"Любовные похождения князя" - читать интересную книгу автора (Сувестр Пьер, Аллен Марсель)

Глава 4 ОТРУБЛЕННАЯ ГОЛОВА

– Ого! Кого мы видим!.. Здравствуйте, сударь! Эй!.. Добрый вечер, господин Морис! Вы что-то совсем загордились, проходите – даже не обернетесь, наверное, из-за воскресного костюма, хотя сегодня понедельник.

Было около восьми вечера.

Молодой рабочий, с волнением и не без нетерпения ожидавший прихода красавицы Фирмены, которая пообещала провести с ним ночь, и имевший в запасе добрых сорок минут, бродил в окрестностях дома, по набережной Отей, с наступлением вечера становившейся все более малолюдной.

Юноша был настолько поглощен мыслями, что не сразу заметил субъекта, несколько раз окликнувшего его.

При последнем оклике Морис, словно очнувшись от пленительных грез, взглянул на прохожего и с шутливым изумлением всплеснул руками.

– Кого я вижу! – воскликнул он. – Могу ли я верить своим глазам? Бузотер, папаша Бузотер.

– Он самый! Собственной персоной! – откликнулся тип, игриво отвешивая легкий поклон молодому рабочему, который с нескрываемым любопытством рассматривал представшую перед ним личность.

– Дьявольщина! Да мы с тобой не видались целую вечность!.. Где ты пропадал, Бузотер?

Забавный старикашка приложил палец к губам, теряющимся в косматой бороде, и, напустив таинственный вид, шепнул:

– Об этом потом! Я тут отсидел три месяца во Фреснах…

И, пожав плечами, он пояснил:

– Все за ту же дурость! Бродяжничество или что-то в этом роде; можно подумать, у этих чертовых судей одно на уме – упечь меня в тюрягу… Зато уже больше года я при деле!

Собеседник слушал его в полном молчании, меж тем как тип, резко оборвав свои разглагольствования, покосился на невзрачный кабачок неподалеку от набережной, на фасаде которого красовалась вывеска «Чудесный улов», вполне уместная, если учесть близость реки.

– Заглянем? – предложил Бузотер. – Хлопнем по стаканчику, мне надо, господин Морис, кое о чем вас порасспросить…

У рабочего было время, он мог принять приглашение, не боясь опоздать к приходу Фирмены.

Приглашение? Морис нисколько не обольщался насчет Бузотера и прекрасно понимал, кому придется платить. Но он был при деньгах… К тому же, слыл в квартале человеком надежным, да и своеобразная личность Бузотера не внушала ему неприязни.

Мужчины вошли в кабачок, заказали кофе.

– Ну, – полюбопытствовал Морис, пока Бузотер с наслаждением глотал обжигающий напиток, – ты, говоришь, работаешь?

Бродяга вновь напустил таинственный вид и придвинул к рабочему свой табурет:

– Так точно, господин Морис, потому вы мне и нужны… Я работаю утопленником!..

Морис ошарашенно взглянул на Бузотера.

– Утопленником? – переспросил он. – Как это?

– Да просто прыгаю в воду и начинаю тонуть, и чем чаще, тем лучше…

– А зачем? – перебил Морис.

– Черт побери! – Бузотер стукнул кулаком по столу, словно говорил о самых очевидных вещах. – Чтоб меня вытащили спасатели! Понимаете, за живого утопленника им дают двадцать пять франков. Потом мы делимся по-братски. За один раз я имею десятку.

Морис молча улыбнулся, а Бузотер продолжал:

– Забавная работенка, правда, господин Морис? А что вы хотите, как можешь, так и крутишься! Летом даже приятно искупаться: освежает, грязь смывает. Зимой потяжелее, но я беру пятнадцать вместо десятки… Впрочем, зимой я частенько отсиживаюсь в тюряге! И дела вроде ничего идут. Главное, отношения чисто приятельские. Знаете, а со спасателями меня свели здешние хозяева, мои давнишние знакомые.

Рыбак рыбака видит издалека! В последнем заявлении Бузотера не было ничего невероятного. Конечно, необычный бродяга мог, даже должен был знать странных держателей сомнительного заведения, расположенного близ берегов Сены, на набережной Отей, и его сомнительную клиентуру из кварталов Поэн-дю-Жюр и Гренель.

