Соколинская ВераСемейные легенды

Вера Соколинская

Семейные легенды

Если я не испытала запоя, не родила в 15 (как бабушка), не села в тюрьму за совращение несовершеннолетних (что грозило дяде), не занималась любовью на надгробии, как мама (хотя в этой области у меня есть свои достижения!), не покончила с собой (папин исход у меня впереди), не была увлечена сексом настолько, чтобы трое суток не ходить на работу (все-таки родителей есть за что уважать!), не сошла с ума (как тетя), - то за это надо сказать спасибо только окружению и случаю. - Черт бы их подрал!!!

(из "Опавших мыслей")

Вчера по пути домой ко мне привязался автор, распространяющий свою книгу: "стихотворные переводы, хронограф моей жизни, фотографии, вот портрет мамы..." Какая прелесть! Запечатлеть биографию, родственников и обижаться, что за его портрет в молодости не хотят платить деньги. Обличил мое мещанство, заклеймил общество, которое ценит только мертвых поэтов. - Очаровательное самомнение! Даже завидно.

РОДИТЕЛИ

Светлой памяти моего отца, от которого вместе с кривой улыбочкой тонких губ, литературными вкусами я, кажется, унаследовала судьбу.

Мои родители - воплощение закона единства и борьбы противоположностей. Отец был умен, ироничен и сдержан - мама красива, весела и непосредственна. Встретились они случайно, в метро. Он, конечно, заметил девушку, невероятно похожую на Целиковскую, две остановки украдкой поглядывал на нее, улыбаясь своим мыслям. Ей, как нарочно, надо было выходить и плестись на вокзал провожать брата. Мама, которую все звали Лидочкой, с детской уверенностью в том, что мир прекрасен, все ее любят, никогда не раздумывала над своими поступками: подошла, молча вручила молодому человеку зонтик и, убедившись, что он загипнотизировано следует за ней, продолжила свой путь с братом. Только на вокзале, заметив эскорт, мой дядя дипломатично нашелся:

-Что ж ты, Лидочка, нас не познакомишь? - и, протянув руку, представился, - Леонид.

-Валентин, - прозвучало в ответ.

Романтическими белыми ночами мама, абсолютно не испорченная интеллектом, узнала благодаря своему новому поклоннику, что кроме Пушкина и Лермонтова есть и другие поэты, что блюз - это такая грустная и красивая музыка, что не все классические произведения проходятся в школе, что существует такое понятие ирония... Ее непосредственность и открытость миру всегда делала маму потрясающим слушателем: она до сих пор широко открывает свои лучистые глаза и с таким неподдельным удивлением говорит: "Да?" на любое высказывание, чуть отличающееся от ежедневных новостей. Вскоре юноша похвастался свежей газетой со своим фельетоном. Она одобрила, только спросила: "Причем тут сервиз?" - со словом "сервис" она столкнулась впервые. В плане образования она была девственно чиста; за ее спиной были университеты иного рода: сельское детство в многодетной семье, отец-алкоголик, работа на фабрике и вечерняя школа, медучилище и неудачное замужество. То есть отцу, перечитавшему мировую классику, с отличием закончившему журфак, предоставлялось необозримое поле деятельности по приобщению красавицы к культурным ценностям. (Впрочем, к маминому просвещению приложили руку многие известные люди своего времени. Но она так и не прочла, например, книгу Рида Грачева. Может быть, потому, что ухаживания писателя ей не понравились.) К тому же папа, как и все мужчины, рядом с этой хрупкой девчушкой 156 см роста, охотно и заразительно смеющейся и излучающей нежность, чувствовал себя не только титаном мысли, но и воплощением силы и мужественности. Вскоре, правда, оказалось, что и папина образованность не всеобъемлюща.

Опоздав на последнюю электричку, они ежились от холода на Московском. Обойдя по второму кругу вокзал, отец робко предложил поехать к нему. На что спутница воскликнула: "Господи! У тебя есть комната? Что ж ты молчал?!" Молчал отец не столько в силу застенчивости, сколько помня о своей далеко не либерально настроенной матери. Только отъезд которой в санаторий и сделал его гостеприимным хозяином. Вот тут-то и выяснилось, что блокадный ребенок, всю жизнь учившийся и бывший под бдительным надзором строгой матери (О, эта женщина заслуживает отдельного рассказа!) абсолютно упустил из виду чувственную сторону жизни. И на этот раз настала очередь мамы, прошедшей огни, воды и медные трубы, показать класс. Отец, в 30 лет открывший для себя радость секса, оказался очень способным учеником. Трое суток он, не вылезая из постели, повторял пройденное. На четвертые - мама упорхнула на дежурство, а счастливый и изможденный отец проспал двое суток. После чего явился на работу. Его попытки оправдать 5 дней прогула перечеркнул трезвый и чересчур сияющий вид. Это сочли особым цинизмом и уволили по статье. Но, видимо, в контексте сделанного накануне открытия это не показалось папе катастрофой. Новоявленный Казанова поехал на вокзал и вскоре предстал пред светлые очи мамы и будущей тещи. Закрепление пройденного продолжилось на сеновале и длилось еще двое суток. Деревенские патриархальные нравы, считающие срамотищей не только не узаконенные отношения, но и сам сон до полудня, были шокированы. Влюбленные были изгнаны.

