"Повести" - читать интересную книгу автора (Тендряков Владимир Федорович)9За Зоей Владимировной закрылась дверь. С минуту никто не шевелился. Скрипнул стул под Иваном Игнатьевичем, директор решительно поднялся, грудью повернулся к Ольге Олеговне, насупленно-строгий и замкнутый: – Не кажется ли вам, что вы сейчас обидели человека? Сильно обидели и незаслуженно! У Ольги Олеговны немигающие, широко открытые глаза, но неподвижное лицо все равно кажется каким-то слепым. Тяжелая копна вознесенных волос и расправленные плечи. – Мне очень жаль, что так получилось. – Голос сухой, без выражения. – Не сочтите за труд извиниться перед ней. Иван Игнатьевич редко сердился, но когда сердился, всегда становился церемонно-вежливым: «Не сочтите за труд… Смею надеяться… Позвольте рассчитывать…» – Извиниться? За что? Неподвижное лицо Ольги Олеговны ожило, взгляд вновь стал подозрительно-настороженным. – Вы только что, любезная Ольга Олеговна, сказали, позвольте напомнить: «Мне очень жаль, что так получилось». Надеюсь, сожаление искреннее. Так сделайте же следующий шаг – извинитесь! – Мне жаль… Наверное, как и каждому из нас. Жаль, что у Зои Владимировны долгая жизнь оканчивается разбитым корытом. – Разрешу себе заметить: разбитое корыто – довольно рискованное выражение. – А разве она сейчас сама не призналась в этом? – Не станете же нас уверять, уважаемая Ольга Олеговна, что долгая жизнь Зои Владимировны не принесла никакой пользы? – Пользы?… Сорок лет она преподает: Гоголь родился в таком-то году, Евгений Онегин – представитель лишних людей, Катерина из «Грозы» – луч света в темном царстве. Сорок лет одни и то же готовые формулы. Вся литература – набор сухих формул, которые нельзя ни любить, ни ненавидеть. Не волнующая литература – вдумайтесь! Это такая же бессмыслица, как, скажем, не греющая печь, не светящий фонарь. Получается: сорок лет Зоя Владимировна обессмысливала литературу. Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов глаголом жгли сердца людей. По всему миру люди горят их пламенем – любят, ненавидят, страдают, восторгаются. И вот зажигающие глаголы попали в добросовестные, но, право же, холодные руки Зои Владмировны… Сорок лет! У скольких тысяч учеников за это время она отняла драгоценный огонь! Украла способность волноваться! Вы в этом видите пользу, Иван Игнатьевич?! Иван Игнатьевич сердито засопел, спрятал глаза за кустистыми пшеничными бровями. – Но она еще была преподавателем и русского языка, научила тысячи детей грамотно писать. Хоть тут-то признайте, что это немалая заслуга. – Научить правильно писать слово – и отучить его любить. Это все равно что внушать понятия высокой морали и вызывать к ним чувство безразличия. – Странный вы человек, Ольга Олеговна, – огорченно произнес Иван Игнатьевич. – Вдруг взорвались – готовы крушить и проламывать головы только потому, что девочка-выпускница задела вас за живое. – Вдруг?… Неужели для вас выступление Студёнцевой неожиданность? – Да уж признаюсь: от любого и каждого ждал коленца, только не от нее. – И вы считали, что у нас в школе все идеально, не нужно освобождаться от старых навыков? – Положим, не все идеально и от каких-то привычек нам придется освобождаться. – Но тогда придется освободиться и от тех, кто безнадежно увяз в этих старых привычках. – Освободиться от Зои Владимировны?… Немедленно? Или можно подождать немного, хотя бы того не столь далекого дня, когда она сама решит оставить школу? – Недалекого дня? А когда он наступит? Через год, через два, а может, через пять лет?… За это время сотни учеников пройдут через ее руки. Я преклоняюсь перед вашей добротой, Иван Игнатьевич, но тут она, похоже, дорого обойдется людям. Иван Игнатьевич, опустив борцовские плечи, недовольно разглядывал Ольгу Олеговну. – Мне кажется, вы собираетесь выправить накренившуюся лодку, черпая решетом воду, – сказал он с досадой. – То есть? – То есть мы освободимся от Зои Владимировны, а на ее место придет молодой учитель, только что окончивший наш областной пединститут. И вы рассчитываете, что он-то непременно будет горящим. Вам ли не известно, что в областной пединститут, увы, идут те, кто не сумел попасть в другие институты. Десять против одного, что на смену Зое Владимировне придет неспособный раздувать святой огонь Пушкина и Толстого. Не рассчитывайте на Прометеев, дорогая Ольга Олеговна. Ольга Олеговна не успела ответить, как по учительской прокатился глуховатый басок: – Зоя Владимировна опасна больше других? Сомневаюсь. Директор шумно повернулся, Ольга Олеговна подобралась: подал голос учитель физики Решников. – Что ты хочешь этим сказать, Павел? – спросила Ольга Олеговна. – Хочу сказать: врачу – излечися сам! – Ты считаешь, что я?… – Да. – Зои Владимировны?… – В какой-то степени. – Объясни. И Решников поднялся, нескладно высокий, крепко костистый, с апостольским пушком над сияющим черепом, лицо темное, азиатски-скуластое, плоское, как глиняная чаша. |
||
|