Хозяйничала в заведении старуха, прозванная мамашей Тринкет, о которой ходила самая дурная слава. Кочуя из квартала в квартал, из тюрьмы в тюрьму, эта мегера постоянно разыскивалась полицией, неоднократно судилась за кражи и укрывательство краденого и, само собой, не могла торговать под собственным именем. Но, подсуетившись, она обзавелась сообщником по имени Леонс, дюжим молодцом, бывшим ярморочным артистом, который, конечно, не блистал умом, но обладал исполинской силой и бычьим торсом, а его кряжистый вид служил лучшим подспорьем, когда, что, впрочем, случалось нередко, буйство и потасовки в зале вынуждали хозяев выставить посетителей за дверь!

«Чудесный улов» был мерзопакостным кабаком, приткнувшимся в гнусном месте; про него гуляли самые скверные сплетни. Этот притон облюбовали темные личности, громко именующие себя спасателями и изображающие из себя этаких бравых молодцов, которые несут несменную вахту на берегу и готовы каждую минуту рисковать жизнью, вытаскивая из воды несчастных!

Люди же наблюдательные и хорошо с их деятельностью знакомые прозвали их менее торжественно, но более метко – «морскими разбойниками».

Их обвиняли в фальсификации спасения с единственной целью: положить в карман вознаграждения, а некоторые отчаянные головы готовы были присягнуть, что они сталкивают в воду добропорядочных прохожих, дабы потом выудить их, не преминув при этом обчистить до нитки!

И в это подозрительное и странное заведение Бузотер затащил Мориса поговорить о деле.

Придвинувшись к краю столика, они вполголоса беседовали среди галдежа и брани собравшейся здесь тошнотворной публики: матросов, прощелыг, бродяг и проституток.

– Мне хотелось бы вытрясти из правительства какую-нибудь награду, – втолковывал Бузотер Морису, – пенсию или, на худший случай, медаль… Одним словом, бумагу или ленту, которая сможет произвести впечатление, если вдруг случится оказаться в уголовном суде…

– За какие такие заслуги? – со смехом поинтересовался Морис.

– Черт! А чем лучше спасатели – их же награждают! Думаете, легко изображать утопленника… Это не стоит поощрения?

Старая мамаша Тринкет, которая прохаживалась между посетителями и ловила обрывки разговоров, очевидно, была осведомлена о любимом коньке Бузотера и находила претензии бродяги глупыми и опасными.

Поравнявшись с его столиком, она, дабы осадить болтуна, ткнула ему под ребра кулаком и весьма к месту обронила:

– Вы мелете вздор. Спасателей награждают за спасение утопающих, они делают благое дело, а с какой стати награждать плюхающихся в воду, тем паче, устраивающих показуху!..

Сочтя рассуждение слишком мудреным, Бузотер продолжал упрямиться:

– Чем я хуже других, почему…

Мамаша Тринкет снова подошла к столику бродяги.

– А у тебя монеты имеются? – недоверчиво спросила она. – Тебя тут случайно обслужили…

Бродяга жестом оскорбленной невинности показал на спутника:

– Господин угощает, будь уверена, старое печеное яблоко, у него денег куры не клюют!..

Мамаша Тринкет направила на приятеля Бузотера свои юркие, подозрительные глазки; тот, словно желая поддержать бродягу, небрежно вытащил из кармана монету в десять франков и вручил ее старухе, которая, рассыпавшись в любезностях, тотчас отправилась к стойке за сдачей.

Бузотер опять принялся за свое:

– Так вот, я все думаю, к какому министру обратиться на предмет вознаграждения? Мне тут присоветовали министра труда – я ведь тружусь, и тяжело тружусь! Другие рекомендуют министерство торговли, якобы спасенные утопленники помогают торговать… Третьи уверяют, что раз дело происходит на берегу Сены, оно в ведении работ… работ… как их бишь там?.. Каторжных работ?

– Да нет! – оборвал Морис, кусая себе губы, чтобы не расхохотаться. – Ты имеешь в виду общественные работы? Но я бы на твоем месте, – подхватил молодой человек, решив подыграть шутке, – обратился в военно-морское министерство…

Бродяга не почувствовал подвоха.

– Дьявольщина! – воскликнул он, словно его внезапно осенило. – Конечно! Как я сразу не догадался!.. Все, что происходит на воде, должно касаться военно-морского министерства…

Он собирался было разглагольствовать и далее, но, к его величайшему огорчению, Морис поднялся и поспешно откланялся:

– Мне пора, ко мне должны прийти…

Бузотер уцепился за его рукав; неисправимому болтуну надо было выговориться.

– Чудненько! – вкрадчиво заметил он. – Известно, кого вы ждете! Она и впрямь раскрасавица, ваша малышка, господин Морис! Нечего ее прятать, я ж ее знаю… Говорю вам, я всех знаю!

