"До третьих петухов" - читать интересную книгу автора (Шукшин Василий Макарович)
 |
Сказка про Ивана-дурака, как он ходил за тридевять земель набираться ума-разума
 |
 |
Как-то в одной библиотеке, вечером, часов этак в шесть, заспорили персонажи русской классической литературы. Еще когда библиотекарша была на месте, они с интересом посматривали на нее со своих полок – ждали. Библиотекарша напоследок поговорила с кем-то по телефону... Говорила она странно, персонажи слушали и не понимали. Удивлялись.
– Да нет,– говорила библиотекарша,– я думаю, это пшено. Он же козел... Пойдем лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козел. Мы потопчемся, так? Потом пойдем к Владику... Я знаю, что он баран, но у него "Грюндик" – посидим... Тюлень тоже придет, потом этот будет... филин-то... Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время! Ну, ну... слушаю...
– Ничего не понимаю,– тихо сказал некто в цилиндре-не то Онегин, не то Чацкий – своему соседу, тяжелому помещику, похоже, Обломову. Обломов улыбнулся:
– В зоопарк собираются.
– Почему все козлы-то?
– Ну... видно, ирония. Хорошенькая. А?
Господин в цилиндре поморщился:
– Вульгаритэ.
– Вам все француженок подавай,– с неодобрением сказал Обломов.– А мне глянется. С ножками – это они неплохо придумали. А?
– Очень уж... того...– встрял в разговор господин пришибленного вида, явно чеховский персонаж. – Очень уж коротко. Зачем так?
Обломов тихо засмеялся:
– А чего ты смотришь туда? Ты возьми да не смотри.
– Да мне что, в сущности? – смутился чеховский персонаж. – Пожалуйста. Почему только с ног начали?
– Что? – не понял Обломов.
– Возрождаться то.
– А откуда же возрождаются? – спросил довольный Обломов. – С ног, братец, и начинают.
– Вы не меняетесь,– со скрытым презрением заметил Пришибленный.
Обломов опять тихо засмеялся.
– Том! Том! Слушай сюда! – кричала в трубку библиотекарша.– Слушай сюда! Он же козел! У кого машина? У него? Нет, серьезно? – Библиотекарша надолго умолкла – слушала.– А каких наук? – спросила она тихо.– Да? Тогда я сама козел...
Библиотекарша очень расстроилась... Положила трубку, посидела просто так, потом встала и ушла. И закрыла библиотеку на замок.
Тут персонажи соскочили со своих полок, задвигали стульями...
– В темпе, в темпе! – покрикивал некто канцелярского облика, лысый.– Продолжим. Кто еще хочет сказать об Иване-дураке? Просьба: не повторяться. И – короче. Сегодня мы должны принять решение. Кто?
– Позвольте? – это спрашивала Бедная Лиза.
– Давай, Лиза,– сказал Лысый.
– Я сама тоже из крестьян,– начала Бедная Лиза,– вы все знаете, какая я бедная...
– Знаем, знаем! – зашумели все.– Давай короче!
 |
– Мне стыдно,– горячо продолжала Бедная Лиза, – что Иван-дурак находится вместе с нами. Сколько можно?! До каких пор он будет позорить наши ряды?
– Выгнать! – крикнули с места.
– Тихо! – строго сказал Лысый конторский.– Что ты предлагаешь, Лиза?
– Пускай достанет справку, что он умный,– сказала Лиза.
Тут все одобрительно зашумели.
– Правильно!
– Пускай достанет! Или пускай убирается!..
– Какие вы, однако, прыткие, – сказал огромный Илья Муромец. Он сидел на своей полке – не мог встать. – Разорались. Где он ее достанет? Легко сказать...
– У Мудреца.– Лысый, который вел собрание, сердито стукнул ладонью по столу. – Илья, я тебе слова не давал!
– А я тебя не спрашивал. И спрашивать не собираюсь. Закрой хлебало, а то враз заставлю чернила пить. И промокашкой закусывать. Крыса конторская.
– Ну, начинается!..– недовольно сказал Обломов,– Илья, тебе бы только лаяться. А чем плохое предложение: пускай достанет справку. Мне тоже неловко рядом с дураком сидеть. От него портянками пахнет... Да и никому, я думаю, не...
– Цыть! – громыхнул Илья.– Неловко ему. А палицей по башке хошь? Достану! Тут какой-то, явно лишний, заметил: – Междоусобица.
– А? – не понял Конторский.
– Междоусобица,– сказал Лишний.– Пропадем.
– Кто пропадет? – Илья тоже не видел опасности, о какой говорил Лишний. – Сиди тут, гусарчик! А то достану тоже разок...
 |
– Требую удовлетворения! – вскочил Лишний.
– Да сядь! – сказал Конторский.– Какое удовлетворение?
– Требую удовлетворения: этот сидень карачаровский меня оскорбил.
– Сядь,– сказал и Обломов.– Чего с Иваном-то делать?
Все задумались. Иван-дурак сидел в углу, делал что-то такое из полы своего армяка, вроде ухо.
– Думайте, думайте,– сказал он.– Умники нашлись... Доктора. – Не груби, Иван,– сказал Конторский. – О нем же думают, понимаешь, и он же еще сидит грубит. Как ты насчет справки? Может, сходишь возьмешь?
– Где?
– У Мудреца... Надо же что-то делать. Я тоже склоняюсь...
–А я не склоняюсь! – бухнул опять Илья.– Склоняется он. Ну и склоняйся сколько влезет. Не ходи, Ванька. Чушь какую-то выдумали – справку... Кто это со справкой выскочил? Лизка? Ты чего, девка?
– А ничего? – воскликнула Бедная Лиза.– Если ты сидишь, то и все должны сидеть? Не пройдет у вас, дядя Илья, эта сидячая агитация! Я присоединяюсь к требованию ведущего: надо что-то делать. – И она еще раз сказала звонко и убедительно: – Надо что-то делать!
Все задумались.
А Илья нахмурился.
– Какая-то "сидячая агитация",– проворчал он.– Выдумывает чего ни попадя. Какая агитация?
– Да такая самая! – вскинулся на него Обломов.– Сидячая, тебе сказали. "Ка-ка-ая". Помолчи, пожалуйста. Надо, конечно, что-то делать, друзья. Надо только понять: что делать-то?
– И все же я требую удовлетворения! – вспомнил свою обиду Лишний.– Я вызываю этого горлопана (к Илье) на дуэль.
– Сядь! – крикнул Конторский на Лишнего. – Дело делать или дуэлями заниматься? Хватит дурака валять. И так уж ухлопали сколько... Дело надо делать, а не бегать по лесам с пистолетами.
Тут все взволновались, зашумели одобрительно.
– Я бы вообще запретил эти дуэли! – крикнул бледный Ленский.
– Трус,– сказал ему Онегин.
– Кто трус?
– Ты трус.
–А ты– лодырь. Шулер. Развратник. Циник.
– А пошли на Волгу! – крикнул вдруг какой-то гулевой атаман.– Сарынь на кичку!
– Сядь! – обозлился Конторский.– А то я те покажу "сарынь". Задвину за шкаф вон – поорёшь там. Еще раз спрашиваю: что будем делать?
– Иди ко мне, Атаман,– позвал Илья казака.– Чего-то скажу.
– Предупреждаю,– сказал Конторский,– если затеете какую-нибудь свару... вам головы не сносить. Тоже мне, понимаешь, самородки.
– Сказать ничего нельзя! – горько возмутился Илья.– Чего вы?! Собаки какие-то, истинный бог: как ни скажешь – все не так.
– Только не делайте, пожалуйста, вид,– с презрением молвил Онегин, обращаясь к Илье и к казаку,– что только вы одни из народа. Мы тоже – народ.
– Счас они будут рубахи на груди рвать,– молвил некий мелкий персонаж вроде гоголевского Акакия Акакиевича.– Рукава будут жевать...
– Да зачем же мне рукава жевать? – искренне спросил казачий атаман.– Я тебя на одну ладошку посажу, а другой прихлопну.
– Все – междоусобица,– грустно сказал Лишний.– Ничего теперь вообще не сделаем. Вдобавок еще и пропадем.
– Айда на Волгу! – кликнул опять Атаман.– Хоть погуляем.
– Сиди,– сердито сказал Обломов.– Гуляка... Все бы гулять, все бы им гулять! Дело надо делать, а не гулять.
– А-а-а,– вдруг зловеще тихо протянул Атаман,– вот кохо я искал-то всю жнзню. Вот кохо мне надоть-то...– И потащил из ножен саблю.– Вот кому я счас кровя-то пущу...
Все повскакали с мест...
Акакий Акакиевич птицей взлетел на свою полку, Бедная Лиза присела в ужасе и закрылась сарафаном... Онегин судорожно заряжал со ствола дуэльный пистолет, а Илья Муромец смеялся и говорил:
– О-о, забегали?! Забегали, черти драповые?! Забегали!
Обломов загородился от казака стулом и кричал ему, надрываясь:
– Да ты спроси историков литературы! Ты спроси!.. Я же хороший был! Я только лодырь беспросветный... Но я же безвредный!
– А вот похлядим,– говорил Казак,– похляди-им, какой ты хороший: хороших моя сабля не секёть.
Конторский сунулся было к Казаку, тот замахнулся на него, и Конторский отскочил.
– Бей, казаче! – гаркнул Илья.– Цеди кровь поганую!
И бог знает, что тут было бы, если бы не Акакий Акакиевич. Посреди всеобщей сумятицы он вдруг вскочил и крикнул:
– Закрыто на учет!
И все замерли... Опомнились. Казак спрятал саблю, Обломов вытер лицо платком, Лиза встала и стыдливо оправила сарафан.
– Азия,– тихо и горько сказал Конторский.– Разве можно тут что-нибудь сделать! Спасибо, Акакий. Мне как-то в голову не пришло – закрыть на учет.
– Илья, у тя вина нету? – спросил Казак Муромца.
– Откуда? – откликнулся тот.– Я же не пью.
– Тяжко на душе,– молвил Казак.– Маяться буду...
–А нечего тут... размахался, понимаешь,– сказал Конторский.– Продолжим. Лиза, ты чего-то хотела сказать...
– Я предлагаю отправить Ивана-дурака к Мудрецу за справкой,– сказала Лиза звонко и убежденно.– Если он к третьим петухам не принесет справку, пускай... я не знаю... пускай убирается от нас.
– Куда же ему? – спросил Илья грустно.
 |
– Пускай идет в букинистический! – жестко отрезала Лиза.
– О-о, не крутенько ли? – усомнился кто-то.
– Не крутенько,– тоже жестко сказал Конторский.– Нисколько. Только так. Иван...
– Аиньки! – откликнулся Иван. И встал.