Тем временем вернулась из санатория и его мама. Возобновились платонические прогулки. Но пути назад уже не было! Папин проснувшийся темперамент подсказывал нестандартные решения. Проходя, например, мимо Александро-Невской лавры, отец вдруг стремительно сиганул через забор и перетащил маму в ночной некрополь. Она до сих пор вспоминает, насколько холодным был постамент надгробия, несмотря на папин пиджак. Эта материализация метафоры "у гробового входа младая будет жизнь играть" всегда волновала мое воображение...

- Валя, ты собираешься на мне жениться? - с детской прямотой вскоре спросила она.

Он, улыбаясь своей ироничной улыбкой, не раздумывая, ответил:

- Я не возражаю.

В ЗАГС она опоздала на полтора часа. (Ей не понравилась прическа, которую сделали, и пришлось ехать домой, чтобы ее размыть.) Он невозмутимо ждал. Как будет ждать ее всю свою жизнь.

Они постоянно ссорились. То есть ссорилась всегда мама, впрочем, как и вообще говорила. Он многозначительно и мудро молчал. Ее же щебетание наполняло дом радостью. По-моему, папа не слушал, что именно она говорит, как мы часто не вслушиваемся в смысл того, что доносится из радиоприемника, важен был сам фон, импонирующий тембр. Мама всегда с радостью делилась своими открытиями отец иронично улыбался, изредка ронял "Неужели ты этого не знала?". Чем всегда вызывал наивный упрек: "А почему ты мне раньше не рассказал!" В театре мама, раскачиваясь от волнения, переживала за персонажей. И когда отец проговаривался о том, как плохо играют или врут текст, на него сыпались: "Какой ты бесчувственный! Скажи лучше, убьют его или нет?" Ей была чужда ирония, без которой немыслим был отец. Она любила, не понимая его фельетонов, и звала этого умного широкоплечего мужчину зайчиком. Когда я услышала, что такая далекая от политики Целиковская была женой Ю.Любимова и, звоня в обком, куда руководителя мятежной Таганки вызывали на ковер, говорила: "Не унижайся, Юра! Иди домой. И не забудь по дороге купить кефир!" - мне это показалось таким родным и знакомым с детства.

Друзья отца завидовали его красавице жене, но ее импульсивность с завидным постоянством портила ему карьеру. Однажды в день печати мама ждала отца у дверей Лениздата, чтобы пойти в кафе. Отец вышел не один. И как он ни рвался к маме, какой-то мужчина все удерживал его своим разговором. Маминого смирения хватило на пару минут ожидания и, оскорбленная таким неслыханным невнимание, она дала навязчивому собеседнику зонтиком по голове. Это был начальник отдела, в котором папа до того дня работал.

Если не можешь изменить мир, измени к нему свое отношение - гласит мудрость. Но отношение к миру определяет и обратную связь. Именно в этом смысле человек - кузнец своего счастья. Отец, наблюдавший жизнь с иронической улыбкой, не ждал от судьбы подарков. Его сдержанность и погруженность в себя заставляла вспомнить, что в русской литературе к слову "поляк" часто прикладывался постоянный эпитет "надутый". Мир отвечал на его добрую иронию едким сарказмом. Блистательные перспективы талантливого журналиста "Ленинградской правды", счастливого мужа и отца рассеялись в одночасье. Его фельетон сочли неуместным, покаянным речам на партсобраниях он предпочел гордый уход. Волчий билет неблагонадежного оставлял ему возможность работы только в заводской многотиражке и необходимость искупить строптивость диссидентской молодости пафосом статей передовицы. К проблеме "где жить" прибавилась еще и "на что жить". Уставшая от безденежья жена, не понимавшая, почему он лежит, уставившись в потолок, когда она работает на полторы ставки, ушла, забрав с собой дочку. Наличие высшего образования мешало добывать средства к существованию физическим трудом. Бывший по складу характера больше наблюдателем жизни, чем участником, он нашел способ свести контакты с внешним миром до минимума: устроился проводником почтового вагона, исколесил всю страну, читая книги и осматривая незнакомые города. Несколько лет расставаний и схождений с женой, он с терпением кавалера де Грие ждал мимолетной милости своей Манон.

