"Тайна моего двойника" - читать интересную книгу автора (Гармаш-Роффе Татьяна Владимировна)Глава 5 ПРИКИНЬСЯ УБИТОЙ… На часах было полпервого ночи. Сердце удушливо билось, в горле пересохло. Я сползла с постели. Не зажигая света, выпила на кухне воды, закурила. Незавешенное окно – не успела купить занавески – смотрело в ночь. На улице раздался негромкий мужской голос. Я осторожно выглянула. Двое парней стояли внизу под окнами, разговаривая. Оба в джинсах. Но кто нынче не носит джинсы? Вдруг они оба подняли головы и посмотрели на окна. Я похолодела. Я теперь буду бояться каждого представителя человеческой породы в штанах. Особенно если штанами являются джинсы. Парни направились к подъезду. К моему подъезду. Я кинулась в прихожую и прижала ухо к двери. Лифт прошумел мимо, унесясь куда-то вверх. Сердце мое глухо билось. Вспомнилось, как тогда, у Шерил, я стояла у двери. Теперь-то я понимаю, что, если бы ему удалось войти в квартиру, он бы убил меня. Или Шерил. Или нас обеих. Да, вот так теперь я и буду жить: вздрагивать, слушать стук собственного сердца и звон от ужаса в ушах, буду передвигать ватные от страха ноги в надежде, что удастся спастись, что и на этот раз – судьба охранит… Потому что меня хотят убить. Как это странно – Почему?! Кому я помешала? Кто этот безжалостный заказчик, пославший убийцу? Кто этот человек, которому не жалко меня – молодую, красивую девушку, успевшую прожить на свете всего двадцать один год, никому не причинившую зла и ничем не заслужившую такого жестокого и раннего конца? Я люблю жизнь, я хочу жить! По какому праву моей жизнью хотят распорядиться!!! Конечно, я плачу. Мне себя жалко, я так беспомощна и одинока, за мной охотится убийца. И нет больше единственного человека, который мог бы меня защитить, – нет Игоря. Он исчез. Он меня бросил. Предал. Нет, он меня не просто бросил, он меня не просто предал. Джонатан сказал: ты оказалась замешана в этом деле, ты слишком многое узнала и поняла. И поэтому ты стала помехой. То есть я стала мешать Игорю. В его «делах», которым он себя столь самозабвенно отдает, я получилась лишней. Он сделал свой выбор между мной и делами, и этот выбор оказался не в мою пользу. Теперь, как и Шерил, я обречена. Какое счастье, что Шерил лежит в коме, в больнице, под охраной! Ее теперь не убьют. По крайней мере, пока она в коме, пока ее охраняют… А вот если она выздоровеет и выйдет из больницы… Увижу ли я, как Шерил выздоровеет и выйдет из больницы? Или меня убьют раньше? Стоп! Но ведь убийца мой адрес не знал! Потому что он спрашивал адрес у Владимира Петровича. Старый адрес, прошу заметить! Убийца не знал, что я Нет, это не Игорь послал убийцу – уж он-то знал, что я сменила адрес! Игорь в этом деле замешан, не знаю как, но замешан… И я ему больше не верю… Но это не он послал убийцу. Это кто-то другой. Кто? Бежать! Исчезнуть, как советовал комиссар. Спрятаться, скрыться. Чтобы не нашли. Никогда не нашли. Пусть думают, что это меня расстреляли через дверь. Что это мое мертвое тело вынесли под простыней. Даже если убийца все же где-то прятался, наблюдая, то он не мог догадаться, что это не я. Тело было укрыто с головой. Так что я исчезла, меня больше нет. Ага, как же, – мое тело! А кто чуть не врезался в носилки? Кто закричал санитарам? Я. Собственной персоной. Если он наблюдал, он меня видел. И он понял, что снова промазал. И теперь он, как никогда, зол и полон решимости. Его намерение убить меня уже не просто рабочее задание – теперь это уже личное, сокровенное желание. Желание отомстить за то, что я до сих пор жива. Если он наблюдал… Я снова поплелась в постель. Не засну ведь. Но что еще можно делать ночью? Позвонить Джонатану? Начало второго. Неприлично. Маме звонить нельзя, ее телефон может быть на прослушивании. С Игорем ничего не понятно, однако понятно, что звонить ему тоже нельзя: его нет, его телефон прослушивается, он в этом деле замешан, и спасать меня он не будет. Если бы он мог, если бы он хотел меня спасти, то уже бы спас. Уже бы приехал и был здесь, рядом. Но его нет рядом, и никого нет. А Джонатану звонить неприлично. Полвторого. Но он ведь даже не знает, что Кати убили! Что Кати убили вместо меня. «Неприлично! – сказала я себе, набирая номер Джонатана. – Так не принято!» А убивать – принято? А умирать от страха одной, в пустой квартире – принято? Голос его был заспан. Но ожил мгновенно, как только понял, что это я. И этот заспанный голос был сейчас самым родным, самым желанным на свете. – Джонатан, миленький, приезжай ко мне! Я боюсь… У меня очень плохие новости, ужасные просто… Мне так нужно с тобой поговорить, приезжай! Записав мой адрес, Джонатан высчитал необходимое время и пообещал быть у меня через тридцать-сорок минут. Как это глупо, все эти мои страхи, все эти напряженные церемонии, которыми я обставила наши с ним отношения! Он любит меня, несомненно любит, и мне нужно только дать ему понять, что я готова принять его любовь, что я готова на нее ответить! «Готова ответить…» Интересное выражение. А нельзя ли проще: что я люблю его? Нет, почему-то нельзя. Это не одно и то же. «Готова ответить на любовь» – это куда осторожнее, сдержаннее, это позволяет еще раз себя переспросить, еще подождать, чтобы последняя настороженность развеялась. А вот откуда эта настороженность? Я уже давно выкинула из головы мысль, что Джонатан мог подложить мне отравленный шоколад. Мне нечего бояться с ним. Кроме самой себя… С Игорем было все по-другому. В него я влюбилась почти сразу, не задаваясь лишними вопросами, не мучаясь самоанализом. Игорь, при всей своей ненавязчивости, повел себя с самого начала так, будто иначе и быть не может, будто мне было просто суждено его встретить, полюбить, жить с ним. Он незаметно решил это за меня, и мне ничего не оставалось (и не хотелось, и даже не думалось), как исполнить написанную для меня роль в его сценарии. Джонатан ждал А свобода – тяжелое бремя. Выбор – тяжелый труд. Решение – это ответственность за свои действия, за их результаты, которую никто с тобой не разделит: сама решила – сама пожинай плоды. Хорошие плоды – тем лучше. Плохие – что ж, сама выбрала. И свалить не на кого. И Джонатан взвалил на меня эту ношу. И терпеливо ждет, пока я с нею справлюсь. Что ж, я понимаю – таково его воспитание и представление о свободе личности. Он эту личность по-настоящему уважает и считает себя не вправе влиять на ее решения. И теоретически я его взгляды разделяю. Но только теоретически. А практически – я трушу. Я не привыкла быть столь независимой. Я только сейчас начинаю понимать, что в моей короткой жизни я была всегда ведома: школой, советской системой, мамой, Игорем… И теперь я трушу сказать самой себе: да, я влюблена в Джонатана. Да, он без конца лезет в мою голову, а я его оттуда выпихиваю своими страхами, мыслями о верности Игорю, подозрениями в гомосексуальности – короче, всеми способами выпихиваю. И причем столь успешно, что даже не в состоянии понять, до какой степени я влюблена… Но сейчас я была менее всего расположена разбираться в своих чувствах. Пережив страшный шок от смерти Кати, я чувствовала себя выжатой до предела. Мысль о том, что Джонатан едет ко мне, хоть немного меня успокоила. Напряженные нервы расслабились. Я задремала. Меня разбудил скрип – то ли двери, то ли паркетных половиц. Джонатан приехал! Я подумала сквозь дрему: не буду вылезать из постели – пусть он подойдет и сядет возле меня, пусть наклонится и поцелует, хотя бы и в нос, как в прошлый раз… Но в ту же секунду меня пронзила мысль: как же он мог войти в квартиру?! Дверь ведь Я села рывком, напрягая слух. Ничего не слышно. Ни шороха, ни скрипа. Мне, должно быть, приснилось… Еще подождала, послушала. Тишина. Только гулкий стук сердца в моих ушах. Еще немного такой жизни, и я начну принимать валокордин, как мама. Я все же выбралась из кровати и осторожно выглянула из своей комнаты. Окна без занавесок пропускали достаточно света от фонарей на улице, и можно было вполне убедиться, что в гостиной никого нет. Прокралась в прихожую. Пусто. Подошла к двери. Закрыта. Потрогала замки. Но я прекрасно помню, что я их запирала!!! Меня обуял такой ужас, что парализовало дыхание. Несколько секунд я неподвижно стояла у двери, боясь обернуться. Мысли метались какими-то обрывками, я ничего не соображала, кроме одного: он здесь!!! Убийца – в моей квартире!!! Бежать. На лестничную площадку, звонить в соседские двери, кричать, звать на помощь! Ничего, что я босиком, ничего, что в ночной рубашке, – лучше быть живой босиком, чем мертвой в белых тапочках! Мне казалось, что дуло пистолета смотрит мне в спину. Мне казалось, что в спину уставились два пустых, безжалостных глаза. Но обернуться было выше моих сил. Я осторожно взялась за ручку двери. Тихо прижала ее книзу, потянула дверь на себя. Узюсенькая, острая полоска света с лестничной площадки проникла в образовавшуюся щель. Еще мгновение, и… Горло мое перехватило… Горло мое перехватили. Удавкой. …Сквозь ресницы проникал слабый свет. Такой примерно, какой может давать настольная лампа под абажуром. Если я в раю, то у них тут очень интимно… Я чуть-чуть приоткрыла глаза. В моей комнате горел ночник – один из тех, которые я выбирала с любовью и заботой о нашем с Шерил уюте. Странно, я была все еще жива. Я лежала на кровати. В кресле сидел убийца. …Это был тот самый брюнет, с лицом манекена и улыбкой ребенка. Красивые карие глаза смотрели прямо на меня, но их выражение было неуловимо, и ничего в них не изменилось, когда наши взгляды встретились. У меня горела, как от ожога, кожа на шее. Я прикоснулась к ней. Полоска кожи была выпуклой, опухшей, воспаленной. Больно. К тому же и голова моя плохо работала – кратковременное удушье явно не улучшило мозговую деятельность, и голова была ватной, тяжелой и тупой. Может быть, поэтому я, только что умиравшая от ледяного ужаса при виде каких-то двух парней на улице, теперь почувствовала лишь какой-то неопределенный, слабый, размытый страх. Я оперлась на локоть и снова посмотрела на него, на этот раз в упор. И снова подивилась: ничего не отразил его стеклянный взгляд. Зрачки не двинулись, веки не мигнули. Будто он был один в комнате и смотрел, задумавшись, на пустое место. На коленях у него лежал пистолет. – Как тебя зовут? – спросила я по-русски, демонстрируя свое необыкновенное самообладание и потрясающую догадливость. Его темные зрачки немного сфокусировались. – Тебе какая разница? – Он ничуть не удивился, и голос его был спокоен и равнодушен. – А тебе какая? – Мне – никакой. – Так скажи. – Ну, Дима. Он, мерзавец, в отличие от меня, даже ничего не демонстрировал – так глубоко ему было наплевать на меня. Так он меня и убьет – равнодушно и спокойно… Когда? И вдруг я вспомнила, что Джонатан едет ко мне! Дверь открыта… Если этот Дима не закрыл замки! Тогда, может, у меня есть шанс… Интересно, сколько времени прошло с его звонка? – Который час? – спросила я. Дима сверкнул золотым браслетом: – Без десяти. – Без десяти что? – Два. А тебе зачем? – Так просто. Я спала… Или была в обмороке… Я точно не знаю. Мне было необходимо потянуть время, дотянуть время до приезда Джонатана. Еще каких-то десять-двадцать минут! Джонатан меня спасет, я не сомневалась в этом! Я только сомневалась, успеет ли… – Почему ты меня не убил сразу, Дима? – А так… – «Так» – это как? – Интересно было. – Интересно – что? – Посмотреть на такую везучую. – Ну и как, посмотрел? Дима кивнул. – Ага. Красивая ты телка. – Подхожу как кандидатура на труп? – Какая дура! – Ладно, проехали. Тебе как, Дима, убивать нравится? – А мне без разницы. Ведь точно, ему без разницы. В этих карих, осененных длинными, загнутыми кверху ресницами глазах тотально отсутствовало какое бы то ни было выражение – ни жестокости, ни наглого бахвальства, ни тупой готовности исполнять чью-то