– Иди.
Иван посмотрел на Илью.
Илья нагнул голову и промолчал. И Казак тоже промолчал, только мучительно сморщился и поискал глазами на полках и на столе,– все, видно, искал вино.
– Иди, Ванька,– тихо сказал Илья.– Ничего не сделаешь. Надо идти. Вишь, какие они все... ученые. Иди и помни: в огне тебе не гореть, в воде не тонуть... За остальное не ручаюсь.
– Хошь мою саблю? – предложил Казак Ивану.
– Зачем она мне? – откликнулся тот.
– Иван,– заговорил Илья,– иди смело – я буду про тебя думать. Где тебя пристигнет беда... Где тебя задумают погубить, я крикну: "Ванька, смотри!"
– Как ты узнаешь, шо ехо пристихла беда? – спросил Казак.
– Я узнаю. Сердцем учую. А ты мой голос услышишь.
Иван вышел на середину библиотеки, поклонился всем поясным поклоном... Подтянул потуже армячишко и пошел к двери.
– Не поминайте лихом, если где пропаду,– сказал с порога.
– Господь с тобой,– молвил Обломов.– Может, не пропадешь.
– Придешь со справкой, Иван,– взволнованно сказала Лиза,– я за тебя замуж выйду.
– На кой ты мне черт нужна,– грубо сказал Иван.– Я лучше царевну какую-нибудь стрену...
– Не надо, Иван,– махнул рукой Илья,– не связывайся. Все они... не лучше этой вот.– Показал на Лизу.– На кой ляд тебе эта справка?! Чего ты заегозила-то? Куда вот парню... на ночь глядя! А и даст ли он ее, справку-то, ваш Мудрец? Тоже небось сидит там...
– Без справки нельзя, дядя Илья,– решительно сказала Лиза.– А тебе, Иван, я припомню, что отказался от меня. Ох, я те припомню!
– Иди, иди, Иван,– сказал Конторский.– Время позднее – тебе успеть надо. – Прощайте,– сказал Иван. И вышел.
И пошел он куда глаза глядят.
Темно было... Шел он, шел – пришел к лесу. А куда дальше идти, вовсе не знает. Сел-на пенек, закручинился.
– Бедная моя головушка,– сказал,– пропадешь ты. Где этот Мудрец? Хоть бы помог кто. Но никто ему не помог.
Посидел-посидел Иван, пошел дальше.
Шел, шел, видит – огонек светится. Подходит ближе – стоит избушка на курьих ножках, а вокруг кирпич навален, шифер, пиломатериалы всякие.
– Есть тут кто-нибудь? – крикнул Иван.
Вышла на крыльцо Баба-Яга... Посмотрела на Ивана, спрашивает:
– Кто ты такой? И куда идешь?
– Иван-дурак, иду к Мудрецу за справкой,– ответил Иван.– А где его найти, не знаю.
– Зачем тебе справка-то?
– Тоже не знаю... Послали.
– А-а...– молвила Баба-Яга.– Ну заходи, заходи... Отдохни с дороги. Есть небось хочешь?
– Да не отказался бы...
– Заходи.
Зашел Иван в избушку.
Избушка как избушка, ничего такого. Большая печка, стол, две кровати...
– Кто с тобой еще живет? – спросил Иван.
– Дочь. Иван,– заговорила Яга,– а ты как дурак-то – совсем, что ли, дурак?
– Как это? – не понял Иван.
– Ну, полный дурак или это тебя сгоряча так окрестили? Бывает, досада возьмет – крикнешь: у, дурак! Я вон на дочь иной раз как заору: у, дура такая! А какая же она дура? Она у меня вон какая умная. Может, и с тобой такая история; привыкли люди: дурак и дурак, а ты вовсе не дурак, а только... бесхитростный. А?
– Не пойму, ты куда клонишь-то?
– Да я же по глазам вижу: никакой ты не дурак, ты просто бесхитростный. Я как только тебя увидала, сразу подумала: "Ох, и талантливый парень!" У тебя же на лбу написано: "талант". Ты хоть сам-то догадываешься про свои таланты? Или ты полностью поверил, что ты – дурак?
– Ничего я не поверил! – сердито сказал Иван.– Как это я про себя поверю, что я – дурак?
– А я тебе чего говорю? Вот люди, а!.. Ты строительством когда-нибудь занимался?
– Ну, как?.. С отцом, с братьями теремки рубили... А тебе зачем?
– Понимаешь, хочу коттеджик себе построить... Материалы завезли, а строить некому. Не возьмешься?
– Мне же справку надо добывать...
– Да зачем она тебе? – воскликнула Баба-Яга.– Построишь коттеджик... его увидют – ко мне гости всякие приезжают – увидют – сразу: кто делал? Кто делал – Иван делал... Чуешь? Слава пойдет по всему лесу.
– А как же справка? – опять спросил Иван.– Меня же назад без справки-то не пустют.
– Ну и что?
– Как же? Куда же я?
– Истопником будешь при коттеджике... Когда будешь строить, запланируй себе комнатку в подвале... Тепло, тихо, никакой заботушки. Гости наверху заскучали – куда? – пошли к Ивану: истории разные слушать. А ты им ври побольше... Разные случаи рассказывай. Я об тебе заботиться буду. Я буду тебя звать – Иванушка...
– Карга старая,– сказал Иван.– Ишь ты, какой невод завела! Иванушкой она звать будет. А я на тебя буду горб гнуть? А ху-ху не хо-хо, бабуленька?
– А-а,– зловеще протянула Баба-Яга,– теперь я поняла, с кем имею дело: симулянт, проходимец... тип. Мы таких – знаешь, что делаем? – зажариваем. Ну-ка, кто там?! – И Яга трижды хлопнула в ладоши.– Стража! Взять этого дурака, связать – мы его будем немножко жарить.
Стражники, четыре здоровых лба, схватили Ивана, связали и положили на лавку.
– Последний раз спрашиваю,– еще попыталась Баба-Яга,– будешь коттеджик строить?
– Будь ты проклята! – сказал гордо связанный Иван.– Чучело огородное... У тебя в носу волосы растут.
– В печь его! – заорала Яга. И затопала ногами.– Мерзавец! Хам!
– От хамки слышу! – тоже заорал Иван.– Ехидна! У тебя не только в носу, у тебя на языке шерсть растет!.. Дармоедка!
 |
– В огонь! – вовсе зашлась Яга.– В ого-онь!..
Ивана сгребли и стали толкать в печь, в огонь.
– Ох, брил я тебя на завалинке! – запел Иван.– Подарила ты мене чулки-валенки!.. Оп – тирдарпупия! Мне в огне не гореть, карга! Так что я иду смело!
Только Ивана затолкали в печь, на дворе зазвенели бубенцы, заржали кони.
– Дочка едет! – обрадовалась Баба-Яга и выглянула в окно.– У-у, да с женихом вместе! То-то будет им чем поужинать.
Стражники тоже обрадовались, запрыгали, захлопали в ладоши.
– Змей Горыныч едет, Змей Горыныч едет!-закричали они.– Эх, погуляем-то! Эх, и попьем же!
Вошла в избушку дочка Бабы-Яги, тоже сильно страшная, с усами.
– Фу-фу-фу,– сказала она.– Русским духом пахнет. Кто тут?
– Ужин,– сказала Баба-Яга. И засмеялась хрипло: – Ха-ха-ха!..
– Чего ты? – рассердилась дочка.– Ржет, как эта... Я спрашиваю: кто тут? – Ивана жарим.
– Да ну? – приятно изумилась дочка.– Ах, какой сюрприз!
– Представляешь, не хочет, чтобы в лесу было красиво,– не хочет строить коттеджик, паразит.
Дочка заглянула в печку... А оттуда вдруг-не то плач, не то хохот.
– Ой, не могу-у!..– стонал Иван.– Не от огня помру-от смеха!..
– Чего это? – зло спросила дочка Бабы-Яги. И Яга тоже подошла к печке.– Чего он?
Хохочет?..
– Чего ты, эй?
– Ой, помру от смеха! – орал Иван.– Ой, не выживу я!..
– Вот идиот-то,– сказала дочка.– Чего ты?
– Да усы-то!.. Усы-то... Ой, господи, ну бывает же такое в природе! Да как же ты с мужем-то будешь спать? Ты же замуж выходишь...
– Как все... А чего? – не поняла дочка. Не поняла, но встревожилась.
– Да усы-то!
– Ну и что? Они мне не мешают, наоборот, я лучше чую.
– Да тебе-то не мешают... А мужу-то? Когда замуж-то выйдешь...
– А чего мужу? Куда ты гнешь, дурак? Чего тебе мой будущий муж? – вовсе встревожилась дочка.
– Да как же? Он тебя поцелует в темноте-то, а сам подумает: "Черт те что: солдат не солдат и баба не баба". И разлюбит. Да нешто можно бабе с усами! Ну, эти ведьмы!.. Ни хрена не понимают. Ведь не будет он с тобой жить, с усатой. А то еще возьмет да голову откусит со зла, знаю я этих Горынычей.
Баба-Яга и дочка призадумались.
– Ну-ка,.вылазь,-велела дочь.
Иван-дурак скоро вылез, отряхнулся.
– Хорошо погрелся...
– А чего ты нам советуешь? – спросила Баба-Яга.– С усами-то.
– Чего, чего... Свести надо усы, если хочете семейную жизнь наладить. – Да как свести-то, как?
– Я скажу как, а вы меня опять в печь кинете.
– Не кинем, Ванюшка, – заговорила ласково дочь Бабы-Яги.– Отпустим тебя на все четыре стороны, скажи только, как от усов избавиться.
Тут наш Иван пошел тянуть резину и торговаться, как делают нынешние слесари-сантехники.
– Это не просто,– заговорил он,– это надо состав делать... – Ну и делай!
– Делай, делай... А когда же я к Мудрецу-то попаду? Мне же к третьим петухам надо назад вернуться...
– Давай так.– заволновалась Баба-Яга,– слушай сюда! Давай так: ты сводишь усы, я даю тебе свою метлу, и ты в один миг будешь у Мудреца. Иван призадумался.
– Быстрей! – заторопилась усатая дочь.– А то Горыныч войдет. Тут и Иван заволновался: – Слушайте, он же войдет и...
– Ну?
– Войдет и с ходу сожрет меня.
– Он может.– сказала дочь.– Чего бы такое придумать?
– Я скажу, что ты мой племянник,– нашлась Баба-Яга.– Понял?
– Давайте,– понял Иван.– Теперь так: мой состав-то не сразу действует...
– Как это? – насторожилась дочь.
– Мы его счас наведем и наложим на лицо маску... Так? Я лечу на метле к Мудрецу, ты пока лежишь с маской...
