"Против Сталина и Гитлера. Генерал Власов и Русское Освободительное Движение" - читать интересную книгу автора (Штрик-Штрикфельдт Вильфрид Карлович)

Народная революция и «военно-политические цели» Гитлера

Со времени создания советского государства мировая общественность, втайне или открыто, жила надеждой на переворот в России. Вначале «мировая совесть» была потрясена размерами истребления человеческих жизней. Гражданская война и беспощадное осуществление постулатов марксистско-ленинской доктрины методами государственного террора стоили народам Советского Союза огромных жертв. Уничтожались и духовные и материальные ценности. К началу войны 1941 года в России не было почти ни одной семьи, не пожертвовавшей Молоху большевизма хотя бы одного из своих членов. Уничтожение ведущих слоев народов Советского Союза, коллективизация, чистки в армии и в партии, гонения на Церковь, подавление свободного творческого духа – всё это достигло своей высшей точки при усовершенствованной системе режима насилия у преемника Ленина – Иосифа Джугашвили-Сталина.

Однако, параллельно с развитием узаконенного террора как фундамента советской государственности, постепенно шел и процесс консолидации последней. Советский Союз, по мере его признания как суверенного государства некоммунистическими странами мира, шаг за шагом, на основе международного права, становился равноправным партнером некоммунистических стран. Следствием этого было, хотя и медленное, но всё дальше идущее успокоение «мировой совести». Народы России были изолированы от всего мира и предоставлены гнету как утонченного аппарата психологической индоктринации, так и физического угнетения и запугивания. Дезинформация, страх и развращающий оппортунизм создали в целых поколениях народа беспримерную в истории атмосферу недоверия и безнадежности. Становилось очевидным, что переворот мыслим лишь при толчке извне, который разрядит силу отчаяния широчайших народных масс и вызовет этим подлинную народную революцию, которая была задушена ленинским переворотом в ноябре 1917 года и дальнейшим режимом насилия Ленина и Сталина.

В июне 1941 года этот толчок извне пришел, и подлинная русская революция вспыхнула. Не в Москве и не в городах и сёлах, всё еще находившихся под властью Сталина, а в занятых немецкими войсками областях с населением почти в 70 миллионов человек.

Эти миллионы интересовались не мировоззрением немцев, а их политическими целями; всеми ими руководило одно стремление: с помощью хорошо вооруженных оккупантов сбросить гнет террора, насилия и нужды в России.

Революция шла всюду там, где офицеры и солдаты Красной армии складывали оружие и изъявляли готовность бороться с угнетателями на стороне своих освободителей, кто бы они ни были.

Революция захватила, в первую очередь, лишь в 1940 году закабаленных советской властью латышей, эстонцев и литовцев. Эти народы еще хорошо помнили свою свободу и политическую самостоятельность за 1919–1939 гг. По вступлении советских войск на территорию этих стран они пережили подавление свободы, аресты и депортации. С другой стороны, они еще не знали оборотной стороны национал-социализма, тем более, что Гитлер обещал уважать независимость малых народов. В Ковно, при вступлении германской армии, было создано национальное литовское правительство. Нацисты его вскоре распустили. Латышские и эстонские патриоты, создав партизанские группы, поддерживали немецкие фронтовые части; бойцы латышского Охранного корпуса вместе с немцами регулировали движение, когда первые германские танки входили в Ригу.

Конечно, успехи германского военного командования и фронтовых частей заслуживали признания. Но даже и начальные успехи германской армии были бы невозможны без объективного наличия революционной ситуации в Советском Союзе. Эту революцию распознали лишь немногие.

Отсюда с неизбежностью следовало, что все дальнейшие военные успехи в большой степени будут зависеть от политической концепции германского руководства в отношении судьбы народов Советского Союза. Именно над этим задумывался фельдмаршал фон Бок. Он часто вспоминал слова своего двоюродного брата, бывшего царского морского атташе в Берлине: «Россию руками не возьмешь!»

Мы мало знали о планах Гитлера и ОКВ. Говорилось только, что еще до наступления зимы должны быть заняты промышленные области восточнее Днепра (то есть, примерно, до линии Харьков-Ростов), Кавказ (с его нефтью), Крым, а на севере – территория к востоку от Ленинграда.

«И что дальше?» – спрашивали мы себя.

В задачи Бока не входило, однако, решать политические проблемы. Как одаренный генштабист, он, естественно, видел, что самая первоочередная военная цель – занять Москву. И этой цели необходимо было достичь еще до наступления зимы. Бок думал, что затем можно было бы настаивать на разумном политическом решении; Гитлер не стал бы рисковать потерей столицы советской империи, завоеванной ценой больших жертв.

Само собой разумеется, что Бок мог обосновывать свои предложения лишь с чисто военной точки зрения. Москва – сердце советской мощи. Поэтому Москву необходимо было взять, бросив на это все имеющиеся силы. Таково было основное требование Бока.

Сталин видел столь же ясно, что Москву нужно было защищать всеми имеющимися силами. Бок непрерывно старался добиться признания своей концепции. Но борьба мнений в Ставке фюрера была нескончаемой. А время уходило.

