"Шевалье" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)

Глава 9

В феврале 1703 года Аннунсиата давала обед в доме Челмсфордов. Он немного напомнил ей дни в Сен-Жермен, так как все гости были мужчины и всех объединял один общий интерес. Однако на этот раз интерес заключался не в военных действиях, а в архитектуре, поскольку графиня Челмсфорд приняла, наконец, твердое решение перестроить ее дом в Шоузе. Она пригласила своего старого друга Кристофера Рена, ныне возглавлявшего Королевский департамент работ, на обед для обсуждения вопроса, и от этого скромного начала пошло все дело. Так случилось, что правая рука Рена в департаменте, сэр Джон Ванбро, находился в это время в Лондоне, и Рен предложил, чтобы он также пришел на обед. Потом Аннунсиата подумала о приглашении на обсуждение Генри Вайса, королевского садовника. Ванбро, получив приглашение, сказал, что он возьмет с собой Николаса Хауксмура, который также был в Лондоне.

В то же время Аннунсиата получила письмо от Кловиса, в котором он сообщал, что хотел бы приехать и обсудить возможность брака между Артуром и Кловер, и что он возьмет Артура в Лондон, так как Аннунсиата еще не видела его со времени возвращения из изгнания. Они стали еще двумя гостями на обеде, определенно начавшем принимать вид значительного события. Последним из приглашенных оказался Генри Элдрич, настоятель церкви Святого Христа Спасителя, которого Аннунсиата встретила в парке. Она немного знала его, и при его вежливом вопросе об Артуре Аннунсиата вспомнила, что именно под его покровительством поведение Артура изменилось в лучшую сторону, и что он был известным любителем архитектуры. Она начала рассказывать ему о своих планах, а закончила приглашением на обед.

Вначале, однако, она приняла Кловиса и Артура, чтобы покончить с его делом. Они прибыли вскоре после полудня за день до обеда. Ей сразу показалось, что Кловис выглядит натянутым и утомленным. Он был неестественно бледен, даже для зимы, а у губ пролегла складка усталости. Она сразу же усадила его у огня, сама сняла с него сапоги, несмотря на его протесты, и послала за крепким вином. Кловис устало улыбнулся ей и сказал:

– Я приду в себя, графиня. Дай мне только немного отдохнуть.

– Тебя изнурило Рождество, – заметила Аннунсиата, отходя от него и усаживаясь на свой стул. – Ты должен пожить здесь у меня и успокоиться. Ты забыл, что ты уже не молод.

Кловис широко улыбнулся.

– Как я могу не считать себя молодым, если я моложе тебя, а ты самая неувядающая молодая женщина?

– О, тише! – воскликнула Аннунсиата. – Позови сюда этого молодого человека, который прячется у двери, и представь его. Я думаю, он уже нагляделся.

Кловис поманил Артура, который неподвижно стоял у двери и в самом деле во все глаза глядел на графиню, ибо она, его бабушка, была для него легендой, и он едва мог поверить, что она – живой человек. Она поднялась, пока он проходил через комнату. Он увидел высокую женщину, чье лицо удивительной красоты невозможно было связать с ее возрастом, хотя он знал, что она должна быть стара. Ее волосы уложенные без кружев и цветов, черные, как у молодой женщины, были собраны на макушке и спадали сзади локонами. Большие, темные и очень ясные глаза придавали ее лицу молодость и живость. Черты ее прекрасного лица выражали гордость и суровость. Губы, полные и нежные, могли бы указать ему, если бы он был физиономистом, на ее страстную натуру. Артур увидел бриллианты вокруг шеи и тут же невольно прикинул с уважением их стоимость. Они сверкали всеми цветами радуги и резко выделялись на белой коже. На ней было бархатное платье глубокого малинового тона, простого, но изысканного покроя. Артур привык, что богатые женщины выставляют свое богатство напоказ во множестве браслетов и колец, и обнаженность ее рук странным образом повлияла на него – одновременно невинно и чувственно. Она волновала его, но он недостаточно знал людей, чтобы понять, почему она волновала его. То же самое чувство смирило его обычное высокомерие, и он приблизился к ней с полной покорностью. Артур собирался приветствовать ее сердечным поцелуем и назвать бабушкой, но это было перед тем, как он увидел Аннунсиату. Встретившись с ней, он невольно отдал ей дань уважения, о котором прежде не помышлял.

– Моя госпожа, могу ли я представить Артура, виконта Баллинкри, твоего внука, – добродушно произнес Кловис.

Артур шаркнул ногой с глубоким размахом, но потом нашел, что этого недостаточно, и опустившись на одно колено, оставался в таком положении, пока Аннунсиата не предложила ему подняться. Она внимательно изучала его, когда он пересекал комнату – высокий молодой человек, правда не такой высокий, как Карелли, одетый хорошо, по моде, но не блестяще, в белом парике, нависающем над плечами, но не достающем до спины.

Лицо... Она не узнала его лицо. Аннунсиата готовилась увидеть собственные черты или черты ее сына Хьюго, но оно было совершенно чужим. Она предположила, что Артур, должно быть, похож на кого-нибудь из членов семьи по линии Каролины. Он был полный и белокожий, со светлыми глазами и ресницами. Аннунсиата предположила, заметив веснушки на его бледном лице, что волосы у Артура, должно быть, светлые с рыжеватым оттенком. Он был совсем чужой, и она почувствовала волну облегчения, омывшую ее.