Приезжая к отцу, я попадала в другой мир, где из вещей были только диван, накрытой газетами стол и аккуратно сложенные на полу стопки книг на русском, английском, польском, а в последние годы и на испанском. На окне стояли кастрюли с неизменной, но причудливо красивой плесенью. Мои детские попытки насытить, подражая маме, этот холодный дом теплом и радостью жизни, не удавались даже внешне. За неимением скатерти, я накрывала стол простынью, она смотрелась как саван, еще ярче подчеркивая мертвечину.

Только решив окончательно уйти, папа вышел к людям. Его нашли сидящим на ступеньках перед своей квартирой, за месяц до сорокапятилетия. Могила отца в самом конце Южного кладбища, у забора. Даже здесь он плохо "устроился" (среди болота, заросшего ивой) и "держится" особняком, по-прежнему иронично улыбаясь со своей фотографии.

Мама же слишком любила жизнь и никогда не понимала, как можно добровольно с ней расстаться. Она всегда верила, что все будет хорошо и все хотят ей помочь, нужно только подсказать, в чем она нуждается в данный момент. И ей действительно помогали. Излучаемая ей радость возвращалась к ней отраженной с самых неожиданных сторон. Она всегда негодовала на муравья из басни про стрекозу, абсолютно уверенная, что тот должен был почесть за счастье обогреть и накормить певунью. Именно так и поступали мужчины в ее жизни. Она еще два раза была замужем. Хоть за эти годы поредели волосы, прибавились килограммы, но ее до сих пор называют Лидочкой. И стоит зазвучать ее заразительному смеху, как к ней могут подойти со словами: "А Вы Лидочка! Я помню, в начале 60-х Вы работали..." Она по-прежнему читает исключительно дамские романы, закрывает глаза руками, когда по телевизору показывают драки, восторженно слушает уже мои рассказы, не без сожаления говоря, "как похожа на отца!", и собирается еще разок сходить замуж. Сейчас в ней трудно узнать ту хрупкую красавицу, но одно ее присутствие в доме по-прежнему наполняет его щебетанием весеннего утра, запахом домашних котлет и теплом, ощущение которого только и делает помещение домом.

Лед и пламень

(Бабушки)

1. МАРИЯ САВИЦКА

Эта грузная, подвижная и красивая женщина шла по жизни с энергий легкого танка. Мария Савицка - так коротко и энергично моя бабушка представлялась всегда. Так ее и звали, независимо от возраста и отношений.

Она никогда не предавалась сентиментальным воспоминаниям, и уж тем более, вряд ли кто-нибудь знал, что творилось в ее душе. Что чувствовала, кого любила? Или суровая жизнь выжгла совсем хрупкий эпителий эмоциональной чувствительности? Оставив только инстинкт - выжить и волчицей вцепится в горло любому, посягнувшему на детей?

Я так никогда и не узнаю, почему и как перебралась она из-под Варшавы в Питер, вспоминала ли свою Родину и что за жизнь была у нее в Польше. Только в минуты сильных душевных волнений Мария автоматически переходила на польский, а чаще просто запевала польские песни.

В 15 лет она родила дочку, а в 17 - моего отца. В 21 год с двумя детьми она оказалась в Ленинграде, где и встретила начало войны. Всю блокаду работала продавцом хлеба. Благодаря чему выжила сама и сохранила детей. Как именно не рассказывала никогда. Зато не делала секрета из многочисленных по-военному стремительных романов. Не одного возлюбленного проводила она на фронт. Мужчины дарили ей нерастраченную страсть и, в благодарность за любовь оставив паек, уходили навсегда. Она, смеясь, вспоминала, как умудрилась забеременеть в разгар блокады и каких усилий стоил ей тот аборт.

Мужья не оставили в ее жизни сколько-нибудь заметного следа. Лишь от одного из них, официально усыновившего детей, моему отцу досталась фамилия и отчество. В паспорте папы курьезно значилось: Сидоров Валентин Петрович, национальность - поляк. На вопросы об отце Мария отвечала сыну резко и лаконично: "Все мои мужчины были достойные люди". Вообще, как все женщины, проведшие бурную молодость, она была очень строгой матерью. Голосом эта красивая женщина с длинными русыми волосами напоминала армейского сержанта, а стилем общения - барменшу привокзального буфета, но в каждом ее движении и звуке была такая энергия и страсть, за которую ей прощалось многое. У меня с бабушкой всегда ассоциировался образ, созданный другой полькой в фильме "Принцесса цирка", а в ее окрике "Пелика-а-а-н!" слышалось обращенное к папе: "Валенти-и-и-н!".