– А обманет? -заподозрила дочь.– Мам?
– Пусть только попробует,– сказала Баба-Яга,– пусть только надует: навернется с поднебесья – мокрое место останется.
– Ну, елки зеленые-то?..– опять заволновался Иван; похоже, он и хотел надуть.– Ну что за народ! В чем дело? Хочешь с усами ходить? Ходи с усами, мне-то что! Им дело говорят, понимаешь,-нет, они начинают тут... Вы меня уважаете, нет?
– При чем тут "уважаете"? Ты говори толком...
– Нет, не могу,– продолжал Иван тараторить.– Не могу, честное слово! Сердце лопнет. Ну что за народ? Да живи ты с усами, живи! Сколько влезет, столько и живи. Не женщина, а генерал-майор какой-то. Тьфу! А детишки народятся? Потянется сынок или дочка ручонкой: "Мама, а что это у тебя?" А подрастут? Подрастут, их на улице начнут дразнить: "Твоя мамка с усами, твоя мамка с усами!" Легко будет ребенку? Легко будет слушать такие слова? Ни у кого нету мамки с усами, а у него-с усами. Как он должен отвечать? Да никак он не сможет ответить, он зальется слезами и пойдет домой... к усатой мамке...
– Хватит! – закричала дочь Бабы-Яги.– Наводи свой состав. Что тебе надо?
 |
– Пригоршню куриного помета, пригоршню теплого навоза и пригоршню мягкой глины – мы накладываем на лицо такую маску...
– На все лицо? Как же я дышать-то буду?
– Ну что за народ! – опять горько затараторил Иван.– Ну ничего невозможно...
– Ладно! – рявкнула дочь.-Спросить ничего нельзя.
– Нельзя! – тоже рявкнул Иван.– Когда мастер соображает, нельзя ничего спрашивать! Повторяю: навоз, глина, помет. Маска будет с дыркой – будешь дышать. Все.
– Слышали? – сказала Яга стражникам.– Одна нога здесь, другая в сарае! Арш!
Стражники побежали за навозом, глиной и пометом.
А в это самое время в окно просунулись три головы Змея Горыныча... Уставились на Ивана. Все в избушке замерли. Горыныч долго-долго смотрел на Ивана. Потом спросил:
– Кто это?
– Это, Горыныч, племянник мой, Иванушка,– сказала Яга.– Иванушка, поздоровайся с дядей Горынычем.
– Здравствуй, дядя Горыныч! – поздоровался Иван.– Ну, как дела?
Горыныч внимательно смотрел на Ивана. Так долго и внимательно, что Иван занервничал.
– Да ну что, елки зеленые? Что? Ну – племянник. ты же слышал! Пришел к тете Ежке. В гости. Что, гостей будем жрать? Давай, будем гостей жрать! А семью собираемся заводить – всех детишечек пожрем, да? Папа называется!
Головы Горыныча посоветовались между собой.
– По-моему, он хамит,-сказала одна.
Вторая подумала и сказала:
– Дурак, а нервный.
А третья выразилась и вовсе кратко:
– Лангет,– сказала она.
– Я счас такой лангет покажу!..– взорвался от страха Иван.– Такой лангет устрою, что кое-кому тут не поздоровится. Тетя, где моя волшебная сабля? – Иван вскочил с лавки и забегал по избушке – изображал. что ищет волшебную саблю.– Я счас такое устрою! Головы надоело носить?!-Иван кричал на Горыныча, но не смотрел на него,– жутко было смотреть на эти три спокойные головы.– Такое счас устрою!..
– Он просто расхамился,– опять сказала первая голова.
– Нервничает,– заметила вторая.– Боится.
А третья не успела ничего сказать: Иван остановился перед Горынычем и сам тоже долго и внимательно смотрел на него.
– Шпана,– сказал Иван.– Я тебя сам съем.
Тут первый раз прозвучал голос Ильи Муромца.
– Ванька, смотри!-сказал Илья.
– Да что "Ванька", что "Ванька"! – воскликнул Иван.– Чего ванькать-то? Вечно кого-то боимся, кого-то опасаемся. Каждая гнида будет из себя... великую тварь строить, а тут обмирай от страха. Не хочу! Хватит! Надоело! – Иван и в самом деле спокойно уселся на лавку, достал дудочку и посвистел маленько.– Жри,– сказал он, отвлекаясь от дудочки.– Жрать будешь? Жри. Гад. Потом поцелуй свою усатую невесту. Потом рожайте усатых детей и маршируйте с имя. Он меня, видите ли, пугать будет!.. Хрен тебе! – И Ванька опять засвистел в свою дудочку.
– Горыныч,– сказала дочь,– плюнь, не обращай внимания. Не обижайся.
– Но он же хамит,– возразила первая голова.– Как он разговаривает?!
 |
– Он с отчаяния. Он не ведает, что творит. – Я все ведаю,– встрял Иван, перестав дудеть.– Все я ведаю. Я вот сейчас подберу вам марш... для будущего батальона...
– Ванюшка,– заговорила Баба-Яга кротко,– не хами. племяш. Зачем ты так?
– Затем, что нечего меня на арапа брать. Он, видите ли, будет тут глазами вращать! Вращай, когда у тебя батальон усатых будет – тогда вращай. А счас нечего.
– Нет, ну он же вовсю хамит! – чуть не плача сказала первая голова.– Ну как же?
– Заплачь, заплачь,– жестко сказал Иван.– А мы посмеемся. В усы.
– Хватит тянуть,– сказала вторая голова.
– Да, хватит тянуть,– поддакнул Иван.– Чего тянуть-то? Хватит тянуть.
– О-о! – изумилась третья голова.– Ничего себе!
– Ага!-опять дурашливо поддакнул Иван.– Во, даеть Ванькя! Споем? – И Ванька запел:
Горыныч, хором
допел Ванька. И стало тихо. И долго было тихо. – А романсы умеешь?-спросил Горыныч. – Какие романсы? – Старинные.
–.Сколько угодно... Ты что, романсы любишь? Изволь, батюшка, я тебе их нанизак) сколько хошь. Завалю романсами. Например'
Хаз-булат удало-ой, Бедна сакля твоя-а, Золотою казной Я осыплю тебя-а!..
А? Романс!..– Ванька почуял некую перемену в Горы-ныче, подошел к нему и похлопал одну голову по щеке.– Мх, ты... свирепый. Свирепунчик ты мой. – Не ёрничай,– сказал Горыныч.– А то откушу руку
–Ванька отдернул руку.
– Ну, ну, ну,– молвил он мирно,– кто же так с мастером разговаривает? Возьму вот и не буду петь.
– Будешь,– сказала голова Горыныча, которую Иван приголубил.– Я тебе возьму и голову откушу.
Две другие головы громко засмеялись.
И Иван тоже мелко и невесело посмеялся.
– Тогда-то уж я и вовсе не спою – нечем. Чем же я петь-то буду?
– Филе,-сказала голова, которая давеча говорила "лангет". Это была самая глупая голова.
– А тебе бы все жрать! – обозлился на нее Иван.– Все бы ей жрать!.. Живоглотка какая-то. – Ванюшка, не фордыбачь,– сказала Баба-Яга.– Пой.
– Пой,– сказала и дочь.– Разговорился. Есть слух – пой.
– Пой,– велела первая голова.– И вы тоже пойте.
– Кто? – не поняла Баба-Яга.– Мы?
– Вы. Пойте.
– Может быть, я лучше одна? – вякнула дочь; ее не устраивало, что она будет подпевать Ивану.– С мужиком петь... ты меня извини, но...
– Три, четыре,– спокойно сказал Горыныч.– Начали.
запел Иван, Баба-Яга с дочкой подхватили:
Невыразительные круглые глазки Горыныча увлажнились: как всякий деспот, он был слезлив.
– Дальше,– тихо сказал он.
пел дальше Иван,-
И Иван с чувством повторил еще раз, один:
– Как ты живешь, Иван?– спросил растроганный Горыныч.
– В каком смысле? – не понял тот.
– Изба хорошая?
– А-а. Я счас в библиотеке живу, вместе со всеми.
– Хочешь отдельную избу?
– Нет. Зачем она мне?
– Дальше.
повел дальше Иван,-
– Это не надо,– сказал Горыныч.– Пропусти.
– Как же? – не понял Иван.
– Пропусти.
– Горыныч, так нельзя,– заулыбался Иван,– из песни слова не выкинешь.
Горыныч молча смотрел на Ивана; опять воцарилась эта нехорошая тишина.
– Но ведь без этого же нет песни! – занервничал Иван.– Ну? Песни-то нету!
– Есть песня,– сказал Горыныч.
– Да как же есть? Как же есть-то?!
– Есть песня. Даже лучше – лаконичнее.
– Ну ты смотри, что они делают! – Иван даже хлопнул в изумлении себя по ляжкам.– Что хотят, то и делают! Нет песни без этого, нет песни без этого, нет песни!.. Не буду петь лаконично. Все.
– Ванюшка,– сказала Баба-Яга,– не супротивничай.
– Пошла ты!..– вконец обозлился Иван.– Сами пойте. А я не буду. В гробу я вас всех видел! Я вас сам всех сожру! С усами вместе. А эти три тыквы... я их тоже буду немножко жарить...
– Господи, сколько надо терпения,– вздохнула первая голова Горыныча.– Сколько надо сил потратить, нервов... пока их научишь. Ни воспитания, ни образования...
– Насчет "немножко жарить" – это он хорошо сказал,– молвила вторая голова.– А?
– На какие усы ты все время намекаешь? – спросила Ивана третья голова.– Весь вечер сегодня слышу: усы, усы... У кого усы?
– А па-арень улыбается в пшеничные усы,– шутливо спела первая голова.– Как там дальше про Хаз-булата?
– Она мне отдалась,– отчетливо сказал Иван. Опять сделалось тихо.
– Это грубо, Иван,-сказала первая голова.-Это дурная эстетика. Ты же в библиотеке живешь... как ты можешь? У вас же там славные ребята. Где ты набрался этой сексуальности? У вас там, я знаю, Бедная Лиза... прекрасная девушка, я отца ее знал... Она невеста твоя?
– Кто? Лизка? Еще чего!
– Как же? Она тебя ждет.
– Пусть ждет – не дождется.
– Мда-а... Фрукт,– сказала третья голова.
А голова, которая все время к жратве клонила, возразила:
– Нет, не фрукт,– сказала она серьезно.– Какой же фрукт? Уж во всяком случае – лангет. Возможно даже – шашлык.
– Как там дальше-то? – вспомнила первая голова.– С Хаз-булатом-то.
– Он его убил,– покорно сказал Иван.
– Кого?
– Хаз-булата.
– Кто убил?