Ее первый муж Хьюго причинил ей большое горе, когда она была совсем юной, и Аннунсиата никогда не забывала это и не простила его. Она стала ненавидеть Хьюго. Она ненавидела двух детей, родившихся от него – Арабеллу и Хьюго. Она думала, что должна ненавидеть сына Хьюго, но в Артуре не было ничего ни от Хьюго, ни от нее самой, будто привидение, причиняющее беспокойство, утихомирилось. Она готова была проникнуться симпатией, даже благоволить этому тяжеловесному юноше в явном облегчении от того, что освободилась от бремени ненависти.

– Садись и не волнуйся, сэр. Я рада тебя видеть, – сказала она.

Артур сел на стул между ней и Кловисом. Аннунсиата продолжала:

– Что ж, перейдем к делу. Кловис намерен женить тебя, лорд Баллинкри, и Мари Селию Эйлсбери, свою подопечную. Что ты на это скажешь?

Артур сильно удивился резкому переходу к делу и смог только, запинаясь, выговорить:

– Я... я... у меня нет больших возражений, моя госпожа... но...

Аннунсиата взглядом остановила его и обратилась к Кловису:

– Ты с обоими из них говорил? Ты подумал о брачном соглашении?

Кловис улыбнулся.

– Ты слишком спешишь, графиня! Я с трудом привыкаю к мысли о том, что моя малютка достаточно взрослая, чтобы выйти замуж, а ты их упаковала и отправила в две минуты.

Аннунсиата рассмеялась, и Артур увидел, как прекрасна она была когда-то.

– Очень хорошо. Я принимаю твой укор. Но, мой дорогой Кловис, если это должно быть сделано, пусть оно будет сделано быстро. У меня нет пристрастия мужчины затягивать дело. Если ты даешь девушке разрешение, и ни у кого из них нет больших возражений, то я даю свое благословение. А поскольку у девушки приличное состояние, а у Артура ничего, кроме имени, я составлю дарственную запись на него, чтобы он мог не стыдиться. Артур, у меня есть дом и маленькое имение в Кендале и мне кажется, что тебе будет удобно иметь собственность в том же краю, что и у твоей жены. Если ты женишься на Кловер, я подарю тебе это имение, и ты сможешь делать с ним, что хочешь.

– Ваша милость великодушны, – сказал Артур. Он на миг вспомнил об Индии, но ее образ трудно было удержать в голове в присутствии графини. Он совсем не думал о Кловер, но мужчине надо жениться и всю свою жизнь он мечтал об имении. Если он понравится графине, возможно она сделает его своим наследником. Он осторожно улыбнулся ей.

– Я вам слуга, ваша милость. Со всем, что вы решите, я смирюсь.

Графиня взглянула на него внимательным проникающим взглядом, затем обратилась к Кловису:

– Что ж, кузен, теперь дело за тобой. Мы будем заключать сделку? Когда-нибудь ты должен отдать ее. Знаешь, лучше побыстрее составим соглашение и покончим с этим.

Аннунсиата протянула свою длинную белую руку и она порозовела от света из камина. Кловис, пожалуй, смотрел на нее слишком долго, потом встал со стула и протянул свою руку для рукопожатия. Казалось, две руки парили, освобожденные от тела в послеполуденном мраке комнаты, белые над темным турецким ковром в отсветах красно-золотого пламени.

Обед на редкость удался. Артур увидел, какими изящными могут быть вещи тех, чей вкус равен богатству. Одной женщине, должно быть, очень тяжело развлекать семерых мужчин. Он представил Индию в этой роли и понял, что это было бы совсем не то. Аннунсиата разговаривала с мужчинами как равная, без стеснения, без кокетства, без скрытности. Ее ум был такой же острый, а ее образование лучше, чем у некоторых из них, однако в ее манерах не было никакого вызова. Она была доброжелательна и непринужденна и при всем том необыкновенно женственна. Аннунсиата надела все белое: белый атлас с белым кружевом поверх платья, юбки закреплялись сзади большими розовыми искусственными розами, лиф платья вышит жемчугом и прозрачным флюоритом. Бриллианты украшали шею. Темные волосы уложены в высокую прическу с жемчугом. Она сидела в конце стола, похожая на Снежную королеву. Элдрич был справа, Кит Рен – слева. Когда она смеялась или говорила с ними, они склонялись вперед как деревья, волнующиеся под невидимым ветром.

Еду подали простую и вкусную. Обслуживание было сдержанным и великолепным. Стол освещался тремя большими серебряными канделябрами, в каждом по восемь свечей. Они стояли в круге света, окруженном темнотой, которая сгущалась по мере перехода вечера в ночь. После обеда все перешли в гостиную, пока убирали со стола, а потом вернулись, чтобы разложить планы, высказывать свое мнение, показывать, обсуждать. Артур чувствовал себя как во сне, в центре которого восседала черно-белая, сверкающая фигура Снежной королевы. На фоне темного красного дерева стола ее обнаженные по локоть руки светились, когда она показывала на какие-нибудь детали плана. Мужчины все больше горячились и спорили, не раздраженно, но страстно. Аннунсиата называла Рена «Кит», а Ванбро – «Ван». Они пререкались. Рен придерживался своего стиля строгого изящества, Ван – роскошного палладианского[23] великолепия. Последний призвал Хауксмура и Артура поддержать его.

