"Ангел боли" - читать интересную книгу автора (Стэблфорд Брайан)

8

Пока Лидиард разделял сознание и зрение Люка Кэптхорна, он ни на секунду не усомнился в том, что все, что он видел — реально. Ни разу он не задумался, не было ли все это просто сном или его собственным вымыслом.

Теперь, напротив, он чувствовал себя крайне неуверенно. Он снова оказался в чьем-то сознании, но не мог обнаружить в сознании этого человека никакого чувства индивидуальности и убедиться, что он не возвратился в собственное «Я». Он воспринимал чье-то тело, а также некоторые зрительные ощущения. Тело испытывало боль, как часто приходилось ему самому, но эта боль ощущалась неправильно, и зрение было рассеянным и расплывчатым. Все это можно было принять за доказательство нереальности, но наверняка он не мог сказать, и он знал, что в своем одержимом состоянии он, скорее всего, не способен различить грань между объективным и субъективным.

Он точно знал одно: кто-то хотел, чтобы он видел все, что ему откроется, услышал все, что будет сказано, и почувствовал все, что произойдет. Сон или явь — оставим вопрос риторике ангелов. Происходящее следовало изучить, потому что тогда у него мог бы появиться хотя бы один шанс понять, что с ним делают и почему.

Шел сильный дождь. Сумрачные улицы, залитые водой, были практически безлюдны. Хотя ещё не было темно, облака, заполнившие небо, были такими серыми и мрачными, что город, казалось, молил о просвете.

Он не знал, что это за город. Он бежал. Он пробежал мимо древней церкви, которую, ему показалось, он смог бы узнать, но он не смог. Звук его шагов заглушался шумом дождя и всплесками от ударов копыт лошадей, тянувших экипажи.

На бегу человек постоянно оглядывался, словно ожидая увидеть погоню. И он обнаружил её, если судить по тому, что он продолжил бег. Связь Дэвида с сознанием его нового носителя была такой тонкой и своеобразной, что он не мог определить, что человек видел или слышал, и даже чего он боялся.

Хотя ноги бегущего были достаточно сильны, он бежал осторожно; его пальто потемнело от просачивающегося насквозь дождя, но все равно можно было разглядеть темную полосу, тянущуюся от левого рукава до пуговиц на груди. Полоса на темном фоне казалась черной. Дэвид отдаленно и смутно чувствовал, как отяжелела рука человека, и не сомневался, что полоса была следом крови. Человек берег кровавую и болезненную рану.

Дэвид попытался ощутить боль раны. Он обнаружил, что она странно тускла и отдалена, словно раненый сумел приглушить и замаскировать её. Он был хорошо знаком с тем, как опий приглушает боль, но это было что-то другое, тесно связанное с общей расплывчатостью сознания человека. Дэвид подумал, что такая слабость ощущений связана с недостаточным контактом двух их душ; или же это способность его носителя, и притом весьма загадочная.

Бегущий снова оглянулся. Дэвид, разделяя его зрение, все равно ничего не увидел. Но, видимо, человек был способен видеть что-то, что обитатель его сознания видеть не мог, и Дэвид уловил тень от того, что человек полагал видимым: призраки под дождем, создания Тьмы, не боящиеся её силы. Бегущий воображал их в виде двух огромных серых волков, но он знал, что это на самом деле не звери, даже не оборотни. Бегущий знал, что эти существа не были материальны, и они были посланы охотиться на него… посланы насмехаться над ним, так же как ранить его. Он не знал, даже на бегу, намерены ли они поймать его прежде, чем он достигнет пункта назначения, или желают заставить его бежать туда быстрее. Он знал только, что был испуган, хотя надеялся больше никогда не бояться, и что он не осмелится остановиться и позволить призрачным охотникам получить свое.

Бегущий, который воображал или знал такие странные вещи, не знал многих более простых вещей. Он не знал, кем он был или куда направлялся. Его эмоции были не настолько интенсивны, как мог ожидать Дэвид.

Дэвиду пришло в голову, что бегущий мог не полностью владеть своими способностями, так как направлялся кем-то другим, и он гадал, кто, кроме него, может присутствовать в сознании этого ущербного орудия. Возможно, это была ещё одна выдумка загадочных ангелов, непонятная простым людям.

Повернув за угол на перекрестке, бегущий поскользнулся и едва не упал, но восстановил равновесие, схватившись за стену, и бросился вперед, получив даже дополнительный импульс к движению. Монстры, преследующие его, не могли бы увидеть его оплошность, даже если бы имели глаза, — но он не сомневался, что они поняли бы, какому риску он подвергся, если были способны к познанию.