– М-м...– Иван мучительно сморщился.– Молодой любовник убил Хаз-булата. Заканчивается песня так: "Голова старика покатилась на луг".
– Это тоже не надо. Это жестокость,– сказала голова.
– А как надо?
Голова подумала.
– Они помирились. Он ему отдал коня, седло – и они пошли домой. На какой полке ты там сидишь, в библиотеке-то?
– На самой верхней... Рядом с Ильей и донским Атаманом.
– О-о! – удивились все в один голос.
– Понятно,– сказала самая умная голова Горыныча, первая.– От этих дураков только и наберешься... А зачем ты к Мудрецу идешь?
– За справкой.
– За какой справкой?
– Что я умный.
Три головы Горыныча дружно громко засмеялись. Баба-Яга и дочь тоже подхихикнули.
– А плясать умеешь? – спросила умная голова.
– Умею,-ответил Иван.– Но не буду.
– Он, по-моему, и коттеджики умеет рубить,– встряла Баба-Яга.– Я подняла эту тему...
– Ти-хо! – рявкнули все три головы Горыныча.– Мы никому больше слова не давали!
– Батюшки мои,– шепотом сказала Баба-Яга.– Сказать ничего нельзя!
– Нельзя! – тоже рявкнула дочь. И тоже на Бабу-Ягу.– Базар какой-то!
– Спляши, Ваня,– тихо и ласково сказала самая умная голова.
– Не буду плясать,– уперся Иван.
Голова подумала:
– Ты идешь за справкой...– сказала она.– Так?
– Ну? За справкой.
– В справке будет написано: "Дана Ивану... в том, что он – умный". Верно? И " печать.
– Ну?
– А ты не дойдешь.– Умная голова спокойно смотрела на Ивана.– Справки не будет.
– Как это не дойду? Если я пошел, я дойду.
– Не.– Голова все смотрела на Ивана– Не дойдешь. Ты даже отсюда не выйдешь.
Иван постоял в тягостном раздумье... Поднял руку и печально возгласил: – Сени!
– Три, четыре,-сказала голова.– Пошли.
Баба-Яга и дочь запели:
Они пели и прихлопывали в ладоши.
Иван двинулся по кругу, пристукивая лапоточками... а руки его висели вдоль тела: он не подбоченился, не вскинул голову, не смотрел соколом.
– А почему соколом не смотришь? – спросила голова.
– Я смотрю,– ответил Иван.
– Ты в пол смотришь.
– Сокол же может задуматься?
– О чем?
– Как дальше жить... Как соколят вырастить. Пожалей ты меня, Горыныч,– взмолился Иван.– Ну сколько уж? Хватит...
– А-а,– сказала умная голова.– Вот теперь ты поумнел. Теперь иди за справкой. А то начал тут... строить из себя. Шмакодявки. Свистуны. Чего ты начал строить из себя? Иван молчал.
 |
 |
– Становись лицом к двери,– велел Горыныч. Иван стал лицом к двери. – По моей команде вылетишь отсюда со скоростью звука.
– Со звуком – это ты лишка хватил, Горыныч,– возразил Иван.– Я не сумею так.
– Как сумеешь. Приготовились... Три, четыре!
Иван вылетел из избушки.
Три головы Горыныча, дочь н Баба-Яга засмеялись.
– Иди сюда,– позвал Горыныч невесту,– я тебя ласкать буду.
А Иван шел опять темным лесом... И дороги опять – никакой не было, а была малая звериная тропка. Шел, шел Иван, сел на поваленную лесину и закручинился.
– В душу как вроде удобрения свалили,– грустно сказал он.– Вот же как тяжко! Достанется мне эта справка...
Сзади подошел Медведь и тоже присел на лесину. – Чего такой печальный, мужичок? – спросил Медведь.
– Да как же!..-сказал Иван.-И страху натерпелся, и напелся, и наплясался... И уж так-то теперь на душе тяжко, так нехорошо – ложись и помирай.
– Где это ты так?
– А в гостях... Черт занес. У Бабы-Яги.
– Нашел к кому в гости ходить. Чего ты к ней поперся?
– Да зашел по пути...
– А куда идешь-то?
– К Мудрецу.
– Во-он куда! – удивился Медведь.– Далеко.
– Не знаешь ли, как к нему идти?
– Нет. Слыхать слыхал про такого, а как идти, не знаю. Я сам, брат, с насиженного места поднялся... Иду вот тоже, а куда иду – не знаю.
– Прогнали, что ль?
– Да и прогнать не прогнали, и... Сам уйдешь. Эт-то вот – недалеко – монастырь; ну, жили себе... И я возле питался – там пасек много. И облюбовали же этот монастырь черти. Откуда только их пашугало! Обложили весь монастырь,– их внутрь-то не пускают,– с утра до ночи музыку заводит, пьют, безобразничают...
– А чего хотят-то?
– Хотят внутрь пройти, а там стража. Вот они и оглушают их, стражникоа-то, бабенок всяких ряженых подпускают, вино навяливают – сбивают с толку. Такой тарарам навели на округу – завязывай глаза и беги. Страсть что творится, пропадает живая душа. Я вот курить возле их научился...– Медведь достал пачку сигарет и закурил.– Нет житья никакого... Подумал-подумал – нет, думаю, надо уходить, а то вино научусь пить. Или в цирк пойду. Раза два напивался уж...
– Это скверно.
– Уж куда как скверно! Медведицу избил... Льва по лесу искал... Стыд головушке! Нет, думаю, надо уходить. Вот – иду.
– Не знают ли они про Мудреца? – спросил Иван.
– Кто? Черти? Чего они не знают-то? Они все знают. Только не связывайся ты с имя, пропадешь. Пропадешь, парень.
– Да ну... чего, поди?
 |
– Пропадешь. Попытай, конечно, но... Гляди. Злые они.
– Я сам злой счас... Хуже черта. Вот же как он меня исковеркал! Всего изломал.
– Кто?
– Змей Горыныч.
– Бил, что ли?
– Да и не бил, а... хуже битья. И пел перед ним, и плясал... Тьфу! Лучше бы уж избил.
– Унизил?
– Унизил. Да как унизил! Не переживу я, однако, эти дела. Вернусь и подожгу их. А?
– Брось,– сказал Медведь,– не связывайся. Он такой, этот Горыныч... Гад, одно слово. Брось. Уйди лучше. Живой ушел, и то слава богу. Эту шайку не одолеешь: везде достанут.
Они посидели молча, Медведь затянулся последний раз сигаретой, бросил, затоптал окурок лапой и встал.
– Прощай.
– Прощай,– откликнулся Иван. И тоже поднялся.
– Аккуратней с чертями-то,– еще раз посоветовал Медведь.– Эти похуже Горыныча будут... Забудешь, куда идешь. Все на свете забудешь. Ну и охальное же племя! На ходу подметки рвут. Оглянуться не успеешь, а уж ты на поводке у них – захомутали.
– Ничего,– сказал Иван.– Бог не выдаст, свинья не съест. Как-нибудь вывернусь. Надо же где-то Мудреца искать... Леший-то навязался на мою голову! А время – до третьих петухов только.
– Ну, поспешай, коли так. Прощай.
– Прощай. И они разошлись. Из темноты еще Медведь крикнул:
– Вон, слышь, музыка?
– Где?
– Да послушай!.. "Очи черные" играют...
– Слышу!
– Вот иди на музыку – они. Вишь, наяривают! О, господи! – вздохнул Медведь.– Вот чесотка-то мировая! Ну чесотка... Не хочут жить на болоте, никак не хочут, хочут в кельях.
А были – ворота и высокий забор. На воротах написано:
"Чертям вход воспрещен". В воротах стоял большой стражник с пикой и зорко поглядывал кругом. Кругом же творился некий вялый бедлам – пауза
 |
такая после бурного шабаша. Кто из чертей, засунув руки в карманы узеньких брюк, легонько бил копытцами ленивую чечетку, кто листал журналы с картинками, кто тасовал карты... Один жонглировал черепами. Двое в углу учились стоять на голове. Группа чертей, расстелив на земле газеты, сидела вокруг коньяка и закуски – выпивали. А четверо – три музыканта с гитарами и девица – стояли прямо перед стражником; девица красиво пела "Очи черные". Гитаристы не менее красиво аккомпанировали ей. И сама-то девица очень даже красивая, на красивых копытцах, в красивых штанах... Однако стражник спокойно смотрел на нее – почему-то не волновался. Он даже снисходительно улыбался в усы.
– Хлеб да соль! – сказал Иван, подходя к тем, которые выпивали.
Его оглядели с ног до головы... И отвернулись.
– Что же с собой не приглашаете? – жестко спросил Иван.
Его опять оглядели.
– А что ты за князь такой? – спросил один, тучный, с большими рогами.
– Я князь такой, что если счас понесу вас по кочкам, то от вас клочья полетят. Стать!
Черти изумились... Смотрели на Ивана.
– Я кому сказал?! – Иван дал ногой по бутылкам.– Стать!!
Тучный вскочил и полез было на Ивана, но его подхватили свои и оттащили в сторону.
Перед Иваном появился некто изящный, среднего возраста, в очках.
– В чем дело, дружок? – заговорил он, беря Ивана под руку.– Чего мы шумим? Мм? У нас где-нибудь бо-бо? Или что? Или настроение испорчено? Что надо?
– Надо справку,– зло сказал Иван. К ним еще подошли черти...
Образовался такой кружок, в центре которого стоял злой Иван.
 |
– Продолжайте,– крикнул Изящный музыкантам и девице.– Ваня, какую справку надо? О чем?
– Что я – умный.
Черти переглянулись... Быстро и непонятно переговорили между собой.
– Шизо,– сказал один.– Или авантюрист.
– Не похоже,– возразил другой.– Куда-нибудь оформляется. Всего одну справку надо?
– Одну.
– А какую справку, Ваня? Они разные бывают... Бывает – характеристика, аттестат... Есть о наличии, есть об отсутствии, есть "в том, что", есть "так как", есть "ввиду того, что", а есть "вместе с тем, что" – разные, понимаешь? Какую именно тебе сказали принести?
– Что я умный. – Не понимаю... Диплом, что ли?
– Справку.
– Но их сотни справок! Есть "в связи с тем, что", есть "несмотря на то, что", есть...
– Понесу ведь по кочкам,-сказал Иван с угрозой.– Тошно будет. Или спою "Отче наш".
– Спокойно, Ваня, спокойно,– занервничал Изящный черт.– Зачем подымать волну? Мы можем сделать любую справку, надо только понять-какую? Мы тебе сделаем...
– Мне липовая справка не нужна,– твердо сказал Иван,– мне нужна такая, какие выдает Мудрец.
Тут черти загалдели все разом.
– Ему нужна только такая, какие выдает Мудрец.