– Замок Говард будет главным образом дворец женщины, – кричал он, – разве я не прав, Баллинкри? Поддержи меня, дружище! Не желает ли ваша милость быть убаюканной в сладостном белом храме, соответствующем вашей красоте?

– Моя милость? – переспросила Аннунсиата. – Я не знаю, чего она хочет. Запомни, Ван, я уроженка Йоркшира и его воспитанница. Серые камни и резкие линии у меня в крови.

Рен поддержал ее с горячностью:

– Но это как раз то, что я пытался втолковать этим любителям, – воскликнул он. – Здание должно выглядеть так, будто естественно выросло на том месте, где стоит Йоркшир...

– Равнина Йорка, запомни, – прервал Ванбро, – очень суровая страна, Кит. Зеленая и плодородная.

– Женский дворец не для леди Челмсфорд, – вмешался в спор Элдрич. – Красота, великая красота, нуждается в оправе, в окружении, а не в соперничающей красоте. Ее дворец должен стоять защитой над ней, крепкий, спокойный, не расползаясь, как куртизанка.

Аннунсиата бросила на Элдрича взгляд, одновременно удивленный и выражающий интерес и симпатию, на что он ответил легким поклоном и взглядом темных глаз, в которых читался вопрос.

Ванбро опять привел свои доводы, и разговор продолжался то утихая, то вспыхивая, подобно отсветам пламени свечей. Бдительные слуги тем временем приходили с вином и печеньем, поддерживали огонь, следили за свечами. Наконец, гости и хозяйка снова ушли в гостиную с решением, что будут разработаны различные проекты для одобрения графиней: один – от Элдрича и Рена, – другой от Ванбро, Хауксмура и Баллинкри. В любом случае Генри Вайс разобьет для нее сад. Разговор повернул в другое русло: война, придворные сплетни – как это бывает, политика, скачки. Наконец Рен вызвал свой экипаж и уехал, предложив подвезти Ванбро и Хауксмура. Вайс в сопровождении факельщика пошел через парк. Кловис, заявивший, что он смертельно устал и действительно выглядел утомленным, удалился ко сну, и Артур, чувствующий себя de trop[24], откланялся тоже. Уходя, он оглянулся и увидел, что Графиня и Элдрич стоят у камина, оба наклонились К стене с дымоходом, поставив одну ногу на каминную решетку, как зеркальное отражение один другого. Он закрыл дверь и пошел спать. Его голова кружилась от новых мыслей. Он чувствовал, что что-то необыкновенно важное произошло с ним в эту ночь, но не мог еще выразить, что именно.

Дела продвигались гладко. Кловис поднялся с постели с твердой решимостью завершить процедуру отказа от опеки и вызвал юристов для подготовки брачного соглашения. Аннунсиата, как и обещала, подарила свою недвижимость в Кендале Артуру и его будущим законным наследникам от Мари Селии Эйлсбери. Контракт был составлен. Вся собственность Кловер переходила Артуру как ее приданое. В свою очередь годовой доход от вновь приобретенной собственности Артура поступал Кловер. Контракт подписали Артур и Кловис от имени Кловер. Дело было сделано.

Затем Кловис предложил вернуться в Морлэнд, чтобы ознакомить Кловер с ее судьбой и приготовиться к свадьбе, которая, по его словам, могла бы вполне состояться в марте, так как ничего больше ее не задерживало. Артур уехал в это же время в Озерный край[25] осмотреть свою новую собственность и определить, годен ли дом для его невесты. Аннунсиата продолжала сосредоточенно обдумывать планы постройки нового дома. Она намеревалась впервые после возвращения в Англию посетить Морлэнд и остаться в Йоркшире до начала осени для наблюдения за началом работ, если архитекторы смогут прийти к окончательному решению.

Кловис писал из Морлэнда неделей или около того позже и сообщал, что возникла небольшая заминка. Индия страдала от переутомления и волнений, связанных с ведением большого хозяйства, и Матт ей посоветовал уехать на месяц. Она собиралась пожить в Эмблхоупе, пока не отдохнет, и свадьба откладывалась до ее возвращения в апреле. Аннунсиата написала в ответ, что Рен и Ван очень медленно вырабатывают общий план ее дома, что Генри Элдрич пригласил ее в Оксфорд на пару недель и что она рада изменениям в сроках и прибудет в Морлэнд позже.

– Нет сомнений в том, что у Элдрича имелись невысказанные причины пригласить меня, – добавила она, – он, должно быть, увидел мое имя в списке пожертвователей настоятеля Фелла, а так как он скоро сам будет собирать пожертвования для предполагаемых улучшении, он, конечно, хочет быть уверенным в моем расположении.