Однажды с ней был сердечный приступ. Скорая констатировала: дело труба, нельзя даже везти в больницу, - капельница, кислородная подушка и покой... Только за врачами закрылась дверь, она слабым голосом подозвала отца: "Эти дураки ничего не понимают. Сбегай за маленькой и зайди... Ну, ты знаешь к кому... Скажи: "Мария умирает, пусть он придет". И вы не сидите, как пришитые...". Невестка, как все медики, цинично верящая в примат физиологии над духом, была в ужасе.

- Это верная смерть! Ни о каком алкоголе не может быть и речи, не говоря уж!.. - задыхалась от возмущения мама.

- Это ее жизнь. - мудро ответил отец и, в точности выполнив указания, увел жену в кино.

Вечером, когда родители вернулись домой, вместо ожидаемого мамой трупа, они застали бабушку, которая развешивала выстиранное белье и во весь голос пела польские песни.

Но как только дети выросли, мужчины перестали так явно оборачиваться ей вслед, а привычной "маленькой" стало не хватать, иссяк и инстинкт жизни. Она стремительно угасала от рака. Под обезболивающими уколами бывшей невестки, которую называла тем обидным для женщины словом, что часто слышала за собственной спиной. Может быть, в ее устах это и было высшей оценкой?...

2. Бабушка Лиза

Елизавета Ивановна выросла в Архангельской области, и сама походила на северный гранит, выходящий там на поверхность. Твердость и холод, незыблемые принципы и однозначная ясность, смирение и непреклонность. Ни единого всплеска эмоций: ни слезы, ни окрика, ни поцелуя.

Она всю жизнь вспоминала Север. Прожив больше полувека рядом с Питером, домом называла только родную деревню на Онеге. В ее рассказах о родине, где не знали замков, воровства и сахара, ходили в гости деревнями, водили хороводы, а на зиму заготавливали бочки моченых ягод, всегда была антитеза неправильной здешней жизни.

Она смиренно переносила пьянки и побои мужа, рожала одного за другим семерых детей, никогда не заступалась за них перед пьяным мужем и как должное воспринимала их уход во взрослую самостоятельную жизнь в 14-15 лет. Главным мерилом для нее было "что скажут люди". Поэтому с каменным спокойствием, тем же тихим твердым голосом, она выгнала дочь, которая "принесла в подоле", разрешив ей милостиво остаться только до утра, и объявила сыну: "Испортил девку - женись, иначе больше дома не появляйся".

Если Мария Савицка, как мощный магнит, создавала поле любви-ненависти, то бабушка Лиза вызывала у всех равнодушное уважение. В детстве, вслушиваясь в ее нескончаемые разговоры, я тщетно пыталась понять их настораживающую особенность. Теперь я точно знаю этому название - соцреализм. Действительность, профильтрованная одной тенденцией. Жизнь, подогнанная под заранее известный ответ. Однолинейность рационального восприятия, откуда изъяли перспективу абсурдной непредсказуемости. Этот мир был мне чужд: в нем не было ни папиной иронии, ни маминого тепла. Вечная мерзлота.

Леонид

Дядя остался в моей детской памяти ярким, мимолетным праздником. Как первые кадры французского фильма после "Новостей дня". Как лайнер, входящий в порт. Его светлый костюм был сродни мечте Остапа Бендера. Дым заграничных сигарет окутывал его неким фимиамом. Таллиннские сувениры казались заграничной диковиной.

Но главное, что поражало в моем дяде - это красноречие. Говорить было для Леонида привычным состоянием. Повод, вдохновение, аудитория значения не имели. Он выделял слова как цветок аромат; как кот повсюду оставляет свою шерсть. Речь его была яркой, сочной, как арбуз. Магическому обаянию Лёниных разговоров поддавались все. Но когда я рефлексивно пыталась выжить рациональную суть, та сладким соком просачивалась сквозь пальцы.

Делом жизни Леонид считал завоевание женщин. Все остальное казалось побочной и досадной необходимостью. Дядя был патологическим бабником, реинкорнацией вечного Казановы или искандеровского Марата. Любая женщина, с которой он не переспал, воспринималась вопиющим и раздражающим недоразумением. Он всегда стремился исправить эту дисгармонию. Вряд ли можно назвать это любовью или даже похотью. Что движет человеком, который инстинктивно кладет "на место", переставленную другим вещь, и раздражается на иное расположение?.. Почему подсознательно задевает иное произнесение (возможно даже правильное) знакомого слова?.. Просто, таков был для него миропорядок.