Дэвид старался напоминать себе, что преследователи лишь духи, образы без массы и плотности, но в этом не было ничего успокаивающего для человека, который так много знал о внешнем облике и реальности, как он. Он знал, что сейчас сам является призраком, несмотря на его материальность, и он знал, насколько ненадежен реальный мир.

Человек начал оглядываться, словно в поисках определенного переулка. В сознании Дэвида возник огражденный двор. Картинка пришла не из сознания человека, он получил её откуда-то извне. Вместе с изображением двора пришла информация о том, что двор был тупиком и что, свернув в этот двор, он запрет себя. Но одновременно явилось и четкое понимание: он не может бежать дальше и не должен пытаться, у него есть определенное задание, которое следует выполнить. Он не смог бы убежать от призрачных волков, если бы они не позволили ему убежать. Если они собирались загнать его в ловушку и убить, он не мог избежать своей судьбы.

Увидев нужные ворота, бегущий почувствовал прилив сил, но ценой тому была сильная боль, её теперь не удавалось игнорировать. Он уже сорвал дыхание, и болевой шок заставил его хрипло вскрикнуть, но его шаги ускорились, когда он проходил по дороге мимо кареты, запряженной четверкой.

Темные волки, которым не мешал дождь, также ускорили бег. Их глаза блестели как агат, а клыки сверкали неземной белизной. Несмотря на то, что они существовали только в воображении его хозяина, Дэвид почувствовал враждебное давление их темных, мерцающих глаз и угрозу их заостренных зубов.

Ворота, охранявшие двор, были закреплены в углублении темной арки, и на мгновение человеку пришлось задержаться, чтобы закрыть их за собой, перекрывая вход преследователям. Он знал, насколько абсурдно это действие. Он снова побежал мимо магазинов с закрытыми ставнями, заполнивших проулок, вперед, к лестничному пролету, ведущему к жилым помещениям наверху.

Он споткнулся у подножия лестницы и упал на раненую руку. Боль вонзилась в него и одновременно в Дэвида, как пила, и их сознания слились так, что Дэвид ощутил себя незнакомцем, почувствовал, как рана его открылась, чтобы выплеснуть сгусток крови из его разрывающегося сердца. Но это была лишь боль, только боль без экстатического озарения.

Он поднялся по ступеням, почти что вполз, опираясь одной здоровой рукой на перила. Когда он оглянулся, то увидел, что призрачные волки собрались во дворе, крутясь и подпрыгивая, словно от радости и возбуждения охоты… словно игра окончилась, и они победили.

Он снова оступился на вершине лестницы, но из последних сил дотянулся здоровой рукой до дверного молотка. Он не мог остановиться, хотя его ноги выполнили свою задачу, они нуждались в действии, и ужасный страх того, что может с ним произойти, не давал ему стоять спокойно.

Он все ещё стучал, когда дверь распахнулась, и престарелая консьержка с грозно сдвинутыми бровями выглянула наружу.

— Ради всего святого, — сказал он, сбивающееся дыхание мешало выговаривать слова. — Ради всего святого, приведите сэра Эдварда! Умоляю, позовите Таллентайра!..

Услышав этот голос, Дэвид неожиданно понял, кто это был и чье сознание он сейчас разделял. Но было уже слишком поздно, чтобы это знание принесло ему какое-то преимущество в различении спутанных мыслей человека. Он снова погрузился во тьму.

Ему казалось, будто его поймала и удерживала сеть, подвешенная в пустоте, в то время как образы из ниоткуда атаковали его.

В завывающем штормовом ветре раскачивалось и кренилось судно…

Он находился в каюте, он вцепился в ограждение койки, стараясь стоять прямо, несмотря на качку. Сами стены каюты начали деформироваться — словно бы судно проглотило какое-то ужасное существо.

Газовые рожки начали извиваться, словно змеи, а кресло превратилось в чудовищную гидру.

На нижней койке лежала женщина, но Дэвид не мог толком её разглядеть. Она пыталась выбраться и убежать, но её стройное тело поймали две сдвинувшиеся койки, образовав гигантские дробящие и жующие челюсти…

Он отпустил перила и нетвердой походкой двинулся прочь, пытаясь найти иную опору.

