"Великие перемены" - читать интересную книгу автора (Розендорфер Герберт)

X

Пришла и уже почти прошла осень. Снаружи холодно, но еще холоднее в моем сердце. Случилось огромное несчастье. Господин Ши-ми умер.

Как ты, вероятно, помнишь, он еще на некоторое время остался в Ю-ксе, чтобы посетить там другого выдержавшего государственный экзамен ученого из своего цеха. Он вернулся на Летающем Драконе, а вместе с ним летела смертельная болезнь, о которой ни он, ни кто-либо другой не подозревали и которая, очевидно, уже давно пожирала его.

Мы собирались, как уже говорилось, встретиться в Либицзине. В условленный день я приехал на Драконье поле — из прибывшего на него Летающего Дракона выходили люди, но господина Ши-ми среди них не было. Но сразу я не обеспокоился. Возможно, сказал я самому себе, он пропустил время полета, или ему тоже выдали фальшивую подтверждающую бумагу и ему не посчастливилось, как мне, оказаться в отделении для Чрезвычайно-Важных-Персон.

Я вернулся в Гоу-тел (благодаря щедрости и великодушию господина Ши-ми денег у меня было предостаточно; госпожу Я-на я видел однажды на большой площади перед головой Ка Ма'са — мне удалось спрятаться за колонной). В доме для путешествующих на Воздушном Драконе я выяснил, когда из «Большого Яблока» прилетят остальные драконы, много раз встречал их, но господин Ши-ми так и не появился. Я начал беспокоиться и заставил себя использовать прибор для дальних переговоров, волшебный прибор, с помощью которого можно разговаривать с другими людьми через большие расстояния. Тут я узнал, что господин Ши-ми в том городе, где должен был пересаживаться с большого дракона, перенесшего его через море, на меньший, чтобы прилететь в Либицзин, был внезапно сражен болезненным недугом и увезен в госпиталь в Минхэнь.

Все это рассказал мне господин Те-хоу, один из участников той Небесной четверицы, с которым, что мне было известно еще во время моего первого визита в этот мир, господин Ши-ми был особенно дружен. (Для меня оказалось непростым делом разыскать Действующее на Расстоянии Число, которое помогло мне поговорить с господином Те-хоу. Но это между прочим.) Господин Те-хоу, которому мое истинное происхождение неизвестно, вспомнил меня и очень обрадовался, но он был настолько озабочен состоянием здоровья господина Ши-ми, что я незамедлительно — лишь с маленькой сумкой в руках, оставив остальные вещи в Гоу-тел — сел в передвижной железный рукав и отправился в Минхэнь.

Там я поспешил в госпиталь. Господин Ши-ми лежал в постели. Его глаза были открыты, но он не узнал меня. Я сразу увидел смерть, но врачи ее почему-то не видели. Остановился я в уже не раз упомянутом Гоу-тел «Четыре времени года», но ни прекрасный дворец, ни Шан-пань Мо-те больше не радовали меня. Два, а то и три раза в день я приходил в огромный, тоже похожий на дворец госпиталь, где лежал уже не узнававший меня господин Ши-ми. Как мне сказали, он уже не узнавал никого. Он ничего не говорил и ничего не объяснял, питание получал по каплям, иногда стонал. Хотя он меня не узнавал, я много часов просидел рядом с ним, время от времени дотрагиваясь до его руки. И я увидел смерть. Но ни врачи, ни сиделка ее не видели.

В похожем на дворец госпитале были, вероятно, сотни комнат. (Он был похож на мой госпиталь, где я лежал после своего первого полета в воздух; ты, конечно, помнишь об этом достопримечательном приключении в начале моего второго пребывания в мире большеносых.) По дороге к комнате, где находился господин Ши-ми (в отличие от меня он был в комнате один), мне приходилось идти через многочисленные переходы и коридоры. Должен признаться, что несмотря на мое горе, я с интересом бросал взгляды туда и сюда, поскольку мне было любопытно узнать, какую роль играет смерть в мире большеносых. И я узнал: смерть не играет никакой роли. В госпитале, где лежали сотни больных, ежедневно некоторые из них умирали — иного и быть не могло. Тем не менее увидеть смерть было невозможно. Смерть прикрывают и зарывают. О смерти не говорят и делают вид, будто ее нет. Они — я имею в виду большеносых — упразднили смерть. Но на их беду они все же умирают. И тут они произносят лишенные духовности слова вроде: «он скончался», или «он покинул бренный мир», или «он закрыл глаза», или «он испустил дух» — а дурной Хэн Цзи сказал про своего собутыльника, который поскольку в виде исключения был совершенно трезв, то свалился с моста в пересохшее русло реки и сломал себе шею, что он «сыграл в ящик». Смерть в глазах большеносых — это нечто некрасивое. У меня такое чувство, что они стесняются умирать.

Господину Ши-ми на глазах становилось все хуже и хуже. Один из врачей, сам по себе приятный человек, уже знавший меня, поскольку я часто сидел около господина Ши-ми, сказал мне, после того как я заметил, что вижу на его лице смерть: «Ах, что вы, нам уже намного лучше, и мы вскоре встанем на ноги».