Избирательностью, привязанностью и предпочтением дядя не был скован абсолютно. Прилагая титанические усилия и невиданное упорство при осаде, Леонид не дорожил трофеями.

Оказавшись после армии в Таллинне, он снимал комнату. Хозяева квартиры, почти не говорили по-русски и уж тем более не догадывались, чем грозит им такой квартирант. Только когда визуально стала очевидна беременность 14-летней дочери, они пополнили запас русской лексики. Дяде был предъявлен ультиматум: или в ЗАГС, или в тюрьму. Он сомневался. Причем тюрьма порой казалась ему предпочтительней. Только категоричный вердикт матери и единодушное "женись!!!" родственников подтолкнули его к браку.

Женитьба нисколько не изменила его образ жизни. 15-летняя жена нянчила сына и восторженно слушала россказни мужа, который дома бывал редко и скрупулезно следовал принципу - ни одна женщина не должна остаться посторонней. Только новоявленная теща выучила все-таки русский. И если раньше дочь эстонского буржуа не любила русских, так сказать, традиционно-исторически, то теперь она ненавидела СССР лично. Любая ее фраза содержала придаточное "когда (до, после..) пришли русские..." Говоря о чем-то стабильном, вроде эстонской погоды, она прибавляла, что не все изменилось, "даже когда пришли русские". Зять, персонифицировавший ненавистных оккупантов, охотно вступал в политические споры, величал эстонцев чухонцами и принципиально отказывался учить язык.

Леонид мог выйти вечером за газетой и вернуться через пару дней. Жена, воспитанная им, пребывала в интеллектуально-психологической коме и была приучена не видеть в таком образе жизни ничего странного. Отпуск он проводил исключительно у матери, которой, по его словам, должен был красить крышу. По крайней мере, так считала его семья. В реальности это выглядело так: день праздновался его приезд, потом он исчезал на две недели, вернувшись, намекал родственникам, что у него нет денег на обратную дорогу, за полдня красил крышу, не прекращая разговоров даже сидя наверху, и, взяв без лишней скромности деньги и еду, предложенную сестрами, стремительно исчезал до следующего года.

С Леонидом связано для меня изменение собственного статуса. Сколько себя помню, я заворожено наблюдала за этим необыкновенным человеком. Он же не замечал восторженной девочки, спрашивал машинально: "Как успехи?" и забывал о моем существовании, еще до ответа. Дети были для Леонида некой досадной, но неизбежной принадлежностью столь любимых им женщин. Чем-то вроде месячных, с которыми неизбежно приходится мириться и раздраженно пережидать. Но однажды, открыв дверь, я увидела на пороге дядю, который застыл, удивленно на меня глядя. На мои радостные приветствия Леонид серьезно сказал: "Господи, совсем невеста! Я сейчас." И исчез. Не успели мы с мамой придти в себя, как снова раздался звонок: на пороге стоял дядя уже с букетом роз. "Я виноват - не заметил, дурак, как ты выросла! Могу ли вымолить прощенье? - он протянул мне букет и, поцеловав руку, предложил, - Давай знакомиться заново: Леонид!" Мне исполнилось 15, и это были мои первые розы.

Первый общественный фурор я вызвала тоже благодаря дяде. Однажды на урок литературы в нашем 10-м классе вошел некий шкет с большим букетом, назвал мою фамилию и, бросив: "Просили вручить", стремительно убежал, положив цветы на мою парту. Эффект был ошеломляющий! Я безошибочно поняла, что так поступить мог только дядя. А родившиеся из этого легенды я не смогла до конца развеять, даже когда меня вызвала завуч для доверительного разговора о моих фантастических поклонниках и правилах приличия.

Похоть побеждала в душе Леонида любые родственные чувства. Роман с племянницей его нисколько не шокировал.

Однажды он приехал к родной сестре, посочувствовал ее одинокой жизни. Движением фокусника достал бутылку шампанского и с такой знакомой всем родственникам интонацией сказал: "Такая женщина не должна быть одна..." Сестра сумела только вымолвить: "Ну, ты совсем обалдел! Ты же ..." - она не смогла договорить слово "брат". "Во-первых, я все-таки мужчина... - начал он, но, видя вызванный шок, остановился. Добавил, - Я хотел как лучше". И ушел, прихватив шампанское.

Карьера дяди напрямую зависела от того, как в организации относились к его бесчисленным романам. Он долго работал на плавбазе, где был своего рода достопримечательностью. Когда я приходила в порт, меня безропотно пропускали на любом КП. стоило мне сказать магические слова "К Леониду". Высовывались любопытные лица, но открывались любые двери, можно было спокойно проходить мимо стоящих у причала подводных лодок и грозных военных кораблей. За просмотр бесконечного калейдоскопа женщин, за его красноречивые рассказы о своих похождениях Леониду разрешалось все. Десятки людей нарушали все предписания лишь бы как-то соприкоснуться с этим феноменом.