Из плотно сомкнутых губ женщины стекла струйка крови. Она не издала ни звука, когда её схватили, но он подумал, не изменилась ли её форма. По крайней мере, кто-то подумал. Мысли о бегстве сопровождались настоятельной потребностью убраться подальше, пока его самого не изловили и не изуродовали.

Дверь не открывалась, он знал, что её петли были запечатаны там, где сталь стала мягкой и слитной. Он бился в дверь и звал на помощь. Один из газовых рожков ранил его, горячее стекло прорвало одежду и кожу. Словно огромный сфинктер, открылся иллюминатор, и его вынесло наружу, как будто сильным ветром.

Он подумал, что его выбросит в бушующее море, и он утонет. Но его швырнуло, как снаряд, через изорванную ветром ночь и несло милю за милей через шторм, хлеща и стегая каплями дождя, которые жалили бы как пули, если бы он не впал в ледяное оцепенение, предохраняющее от ощущений, от мыслей, от снов… пока он, наконец, не опустился к улицам города.

Появились призрачные волки, и он бросился бежать.

«Париж, — подумал Дэвид, выловив информацию из потока бессвязных воспоминаний. — Это Париж. Это Адам Грей, предпочитавший имя Уильям де Лэнси. А убитая женщина, уничтоженная этой ужасной, жадной магией…

Это Сфинкс, создание Баст.

Сфинкс уничтожена!

Неожиданно, одинокий и лишенный тела в пустынной темноте, Дэвид Лидиард почувствовал, как ужасающий страх растет внутри него. Ангел, которую он называл Баст, создала Сфинкс, и если Сфинкс заманили в ловушку и убили. Возможно, не уничтожили совсем, учитывая, что её породу очень сложно уничтожить, — но как минимум приговорили к такому же долгому сну, как тот, в который иногда впадают оборотни. Но это значит, что Баст действительно ввязалась в смертельную схватку!

Де Лэнси, если можно верить тому, что видел Дэвид, спасся. Но де Лэнси был самым незначительным инструментом Баст, не стоило труда его убивать — хотя, возможно, он до сих пор был в опасности. И то, что он нашел сэра Эдварда, увеличивало опасность.

Дэвид не мог не задуматься о том, что баланс судьбы нарушен не в пользу его заносчивой госпожи. Вполне возможно, что потенциальная богиня, выбравшая Дэвида своим невольным оракулом, проигрывает сражение.

«Я не знаю, мертва ли Сфинкс, — сказал он про себя. Он бы сказал это вслух, если бы мог говорить. — Это мог быть ночной кошмар, а не воспоминание о реальном событии. А может, то была иллюзия, но тогда к ней все равно стоит присмотреться. Пока что я не могу сказать, что знаю правду».

Сэр Эдвард мог бы гордиться педантичностью своего зятя, но Дэвиду не удалось долго сохранять свой скепсис, потому что снова возник свет, и зрение вернулось к нему.

Увы, понял он с мучительной неприязнью, это чужое зрение, а не его собственное. Его суматошной одиссее ещё не было позволено завершиться.

Женщина гляделась в зеркало, и он видел её так, как она видела себя: седеющие, но все ещё темные волосы, сухощавое, но на редкость гладкое лицо, без морщинок у глаз и рта, блеклые, проницательные глаза скорее серого, чем синего цвета.

Она внимательно изучила себя, высматривая новые признаки приближающейся старости, зная свое лицо достаточно хорошо, чтобы замечать каждую морщинку. Дэвид видел её иначе — как незнакомку, отмечая следы былой красоты за строгостью черт, жесткость её внешности, суровость взгляда. Ей было не меньше шестидесяти, но она сохранилась благодаря силе воли и жесткой дисциплине, изо всех сил стараясь придать своей хрупкой плоти твердость камня.

И к чему все это? Противостоять и не сдаваться, на её необычный манер, давлению времени и судьбы. Она чувствовала, что жестокие жизненные обстоятельства ограбили её. Ей не досталось то, что иные получают от рождения. Она родилась бедной, не получив ничего, кроме нежной юной красоты, и она торговала ею ради желанной выгоды.

Теперь, когда первоначальный капитал был израсходован, она торговала красотой других, но все за тем же: чтобы бороться с жестокими обстоятельствами, которые ничего ей не дали и которым она собиралась взамен отдать как можно меньше.

Дэвид видел и понимал, что в эти спокойные минуты, пока ничего не происходило, Мерси Муррелл могла взглянуть на себя прямо и без уловок.