И господина Ши-ми набили таблетками, разрезали его кожу и вставили в его плоть круглые трубочки, а на голову надели железную шляпу, что я первоначально посчитал суеверием: но нет, это была какая-то магнитная терапия. И это все для того, чтобы в конце концов якобы победить смерть, которая уже стояла рядом и была отчетливо видна: отпугнуть ее еще на одну неделю, еще на один день, еще на один час — еще на одну минуту. О достоинстве тут и речи нет. Но хуже всего ведут себя близкие. Я много раз наблюдал следующее: стоит кому-нибудь заболеть, его как можно скорее помещают в госпиталь и посылают туда цветы. Все остальное предоставляется совершить железным шляпам, трубочкам на руках, врачам и ухаживающим дамам. Как будто смерть — это что-то грязное. Врачам и ухаживающим дамам платят за то — как подметальщикам улиц, но побольше — чтобы они убирали эту грязь. А когда уже ничего вычистить нельзя, и смерть неотвратимо приближается, близкие обращаются в бегство, и вместо себя снова присылают цветы — теперь уже на погребение.

С тем самым дружелюбным врачом я беседовал много раз и подолгу. (Он считал меня, а я не возражал, своим коллегой из Срединного царства.) Я понял, что прогресс (ты слышишь? помнишь ли ты, что я рассказывал тебе об этом шагании вперед?) в искусстве лечения является как раз тем, чем большеносые гордятся больше всего. Я спросил врача, сколько пациентов относительно общего числа были вылечены посредством железных шляп, магнитов, пилюль и шлангов? Он сказал: в общем и целом целых сорок пять из ста! «Так, так», — сказал я и умолчал, что по нашим сведениям шаманы северных варваров, пританцовывая вокруг больных, ударяя в барабаны и гремя бубенчиками, достигают результатов получше — шестидесяти из ста.

Вероятно, все дело в том, что сами большеносые больны изнутри, душою. Что не удивительно для того безумного мира, в котором они живут.

Но одного у них не отнять. Они изобрели нечто, что я, если бы мог, с удовольствием взял бы с собой в наше родное время: они овладели искусством На-кос. Это что-то вроде мнимой смерти. Я видел это в Ящике Дальнего Видения: они вырывают у полностью или частично погруженного в мнимую смерть зубы, причем пациент ни разу не пискнет от боли; они разрезают его тело вдоль и поперек, а пациент потом только смеется над этим; однажды даже показали, как одному больному вместо его разрушенного сердца посадили другое, новое — подумать только! Мне представляется это нарушением небесного порядка — но кто знает, что будешь думать, если сам попадешь в подобное положение и сможешь продлить свою жизнь такого рода фокусами. Но прибор, с помощью которого можно было бы заменить на новые захиревшие из-за учения Лэй Нина души ос-си, или изъеденные во время безумного шагания вперед души остальных большеносых, они еще не изобрели.

И не изобретут, как я предполагаю.

Я сразу понял — это было в конце лунного месяца, который большеносые называют «восьмой», а в действительности он десятый,[55] если считать от начала года (очередная путаница!) — что смерть господина Ши-ми подошла к нему так близко, что все большеносо-врачебное искусство вместе взятое не сможет ее отогнать. Тихо, как всегда, я вошел в белое, своеобразно пахнущее помещение. Мне сразу же бросилось в глаза, что из тела господина Ши-ми удалены все трубочки. Его нос заострился, его череп, казалось, стал еще крупнее, его щеки запали еще больше. У него отросла белая борода. Ухаживающая дама сидела в комнате и ничего не делала.

Когда я вошел, она сказала, что «наши» дела очень плохи и поспешно удалилась.

Я присел у кровати. Снаружи начал заниматься день. Вокруг некоторых деревьев, на которых уже почти не было листьев, летали вороны. Мне часто приходилось наблюдать, что природа старается соответствовать нашему внутреннему состоянию.

Я выключил свет. Тот свет, что приходил снаружи, был не более, чем серой сеткой. Так я просидел довольно долго, но вдруг дверь открылась и в комнату вошли лысый господин и маленький мальчик. Бывают очень красивые лысины, придающие их владельцам неизъяснимое достоинство. Таким именно достоинством и обладал вошедший господин. Речь идет не о моем представлении о смерти — пока еще не об этом. По особой одежде я признал в господине священника.

Я встал, отвесил треть поклона и назвал свое имя. Маленький мальчик в белых одеждах и со всевозможными приборами в руках включил свет, а священник слегка поклонился мне и тоже назвал свое имя: Э Пи-ско Сен. Внимательно оглядев меня, он сказал:

— Насколько я понимаю, вы не являетесь родственником выдержавшего государственный экзамен господина ученого Ши-ми?

— Нет, — ответил я. — Я его друг.

— Верите ли вы в Бога? — спросил он очень осторожно и вежливо и протянул мне маленький предмет: две скрепленные крест-накрест балки, а yа них тот самый прибитый гвоздями И Су.

