждал, как будут развиваться события.

— Кого нелегкая несет? — тотчас послышался старческий голос, дверь открылась, но, наткнувшись на сапог Алексия, не позволила человеку выйти наружу, тогда в щель высунулась седая козлиная бороденка.

— Вы чего балуете? — сердито спросил старик.

— Дед, нам Верста нужен, — сказал я, — говорят, он тут живет.

— Э, милый, хватился, ни версты, ни сажени тут нет, одни мы в сиротстве прозябаем!

— Кто «мы»?

— Я с сынком убогим, а больше никого с нами нет. Вдвоем мы тут прозябаем.

— Ишь ты, говоришь, некого нет, — удивился Алексий и, не думая о последствиях, убрал придерживающую дверь ногу.

Я дернулся, чтобы не дать ей открыться, однако не успел. Впрочем, ничего страшного не произошло, к нам вышел обычного вида бедно одетый старичок со слезящимися глазами и удивленно посмотрел на мою обнаженную саблю.

— Вы что это среди белого дня разбойничаете? — сердито сказал он. — Нет такого порядка, на людей нападать.

Меня его мирный вид не успокоил, и оружие я не убрал. Насторожено наблюдал за распахнутой дверью. Из помещения доносился запах кислой капусты, слышалось какое-то непонятное звяканье.

— Там кто, твой сын? — спросил я старика.

— Сын, — подтвердил он.

— Пусть выйдет сюда.

— Немощный он, ходить не может.

Ситуация мне определенно не нравилась. Неизвестно, что за человек был внутри избы, войти же самому было рискованно. Окажись этим немощным сыном мой низкорослый знакомец, справиться с ним в темном помещении было совершенно нереально. Однако и стоять столбом в дверях было глупо. Пришлось рискнуть.

— Придержи дверь, — попросил я Алексия, а сам, как головой в прорубь, бросился в избушку. В полутьме, со света, там практически ничего не было видно. Я, как только оказался в каморе, сразу же отскочил в сторону и прижался спиной к стене. В противоположной стороне комнаты что-то опять звякнуло, но на меня никто не напал. Постепенно глаза привыкали к полумраку, и я разглядел лежащего на голой лавке человека. Он был нормального роста. Кроме него, здесь больше никого не оказалось.

Я, наконец, смог расслабиться и подошел к лавке. На меня глянули лихорадочно блестящие глаза больного человека. Его била такая сильная дрожь, что тряслась лавка и дребезжал о стену стоящий в головах металлический котелок.

— Что с тобой? — спросил я больного. Он, не отвечая, невидящим взором смотрел куда-то в потолок.

— Помирать, видно, будет, нужно бы попа позвать, да заплатить нечем, — вместо сына ответил, входя в избушку, старик, — а за так наш поп ни за что не пойдет соборовать. Может ты, батюшка, — с надеждой посмотрел он на маячившего в дверях Алексия, — соборуешь раба Божьего Данилу, за Христа ради?

— Не могу, мне это не по сану, — ответил воинствующий инок.

— Вот горе-то какое, — зажурился старик, — видать, придется сынку помирать без покаяния.

Мне очень не хотелось отвлекаться на лечение случайного встреченного человека, самому нужны были силы, которых после нынешней бурной ночи было не так уж много, но я не смог преодолеть внутреннее чувство долга и, ругая себя за душевную слабость, велел старику:

— Выйди пока, попробую ему помочь.

— Попробуй, — равнодушно согласился он, — попытка не пытка, только поздно уже лечить, видать, Данила свое отжил.

Выполз наружу я только спустя полчаса и обессилено присел на влажную после недавнего дождя завалинку. Стрик повернул ко мне скорбно-равнодушное лицо:

— Никак, отошел?

— Заснул, — ответил я, — жар спал, может, и выживет.

— Не может того быть! — воскликнул он и бросился в избу.

Мы остались вдвоем с Алексием, Он стоял, прислонившись к стене, и грелся на ленивом московском солнышке. Пересказал полученные у старика сведения:

— Жили здесь такие, один здоровый, другой маленький, только еще ранней весной исчезли неведомо куда. Так что мы с тобой опоздали. Обманул нас вчера мазурик, зря деньги взял.

— Ничего, хотя бы буду знать их имена, все какая-то польза, — устало ответил я. — Погоди, немного отдохну, и пойдем.

Однако уйти мы не успели, из избушки вышел старик. Выглядел он потерянным, вытирал рукавом заплаканные глаза:

— Неужто не помрет сынок Данила-то? — с надеждой спросил он, просительно заглядывая мне в глаза.

— Думаю, выздоровеет, — ответил я, вставая — Ну, будь здоров, отец.

— Господь тебя, добрый человек, наградит!

Мы уже собрались уходить, когда он, смущенно кашлянув, сказал:

— А Фильку с Верстой вы зря ищете. Страшные они люди.

Мы разом остановились, и я, стараясь не показывать заинтересованность, спросил:

— А чем же они страшные? Я слышал, люди как люди...

Дед сокрушенно покачал головой:

— Они, знаете, когда отсюда пропали? После того как по соседству, — он указал на стоящую невдалеке избу, — целую дворянскую семью вырезали, всех, вместе с малыми детками и холопами. Никого не пощадили, Кто видел, что натворили, почти умом тронулся.

— Они? — только и спросил Алексий.

— Чего не знаю, того не знаю, потому зря наговаривать не буду. Только после того как страшное дело случилось, разом оба исчезли. Они тут такого страху на православный народ нагнали, что, когда розыск проводили, никто из соседей и рта не раскрыл! Так что сами крепко думайте, след вам их искать или того не стоит, жизнь дороже.

— Знаем мы, отец, кто они такие, потому и с голой саблей ищем. Они и меня хотели зарезать, только не получилось. С Филькой я справился, а вот второй ушел. Ты подумай, может быть, сможешь подсказать, где нам Версту искать?

— Филька говоришь, преставился, — старик снял шапку и перекрестился, — что ж, Бог ему судья. А искать-то... Точно не скажу, но люди видели их как-то недавно возле Поганых прудов. Вроде они где-то там проживают.

— Спасибо, отец, — поблагодарил я. — Если найдем, то с меня причитается. А не скажешь еще, какой Верста с лица, а то я его завернутого тряпкой видел, встречу — не признаю.

— Так обыкновенный, человек как человек, только мал ростом.

— Рост его я знаю, а волосы у него какие, глаза?

— Волосы обыкновенные, как у тебя, только чуток будут темнее. А глаза... Маленькие глаза у него, узкие и как будто буравчики. Смотрит, словно дырку в тебе вертит.

— Бороду носит? — задал я очередной наводящий вопрос.

— Нет у него бороды, волоса, видать, не растут, а лицо желтое, и кожа на нем как бы натянутая.

То, как старик описал Версту, было для меня бесценно. Человека с такой характерной внешностью можно было без большого труда найти не то, что в одном районе, в городе.

— Вот тебе, отец, ефимка, чтобы было, на что попа позвать, если, не дай Бог, понадобится, — сказал я, прощаясь. — Пусть твой Данила быстрей выздоравливает.