Через секунду её отвлек звук из комнаты наверху. Это был тяжелый, глухой звук, как от упавшего тела, и он сопровождался долгим криком боли. Голос заглушали пол и потолок, и ни миссис Муррелл, ни Дэвид не могли бы сказать, принадлежал он мужчине или женщине.

Миссис Муррелл встала со спокойной энергией: она часто слышала крики ранее, также как и звуки упавших на пол тел. Жестокость и насилие были её привычным окружением, и иногда сложно было различать границы дозволенного.

Она не стала искать оружие, покидая комнату, будучи достаточно уверенной в собственном авторитете и силе. Она также не почувствовала необходимости позвать на помощь крепкого слугу, которого она держала в качестве телохранителя.

Она подобрала юбки и легко поднялась на третий этаж дома. Как оказалось, она шла в комнату Софи. Комната была освещена, но не так ярко, как коридор, где все ещё горели газовые лампы. Ещё одна дверь на той же площадке была открыта, но тот, кто выглядывал оттуда, совершенно не желал высовываться дальше и нырнул назад, когда миссис Муррелл прошла по коридору. Несмотря на поздний час, в здании ещё оставались несколько клиентов, которые не уходили до утра.

Когда она подошла к двери, другой человек, который, должно быть, прятался за дверью, вышел ей навстречу и схватил её за руку. Она разглядела человека краем глаза и была так же удивлена, как Дэвид, обнаружив, что это человек в сером, говоривший с ней несколько часов назад. Но она смотрела на него недолго и не обратила внимания на то, что он схватил её за руку, потому что её глаза приковала сцена, развернувшаяся в комнате.

Софи была брошена на пол — или, возможно, свалилась с кровати. Её руки были связаны, другая веревка удерживала скомканный носовой платок, затыкавший ей рот. Её спина была дико и жестоко изрезана, кровь сочилась из не менее дюжины порезов.

Дэвид вспомнил сцену из пьесы миссис Муррелл, где блондинка переживала поддельное бичевание: теперь плети рядом не было, и не было ни малейшего подсказки того, что сделали с девушкой. Но миссис Муррелл не пришла в ужас из-за ран бедной Софи, её лишь разозлило то, что действия не оговорили и не оплатили как следует. Она сберегла чувство ужаса для иной составляющей сцены.

Над упавшей девушкой склонилась горбунья — Геката, которую миссис Муррелл продолжала называть в мыслях «гротеском». Поза Гекаты была странно искаженной: её руки тянулись к несчастной Софи, чтобы освободить её — как она делала это в пьесе — но девушка не смотрела на свои тянущиеся руки. Она пристально глядела на последнего участника представления, мужчину, немолодого, основательного и дорого одетого, который держал в руке березовую розгу четырех или пяти футов длиной. Он стоял прямо, как стрела, совершенно ровно… и при этом висел в воздухе, подошвы его полированных туфель находились как минимум в восьми дюймах над вытертым ковром.

Его тело медленно вращалось, но голова — нет.

Его замершие черты не двигались, дикий взгляд вытаращенных глаз зафиксирован на лице уродливой девушки, словно никакая сила на Земле не могла его оторвать.

Его тело продолжало поворачиваться, очень медленно. Ни миссис Муррелл, ни Дэвид не могли поверить, что вращение остановится, оба ожидали, что процесс будет продолжаться, пока человек не задохнется или пока вращение не оторвет голову от тела.

Хотя миссис Муррелл терпеть не могла, когда к ней прикасались мужчины, она не сделала даже малейшей попытки скинуть чужую руку. Она предпочла бы, чтобы её не отпускали, и тогда ей не надо будет заходить в комнату.

Розга в руках подвешенного человека сверхъестественным образом ожила, извиваясь, как змея.

Казалось, живой прут тянул руку, которая его держала, пока она не легла поверх сердца. Затем прут мягко обвился вокруг скрученной, измученной шеи, как петля, и начал сжиматься.

Какую боль переживал человек, сжатый двумя этими силами, Дэвид не мог вообразить. Выражение лица человека не могло измениться, чтобы отразить его состояние, только глаза свидетельствовали об агонии, выпячиваясь от ужасного внутреннего давления.

«Закричи! — потребовал Дэвид от своей замершей носительницы. — Останови её, ради Бога!».

Миссис Муррелл не закричала, даже не подумала о том, чтобы закричать. Она смотрела как завороженная, словно не хотела останавливать происходящее, хотя знала, что будет в смертельной опасности в случае убийства, обыкновенного или сверхъестественного, если оно совершится под её крышей.

Тело человека уже повернулось на сто восемьдесят градусов и продолжало поворачиваться. А прут тем временем продолжал затягиваться все сильнее.

Дэвид знал, что человек должен быть уже мертв, потому что человеческое тело не может выдержать такого испытания, но вытаращенные глаза продолжали смотреть с видимым вниманием, а остальные черты жертвы были словно высечены из камня.

Время шло, и оставалось только ждать. От ужаса Дэвид даже не задумался, что происходит, как и почему. Он мог только наблюдать, как живая гаррота всё стягивалась и стягивалась, в то время как тело продолжало поворачиваться, пока — казалось, прошла вечность — голова и тело наконец-то не разделились.

Шея человека была начисто разрезана.

Голова осталась на месте, а тело упало. И Дэвид, и миссис Муррелл опасались увидеть, как из раны выливается поток крови, но сердце человека уже остановилось, и в артериях не было давления. Из огромной раны на ковёр выплеснулась лишь слабая струя, залив бедра пытавшейся отползти Софи.

Голова оставалась на месте, игнорируя силу притяжения и любые другие изменения. Розга вырвалась из руки человека, когда тело упало, и теперь обвилась вокруг головы, как змея, медленно передвигая свои кольца в поисках опоры.

Миссис Муррелл не сдвинулась бы с места, если бы Софи не потянулась к ней, цепляясь связанными руками за край юбки мадам. Движение девушки напомнило ей, что она должна действовать, и она свободной рукой помогла раненой подняться и вытолкнула её в коридор. Софи явно была глубоко рада выбраться, и миссис Муррелл почувствовала, что больше всего желает уйти вместе с ней, но та же рука, которая удерживала её до сих пор, теперь не давала ей сдвинуться. Кто-то бежал по коридору, чтобы поддержать шатающуюся Софи, но миссис Муррелл не повернулась, чтобы посмотреть, кто из девушек это был. Её глаза все ещё смотрели на зависшую голову и змееподобный прут, который обвивал её.

Затем, хотя голова оставалась там, где была, Геката осмотрелась.

Гротеск миссис Муррелл посмотрел госпоже прямо в глаза, и Дэвид почувствовал, как в груди старой женщины рождается крик, потому что она до смерти испугалась того, что может сделать с ней этот взгляд. Крик задохнулся от спазма в её горле, но Дэвид верил, что это не более чем рефлекс. Взгляд Гекаты не был враждебным — скорее, он был любопытным и кокетливым, словно ведьма надеялась на одобрение.

Лицо Гекаты было очень неправильным: глаза слишком широко расставлены, нос между ними слишком сплющен, огромный рот, тонкие губы загнуты вниз по краям. Несмотря на это, оно не казалось чересчур уродливым. Оно было вполне симметричным и показалось Дэвиду нормальным, возможно, даже красивым — лицо, увиденное в кривом зеркале и потому неудачно искаженное.

Так как глаза были довольно широко расставлены, им было тяжело сфокусироваться на лице миссис Муррелл, на самом деле они фокусировались и не на нем, а на какой-то воображаемой точке позади него. Геката скорее смотрела сквозь госпожу, чем на неё, и Дэвида поразила парадоксальная мысль, что она смотрит на него.

Как только эта мысль возникла, он понял, что она может быть не совсем абсурдна. Геката, если судить по тому, что он только что видел, была почти наверняка созданием вроде Сфинкс и Габриэля Гилла. Богоподобное существо послало его повидать Гекату, но Геката может ощутить его присутствие.

Хотя он не мог использовать ничьих глаз, кроме глаз миссис Муррелл, которые он не мог никак контролировать, Дэвид снова взглянул на «гротеск», уверенный, что она была Иной, если не ангелом, и равно уверенный, что какой бы ураган ни смущал сейчас существование реальности, она была в самом его сердце.

Вот чего боится Баст, подумал он. Момент пробуждения — а ведьма теперь явно пробудилась и осознала свою силу — вот что нарушило равновесие в мире ангелов. Что бы я ни должен был сделать, вот ответ. Стерлинг также часть всего этого, и человек в сером… но Сфинкс мертва, и какие бы преимущества ни имела Баст после её первой стычки с Пауком, она их лишилась…

И словно услышав мысли, бушующие в его голове, ведьма растянула губы в жутковатой пародии на улыбку. Дэвиду показалось, что она, а не Баст, презрительно зашвырнула его в бесконечную пустоту.