– О-о!..
– Липовая его не устраивает... Дх, какая неподкупная душа! Какой Анжелико!
– Какой митрополит! Он нам споет "Отче наш". А "Сухой бы я корочкой питалась" ты нам споешь?
– Ша, черти! Ша... Я хочу знать: как это он понесет нас по кочкам? Он же берет нас на арапа! То ж элементарный арапинизм! Что значит, что этот пошехонец понесет нас?
Подошли еще черти. Ивана окружили со всех сторон. И все глядели и размахивали руками.
– Он опрокинул коньяк!
– Это хамство! Что значит, что он понесет нас по кочкам? Что это значит? Это шантаж?
– Кубок "Большого орла" ему!
– Тумаков ему! Тумаков!
Дело могло обернуться плохо: Ивана теснили.
– Ша, черти! Ша! – крикнул Иван. И поднял руку.– Ша, черти! Есть предложение!..
– Ша, братцы,– сказал Изящный черт.– Есть предложение. Выслушаем предложение.
Иван, Изящный черт и еще несколько чертей отошли в сторонку и стали совещаться. Иван что-то вполголоса говорил им, посматривал в сторону стражника. И другие тоже посматривали туда же.
Перед стражником по-прежнему "несли вахту" певица и музыканты; девица пела теперь ироническую песенку "Разве ты мужчина!". Она пела и пританцовывала.
– Я не очень уверен,– сказал Изящный черт.– Но... А?
– Это надо проверить,– заговорили и другие.– Это не лишено смысла.
– Да, это надо проверить. Это не лишено смысла.
– Мы это проверим,– сказал Изящный черт своему помощнику.– Это не лишено смысла. Если этот номер у нас проходит, мы посылаем с Иваном нашего черта, и он делает так, что Мудрец принимает Ивана. К нему очень трудно попасть.
– Но без обмана! – сказал Иван.– Если Мудрец меня не принимает, я вот этими вот руками... беру вашего черта...
– Ша, Иван,– сказал Изящный черт.– Не надо лишних слов. Все будет о'кей. Маэстро, что нужно? – спросил он своего помощника.
– Анкетные данные стражника,– сказал тот.– Где родился, кто родители... И еще одна консультация Ивана.
– Картотека,– кратко сказал Изящный. Два черта побежали куда-то, а Изящный обнял Ивана и стал ходить с ним туда-сюда, что-то негромко рассказывал.
Прибежали с данными. Один доложил:
– Из Сибири. Родители – крестьяне.
Изящный черт, Иван и маэстро посовещались накоротке.
– Да? – спросил Изящный.
– Как штык,– ответил Иван.– Чтоб мне сдохнуть!
– Маэстро?
– Через... две с половиной минуты,– ответил маэстро, поглядев на часы.
– Приступайте,– сказал Изящный. Маэстро и с ним шестеро чертей – три мужского пола и три женского – сели неподалеку с инструментами и стали сыгрываться. Вот они сыгрались... Маэстро кивнул головой, и шестеро грянули:
Здесь надо остановить повествование и, сколь возможно, погрузиться в мир песни. Это был прекрасный мир, сердечный и грустный. Звуки песни, негромкие, но сразу какие-то мощные, чистые, ударили в самую душу. Весь шабаш отодвинулся далеко-далеко; черти, особенно те, которые пели, сделались вдруг прекрасными существами, умными, добрыми, показалось вдруг, что смысл истинного их существования не в шабаше и безобразиях, а в ином – в любви, в сострадании.
Ах, как они пели! Как они, собаки, пели! Стражник прислонил копье к воротам и, замерев, слушал песню. Глаза его наполнились слезами, он как-то даже ошалел. Может быть, даже перестал понимать, где он и зачем.
Стражник подошел к поющим, сел, склонил голову на руки и стал покачиваться взад-вперед.
– М-мх...– сказал он.
А в пустые ворота пошли черти.
А А песня лилась, рвала душу, губила суету и мелочь жизни – звала на простор, на вольную волю.
А черти шли и шли в пустые ворота.
Стражнику поднесли огромную чару... Он, не раздумывая, выпил, трахнул чару о землю, уронил голову на руки и опять сказал:
– М-мх...
Стражник дал кулаком по колену, поднял голову – лицо в слезах.
пропел он страдальческим голосом.
– Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Дай "Камаринскую"! Пропади все пропадом, гори все синим огнем! Дай вина!
– Нельзя, мужичок, нельзя,– сказал лукавый маэстро.– Ты напьешься и все забудешь.
– Кто?! – заорал стражник. И лаппул маэстро за грудки.– Кто тут меня учить будет?! Ты, козел? Да я тебя... в три узла завяжу, вонючка! Я вас всех понесу по кочкам!..
– Что они так обожают кочки? – удивился Изящный черт.– Один собирался нести по кочкам, другой... Какие кочки вы имеете в виду, уважаемый? – спросил он стражника.
– Цыть! – сказал стражник.– "Камаринскую"!
– "Камаринскую",– велел Изящный музыкантам.
– Вина! – рявкнул стражник.
– Вина,– покорно вторил Изящный.
– Может, не надо? – заспорил притворяшка маэстро.– Ему же плохо будет.
– Нет, надо! – повысил голос Изящный черт.– Ему будет хорошо!
– Друг! – заревел стражник,– Дай я тебя поцелую!
– Иду! – откликнулся Изящный черт.– Счас мы с тобой нарежемся! Мы их всех понесем по кочкам! Мы их всех тут!..
Иван удивленно смотрел на чертей, что крутились вокруг стражника, особенно изумил его Изящный черт.
– Ты-то чего раздухарился, эй? – спросил он его.
– Цыть! – рявкнул Изящный черт.– А то я тебя так понесу по кочкам, что ты...
– Что, что? – угрожающе переспросил Иван. И поднялся.– Кого ты понесешь по кочкам? Ну-ка, повтори.
– Ты на кого это тут хвост поднимаешь? – тоже угрожающе спросил верзила-стражник Ивана.– На моего друга?! Я из тебя лангет сделаю!
– Опять лангет,– сказал Иван, останавливаясь.– Вот дела-то!
– "Камаринскую"!-раскапризничался Изящный черт.– Иван нам спляшет. "Камаринскую"! Ваня, давай!
– Пошел к дьяволу! – обозлился Иван.– Сам давай... с другом вон.
– Тогда я не посылаю с тобой черта,– сказал Изящный черт. И внимательно, злобно посмотрел на Ивана.– Понял? Попадешь ты к Мудрецу!.. Ты к нему ни-ког-да не попадешь.
– Ах ты, харя ты некрещеная! – задохнулся от возмущения Иван.– Да как же это? Да нечто так можно? Где же стыд-то у тебя? Мы же договорились. Я же такой грех на душу взял – научил вас, как за ворота пройти.
 |
– Последний раз спрашиваю: будешь плясать?
– О, проклятие!..– застонал Иван.– Да что же это такое-то? Да за что же мне муки такие?
– "Камаринскую"! – велел Изящный черт.– "Пошехонские страдания".
Черти-музыканты заиграли "Камаринскую". И Иван пошел, опустив руки, пошел себе кругом, пошел пристукивать лапоточками. Он плясал и плакал. Плакал и плясал.
– Эх, справочка!..– воскликнул он зло и горько.– Дорого же ты мне достаешься! Уж так дорого, что и не скажешь, как дорого!..
И вот– канцелярия. О канцелярия! Вот уж канцелярия так канцелярия. Иван бы тут вконец заблудился, если бы не черт. Черт пригодился как нельзя кстати. Долго ходили они по лестницам и коридорам, пока нашли приемную Мудреца.
– Минуточку,– сказал черт, когда вошли в приемную.– Посиди тут... Я скоро.– И куда-то убежал. Иван огляделся.
В приемной сидела молоденькая секретарша, похожая на библиотекаршу, только эта другого цвета, и зовут Милка. А ту – Галка. Секретарша Милка печатала на машинке и говорила сразу по двум телефонам.
– Ой, ну это же пшено! – говорила она в одну трубку и улыбалась.– Помнишь, у Моргуновых: она напялила на себя желтое блестящее платье, копну сена, что ли, символизировала? Да о чем тут ломать голову? О чем? И тут же – в другую, строго:
– Его нету. Не зна... А вы не интонируйте, не интонируйте, я вам пятый раз говорю: его нету. Не знаю.
– Во сколько ты там был? В одиннадцать? Один к одному? Интересно... Она одна была? Она кадрилась к тебе?
– Слушайте, я же ска... А вы не интонируйте, не интонируйте. Не знаю.
Иван вспомнил: их библиотекарша, когда хочет спросить по телефону у своей подруги, у себя ли ее начальник, спрашивает: "Твой бугор в яме?" И он тоже спросил Милку:
– А бугор когда будет в яме? – Он вдруг что-то разозлился на эту Милку. Милка мельком глянула на него.
– Что вы хотите? – спросила она.
– Я спрашиваю: когда бу...
– По какому вопросу?
– Нужна справка, что...
– Понедельник, среда, девять тире одиннадцать.
– Мне...– Иван хотел сказать, что ему нужна справка до третьих петухов. Милка опять отстукала:
– Понедельник, среда, с девяти до одиннадцати. Тупой?
– Это пшено,– сказал Иван. И встал и вольно прошелся по приемной.– Я бы даже сказал, компот. Как говорит наша Галка: "собачья радость на двух", "смесь козла с "грюндиком". Я спрашиваю глобально: ты невеста? И сам отвечаю: невеста. Один к одному.– Иван все больше накалялся.– Но у тебя же – посмотри на себя – у тебя же нет румянца во всю щеку. Какая же ты невеста? Ты вот спроси меня – я вечный жених,– спроси: появилась у меня охота жениться на тебе? Ну-ка, спроси.
 |
– Появилась охота?
– Нет,– твердо сказал Иван. Милка засмеялась и захлопала в ладоши.
– Ой, а еще? – попросила она.– Еще что-нибудь. Ну, пожалуйста.
Иван не понял, что "еще"?
– Еще покажите что-нибудь.
– А-а,– догадался Иван,– ты решила, что я шут гороховый. Что я – так себе, Ванек в лапоточках... Тупой, как ты говоришь. Так вот знай: я мудрее всех вас... глубже, народнее. Я выражаю чаяния, а вы что выражаете? Ни хрена не выражаете! Сороки. Вы пустые, как... Во мне суть есть, а в вас и этого нету. Одни танцы-шманцы на уме. А ты даже говорить толком со мной не желаешь. Я вот как осержусь, как возьму дубину!..
Милка опять громко засмеялась.
– Ой, как интересно! А еще, а?
– Худо будет! – закричал Иван.– Ой, худо будет!.. Лучше вы меня не гневите, не гневите лучше!..