Но Хлорис, пакуя коробку Аннунсиаты, с недоверием покачала головок. Настоятель Элдрич – обаятельный и приятный человек, как думала Хлорис, но надеялась, что с годами, прошедшими после смерти Мартина, графиня познала другие чувства и не будет увлекаться обаятельными и приятными мужчинами. Без сомнения, графиня выглядела моложе и счастливей со времени памятного обеда. Она даже пела в ванной, чего не делала вот уже пятнадцать лет.

Индия вернулась из Эмблхоупа, излучая прекрасное здоровье и приветствовала Матта с таким возбуждением и любовью, что он сразу понял: испытание ее отсутствием вознаграждено.

– Ты насладилась отдыхом, моя дорогая? – спросил он жену, истосковавшись по ней.

Индия положила его руку на свои губы и посмотрела на него сияющими глазами.

– Насладилась ли я? Лишь настолько, насколько могла наслаждаться вдали от тебя. Я скучала по тебе так сильно, дорогой муж, но я чувствую себя намного отдохнувшей и поправившейся. Я уверена, это стоит одиночества. Мы много говорили с твоей тетушкой Сабиной и со всеми ее знакомыми дамами о предстоящей свадьбе и приезде графини. Ты не можешь себе представить, муж мой, как мне страшно, когда я думаю о такой знаменитой гостье и спрашиваю себя, что делать. Но я получила хорошие советы и несколько интересных рецептов. Думаю, что теперь я смогу оправдать твое доверие.

Чтобы доказать, как она хорошо себя чувствует, Индия включилась в бешеные приготовления, которые сбивали с ног каждого в доме, подобно порыву сильного ветра. Ее энергия не имела границ. Кроме подготовки дома и еды, она без конца что-то обсуждала с портнихами, как от себя лично, так и от имени Кловер, гоняла садовников из конца в конец за украшениями из цветов, свежими фруктами и овощами, приглашала в дом разного рода исполнителей и певцов на суд Матта с тем, чтобы обеспечить графине такие выступления, которые приняты в ее обществе, и еще выкраивала время для дневных прогулок верхом с Маттом и оставляла силы для страстной любви с ним по ночам. Матт стал привыкать к смущенным выражениям на лицах домочадцев и знал, что его собственное лицо выглядит смущенным, когда его охватывал восторг. Единственный человек, кого не увлекла энергия Индии, была Кловер. Она казалась несчастной и заброшенной и умудрялась не показываться большую часть дня. Когда ей некуда было деться, и ее вели в спальню для примерки свадебных туалетов, она шла туда без какой-либо охоты, и Индия вынуждена была внушать ей восхищение, которое, по ее мнению, должна испытывать невеста.

– Лорд Баллинкри такой замечательный молодой человек, с таким громким титулом, такой красивый, так прекрасно одет, ты, действительно, самая счастливая из девушек! – обычно восклицала она и истолковывала молчание Кловер как согласие.

За день до приезда графини дом был, наконец, готов. Каждый впал в приятное оцепенение, как осенние листья, освобожденные ветром, неподвижно оседают на земле. После нескольких часов сидения вечером в тишине, все рано отправились спать. Кловис сидел один в комнате управляющего, намереваясь поработать, а на деле просто сидел, уставившись на огонь, не в силах даже думать. Он прошел в церковь на полчаса помолиться и прийти в более мирное расположение духа, чтобы со спокойной душой отойти ко сну. Когда он вернулся, то увидел, что дверь комнаты управляющего открыта. Кловис вошел и обнаружил Кловер в халате поверх ночной рубашки, сидевшую на стуле и ожидавшую его.

Выглядела она как обычно. Круглое детское лицо, золотая головка, склонившаяся над рабочим столом, словно она собиралась переписывать для него стоимость покупок, – ее знакомый вид едва не вызвал у него слезы. Она подняла на него глаза, когда он появился в дверях, и какое-то мгновение они просто разглядывали друг друга. Кловис заметил, что ее губы начали дрожать. Он пересек комнату быстрыми большими шагами, чтобы обнять ее, сесть на стул, посадить ее к себе на колени, как он делал так давно, когда она была маленькой-маленькой девочкой. Она обхватила его за шею и прислонилась головой к плечу, и долгое время они сидели молча.

Наконец, он вытащил из рукава носовой платок и вложил его ей в руку. Кловер выпрямилась, высморкалась, вытерла осторожно глаза, затем прижалась влажной горячей щекой к его щеке и стала смотреть вместе с ним на затухающий огонь.

– Не все так плохо, знаешь, – произнес Кловис спустя некоторое время. – Ты увидишь, тебе понравится управлять домашним хозяйством. У тебя будут свои слуги и лошади, ты сможешь есть все, что захочешь, и ездить в гости к друзьям в красивом экипаже.

Она не ответила, и он понял, что дело не в этом. Дело – в необходимости выйти замуж за Артура. Но что он мог сказать на это? Он знал женщин, боявшихся выходить замуж, но в конце концов ставших счастливыми. Другие думали о браке с отвращением, но рано или поздно смирялись со своим положением, хотя и без особого энтузиазма. В любом случае, ничего нельзя было сделать.

Плохо веря тому, что говорит, он продолжал убеждать ее.

