"Симон маг" - читать интересную книгу автора (Флауэр Алан)

Вечный город

– В этом городе мне трудно привыкнуть, – шутил Симон. – Всех греческих богов назвали новыми именами: Зевса – Юпитером, Афину – Минервой, Афродиту – Венерой, а Диониса – Вакхом.

Они шли в толчее людей под ногами гигантской золотой статуи Аполлона, мимо Храма Судьбы, который складывали рабы из бесценного прозрачного камня. Золотой бог и прозрачный храм ослепительно отражались в мягком зеркале круглого озера, где качались у берега прогулочные разноцветные кораблики с изогнутыми носами в виде лебедей, крокодилов и китов. Поклонились неугасимым огням у круглого храма Весты, откуда слышалось усыпляющее девичье пение. Пересекли рыночную площадь, там солдаты раздавали сегодня голодным бесплатный хлеб, и толпа кричала, расхватывая лепешки и потрясая ими над головой: «Пусть наш император живет вечно!»

Симон говорил, указывая на статую волчицы, о двух малышах, плывших в корзине по реке. Добрая волчица выловила их и не дала погибнуть, кормила молоком и катала на спине, а потом отнесла пастуху и сменяла детей на овцу из его стада. Когда братья выросли, они встретили бежавшего из далекой Трои принца Энея, породнили племена, жившие рядом на семи холмах, и основали этот вечный город.

Но сегодня Елена не очень внимательно слушала. Она и сама откуда-то все это знала и могла бы рассказать. Сама могла прочесть, что написано на привезенном из-за моря египетском обелиске у ипподрома. Сама понимала, чьи все эти статуи и кому посвящены храмы. Симон научил ее, как вспомнить все, что тебе нужно. И еще она чувствовала, что маг ведет ее куда-то, что в Риме их ждет нечто очень важное, что ни на одной из этих многоголосых улиц они не будут жить, ведь в вечном городе им приготовлено другое и особенное место. Будущее пока не было для нее столь же ясно, как прошлое.

Симон приблизился к двум грозным легионерам, охранявшим мостик через ров, ведущий в аллею к императорскому дворцу.

– Нужно сообщить императору, – почтительно склонился маг перед легионерами, – что к нему явился тот, кого он никогда не ждал, тот, кто откроет ему тайный смысл всякой вещи, тот, кто ответит на все вопросы правителя, и тот, кто предскажет его будущее на сколько угодно лет вперед.

Один охранник расхохотался, а второй, наоборот, сделал суровое лицо.

– И где все эти четверо? – переспросил веселый. – Тот, кого не ждали, с ним под руку предсказатель, за ними следом насквозь видящий вещи и их приятель, знающий все ответы, правильно я их запомнил? Нужно доложить императору? Ты умеешь предсказывать? Я тоже умею, послушай мое предсказание. Если через минуту ты не исчезнешь с наших глаз, то будешь прямо в одежде купаться во рву под этим мостом.

– Ты весел, потому что вчера в таверне выиграл деньги, подбрасывая монету, – прервал его Симон, – но так бывает не всегда. Чаще ты проигрываешь и берешь в долг, в какие бы игры ни играл. Я научу тебя, что делать с монетой, чтобы она всегда становилась на ребро и приносила тебе выигрыш.

Солдат перестал смеяться и пристально посмотрел на мага.

– Ты мог быть там вчера и все видеть, – недоверчиво сказал он, вынимая из-под кожаных лат мелкую монету в одну унцию и подбрасывая ее вверх.

– Ты сам не веришь своим словам, – отвечал маг, – в таверне вас было четверо, и у тебя хорошая память на лица, мое ты видишь впервые.

Монета взлетела над их головами, трижды перевернулась, вспыхнула в солнечных лучах и воткнулась в песок ребром.

– Я знал одного обманщика, – вспомнил легионер, нагибаясь за своей унцией, – он прятал внутри игральных костей свинец, чтобы всегда выпадали нужные ему числа, и поплатился за это жизнью, когда мы его раскрыли. Это было в Галлии. Но как ты делаешь это?

Монета снова взлетела в воздух и приземлилась в этот раз на камень. Она уверенно стояла на ребре, как будто так ей было удобнее всего.

– Я просто говорю про себя одно египетское слово, тайное имя металла, из которого плавят деньги, – пояснил маг, – и, услышав свое истинное имя, металл подчиняется моей воле. Я скажу эти слова и тебе. Главное успеть назвать имя и отдать приказ, пока монета еще в воздухе. Но это знание не сделает тебя богачом. Монета будет слушаться лишь трижды в день, а в этой детской игре не ставят больших денег.