Тут в приемную влетел черт и увидел, что Иван орет на девицу.
– Тю, тю, тю,– испуганно затараторил черт и стал теснить Ивана в угол.– Чего это тут такое? Кто это нам разрешил выступать?.. А-я-я-я-яй! Отойти никуда нельзя. Предисловий начитался,– пояснил он девице "выступление" Ивана.– Сиди тихо, счас нас примут. Счас он придет... Я там договорился: нас примут в первую очередь.
Только черт сказал так, в приемную вихрем ворвался некто маленький, беленький – сам Мудрец, как понял Иван.
– Чушь, чушь, чушь,– быстро сказал он на ходу.– Василиса никогда на Дону не была.
Черт почтительно склонил голову.
– Проходите,– сказал Мудрец, ни к кому отдельно не обращаясь. И исчез в кабинете.
– Пошли,– подтолкнул черт Ивана.– Не вздумай только вылететь со своими предисловиями... Поддакивай, и все.
Мудрец бегал по кабинету. Он, что называется, рвал и метал.
– Откуда?! Откуда они это взяли?! – вопрошал он кого-то и поднимал руки кверху.– Откуда?!
– Чего ты расстроился, батя? – спросил Иван участливо.
 |
Мудрец остановился перед посетителями, Иваном и чертом.
– Ну? – спросил он сурово и непонятно.– Облапошили Ивана?
– Почему вы так сразу ставите вопрос? – увертливо заговорил черт.– Мы, собственно, давно хотели...
– Что вы? Что вам надо в монастыре? Ваша цель?
– Разрушение примитива,– твердо сказал черт. Мудрец погрозил ему пальцем. – Озоруете! А теоретически не готовы.
– Нет, ну серьезно...– заулыбался черт на стариковскую нестрашную угрозу.– Ну тошно же смотреть. Одни рясы чего стоят!
– Что им, в полупендриках ваших ходить?
– Зачем в полупендриках? Никто к этому не призывает. Но, положи руку на сердце: неужели не ясно, что они безнадежно отстали? Вы скажете – мода. А я скажу: да, мода! Ведь если мировые тела совершают свой круг по орбите, то они, строго говоря, не совсем его совер шают...
– Тут, очевидно, следует говорить не о моде,– заговорил старик важно и взволнованно,– а о возможном положительном влиянии крайнебесовских тенденций на некоторые устоявшиеся нормы морали...
– Конечно! – воскликнул черт, глядя на Мудреца влюбленными глазами.– Конечно, о возможном положительном влиянии.
– Всякое явление,– продолжал старик,– заключает в себе две функции: моторную и тормозную. Все дело в том, какая функция в данный момент больше раздражается: моторная или тормозная. Если раздражитель извне попал на моторную функцию – все явление подпрыгивает и продвигается вперед, если раздражитель попал на тормозную – все явление, что называется, съеживается и отползает в глубь себя.– Мудрец посмотрел на черта и на Ивана.– Обычно этого не понимают...
– Почему, это же так понятно,– сказал черт.
– Я все время твержу,– продолжал Мудрец,– что необходимо учитывать наличие вот этих двух функций. Учитывайте функции, учитывайте функции! Всякое явление, если можно так выразиться, о двух головах: одна говорит "да", другая говорит "нет".
– Я видел явление о трех головах...– вякнул было Иван, но на него не обратили внимания.
– Ударим одну голову, услышим "да"; ударим другую, услышим "нет".– Старик Мудрец стремительно вскинул руку, нацелился пальцем в черта.– Какую ударили вы?
– Мы ударили, которая сказала "да",-не колеблясь, ответил черт. Старик опустил руку.
– Исходя из потенциальных возможностей данных голов, данного явления, голова, которая говорит "да",– крепче. Следует ожидать, что все явление подпрыгнет и продвинется вперед. Идите. И – с теорией, с теорией мне!..– Старик опять погрозил пальцем черту.– Манкируете? Смотрите! Распушу!.. Ох, распушу!
Черт, мелко кивая головой, улыбаясь, пятился и пятился к выходу... Задом открыл дверь и так с подкупающей улыбкой на мордочке исчез.
Иван же как стоял, так упал на колени перед Мудрецом.
– Батя,– взмолился он,– ведь на мне грех-то: я научил чертей, как пройти в монастырь...
– Ну?.. Встань-ка, встань – я не люблю этого. Встань,– велел Мудрец. Иван встал.
– Ну? И как же ты их научил? – с улыбкой спросил старик.
– Я подсказал, чтоб они спели родную песню стражника... Они там мельтешили перед ним – он держался пока, а я говорю: вы родную его запойте, родную его... Они и запели...
– Какую же они запели?
– "По диким степям Забайкалья". Старик засмеялся.
– Ах, шельмы! – воскликнул он.– И хорошо запели?
– Так запели, так сладко запели, что у меня у самого горло перехватило.
– А ты петь умеешь? – быстро спросил Мудрец.
– Ну, как умею?.. Так... – А плясать?
– А зачем? – насторожился Иван.
– Ну-ка...– заволновался старичок,– вот чего! Поедем-ка мы в одно место. Ах, Ваня!.. Устаю, дружок, так устаю – боюсь, упаду когда-нибудь и не встану. Не от напряжения упаду, заметь, от мыслей.
Тут вошла секретарша Милка. С бумагой.
– Сообщают: вулкан "Дзидра" готов к извержению,– доложила она.
– Ага! – воскликнул старичок и пробежался по кабинету.
– Что? Толчки?
– Толчки. Температура в кратере... Гул.
– Пойдем от аналогии с беременной женщиной,– подстегнул свои мысли старичок.– Толчки... Есть толчки? Есть. Температура в кратере... Общая возбудимость беременной женщины, болтливость ее – это не что иное, как температура в кратере. Есть? Гул, гул...– Старичок осадил мысли, нацелился пальцем в Милку:
– А что такое гул? Милка не знала.
– Что такое гул? – Старичок нацелился в Ивана.
– Гул?..– Иван засмеялся.– Это смотря какой гул... Допустим, гул сделает Илья Муромец – это одно, а сделает гул Бедная Лиза – это...
– Вульгартеория,– прервал старичок Ивана.– Гул – это сотрясение воздуха.
– А знаешь, как от Ильи сотрясается! – воскликнул Иван.– Стекла дребезжат!
– Распушу! – рявкнул старичок. Иван смолк.– Гул-это нетолько механическое сотрясение, это также... утробное. Есть гул, который человеческое ухо не может воспринять...
– Ухо-то не может воспринять, а...– не утерпел опять Иван, но старичок вперил в него строгий взор. – Ну что тебя, распушить?
– Не надо,– попросил Иван.– Больше не буду.
– Продолжим. Все три признака великой аналогии – налицо. Резюме? Резюме: пускай извергается.-
 |
Старичок выстрелил пальчиком в секретаршу: – Так и запишите.
Секретарша Милка так и записала. И ушла.
– Устаю, Ваня, дружок,– продолжал старичок свою тему, как если бы он и не прерывался.– Так устаю, что иногда кажется: все, больше не смогу наложить ни одной резолюции. Нет, наступает момент, и опять накладываю. По семьсот, по восемьсот резолюций в сутки. Вот и захочется иной раз...– Старичок тонко, блудливо засмеялся.– Захочется иной раз пощипать... травки пощипать, ягодки... черт те что!.. И, знаешь ли, принимаю решение... восемьсот первое: перекур! Есть тут одна такая... царевна Несмеяна, вот мы счас и нагрянем к ней.
Опять вошла секретарша Милка:
– Сиамский кот Тишка прыгнул с восьмого этажа.
– Разбился?
– Разбился. Старичок подумал...
– Запишите,– велел он.– Кот Тимофей не утерпел.
– Все? – спросила секретарша.
– Все. Какая по счету резолюция на сегодня?
– Семьсот сорок восьмая.
– Перекур.
Секретарша Милка кивнула головой. И вышла.
– К царевне, дружок! – воскликнул освобожденный Мудрец.– Сейчас мы ее рассмешим! Мы ее распотешим, Ваня. Грех, грех, конечно, грех... А?
– Я ничего. До третьих петухов-то успеем? Мне еще идти сколько.
– Успеем! Грех, говоришь? Конечно, конечно, грех. Не положено, да? Грех, да?
– Я не про тот грех... Чертей, мол, в монастырь пустили – вот грех-то. Старичок значительно подумал.
– Чертей-то? Да,– сказал он непонятно.– Все не так просто, дружок, все, милый мой, очень и очень не просто. А кот-то... А? Сиамский-то. С восьмого этажа! Поехали!
Несмеяна тихо зверела от скуки.
Сперва она лежала просто так... Лежала, лежала и взвыла.
– Повешусь!-заявила она.
Были тут еще какие-то молодые люди, парни и девушки. Им тоже было скучно. Лежали в купальных костюмах среди фикусов под кварцевыми лампами – загорали. И всем было страшно скучно.
– Повешу-усь! – закричала Несмеяна.– Не могу больше!
Молодые люди выключили транзисторы.
– Ну, пусть,-сказал один.-А что?
– Принеси веревку,– попросила его. Этот, которого попросили, полежал-полежал... сел.
– А потом – стремянку? – сказал он.– А потом – крюк искать? Я лучше пойду ей по морде дам.
– Не надо,– сказали.– Пусть вешается – может, интересно будет.
Одна девица встала и принесла веревку. А парень принес стремянку и поставил ее под крюк, на котором висела люстра.
– Люстру сними пока,– посоветовали.
– Сам снимай! – огрызнулся парень. Тогда тот, который посоветовал снять люстру, встал и полез на стремянку – снимать люстру. Мало-помалу задвигались... Дело появилось.
– Веревку-то надо намылить.
– Да, веревку намыливают... Где мыло?
Пошли искать мыло.
– Есть мыло?
– Хозяйственное... Ничего?
– Какая разница! Держи веревку. Нс оборвется?
– Сколько в тебе, Алка? – Алка это и есть Несмеяна.– Сколько весишь?
– Восемьдесят. – Выдержит. Намыливай.
Намылили веревку, сделали петлю, привязали конец к крюку... Слезли со стремянки.
– Давай, Алка.
Алка-Несмеяна вяло поднялась... зевнула и полезла на стремянку. Влезла...
– Скажи последнее слово,– попросил кто-то.
– Ой, только не надо! – запротестовали все остальные.
– Не надо, Алка, не говори.
– Этого только не хватает!
– Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
– Ни петь, ни говорить я не собираюсь,– сказала Алка.
– Умница! Давай.
Алка надела на шею петлю... Постояла.
– Стремянку потом ногой толкни.
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
– Тоже скучно-о!..– не то пропела она, не то заплакала.– Не смешно-о!