– У тебя появятся дети, конечно, и это будет прекрасно.

– Прекрасно? – переспросила она, и голос ее прозвучал удивленно.

– А если у вас будет наследник или, возможно, два, вам не надо...

Кловис не мог продолжать дальше. Он плотнее прижал ее к себе, и она повернулась, чтобы поцеловать его в щеку. Его маленькая девочка, его маленькая златокудрая сероглазая девочка.

Ее губы прижимались и прижимались к его щеке, будто не знали, как перестать. В перерывах между поцелуями она сказала с безнадежной страстью:

– О, я бы желала выйти замуж за тебя! Он тоже хотел бы этого, но сказал:

– Так говорят обычно все дети, Кловер. Маленькая дочка часто хочет выйти замуж за своего отца...

– Я люблю тебя, – произнесла она с чистой детской простотой. – Я хочу остаться с тобой. Почему я не могу?

Это не был вопрос, на который она ждала ответа. Это был скорее крик ее души. Кловис знал, что она приняла немилостивую судьбу, как ребенок принимает указания взрослых – без удовольствия, но без обсуждения. Наконец, он встал, в молчании поднялся с ней наверх и поцеловал на ночь в дверях ее комнаты. Он посмотрел, как Кловер вошла, а затем удалился к себе и лег на узкую кровать. Его плечи ссутулились от многодневной усталости.

Стоял настоящий апрельский день, когда Аннунсиата, наконец, вернулась в Морлэнд. Высокое голубое небо заполняли клубящиеся белые облака с наполовину скрытыми темными краями. День обманчивого солнца и неожиданного, капризного дождя. Она приехала в карете, так как все еще не приобрела верховую лошадь, на которой могла бы осмелиться проехать двести миль. Несмотря на проливной дождь Аннунсиата всю дорогу держала окно открытым, чтобы все видеть. Она уловила момент, когда въехала на землю Морлэндов. Она узнала бы ее даже с закрытыми глазами. Казалось, сама трава пахла иначе. Птичьи трели и журчанье по-весеннему переполненных бегущих ручьев, казалось перемежались с шепотом души людей и животных, призраками ее детства и ранней молодости. Хлорис, Берч и Доркас сидели, полные сочувствия, в молчании, их глаза тактично смотрели в сторону. Аннунсиате хотелось говорить или петь, или кричать, чтобы облегчить внутреннее напряжение, но разросшееся молчание было слишком велико. Она сидела безмолвно, обуреваемая чувствами и воспоминаниями.

Земля выглядела такой же, но другой. Деревья все выросли, и все же многое казалось меньше, чем запечатлелось в ее памяти. Дорога была уже и тяжелее. Дом, похоже, дальше удален от дороги, чем подсказывала ей память.

Когда дом еще не появился в поле зрения, экипаж остановился на крик «Стой!» Хлорис выглянула в окошко и сказала спокойно:

– Кто-то встречает вас, моя госпожа. Я полагаю, что это хозяин Матт.

Аннунсиата кивнула. Хлорис приподнялась и постучала по крыше экипажа. В тот же момент Даниэль открыл дверь и спустил ступеньки. Гиффорд уже ждал ее и подал руку, помогая спуститься на траву. Солнце слепило глаза после экипажа, в воздухе пахло свежестью. Чуть в стороне от дороги какой-то слуга держал красивого черного жеребца с единственной белой звездочкой. Нельзя было не признать лошадь Морлэндов, и морлэндское сердце Аннунсиаты страстно захотело такую же лошадь для себя. Слуга шагнул навстречу ей. Это был ее внук Джеймс Маттиас, сын Мартина.

Она готовилась к встрече, но оказалась совершенно неготовой столкнуться с ним реальным. Он стал выше Мартина – Кловис говорит, что Матт снова начал расти, – и около двух дюймов выше ее самой. Он скинул шляпу. Никакого парика он не носил, и Аннунсиата сразу увидела, что его мягкие темные кудри до плеч совсем похожи на волосы Мартина. Матт низко наклонился и выпрямился. Она с усилием разомкнула пальцы, чтобы протянуть ему руку. Матт приблизился к Аннунсиате, взял ее руку и склонился над ней с прекрасными манерами, которым научил его отец Сен-Мор, учтиво, но не чрезмерно.

Она наблюдала с торжеством, что он – ребенок Мартина, что в нем нет ничего от Арабеллы, кроме, может быть, более высокого роста. Все в его лице носило отпечаток Мартина, за исключением глаз. Они, хотя такие же синие, как и у Мартина, были похожи на ее собственные, на глаза ее отца. Да, в этом юноше текла кровь Рупертов. Он улыбнулся Аннунсиате приветливо, что-то произнес – она была слишком отвлечена, чтобы понять смысл его слов, – и продолжал осматривать ее с доброжелательностью и явным удовлетворением.

Выражение его глаз представляло загадку. В них читалась детская невинность, которая не вполне соответствовала его взрослым размерам и поведению. В глазах Мартина были юмор, ум и острота с четырнадцати лет. В пятнадцать он принял на себя управление делами отца и вел их властно и благоразумно. Но Джеймсу Маттиасу уже почти девятнадцать и он дважды отец, а также хозяин Морлэнда, но его глаза – это глаза ребенка.