– Если это не обман, – удивленно ответил воин, – я могу на спор выигрывать деньги каждый вечер. А когда в таверне никто уже не захочет со мной играть, пойду в следующую. Один Юпитер знает, сколько этих веселых мест по всему Риму.

– А когда тебя будет знать весь город как солдата с дрессированной монеткой, – продолжил маг, – я скажу тебе, как заранее угадать цвет плаща наездника колесницы, которая придет на скачках первой. Но это будет не скоро, примерно через год, и тогда я уже буду жить в этом дворце, дорогу к которому вы охраняете.

Легионер, вспомнив, что он на службе, подобрался, схватил копье, приставленное к перилам моста, проверил короткий меч на поясе и попытался суровым голосом сказать:

– Ступай отсюда, обманщик. У императора хватает фокусников и шутов. К тому же, когда они надоедают ему, он приказывает сбрасывать их вон с той высокой Тарпейской скалы.

Второй легионер почти не слушал их разговора. Он все время исподлобья смотрел на Елену, севшую поодаль, под деревьями, у мраморного фонтанчика в виде Нептуньей головы. Вообще-то охране запрещалось разговаривать с посторонними, если это не были слуги императора из дворца или военные.

– Твой друг печален, – заметил маг, по-прежнему обращаясь к любителю игр, – оттого, что его сестра потеряла зрение в праздник Весты по никому не понятной причине. Теперь Евмахия живет в полной темноте, лекари только пожимают плечами, и вряд ли кто-то захочет взять слепую в жены, тем более что за нее не дают богатого приданого. Твой напарник опасается, что ему придется ухаживать за ней и водить ее за руку по городу весь остаток жизни.

Угрюмый легионер поднял взгляд на Симона и сделал шаг ему навстречу:

– Ее укусила змея, – тяжелым гулким голосом подтвердил он, – хотя моя семья подозревала, что это колдовство.

– Это была пчела, а не змея, – уточнил маг. – Твоя сестра не могла ее видеть, потому что жало вонзилось сзади ей в плечо, когда она собирала цветы в деревне, а в следующий миг весь мир погас, будто вдруг наступила ночь без луны, факелов и звезд.

– От укуса пчел не слепнут, – уверенно возразил угрюмый воин.

– Да, но если пчела выполняет волю богов, тогда может быть что угодно. Твоя сестра виновата сама. Куда звала ее жрица Весты, благородная Цестия? К себе в храм на праздник. Уважаемая жрица хотела сделать ее своей подругой и даже передать ей со временем многие свои знания. Что выбрала твоя сестра? Забыв обо всем, она отправилась с подругами и отцом за город, отмечать праздник там. Ее слепота – наказание. Отведи Евмахию к храму и покажи ей огонь перед входом, он излечит ее. Или попроси у жриц зажечь лампу от их огня и принеси это пламя домой. Когда зрение вернется к сестре, скажи ей, что теперь она должна слушаться жриц во всем и тогда жизнь ее будет счастливой.

Солдаты с сомнением и страхом смотрели на Симона. Доложить по цепочке о том, что в гости к императору пришел бродяга, видящий людей насквозь, было явным нарушением устава их службы. Не докладывать означало навлечь на себя гнев этого необычного человека, умевшего командовать монетой и объяснять чужие болезни.

– Я пробуду здесь до ночи, – понимая их замешательство, сказал Симон и кивнул в сторону источника, у которого Елена расчесывала свои длинные рыжеватые волосы. – Только я смогу остановить врага, который сегодня при полной луне нападет на этот дворец.

Маг подошел к бронзовому Нептуну и смочил водой свои лоб и глаза. Солдатам полагалось отогнать бродягу подальше от дворца, но они не посмели и неуверенно переглядывались.

– Можно отдыхать, – сказал Симон Елене.

– Не пора ли нам найти таверну для ночлега? – спросила красавица. – Вот только у нас нет денег. Но, может быть, ты повторишь этот фокус с монетой и выиграешь их?

– Сегодня ночью нас ждет пир у императора, а пока будем просто следить, как между этих ветвей проступают вечерние звезды.

– Вечер еще не скоро.

– Но я знаю, где находится в небе каждая звезда и по какой дороге она идет над нами, в моей голове есть карта звезд и их маршрут, так что я почти вижу их прямо над этими деревьями.

– Каково это – заранее знать, кто где окажется, о чем тебя спросят и какой нужно дать ответ?

– То же, что у актера на сцене театра, которому велено выучить и исполнить роль. Разница только в том, что, зная будущее, ты получаешься сразу и зритель, и актер.

– Ты видишь, чем император занят сейчас? – спросила Елена, умывая водой свою раскрашенную куклу, которую она, не разбив, принесла в Рим.