— Я конфуцианец, — тихо сказал я. — Но я привык с уважением относиться к любой форме почитания Бога.

Он дружелюбно поклонился.

— Мне выйти? — спросил я.

Он мягко взял мою руку в свою и сказал:

— Мы стоим у постели доброго человека — я был с ним достаточно знаком — который собирается отойти в мир нам неизвестный. Кто знает истину? Спокойно оставайтесь здесь.

Он трижды дотронулся до головы и груди господина Ши-ми, произнес несколько тихих молитв, помазал лоб умирающего и снял тем самым, как он мне прошептал, все вероятные невинные грехи с души господина Ши-ми.

Я однако не верю, что душу господина Ши-ми отягощали какие-либо преступления.

Это была, в общем и целом, тихая и достойная церемония, и я радовался, что присутствовал на ней. Я только опасаюсь, что далеко не все священники различных большеносых религий обладают веселым добросердечием высокочтимого Э Пи-ско Сена.

После церемонии опять пришла ухаживающая дама, и спустя некоторое время господин Ши-ми вздохнул погромче, поднял подбородок, открыл глаза и посмотрел на свет на потолке. Потом его рот чужим голосом произнес непонятное слово, и он умер.

У меня было такое чувство, что в этот момент он стал еще уже. Со сложенными на одеяле руками он казался мне смирным и послушным ребенком.

Несколько дней спустя состоялась церемония по случаю смерти, а затем захоронение. В этом мире мертвые хранятся в специально для этого оборудованных холлах для умерших — чтобы смерть ни в коем случае не вошла в дом живых! — и их или деликатно сжигают, или, как у нас, закапывают в землю. Для этого служат кладбища, и могилы украшаются или обтесанными камнями, или перекрещенными балками из железа и тому подобного, а в некоторых случаях и статуями. На панихиду пришло много людей, но кроме господина Те-хоу я не знал никого. Я встал позади всех и прислушался к музыке. К моей радости и, вероятно, к радости души усопшего господина Ши-ми звучал тот кусок из Небесной Четверицы мастера Бэй Тхо-вэня, который он особенно любил. Господин Высокочтимый священник Э Пи-ско Сен произнес прекрасную речь, на гробе лежало много цветов, и после того, как его опустили вниз, все по очереди выразили соболезнование каким-то одетым в черное людям (потому что черный цвет у них — цвет траура); я сделал то же самое, хотя мной владело какое-то неопределенное чувство, что выражать соболезнование они должны были мне.

Когда траурная церемония закончилась, господин Те-хоу отвел меня в сторону и сказал, что я должен обратиться к одной даме, у которой «есть кое-что для меня». Я подошел к этой даме, одной из одетых в черное людей, отвесил одну седьмую поклона и назвал свое имя. Она дала мне записочку с адресом какого-то ходатая, к которому мне почему-то нужно было зайти. Ходатая звали Кси.

Во время своего первого пребывания в этом мире я познакомился с высокочтимой вдовой — матерью господина Ши-ми. Позже я узнал от него, что она к великому прискорбию умерла. Но то, что у господина Ши-ми были еще две замужние сестры, жившие в отдаленных провинциях, мне было неизвестно.

Одной из сестер оказалась та самая дама, что дала мне записочку.

Прямо на следующий день я отправился к господину ходатаю Кси — да, такого я поистине не ожидал. Сначала он был холоден и деловит, если не сказать недружелюбен; спросил меня, действительно ли я господин Гао-дай, друг умершего; да, ответил я, и тогда он протянул мне бумажный конверт. Там находится, сказал господин Кси, один письменный документ, который сестра господина Ши-ми нашла среди вещей своего брата. Я взял этот конверт, поблагодарил его и хотел было удалиться, как господин Кси, внезапно улыбнувшись, вытащил из ящика своего письменного стола какую-то книгу, протянул мне и спросил:

— Знаете ли вы, что это?

У меня чуть было не остановилось сердце. И что же было напечатано на крышке переплета? «Письма в древний Китай».

— Ваше имя Гао-дай? — спросил господин ходатай Кси.

Я раскрыл книгу. Язык у меня прилип к гортани, я не мог вымолвить ни слова. Это были переведенные на язык большеносых, мои письма к тебе — тогдашние! С указанием моего полного имени.

— Я надеюсь, — сказал я, когда мой язык снова принял нормальное положение, — что эту книгу прочитало не так много человек.

— На сегодняшний день продано десять раз по сто тысяч таких книжек.

— О! — выдохнул я. — Однако Гао-дай чрезвычайно распространенное имя, — солгал я и быстро распрощался.

О мой любезный Цзи-гу, храни мои послания в тайне, если они дойдут до тебя. Я не хочу, чтобы они впоследствии разлетелись среди большеносых в виде вот таких книжек. Дело в том, что они настолько чувствительны, эти большеносые, что, возможно, посчитают себя сильно уязвленными тем, как я описываю их мир. А мне не хотелось бы быть невежливым.