Нужные слова сказаны, Аннунсиата вернулась в карету, и они тронулись снова. Джеймс Маттиас сопровождал их сбоку на своем красивом черном жеребце. Некоторое время Аннунсиата ехала озадаченная, но потом мысли ее перенеслись на другие предметы, как это обычно бывает, что по крайней мере обуздало некое чувство, будто сын Мартина мог бы невольно обидеть ее.

Все слуги выстроились в линию в большом зале для встречи графини. Многих из них она знала – некоторые старые друзья, которые простились с ней четырнадцать лет назад. Другие были новые – чужие лица со знакомыми именами, дети бывших слуг и местных жителей. Там стояли Кловис, Артур, какой-то бледный юноша с волосами мышиного цвета, в котором Аннунсиата без труда узнала второго сына Каролины, Джона Раткила. Отец Сен-Мор находился поблизости, его глаза наполнились слезами, и он не пытался их скрывать. Сзади него няни держали двух завернутых в кружева малышей.

Но такие детали вряд ли могли быть замеченными, ибо центральная часть была занята тремя женщинами. Старшая из них в низкой шляпе вдовы, очевидно миссис Невиль, «бледное, тонкое создание» в памяти Аннунсиаты. Вторая – Кловер с подозрительно красными глазами. Наконец – новая хозяйка Морлэнда. Аннунсиата не могла не разглядывать ее. Индия была небольшой иллюстрацией моды. Ее туфли на высоком каблуке, чьи носки, украшенные розочками, выглядывали из-под юбки, делали ее выше всех женщин и большинства присутствующих мужчин. Нижняя юбка представляла из себя массу оборок, таким же был лиф ее верхнего платья, а верхняя юбка оттягивалась назад и собиралась в складки каскадом лент. Кружева рукавов свисали чуть ли не до пола. На ее красивом густо напомаженном лице с тремя мушками застыло выражение приветствия. Ее волосы завивались на верху лба впереди кружевного фонтана в три яруса высотой, со свисающими складками, которые падали на талию, а сзади – украшенная кружевами и лентами шляпа с огромным бантом в виде бабочки. Индия держалась с такой самоуверенностью, что на какой-то миг, когда Аннунсиата пробивалась вперед, она почувствовала себя скромно одетой и захотела съежиться в тени колыхающейся кружевной башни, которая устремилась к ней навстречу.

– Моя дорогая леди Челмсфорд, – воскликнула Индия, – разрешите мне пригласить вас в Морлэнд, а на самом деле в Англию, где о вас очень скучали все эти годы, позвольте вас уверить!

От дерзости этой молодой женщины, приглашающей ее не только в дом, которым она, Аннунсиата, управляла сама в течение многих лет, но и в ее родную страну, у нее перехватило дыхание, и она машинально взяла предложенную руку под влиянием неискренней улыбки, прежде чем осознала, что делает.

– Вы должны считать этот дом своим собственным и оставаться здесь столько, сколько пожелаете. Обещаю вам, что мы будем рады вашему присутствию. Мы действительно надеемся, что это будет ваш дом, – закончила она с радостным смехом и взглянула на своего мужа.

Аннунсиата едва не ответила, что это был ее дом, но сдержалась, заметив взгляд и реакцию Матта, который следил за своей женой с выражением почти безумного обожания. «Так вот в чем дело!» – подумала она. Вот что заставляло этого мужчину быть ребенком. Такова оказалась ситуация, которая еще даст пищу для размышлений, хотя она ничего не знала об этой женщине из сообщений или наблюдения, кроме того, что она заносчива.

Ее слов ожидали в молчании, и Аннунсиата сказала:

– Спасибо, госпожа Морлэнд. Я рада снова оказаться дома.

На сей раз этого было достаточно. Дав свободу следующему потоку слов молодой особы, Аннунсиата получила время оглядеться вокруг. В этом зале она принимала гостей рядом с Ральфом и с замечательными охотничьими собаками Брэном и Ферном. Она подумала с болью, что собаки должны дольше жить. Ее собственный Фэнд был потомком Ферна. Однажды она заявила своей дочери Арабелле: «Пока я жива, я буду хозяйкой Морлэнда». «О, как падает могущество», – с иронией думала она. Но тем временем ее представляли различным людям, заслуживающим ее внимания, пока новая хозяйка продолжала болтать.

– Мы приготовили западную спальню для вашей милости, так как некоторые слуги помнили, что вы обычно пользовались ею, когда были здесь. А сейчас... вот отец Сен-Мор, наставник моих сыновей. Я уверена, вы его помните.

Теперь она была просто вынуждена что-то сказать.

– Отец Сен-Мор был моим священником и наставником моих сыновей и внуков, мадам, задолго до того, как вы родились.

Никаких формальностей со священником: его руки обняли ее отцовскими объятиями, и она склонила голову ему на плечо на мгновение, понимая, что его руки дрожат не только от переполнявших его чувств, но и от преклонного возраста.

– Я уверена, ваша милость пожелает сразу пройти в вашу комнату, – говорила Индия, ни на йоту не смутившись пренебрежительным обращением. – У нас в длинном зале будет чай. Мне распорядиться, чтобы вам наверх принесли горячую воду, ваша милость?