Морис, утомленный его назойливостью, двинулся к выходу. Бродяга поймал его у самых дверей и лукаво шепнул:

– Говорю вам, я ее знаю, приходилось встречать возле вашего дома… Крошку Фирмену…

Слова Бузотера повисли в воздухе, бродяга оказался на набережной в одиночестве – Морис уже давно был на авеню Версаль и направлялся к своему жилищу.

После секундного колебания, в течение которого он прикидывал, как скоротать время перед сном, Бузотер вдруг припомнил, что Морис не допил кофе…

Бродяга поспешно вернулся в кабак, непринужденно подсел к наполовину заполненному стакану.

– За что уплочено, должно быть проглочено!.. – рассудил он.

Тем временем Морис, поравнявшись с закутком консьержки, задержался дружески поболтать с мадам Гурон:

– Все в порядке, мадам Гурон?

– Слава Богу, господин Морис. Вы с работы?

– Гм… – уклончиво пробормотал молодой человек, – с работы? Да нет, по правде говоря! Мадам Гурон, мне незачем от вас таиться, у меня была женщина… По понедельникам я бездельничаю…

– Бывает, – заключила консьержка. – Если есть средства, чего стесняться…

Морис, впрочем, с полным на то основанием, слыл в доме человеком, неплохо обеспеченным. Он не скупился, когда речь заходила о воздаяниях Божьих, исправно платил за квартиру, казался образованным более, чем обычно люди его положения; его ценили и уважали.

Когда, проходя мимо мадам Гурон, он удостаивал женщину своим вниманием, у той всегда было припасено ласковое и приветливое слово для этого приятного жильца.

Само собой разумеется, консьержка не разделяла таких чувств по отношению к новому квартиранту, который был никем иным, как Бузотером, после долгих уловок и невероятных препирательств обосновавшемся в мансарде на восьмом этаже, где он, выйдя из тюрьмы, довольно регулярно ночевал.

Бузотер, в сущности, хороший малый, оставался личностью более чем независимой. Бродяга по самому складу души, он мог заявиться в немыслимое время, и консьержка была еще счастлива, если он тихо добирался до своего обиталища, не был пьян и не крушил газовые рожки, когда ему приходилось во время подъема ухватиться за перила!

– Ко мне должны прийти, – пожелав доброго вечера, объявил Морис консьержке. – Если меня спросят, будьте столь любезны, скажите, что я дома.

– Разумеется!

Затем консьержка вскользь заметила с лукавой улыбкой:

– По всей видимости, вчерашняя красивая молодая дама?

– Гм!.. Возможно! – улыбнулся Морис.

Мадам Гурон посетовала:

– Что ж, молодость-то уходит! Когда я была молоденькой, у меня тоже были кавалеры, и поверьте, они со мной не скучали. Но, – продолжала она с неким сожалением, – прошлого не вернуть. Что вы хотите, всему свое время… Спокойной ночи, господин Морис!

– Спокойной ночи, мадам Гурон!

Минут двадцать консьержка, с нетерпением дожидающаяся десяти, чтобы погасить рожок, устраивалась в своем закутке на ночлег. Тем временем возвращалось большинство жильцов.

Внезапно в застекленной двери, соединяющей ее каморку с коридором, появился грациозный силуэт Фирмены Беноа.

– Добрый вечер, мадам! – своим чистым голосом произнесла девушка. – Господин Морис дома?

– Понятное дело, дома! – отозвалась старушка. – И вас дожидается! Можете подняться к нему, милочка! Разрази меня гром, если он не на лестнице, ловит звук ваших шагов! Влюбленные все на одно лицо… Я когда-то тоже…

Удовлетворившись сказанным, Фирмена проворно и легко упорхнула, не став слушать продолжения.

Старая консьержка нарочито громко довела свою речь до конца, затем, облегченно и довольно вздохнув, – она сильно притомилась за день, – прикинула свои шансы спокойно провести ночь:

– Все на местах, раньше шести никто не вылезет…

Внезапно ее лоб озабоченно сморщился:

– Нет этой скотины, Бузотера! Вот урод! Посмей он только приползти на карачках, живо вылетит вон! Может, хоть сегодня не надерется?..

С этой надеждой консьержка и хотела уснуть. Устроившись в кресле и не сводя глаз с часов на камине, она с томлением следила за движением стрелок, нетерпеливо дожидаясь десяти, чтобы потушить свет.

Седьмому этажу, где проживал Морис, не повезло с собственным газовым рожком. Последний располагался между маршами шестого. К площадке седьмого примыкал длинный коридор, куда выходили двери скромных, но чистеньких и уютных комнат, занятых, как правило, выходцами из среднего класса.

Пулей взлетев по лестнице, запыхавшаяся девушка на миг задержалась у дверей возлюбленного. Прежде чем постучать, она перевела дух – ей хотелось бросить нежное «здравствуй»; отдыхая, она машинально откинула вуалетку, чтобы любовник смог тотчас отыскать ее свежие губы, запечатлеть на них первый страстный поцелуй!

Через несколько секунд Фирмена с радостно колотившимся сердцем скромно поскреблась в дверь.

Никакого ответа!

– Консьержка же сказала, что он вернулся… – пробормотала она. – Да, конечно, он дома, мы ведь условились на половину десятого, я, правда, немного припоздала…

Фирмена обратилась в слух, но до нее не донеслось ни шороха.

– Может, он, бедненький, задремал? Устал, конечно! – сказала она себе.

Девушка вообразила радость любовника, когда тот, разбуженный настойчивым зовом, соскочит с кресла и откроет возлюбленной дверь.

Фирмена снова постучалась, прислушалась: опять ничего!..

Для очистки совести девушка представила себе расположение коридора. Возможно, она ошиблась комнатой?

Нет, на этот счет сомневаться не приходилось, она слишком хорошо знала, где живет Морис, чтобы так опростоволоситься.

Озадаченная и смущенная, Фирмена заколебалась. Она собиралась было позвать, имя Мориса уже готово было сорваться с ее губ, но, вновь приблизившись к комнате любовника, заметила, что панель старой, потертой двери треснула во всю длину. Сквозь трещину пробивалась узкая полоска света…

– Он у себя! – почти в полный голос пробормотала она. – У него горит лампа…

Фирмена снова постучала, затем решительно, почти нервозно – без малейшей задней мысли, без тени подозрения, без следа тревоги – прильнула к разошедшейся панели, надеясь разглядеть, какой такой катаклизм помешал любовнику ей открыть.

Быть может, он, облокотившись на подоконник, вдыхал свежие струи воздуха и просто ее не слышал?..

В любом случае девушка была несколько разочарована. Обычно Морис подстерегал ее на верхней площадке.

Едва взглянув в щель, Фирмена стала бледнее смерти; она попятилась назад, цепляясь руками за воздух.

Ее глаза вылезли из орбит, а с губ сорвался пронзительный, истошный, чудовищный, почти животный крик…

И тяжелой грудой она рухнула на пол…

Душераздирающий вопль, глухой стук тела переполошили соседей. Раздались робкие шорохи, жильцы переговаривались через стенки, спрашивали, что произошло… Не добившись вразумительного ответа, некоторые, наиболее отважные, решились отомкнуть дверь…

Тут они и заметили девушку, недвижимо, как мертвую, лежащую поперек коридора.

Несколько секунд спустя весь этаж пребывал в смятении, потрясении!

Все сновали туда-сюда, женщины испускали вопли, мужчины изрыгали проклятия. К несчастной подходили, приподнимали, терли ей руки, вновь опускали на пол, суетились… В итоге не делали ничего!..

– Этой даме, наверное, плохо, – подал идею наконец малый по имени господин Масп, служащий «Виль де Пари», который, казалось, наименее поддался общей панике. – Надо оказать ей помощь! Папаша Каррек, сгоняйте-ка за врачом!

Последние слова относились к старому понтонеру, командиру без команды, в ушах которого красовались сережки; это был бретонец-матрос, когда-то служивший на причале, в компании речных трамваев.

Бретонец упрямо не двинулся с места. Очевидно, ему было жалко бедные, старые, разбитые ревматизмом ноги, к тому же, у него имелось собственное лекарство.

– Это причуды, – менторским тоном заявил он, – надо дать ей хороший стакан водки!

Однако две женщины, мать и дочь Боарю, телефонистки в конторе на площади Шопена, сжалились над судьбой несчастной, лежавшей недвижно на полу в коридоре.

Они вызвались взять ее к себе. С помощью господина Маспа чудо-женщины перенесли Фирмену в свое скромное жилище, устроили ее на кушетке, смочили виски уксусом, дали нюхательной соли. Мадам Боарю быстрым, уверенным движением ослабила несчастной корсет; мало-помалу девушка приходила в себя…

В этот момент лестницу огласила лихая песня, по ступенькам затопали тяжелые шаги.

Это возвращался Бузотер!