А вот из школы, куда он устроился завхозом, его попросили уйти. Сначала никто не обратил внимания на участившиеся прогулы уроков старшеклассницами. Но когда с завидным постоянством среди рабочего дня исчезала то одна, то другая учительница... Дети радостно носились по школе, администрация сбивалась с ног, но училки появлялись невесть откуда через урок-другой без всяких объяснений причин. Вскоре, слыша вопрос, не видел ли кто-нибудь очередную испарившуюся с работы, многие улыбались; кто-то загадочно, кто-то раздраженно. У директрисы состоялся с Леонидом долгий разговор, в результате которого они вдвоем уехали в недельную командировку. По приезде все пошло как прежде. Именно это, по-моему, и послужило причиной увольнения.

Став взрослой, я упорно пыталась понять секрет дядиного успеха. Средняя внешность, столь же среднее образование и ниже среднего благосостояние, меленький рост и абсолютное отсутствие глубины. Его оружием были только цветистое красноречие, напор и страсть к эффектным поступкам. Он умел творить легенду, хоть на час, но воплощал мечту каждой женщины о красивой любви. Леонид щедро осыпал комплиментами, легко мог встать на колени перед каждой и в одночасье сделать малолетнюю дурнушку или мать троих детей королевой. Он дарил главное - пищу для самоуважения, ощущение себя звездой, роковой женщиной. Дядя вслед за Вертинским мог повторить: "Я могу из падали создавать поэмы, я люблю из горничных делать королев". За это Леонида и любили, прощая мимолетность его страсти и заранее зная, что он лишь мелькнет, как долгожданный праздник, в долгой череде будней. Он делал своих краткосрочных возлюбленных счастливыми, причем не вкладывая ничего, кроме своей энергии: ни души (которой, по моим понятиям, у него не было), ни денег (он предпочитал обещания в духе "когда б имел златые горы... - все отдал бы..."), ни даже времени (не привык сосредотачиваться долго на одном объекте. Леонид был за сугубо экстенсивный путь). Они же дарили ему не только искренние чувства, но и кормили, помогали, доставали билеты, устраивали... Мой дядя был фабрикой грез!

Сыновья

С детьми отношения не сложились - будем рожать до полного взаимопонимания!..

М.Жванецкий

1.Мишка

Он с пеленок кричал басом. Взлелеянный в воображении "Мишель" был отторгнут сразу же, как нечто чужеродное, и заменен более органичным "Мишка". Умильную трогательность пасторальных сцен матери с младенцем разрушал трубный вой ребенка и визги матери - Мишка кусался. Возражать мне он научился раньше, чем ходить и говорить. Мишка умел, как никто, пресекать во мне все нежное и феноменально быстро доводить меня до бешенства. Только с появлением сына я осознала, что "вся-то наша жизнь есть борьба!"

Как только он покинул лоно семьи, начав ходить в ясли, меня везде встречали одной и той же логичной фразой: "У Вас замечательный сын! Возьмите его отсюда, пожалуйста!" Все хвалили его сообразительность и самостоятельность, но никто не мог похвастаться, что справляется с ним.

Мишка не любил спать в садике. И когда воспитательница, уложив детей, спокойно пила чай, он одевался и шел домой. Его переводили из группы в группу, наказывая или поощряя его присутствием персонал. В 6 лет меня настойчиво попросили забрать, наконец, его из садика. Через полгода меня вызвала завуч школы, куда он пошел, и, уверяя, что учительницу от моего сына трясет, попросила забрать его из лицея. Мишка с радостью неделю сидел дома и примерял на себя роль домашней хозяйки; а я, работая в той же школе, с ужасом раздумывала, куда устроить его теперь. Ничего альтернативного школе мне найти не удалось, до циркового училища надо было все-таки где-то освоить грамоту. Потерпев фиаско не только с обучением, но и с пониманием собственного сына, я решила прибегнуть к помощи специалистов. После продолжительных тестов, мне было профессионально заявлено, что никаких отклонений в развитии у ребенка нет (что было известно мне и без них). Школьный психолог повторила тоже самое. После моего дурацкого вопроса, почему же ребенка выгоняют из школы, долго изучались тетрадки... Итог психологических исследований был поразителен: "Миша, дай честное слово, что будешь учиться хорошо!" Я тогда еще не знала, что школьными психологами становятся после месячных курсов от биржи труда, но интуитивно поняла, что помощи извне ждать не приходится.