– Он сильно жмурится, – коротко ответил Симон, – его слепят разноцветные лучи.

Это было правдой. Императора Клавдия слепил слишком яркий подвижный свет. Если на прогулке Клавдий спрашивал: «Где мой блистатель?» – били в гонг, и появлялся «слуга бога Митры», он же блистатель и сверкатель, весь в одежде из цветных зеркалец, золотых, серебряных, перламутровых, медных. Слуга Митры пускался в свой, нельзя оторваться, какой занятный и причудливый, танец. Но и смотреть не просто. Сотни зеркалец его панциря вспыхивали так, что было не видно, кто танцует вокруг фонтана между колонн во внутреннем дворе императорских покоев. Рассыпая лучи, пуская зайчики и блики, сверкающий вихрь делался все быстрее. Лицо блистатель закрывал маской, тоже из крошечных смешных зеркал, бросающих лучи. Солнечный танец оканчивался обычно у фонтана и большой статуи Клавдия. В последних движениях сверкатель, кружась в брызгах, умел накрыть статую правителя радугой, будто обещая ему нечто волшебное, редкий подарок от богов, и императору делалось весело на душе.

Когда над Римом поднялась луна, омыв мягким светом колоннады, купола, статуи и крыши, журчание источника успело убаюкать Елену, и она забыла, откуда и куда пришла. Елена проснулась от ужасного грохота и треска. Воздух задрожал, как натянутая барабанная кожа. Так бывает перед грозой, но на ясном бархатном небе спокойно сияли звезды, и дождем не пахло. Из-за темных пальм и пиний, скрывавших дворец, доносились испуганные крики.

– Уж не пожар ли? – спросил один легионер другого.

– Бывает, мрамор хорошо горит, – ответил ему напарник.

– Нас давно уже пора бы сменить, но никто так и не пришел. Наверное, что-то случилось…

– Правда, звук, будто колют орех с целый Рим величиной? – подбодрил Елену маг.

Вздрогнула земля, и раздался хруст, слышный на весь город, а потом что-то посыпалось там, во дворце, словно разваливались стены.

– Статуя! Статуя! Статуя! – кричали несколько полураздетых слуг. Они бежали прочь от дворца по аллее и даже не остановились рядом с охраной. – Статуя ожила и лезет во дворец, ломает все. Прячьтесь подальше! – вопили перепуганные люди, уже скрываясь из виду.

– Если все статуи проснутся, они нас за ночь передушат и все здесь разнесут, – визжал толстяк в дорогом хитоне, махая пухлыми руками.

– От нее отскакивают копья, – прокричал офицер, бегущий вместе со всеми. – Я не знаю, как заманить ее в Тибр и утопить.

– Она рушит стену, словно дворец это глиняная игрушка, – задыхаясь на бегу, вопила служанка.

– Зачем я только ее сделал! Теперь меня точно казнят, – рыдал скульптор, пытаясь отделиться от испуганной толпы и затеряться между деревьев, но какой-то солдат уже крепко держал его за шиворот.

Симон был единственным, кто шел навстречу бегущим, расталкивая их. Елена стряхнула с себя дремоту и поспешила за магом. Охранники пропустили их.

– Все равно это сон, а во сне приказы можно не выполнять, – сказал веселый легионер угрюмому, и тот кивнул. Оба стражника побежали вместе с остальными.

За деревьями открывался вид на широкое крыльцо дворца. Только вот некоторые ступени сейчас были проломлены, а вместо входа темнела почти во всю стену многоугольная дыра. Оттуда иногда доносился страшный хруст, звук катящихся камней и возгласы: «Она уже здесь!», «Спасите императора!». Из дыры, подпрыгивая, выкатилась гладкая колонна и пустилась вниз по ступенькам, разваливаясь по дороге на отдельные каменные блоки. Симон подошел к пустому подножию перед входом и с усмешкой прочел на нем позолоченное имя «Клавдий».

Внутри дворца они с Еленой сразу же увидели статую. Огромное, почти до потолка, белое тело в ночном сумраке протягивало свою ручищу к полуголому человечку, бессмысленно закрывавшемуся арфой под потолком на балконе для музыкантов.

– Я сын Венеры! – причитал человечек. – Боги, почему вы оставили меня и куда меня утащит это страшилище?.. Где мои воины?.. Кто оживил этого гиганта?

– Клавдий! – строго и громко воскликнул Симон голосом школьного наставника, и оба вздрогнули и замерли – и человечек с арфой на балконе, и статуя, которой оставалось одно короткое движение, чтобы схватить свою добычу.

– Клавдий, займи свое место!