Не найдя, чем заняться, бродяга решил вернуться домой, но спать ему не хотелось; по необычной суете на восьмом заподозрив что-то неладное, он направился узнать, что произошло. Первым Бузотеру попался папаша Каррек, с которым он и завел бестолковый разговор, но тут вмешался господин Масп: потерпев фиаско со стариком-бретонцем, он стал упрашивать бродягу сбегать в аптеку.

Бузотер не отказывался, но почуяв что-то необычное, возможно, драму, он, чрезмерно любопытный от природы, отважился прежде заглянуть в комнату мадам Боарю…

Тем временем возвращавшаяся к жизни Фирмена села на кушетке. С вытаращенными глазами, безумным лицом, судорожно вцепившимися в обивку руками, содрогающимся в ознобе телом, девушка походила на привидение; Бузотер заметил ее.

– Ну и дела! – воскликнул он. – Да это подружка господина Мориса! Что с ней стряслось?

Это замечание не ускользнуло от наблюдательного господина Маспа; проявив незаурядную смекалку, он пошел стучать в занимаемую рабочим комнату.

Он не только не получил ответа, но был отброшен, отшвырнут, откинут назад!..

Фирмена, уже очухавшаяся, подскочила как ужаленная; без слова благодарности, даже не взглянув в сторону чудо-женщин, она выскочила из жилища мадам Боарю и, отпихивая локтями подвернувшихся под руку, устремилась к комнате любовника!

Она обдирала пальцы о замок, который тщетно пыталась сорвать; ее корчившееся лицо прильнуло к образовавшейся в панели трещине…

Ее потрясенному взору вновь открылось чудовищное зрелище, уже виденное несколько минут назад…

Посреди комнаты, на паркете распростерлось тело ее любовника.

Несчастный лежал навзничь, раскинув руки, но ужас, тело было без головы!

На уровне плеч шея была обрублена; по паркету тянулся широкий кровавый след…

Не в силах оторваться от жуткого зрелища, она продолжала смотреть – внезапно из ее сжавшегося от ужаса горла вырвалось глухое рыдание…

Ее ошеломленный взор привлекла, приковала жуткая, доселе не замеченная подробность…

На низком стуле, приблизительно в двадцати пяти сантиметрах от искалеченного тела стояла, залитая кровью, голова Мориса!

Голова стояла совершенно прямо, лицом к двери, глазами к трещине, через которую открывалось чудовищное зрелище!

Этого несчастная девушка вынести не могла!

Сжав зубы, с пеной у рта Фирмена упала навзничь, несмотря на попытки ее поддержать стоявших рядом и еще не ведавших о причине ее ужаса; она вновь лишилась чувств, настигнутая сильнейшим нервным при падком…

Фирмену оттащили в сторону, и к щели припал Бузотер.

Мгновенный взгляд – и он в страхе отшатнулся! Его примеру последовал старик-бретонец – крестясь на ходу, он бросился прочь… Когда настал черед господину Маспу, он, вскрикнув от испуга, без лишних слов оттеснил от двери мать и дочь Боарю, казалось, желавших взглянуть на немыслимое, пугающее зрелище…

– На помощь! На помощь! – вопил старик-бретонец.

Бузотер в смятении метался по коридору:

– Полиция!.. Полиция!..

На лестничной клетке Бузотер налетел на мадам Гурон, которая, не на шутку встревоженная доносившимся с восьмого шумом, хмуро и вяло брела наверх – угомонить несносных жильцов.

За ее спиной переминалось несколько соседей с нижних этажей.

При виде явившихся ей встревоженных физиономий, мадам Гурон почуяла что-то неладное. Она собралась было задать вопрос, но тут вновь послышались крики: к лестнице бежала – насколько ей позволяли подгибающиеся ноги – мадам Боарю, бледная как полотно, сотрясаемая нервной дрожью.

– Я видела! Видела… – задыхаясь, бормотала она в страшном возбуждении…

Наконец она выпалила:

– Я видела его вращающиеся глаза! Поднятые веки!..

Внезапно посыпалась чудовищная брань: старик-бретонец, завороженный жутким спектаклем, вновь заглянул в щель. Папаша Каррек, собравшийся с помощью господина Маспа высаживать дверь, заметил, как мертвец пошевелил рукой…

На сей раз ужас достиг апогея!

На лестнице стоял вой. Никто не осмеливался приблизиться к месту трагедии!

Фирмена лежала без чувств в конце коридора; голова ее покоилась на коленях мадемуазель Боарю, белой как смерть и едва не теряющей сознания.