В 7 лет наша борьба закончилась полной его победой. Символом которой стал такой эпизод. Я приехала к Мишке в лагерь. На родительский день была устроены многочисленные конкурсы (почему-то для родителей- видимо, в качестве компенсации за отдых от своих чад), за жетончики победителям выдавалась всякая снедь. От бега в мешках я, будучи в мини-юбке на шпильках, отказалась сразу, на успехи в перетягивании каната с отцами я вряд ли могла рассчитывать (хотя, может быть, они бы от смеха и не смогли тянуть вообще). Я приняла участи в сбивании городошных фигур. Оба раза попала... в молодого человека, который их ставил. Попытки с завязанным глазами приставить корове хвост не увенчались успехом. Сетуя, что в программе нет ничего интеллектуального, я с пустыми руками вернулась к сыну. Мишка лаконично приказал: "Сиди здесь и жди!" и исчез в толпе. Через 20 минут он вернулся, с трудом неся всевозможные вкусности. Мои восхищения и нежности были пресечены коротким: "Ешь!". Мишка задумчиво чистил апельсин и, разламывая его на две части, произнес легендарную фразу: "Да, мама, ничего-то ты не умеешь. Трудно будет тебя прокормить!.." Я была без денег, без мужа, и ехала домой с трудом сдерживая слезы.

Со второго класса Мишка научился зарабатывать деньги. Гармонии его отношений с деньгами можно было позавидовать: он любил их, они - его!

Выбравшись однажды всей семьей на пляж, я, умиротворенная солнцем, дремала на песке. Мишка разбудил меня вопросом: "Почему так дорого продают пирожки". "Хочешь дешевле, оденься и сбегай к дороге", - раздраженно ответила я, надеясь, что меня оставят в покое. Но Мишка растолкал меня снова: "Пирожки это неактуально. Надо носить пиво!" Не успела я постичь всю перспективность данного вывода, как сын лишил меня остатков сна окончательно: "Дай рублей 30 начального капитала!" Брызгая на меня холодной водой, ему удалось загнать меня в воду и уговорить на 20 рублей. На другой день с приятелем он торговал на пляже пивом, купленным у метро, и зарабатывал за пару часов больше, чем я, со всеми своими образованьями, за рабочий день в пыльном офисе...

Все мои попытки заинтересовать его учебой пресекались вопросом: "Сколько ты получаешь?" В аксиому, что хотя бы грамоту надо освоить, Мишка не верил и цинично парировал: "Да, секретарша будет записывать. Или вот тебя найму, хоть заработаешь!" Тут мы неизменно переходили на личности, и теоретическая дискуссия заканчивалась.

В личной жизни юноша проявлял такой же практицизм. Когда его любимая девочка отказалась придти на рожденье, он философски заметил: "Вообще-то у меня еще пара есть. Но они не настолько мне нравятся, чтобы я их кормил!"

Меня настораживали его восторги по поводу того, какая шикарная квартира и машина у одной его знакомой. Когда девочка ненавязчиво стала надоедать мне звонками, а Мишка рассказами о их роскошной жизни, я позволила себе заметить: "Жаль, что девочка на редкость некрасивая и толстая". На что юный циник удивленно возразил: "Мама, да все они одинаковые! Но если бы ты видела, какая нулевая машина!!!"

И ко мне Мишка стал относиться с большим интересом, когда увидел, что мне дарят подарки и приглашают в интересные места. С некоторых пор он про каждого знакомого выяснял, есть ли у него компьютер и машина. При наличии этих двух сын интересовался, почему же я не выхожу за него замуж... То, что человек может мне не нравится, не казался Мишке убедительным. Глядя, с каким удовольствием я слушаю Макаревича или Шевчука, сын спрашивал: "Ведь он, небось, не бедный, - и между прочим так - А он женат?". Завершалась эта логическая цепочка упреком, почему же я не выхожу за замуж, если уж в коем веке есть небедный мужчина, который мне нравится! Меня бесил его цинизм, его моя непрактичность. Сошлись мы на компромиссе: я обещала с ним советоваться (пред тем, как сделать по-своему)!

К 12 годам Мишка стал настолько мудр, что перестал со мной ссорится, решив, наверное, победить меня самим фактом своего существования как Личности. А я успокоилась тем, что раз человек с таким упорством делает всегда мне вопреки, значит, что-то мое в нем есть!.. И мы перешли к мирному параллельному сосуществованию. Наглядность которого демонстрировали 2 стопки кассет - мой БГ и его рэп - по разные стороны магнитофона, молчаливый переход моих кроссовок в его гардероб и то, что сын ставит меня в известность: "Я на деньги за разгрузку записался сегодня на ночь в компьютерный клуб". Он философски относится к тому, что придется и в 6 классе учится второй год. На сетования домашних искренне отвечает: "Зато я лучше всех кросс пробежал!". И своеобразно льстит моему образованию: покупая чего-нибудь вкусное для меня, он часто сопровождает это лукавой фразой: "Когда поешь, напишешь мне доклад, - правда?"