В западной спальне наедине с Хлорис, так как Берч и Доркас остались внизу, чтобы распорядиться о багаже, Аннунсиата спросила:

– Эта особа действительно хозяйка Морлэнда? Когда я думаю о себе, о Мэри Эстер, что была до меня, даже о Мэри Моубрей... Хлорис, может ли эта достойная сожаления молодая женщина действительно занять мое место?

– Нет, мадам, – без труда ответила Хлорис, – она может быть женой хозяина, но не сможет занять ваше место как хозяйки.

Аннунсиата выглядела мрачной.

– Боюсь, что при нынешнем положении вещей это одно и то же. О, дорогая, я не собираюсь оставаться здесь. Чем скорее перестроят Шоуз, тем лучше. Но потом она станет моей соседкой и вечно будет обращаться ко мне.

Она воздела руки в притворном страхе. Хлорис рассмеялась и подошла к ней, чтобы помочь расстегнуть дорожное платье.

– Теперь мне понятно, почему Берч недолюбливает ее, – заметила Хлорис. – Бедное создание! Вы знаете, она очень молода, с годами ее характер может улучшиться. А общение с вашей милостью, возможно, научить ее чему-нибудь.

– Невежественная и наглая, и, пресвятая Мария, как бесстыдно модная! – проворчала Аннунсиата. – Я чувствую себя столетней старухой, Хлорис. О, как давно минули те дни, когда я задавала тон в придворной моде! Ты помнишь, как провинциалы подражали моим платьям и украшениям?

– И румянили свои лица, пытаясь выглядеть, как вы без румян, – вспоминала Хлорис, радуясь, что к ее госпоже вернулось, наконец, чувство юмора.

– Что ты думаешь, если я спрошу ее по секрету: «Госпожа Индия, не посоветуете ли вы мне, как одеваться?»

– Я думаю, что она может принять это всерьез, – ответила Хлорис.

Две женщины рассмеялись. Подобная мысль поразила их так сильно, что они смеялись до тех пор, пока обессиленные, не вынуждены были опуститься на кровать, и волосы Аннунсиаты растрепались, выбившись из заколок. Когда Берч вошла немного позже с двумя служанками, принесшими чаши с горячей водой, они все еще сидели там с раскрасневшимися лицами и сверкающими глазами. На подслеповатый взгляд Берч графиня выглядела моложе и прелестней, чем четырнадцать лет назад, когда она последний раз сидела на этой кровати.

Свадьба прошла очень хорошо. Аннунсиата не могла найти никаких недочетов, кроме того, что платье невесты очевидно выбиралось хозяйкой Морлэнда. Оно было так разукрашено лентами, искусственными цветами, безделушками и кружевом, что напоминало Аннунсиате раму для сушки белья, на которой висят лучшие платья нескольких дам. И убор на голове невесты был так высок, что возвышался над ее женихом и чуть ли не задевал пламя свечей люстры. Артур, однако, сам был также разукрашен и обвязан лентами. Его белый парик спускался до талии, украшенный в середине большим голубым бантом. Ему явно нравилось, что происходит, и он несколько раз бросил Индии торжествующие взгляды, которые перехватила Аннунсиата, и это ее озадачило. Он проверил свою новую собственность и нашел ее лучшей, чем ожидал. Более того, его новые соседи в Вестморлэнде обращались с ним с преувеличенной степенью уважения, и он уже получил два заказа на проектирование новых домов для лиц, занимающих высокое положение в Озерном крае. Он обещал заняться ими, «совместить их с обязательствами в отношении замка Говард». У его соседей сложилось впечатление, что он один проектировал и строил новый дворец графа Карлайла, и были очень благодарны тому, что виконт оказался настолько любезным, что уделил им время. Джентльмен, землевладелец, виконт, архитектор и обладатель красивой и умной жены, Артур считал себя очень выгодно устроенным, жизнь его казалась наполненной. Он надеялся, что Индия, поняв, что она ему больше не нужна, будет уязвлена.

После официальной церемонии начались пир и представление. Музыканты играли, не переставая. Индия наняла где-то замечательного контр-тенора и маленький оркестр, на который она возлагала большие надежды. После пира были танцы. Индия решительно запретила любой из обычных шумных деревенских танцев и приказала оркестру играть только придворные танцы, так как не хотела, чтобы у графини сложилось впечатление, что они не знают, как нужно устраивать балы здесь, в Йоркшире. Аннунсиата сочла все это очень утомительным, ибо не находилось интересного собеседника для разговора, и она вынуждена была постоянно произносить вежливые фразы, до которых Индия оказалась большой охотницей.

Следующий день, однако, выдался лучше. В то время как молодая чета наносила необходимые визиты, Аннунсиата попросила сводить ее в конюшни и показать лошадей. Когда Индия обнаружила, что графиня отнюдь не презирает езду верхом и охоту, она немедленно приказала организовать охоту и подготовить верховую лошадь для графини в ее полное распоряжение.

– Мне доставит огромное удовольствие сопровождать вашу милость, – объявила Индия, – однако я должна быть осторожна и не ездить по неровным местам.