Статуя обиженно сделала шаг назад, повернулась и, громко раздавив что-то скрипучее каменной пяткой, пошла к проломленной стене, а потом вниз по лестнице. Через огромную дыру было видно, как на улице она влезла на пьедестал, одну руку подняла к небу, вторую протянула вперед, растопырив пальцы, и, гордо запрокинув голову, замерла. Только разрушения во дворце напоминали теперь о том, что этой ночью здесь творилось нечто необычное. Стало так тихо, что слышно было, как капает вода из перевернутой вазы. Человек на балконе продолжал прикрываться арфой и испуганно смотрел сквозь струны вниз, на Елену и мага.

Симон поклонился и сказал:

– Великий император, я пришел поговорить с тобой и кое-что открыть тебе.

– Кто ты? – дрожащим голосом отозвался человек, бросив арфу вниз, на пол, отчего она безобразно взвизгнула и многие струны полопались.

– Чаще всего меня зовут Симон Маг.

В углу между колонн под единственным горевшим здесь светильником зашевелился скомканный ковер. Из-под него вылез блистатель, весь в зеркальцах, игравших лунным светом.

– Прикажите его казнить! – заверещал танцор, тыкая пальцем в сторону мага. – Это он натравил на нас страшилище. Он хотел захватить власть, это заговор! Он хотел, чтобы чудище раздавило нас.

– Как ты назвал мой мраморный портрет? – переспросил император с балкона своим прежним, гордым и недоверчивым голосом.

Перепуганный сверкатель умолк. Его чешуя брызгала на стены бликами луны и факела. Едва заметным в полутьме движением руки император приказал шуту удалиться. Он чувствовал, что сегодня его ждет очень важный разговор с незнакомцем, укротившим статую.

С этого дня император, всякий раз приближаясь к дворцовому окну, чувствовал кожей холодный и насмешливый взгляд своего каменного двойника. Некоторые из богатых патрициев и сенаторов утверждали, что маг сам оживил статую, чтобы испугать Клавдия; другие же, те, кому Симон помог советом или остерег от опасности, считали, будто статуя Клавдия временно обрела душу и задвигалась по воле богов, а маг только усмирил ее и спас императора от смерти в мраморных руках. В доказательство вспоминали миф о Галатее, которую оживила Венера, и множество иных сказочных небылиц. Не зная точно, кому верить, император понимал, что, как бы оно ни было, Симона и его спутницу лучше именовать друзьями и желанными гостями во дворце. В Риме же мага стали называть самым свободным человеком в городе. Днем он мог беседовать с обычными гражданами у фонтана на Форуме, следить за состязаниями гладиаторов в цирке или колесниц на ипподроме, зайти в любой храм или просто рассматривать заморские диковины на рынке в порту Остии. А вечером на пиру у императора он лежал рядом с самыми знатными и могущественными людьми государства, наслаждаясь лучшим вином, музыкой и едой. При этом Елене и Симону не приходилось заботиться ни о власти, которой у них не было, ни о богатстве. Им ничего не принадлежало, но они свободно могли жить во дворце, а любой вельможа считал большой честью пригласить их к себе, чтобы послушать мага и убедиться в его чудесных способностях.

– Мы ничем не правим, – говорил маг Елене, – но можем пользоваться всем, что есть у правящих.

Елена догадывалась, что Симон просто ждет. Он ждет самой важной в своей жизни встречи. Такая жизнь, полная веселой роскоши, не могла быть целью мага.

Развлекая гостей, трюкачи, фокусники и мимы на императорских пирах разыгрывали смешные сценки без слов, гнулись, будто в них вообще не было костей, глотали огонь и тонкие, но длинные клинки. Поэты читали свои лучшие стихи. Восточные красавицы в шелках и монетах показывали танцы своих далеких, но завоеванных империей земель.

Особенно нравилась императору пантомима на тему женитьбы египетского принца. Сын фараона отправлял послов в Вавилон, предлагая свадебный венец тамошней принцессе. Вавилонская принцесса соглашалась, однако ставила одно условие – она привезет с собой всех своих служанок. Принц не был против. Но служанок оказывалась такая толпа, что, приехав, они заполнили весь египетский дворец целиком, и теперь бедный принц нигде не мог скрыться от них и побыть один.

Клавдий требовал показывать ему и гостям эту пантомиму вновь и вновь. Он хохотал до слез, когда вслед за принцессой из-за ширм выбегали суетливые служанки с глупо размалеванными лицами и растерянный принц падал на спину, а потом становился на голову от удивления.

– Принц – это дух каждого человека, который решает однажды вселиться в тело, и, прежде чем родится любой из нас, дух договаривается с телом, – толковал императору смысл этого анекдота Симон. – Тело согласно подчиниться духу, но оно берет с собой в нашу жизнь столько желаний, привычек, страстей и страхов, что духу внутри тела становится тесно, и он страдает.