Однажды главный штаб группы армий «Центр» в Борисове посетил особоуполномоченный Розенберга, министр по делам занятых восточных областей. Его сопровождал высокий партийный деятель. Бок пригласил их обоих к обеду. Из разговора при этом, как он рассказывал позже, у него создалось впечатление, что в отношении русской проблемы между Розенбергом, Гиммлером и другими министрами были большие расхождения. В одном лишь пункте они оставались, видимо, одного мнения: завоеванная территория должна быть оккупирована и колонизирована. Правда, еще до похода против СССР Гитлер выступил перед фельдмаршалами и говорил о своем намерении завоевать Россию, коротко упомянув при этом об особых задачах СС на русской территории, но его высказывания не были тогда приняты всерьез. К тому же, не было известно никаких подробностей. Поэтому думалось, что ввиду огромности такой задачи здравый человеческий смысл подскажет правильную политику (да и на плакатах везде стояло: «Гитлер – освободитель!»).

Однако то, что эти высокие гости наговорили Боку за обедом, настолько потрясло его, что он усомнился в психическом состоянии их и их начальства. Он сказал нам это совершенно открыто. Но, может быть, казалось ему, он их неверно понял, – так как то, что он понял, не могло быть политикой и целенаправленностью разумных людей. Оба особоуполномоченных излагали цели правительства Третьего рейха примерно в следующем виде:

Белоруссия (они называли ее Белой Рутенией) отойдет к Восточной Пруссии; обширные области Великороссии, до линии восточнее Смоленска (может быть, включая Москву и даже еще далее на восток), а также Украина и Кавказ будут оккупированы и колонизированы. Господствующим слоем здесь будут немцы, а русские и украинцы будут лишены возможности учиться и продвигаться, они обрекаются на участь закабаленных рабочих. (Подобные фантазии – но более скромные – высказывались безответственными политиками и во время первой мировой войны.) Но и этот бред был превзойден утверждением, что русских на сорок миллионов больше, чем нужно, и они должны исчезнуть. «Каким образом?» – «Голодной смертью. Голод уже стоит у дверей». – «А если удастся решить проблему голода?» – «Всё равно, сорок миллионов населения – лишние». – «А по ту сторону новой границы, на востоке?» – «Там будут влачить “степное существование” уцелевшие русские, евреи и другие унтерменши. И эта “степь” не будет больше никогда опасной для Германии и Европы».

Такова была, значит, программа освободителя!

Бок отказывался верить услышанному.Через несколько дней Герсдорф поручил мне лететь в Берлин, чтобы проверить у Розенберга правильность этих диких сообщений. Благодаря моему другу, инженеру Герберту Думпфу, мне была обещана личная и частная встреча с Розенбергом.

Несколько часов полёта – и я был в Берлине. (С самолета русские просторы кажутся не такими огромными!)

В Берлине мне сообщили, что Розенберг неожиданно должен был куда-то выехать. Поэтому меня приняли два руководящих сотрудника министерства. Думпф присутствовал при разговоре.

Голод? – Смертность от голода, конечно, возможна. Но, само собой разумеется, о предумышленном убийстве никто не думает.

Колонизация? – Да! Но взгляды еще сильно расходятся, насколько широко следует ее осуществлять.

Колхозы? – Сперва следует сохранить коллективное землепользование: во время войны нельзя решаться на эксперимент с возвратом к частному хозяйствованию, иначе было бы поставлено на карту снабжение армии и немецкого народа. Кроме того, нужно же ведь выгадать землю и для немецких крестьянских дворов на Востоке.

А впрочем, между министерствами (а в особенности между СС и Розенбергом) еще много расхождений во мнениях. Приведенные объяснения не могут быть, поэтому, обязательными и предназначены лишь для личной информации фельдмаршала. Политические цели не до конца разработаны. Они будут еще обсуждаться с фюрером. Это вкратце то, что министр через меня хотел бы передать фельдмаршалу.

В заключение один из моих собеседников подчеркнул, что Имперское министерство по делам занятых восточных областей старается вести реалистическую политику. Фантазии, измышленные СС и некоторыми другими инстанциями, исчезнут, бесспорно, как дурной сон, в свете действительности и под влиянием требований действующей армии. Министр намерен выступать в пользу хорошего отношения к гражданскому населению и военнопленным.

Обе берлинских чиновника, со своей стороны, постарались использовать встречу со мной, чтобы расспросить о моих впечатлениях в оккупированных областях. Я рассказал о чрезвычайной нужде населения, особенно же военнопленных, и подчеркнул, что изменение обстановки в желательную сторону может быть достигнуто только проведением политики, приемлемой для населения.

Приземлившись в главном штабе фронта в Борисове, я почувствовал облегчение. Мои начальники были потрясены моим докладом, но успокоились на мысли, что и Берлин волей-неволей когда-то должен будет образумиться.

– В начале победоносного похода почти никто не склонен верить в возможность поражения по собственной вине. Но когда побед больше не будет, все они станут раскаиваться, – сказал майор фон Шак.