волю – ничего того, что привычно ассоциируется с обликом преступника. Пустые, красивые приспособления для смотрения. Я, стараясь не производить резких движений, села на кровати по-турецки. Дима не шелохнулся, но взгляд его напрягся и пальцы сжались на рукояти пистолета. Увидев, что я всего-навсего устроилась поудобнее, он немного расслабился, по-прежнему не сводя с меня глаз. – Ты предпочитаешь убивать красивых девушек или некрасивых? – Ты чо, интервью у меня решила взять? – поинтересовался он. – Что-то вроде того. Первый раз ведь киллера вижу. – И последний. – Ну что ж, Бог дал, Бог взял, – решила я не заострять тему. – Это верно, – хмыкнул Дима. И, подумав, сообщил: – Красивых жалко в расход пускать, с ними лучше баловаться. – Практичный. Дима, кажется, не совсем понял, отчего я его обозвала «практичным», и задумался. Поразмыслив, он равнодушно поинтересовался: – Чо, помешала кому, что ли? – А ты «чо», не знаешь, что ли? Тебе же заказали? – А я чо, спрашиваю, что ли? Мне деньги заплатили – половину, остальное потом – и вперед. Я в чужие дела не лезу. – Жаль. Мне бы хотелось узнать… – На фига тебе? Все равно я тебя убью. – Ну, пока ведь я еще жива. Вот и интересно. – Может, мужик твой, из ревности? – А тебе что, мой муж заказал? – А я чо, знаю, кто? – Ну, какой из себя? – Щас, так я тебе и рассказал. – Мой муж темно-русый, у него такой коротко стриженный ежик… – Не. Другой. – Скажи, какой? – Ты чой-то разговорилась тут. – Дима многозначительно погладил свой пистолет. – Давай, Дездемона, молись. – Если ты меня сейчас убьешь, то к чему тогда такие секреты разводить? Скажи! – Во, бабье: ее сейчас прикончат, а она все свой нос сует куда не надо. Молись лучше, пока я добрый. «Молись». У Димы в расстегнутом вороте рубахи виднелся массивный золотой крест. Вот парадокс: жертва-атеистка и убийца-христианин! Разве не в Библии написано: «не убий»? – Скажи! – Вот привязалась… Тот тоже русый был. Только светлый. И волосы у него длинные. Бог мой, Сережа? Опять Сережа? – Худой и высокий? – Будет с тебя. Хорошенького понемножку. – А машину ты заминировал? Дима довольно ухмыльнулся. Я поняла это как подтверждение. – Скажи, Дима… А ты видел, там была еще другая девушка… Она тоже пострадала… Она при смерти, – торопливо добавила я, вспомнив комиссара Гренье. – Ты ее тоже хотел убить или это просто случайно? – Она чо, жива еще? – Врачи говорят – не выберется. Так ты хотел – нас обеих?.. – Я ничо не хотел. Мне заплатили – я работаю. – Заплатили – за обеих? – Может, за обеих. А может, и нет, – самодовольно интриговал Дима. Мне показалось, что это «интервью» придало ему чувство собственной значимости – он был владетелем секретов, распорядителем жизней… Если бы не обстоятельства, в которых разворачивалась сцена, я бы посмеялась над этим самодовольным ничтожеством с половиной извилины в мозгу, да и той дефективной. Но сейчас мне было не до смеха. И я, стараясь спрятать поглубже свое презрение, продолжала задавать вопросы в надежде дождаться Джонатана. – А ты других людей, до нас… уже убивал? – И-и, мать твою… Ну ты как скажешь! Я те чо, выпускник детского сада? – Не жалко? – А чо это мне должно быть жалко? – Ну, например, тебе бы не хотелось, чтобы тебя убили? Другим тоже не хочется, понимаешь? – Ой, щас заплачу. – Ну, подумай, Дима, на секунду: я же ничего плохого никому не сделала. Я не знаю, чем я этим людям помешала. Но я не хочу умирать! Разумеется, я вовсе не пыталась его разжалобить. Было бы смешно надеяться разжалобить наемного убийцу. Но было необходимо тянуть время – вот я и тянула его изо всех сил, пытаясь говорить что-то, наиболее подходящее в такой ситуации. Ну не последний же фильм с ним обсуждать! – Согласись, это несправедливо! Дима нервно дернулся. – Ты мне это, кончай тут сопли разводить! Дура, что вляпалась в какое-то дело… А теперь чо, кранты. Не я, так другой тебя шлепнет. – Отпусти меня, Дима! Я спрячусь! Далеко, меня никто не найдет, и никто не узнает, что я жива, – я придала жалобную интонацию голосу. – А ты скажешь, что убил меня, получишь свой гонорар, и никаких проблем… – Заткнись. – Голос стал злым. – Будешь тут вые…ться, я тебя враз пристрелю, поняла? Для пущей убедительности он поднял пистолет с колен и наставил на меня. Пистолет был большой, тяжелый – в марках я не разбираюсь, но глушитель я узнала. Один тихий звук – и меня нет. Я прикрыла глаза со смиренным видом, стараясь изо всех сил выдавить слезу, чтобы она красиво скатилась по щеке из-под моих длинных, хоть и светлых ресниц. Слеза, однако, и не думала появляться. Ну надо же! Я в последний месяц плачу так часто, так себя, несчастную, жалею, а тут, как назло, – ни слезинки! И это, можно сказать, перед лицом смерти! – Пойми, Дима, – заговорила я дрогнувшим голосом, нервно сжимая руки и не поднимая глаз, – я жить хочу, я хочу любить! Мне только двадцать один год, вся жизнь еще впереди!.. Любить, рожать детей… Это жестоко, лишать меня… Уф, даже слезы появились на глазах! Я замолчала, словно борясь с нахлынувшими рыданиями, думая только об одном: сколько еще минут осталось до прихода Джонатана. Со стороны кресла не последовало никакой реакции. Я подождала. Тишина. Пришлось поднять красивые длинные ресницы со слезой и взглянуть на убийцу Диму. Он самодовольно улыбался, крутя на пальце пистолет. Вид моего смиренного унижения ему льстил. Я всхлипнула. Он молчал. Я шмыгнула еще раз носом. Улыбка его стала приобретать игривое выражение. – А чо… Это… – прорезался наконец он. – Если хошь, давай… Перепихнемся пару раз, утешишься напоследок! Я потеряла дар речи. Такого поворота дела я не ожидала… Надо же, какая широта души! Решил облагодетельствовать меня! Кажется, я уставилась на него с таким обалдевшим видом, что он добавил: – И мне это, тоже… конпенсанция будет, что я с тобой столько чикался. Я не находила слов. Я не знала, как реагировать, что сказать, как отвести еще одну