2.Леша

Если первый сын походил на вождя краснокожих из рассказа О. Генри и обожал фильм "Трудный ребенок", то второй напоминал Маленького принца. Старший делал все, чтобы заткнуть фонтан моей материнской нежности, младший - в нем купался. Если мазохистское удовольствие от кормления грудью одного я выдержала только пару месяцев, то второму я не могу отказать в этом уже четвертый год. (Поскольку Леша уже несколько лет единственный мужчина, проявляющий настойчивый интерес к моей груди, подлый организм отвечает ему взаимностью. А голубоглазое чудо, серьезно выслушав мои объяснения, что молока больше нет, философски согласилось: "Тогда чаю!" и привычным жестом полезло за пазуху.) Маленький Мишка вопил, как иерихонская труба - Леша пугался и плакал, когда слышал не только крик, но и громкий смех. Мишка, суровый и лаконичный, с детства относился ко мне скептически и по-мужски снисходительно - Леша, по-детски трогательный, был воплощением нежности и тепла.

Длиннющие загнутые ресницы, глядя на которые я смиряюсь с тем, что его отец не платит алименты - все лучшее я от него уже взяла. Голубые глазищи, делающие его похожим на Незнайку. "Я сейчас поцелую, и все пройдет", и в качестве знакомства "Я Лешенька Жуков"... Первым вопросом, который Лешенька задал, было повергшее нас в изумление - "Ты меня любишь?" И вот уже почти 3 года он не устает его задавать, часто в еще более трогательной форме: "Как же не любить такого зайчика, да?" Мое негодование на учиняемые безобразия Леша нейтрализует парадоксальным "Я тебя прощаю!" и, нежно гладя меня по руке, хлопает длиннющими ресницами.

Старший смотрел мордобойники и с упорством, достойным лучшего применения, делал из кота полицейскую собаку. Когда мирно спящее животное слышало знакомый крик: "Стоять! Полиция! Лапы за голову!" Кот молниеносно понимал, что дело труба, валить надо, и, распушив хвост, вихрем носился по квартире и распятый зависал на ковре, а потом овчаркой кидался на руку злоумышленника. Младший плакал, если в сказке кого-то обидели. "Не съел, не съел!!! - кричал Лешенька, - Он хороший!" Мы вынуждены были переделывать все сказки на пацифистский лад. От этого они становились скучны и бессобытийны, но ничего, лишенного насилия, кроме "Репки", прославляющей коллективный труд, мы не находили. Даже невинные строчки "Нелегкая это работа - бегемота тащить из болота" вызывали массу беспокойства: "А как его тащили? Ему не больно? А бегемот не простудился?" Даже комарам Леша нежно говорил: "Кыш! Кыш! А то получишь по попе".

Если старший так "любит" книги, что перед каждым праздником бдительно меня предупреждает, чтобы я не вздумала подсунуть ему книжку в качестве презента, то младшему подаренная азбука принесла море восторга. Леша осваивал книжные полки по мере их доставания и в 3 года, незаметно для нас, выучил буквы, компенсируя титанические и абсолютно бесплодные усилия, потраченные на обучение Мишки. Когда Лешенька сидит с азбукой и показывает всем буквы, Мишка, с сочувствием глядя на брата, говорит: "Хватит над ребенком издеваться! Иди, Леша, я тебя лучше покатаю".

Мишка ждет - не дождется, когда выступит в роли грозной защиты младшего брата во дворе; а я острю, что Леша догонит его, сидящего по два года в каждом классе, и будет за него делать уроки.

Младший кидается мне на шею с поцелуями и жестом рыбака, демонстрирующего размер пойманной рыбы, показывает, как он меня любит. Старший, лаконично бросив "Я тебе картошку пожарил, ешь. Я в клуб", спешит слинять из дома. Когда я ухожу, Леша плачет и цепляется мне за ноги. Мишка, наоборот, норовит скорее спровадить меня из дома.

Самое удивительное, что антиподы обожают друг друга. Мишка в присутствии брата становится мягче, а Леша с азартом включается во всяческую возню.

Один, как никто, умеет вызывать мою ярость, другой - нежность. Между этими полюсами я и живу. Наверно, это и называется гармонией в семье.