С ней согласились.
– Действительно...
– Ничего нового: было-перебыло.
– К тому же патология.
– Натурализм.
 |
И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
Вот, изволь,– бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки,– дуреют от скуки. Ну-с, молодые, Разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки – такого средства нет. Так ведь? Несмеянушка?
– Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать,– зло сказала Несмеяна со стремянки.
– А я и придумал! – воскликнул старичок весело.– Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища – и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех... Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди... А то мы... слишком уж остроумные, интеллектуальные... а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
– Что ты придумал? – спросила Несмеяна.
– Что я придумал? Я взял и обратился к народу! – не без пафоса сказал старичок.– К народу, к народу, голубушка. Что мы споем, Ваня?
– Да мне как-то неловко: они нагишом все...– сказал Иван.– Пусть хоть оденутся, что ли.
Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно – показал, что он тоже не в восторгe от этих средневековых представлений Ивана стыдливости.
– Ваня, это... Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело – петь и плясать. Верно? Балалайку!
Принесли балалайку.
Иван взял ее. Потренькал, потинькал – подстроил... Вышел за дверь... И вдруг влетел в комнату – чуть не со свистом и с гиканьем – с частушкой:
– О-о!..– застонали молодые и Несмеяна.– Не надо! Ну, пожалуйста...
– Не надо, Ваня.
– Так,– сказал старичок.– На языке офеней это называется – не прохонже. Двинем резерв. Перепляс! Ваня, пли!
– Пошел к чертовой матери! – рассердился Иван.– Что я тебе. Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно.
– А справка? – зловеще спросил старичок.– А? Справка-то... Ее ведь надо заработать.
– Ну вот, сразу – в кусты. Как же так, батя?
– А как же! Мы же договорились.
– Но им же не смешно! Было бы хоть смешно, ей-богу, но так-то... Ну стыдно же, ну...
– Не мучай человека,– сказала Несмеяна старичку.
– Давай справку,– стал нервничать Иван.– И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!.. Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти.
Но старичок решил все же развеселить молодежь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт – решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей "царевне", так невтерпеж сделалось старому греховоднику. К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов.
– Справку?– спросил он с дурашливым недоумением.– Какую справку?
– Здрассте? – воскликнул Иван.– Я же говорил...
– Я забыл, повтори.
– Что я умный.
– А! – "вспомнил" старичок, все стараясь вовлечь в нехорошую игру молодежь тоже.– Тебе нужна справка, что ты умный. Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А?
– У тебя же есть печать...
– Да печать-то есть... Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты – дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь – дам тебе справку, не ответишь – не обессудь.
– Давай,– с неохотой сказал Иван.– Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.
– Предисловия пишут... Знаешь, кто предисловия пишет?
– Это что, первый вопрос?
– Нет, нет. Это еще не вопрос. Это так... Вопрос вот какой; что сказал Адам, когда Бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? – Старичок искоса и лукаво поглядел на свою "царевну" и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен.– Ну? Что же сказал Адам?
– Не смешно,– сказала Несмеяна.– Тупо. Плоско.
– Самодеятельность какая-то,– сказали и другие. – Идиотизм. Что он сказал? "Сам сотворил, сами живи с ней"?
Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил. – Очень близко!.. Очень!
– Мог бы и поостроумнее сказать.
– Минуточку... Минуточку...– суетился старичок.– Самое же интересное – как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?
– А можно, я тоже задам вопрос? – в свою очередь спросил Иван.– Потом...
– Нет, сначала ответь: что сказал...
– Нет, пусть он спросит,– закапризничала Несмеяна.– Спроси, Ваня.
– Да что он может спросить? Почем куль овса на базаре?
– Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!
– Ну-у, это уже ребячество,– огорчился старичок.– Хорошо, спроси, Ваня.
– Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? – Иван, подражая старичку, нацелился в него пальцем.
– То есть? – опешил тот.
– Нет, нет, не "то есть", а почему? – заинтересовалась Несмеяна.– И почему ты это скрывал?
 |
– Это уже любопытно,– заинтересовались и другие.– Лишнее ребро? Это же из ряда вон!..
– Так вот вся мудрость-то откуда!
– Ой, как интересно-о!
– Покажите, пожалуйста. Ну, пожалуйста! Молодые люди стали окружать старичка.
– Ну, ну, ну,– испугался старичок,– зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?
Старичка окружали все теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дергал за штаны -Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.
– И скрывать действительно такое преимущество... Зачем же?
– Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь!
– Прекратите! – закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим.– Немедленно прекратите это безобразие! Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они... Иван, скажи, что ты пошутил!
– По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает,– вовсю шуровал один здоровенный парень.– У него тут еще майка... Нет, теплое белье! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку...
С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.
– Это безобразие! – кричал он.– Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения. цель и средства – все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!
Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу. – А это... разве не отклонение?
 |
– Руки прочь! – завопил старичок.– Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки...
В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и телки стояли весьма плотно.
– Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?
– Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же... Ха-ха-ха!.. Это же... Ха-ха-ха!..
– Дайте ему сказать.
– Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением... Ха-ха-ха!.. О-о-о!..– И тут старичок пукнул, так это – по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился. А с молодыми началась истерика. Теперь хохотали они, но как! – взахлеб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял ее. И положил рядом с другими – хохотать. Сам же нашел брюки старика, порылся в кармане... И нашел. Печать. И взял ее.
– Вы пока тут занимайтесь,– сказал он,– а мне пора отправляться.
– Зачем же ты всю-то... печать-то? – жалко спросил Мудрец.– Давай, я тебе справку выдам.
– Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд.– Иван пошел к двери.– Прощайте.
– Это вероломство, Иван,– сказал Мудрец.– Насилие.
– Ничего подобного.– Иван тоже стал в позу.– Насилие – это когда по зубам бьют.
– Я ведь наложу резолюцию! – заявил Мудрец с угрозой.– Наложу ведь – запляшете!
– Слабо, батя! – крикнули из компании молодых.– Клади!
– Возлюбленный мой! – заломила руки в мольбе Несмеяна.– Наложи! Колыхни атмосферу!
– Решение! – торжественно объявил Мудрец.– Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем – смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.
И грянула вдруг дивная, стремительная музыка... И хор. Хор, похоже, поет и движется – приплясывают.
Песенка чертей.
Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э-э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся.
Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь. над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник-черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг.
Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошел ближе, он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько – в основном пожилые – сидели в горестных позах на земле и покачивали головами... Но вот диковина; хоть и грустно они покачивали, а все же в такт. Да и сам Иван – постоял маленько и не заметил, как стал тоже подергиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил.
Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре – видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора... И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошел с пьяных глаз на свое былое место.
– Ну-ка, брысь! – сказал он черту.– Ты как здесь?
Черт-стражиик снисходительно улыбался.
– Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
– Эт-то што такое?! – изумился монах.– По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
– Иди проспись, потом я тебе объясню твое право. Пшел!
Монах полез было на черта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
– Пшел, говорят! Нальют глаза-то и лезут... Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
– Ax ты, харя! – заругался монах.– Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно... Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
– И выражаться не положено,– строго заметил черт.-А то я тебя быстро определю – там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те пообзываюсь! Иди отсюда, пока я те... Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
– Агафангел!-позвали монаха.-Отойди... А то наживешь беды. Отойди от греха.
Агафангел, покачиваясь, пошел восвояси. Пошел и загудел:
Черт-стражник захихикал ему в спину.
– Агафангел...-сказал он, смеясь.-И назовут же! Уж скорей – "Агавинус". Или просто – "Вермут".
– Што же это, братцы, случилось-то с вами? – спросил Иван, подсаживаясь к монахам.– Выгнали?
– Выгнали,– вздохнул один седобородый.– Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
~ Беда, беда,– тихо молвил другой.– Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
– Надо терпеть,– откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался.– Укрепиться и терпеть.
– Да что же терпеть-то?! – воскликнул Иван.– Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!
– Молодой ты,– урезонили его.– Потому и шумишь. Будешь постарше – не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь-вишь, сила какая!
– Это нам за грехи наши.
– За грехи, за грехи... Надо терпеть.
 |
– Будем терпеть.
Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену.
И сказал горько:
– Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
– Ну, ну, ну,– стали его успокаивать.– Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
– Эх-х!..– сокрушался Иван. И даже заплакал.– Сколько же я на душу взял... за один-то поход! Как же мне тяжко!..
– Ну, ну... Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.
– Мужички,– сказал он,– есть халтура! Кто хочет заработать?
– Ну? А чего такое? – зашевелились монахи.– Чего надо-то?
– У вас там портреты висят... в несколько рядов...
– Иконы.
– А?
– Святые наши, какие портреты?
– Их надо переписать: они устарели.
Монахи опешили.
– И кого же заместо их писать? – тихо спросил самый старый монах.
– Нас.
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
– Гром небесный,– сказал старик монах.– Вот она, кара-то.
– Ну? – торопил Изящный черт.– Есть мастера? Заплатим прилично... Все равно ведь без дела сидите.
– Бей их! – закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочило... И кинулись на черта, но тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти н выставили вперед пики. Монахи остановились.
– Какие вы все же... грубые, – сказал им Изящный черт из-за частокола.– Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас... Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся.– И он ушел. И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка... И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику – черти били на площади массовую чечетку. Иван взялся за голову и пошел прочь.
Ш ел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал-так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел в прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошел Медведь и тоже присел.
– Ну, сходил? – спросил он.
– Сходил,– откликнулся Иван.– Лучше бы не ходил...
– Что? Не дали справку?
Иван только рукой махнул, не стал говорить – больно было говорить.
Медведь прислушался к далекой музыке... И все понял без слов.
– Эти...– сказал он.– Все пляшут?
– Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
– Ох, мать честная!-изумился Медведь.-Прошли?
– Прошли.
– Ну, все,– сказал Медведь обреченно,– надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
– Слушай,– заговорил Медведь,– ты там ближе к городу... Какие условия в цирке?
– Вроде ничего... Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
– Как насчет питания, интересно... Сколькиразовое?
– Шут его знает. Хочешь в цирк?
– Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь – пойдешь. Куда больше?
– Да– вздохнул Иван.– Дела.
– Сильно безобразничают? – спросил Медведь, закуривая.– Эти-то?
– А что же... смотреть, что ли, будут!
– Это уж... не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!..– Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял.– Еще откажут вот... цирке-то – собрался. Забракуют. Легкие как тряпка: стали. Бывало, пробку вышибал – с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался... кхо, кхо, кхох... с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
– Там надо на задних лапах ходить,– сказал Иван.
– Зачем? – не понял Медведь.
– Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет. Любая собака знает...
– Да какой интерес-то?
– Это уж я не знаю.