опасность, нависшую над моей бедной головой. – Я… я не могу… я… – Ты ж не целка, в рай все равно не попадешь! – А что, в рай только девственницы попадают? – тупо спросила я. – А хрен его знает, я там не был, – хохотнул он. – Ну так чо, давай? Любишь небось это дело? – Он постучал указательным пальцем по пальцу другой руки. – Соглашайся – поживешь еще полчасика, порадуешься. А то я тебя тогда прямо щас и пристрелю. – А тебе что, полчасика хватит? – спросила я с вызовом. Это было крайне неосторожно с моей стороны. Дима заерзал в кресле. Даже издалека было заметно, что джинсы его в том месте, где вшита «молния», забугрились. – Я те чо, бля, только с пушкой управляюсь, по-твоему? – Нет-нет, я просто пошутила, – заторопилась я, – ты что, шуток не понимаешь? – Не понимаю, – отрезал Дима и снова навел на меня пистолет. – Я ничего такого не имела в виду… – лепетала я, осознав, что дело приняло совсем дурной оборот. – Я не хотела тебя обидеть… – Значит, так: или ты раздеваешься по-быстрому – и молча! – или я тебя щас пристрелю и оттрахаю твой тепленький труп. Выбирай. О, у меня есть право выбора! Какой шанс!.. – Я думаю, что моему трупу, даже тепленькому, будет все равно… – произнесла я, холодея от собственной дерзости. Я не договорила. Пуля вжикнула возле моего уха и влепилась в стенку позади меня. Мои руки нервно затеребили пуговицы ночной рубашки. Их было много, они были мелкие, мои пальцы плохо слушались. Голова тоже плохо работала. На вопрос: что делать? – разум глухо молчал. Дима пожирал меня глазами, и даже в полумраке было заметно, как наливалось краской его лицо. Не от стыда, разумеется, а от похоти. В нем вдруг проступили кавказские черты, и мой разум, который отказывался придумать что-нибудь дельное, занялся пустяками, а именно: доискался до объяснения факта, отчего это лицо «обольстительного брюнета» напомнило мне итальянский тип – Дима был наверняка наполовину кавказец. Говорил он, однако, без акцента, вырос, очевидно, в России… Мне отчего-то представился провинциальный городок средней России, оживленный рынок, на котором торговцы из южных республик продавали фрукты и покупали себе женщин… Он небось и отца-то своего не знал. Обрюхатив какую-нибудь малограмотную деваху, светловолосую и пышную, кавказский мужчина отвалил к себе домой, к раздобревшей усатой жене и куче хорошеньких черноглазых детишек, оставив девахе пачку мятых-грязных базарных рублей и пару ящиков непроданных мандарин… …Кто-нибудь может мне объяснить, как подобные размышления могут влезть в голову, на которую наведено дуло пистолета? Да еще и с глушителем. Да еще когда вас хотят изнасиловать, прежде чем эту голову разнесет на кусочки пуля? Непостижимо. – Ты чо, бля, издеваешься, да? – нетерпеливо напомнил о себе Дима. – А ну, – махнул он пистолетом, – тащи через голову! Я застыла. Мыслей не было никаких. Был только вопрос: на чем я выиграю больше времени – если буду сама раздеваться или если буду упрямиться? Если я буду упрямиться, он может меня действительно пристрелить. Или придушить. Или ударить пистолетом по голове. Тогда я потеряю сознание, а вместе с ним – последние надежды на то, что голова сварганит что-нибудь вразумительно-спасительное… Но я не успела додумать. Дима сделал бросок и рванул полы моей ночной рубашки. Пуговички бешено застучали по паркету. Он задохнулся, глядя на мое стройное, белокожее тело. Мне показалось, что его расперло так, что он не мог пошевелиться. Несколько секунд он неподвижно созерцал меня, шумно дыша. Потом он протянул руки. Подергался, словно не зная, за что схватиться. Схватился за грудь. Больно, жестко схватился. Стал мять, прищемляя между толстыми смуглыми пальцами с грязными ногтями, мои соски. Господи, да что же ты не едешь, Джонатан! Скорее, скорей же, пожалуйста, приезжай! Дернув меня за ноги, Дима завалил меня на кровать. – Раздвинь ноги! Ноги раздвинь, говорю! – прохрипел он, ударив меня дулом пистолета по бедру. Наверняка останется синяк. Впрочем, трупу моему это будет достаточно безразлично. Уставившись тяжелым, налитым кровью взглядом в мои раздвинутые ноги, Дима снова подергался, будто не зная, с чего начать, и вдруг въехал своим лицом между ними. Я задохнулась от ненависти и от чувства моей тотальной беспомощности. Но, против моих худших ожиданий, Дима ко мне не прикоснулся. Я не сразу поняла, что там делает его голова, как вдруг услышала громкий вдох, сопровожденный постаныванием. Дима меня… нюхал! Меня аж помутило от отвращения. Глядя на черноволосое, кудрявое темя, шумно копошившееся у моего лобка, я мстительно представляла, как меня вытошнит прямо на него. Дима, однако, на дыхательной гимнастике долго задерживаться не стал. Я услышала, как ззыкнула «молния». Он распрямился, ухватил меня за подмышки, поставил на колени, и опрокинул на себя. Я стукнулась лбом о его грудь. Тогда он дернул меня за волосы и потянул мою голову дальше, вниз… Трудный хлеб убийцы полит, должно быть, потом. Крепким, мужским. И не только им. В своих неправедных трудах и хлопотах по скорейшему устранению ни в чем не повинной Ольги Самариной наемник явно не имел времени помыться. Он вонял. Вонял повсюду и всеми запахами давно не мытого человеческого тела. Мне приходилось слышать, что есть люди, которых «естественные» запахи возбуждают. Во мне, стало быть, природа совершенно заглохла, и мой извращенный вкус любит запахи хорошего мыла, дезодоранта и приличной туалетной воды. Но мне представлялась достаточно сложной задача объяснить это киллеру, который столь щедро предоставил мне ответную возможность обнюхать его. Однако то место, в которое он пихнул мое лицо, оказалось средоточием невыносимо-тошнотворных запахов. Хотелось натянуть на себя противогаз. Сжав зубы, едва дыша, я пробормотала: «А не сходишь ли ты помыться сначала, Дима?» Он, должно быть, решил, что ослышался. В крайнем случае, что я пошутила. Он оттянул меня за волосы, чтобы посмотреть мне в лицо. Но на вышеуказанном лице было написано такое отвращение, что он понял, что он не ослышался и что это была не шутка… Несколько запоздало я поняла, что мои гигиенические навыки смертельно опасны и предложение джигиту помыться равносильно оскорблению. Потому что он приставил пистолет к моему виску и прошипел: «Пристрелю, бля. А ну, давай!» И он снова ткнул меня лицом в свой мощный пахучий член, рванувший навстречу моему рту из крепко заношенных трусов. Не могу. Не буду. Не буду, и все! Пусть убивает. Прямо сейчас. Стараясь не думать о том, как сейчас тихо хлопнет выстрел, я демонстративно отвернула голову в сторону дверей, насколько позволяли мне мои короткие, всей волосатой пятерней удерживаемые волосы. …В дверях комнаты безмолвным изваянием стоял Джонатан. Мне показалось, что глаза его, как в «ужастиках», полыхают синим огнем. Сделав мне знак, чтобы я молчала, он скользнул еще на шаг вперед. Ноги его были босы, и двигался он бесшумно. Киллер дергал тазом и тянул меня за волосы, пытаясь вернуть мое лицо в исходное положение. Его похотливые постанывания перемежались с ругательствами и угрозами, не менее грязными, чем его тело. Краем глаза я видела, как Джонатан приблизился к спине убийцы. Я молниеносно решила, что атаковать нужно с двух сторон. Зажмурившись и задержав дыхание, словно перед броском в болото, я изо всех сил укусила Диму за пенис. Дима взвыл. На голову мою обрушился удар рукояткой пистолета – на этот раз взвыла я, – и почти сразу же его тело оторвалось от пола – я едва успела разжать зубы. Что произошло дальше, я не очень поняла. Пока я, держась за разбитую голову, отчаянно отплевывалась, Дима пару раз перекрутился вокруг своей оси, и через мгновение его руки, освобожденные от пистолета, оказались обременены наручниками, которые Джонатан вытащил из кармана. Джонатан пихнул убийцу в кресло, в котором тот совсем недавно сидел по-хозяйски. На этот раз ему было не столь комфортно – он завалился боком и не сразу сумел выпрямиться: мешали сведенные наручниками руки за спиной. Штаны его все еще были расстегнуты и трусы спущены, застряв резинкой под яичками, отчего все его природное изобилие, богато покрытое черной курчавой растительностью, с неуместной царственностью покоилось снаружи. Теперь он был смешон и жалок, и я могла бы торжествовать, испытывать мстительную радость при виде его унижения… Но вместо этого я помчалась, зажав рот, в туалет – меня тошнило. Я долго мылась, оттирая от себя липучий запах и следы его прикосновений. Выйдя из ванной, я застала сцену почти без изменений, если не считать, что рубашка Димы свисала поверх его расстегнутых джинсов – должно быть, Джонатан позаботился о моих нервах. Сам он, с видом задумчивым и сосредоточенным, сидел напротив киллера, опершись локтями на колени и небрежно свесив руку с Диминым пистолетом. Ноги его уже были обуты в черные, массивные, по моде, ботинки. – Ты в порядке? – спросил он, не меняя положения. – Более-менее… – Подойди сюда. Нет, встань сбоку, чтобы я эту гниду видел… Наклонись. Джонатан осмотрел мою огромную шишку с запекшейся корочкой на голове. Покачал головой. – У меня дома есть мазь, которая рассасывает шишки и кровоподтеки. Съездим после… Садись. – Кати убили… Джонатан помолчал, сжав губы, и мне снова показалось, что глаза его полыхнули синим огнем. – Этот? – мотнул он головой в сторону Димы. – Я не спрашивала. Но уверена, что он. – Где? – В моей квартире. Расстреляли через дверь. – Вместо тебя… – не столько спросил, сколько заключил Джонатан, уставившись на пистолет, который он держал в руке. – Думаю, что у тебя есть вопросы к этому говну? Мне он не ответил – ни по-английски, ни по-французски не говорит. Или прикидывается. Я никогда не слышала подобных выражений от Джонатана – и это при том, что слова этого разряда употребляются весьма широко и французами, и англичанами. Я опустилась на кровать рядом с Джонатаном. Он приобнял меня за плечи и легонько погладил, словно хотел сказать: все хорошо, я рядом, больше не надо ни о чем беспокоиться… Я прижалась на мгновение щекой к его руке. – Опиши мне того, кто сделал заказ, – принялась я за дело. Дима, разглядывавший до сих пор паркет с видом затравленного волка, кинул на меня взгляд, и в нем молнией сверкнула ненависть. – Лучше бы я тебя сразу пришил, сука, – прошипел он. – Что он говорит? – спросил Джонатан. – Жалеет, что не убил меня сразу. Джонатан подошел к Диме вплотную и поднял пистолет. – Значит, так, – заговорил он по-английски, – если ты, мразь, еще что-нибудь произнесешь в этом духе, я тебя пристрелю. Отвечай на вопросы, понял? Вместо ответа Дима подтянул колени и ударил ногами Джонатана в живот. Джонатан не ожидал. Он отлетел в другой угол, Дима вскочил и, развернувшись вокруг себя, нанес ему еще один удар ногой, по-каратистски раскручиваясь одновременно для следующего. Но Джонатан поймал его ногу на весу, дернул ее на себя и опрокинул наемника на спину. Вскочив на ноги, Джонатан поднял Диму и врезал ему боксерским ударом в лицо. – Следующий удар будет смертельный. Переведи ему. Мои измученные нервы не позволяли мне испытывать сейчас какие бы то ни было эмоции, но чувство восхищения все же прорвалось через пустоту и апатию. Он и это умеет, этот интеллигентный мальчик из хорошей семьи! Снимаю шляпу… Я испугалась собственного восторга и заставила себя переключиться. Джонатан подождал, пока я переведу его фразу, и холодно добавил: – Только сначала я его лишу «фамильной драгоценности». Этим изысканным выражением французы называют мужские половые органы. Я с большим удовольствием перевела это дополнение. Дима лежал на полу, не смея подняться. Джонатан отволок его снова в кресло. Как только он принял вертикальное положение, из его носа и из губы потекла кровь. – Хочешь ли ты жить, Дима? – вкрадчиво спросила я. Он не смотрел на меня и не отвечал. – Хочешь. Очень хочешь, я знаю. Ты молодой, красивый парень, тебе себя жалко при мысли о ранней смерти. Правда же? Это тебе других не жалко. А себя жалко… Козел ты, Дима. Так не бывает. Поговорку знаешь: не рой яму другому, сам в нее попадешь? А Библию читал? Крест носишь, а не знаешь: кто сеет ветер, пожнет бурю. А золотое правило слышал: не делай другому то, что самому себе не желаешь? А догадываешься ли ты, почему их называют «вечными истинами»? А потому, Дима, что они Косо глядя на меня, Дима описал заказчика. Это был, без сомнения, Сережа. Сережа, помощник Игоря, выполняющий его поручения… – Кого ты еще видел? Кого мне можешь описать? – Никого, – буркнул Дима. – Слушай, давай так: мы тебе делаем подарок – оставляем тебя в живых. А ты в благодарность нам рассказываешь все, что ты знаешь об этом деле. А, Дима? Ты знаешь, что такое благодарность? Тебе это чувство доступно? Мы ведь можем тебя убить, а перед смертью хорошенько и больно избить – у тебя есть ведь чувствительные места, не правда ли? – с издевкой добавила я. – После того, что ты сделал нам с Шерил, после сегодняшней гнусной сцены я могу себе позволить маленькое удовольствие тебе отомстить, ты согласен? И мы даже не станем твой труп прятать, полиция нам ничего не сделает: правомерная защита. И вот вместо этого, Дима, я тебе предлагаю жизнь. Твою пустенькую, глупенькую, гнусненькую жизнь, в которой ты сделал много зла, в которой ты никем не любим и никого не любишь, потому что тебе это чувство не ведомо и к себе его ты не вызываешь… к тому же ты нечистоплотен, – не удержалась я. – Но ведь ты за эту жизнь держишься, правда же? Пусть и никчемная, но она твоя, единственная, и она тебе дорога. А мы тебе делаем такой роскошный подарок. Вот здесь как раз нормальные люди испытывают чувство благодарности. Нормальные люди говорят «спасибо». – Спасибо, – пробурчал он себе под нос. Я удивилась. Прямо скажем, ни на какой воспитательный эффект моих слов я не рассчитывала. Хотелось просто выговориться и показать этому недоумку, что существуют в жизни другие взаимоотношения между людьми, другая логика, другое видение мира. Чтобы когда-нибудь, спустя много лет, – если доживет, конечно, на что у него при его «профессии» шансов мало, – он, может быть, вспомнил бы эти слова и хоть что-нибудь бы осталось в его пустой голове… Но, поразмыслив, я поняла, что его «спасибо» – просто признание факта, что он хочет жить и готов служить в обмен на эту возможность. – Я бы предпочла в качестве «спасибо» информацию. – Я не знаю ничего. – Врешь. – Правда. Я видел только его, ну, того светлого. – Что он тебе поручил, с самого начала? – Он сначала велел пойти на конференцию, куда твоя подруга… или сестра, не знаю – должна была идти. Велел затесаться в толпу журналистов и сделать снимки. – В понедельник? – В понедельник. Я как раз прилетел утром. – Откуда он знал, что у Шерил будет конференция? – Он мне не докладывал… Дай воды. – «Пожалуйста» надо говорить. Ты плохо воспитан. Дима зыркнул на меня из-под бровей и, облизав разбитые губы, внятно проговорил: «пожалуйста…» Джонатан, которому я переводила по мере нашего разговора, кивнул. Я принесла Диме воды, придержала стакан – его руки были по-прежнему за спиной. – А если вы меня вправду не убьете… Что вы со мной сделаете? Отпустите? Мы не успели обсудить это с Джонатаном, но я полагала, что мы его сдадим полиции. Сообщать об этом Диме мне, однако, не хотелось – эта перспектива была для него немногим получше скорой смерти. Французский суд – не русский, кореша не вытащат за взятку. Впрочем, кто сказал, что в России кореша вытащили бы? Скорее пристрелили бы, чтобы не проболтался. – Не знаю, подумаем, – ответила я. – Что было дальше? – Фотографии мне велели факсом отослать в тот же день. Ну, я отослал. Тогда сказали следить за ней и телефон прослушивать. – Погоди-ка. Раз тебе поручили сделать фотографии Шерил, значит, идя на собрание, ты еще не знал, как она выглядит. Так как же ты ее опознал? – А мне сказали, что она экологичка и что у них будет большая конференция, вроде международного съезда. И дали адрес. Я туда и пошел, а там услышал, к ней обращаются: Шерил Диксон. Там народу была уйма, и все чего-то кричали и у нее спрашивали, на всех языках. Русские там тоже были, слышал, говорили по-русски… И журналистов – до хера. Так что мне было раз плюнуть среди них затесаться. Выслушав мой перевод, Джонатан спросил: – В России тоже существует экологическая группировка? – Да. Даже, кажется, несколько. – Тогда тот – или те, кто послал эту дрянь, просто-напросто навели справки у русских экологистов… Правильно я рассудил? – Еще как! Откуда ты узнал ее адрес? – повернулась я к Диме. – Да я в тот же вечер ее «проводил» до дома! – хмыкнул он. – Когда тебе сказали за ней следить и прослушивать ее телефон? – Во вторник. – С какой целью? – Мне тогда же сказали, что есть еще одна девка, на нее похожая, и что я должен ее засечь. – Меня то есть? – Тебя. – Как же ты мог прослушивать телефон? Ты же только что пытался нас уверить, что не говоришь по-французски? – Говорю… Немного… В школе учил. – Я одного не понимаю, – повернулась я к Джонатану. – Откуда они знали, что мы с Шерил встретились и что через нее можно выйти на меня? – Хороший вопрос… Игорь? Ты ведь посылала ему ваши с Шерил фото! – Нет. Игорь, увидев наши фотографии, все понял и потребовал, чтобы я сменила адрес и прекратила всякие контакты с Шерил. Он не мог дать убийце или заказчику наш снимок. Кроме того, они ведь не стали бы просить этого подонка делать фотографии Шерил, если бы у них уже было наше фото. Нет, это не Игорь. – Но могло быть и так: они каким-то образом видели ваши снимки, но не знали, на кого это ты так похожа. Соотнеся с полученными от киллера снимками Шерил, они поняли, кто есть кто и что вы уже нашли друг друга… – И поручили Диме… Значит, тебе велели меня засечь? – это я уже к Диме обратилась. – Ага. Ты меня провела пару раз… Но я все же тебя выследил. – Где? Когда? – В пятницу. Что, думаешь, меня легко прокатить? Я не пальцем деланный. Я в пятницу с самого утра наблюдал за домом Шерил. Видел, как ты пришла. А ты меня не заметила. – Тебе дали задание убить нас обеих? – Сначала мне ничего не сказали. Велели следить, фотографии отослать, прослушивать, тебя застукать. И звонить каждый день за дальнейшими инструкциями. Но я сразу понял, ко мне же обращаются по мокрому делу. Я поначалу не хотел браться – с фотками чикаться, отчеты давать… Но мне хорошо заплатили. А в пятницу сказали – накрой обеих. Как и когда – мне самому решать, но желательно поскорее, сказали… – Это был все тот же человек? – Да. Но иногда он заставлял ждать меня у телефона. По-моему, советовался с кем-то. – Бомбу когда положил? – Той же ночью. – Ты ее из Москвы привез? – Это мой арсенал. Всегда с собой. – Конфеты тоже ты принес? Дима кивнул. – А ядом кто их начинил? – Я… У меня яд тоже всегда с собой… И шприц. – Оснащенный… Для меня конфеты были? – А то для кого же? – удивился Дима. – Другая-то без сознания, кушать не может. А к тебе этот вот, – мотнул он головой в сторону Джонатана, – ходил, и все так аккуратненько получилось, вроде как он и принес с цветочками… Дима хихикнул от самовосхищения. – Я смотрю, у тебя что-то настроение поднялось, – повысила я голос. – У тебя нет права на хорошее настроение, потому что ты подонок, Дима. Хихикнешь еще раз – и мы тебе его сильно испортим. Ясно? Дима помрачнел. – Что ты искал в квартире Шерил? Это ведь ты туда забрался, не так ли? – Сказано было все ее фотки выкрасть и документы. – И ты не смог найти все, потому что какая-то часть попала в полицию, а потом в больницу… И ты вскрыл там камеру хранения, чтобы выкрасть оставшуюся часть? Дима угрюмо кивнул. – Зачем? – Не знаю. Мне велели человека убрать и все его следы уничтожить. Я непонимающе посмотрела на Джонатана. Зачем? Зачем надо было уничтожать все следы? Но Джонатан в ответ лишь поднял брови. – А меня… Если бы тебе удалось меня убить, ты мои фотографии и документы тоже должен был бы выкрасть? – Я ж тебе говорю: мне инструкции по телефону давали. Сначала велели убить. А что мне потом бы сказали – не знаю. Может, и твои фотки велели бы… – Какие у тебя инструкции насчет Шерил? – Пока никаких. Сказали – подождем, там видно будет. Вроде как сама должна окочуриться, а уж если не получится, тогда и поможем… И снова ухмылка тенью проскользнула по его лицу. Но он быстро спохватился. Мне было до такой степени тошно разговаривать с этим недоумком-недоделком, что я прилагала неимоверные усилия, собирая всю свою волю в кулак. Хотелось выйти из комнаты, бежать из этой квартиры, чтобы не находиться в одном помещении с Димой, присутствие которого, казалось, загадило саму атмосферу, загустило воздух до зловонного ядовитого болота. И только горячее колено Джонатана рядом с моим удерживало меня, как спасательный круг, чтобы не захлебнуться в истерике. Я помолчала, собираясь с духом для последнего вопроса. – Через дверь стрелял – ты? – проговорила я охрипшим от усталости и горечи голосом. Дима, скосив голову набок, словно сожалея о чем-то, спросил: – Кого я убил-то? – Мать Шерил. Дима не ответил, только глаза отвел. – Что молчишь? Ублюдок ты, – сказала я в сердцах. – У тебя есть мать? А? Есть, я тебя спрашиваю?.. – уже кричала я. Мой голос сорвался. Джонатан сжал мою руку. Дима молчал, глядя в стенку. Я отвернулась от него и посмотрела на Джонатана. – Что делать будем? Вызывать полицию? Джонатан изучал Диму с задумчивым видом. – Знаешь что… – заговорил он, – пусть этот тип позвонит и скажет заказчику, что дело сделано. – Гениально. Это гениально, Джонатан! – Я даже чмокнула его в щеку. – Вот что, Дима, – обернулась я к поверженному противнику, – ты сейчас позвонишь по тому номеру в Москву и скажешь, что заказ выполнен. Дима торопливо кивнул. Пай-мальчик, да и только. В глазах почти детское послушание и готовность вести себя хорошо в обмен на жизнь. Я набрала под его диктовку московский номер. Он мне был незнаком, но я его запомнила. Придерживая трубку у уха Димы – руки его были по-прежнему в наручниках, – я прижалась к ней с обратной стороны, вслушиваясь в голос. Телефон в московской квартире звонил долго, ее хозяин, видать, был погружен в сладкие сны, в которых его-то никто не убивал. Наконец трубка ожила сонным «Алле?». – Задание выполнено, – глухо проговорил Дима. – Не прошло и полгода… – усмехнулась трубка. – Забери все фотографии и документы. На этот раз, надеюсь, успеешь до прихода полиции. – Я… Я усиленно закивала Диме. – Я уже все забрал. – Надо же, мозги прорезались! Как там вторая? – Все так же. Прогноз неблагоприятный. – Она так еще год пролежит. Займись ею. Дима посмотрел на меня. Я шепнула: «Там полиция». – Нужно переждать. Там полно полиции. – Твои проблемы. Я и так жду слишком долго. Трубка грохнула, и раздались гудки отбоя. Джонатан посмотрел на меня вопросительно. – Мне кажется, что это Сережа… Но телефон меняет тембр… И потом, сонный голос не совсем такой, как обычно, да и слушать с обратной стороны, сам понимаешь… Одно хорошо: они теперь будут ждать, что эта тварь, – кивнула я в сторону Димы, – займется Шерил, и можно пока считать ее в безопасности. Потому что эту тварь сейчас увезет полиция. Прежде чем в Москве поймут, что наемный убийца окончательно пропал, прежде чем сумеют выяснить, что он арестован, пройдет немало времени, в которое Шерил будет в безопасности, а мы… Мы сумеем, может быть, что-то предпринять. Спустя два часа, осмотрев «место происшествия» и записав наши показания, полицейские увезли Диму. Утречком комиссара будет ждать хороший подарок от меня. Мы остались одни. Джонатан держал меня за плечи, вглядываясь в мое лицо. – Ты хочешь спать? Или можешь рассказать подробно, что случилось? – Куда там спать… У меня нет сил ни на что, даже на «спать»… Кати убили чуть не на моих глазах. Там лужа крови… И это должна была быть я… И лужа моей крови… Джонатан сильно сжал мои плечи и притянул меня к себе. – Поедем ко мне, – прошептал он в мои волосы. – Тебе там будет лучше. К тому же у меня есть мазь для твоей шишки и коньяк для твоих нервов. Там и поговорим обо всем. Поехали? Я ответила кивком и, сдернув шубу с вешалки, вышла за Джонатаном на лестничную площадку. Тщательно запирая дверь, которую так легко открыл убийца Дима, я почему-то почувствовала, что я больше никогда в этой квартире не буду жить. Расположившись на тахте у Джонатана, на которую он принес специальный «кроватный» поднос с ножками, где стояли рюмки с коньяком, фрукты и шоколад, я с наслаждением смаковала ароматный, терпкий, обжигающий горло золотистый коньяк и неторопливо, хотя и сбивчиво, рассказывала все, что случилось, все, что перечувствовала и передумала за последние дни. Джонатан не перебивал, слушал внимательно и задумчиво. Усталость и расслабляющее действие коньяка сделали наконец свое дело, мой голос сел и стал прорываться хрипотцой и грудными басами, а отяжелевшие веки сползали на глаза. Кажется, я заснула на середине какой-то фразы. Джонатан легонько подтолкнул меня, и я свалилась на подушку. Он натянул мне на плечи плед. – Откуда у тебя наручники? – прошептала я сквозь дрему. – Из секс-магазина, – был ответ. Не знаю, удивилась я или нет. Я уже спала, свернувшись клубком у плеча Джонатана. Его рука всю ночь обвивала мои плечи, охраняя меня от кошмарных снов и от еще более кошмарной реальности. Блистало солнце. Одиннадцать утра. Джонатан не спал, лежал возле меня одетый. Ну да, мы же свалились вчера, не раздеваясь. Заметив, что я открыла глаза, он приподнялся на локте. – Как спала? – погладил он меня по волосам. – Без сновидений, к счастью. – Ты храбрая девочка. Я тобой восхищаюсь. «А я тобой», – хотела было сказать я, но удержалась: смешно так обмениваться комплиментами. – Я чай приготовил. Хочешь? – Погоди, умоюсь. Освежившись душем, я устроилась на кухне. Топазный чай в белых чашках играл на солнце, ароматный дух горячих гренок будоражил обоняние. – Теперь, когда мы сдали убийцу полиции, я боюсь, что в Москву нам не удастся уехать. – Почему? – Откроется следствие. Тебе придется давать показания, они попросят тебя не покидать Париж… Возможно, тебе домой уже названивает комиссар Гренье. – Надо ему позвонить… Я не могу уехать, не сказав ему. – Позвони, – сказал без выражения Джонатан. – Но если я позвоню, он вызовет меня к себе. – Вызовет. – И тогда он попросит, чтобы я не покидала Париж? – Возможно. Если они сумеют открыть хоть малейший новый факт – ты должна быть на месте для дачи показаний. Если они свяжутся с Москвой и московские власти начнут задавать вопросы – ты должна быть на месте. После чего все твои передвижения и действия будут под контролем. Возможно, что они захотят, чтобы ты вернулась в Москву, чтобы вести следствие на месте. – Это плохо? – Нет. Теоретически полиция и должна распутывать подобные дела. А не мы с тобой, Шерлок Холмс и доктор Ватсон. – Ватсон – это я? – Ценю твою сообразительность, – улыбнулся он. – В твоих словах где-то зарыто «но». Давай выкладывай. – Ишь, какой нюх! Может, я тебя даже продвину на роль Холмса… – Джонатан! – Московская полиция сможет обеспечить твою охрану? Ведь пока полиция будет искать заказчика, заказчик пронюхает, что ты жива, что ты в Москве, и примет меры. Уж если он не поленился искать Шерил в Америке и тебя в Париже, то, сама понимаешь, в Москве тебе будет так же безопасно, как в пасти у волка. Там смогут тебя надежно охранять? – Не знаю. Кажется, у нас больше полагаются на телохранителей… – Второе. Я читал разные статьи о криминальной ситуации в России. Я тебя не обижу, если скажу, что московскую полицию легко подкупить? Что и говорить, слышать мне это было неприятно, но и обижаться было не на что. Я и сама не раз читала… – Ну, не всех же, – неуверенно возразила я. Джонатан смотрел на меня с пониманием. – Конечно, не всех. Только как бы узнать, что именно те, кто будет заниматься следствием по твоему делу, окажутся неподкупными? – Так что, в Москву мне нельзя ехать? – растерялась я. – Во всяком случае, не в связи со следствием. Мне показалось, что Джонатан ждет от меня какого-то решения, но я никак не могла понять, какого именно. Я задумалась, звонко размешивая сахар в чашке. Джонатан встал, чтобы подлить себе чаю. – Знаешь, что я сделаю? Я напишу комиссару Гренье письмо. Я ему опишу подробно всю ночную сцену и скажу, что заказчик в Москве считает меня убитой. И что, пользуясь этой ситуацией, я следую совету комиссара и хочу исчезнуть. Посему не оставляю своего адреса и направления, в котором собираюсь уезжать… И что пусть охраняют Шерил получше. Я посмотрела на Джонатана. Кажется, я попала в точку. Он энергично закивал. – Я тоже так думаю. – Ты мог бы мне сразу это сказать! – Я не хотел влиять на твое решение. Ведь это на Ну правильно. Джонатан ни в чем не хочет влиять на мои решения: ни в моей любви, ни в моей жизни… – У нас есть еще несколько дней до отъезда в Москву… – произнесла я. – Ты не возражаешь, если я поживу у тебя? – Я все обдумал, пока ты спала. Мы едем в Англию. – ? – Я уже созвонился, пока ты спала, с мамой. В Москву сейчас ехать нельзя. – Но ты же только что сказал… – У меня есть одна мысль, как все устроить наилучшим образом, вернее, с наименьшим риском… Но я пока не могу тебе сказать, я не уверен. Мне нужно встретиться с дядей. – Который служит в MI5? – Только он может нам помочь. Если согласится, конечно… Сколько тебе нужно на сборы? – А мы надолго поедем? – Как получится. Но я рассчитываю дня за три-четыре управиться. – Тогда пару часов. Только мне нужна виза! – О, черт, я это упустил! Поехали прямо сейчас, бросай все! Он почти вытащил у меня изо рта гренку и потащил к дверям, приговаривая, что консульство в двенадцать закроется и надобно торопиться. |
||
|