Она опустила глаза с подобающе скромным румянцем.

– Я думаю, ваша милость может догадаться, почему. У меня большие надежды, что у меня опять будет ребенок.

Аннунсиата выразила свою радость, в самом Деле, это говорило о хорошей плодовитости, и просила Индию ни при каких условиях не рисковать своим здоровьем, сопровождая ее.

– Я ездила верхом по этим полям с трех лет, мадам, и я совершенно в безопасности и вполне удовлетворюсь обществом слуги. Вы должны заботиться о себе, мадам, я настаиваю.

Индия, восхищенная любезностью графини, разрешила себя уговорить.

Визит в Шоуз был в сопровождении Кловиса. Старый дом стоял наполовину в руинах. Много камней увезено простым людом для починки старых строений или строительства новых.

– Ты слишком надолго его забросила, – произнес Кловис. – Хорошо, что ты вернулась до того, как все исчезло.

Купальня оказалась в порядке, если не считать, что кое-где были разбиты стекла, а внутри дождь повредил штукатурку. Но в других отношениях «каприз графини», как называли ее крестьяне, не пострадал. Она бродила из одной комнаты в другую, заново восхищаясь, вспоминая, как она планировала его с Мартином, наблюдая за постройкой, а он поддразнивал ее. Казалось, его присутствие здесь ощущается больше, чем в Морлэнде.

– Я рада, что это сохранилось. Я построю новый дом и использую для него старые камни. Как говорит Кит Рен, дом должен выглядеть, будто он вырос из земли, на которой стоит. Мы начнем сразу, на следующей неделе, если сможем найти людей.

Кловис посмотрел на нее с удивлением.

– Ты похожа на ребенка с новой игрушкой. Может ли тебя заботить новый дом после стольких лет?

Она медленно кивнула и окинула взглядом нетронутые поля, где однажды Генри Вайс разобьет ее сады.

– Жизнь ничего не дает нам, Кловис, только забирает. Но есть две вещи, которые мы можем сделать, чтобы обессмертить себя. Две вещи, которые будут расти после нашей смерти. Одна – иметь детей, а другая – построить дома.

– Я до сих пор не сделал ни одной, – проговорил Кловис.

С моментальным раскаянием она увидела, что лицо его стало мрачным. Он действительно очень сильно переживал утрату Кловер. Аннунсиата взяла его руку и сжал ее:

– Морлэнд обязан тебе больше, чем любому другому. Без тебя семья бы пропала. В этом твое бессмертие.

Он улыбнулся, но она видела, что он не утешился. Аннунсиата взяла его под руку и пошла с ним, приподнимая другой рукой юбку, чтобы не намочить ее от высокой влажной травы.

– Завтра, – объявила она громко, – ты возьмешь меня в Твелвтриз и поможешь выбрать лошадь. Ты обещал мне, Кловис, и я не позволю тебе не сделать этого. И собаку. Какая-нибудь из хороших гончих ощенилась за последнее время? Я бы не отказалась от такой же голубой, как дорогой Фэнд. Или что ты скажешь о рыжей с белыми пятнами? У тебя всегда здравые советы.

В тот вечер, пока Хлорис готовила Аннунсиату ко сну, она сказала:

– Мы должны уделять больше внимания Кловису. У него столько работы, столько волнений и очень мало радостей. Он больше всех заслужил право быть счастливым.

– Да, моя госпожа.

– И, Хлорис. Интересно, что случилось с черным жемчугом. Я не вижу, чтобы миссис Индия носила его, как я ожидала. Хотя ей, похоже, очень полюбились изумруды королевы.

– А-а, я слышала об этом от слуг, моя госпожа, – отвечала Хлорис, наклоняясь и понижая голос. – Кажется, все думают, что черный жемчуг потерян или украден. Слухов много, а главный – что кто-то вывез его из дома во время революции, и никто не знает, где он спрятан. Одни говорят, выброшен в ров, другие – зарыт под стеной, а третьи – замурован в секретной нише во внешней стене.

Аннунсиата выглядела удивленной.

– Никто не смотрел в тайнике под алтарем? Я положила его туда сама во время осады.

– Я прямо никого не спрашивала, моя госпожа, – ответила Хлорис, – но, расспрашивая косвенно, я догадалась, что никто не знает об этом месте.

– Священник, отец Клауд, видел, как я прятала вещи, но он убит, спаси Бог его душу. Клемент должен знать об этом, он в семье очень долго, а его отец был управляющим до него, – сказала Аннунсиата с задумчивым видом.

– Да, моя госпожа, если он знает, но он ничего не сказал. Однако алтарные принадлежности на месте, кто-нибудь, должно быть, вытащил жемчуг.

– Мартин сделал бы это, как только опасность миновала. Я полагаю, он не думал о черном жемчуге.

Она задумалась на некоторое время.

– Ладно, я тоже больше ничего не скажу. Пусть он лежит, где лежит. Он в безопасности. Не думаю, что меня заботит мысль подарить жемчуг хозяйке. Ты считаешь, она его оценит, Хлорис?

– Нет, моя госпожа. Ему лучше быть там, где он есть.