Медведь задумался. Долго молчал.
– Ну и ну,– сказал.
– У тебя семья-то сеть? – поинтересовался Иван.
– Где!..– горько, с отчаянием воскликнул Михаиле Иваныч.– Разогнал. Напился, начал буянить-то – они все разбежались. Где теперь, сам не знаю.– Он еще помолчал. И вдруг встал и рявкнул: – Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
 |
– Зачем же монастырь-то? – Они же там!
– Нет, Михаило Иваныч... не надо. Да ты и не попадешь туда.
Михаиле Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
– Ты не пьешь?-спросил.
– Нет
– Зря,– зло сказал Михаиле Иваныч.– Легче становится. Хошь, научу?
– Нет,– решительно сказал Иван.– Я пробовал – она горькая.
– Кто?
– Водка-то.
Михаиле Иваныч оглушительно захохотал... И хлопнул Ивана по плечу.
– Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу. А то научу?
– Нет.– Иван поднялся с лесины.– Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
– Прощай,– сказал Медведь.
И они разошлись в разные стороны.
И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал – зовут:
– Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?
Оглянулся Иван – никого.
– Да здесь я,– опять голос,– в сортире!
Видит Иван – сортир, а на двери – замок пудовый. И голос-то – оттуда, из сортира.
– Кто там? – спросил Иван.
– Да я это, дочка Бабы-Яги... усатая-то, помнишь?
– Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?
– Выручи меня отсюда, Иванушка... Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.
Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.
– Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою...
– Это Горыныч тебя туда законопатил?
– Горыныч... Тьфу, змей! Ладно, ладно... чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад.
– За что он тебя? – спросил Иван.
– Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает – на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая.-Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана.– Слушай,– сказала она,– хочешь стать моим любовником? А?
Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше – и грудь, и все такое. Да и усы-то... это ведь... что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так – признак.
– Я что-то не понял...– замялся Иван.– Как-то это до меня... не совсем... не того...
– Ванька, смотри! – раздался вдруг голос Ильи Муромца.– Смотри, Ванька!
– Начинается! – поморщился Иван.– Заванькал.
– Что начинается? – не поняла невеста, она не могла слышать голос Ильи: не положено.– Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
– Да нет,– сказал Иван,– зачем? Я в том смысле, что... значит, это... дело-то такое...
– Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет – нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову.
– А Баба-Яга-то?
– Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
– Пошли,– решился Иван.– У меня полчаса есть еще. Побалуемся.
Вошли они в избушку... Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.
– Устал,– сказал он.– Ох, и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся...
– Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
– Давай чего-нибудь на скорую руку... Время-то – к свету.
– Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то – посытней.– Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.
– Пусть пока разогревается... Ну-ка, поцелуй меня – как ты умеешь? – И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться.– О-о. да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
– Кто нс умеет? – взвился Иван соколом.– Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты... Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою, держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?
– Держу? Ну?..
– Отпускай-ай,– заорал Иван.
– Погоди, сковородка перекалилась, наверно,-сказала дочь Бабы-Яги.– Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?
– Чего же не сделать? – вовсю раздухарился Иван.– Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни... знаешь сколько!
– Я уже пеленать умею,– похвасталась дочь Бабы-Яги.– Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю... и покажу. Иван засмеялся: – Ну, ну...
– Счас увидишь.– Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану.– Ложись.
– Зачем я-то?
– Я тебя спеленаю. Ложись.
Иван лег... И дочь Бабы-Яги стала пеленать его в простыни.
– Холёсенький мой,– приговаривала она,– маленький мой... Сынуленька мой. Ну-ка, улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?..
– У-а-а, у-а-а,– поплакал Иван.– Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!.. Дочь Бабы-Яги засмеялась:
– А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька... Ну, вот... мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим... все дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке. Иван улыбнулся "мамочке".
– Во-от...– Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть. Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спелёнатого Ивана... И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.
– Утютюсенькн,– ласково сказал Горыныч.– Маленький... Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка, улыбнись. Ну-ка?
– Мне не смешно,– сказал Иван.
– А-а, мы, наверно, того?.. Да, маленький?
– По-моему, да,-признался Иван.
– Мамочка! – позвал Горыныч.– Иди, сыночек обкакался.
Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с яишенкой... Остолбенела. Молчала.
– Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные.– Горыныч улыбался всеми тремя головами.– Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят... Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка... С косточками! – Горыныч перестал улыбаться.– С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! – загремел он хором.– Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?.. Я проглочу весь этот балаган за один раз!
– Горыныч,– почти безнадежно сказал Иван,– а ведь у меня при себе печать... Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь... того... штука! Так что ты не ори тут. Не ори! – Иван – от страха, что ли,– стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе.– Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он... Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то,– глянь! Вон,
 |
 |
в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лбa, будешь тогда...
Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк... Только еще сказал тихо:
– Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.
Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычемна колени.
– Возлюбленный мой,– заговорила она,– только пойми меня правильною я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусненькое... тепленькое, в простынках.
– Вот твари-то! – изумился Иван.– Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во, парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас!
И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.
– Доигрался, сукин сын?! – закричал он на Ивана.– Допрыгался?! Спеленали! Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы...
– Эт-то что еще такое? – зашипел он.
– Пошли на полянку,– сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку.– Там будет способней биться.– Он опять посмотрел на Ивана... Укоризненно сморщился.– Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?
– Оплошал, Атаман...– Ивану совестно было глядеть на донца.– Маху дал... Выручи, ради Христа.
– Не горюй,– молвил казак.– Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то... Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли, цапнемся. Ну и уродина!
– Какой у меня завтрак сегодня!-воскликнул Горыныч.– Из трех блюд. Пошли.
И они пошли биться.
Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала. Иван и дочь Бабы-Яги ждали. – А чего это он про три блюда сказал? – спросила дочь Бабы-Яги.– Он что, не поверил мне?
Иван молчал. Слушал звуки битвы.
– Не поверил,– решила дочь Бабы-Яги.– Тогда он и меня сожрет: я как десерт пойду.
Иван молчал.
Женщина тоже некоторое время молчала.
– А казак-то!..– льстиво воскликнула она.– Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет? Иван молчал. – Я за казака,– продолжала женщина.– А ты за кого?
– О-о,– застонал Иван.– Помру. От разрыва сердца.
– Что, плохо? – участливо спросила женщина.– Давай я распеленаю тебя.– И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась.– Нет, подождем пока... Черт их знает, как там у них? Подождем.
– Убей меня! – взмолился Иван.– Приткни ножом... Не вынесу я этой муки.
– Подождем, подождем,– трезво молвила женщина.– Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться.
В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь Бабы-Яги замерли в ожидании... Вошел, пошатываясь, Атаман.
– Здоровый бугай,– сказал он.– Насилу одолел, А где эта... А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину?
– Тю, тю, тю,– замахала руками дочь Бабы-Яги.– О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то!
–А то я не знаю вас! – Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: – Что же тут было?
– Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!.. Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения... И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый – так и обжигает'--И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала.– Прямо огонек!
Атаман удивленно посмотрел на Ивана.
– Иван...
– Слушай ее больше! – воскликнул Иван горько.– И правда бы, убить тебя, да греха на душу брать неохота – и так уж там... невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась!
 |
– Но какой он ни боевитый,– продолжала женщина, словно не слыша Ивана,– а все же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала.
– А что, тебе так глянутся боевитые? – игриво спросил Атаман. И поправил ус.
– Брось! – сказал Иван.– Пропадем. Не слушай ее, змею.
– Да ну, зачем пропадать... Мы ее в плен возьмем.
– Пойдем, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут.
– Ты иди,– велел Атаман,– а я тебя догоню. Мы тут маленько...
– Нет,– твердо сказал Иван.– С места без тебя не тронусь. Что нам Илья скажет?
– Мх-х,– огорчился казак.– Ну, ладно. Ладно... Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнемся мы с тобой когда-нибудь... усы на усы! – Атаман громко засмеялся.– Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье – он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал?
– Да вот... вишь, мы какие боевитые... Не послухал.
Иван с Атаманом ушли.
А дочка Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала.
– Ну, и кто же я теперь? – спросила ока сама себя. И сама же себе ответила: – Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать.
В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно.
– Слава богу, живы-здоровы.
– Ну, Иван, напужал ты нас! Вот как напужал!..
– Ванюша! – позвала Бедная Лиза.– А, Ванюша!
– Погоди, девка, не егози,-остановил ее Илья,– дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку?
– Целую печать добыл – вот она.– И Иван отдал печать.
Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак... Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья: он тоже долго вертел в огромных пальцах печать... Потом спросил всех:
– Ну, так... А чего с ней делать? Этого никто не знал.
– И зачем было посылать человека в такую даль? – еще спросил Илья.
И этого тоже теперь никто не знал. Только Бедная Лиза, передовая Бедная Лиза, хотела выскочить с ответом:
– Как это ты говоришь, дядя Илья...
– Как я говорю? – жестко перебил ее Муромец.– Я говорю: зачем надо было посылать человека в такую даль? Вот – печать... Что дальше?
Этого и Бедная Лиза не знала.
– Садись, Ванька, на место и сиди,– велел Илья.– А то скоро петухи грянут.
– Нам бы не сидеть, Илья! – вдруг чего-то вскипел Иван.– Не рассиживаться бы нам!..
– А чего же? – удивился Илья.– Ну, спляши тогда. Чего взвился-то? – Илья усмехнулся и внимательно посмотрел на Ивана.– Эка... какой пришел.
– Какой? – все не унимался Иван.– Такой и пришел – кругом виноватый. Посиди тут!..
– Вот и посиди и подумай,– спокойно молвил Илья.
– А пошли на Волгу! – вскинулся и другой путешественник, Атаман. Он сгреб с головы шапку и хлопнул ее об пол.– Чего сидеть?! Сарынь!..
 |
Но не успел он крикнуть свою "сарынь", раздался трубный глас петуха: то ударили третьи. Все вскочили на свои полки и замерли.
– Шапка-то! – вскрикнул Атаман.– Шапку оставил на полу.
– Тихо! – приказал Илья.– Не трогаться! Потом подберем... Счас нельзя.
В это время скрежетнул ключ в дверном замке... Вошла тетя Маша, уборщица. Вошла и стала убираться.
– Шапка какая-то...– увидела она. И подняла шапку.– Что за шапка?! Чудная какая-то.– Она посмотрела на полки с книгами.– Чья же это?
Персонажи сидели тихо, не двигались... И Атаман сидел тихо, никак не показал, что это его шапка.
Тетя Маша положила шапку на стол и продолжала убираться.
Тут и сказке нашей конец. Будет, может быть, другая ночь... Может быть, тут что-то еще произойдет... Но это будет уже другая сказка. А этой – конец.
 |
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |