Соколов МихаилКрематорий

Соколов Михаил

КРЕМАТОРИЙ

Труба была метров сорок с небольшим и со стороны не казалась слишком высокой. Впрочем. мало ли что покажется "не слишком" со стороны; я преодолел только треть пути и сейчас, бросив взгляд на световое табло, приклеенное к фасаду центрального корпуса, удивился: было 10 часов 18 минут, а начал восхождение в 9-01. Порыв ветра, наказывая, бросли горсть пыли в лицо, - мгновенно взмокшие ладони скользнули по глазуированной плитке, которой, по чьей-то извращенной воле (я догадывался чьей), была выложена труба котельной. Плитка была разных цветов, так что сине-бело-черный узор маскировал пунктир ступеней, обвивавших по спирали тело трубы до самого-самого верха. Остается добавить, что ступени, словно пулевые отметины после взлетевшего вертолета, располагались не очень далеко друг от друга, но для меня - увы! - совсем не близко: см в 40. И мои широко распахнутые руки мокро скользили по глазури, тщетно стараясь обнять гладкое тело трубы - ухватиться было не за что. У меня дрожали икры; ширина ступеней была двенадцать см, - об этом, мечтательно щурясь, поведал Аркадий Сергеевич. Вам будет очень трудно, продолжал он и вид у него в тот момент был как у человека, который сотни раз рисовал себе картину в своем воображении и сейчас, когда она стала реальностью, наслаждается ею в полной мере.

Порыв ветра заставил пошатнуться; если не брать во внимание ужас моего положения в целом, особую неприятность доставлял перенос тяжести тела на новую ступеньку; каждый раз перетекая на шажок выше я внутренне замирал, а тут, - ветер сердито подтолкнул меня, сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле, где и осталось, успокаиваясь вместе со стихией. Если ветер ударит меня посильнее, меня снесет к чертовой матери. Успею ли я вскрикнуть, прежде чем расплескаюсь о ровный бетон заводского плаца?

Ветер успокоился; я заметил, что пытаюсь двигаться быстрее и мысленно одернул себя, - не увлекайся. Как бы мне помог этот совет раньше, и какой-то частью не занятого моментом сознания, я, вместе с дрожью мускульного напряжения, был пронзен электрической судорогой нестерпимого стыда: как же я попался этому грязному ублюдку, этому Аркадию Сергеевичу, этому сладкому похотливому коту... О! если бы можно было когтями вцепиться в прошлое, за волосы втащить обратно в настоящее утраченные возможности, снова воскресить начало моего оперативного задания, непыльную работу вышибалы в "Алом маке" - достаточно приличном кабаке, одним из многих, принадлежащих "самому" - то есть Кулагину Аркадию Сергеевичу.

- Бери, бери, - настаивал Кулагин два часа назад. - Не укусит. Это твое будущее. На первое время хватит.

А незадолго перед этим, из приемной - там я, к изумлению своему, заметил замначальника Управления внутренних дел нашего города полковника Карамазова, - меня втолкнули к нему, к Кулагину, в кабинет. Я знал, конечно, что он родом откуда-то с Кавказа, но если бы и не знал, одного взгляда на пеструю роскошь помещения было достаточно, чтобы сделать нехитрый вывод о южном происхождении здешнего хозяина, - ботинки мои утонули в мягком ворсе ковра (персидского!), по стенам, тоже завешанным коврами, висели сабельки, кинжальчики и пистолетики, - разумеется, коллекционные. Сам хозяин утонул в кожаном кресле и с ленивой улыбкой, легкое превосходство которой бесило меня ещё с нашей первой встречи, кивнул мне. Он продолжал улыбаться, когда подталкивал ко мне толстый большой конверт пухлым пальцем с впившимся в плоть золотым перстнем.

- Если это за Марину, то лучше не тратить время, - сказал я.

- Молодец! Ответ не просто мужа, но воина. Я, почему-то, таким и представлял себе русского солдата: бескомпромисный борец за идею. - Он подленько ухмылялся, с интересом поглядывая на меня. Сигарету с медленно нарастающим столбиком пепла осторожно держал над пепельницей, оберегая голубой английский костюм и вальяжно вытягивал ноги в туфлях по 500 долларов за пару. Мы были одни в кабинете и, если бы я захотел, я бы достал его прежде, чем смогли подоспеть волкодавы. Но меня смущало присутствие полковника Карамазова в приемной, а кроме того, чувствовалось, что он меня не боится. Конечно, по идее должен бояться я, ведь это я увел Марину, меня она полюбила, - что же, пришла пора отвечать. Это я усвоил давно, и все последние войны, в который я учавствовал, прежде чем меня турнули из армии, только подтверждали нехитрую истину: за все надо платить.

- Нет, не за Марину, - сказал он.

Я взял конверт, распечатал. Внутри лежали пять пачек долларов.

- Пересчитай, - сказал он, затягиваясь.

Я взял одну пачку: там было сто бумажек по сто долларов.

- Всего пятьдесят тысяч. Они твои.

- Мне не нужны ваши деньги.

- И Марину в придачу.

Я почувствовал сонное отупение. Такое у меня всегда наблюдалось перед боем. Я нутром чувствовал опасность. Марина предупреждала меня: это самый хитрый и подлый сукин сын. Он тебя на завтрак слопает, а ты и не заметишь. Но недаром же я бывший командир "спецназа". И в мои 24 года реакция все ещё дай бог каждому.

- Значит не смог сдержаться и за это тебя из армии попросили. Отдал приказ стрелять на поражение, когда нашел своих замученных моими земляками солдат. А командование тебя не поняло. Мол, мирных жителей был приказ не трогать. Конечно, они не видели головы твоих подчиненных, которыми в футбол поиграли.

- Откуда вы знаете?

- Эх ты, воин. Я все знаю. Когда у меня на счет тебя возникли подозрения, уже через неделю досье лежало у меня на столе. Нашел кому служить, в легавые подался. Туда идут те, кто вообще ни на что не годен. Лучше бы ты сразу ко мне устроился. А так тебя тут же сдали. Они, идиоты, даже не поинтересовались, кто за мной стоит, когда тебя внедряли. Ладно, я их прощаю, теперь они ещё усерднее мне служить будут, порядок охранять правоохранники. Но неужели ты думал, что мне ничего не известно о ваших делишках? А Марина! Не ожидал. Я был о ней совсем другого мнения. Хотя девятнадцать лет ещё не возраст. Но не ожидал.

- Короче, - решительно сказал я. - Что вы хотите?

- Боец! - одобрил он. - Не обороняться, а нападать. Так кажется у вас в уставах записано?

"Ты не должен ослаблять внимание, - говорила мне Марина. - Он может так оплести словами, что и не заметишь, а уже связан по рукам и ногам. А потом удар - и нет человека. Поменьше слов, Коленька. И помни, что я всю жизнь мечтала встретить такого, как ты. Я люблю тебя".

- Я попросил доставить тебя сюда - заметь, в целости и сохранности, чтобы поговорить, как мужчина, у которого увели любимую женщину, с мужчиной, который увел её.

Он вновь затянулся и долго выпускал дым в мою сторону.

- Дело в том, уважаемый Николай Федорович, что у меня возникло подозрение, что меня хотят ограбить. И в отделе по борьбе с организованной преступностью мне пошли навстречу. Эти доллары, конечно, мои, но их обработали спецсоставом и теперь ваши руки убедят всех, кто преступник - на несколько лет небо будет вам в клеточку. А я постараюсь, чтобы эти несколько лет преобразовались в вечность. Вы довольны такой перспективой?

Попался. Я только теперь понял, зачем полковник сидит в приемной. Они получат меня на блюдечке с голубой каёмочкой. Надо же, все, казалось бы, предусмотрел - и на тебе, влип, как мальчишка.

Кулагин тяжело поднялся и подошел к огромному, на всю стену окну. Обширный бетонный двор был заставлен - металлические конструкции, ящики, какое-то оборудование.

- Старая часть крематория. Я когда все это купил, весь двор был присыплен пеплом, - все старое, ржавое, изношенное. Сколько же я средств сюда вложил! Здесь такие подземелья - жуть берет.! - Он повернулся ко мне. - А ты ещё можешь выйти сухим из воды. Я могу предоставить тебе эту возможность. Плюс деньги в придачу.

- Меченные деньги?

- Не смеши. Но если хочешь, бери другие. Можешь немецкие марки, или японские йены. Можешь рублями взять.

- А за это я должен Марину сдать? Это вы не смешите. Ее вам не получить.

- Мои люди выследили её.

- Хватит мне мозги компостировать. Откуда вашим ищейкам было знать, что у неё в доме открыли второй подъезд.

- Ну и лексикончик у тебя. Подъездный ребенок, наверное. Впрочем, все забываю, что ты прямо с поля брани. Из народа, так сказать, плоть от плоти. - Он вздохнул, с сожалением посмотрел на оставшуюся половину сигареты и решительно вмял её в пепельницу.

- Надо бороться - вредная привычка, - пояснил он. - А вообще-то, вы правы. Следили, к сожалению, не мои "ищейки", а ваши опера. А их примитивные мозги, как вы понимаете, - язвительно кивнул он мне, - привыкли к задачам попроще: пьяным карманы подчищать, да подростков арестовывать. Если всю жизнь подъезд заколочен, так какого рожна он будет открыт? Так кажется у вас и вам подобным происходит мыслительный процесс? Мои "ищейки" - с кем поведешься, - уже и я ваш лексикон перенял, - так вот, мои люди уже по незнанию города все бы выходы проверили. Так куда она отправилась?

Я промолчал. Он меня начал утомлять своим словоблюдием. Попадались мне уже такие вот аристократы, привыкшие строить из себя представителей высшего общества, а сами, небось, в сакле, на циновке воздуха первый раз глотнули. Кроме того, мы с Мариной договорились, - пока я буду отвлекать огонь на себя, она должна будет сесть на электричку до Москвы. А через некоторое время, по объявлению в газете...

- Вы всегда такой неразговорчивый? - спросил Кулагин с неподдельным интересом.

- После общения с вашей бандой.

- Вы мне льстите. Однако, я вижу, что вы мне неверите. Может, все-таки, надеетесь ускользнуть? Или надеетесь на ваш "самый гуманный суд в мире"? Н-да, - стойкий оловянный солдатик. Будешь стоять до конца, потому что таковы правила чести. Видимо, эти два мира существуют физически, я имею в виду мир толпы и мир вождей. Одна половина выполняет свой долг, а другая создает критерии долга. Впрочем, вам этого не понять, вы из другой половины.

- Теперь я начинаю понимать, почему Марина предпочла меня, - сказал я.

К моему удивлению он расхохотался, даже объемистое брюхо мелко, студенисто затряслось.

- Не так уж вы и глупы, надо сказать. Бывают, слава Аллаху, проблески. Если вы не спешите - а куда вам торопиться! - я, с вашего позволения, обрисую ситуацию. Итак, вас милиция внедрила ко мне. Потом догадались выяснить, кто я и с кем связан, перепугались и отозвали вас. Вы же успели полюбить мою подружку, а она, как в популярных женский романах, полюбила вас. Теперь вы, возвращаясь к вашему языку, у меня на крючке. Я этому, признаться, рад, если хоть часть того, что я о вас слышал является правдой. Собственно говоря, я оказался не в накладе. Если вы выслушаете меня, то поймете почему.

Медленно скользя взглядом по кабинету, я вдруг понял, что с самого начала смутило меня - экраны мониторов. Сейчас пошла мода на компьютеры и каждый уважающий себя прощелыга ставит у себя один-два, но здесь было уж слишком много. А на стенах между коврами висели вообще невиданной величины экраны. Что за чепуха!

- Вы, надеюсь, не предполагаете у меня высоких чувств к бедной Марине? - спросил Кулагин, внимательно изучая содержимое сигаретной пачки. Помилуйте, - продолжал он, - не тот возраст. Я ей, если не в деды, то в папы точно гожусь. У нас была честная сделка, если позволите, неписанный контракт: я даю ей возможность жить так роскошно, как немногие, она же остается со мной и телом и душой. Разорвав контракт, девочка осовбодила и меня. Тем более, что хорошего должно быть в меру, а её глупое кривлянье, идиотские претензии, вульгарность, - О, Аллах! - вы не заметили, какой у неё вульгарный, улично-подъездный смех?..

- Достаточно! - прервал я его.

- Понимаю, понимаю, - шутливо махнул он рукой с дымящейся сигаретой, виноват, сам же заговорил о разорванном контракте, все права теперь у вас. И ответ за вами. Приношу свои извинения.

На мой взгляд он переигрывал, но что-то ему было надо, поэтому и тянул время. Он словно бы прочитал мои мысли:

- Удивляетесь, почему я не зову полковника? Пора бы, но ведь я хочу вас отпустить. Да, да, вместе с Мариной и этой небольшой суммой. Надеюсь, на первое время вам хватит. Вам уж точно, но на счет Марины я сомневаюсь. Хотя любовь, говорят, преображает. Впрочем, это ваше дело. И так, подобрался он, - я предлагаю вам сделку. Нечто вроде игры. Вроде русской рулетки: выиграете, - получаете свободу, женщину, деньги. Ну а проиграете теряете все. В том числе и жизнь.

Я подумал, что если у него здесь поблизости оружие, и если я успею это оружие найти до того, как сюда ворвуться шакалы, я смогу выбраться... - все это было чисто рефлекторным поиском выхода, на самом деле я чувствовал, что завяз крепко, что с таким мерзким пауком я ещё не встречался и деваться мне некуда.

- Согласен, - решился я. Хоть узнаю в чем тут дело. И что за вариант "русской рулетки" изобрел этот сукин сын.

- Хотелось бы узнать подробности. Что за дерьмо меня у вас ожидает? сказал я.

Опять эти подъездные выражения, - его лицо исказилось страдальческой гримасой. - Друг мой, раз вы приняли мое предложение, уже этим я признаю вас равным себе, человеком своего круга, если хотите, джентльменом. Не разочаровывайте меня.

- Не вижу логики. Впрочем, как вам будет угодно.

- Я заметил, вы посматриваете на экраны.

- Слишком много. А таких больших, как у вас на стенах, я ещё не видел.

- Правильно. В России ещё таких нет. Спецзаказ. Понимаете, сидя здесь, у себя, я по этим экранам могу проследить за каждым уголком моего лабиринта.

Я отметил про себя упоминание о лабиринте, но не стал распрашивать. Если захочет, сам скажет.

- Сколько же вложено средств в эту мою игрушку! - он даже закатил к потолку поросячьи черненькие глазки. - Я сумел реально создать воплощение своей мечты: лабиринт Минотавра. Надеюсь вы знаете, что такое лабиринт Минотавра? - со своей идиотской снисходительностью спросил он. Я ничего ему не ответил, предоставив понимать, как захочет. Он понял по своему:

- В Древней Греции был лабиринт, который охраняло чудовище Минотавр. Кто туда попадал - погибали. Один только герой Тессей сумел выжить. Вот роль этого Тессея я вам и предлагаю. Придется попотеть. Первое испытание достичь входа в лабиринт. Вход в той трубе во дворе. Вы поднимаетесь на трубу по ступенькам и вползаете внутрь. А там на лифте спуститесь вниз.

- Вы сумасшедший!

- Отчего же? Пятьдесят тысяч - это хороший куш для бедного человека. Понимаете, все, кому я предлагал эту сделку до вас, были обыкновенными людьми. А нормальному человеку всегда и во всем трудно. Вы же, простите за каламбур, ненормальный. Ваша ловкость, ваша мощь, наконец, боевой опыт разве можно сравнивать! Я думаю у вас вполне реальный шанс...

- Почему вы думаете...

Он прервал меня жестом досады.

- Потому, что у вас нет выбора. Я уже сказал, что из тюрьмы вы не выйдете. Да и не в вашем характере пассивная оборона - вы боец. И - вот ещё несколько слов, может это примирит вас необходимостью делать неугодное вам: понимаете, я уже касался темы толпы и вождей. Вожди всю историю цивилизации создают свои лабиринты и загоняют в них толпу. Вы знаете, почему началась война в Чечне? И каким лично людям-вождям она была нужна? - глаза его странно блестели, он словно разговаривал не со мной. - Я хочу, чтобы вы поняли: не важно, кто творит лабиринты. Если бы не лабиринт Чечни, вы бы что-то не узнали о себе. Даже Звезда "Героя России", которую вы не получили из-за своей несдержанности (он хихикнул), уже сделала вас выше, возвысила над всей этой паутиной ходов и интриг. И по сути и над этими самыми вождями. Это просто жизнь, а творит ли её Аллах, политики, или вот я - по большому счету какая разница!

- Вы сумасшедший!

Он вздохнул.

- Вы не поняли, да и ладно. Еще раз: лабиринт сложен, не скрою, вас будут подстерегать множество - для многих смертельных - ловушек. Но вы, я думаю, справитесь.

- А гарантии? Какие вы даете гарантии, что, если я пройду ваш лабиринт, вы потом не сдадите меня?

- О, Аллах! Я никогда не жульничаю. Тем более - вы должны понять, пятьдесят тысяч для меня ничего не значат, - это не сумма. А вот лабиринт с достойным игроком!.. Да, возможность ощутить себя хоть чуть-чуть богом, для этого никаких денег не жалко.

Я раздумывал, а он меня не торопил. Вид у него был довольный, как у кота, который загнал в угол свою мышку. Пусть себе наслаждается. Пока вернемся к собственной персоне. И так, мне 24 года, за плечами несколько лет почти непрерывных боев. Я ничего не умею, кроме того, чтобы убивать и не давать убить себя. В этом я дока, супермен, так перетак. Если меня посадят, с моим характером - тут он прав, - я могу надолго застрять в этих отдаленных и не столь отдаленных местах. А тут ещё впервые в жизни влюбился в девчонку. Впервые в жизни я оказался нужен кому-то другому. Родители? отца я никогда не знал, а мать не очень то хотела интересоваться мной детство волчонка, сиротство волчонка, юность волчонка, а затем - волчья жизнь. В пору немедленно слезу пускать. Надо же, после такой жизни и - вот, пожалуйста, - втрескаться в подружку короля подпольного мира.

По сути, мне не оставляют выбора: соглашусь - лабиринт какой-то. Судя по блеску его масляных глазок - это не лучше войны. Если же я сумею его пройти и выжить, то скорее всего останусь с носом, а откажусь - тюрьма с прочими довесками.

- Один вопрос, - сказал я.

- Сколько угодно, Николай Федорович.

- Ответьте глядя мне в глаза: если я пройду лабиринт, что вам помешает сдать меня в тюрьму?

- Моя честь. Я уже говорил, что не имею обыкновения жульничать. Кроме того, - заранее предупреждаю, - компьютерная программа лабиринта настолько сложна, что возможных ходов никто предсказать не может. Это лотерея. Если удача на вашей стороне, вы победите, нет - увы! А если победите, какой, спрашивается, резон губить мне такой великолепный экземпляр, как вы? Увели у меня потаскушку - молчу! молчу! - так в моем с возрасте юность только используют, а привязываются к молодым смертники и глупцы. Я себя к таковым не отношу.

- Хорошо, согласен.

А что мне оставалось?

Он просиял и сразу поднялся.

- Ну и прекрасно и прекрасно, - он щелкнул клавишей на столе и бросил в микрофон:

- Вариант "А". Все о/кей.

- Прошу, - сказал он уже мне, и мы вышли в приемную и вниз по лестнице, хрупкую скорлупу заграничной косметики которой покрывала синтетическая лента ковровой дорожки. А внизу, в вестибюле, кто-то уже открывал дверь, и я видел, как сбоку в зеркале спешит ко мне мое отражение - высокий, почти квадратный парень в спецуниформе вышибалы - лакейской дорогой кожаной куртке, а следом надвигалась толпа из брюхатого боса и приближенных...

* * *

То, что башня была круглая, вначале не имело значения, при диаметре метра четыре кривизна поверхности не ощущалась, а вот себя я ощущал мухой, прилепившейся к гладкой стене. Правда, вначале было не высоко, и все мое внимание было занято гимнастикой: нога передвигается на ступеньку, медленный перенос тяжести и одновременно выпрямляешься, подтягивая другую, потерянную внизу конечность. Скоро правая нога, на которую и выпадал весь груз моего тела, страшно заныла, потом приспособилась и вновь взбунтовалась. Но тут я догадался начинать выпрямляться уже после того, как отстающая левая нога будет подтянута на новую ступеньку (ширина - 12, длина - 25 см), - дело пошло, я взглянул вниз, что раньше как-то забывал делать, охватил взглядом всю панораму, даже часы на здании правления, крыша которого была уже ниже меня, значит я поднялся на уровень пятого этажа, метров 15 одолел, осталось почти ничего, метров 25, если не больше. Может снизу, даже со стороны кажется, что я довольно гладко вползаю...

Тут-то я услышал знакомый, ставший привычным за годы звук выстрела. Стреляли из карабина и рядом с головой - но близко, так, в метре, - выбило осколки плитки.

Я дернулся всем телом, и приобретенная в боях привычка однозначно реагировать на выстрел, едва не погубила; руки, потеряв опору, описывали в воздухе невообразимые зигзаги, тело качнулось... светящееся табло часов мигнуло: 10.30, бетон внизу заколыхался волной, я понял, почему мне уже встречались выщербленные плитки, где-то слышался смех, наконец равновесие восстановилось и судорожно дыша, я вновь прилип к стене, - как же гудели икроножные мышцы! я давно не чувствовал себя так близко к смерти и лишь поднимавшаяся из-за этого подлого выстрела волна ярости поддерживала меня.

Вновь меня настигали порывы ветра, я пережидал, потом полз выше. Прыжки с парашютом вытравили у меня не столь уж сильный страх высоты. Середину пути я одолел довольно быстро. Я посмотрел вверх - осталось несколько метров. Усилился ветер; я вновь переждал и уже привычно стал нащупывать ногой новую ступеньку. Тут он меня и стукнул по ноге: огромный, серый, с черной головой, весь нахохлившийся ворон. Судя по мрачныму взгляду из под тяжелых надбровных дуг - именно ворон, недовольный вторжением низко ползающих людей в его святая святых. Мой ботинок продвинулся и спихнул птицу; недовольно скрипнув, ворон взлетел на ступеньку выше. Все повторилось на следующих этапах, я тут же вписал его в систему мучительно одолеваемых препятствий, но ворон вдруг клюнул меня в голень, чуть выше ботинка. Никогда бы не подумал, что это может быть так больно! Клюнув и угрюмо взглянув на меня черным блестящим глазом, он немедленно все понял, а я каким-то образом, - сквозь боль, злость, смятение, - уловил его понимание.

Новый порыв ветра встряхнул меня, ворон без промаха всадил свой клюв. Я слышал, птицы произошли от ящеров, их перья - перерожденная чешуя. Ненавидя эту птицу, я ненавидел всех доисторических и нынешних пресмыкающихся. Шаг - острый удар, гимнастическое напряжение - когда же все это кончится! - я едва переводил дыхание.

Внизу часы показывали 11.05. Я уже был на такой высоте, что привычное ощущение полета на вертушках неожиданно притупило страх. А может быть просто привык; я заставил себя даже не реагировать на динозавра, регулярно расщепляющего клювом кость моей ноги. Я вновь поймал его круглый взгляд и тут новая волна паники захлестнула меня: я не сомневался никогда в справедливости тех, кто утверждал - палач и жертва ощущают близость; через пару лет работы любой опер понимает лучше рецидивиста, чем вечно недовольных пенсионерок с ближних участков; сейчас я был уверен, птице пришло в голову нечто новое, садистское - злобная радость пернатого отозвалась во мне ужасом.

Мне оставалось только ждать - недолго. С шумом, хлопаньем крыльев ворон приземлился мне на голову - тут же соскользнул и потоптался на плече. Я быстро отвернул лицо - двор был пуст, только у крыльца правления маячила маленькая фигурка, наставившая на меня блеснувшие в повороте линзы бинокля.

Удар в затылок едва не оглушил меня. Боль была такая, словно воткнули сверло. Я решительно и навсегда возненавидел ворон, а вместе с ними - всех летающих рептилий. Ворон не торопясь, тщательно прицеливаясь, вонзал в меня свой стальной - уж никак не из кости! - клюв. У меня темнело в глазах; весь комок нервов, усталости, отчаяния, я не сразу понял - что? - моя правая вытянутая рука вдруг вместо скользкой плитки встретила пустоту... нет, железный прут, по торцу обвивавший зев трубы...

Удар, удар клювом.

Рука моя сжала шершавое железо и, уже убежденный в спасении, я быстро другой рукой схватил удивленно вскрикнувшую птицу.

Не выпуская ограждения, я поднялся выше, перекинул ногу через верх трубы и, хоть и неудобно, примостился на срезе. Я добрался. Внизу было все так же пусто: человек у крыльца, маленькие коробочки машин. Я не боялся, что меня снимут пулей - было все равно, а кроме того, я понимал, что труба - только начало. В руке ещё дергался мой бывший палач и сейчас пытавшийся достать меня клювом. В трубе, метрах в полутора от торца, чем-то похожая на чугунную крышку дорожного люка, выднелась круглая, наглухо закрывающая отверствие площадка. Внутренний диаметр трубы был около метра. Ворон ещё раз дернулся. Я был едва жив, болела нога, по шее медленно засыхая стекала струйка крови. Я посмотрел - клюв у птицы был сухим и черным.

В этот момент, глядя на своего мучителя, я вдруг с непонятной силой осознал, что я сумею победить. Я помню, раз или два подобные ощущения настигали меня, уже давно, мне тогда казалось, я гибну, но вот ещё жив, до сих пор жив. И с жестокой радостью оторвав твари голову, я вдруг безоговорочно поверил, я сумею выжить.

Однако, хватит оттягивать неизбежное. Я перекинул ноги внутрь трубы и осторожно опустился на люк. Люк надежно выдержал мой мос. Напротив груди целился в небо маленький рычаг рубильника. Надпись "пуск" все объясняла. И я нажал на рычаг, желая скорее опуститься.

Опуститься - мягко сказано; люк просто исчез из под ног и падая вниз, я успел горько подумать: все напрасно, меня перехитрили, - злобная шутка извращенного безумца удалась. Я ещё пытался зацепиться - скорость и стеклянистая облицовка отполировали стены, я ожидал удара, который превратит меня в ничто, но финал затягивался. В какой-то момент, - все происходило так быстро, я не успевал осознать! - меня прижало к стене, скорость возросла, трением нагрело спину, ещё сильней и мелькнувшая мысль подсказала мне: изогнувшись, вертикальный желоб вынес меня в другие измерения, - от вертикального - ближе к горизонтальному, от смертельного к жизни.

Растягиваясь, секунды дарили мне время; я думал, меня вытряхивают, словно камешек из водосточной трубы, - обретя надежду, я вновь хотел жить.

Движение не прекращалось; ощущая разными боками жар и трение, я предположил, что, сужаясь, спираль моего пути сама гасила скорость.

Резкий свет ослепил; труба выходила в огромный овальный зал и неожиданно заканчивалась широким раструбом. Все это запечатлелось в мозгу ещё в полете; вылетев по дуге, я был буквально оглушен мертвой вонью, а внизу, куда я готовился приземлиться, холмом копошилось нечто грязно-серое, неразличимое даже в ярком, режущем свете.

Приземлившись довольно мягко, в ту же секунду с отвращением попытался вскочить - все скользило. пищало, царапалось; врассыпную метнувшиеся крысы уже возвращались, решительно попискивая и воняя. На самом деле вонь не от них, - холмом переплелись трупы людей, животных, - под рукой липко, мерзко поползла полуразложившаяся кожа, отрываясь с куском лица - что за отстойник! Трупов людей было немного: пять, шесть. Тот, который пополз под рукой принадлежал женщине - я видел изъеденную крысами грудь. Меня вывернуло - слишком неожиданный был переход к смерти. Пол был весь усеян крысами.

Занявшись своими ощущениями, я едва не попался; раструб трубы загудел, зашипел, что позволяло сил, я отпрыгнул в сторону, поскользнулся, но и в падении попытался откатиться в безопасную зону. Дохнуло едко, ещё - вдруг из трубы густо, пенно хлынул поток извести. Воистину ад! Погибая, визжали крысы, многие пытались взобраться по моим ногам. Под ботинками стало хлюпать. Стены кругом гладкие, высокие, нержавеющие. Только в одном месте словно широкое двухметровое окно из мутного стекла. Я с разбегу ударил ногой - ничего. Еще раз огляделся: с потолка свисали ржавые цепи, не дотягивались до пола метров пять - бесполезно, не допрыгнуть. Еще раз ударил по окну - только ногу отшиб. Слой пены утолщался, я не успевал сшибать спасавшихся на мне крыс. Что за грязный кошмар!

В отчаянии я обвел взглядом стены: гладкие, скользкие... Нет, - если бы было время - возликовал, - метров в пяти от меня, ближе к этой чудовищной куче, по стене пунктиром моего спасения прилепились скобы примитивной лестницы. В два прыжка я достиг скоб, зачерпнул ботинком немного извести, - благодаря брюкам попало немного, но от испарений сильно заныла расклеванная вороной голень. Я быстро полез наверх. Внизу весь пол уже пушисто пенился, скрывая остаточное шевеленье; поток извести из трубы не иссякал, я начинал задыхаться. Вверху, - теперь я уже различал, прорисовывался тонкий контур притертой крышки люка. Я поравнялся с ближайшей - метрах в двух, - цепью, спозающей из середины широкого круглого отверствия.

Скобы кончились. Если считать, что цепи и этот люк, к которому я лезу, принадлежат одному помещению, то сюрприза, вроде той же извести, можно не опасаться. Я попробовал отжать люк, но скобы, державшие меня, опасно затрещали. Пришлось внимательно осмотреть окружность стыка. В одном месте, достаточно удобном, чтобы дотянуться стоящему здесь человеку, в данном случае - мне, приходилось какое-то вздутие. Что же, я нажал.

Послышался щелчок, непонятный звук, который я разгадал мгновение спустя, крышка стала явственно подниматься, и в ту же секунду мне пришлось, изо всех сил оттолкнувшись от стены, прыгнуть в сторону.

Из открытого люка хлынула волна чего-то жгучего, бесцветного, не кислоты, я подумал - кипятка. Я уже висел на ближайшей цепи, ладони саднило от ржавых царапин, но капли ещё горевшие на руках, ничем не пахли. Вода.

Я чувствовал - иду в разнос. Все так быстро менялось, что времени на то, чтобы понять и прочувствовать ситуацию не было. Мои друзья соглашались: больше всего чувств, опасений, страха испытываешь до и после боя - внутри события на это нет времени.

Я пополз по цепи вверх. Это было легко, - звенья, толщиной в мою руку, облегчали подъем. По краю быстро приближавшегося метрового отверствия застыли в обрамлении стальные лепестки. Похоже на широко раскрытую диафрагму. Но центр, где проходила цепь, был достаточно просторен для меня...

Я сглазил; сначала медленно, потом стремительно сливаясь в нерезкий контур, начали вращаться лепестки. Я приостановился на секунду, - внизу ревела вода, шипела известь, сквозь меня, мимо меня проходили тугие клубы едкого пара, - назад дороги не было. Когда же пролезал опасный участок, почувствовал теплое прикосновение к левому пречу...

Рукав моей кожаной куртки изрезан в лапшу. Это в том месте, где слегка качнулся, подтягиваясь выше. Я находился в узком коридоре, расположенном перпендикулярно нижнему залу. С двух сторон - прикрытые двери. Отверствие в полу занимало всю ширину прохода. Едва я вылез, лепестки - просто острые диски, расположенные по периметру, - сразу остановились, тесно окружив звенья цепи.

Снимая куртку, я думал, что скорее всего Кулагин и вся его банда наблюдают за мной. Еще и пивко сосут. Мне ужасно захотелось пить, - даром что вспомнил. Рукав рубашки пропитался кровью; один рукав - красный, выбросил сразу, а другим немедленно перевязал руку. Кровь медленно пропитывала ткань.

Присев, я начал подводить итоги. И так, я жив. Это главное. Сейчас, не знаю как долго, - мне ничего не угрожает. Если то, что уже было, только начало, цветочки, так сказать, то придется мне выложиться. Хотелось есть. Хотелось пить. Во рту пересохло совершенно. Если я здесь задержусь, они найдут способ ускорить события и вытурят меня отсюда. Внезапно дрогнули лепестки люка. Сразу остановились. Свет померк, но вновь остро слепит. Мне, видимо, дают знать, сообщают нехитрым кодом, что пора, мол, отрабатывать условия. Впрочем, засиживаться резона нет.

Подумав, я шагнул к ближней двери. Что-то лязгнуло - я потерял под ногами опору. Падая, инстиктивно сжался. Шумный всплеск.

Вынырнув, я перевел дыхание и бешенно взглянул вверх. Метрах в трех светился большой круг. Я разозлился. Идиот! Растяпа! Люк проспал. Впрочем, это была все такая же многолепестковая диафрагма. Когда она закрыта, то прочно сливается с полом. Но каковы мерзавцы!

Последнее относилось к устроителям и шефу. Я пощупал шершавую стену ржавый, некогда гладкий металл. Ни скоб, ни чего-либо иного, что могло помочь выбраться не было. Вокруг звенела, журчала вода, эхом скрывая источник.

Привыкнув к полумраку, глаза различили заметно суживающиеся к верху стены. Выбраться было нельзя. В таких, только сухих колодцах, гноили заживо преступников китайцы. Примерно на высоте метра темнело отверствие, из которого бежала вода. Натуральная мышеловка.

Вода была холодная, я продрог. Чтобы согреться, несколько раз проплыл по кругу. Надо двигаться. Жаль, что это не молоко, как в сказке про мыку. Тогда можно было сбить кусок масла и отдыхать. В голову лезет чушь. Наверное от безисходности. Меня вдруг пронзило невыносимое чувство одиночества. Хорошо, хоть Марине удалось ускользнуть. Мне же стало ещё хуже. Хватит.

Держась на плаву, я угрюмо разглядывал удручающе голые стены. Люк метрах в трех. Если можно было бы оттолкнуться от поверхности воды... Внезапно в глаза бросилось то, на что следовало бы обратить внимание с самого начала: стены были влажными до половины ствола. Несколько выше журчащего отверствия пролегала хорошо заметная граница, дальше которой ствол был сухим. Вода стояла высоко, а потом куда-то ушла. Или слили в ожидании моего появления. Чтобы я не выбрался легким путем. Сделав кувырок, я ушел в глубину вниз головой.

В воде ничего не видно. Здесь было неглубоко - метра три. Я держался стены, но вдруг, как и ожидал, рука провалилась - туннель. Я всплыл глотнуть воздуха. Сразу лезть в трубу не решился, боялся не хватит воздуха. Часто такие мелочи и спасают; я дышал глубоко и мерно, пока не закружилась голова. Ничего, здесь не глубоко и кислородное опьянение мне не грозит.

Туннель не кончался. Какие-то неровности, шороховатости позволяли цепляться руками, отталкиваться, но гребка не получалось - узко. По тому, как судорожно заходила грудь, я понял, что пошла вторая минута. Туннель не кончался. Вряд ли они заинтересованы в такой глупой моей смерти. Пожалуй, вернуться не успею.

Возвращаться не понадобилось.

Я почувствовал, что выплыл из трубы. Вода ли изменилась?.. Сразу стало светлее. Я ещё не выныривал, значит свет усиливался сам по себе, словно наверху - в бассейне? - включали в ожидании меня свет. Поверхность надо мной зеркально колыхалась. Что же меня ждало?..

Я быстро всплыл. Я успел все мгновенно охватить взглядом: бассейн метров 15 длины и 5 ширины, узкие бортики, с одно стороны небольшая трибуна на 10-20 человек, толстая фигура Кулагина, зверские его мальчики, какие-то женщины. Кто-то зааплодировал. Я со злобой уставился на них. Мерзавцы! Еще взрыв аплодисментов. Кто-то тонко и восторженно закричал:

- Вот, вот она! Анаконда!

Я почувствовал... я оглянулся - поздно. Словно тисками сдавило плечо; руки, ноги, все тело заплело, закрутило, мерзко-холодное, я не выношу прикосновения рыб в глубине! огромная, с два моих кулака змеиная морда вонзила зубы в плечо. Мне не было больно, но неожиданность, страх, нутряной холодный страх, ярость!.. Я сам взорвался, уже осознав, что в неподвижности моя погибель, если не давать опоры хвосту... холодное гибкое тело пыталось оплести мне ноги, тело... Все бурлило, жадно подались зрители на трибуне, от страшной ярости я взбесился; не переставая барахтаться, оторвал голову твари от себя и не разбирая, сам вцепился зубами, под пальцами что-то поддалось, - я проткнул глаз и изо всех сил ввинчивал палец, хруст, нет, не сустав, еще, лоботомия проклятой...

Дергаясь, змея опускалась на дно. Мне ещё хватило сил доплыть до бортика перед трибуной. Перегнувшись, Сашок протягивал мне избитую тренировками клешню каратиста. Я принял, чтобы тут же рвануться вверх...

Я не думал, что так измотан, - кулак верного телохранителя Кулагина настиг меня, - все потемнело, я отключился.

* * *

Сквозь проблески сознания, я слышал негромкий шелест голосов, что-то позвякивало, словно посуда по стеклянному или твердо-пластиковому покрытию. Я ещё сопротивлялся, желая продлить сон, но резкий аммиачный запах вздернул мне нос, голову; я открыл и сразу прикрыл ослепленные глаза, успев заметить странное шевеленье полуголых людей, кажущееся продолжением расплывающегося бреда. Впрочем, действительность не имела отношения ко сну: полукругом располагались ряды скамей, обтянутые мягкой искусственной кожей, стеклянные столики; я в одних плавках лежал на одной из скамей, скорее лежаков, а девушка, только что пробудившая меня нашатырем, уже уходила. Я ещё затуманенным взглядом проводил её, стараясь уловить ускользающий отблеск фарса, - и нашел: странно дисгармонировал медицинский чемоданчик с красным крестом на боку и её голая грудь - девушка была в одних купальных трусиках. Впрочем, приглядевшись, я перестал обращать внимание на единичные фрагменты; общая картина была занимательна бредовым колоритом, хотя, - как всегда случается, если затронут основной инстинкт - самосохранение, - все казалось естесственным, было уже не до препарирования субкультур.

Скажу, что все эти полуголые пузатые дядьки в простынях а/ля римлянин и так же лихо, одними грудями прикрытые девицы, сразу отошли на второй план, стоило разглядеть привязанных к столбам людей внизу на аренах.

Наше помещение, где располагался банно-санно-полуголый бордель, нависало над двумя большими аренами. Скорее, однако, эта была одна огромная желтая арена, разделенная перемычкой, так что зрители наверху пребывали в безопасности и могли смотреть, либо... не смотреть.

Арена, расположенная слева и густо посыпанная свежими опилками, имела три столба, у которых, крепко стянутые веревками, стояли мужчина и женщина средних лет и парень лет 18. По уныло-испуганным лицам, кое-где разрисованным остаточными синяками, по их обнаженным мослам (были они голые, жалкие и синие от страха), я бы признал в них бомжей. Однако, мне ли не знать, сколь малая грань отделяет человека, так сказать, приличного, от его падшей ипостаси. Малая, очень малая грань...

А вот единственный столб второй арены, держал отличную от тех троих жертву. Лицо было не видно, лицо было прикрыто колпаком, но тело этой молодой женщины говорило о хорошей жизни. Зачем-то эту очень красивую, издали кажущуюся смутно знакомой (все прекрасные женские тела смутно знакомы) девушку так позорно наказали.

Громкий смех отвлек меня; в стороне три значительные на вид мужские фигуры лет по 50 каждая смеялись чьей-то шутке.

- Обрати внимание, - услышал я рядом с собой знакомый голос Кулагина. - Все трое представляют наши силовые министерства. Наверное, видел по телевизору? Кстати, если бы я захотел, здесь сегодня одними представителями все было бы забыто.

Я ещё скользнул взглядом по трем, недавно в парилке распаренным, сейчас стационарно устроившимся богатырям. Одного, того, что игриво схватил за ногу проплывающую мимо деву, кажется, действительно, видел по телику. Между тем та же медицинская девица уже ставила рядом со мной поднос с бутербродами, салатом, куском мяса, рюмкой с коньячного цвета содержимом, ненадолго закрыв мне обзор своими, признаюсь, красивыми, грудями.

- Много не ешь, - продолжал доброжелательный шеф. - Хочу тебя поздравить, ты оправдал наши надежды, прекрасно прошел дистанцию. Конечно, эта ещё не все, но начало весьма обнадеживает.

Кто-то окликнул его. Я быстро пересчитал присутствующих: кроме представителей, трех неизменных охранников во главе с Сашком и нас с Кулагиным, было ещё семь незнакомых мне мужчин. И столько же сновало женской обслуги.

- Ты ешь, ешь, - потчевал меня Кулагин. - Набирайся сил, они тебе ещё понадобятся.

Последнее мне не понравилось, но голод чувствовал жуткий, и я стал есть.

- Видишь тех на арене? Сегодня они должны умереть. Сейчас на них выпустят хищников. На этих троих - львицу. Львица стервознее, пока всех не прикончит, не успокоится.

Я даже есть перестал. Кулагин мечтательно смотрел на арену.

- Вы что, серьезно? - спросил я. Я заметил, как присутствующие невольно прислушиваются к нашей беседе. Вероятно, больше любопытствуя на счет меня.

- Я похож на шутника? - съязвил он и продолжал. - На девку натравим тигра. Зрелище будет ещё то - мороз по коже! Ах! когда во вкус войдешь!.. О, Аллах! Как же эти римляне жили! Что за идиотская у нас цивилизация. Пользуемся плодами римской культуры - даже терминологию новую не изобрели, а самое ценное, самый кайф извели.

- А если вас туда, на арену?

- Если бы да кабы... Я ведь здесь, а они - там. Если бы ты был не ты, а, положим, Сталиным, или Македонским, то во рту выросли бы грибы, неожиданно брюзгливо закончил он.

Слушая бред его откровений, я, между тем, подъел все, что было на подносе. Мне хотелось еще. Сто грамм коньяка приятно согрели.

Вперившись взглядом казалось далеко, а на самом деле внутрь себя, Кулагин рассуждал.

- Всегда были вожди. Их единицы, а остальные рождаются с инстинктом подчинения. Одни обязаны руководить, другие обязаны подчиняться. - Он говорил так серьезно, что я невольно посмотрел ему в лицо. Кулагин не видел меня. Толстые морщины его смешно и гадостно отвердели. Он и в самом деле ощущал себя этаким властителем.

- Когда Тамерлан, или Сталин, или Чингиз-хан посылали войска в бой, на смерть, кем они были? полководцами? вождями? или выступали в роли посланцев Судьбы? А Иван Грозный, взнуздавший Русь опричниной, кто он - деспот? убийца? или сама Судьба? Люди все чувствуют. Они не прощают лишь аморфности: будь тверд, последователен и жесток, и ты будешь Великим, Грозным, Сталиным - кем угодно. Люди чувствуют правду божестенных законов, поэтому в их памяти не хранятся добренькие, только сильные. И святые всегда представляли бесстрастно жестокого и бесстрастно милосердного Бога, представляли неумолимую силу.

- Вы сумасшедший! - невольно второй раз вырвалось у меня. - Вам место в зверинце.

Он негромко рассмеялся:

- Пока все будет наоборот. Слушай меня. Сейчас выпустят зверей. Тебе предстоит сделать выбор: спасать этих троих или одну девицу. Я советую спасти её - очень уж хороша! Все это часть моего лабиринта. Выбор зависит только от тебя: три, но бесполезные жизни, или одна, но очень полезная. Ладно, это все проблемы нравственности, твои проблемы. Теперь о трудностях: звери настоящие. Если правда то, что говорится в твоем личном деле, то у тебя значительный шанс победить. Во всяком случае, я поставил на тебя. Еще только Сашок на тебя поставил. Все остальные не верят, что можешь выстоять. Сашок из-за меня поставил, а может из-за вашей костоломной солидарности. Ну так что выберешь?

Я не отвечал. В первое мгновение, когда он сообщил, что мне уготовано схватиться с львицей, или с тигром, я был буквально ошарашен: смятение, адреналиновый жар в голове... Одно дело теория, сотни раз продумываемая методика боя с хищником, другое - предстать перед реальной возможностью.

В свое время, - о! достаточно давно! - я увлекался гладиаторской темой. Дело в том, что в римских школах приемы боя с хищниками довели до такого совершенства, что звери всегда были обречены.

- Оружие дадите?

- Нет, дорогой. С оружием не интересно.

- Смотря какое оружие. Хотя бы нож.

- Нет. Ты попробуй голыми руками. Я вот, давно хотел посмотреть, на что способен человек в экстремальной ситуации. Ты и покажешь...

Я уже не слушал. Я внезапно понял, что сквозь общий фон неразделимого страха, потаенного ужаса, пробивается, все ещё зыбкое, ещё трудно расчленимое, но уже явственное любопытство: смогу ли? Гордясь собой, я часто повторял своим бойцам: "Вы что, вечно жить собираетесь?" Все когда-нибудь умрем, а через сто лет, или сейчас - какая разница. Я понял, почему мне так мало дали еды и оценил благоразумность: Кулагин заботился обо мне, как о рысаке перед стартом: чтобы не перекормить, чтобы не перепоить.

- Друзья мои! - запахнувшись в тогу простыни, презрительно снисходя к возможным римским аналогиям и даже утрируя их, выступил Кулагин. Я начинал где-то уважать этого ублюдка. Он хоть честен перед собой - этого люди обычно лишены.

- Друзья мои! Настал долгожданный миг! Прошу делать ещё ставки. Наш мифологический герой сейчас вступит в битву титанов.

- Заткнись! - сказал я. Мне можно было уже говорить все, я уже был на сцене. Поднявшись, я стал разминаться. Все молча смотрели. Я знал, как выгляжу со стороны. Странно, но свою мощь человек оценить не в силах: свои мышцы никогда не кажутся большими, этот парадокс знают лишь сильные люди. Я разминался.

Стенка, разделяющая арены, была достоточно широка, чтобы пропустить человека. Кроме того, видимо в целях безопасности, продолжением ей служили сделанные из прозрачного пластика надстройки, те самые, что отделяли зрительские места от мест действия. Я прошел к середине этого прозрачного перехода, где с обеих сторон находились небольшие дверцы. Отсюда хорошо просматривались металлические решетки, за которыми, погруженные в рассеянный полумрак, угадывались вольеры. Яркий свет матовых древного света ламп лился с потолка. Трое людей на арене тревожно смотрели на зрителей, друг на друга. Невольно, но все чаще, взгляды всех притягивали прутья... Или то, что притаилось за ними; женщина плакала, парень, совсем ещё пацан, время от времени и незаметно для себя, судорожно всхлипывал, вздергивая чуб.

Я смотрел вправо. Колпак скрывал лицо и голову девушки, - внешне она никак не реагировала. И слышно ничего не было. Я не думал еще, чью сторону выберу, но предполагал, что Кулагин подталкивает меня влево: не видя лица девушки, я не видел человека. Иное эти трое: мужчина твердо сжав челюсти, силился удержать остатки почти растерянной с годами воли и самоуважения, но дрожали пальцы в локтях стянутых к столбу рук. Во мне боролись гнев и жалость. Я смутно чувствовал, что ловушка, в которую я угодил, не только смертельно опасна, но за внешне бросающимся в глаза страшным фасадом её притаилась унижающая меня беспомощность. Казалось бы, я сам выбрал себе роль, и сделка была честна, но наглая уверенность боса в своем праве творить личную реальность, сатанинская кулинария из людских судеб с приправами чужих острых эмоций бессознательно придавливала.

Кулагин шахнул рукой и поднял рюмку, салютуя мне, - жест, на фоне вершащихся событий уже не казавшийся смешным. С лязгом ушли в потолок решетки; неторопливо озираясь выходили звери. Львица сверху не казалась большой, - с огромного дога, только ниже. Тигр хлестал себя хвостом по бокам и свирепо рычал; отворачиваясь, я увидел, как нервно переступила девушка, до сих пор не издавшая ни звука, - возможно завязан рот. Пожилая женщина слева пронзительно закричала, мужчина рванулся; я видел, - врезаясь в плоть, веревки резали кожу - полоской выступила кровь. Львица вдруг быстро потрусила к столбам. Тигр все ещё охлестывал себя хвостом.

Я неожиданно для себя открыл прозрачную дверцу и прыгнул на арену к этим троим. Я уже не думал - пришло время инстинктам. Я не знаю, как действуют другие, я сужу по себе, но большинство известных мне мужчин корректируют свое поведение с воображаемым идеалом, почерпнутым из кино или мира уголовщины. Я имею в виду экстремальные ситуации. Глупцы! Чаще всего подобное обезьянничество приводит к могиле: глупые идеалы, глупое окружение, глупые атрибуты мужественности - суровость подлых форм.

Услышав мой прыжок, львица в нерешительности остановилась у столбов. Женщина повисла на путах, мужчина дергался изо всех сил, усилиями лишь окрашивая веревку у локтей, паренек открыл рот в изумлении; забыв, что сам участник действия, смотрел на меня, зверя, зрителей наверху. Львица коротко взревела, я в ответ - ещё громче. Удивленная, она все ещё нерешительно направилась ко мне. В ярости, замешанной на страхе, я ногой расшвыривал опилки. Я заводился неожиданно быстро. Львица приостановилась метрах в пяти, прилегла и медленно-медленно поползла ко мне - я по кругу отходил.

Вдруг босой ступней нащупал твердое - камень, осколок бетона, - быстро нагнувшись, схватил, бросил в нее. Львица ужасно взревела, - камень попал в нос, - прыгнула ко мне. Я видел выпущенные когти на распяленных лапах. Я отпрыгнул в сторону, рядом рухнула промахнувшаяся кошка. Я сильно ударил её ребром ладони по шее. Львица дернулась, медленно повернула ко мне голову. Я ударил её ногой в нос и тут же прыгнул ей на спину, обхватил сгибом локтя горло зверя, второй рукой закрепил удушающий замок, ногами оплел ребра. В последующем рыке её я уловил замешательство, замешательство и ярость; мужчина у столба таращил глаза так, что казалось вот-вот опустеют глазницы, а парень не закрыл до сих пор рта.

Жесткая шерсть загривка царапала мне лицо; желтая шерсть незнакомо пахла зверем, из близкой, старавшейся достать меня пасти, смрадно дохнуло чем-то мясным, нутряным, дохнуло ужасом. Руки мои медленно разжимались, шея львицы стала твердокаменной, я изо всех сил сжал сплетенные ноги и раздавил зверю ребра. Теряя силы, она зарычала, еще; я коленями ощущал подающиеся разломы костей и сжимая ей легкие, сердце, выдавливал душу и жизнь из судорожно разевемой пасти.

Еще несколько мгновений я лежал на мелко подрагивающем звере, но близко услышанный рык тигра заставил меня вскочить и ринуться к все ещё открытой дверце на переходе. Я прыгнул, ухватился за порог дверной коробки, подтянулся и уже сверху смотрел на почти выползшее из пут тело девушки, дыру в животе с тянущейся к оторванной ноге толстой веревкой внутренностей и тигра, вонзающего клыки в совсем недавно живую плоть. Здесь делать было нечего.

И от всего пережитого: от смятения, торжества, боли и ликования, я, неожиданно для себя, заревел дико, хрипло. Меня грозило разорвать торжество, ликование. Я был раздираем такой свирепой радостью, какой раньше никогда не ощущал. Я радовался победе, я был счастлив, я был жив; даже разорванное бедро, кровоточащие от глубоких царапин руки, даже вывихнутая ступня - все было включено в систему моего ликования, только подчеркивало мою победу, мое право жить!

Пробившись сквозь шум издаваемый мной, сухо щелкнули замки; заткнувшись, я увидел запертые двери на зрительскую галерею, на арены - я оглянулся, выхода не было. С шипением, сладковато поплыл газ. Опустошение чувств. Я ударил по прозрачной стене - глухой номер. Шипело все сильнее; рванувшись к разлегшимся патрициям, я вдруг потерял их из виду, - все стало расплываться, темнеть, уплывать...

* * *

Меня вытолкнули из темноты на яркий свет арены. Я споткнулся о порог, но натяжением веревки, концом которой были стянуты назад мои локти, меня поддержали. Еще раз толкнули в спину.

- Шевелись! - сказал Сашок. Когда-то он боролся с самим Ярыгиным, не уступая тому в силе, только в честолюбии.

Плечи у Сашка тяжелые, спина горбатая от мышц, шея толстая, а вот голова нормального размера, что, невольно, оправдываешь отсутствием мозгов, а низкий лоб и изуродованный ударом нос только укрепляют подозрения. Еще только заступив работать вышибалой, я уже ощущал его внимание, - Сашок норовил зацепить, толкнуть, сдавить ладонь; быть первым не всегда удобно, первый на виду, первый чувствует угрозу даже там, где её нет. Во всяком случае, я никогда не претендовал на почетную роль быть главным кулагинским мордоворотом.

- Шевелись, - снова подтолкнул меня Сашок. - К телке ведем, щас обрадуешься.

Один из трех столбов был занят и, вглядевшись в спину отвернутой от меня женщины, я, холодея, узнал Марину. Как же так! Ведь она!..

Привязывая меня, Марину развернули ко мне. Рот её заклеен скотчем, говорили одни клаза. Сашок проверял мои веревки.

- Вот вам и конец, любовнички. Щас вас немножко покушают.

Я рванулся, но веревки выдержали. Сашок с размаха залепил мне пощечину.

- Мразь! - сказал я. - Подонок! Шестерка! Когда я до тебя доберусь, ты у меня скулить будешь!

Мерзко ухмыляясь, он ударил меня ещё раз.

- Щас ты скулить будешь вместе со своей подстилкой.

Они ушли, лязгнула решетка и уже зная свой путь, но все также не торопясь, вышел тигр. Он был так близко! Струйкой потек по спине пот. Марина отчаянно взглянула на меня. Я рванулся - тщетно. Тигр подошел, злобно заревел. Минуя меня, потянулся к Марине. Она замычала под скотчем, дернулась... и поникла без сознания. Я мучительно напрягся, ожидая хлопка лопнувших веревок - невероятно! - они держали. Я закричал. Тигр немедленно заревел в ответ и ударил лапой Марину по животу. Я увидел, как когти вонзились в кожу. Я обезумел. Лапа рванула к низу и разорвала живот. Марина открыла глаза, не веря посмотрела вниз; глаза её сделались огромными, неверящими, испуганными. Тигр вдруг стремительно укусил её в бедро, рванул, помог лапой, ещё рванул, - с чудовищным негромким треском лопались связки, суставы, мышцы. Ее глаза ещё успели проследить уносимую ногу, тянущиеся вслед внутренности и... погасли. Умерла Марина. Хвостом, словно палкой зверь задел меня, ещё раз. Издали донесся голос:

- Надо же, как ослаб. Впрочем. чему удивляться.

Я моргнул, не сразу смог отойти от мучительного кошмара. Рядом с кроватью сидел Кулагин:

- Приснилось что? Вы так скрипели зубами.

Это был сон! Это был сон!!!

- Вы, однако, меня разочаровываете. С виду такой классический ариец раньше я и не предполагал, что такие экземпляры существуют. И вместе с тем такой впечатлительный.

Я медленно приходил в себя; сердце, несколько раз глухо протолкнувшись к горлу, успокоилось. Я решительно пытался выкинуть из головы только что виденный кошмар.

- Знаете, сколько вы тут провалялись? Трое суток. И это пошло вам на пользу. Пока вы без сознания были, вас подлатали. Теперь можете опять в бой.

- Знаете, что я решил? - продолжил он, не обращая внимание на мое молчание. - Я решил поставить на этом точку. Хватит с вас, хватит и с нас. Уж вы то точно совершили невозможное. Я хочу вам сделать предложение, от которого, правда, вы можете отказаться, с вас станется. Но все-таки, подумайте. Не хотите работать у меня? Для начала... сто тысяч в год. Это только вначале. Служба у меня не трудная. Вы тут с Сашком поговорите, он расскажет. Я своих людей не обижаю. Ну, отдыхайте. Утром поговорим.

Он бодро встал, похлопал по руке и величественно удалился.

Тут же вошла знакомая мне, однако, одетая, даже завернутая в белый халат медсестра, толкая перед собой уставленный едой и напитками столик.

Деловито устраивая меня, она всем своим видом, а также касаниями, приглаживаниями поглаживаниями отдавалась мне. Я чувствовал себя хорошо, ничего у меня не болело. Таня (так звали мою обольстительницу) во всю шелестела о чем-то, вернее, обо мне: я то, я сё. Наливая себе водки, я предложил ей, она не отказалась. И я оставил её у себя.

Часа через два она ушла. А я лежал без сна, мне было о чем подумать.

Наконец, все успокоилось. Я осмотрелся: комната небольшая, ковер (это обязательно) на полу, кровать, столик, бра над головой, стол побольше у окна, задернутые шторы. Я попробовал встать - удалось. Я сносно себя чувствовал. Действительно ничего не болело.

За окном была ночь. Огромная, на четверть стесанная луна заглянула в комнату. Лунные лучи холодно и ярко оседали на стенах, заборе, небольшом одноэтажном домике, который я мог видеть из своего окна. За забором шумели деревья, мрачно, средневеково упираясь в синее, ближе к луне с голубизной небо, сквозь которое, рассекая темные провалы облаков, пролетала падающая башня трубы. Ничего, только мелькнула, быстро удлиняясь за углом, тень собаки.

Я задернул шторы и вернулся в постель. Таня вновь заглянула, но мне ничего не было нужно. Я погасил свет. Спать не хотелось. Мне было нехорошо. Даже не физически, но что-то давило, портило настроение. Лабиринт? Сон? Кулагин? Возможно, Кулагин с его рассуждениями о вождях и подданных, о праве одних создавать свои правила игры и праве других следовать этим правилам. Если бы не мое подлое детство, заставившее думать и сравнивать, я бы не обратил внимания.

Моя мать всю жизнь проработала дворником. Я был старшим, а когда меня взяли в армию, завершением раз в полтора года свершавшихся деторождений, явился мой брат Славик. Двенадцатый ребенок, последнее звено длинной цепочки моих братьев и сестер. Отцов, конечно, мы не знали; все время приходили разные; но все на одно лицо, которое мы не помнили: шумные и тихие, добрые и злые... Матери не было до нас дела; есть было всегда нечего и сидя в школе, пытаясь сообразить, что мы сегодня будем есть, я злобился на одноклассников, на учитилей, требовавших каких-то ответов на какие-то вопросы - я хотел есть! Мне твердили о равенстве, братстве, солидарности, а я вечно ходил в каком-то рванье, и богатые родители моих школьных товарищей благородно, через учителей, передавали нам ношенные шмотки.

Я не знаю, кто был моим отцом, но мозги он мне передал неплохие; я даже воровать не стал, сообразив после пары попыток высокую себестоимость конечного результата.

Спорт, книги - я научился размышлять. Я понял, читая об историческом энтузиазме масс, понял, как легко заставить принять и уверовать в чужую идею. Смешнее всего дело обстояло с армией: кому-то наверху всегда хочется побольше власти, побольше денег, славы, наконец, и вот тысячи, сотни тысяч равнодушных или уверовавших в наспех слепленные лозунги подданных идут в бой во имя величия Родины.

Раньше американцы были враги, теперь - друзья. Раньше жили во имя идеи, теперь во имя шмоток, жратвы, машин, дач и зеленых, зеленых, зеленых, - озверелые бойцы за светлое будущее своих родных камер.

Злобясь, я путаюсь в мыслях, - я вспоминаю голодное свое детство на фоне светлых слов.

Мой правитель - это я! И моя родина - это я, а теперь и Марина!

Кулагин строит свой лабиринт, заставляя других верить в святую неприклонность своих правил: он убивает, он награждает - вот истина.

Какая может быть идея в вольчьей стае? Какая у волков идеология?

Мне, в общем-то, плевать на тех, кто подставляет шею под ярмо. Мне и на Кулагина с его вождизмом наплевать. Никто не имеет право навязывать мне свои, чуждые мне правила, микроскопическую идеологию лабиринта, так смешно и страшно похожего на столь же мерзко-глупые лабиринты Карабаха, Приднестровья, Чечни. тех мест, где мне уже удалось добровольно, как и здесь, проливать свою глупую кровь.

Все же я заснул и мне снились хорошие сны.

* * *

Утром мне принесли новую одежду взамен той, пришедшей в негодность накануне. Мед Таня все ещё вертелась рядом, норовя помочь одеться - я всегда произвожу благоприятное впечатление на женщин.

А потом, после легкого завтрака, по коридору, дугой охватывающего внутренний периметр кулагинской резиденции, меня привел один из телохранителей в его кабинет.

Словно не было этих последних суток: все так же удобно погрузившись в кресло курил Андрей Сергеевич, все так же свивался кольцами голубоватый дымок, ярко вспыхивая в солнечных лучах, но треугольником - дверь, кресло хозяина, центр помещения, - располагались охранники, и Сашок, последовательно обезьянничая, повторял ухмылку шефа. На столе лежал давешний конверт с валютой.

- Ну что, непобедимый герой наш, принимаете наше предложение? Надеюсь, у вас столько же здравого смысла, сколько и силы.

- Причем тут здравый смысл? Как раз здравый смысл подсказывает, что с бандитами лучше не иметь никаких дел.

- Смело, смело, - добродушно покачал головой Кулагин. - Ты так и не можешь подняться, - как это говориться? - над средой. Ты считаешь, что бандиты - это те, кто не подчиняется государству, не так ли?

- Ну, это просто. Все. кто не подчиняется закону - это бандиты.

- Ты слеп, мой друг. Неужели придется в тебе разочаровываться?

- Как угодно.

- А если никто не подчиняется закону? Посмотри вокруг: законы всегда существуют для низших, сильному нет нужды загонять себя в рамки, иначе это уже не сильный, а раб.

- Ты подумай, - продолжал он, - так всегда бывает - это закон. А то, что происходит у нас в стране - лишь переходный этап, - время, пока определяются сильные. Потом, конечно, мы заставим проигравших подчиниться законам своей воли, но пока... Не стоит причислять нас к бандитам - мы ведь и есть правительство.

- Демагоги вы. Сами же отлично все понимаете, а кривляетесь тут.

- Не забывайся, - Кулагин погрозил мне сигаретой, а Сашок сделал угрожающее, очень собачье движение. - Я предлагаю тебе двести тысяч для начала. Нет, двести пятьдесят. Должен тебя заверить - это неплохо.

- Если я не соглашусь, меня выпустят?

- Я же говорил, что мне нет нужды жульничать. Наша сделка остается в силе. Можешь забрать деньги. - Он так же, как первый раз подтолкнул толстым пальцем конверт. - Возьми и пересчитай.

Я взял конверт и заглянул внутрь, хотя этого можно было и не делать слишком мелким был бы обман.

- Пересчитай, пересчитай. А потом, все же, ответь: принимаешь мое предложение или нет?

Я рассмеялся.

- Зачем? Пока нам денег хватит, а потом... Потом заработаем. А кроме того, одно дело служить России, быть частью России, другое дело быть частью бандитской шайки.

Я намеренно оскорблял Кулагина. Мне вдруг стали противны его роскошно-восточные ковры с коллекцией игрушек, его охранные шавки, сам он олицетворение самовлюбленных тиранов.

Кулагин выдохнул струйку дыма. Улыбка сползла с его лица. Держа на отлете сигарету и приняв подобающий мафиози вид, страшно гротескный и страшно реальный своими последствиями, Кулагин процедил:

- Не зарывайся.

Сашок злобно подался вперед, а двое других наемника уже нацелились стволами автоматов.

- Ну я пойду, - медленно, не дергаясь, сказал я. Разорвав конверт, я рассовал пачким долларов по карманам, встал со своего кресла и двинулся к выходу.

Люди, находившиеся в кабинете, словно стянутые единой невидимой струной, с усилием, казалось, выпускали меня. Атмосфера была столь напряженной, что все, - я чувствовал со злобной уверенностью, - желают хоть как-то разрядить общее настроение.

Ожидая выстрела, я медленно шел к двери.

И когда я открыл дверь, вобрав в себя и возникшего вдруг полковника Карамазова, и майора Старова из следственного отдела, пятерых незнакомых мне молодых людей - все одинаково повернули лица, с непонятным ожиданием уставясь мне в лицо; я вдруг понял, что мне удасться уйти, это моя привычка вечно дергать тигра за усы сопуствует удачи.

Лениво-насмешливый голос Кулагина остановил меня на пороге:

- Уж не думаешь ли ты всерьез, что кто-то мог клюнуть на этот дешовый трюк с двойной дверью в подъезде?

Я так и застыл у порога, потом медленно повернулся.

- Я не понял?

- Я сказал, что никогда не жульничаю и это правда. Вы, Николай Сергеевич, выиграли три вещи: деньги, свободу и мою бывшую содержанку. Первые две вы, будем считать, получили. С третьей будут некоторые сложности, но, если хотите, вам завернут то, что осталось после тигра.

Он шутил, он так шутил!!!

Тут рассудок и оставил меня.

Я вспоминаю отдельные фрагменты этого утра - как серию не связанных, освещенных молниями, моментальных снимков...

Свет как-то померк, с двух сторон на меня надвигались горбатые обезьяны. Кто-то крикнул:

- Прикончите его! Быстрее!

Обезьяньи фигуры угрожающе зашевелились. Я повернулся на левой ноге и оказался у стены, где на ковре нащупал саблю. Кругом загремело, я смахнул голову ближайшей твари на пол. Пули свистели вокруг меня, я быстро двигался, чтобы не служить легкой мишенью.

В приемной, увидев выражение моего лица, они развернулись веером у стен. Надоедливо кто-то кричал. Затем они сбились в одно существо, которое я ненавидел какой-то животной ненавистью.

Мне захотелось колотить, бить, кромсать всех их. Они улыбались, скалили белые зубы и говорили мне какие-то успокоительные слова, которым я не верил. Обидно, я потерял саблю, но я достал кулаком ближайшего человека в звездной форме.

Человек упал без звука, я потянулся, чтобы добить его, но в раскрывшиеся двери кабинета лезли ещё двое. Я снизу лягнул створку, которая унесла одного нападавшего. Второй развернул ко мне автомат, и поэтому я мгновенно нагнулся. Очередь пуль веером прошла над моей головой; пули впивались в людей, но стрелявшему было все равно, лишь бы убить меня. Тут я схватил его за державшую автомат кисть руки, дернул к себе и встречным ударом сломал ему шею.

Я встряхнулся и осмотрелся. Все остальные тоже замерли. Я не видел оружия в их руках, и это мне не понравилось. Они как бы сдавались, а мне хотелось боя - я только входил во вкус. Поэтому я поднял одного из лежавших на ковре и бросил в дверь кабинета.

Дверь распахнулась внутрь. Оттуда торопливо резанули короткой очередью из автомата. Я выждал секунду под прикрытием стены и скользнул внутрь.

Поздно. Я увидел часть задвигающейся ложной стены, куском врастающую в резаный угол ковра.

Я бросился к вечно светящимся экранам компьютера, надеясь отыскать схему лабиринта, но из приемной подло стали стрелять.

Пули с электрическими брызгами разрушали экраны. Переждав шустрый поток свинца, я схватил уже мертвый монитор и швырнул в нападавших.

Там было притихли, но следом появился я.

В приемной все те же, - пять одинаковых человек возобновили стрельбу, но я уже летел им под ноги.

В меня все же попали. От боли я обезумел ещё больше. Подняв чье-то сопротивляющееся тело, я изо всех сил швырнул его в самую гущу врагов, а затем стал наносить короткие удары в появляющиеся передо мной лица.

Скоро бить стало некого. Они лежали передо мной - тихие, смирные, - и не могли больше причинять зло.

Но само зло жило; затаившись, я слышал далекие завывания моторов, клацанье металла, сотрясающее воздействие механизмов.

Я вошел в кабинет, сорвал прикрывающей потайную дверь кусок ковра. Я знал, что должен быть простой, быстродействующий замок.

Действительно, здесь особенно не мудрили и небольшой бугорок был почти точной копией люка в том подземном отстойнике, куда здесь вначале попадали жертвы.

Дверь открылась; дохнуло сырым сквозьняком. Бетонный узкий коридор скупо освещался грязными водозащитными плафонами под проволочной сеткой.

Я вернулся в приемную. Среди оружия, беспорядочно забытого между тел, нашелся автомат с подствольником. В чью-то сумку напихал запасные рожки с патронами, гранаты, взял пистолет и нож. Словно не было мирных месяцев - я вновь готовился к вылазке, готовился к бою.

Одинокий лучник на тропе войны...

Печаль, охватившая меня, не была связана с конкретным предметом. И она не мешала мне: я вновь собран, деловит, быстр. Но частью всегда свободного сознания, я горевал... О чем?

Бетонынй коридор в потеках сырой ржавчины, поворот, ещё поворот, тяжелая, словно для бомбоубежища отлитая дверь. Я потянул за рычаг засова, - прикрывая меня, дверь с тяжелым скрипом медленно отворилась.

Я заглянул внутрь и сразу отпрянул. Не важно, что спасло - инстинкт, опыт, - тяжелый пулемет сотряс воздух и стены. Я дождался передышки и ударил из подствольника гранатой: грохот, свист осколков, тишина.

Вниз вел колодец и спускаясь по скобам (на ржавой чешуйке болтался клок голубой костюмной шерсти) я мельком бросил взгляд на развороченную амбразуру в противоположной от двери стене, - там было тихо, только пахло стрельбой и смертью.

Теперь они точно знают, что я иду следом. Интересно, за амбразурой был автоматический стрелок или дежурный из наемной гвардии Кулагина? Что они ещё придумают? Ее ноги были длинные, стройные, гладкие, как шелк и как... может они просто забросают меня гранатами? Но как же она была прекрасна, прекрасна вся, когда с чудным обнаженнм бестыдством стояла передо мной, а я...

За поворотом невидимый дракон плюнул длинным, неохотно тающим языком пламени, прокалив отсыревший застойный воздух. Я подождал несколько секунд - огнемет выдал ещё одну пылающую струю и затих. Ничего не было слышно, лишь потрескивал остывающий металл где-то недалеко. Я решил, что огнемет сработал автоматически, без живого стрелка.

Стараясь не высовываться, я оглядел подчищенный огнеметом коридор. Напротив, но немного в стороне был виден подобный тому, где я сейчас сидел, ход. Приготовившись, я прыгнул, спиной ощутив запоздалый удар огня. Но тут, споткнувшись, я упал... как-то странно упал; меня вздернуло за лодыжки, все закачалось...

Вздувшись пузырем в округлую комнату, коридор потек дальше. Я же висел в центре помещения, подтянутый под потолок петлей железного троса. Ни автомата, ни закрепленной у пояса сумки я не потерял и никак не мог сообразить, что делать: выпутываться из петли, либо готовиться к немедленному появлению врагов.

Натужно заревел мотор и стационарная здесь лепестковая диафрагма гостеприимно раскрыла под моей головой большой люк. Я прицелился вниз; яркий свет, неподвижные, острые на вид лепестки огромного пропеллера, меня медленно опускало.

Ожидая подключения пропеллера, который, - было абсолютно ясно, должен размолоть меня в мелкий фарш, я нацелился гранатой подствольника на всю эту механику; люк, срез пола, большой бетонный зал, трансформаторная будка в углу, заполнившая воздух мирным гудением и три перевернутых мужика, молча следящих за моим низвержением.

На всякий случай я прицелился в них, не торопясь, впрочем, стрелять, меня отвлекала атмосфера мирного времяпрепровождения этих явно мирных мужиков.

Самый молодой из них вдруг напористо вопросил:

- Ну ты чё, мужик, новичок, что-ли?

Меня со скрипом раскачивало. Один из пожилых неожиданно качнувшись, нацелился пальцем в пульт на стене рядом со столом. Поколебавшись, палец уткнулся в большую черную кнопку. Я перестал опускаться. Лица присутствующих дружно отвернулись от пульта и вновь уставились на меня.

- И долго ты висеть собираешься? - спросил меня все тот же молодой парень.

А вы помогите выпутаться, - я решил вступить в диалог.

- Инструкцию тебе давали? - ворчливо заговорил пожилой. - Так чего же ты прешь по заряженным ловушкам? И шляются, и шляются, а нам лишняя работа. Вот заставим тебя сейчас самому все настраивать, будешь знать. Это вам не бездельничать в охране, попробуй тут у нас! - меня явно принимали за своего. И хорошо.

Пока же меня опускали, оттянув в сторону подальше от лепестков вентилятора, куда опасливо поглядывали мои спасители.

- Видел бы ты что тут творится, когда эта штука в работе. Мрак! Потом неделю все стены полировать приходится - все тут в крови и мясе.

- Ну пошли, составишь компанию, - сказал старший, седой невысокий мужчина с бледно-голубыми, мутнеющими уже глазами. Он потянул меня к столу, где уже сидели оба его товарища.

- Мужики! Выручайте. Я тут второй день, ничего ещё не знаю. И в инструкцию толком не заглядывал. У вас то она есть? А то боюсь опять куда-нибудь вляпаюсь.

- Володька! - скомандовал седой. - Покажь ему план. Ты ему инструкцию сделай, раз он такой здоровый, да глупый.

- Слышь! - обратился он ко мне, с хмельным упорством раскручивая забавляющую его мысль. - Сила есть, ума не надо? Да?

Но Володя уже шел к двери, за которой располагался неизменный компьютерный зал. Дожевывая бутерброд, он ткнул пальцем в клавиатуру ближайшего монитора, потом ещё раз, дисплей поурчал и выдал картинку. Я наугад забросил удочку:

- А кто где из людей? Можешь показать?

- Могу. Чего уж там.

Картинка исчезла в точке посередине экрана, вновь вспыхнула и, заполнив все поле, показала развернутый план.

Лабиринт впечатлял; сложность состояла в том, что поверх изображения стен, мерцали двух-трех цветные сети, делавшие изображение не только размытым, но и тем более непонятным.

- Володя! Убрал бы ты эти цвета, - попросил я еле сдерживая нетерпение. Мне хотелось побыстрее вытряхнуть информацию. Не важно из кого: людей, механизмов. - Мешают цвета, ничего не разобрать, - я дипломатично мягчел.

- Так что ты хочешь? Просто план или систему ловушек? Если план, так я могу, только тебе зачем один план? Тебе ловушки или план?

- А можешь людей показать? Где кто сейчас?

- Конечно, могу. Тебе кто нужен?

Я от нетерпения еле выдавил:

- Шефа, конечно. В кабинете его нет, а он мне позарез нужен.

- Нужен, так найдем, - уверенно заявил пьянеющий и потому все умеющий Володя.

Повторив последнюю метаморфозу, картина-схема проклюнулась с красной точкой в самом углу.

- Это где же он? - полюбопытствовал я.

- Где, где... Во дворе. К машине идет. К "мерсу" своему. Отбывает, вероятно.

- Слышь, друг! - слезно попросил я. - Как бы его перехватить? Ведь голову оторвет. Выведи, будь другом. Только побыстрее.

- Ладно, ладно. Только смотри, с тебя стакан. - Он погрозил мне пальцем. - Не нужен мне твой стакан, а вот друг за дружку держаться должны. Место сам знаешь какое.

Я в страшном нетерпении ждал. Мне хотелось поторопить его пинком, но Володя все так же не торопясь, подошел к узкой дверце напротив впустившей нас, и приложил извлеченную из нагрудного кармана пластинку к щели электронного замка. Дверь, пожужжав, поехала в сторону. Ворвался, чуждый бетонным катакомбам, ветерок, заглянуло солнце, но громкое близкое гу-гуканье голубей тут же прервал Володя:

- Это чё там такое? Смотри, шеф с Сашком чешут. Вон, вон смотри!

Я сам видел: метрах в 50, у здания управления все ещё стояли "Мерседес" Кулагина и ещё чьи-то машины. И к ним бойко катился шеф, весело загребая короткими под жирным брюшком ножками. Сашок трусил рядом, и все оглядывался куда-то назад, куда я не мог взглянуть вместе с ним.

Уже не обращая внимания на чудно помогшего мне Володю (долго, вероятно, на Руси будут существовать такие вот все знающие и ничего толком не делающие мужики), я прицелился и лупанул по иномаркам гранатой. "Мерседес" взорвался, подпрыгнул и весело запылал. Кулагин прытко обернулся. Сашок попытался загородить собой объемистого начальника. Я длинной очередью повел у них над головой. Оба упали, и Сашок немедленно открыл ответную стрельбу.

Спрятавшись за дверной проем и ощущая, как сильно солнце греет щеку, я подумал, что уже несколько дней не был на воздухе. Что за мысли лезут в голову!

Сашок вскочил на ноги, но я вновь выстрелил поверх их голов.

- Что тебе надо? - закричал Кулагин. Он сообразил, - на то и шеф, что раз сразу не кончаю с ними, значит имею свой интерес. - Бери свои деньги. Никто тебя не тронет.

Я усмехнулся. Старается держать марку, манипулятор чертов. Как в шутке об охотнике и медведе: "Иван, я медведя поймал. - Так тащи его. - А он не пускает".

- Идите сюда ко мне. И не дергайтесь, а то гранатой влуплю. Медленно, медленно, - орал я, смотря на бледного, забившегося в угол и разом протрезвевшего Володю.

- Топай отсюда, - сказал я ему, забыв простую истину: всегда подчищай тылы. Но очень уж трудно было относиться к этим алкашам как к врагам.

Володя исчез за дверью, Кулагин с Сашком были уже совсем рядом, метрах в десяти. Я стал думать, чем бы связать, - их же ремнями! - но тут Сашок начал выкрикивать угрозы. Что-то было неискреннее в его лице, да и Кулагин едва скрывал возбужденный интерес, я тут же понял...

Слишком поздно. Что-то садануло меня по черепу, - стены, потолок сначала медленно, а потом стремительно понеслись вниз, - мелькнуло перекошенное красное лицо Володи, подкравшегося под шумок угроз Сашка, и я потерял сознание.

В который раз.

Меня грубо хлестали по щекам. С натугой приходя в себя, я прежде всего ощутил, что крепко привязан к стулу: веревка не только прихватывала руки и ноги, но стягивала и грудь. Потом проявился передо мной Сашок, садистки ухмыляясь мне в лицо:

- Вот тебе - за твою - борзость - сукин сын! - ритмично вбивал в меня оплеухи пока не заболела рука; прекратив охаживать меня, он сел рядом на стул.

- Ну, кто у нас скулить будет? - спросил он.

Внезапно, видимо от того, что ещё не совсем пришел в себя, странные, совсем чуждые моменту мысли овладели мной. Ощущение апатии становилось все сильнее. Удивительно, но не смотря на страшную боль в голове, было спокойно, - умиротворение охватило меня. Дверь на улицу была открыта. В светлом проеме виднелась стайка голубей. Среди них, расставив голенастые ноги, стояла ворона. Я уже и забыл, что некогда поклялся ненавидеть всех ворон. Мне показалось нелепой любая ненависть. И борьба показалась нелепой. Все равно мы потерпим поражение. А Кулагин бедет торжествовать, видя как мы тут внизу у него под ногами деремся друг с другом. У людей на роду написано быть собаками, кошками и дрессированными шимпанзе у настоящих разумных людей, тех, кого судьба делает вождями, хозяевами нашими - в определенном смысле это не такая уж плохая в целом перспектива. По-видимому, нам всем нужны более мудрые, чем мы люди, чтобы присматривать за нами и направлять ход наших жизней. И нам надо смириться, потому что к своей собаке хозяин всегда добр.

Мы умеем только драться, разрушать и молчать по норам, а они сами, без чье-либо помощи движут историей. Зачем им мешать?

По всей вероятности, после того, как все утрясется, они смогут упорядочить эту бестолковую жизнь. Скоро единое правительсто объединит все нации в своем разумном правлении, так почему бы нам не стать их рабами? Ведь жизнь не так уж и плоха. Почему бы не отдать им этот древний ком грязи, собрание калек и нищих, что зовется Россией?

В самом деле почему?

Я уже потерял свою Марину, свою девочку - веселую и отважную колдунью. Ее отняли у меня Судьба и желание неразумного сопротивления. Я уже свыкся с мыслью о её смерти и только воспоминание о том, как она умерла не могло исчезнуть.

Никакие удары не способны убить боль этой утраты. И я уже не хотел никакого мира. Я хотел смотреть на них только сквозь прорези прицела, держа палец на спусковом крючке.

И я сказал Сашку, с интересом разглядывающего метаморфозы моих мыслей, наглядно проступющих на моем лице:

- Ты всегда был слабаком, Сашок. Ты не смог бы и минуты продержаться против меня. Ты щенок, Сашок. Твое место в собачьей будке у Кулагина во дворе. Полай немного, Сашок.

Он побелел.

Древние считали это плохим знаком - воин должен краснеть от гнева.

- Ну же, Сашок, убей меня. Тогда ты сможешь врать другим, что если бы мы смогли встретиться в бою... если бы случай подвернулся... Спрячься за пулю. Ты ведь трус!

- Ты хочешь меня вывести из себя, - выдавил слова побагровевший уже Сашок. Раз покраснел, может и неплохой воин.

- Конечно, хочу. Я хочу вывести тебя из терпения. Ты меня сейчас грохнешь, а сам будешь знать, мысль будет сверлить твою глупую голову, что я был сильнее тебя.

- Я сильнее! - взревел он, действительно выйдя из себя.

- Докажи. Развяжи меня, и мы быстро это определим. Что тебе Кулагин, если все будут говорить: он убил Иванько, потому что боялся. Боялся выйти на равный бой.

Схватившись руками за сиденье стула, набычившись, раздувшись в плечах и со спины, Сашок казался гориллой. Он даже не замечал, как трещит стул в его страшных руках.

Вдруг он поднял странно посветлевшее лицо:

- Ну, козел, сейчас я на тебе отыграюсь. Ты у меня щас блеять будешь.

- Правильно, Сашок, - сказал я. - Действуй.

Он поднялся и с трудом, словно сопротивляясь невидомой силе, подошел ко мне и стал развязывать веревки. Я ему не мешал своей помощью.

Когда веревки отлетели в сторону, Сашок отступил, а я встал, проверяя готовность мышц. Слегка затекли руки.

Я разминал кисти, когда Сашок метнулся ко мне.

Почти половину комнаты занимали столы с компьютерами. Оставшихся метров двадцати было слишком мало для двух таких крупных мужчин, как мы.

Он сделал мне подножку, но я быстро вскочив, охватил его под мышки и бросил через плечо. Он упал на ближайший монитор, словно дорожный каток дробя и мебель и электронику. Воспользовавшись заминкой, я выскочил во двор. Как и ожидал, никого не было видно. Пусто даже на крыльце.

В этот момент он появился в дверном проеме и быстро метнулся ко мне. Я ударил его кулаком в челюсть, он ловко поднырнул под мою руку и сзади схватил меня одной рукой за шею, а другой обхватил ниже подбородка. Я схватил его обеими руками за голову - наши объятия слились.

Некоторе время мы переносили вес своего тела то на одну, то на другую ногу, пробуя свои силы. Я не предполагал, что он так чудовищно силен. И он был таким же быстрым, как и я, и отвечал на каждое мое движение, едва я только усиливал свое действие.

Краем глаза я увидел испуганно вытаращенные глаза в дверном проеме, все трое работничков один за другим вытягивали шеи, не в силах ни смотреть, ни убежать.

Нагнувшись, я перебросил Сашка через себя. В полете ему пришлось разжать руки, чтобы гасящим ударом о бетон двора смягчить падение.

Он вскочил на ноги так быстро, как никто другой не сумел бы это сделать и тут же, вытянув руки вперед, пошел на меня. От напряжения мышцы спины округлились горбом. Вдруг он метнулся вниз и схватив меня за лодыжки, сильно дернул. Я приземлился на лопатки, но поджав колени, лягнул противника в грудь.

Мы поднялись одновременно, но ему удалось обхватить меня за поясницу. Я напряг руки, желая разорвать его захват. Хватка его стала ещё крепче. Тогда я изо всех сил рванул руки вверх. Мои ладони уперлись ему в подбородок, и я стал давить, надеясь сломать ему шею. Некоторое время казалось, что на него это не действует. Более того - опасно трещал мой позвоночник, - острая боль пронзила меня. Я закричал, напрягая всю силу рук.

Вдруг он отлетел назад. Я никогда не встречал такого сильного человека. Я думал, таких не бывает.

Сашок шел на меня совсем обезумев. Мне не удавалось поймать его взгляд. Я сделал обманное движение ногой, но тут его левый кулак странно быстро ударил меня в нос и тут же, - я мог только фиксировать, но не мог ничего предпринять, - в мое солнечное сплетение словно врезалось лошадиное копыто, и боль затопило мир.

Он сделал большую ошибку не став добивать меня сразу. Эти несколько мгновений и решили все. Я понял, - даже не сознанием, но на самой границе темных глубинных сил, - понял, что мне грозит смертельная опасность и немедленно все - мышцы, нервы, кости - пошли в разнос.

Я лягнул бурно дышащего Сашка в голень, его согнуло, а я тем временем быстро вскочил. Он уже готовился встретить меня, но прыгнув вперед, я хлестнул пальцами ему по глазам и, отступив, ногой попытался попасть в висок.

Я надеялся этим завершить наш поединок, но Сашок, непостижимо быстро среагировав, успел поймать мою ногу и, продолжая инерцию удара, толкнул её ещё выше.

Я упал на спину. Сашок, падая на колено, врезался кулаком мне в печень. Я успел откатиться.

Мы вновь стояли друг против друга. Напряженные мышцы спины широко раздвинули его руки, - словно огромный могучий зверь подкрадывался ко мне.

Пора кончать. Сашок всегда был хорошим бойцом. Он честно служил всем, кто хорошо платил.

Пора и ему оплачивать счета.

Сашок метнулся ко мне, его правая рука, промахнувшись, чуть не содрала мне ухо.

Я ударил раскрытой ладонью в живот, - пальцы остро проткнули кожу, мышцы и вошли в горячую плоть.

Глаза его вдруг помутнели, словно увидели что-то далеко отсюда, - так далеко, что и выговорить трудно.

Я рванул ладонь вниз, разорвав живот моего врага.

Смерть взмахнула косой, но опережая её замедленный взмах, я левым локтем ударил его в подбородок и, наконец-то, сломал ему шею.

Могучий автомат смерти, - его тело даже на вечном пороге успело среагировать, - колено взметнулось, попав мне в промежность.

Боже мой! как больно!

Очнулся, конечно, один я.

Совсем рядом, метрах в двух, победно расставив голенастые ноги, стояла ворона, родная сестра того убиенного мною на башне. Я очнулся, и ворона, подпрыгнув, улетела. Сашок навсегда утих рядом и вытекающая из него кровь успела побуреть. Как всегда после боя непрятно пахло смертью.

Я лежал щекой во всем том, что было частью Сашка, бедного наемника, когда-то (как давно!) гордящегося своим совершенным телом, - единственным, чем ему и можно было гордиться. Я стряхнул с ладоней загустевшую кровь, отер щеку; нет, сейчас не до брезгливости, сейчас надо доводить дело до конца.

Солнце начало сползать с неба - ветер, шум близкого леса, вороний грай.

Все пять машин, включая кулагинский "Мерседес" ещё здесь. Если только у него нет "вертушки", он мой. Некуда ему деться.

Я вернулся в операторскую к алкашам. Кто-то из них едва не проломил мне череп. Как-нибудь разберемся и с этим.

В первом помещении никого. Все ещё работают уцелевшие компьютеры. Небрежно брошенный, оставлен на стуле мой автомат. Я захватил оружие. У двери в соседний зал с мясорубочным вентилятором, я прислушался. Было слышно непонятное бормотание. Кто-то глотал. Я быстро заглянул.

Совершенно обезумевшими глазами уставясь на меня, Володя не прекращал поглощать содержимое бутылки. Много проливалось, и воздух резко пах дешевым самогоном, - Володю не могло пронять виски.

Больше никого не было. Я поманил Володю. Тот покорно встал и пошел ко мне. Из забытой в руке бутылки проливалось последнее; мужик смотрел на меня полными ужаса глазами и все же шел, словно кролик к удаву.

- Идем, - почти ласково сказал я. - Идем, покажешь где шеф.

Володя немедленно, вслепую, потому что все внимание было обращено ко мне, стукнул по клавишам.

На схеме экрана немедленно загорелась точка.

- Как же ты отличаешь шефа от других?

- А у него тут как бы звездочка пульсирует, - почти трезво ответил Володя и ткнул пальцем в экран. Что-то там на самом деле пульсировало.

- Где он находится?

- Да в пятом бункере, где последний раз машину песка сваливали.

- Ну пойдем, покажешь, - сказал я.

В этом пятом бункере, освещенном тусклой цепочкой настенных ламп, за кучей песка я нашел Кулагина.

Дверь, раскрываясь, пронзительно скрипнула. В замкнутом пространстве этого проклятого лабиринта, металлический скрежет мертво отозвался в закоулках души: одиноко, мерзко...

Из-за песочных дюн несколько раз выстрелили. Надежда выжить опьяняла Володю сильнее выпитого; худое, жидкое личико его преданно кривлялось, следя за мной.

- Есть возможность подобраться? - спросил я на всякий случай.

- Е-есть, - убедительно, всем телом качнулся он.

Недолго попетляв, он вывел меня к люку. Оказалось, незаметно поднявшись выше, мы находились над Кулагиным. Я попробовал механический запор люка, тихо отстегнул рычаг замка и, приказав моему энергичному, но на глазах теряющему координацию помощнику рвануть люк по моему сигналу, приготовился к прыжку.

Пора!

Я прыгнул в люк ногами, - падение, мягкое приземление, осатаневшее лицо Кулагина.

Он медленно-медленно поворачивал руку с пистолетом в мою сторону. И почти повернул, но тут мои пальцы сомкнулись на его руке, я рванул, высвобождая оружие и... тут я бросил случайный взгляд вверх - Володя неуклюже, но верно целился в меня из пистолета, а рядом, неизвестно как оказавшиеся - оба его приятеля.

Я выстрелил в них гранатой из подствольника.

Это была последняя из имевшихся у меня гранат.

Немного погодя, через приемную мы прошли к нему в кабинет. Настоящее побоище. Никто и не думал убирать... последствия моего отчаяния. Кулагин побледнел, когда мы перешагивали через тела. Я подобрал себе карабин с полной обоймой и оптическим прицелом. Я подумал, что он мне ещё понадобится. Кулагин в кабинете молча, стараясь не торопиться, открыл замаскированный картиной с импрессионистскими голыми телами на тропическом пляже сейф. Сейф - было сразу видно, - оказался набит пачками зеленых. Кулагин демонстративно выкладывал все на стол. Закончив свою впечатляющую работу, он сказал, указывая на пачки:

- Вы думаеете это деньги? Нет, дорогой, это прожиточный минимум. Я дам вам миллион. Хотите, дам сто миллионов в Швейцарском банке? Или, если хотите...

- Предлагаю вам сделку, - сказал я медленно, с расстановкой.

Он напряженно уставился мне в лицо.

- Сделку...

- Сделку, - повторил я. - Вроде русской рулетки: выиграете, получите свои деньги, ваш дурацкий лабиринт. Ну а проиграете - потеряете свою драгоценную жизнь.

Он побледнел, как полотно. Я думал, он хлопнется в обморок. Но Кулагин переборол себя. Не смотря на свое брюхо и замашки вождя всех народов, он был сильный человек.

- Вы, - просипел он.

- Вот мои условия, - сказал я все ещё тем же мертвым голосом. Сумеете пройти - вы свободны. Ну как?

- Нет, - хрипел он. - Глаза у него стали круглыми.

- Хорошо. - Я передернул затвор карабина и прицелился.

- Нет! - воскликнул он, протестующе вытягивая руку. - Нет! Не надо! Я... хорошо. - Он облизнул губы.

Я подтолкнул его стволом карабина, и мы повторили наш труднопроходимый путь через беспорядочно раскинувшиеся тела в приемной. Кулагин - я видел, ещё на что-то надеялся. Но вот мы спустились в вестибюль и вышли во двор.

Тихо, пусто. В одном месте невидимый смерч крутил листья, бумагу, обрывки картона, - шелест пролетащего мусора, неизменное карканье - мелодия могильных симфоний.

У Кулагина затрясся загривок, но и тут он переборол себя. И только у подножия башни он не выдержал:

- Ради Бога! - просипел он. - Все что угодно!..

- Напрасно мы теряем время, - сказал я. - От истерики вы заранее устаете.

Но он не двинулся с места, пока я не ткнул его стволом карабина. Он отшатнулся к башне, обхватил её руками и, вдруг, застонав, начал свой путь на Голгофу.

Я вернулся на крыльцо, где на ступеньках дожидались меня бинокль и литровая бутылка фруктовой воды. В горле у меня пересохло, я глотнул из бутылки, взял бинокль и приготовился ждать.

Где-то через час за моей спиной скрипнула дверь; извернувшись, я был готов стрелять, но:

- Ты меня не застрелишь? - вдруг услышал я испуганный голос своей ночной медсестры. И я был, признаться, рад ей.

Мы сидели на ступеньках крыльца и она, время от времени, брала бутылку с водой и делала несколько глотков. Я же поглядывал в бинокль, как некогда дежурный, следящий за моим восхождением.

Один раз, когда Кулагин одолел уже треть башни, я тщательно прицелился и выстрелил. Соблюдая справедливость, пуля выбила плитку в метре от Кулагина.

Он удержался, и я почувствовал к нему уважение.

Я думал о нем и о всех тех вождях - больших и малых, - которые сейчас правят нами и всеми... Я думал о власти и о деньгах. Рядом сидела Таня, было очень тихо, шорох и сопение Кулагина ясно, но слабо доносились через площадь, ветер стих, солнце обостряло тени, в одной из которых, по углу фундамента башни, развалились в томной неге две грязные лохматые собаки.

И вдруг страшная тоска охватила меня. Я вспомнил свои последние собачьи годы - боль, грязь, кровь товарищей, - потери, потери...

За что?

За что мы дрались? Чтоб нами правили вожди кулагины? Чтобы цветной экран телевизора поголубел от альтернативной шушеры?

Конечно, думал я, деньги решают все. Бизнесмены, политики и бандиты варятся в собственном соку и им кажется, весь мир сошел с ума по их долларам. Мы на войне тоже плохо представляли мирную жизнь, мы думали теперь всюду будет кровь.

Когда-нибудь все изменится, когда-нибудь все должно измениться. Не может Россия и русские люди только жрать, только покупаться и продаваться. Когда-нибудь мы стряхнем этих кулагиных как вшей, зажиравших нас вместе с "духами".

Я думал, самый последний солдат знает, что он часть России - это дает силы жить и сражаться. А что поддерживает этих "новых русских"?

Варитесь в собственном соку вместе с такими же бандитами и подонками, как и сами. Ваша сила в обмане, в возможности купить любой мундир, в "капусте", как вы называете деньги. А стоит потерять эти деньги, и вас тут же сжирают подобные вам, потому что сами вы никому не нужны, даже детям своим, потому что и воспитываете их по собственному образу - образу бандитов.

От ярости у меня буквально темнело в глазах - давали знать пережитые испытания - сердце гнало избыток адреналина.

- Что с тобой? - испуганно спросила Таня.

Ничего, это так. Я смог увидеть, Кулагин одолел половину пути. Если у него и дальше пойдет так, то есть надежда ему одолеть башню. Мне же не хотелось пускать его внутрь лабиринта, - зная о нем все он мог спастись, а я не могу допустить этого.

Я отмерил мысленно точку в метре от кромки башни, выше которой Кулагин не сможет взобраться и проверил прицел карабина. Оптика не запылилась, все было в порядке.

Кулагин утверждал, что он никогда не жульничает.

Обо мне этого не скажешь.