Император отмахивался от этих объяснений и громко требовал показать ему «египетскую свадьбу» вновь. Смеяться на пиру приходилось даже тем, кто уже устал от этой пантомимы и вовсе не считал ее забавной.

Умные же беседы император предпочитал вести без свидетелей, по утрам, когда роса драгоценно сверкает на римском мраморе в лучах молодого солнца. Клавдий часто встречал рассвет на крыше, прогуливаясь под бархатным тентом и глядя на свой город: как съеживаются и тают сиреневые тени, меняются часовые у ворот, а еще дальше, у подножия дворцового холма, открывают лавки булочники, ювелиры, гончары, гуськом ведут учиться детей – и никто из них не догадывается сейчас, что издалека на него смотрит сам император. Императору нравилось, что Симона не нужно было звать, он сам приходил, если у Клавдия был вопрос или желание чуда. Иногда императору даже казалось, что это Симон решает заранее, встретятся ли они сегодня, но с детства Клавдия учили, что правитель не может ни от кого зависеть, и он гнал от себя подобные догадки.

– Ты говорил, что души спят внутри нас, – припоминал Клавдий, глядя на оживающий внизу город под цветущими кронами. – Целая империя спящих душ… Но как душе не уснуть? Что для этого сделать?

– Всегда помнить о богах и стать магом. Для этого твоя душа должна вспомнить, где она жила до твоего рождения. Пока ребенок растет, он забывает, откуда его душа упала в этот мир. Но если победить желания своего тела, все вспомнишь, ведь душа жила когда-то среди бессмертных идей, в стране тайных имен. У каждой вещи есть такое имя, и тот, чья душа вспомнит истинные имена вещей, становится их повелителем. Душа приходит из мира невидимых зерен, эйдосов, из которых вырастают все вещи и события.

– И если я вспомню, то смогу, как ты, творить чудеса?

– Зачем же как я? Твори их по-своему. Чудеса это только доказательства того, что мои слова не просто шум. Пробужденная душа дает человеку волю и власть такой силы, что делает его близким к богам.

– Богов много, – возражал император, – и становится все больше. Наша армия наступает сейчас на Запад и Восток, и перед каждой битвой с новым варварским племенем совершается обряд. Мы переманиваем варварских богов на римскую сторону. Разжигаем огонь, приносим в жертву быка и просим чужих богов помочь нам, а за это обещаем им место и статую в римском Пантеоне. Это полезно для войны – наши воины верят, что боги варваров уже на нашей стороне, а сами варвары, все эти скифы, даки и вандалы, дрожат, опасаясь того, что их боги отвернулись от них. Недаром ведь Рим покорил уже столько племен. Но ты, маг, говоришь о чем-то другом. Я вижу богов только в храмах, но их статуи там высечены человеком. Больше я не вижу их нигде. Хоть наши поэты и пишут, что я в родстве с Венерой и Аполлоном.

– Посмотри вверх, – просил Симон, – на солнце. Этот огненный бог светит и согревает тебя. Посмотри вокруг. Сквозь воздух. Такой бог невидим и прозрачен, но без него нельзя жить. А теперь – вдаль, вон туда, где течет Тибр и чинят мост. Там блестит вода. От этого божества нигде не спрячешься, оно везде проникает и наполняет нас. Спустись к земле и камням, на которых стоит твой дворец. Этот бог всех нас держит и не роняет. Четыре главные стихии всегда напомнят тебе о богах и помогут душе проснуться.

– И что же, если я прикажу разбудить все души, все граждане Рима станут волшебниками и мудрецами, подобными тебе? И рабы вместе с ними?

– Вряд ли это возможно. Сами боги установили невидимую преграду между истиной и человеком, как то стекло для окон, которое я научил делать твоих стеклодувов.

– О да, маленький Нерон, мой приемный сын, уже не раз треснулся лбом об эти стекла, никак не может привыкнуть к прозрачной тверди в окнах. Или их просто слишком чисто моют?

– Сон души и ее беспамятство и есть преграда. Я не говорю о всех гражданах. Я говорю о тех, кто чувствует в себе беспокойство, кто хочет и кому суждено проснуться.

На крышу поднялся Нерон, капризный мальчик с умными глазами. Так рано он редко вставал.

– Отец, – кланялся он императору, – вчера в цирке я видел чудо. Это тигролев, гордый хищный котенок, родившийся у тигра и львицы, живших в неволе. Говорят, он единственный в мире. Его хотят вырастить, а потом пустить на арену сражаться с гладиаторами. Разреши мне забрать тигрольвенка к нам во дворец. Я приручу его и буду ездить на нем в седле, как на лошади, по дворцу, пугая слуг и гостей. Уверен, это удивит даже уважаемого мага.

Мальчик поклонился заодно и Симону, хотя никогда прежде этого не делал, так хотелось ему заполучить диковинного зверя.

– Это опасно, – сказал император. С недовольным лицом он рассматривал свой перстень.

– Ему можно подпилить когти. Ты обещал когда-нибудь отдать мне всю империю, неужели ты не веришь, что я справлюсь с одним тигрольвом?

Клавдий ухмыльнулся и вопросительно посмотрел на Симона. Маг медленно кивнул и отвернулся. У Нерона все оказалось уже готово. За спиной он прятал пергамент с написанным от имени Клавдия приказом доставить тигрольвенка во дворец, не хватало только императорской печати. Раб быстро принес ее. Клавдий раскрыл серебряный футляр, достал печать со своим профилем в лавровом венке и приложил к скобленой бычьей коже. Но отпечатались на пергаменте только два квадрата с точкой посредине. И Клавдий и Нерон знали, как часто Симон чертил на песке или прямо на полу этот знак, желая объяснить устройство мира и положение мага в нем. Четыре стихии и четыре божества, и маг в центре, на равном расстоянии от них, в полюсе покоя, но не сна.

Сейчас Симон стоял, отвернувшись от императора и наследника, и смотрел вдаль, будто он ни при чем. Нерон и Клавдий недоуменно уставились ему в спину.

– Смотрите не отрываясь, – подсказал маг, и она оба стали вглядываться в неожиданный отпечаток. Точка на пергаменте в центре квадрата ожила, драгоценно сверкнула, и оба квадрата стали поворачиваться вокруг нее, как вокруг оси. Квадраты вращались в разные стороны, и два императора, нынешний и будущий, смотрели не отрываясь, как и было им сказано.

Побеседовав с императором, Симон часто спускался в комнату Елены.

– Научи меня летать, – попросила она однажды. – Я видела вчера ночью – луна была яркой, – как ты поднимался в воздух над дворцом и исчезал в облаках, расставив руки, будто обнимая небо и запрокинув вверх лицо, как тот, кто обращается к богам. Я хочу знать, каково это – покидать землю. Я хочу знать, что чувствуют птицы.

– Сними обувь, чтобы летать, – посоветовал маг, – представь, что ты долго пряталась под водой и наконец выныриваешь оттуда в легкий и светлый воздух, вот на что это похоже. Магический полет похож на падение, но падаешь не вниз, а вверх. Когда падаешь, внутри растет страх, а когда покидаешь землю, внутри растет радость. Начерти вокруг себя круг, в нем квадрат, стань в центре и повторяй за мной заклинание.

Он подал ей мел, и она нарисовала нужную фигуру и точку в центре прямо на полу. Ее давно уже не удивляла способность Симона всегда иметь в руке те предметы, которые нужны ему сейчас.

«Я легче, чем мысль», – трижды повторила она за учителем на трех самых древних языках и вдруг поняла, что земля ее больше не удерживает, медленно оторвалась от пола, и по телу гордо разлилась сладкая веселая невесомость. Она чувствовала себя сгустком дыма, стоя в воздухе ровно между полом и потолком. Ей нравилось шевелить в пустоте голыми пальцами ног. Симон смотрел на нее снизу взглядом художника, который доволен своим творением.

За окном затрещала и шумно обвалилась вниз крупная ветка. Это мальчик Нерон не удержался на дереве, откуда он пытался подсматривать за Еленой и Симоном в щель между оконных ставен. Ему так хотелось знать секреты их волшебства, а спрашивать у мага не позволяла гордость.

Когда маг приказал Елене вернуться в нарисованный круг, она спросила:

– Откуда ты знаешь это заклинание? Я не слышала его прежде. Неужто помнишь с египетских времен?

– Ты сама сказала его мне, когда была в волшебном сне, а я запомнил. Впрочем, еще прежде я знал и другие способы ходить в воздухе, например с помощью вовремя разлитого на ковер вина.

Нерон внизу, под окном, рассматривал ободранные колени и обиженно косился на закрытое створками окно Елены. Он был уверен, что Симон умел видеть сквозь ставни, знал про шпиона на платане и нарочно приказал ветке уронить его, когда Елена только начала полет. Легионер на башне молча улыбался, глядя на сорвавшегося мальчика. Солдатам приказали ни в чем не мешать наследнику, какие бы игры он ни затевал.

– И еще я хочу сама видеть будущее, без черного огня, ведь разводить его умеешь только ты, а ты не всегда рядом, – говорила Елена, завязывая свои сандалии.

– Тогда тебе понадобится кристалл. Через три дня будет та самая, единственная ночь в году, когда можно его добыть.

И Симон рассказал ей, как добраться до кристалла-предсказателя.

В ту дождливую беззвездную ночь она взяла с собой рабыню, двух охранников-легионеров, повозку с лошадьми и покинула дворец. Служанка уговаривала ее вернуться: по дорогам хлещут ручьи, факелы гаснут, ветер задувает даже тот огонек, что спрятан в стеклянном светильнике. Но Елена знала, что делает. Сев впереди, она сама правила недовольными лошадьми, а два легионера молча удивлялись, как это она знает, куда поворачивать в сплошной темноте.

– В такую погоду разбойников можно не бояться, – наконец сказал один солдат другому. – Кому придет в голову грабить под таким ливнем? Да и кого грабить, на дорогах пусто.

– На нас и на вас, госпожа, не осталось ни одной сухой нитки, – снова жаловалась рабыня, но Елена обернулась к ней и посмотрела таким взглядом, что та больше не проронила ни слова за всю дорогу. Стены Рима остались давно позади, миновали и Остию с большими торговыми кораблями. Они ехали неизвестно где. Только иногда угадывались среди облаков вершина вулкана или скалистый обрыв берега прямо к морю. Рабыне начало казаться, что госпожа чем-то очень расстроена, ей все равно, куда ехать, и она просто так гонит лошадей сквозь ночь, чтобы унять свою печаль. Но это было не так. Елена остановилась у самых скал и приказала ждать ее здесь. Сейчас она была не очень похожа на первую красавицу – мокрые волосы облепили лицо, с плаща и туники струилась вода. Далекие всполохи молний освещали ей путь. Она спускалась в ущелье по скользким камням, держась за кривые корни, пока не отыскала вход в нужную ей пещеру. Вначале он был чуть шире звериной норы, и пришлось ползти в неизвестность, но постепенно расширялся, и уже можно было встать, сперва на колени, а вскоре и в полный рост.

– Здесь хотя бы нет дождя, – сказала себе Елена, чтобы не бояться.

В кромешной тьме она достала из мешочка на поясе давно погасший стеклянный светильник, прошептала несколько слов по-гречески, и вдруг под стеклом родилось и ожило маленькое пламя. Проступили стены пещеры и знакомые знаки на них. Это было логово волчицы, спасшей когда-то двух младенцев, основавших Вечный город. Волчицы давно нет, но место, где она прятала выловленных из реки детей, осталось нетронутым, как и детские рисунки Ромула и Рема на стенах. Чаще всего они выцарапывали свою добрую зубастую кормилицу, как она несет на спине овцу, или просто прикладывали к камню перепачканные грязью ладошки и пятки, чтобы там навсегда остался отпечаток. Но иногда между ладошками встречались знаки, которые чертят маги, их Елене показывал Симон. Имена созвездий, буквы первого алфавита, забытого людьми. Нельзя было сказать, откуда два диких мальчика знали их. Или знаки появились здесь позже, когда в пещеру стали наведываться искатели тайного знания?

Теперь Елена могла уверенно идти дальше. Маленькое пламя, родившееся от волшебных слов под стеклом, означало, что Симон помнит о ней, знает, где она, и делится своей силой. Повторяя эллинские заклинания: «Я пройду сквозь землю путем зерна и выйду на свет цветком», Елена шла вглубь, все дальше от почти уже не слышного шума дождя и грозы, оставшихся снаружи.

Под ногой зашуршало. Это большая плоскоголовая змея с изумрудными глазами поднялась было на защиту сокровища, но, недолго посмотрев на Елену, ее огонь и внимательно выслушав ее слова, змея спокойно уползла в темноту, открыв дорогу. Дух заботливой волчицы, жившей здесь много веков назад, никогда не покидал этого места, переселяясь из одного звериного тела в другое. Кристаллу нужна была охрана. Симон предупреждал Елену об этом.

Впереди, сначала как искра, а потом все отчетливее, призывно засверкало неизвестное. Теперь лампу можно задуть. Елена шла, радуясь и жмурясь от слишком яркого света. Это было то, зачем она оказалась здесь. Сокровище сияло, как закат, отраженный в воде, переливаясь сиреневым, оранжевым, лиловым. Оно ждало в полукруглой каменной чаще, выдолбленной каплями прямо в теле скалы. Когда-то там собиралась подземная вода, чтобы Рем и Ромул могли пить не только волчье молоко. Но после того, как мальчики ушли отсюда, капли высохли, ведь в них здесь больше никто не нуждался. Чашу гордо, но покорно обнимала уже знакомая Елене змея. Она закрыла свои яркие глаза, свернулась пятнистыми кольцами и не шевелилась.

Елена осторожно взяла кристалл в руку, мысленно назвав ему свое имя. Вся пещера теперь казалась сказочным дворцом из красноватого золота, где играют цветные лучи и блики, домом, в котором живет радуга.

Теперь кристалл был у Елены, и можно повернуть обратно, но она немного постояла, наслаждаясь танцующим светом в своей руке. «Я пройду сквозь землю путем зерна и выйду на свет…» – снова повторила она. Змея, обнявшая чашу, не шевелилась, будто сама превратилась в камень. Снаружи, в ущелье, кристалл спрятал свои лучи внутрь и стал незаметным, как обычный кусок стекла или горный хрусталь. Ни дождя, ни тумана не было. Над Еленой простиралось чистое небо. Она узнала несколько созвездий, поняла, куда идти, и стала подниматься, а когда, уже у повозки, обернулась, то не увидела внизу никакой пещеры. Она откроется вновь ровно через сто лет – так сказал маг, – и тогда нужно будет вернуть кристалл.

Рабыня спала в повозке, завернувшись в мокрый плащ, а легионеры дремали рядом, обняв колеса.

– Вас не было всю ночь, буря ушла, уже рассвет, вы приказали за вами не ходить, да и не видно было, куда вы делись, мы не знали, звать ли помощь, – беспорядочно забормотала рабыня, моргая спросонья и крутя головой. У всех, кроме Елены, даже у лошадей, стучали зубы от утренней сырости.

– Странно, что на латах еще не выросла плесень, – сказал, зевая, легионер. Второй растирал себе закоченевшие руки и хлюпал носом. Она приказала им садиться и, взяв поводья, правила назад, в сторону Рима. Ей не хотелось ни с кем говорить, ведь под одеждой на поясе у нее было спрятано сокровище, за которым ее послал Симон, хрустальный шар-предсказатель.

– Скажи мне, кристалл ведь не был там всегда, в сухой каменной чаше? – спросила она на следующий день, когда маг спустился с крыши, ответив там на все вопросы императора.

– Конечно нет, только в эту ночь он выходит из горы на поверхность, а назавтра он стал бы снова одной из небесных звезд.

– Теперь на небе нет одной звезды?

– Вспомни, сколько их было там вчера, и подсчитай, сколько будет сегодня, а потом скажи мне, чему равна разница, – шутил Симон, и веселые морщинки танцевали вокруг его глаз.

– Жрецы Египта, у которых ты учился, знают все звезды?

– Да, им известны все исчезновения и появления новых на тысячи лет вперед и назад. Они знают, что было на небе еще тогда, когда туда некому было смотреть.

– А если бы я не пошла за кристаллом?

– Это вряд ли. Однажды ты окажешься в древнем прошлом, поможешь волчице возиться с малышами, посоветуешь ей сменять детей на самую толстую овцу в стаде пастуха и сама спрячешь кристалл там, чтобы вернуться за ним вчера. Именно ты назначишь зверя стражем сокровища и научишь его менять тела, чтобы никогда не стареть.

– Но человек свободен, значит, я могла бы не пойти.

– Тогда его взял бы кто-то другой, посвященный в тайну, но другого, готового к встрече с кристаллом, в этом мире не нашлось. Если бы ты не справилась, я научил бы тебя предсказывать по трещинам в коре деревьев, по пению птиц, по размеру и плеску волн, по изгибам дыма над костром. Или вот верный способ. Возьми папирус, напиши свой вопрос, обратившись к богам. Сожги записку в особом огне, собери пепел левой рукой, проведи им по коже правой и читай там ответ. На твоей коже проступят буквы того же языка, на котором был задан вопрос. Я научил бы тебя, откуда взять особый огонь, нужный для этой магии, но к чему говорить об этом? Я знал, что ты принесешь кристалл.

– И теперь я просто смогу смотреть в него и знать все, что будет?

– Да, но скоро ты станешь ценить незнание. Редко и лишь по чужой просьбе будешь гадать, а самой большой радостью станет не знать свое завтра, которое так легко увидеть. Знающий все наперед никогда не удивляется, а удивление – одно из главных удовольствий.

– Меня удивляют собственные воспоминания. Теперь я помню себя говорящей с волчицей на диком берегу, летящей над Троей, танцующей перед египетским храмом и приносящей жертву на площади во славу царя древнего Персепля. Откуда во мне эта чужая память?

– Отныне, когда ты стала хозяйкой кристалла, у нас даже память будет общей, – успокоил ее маг, – а сны стали у нас общими уже давно, просто ты не могла их помнить наяву. Твоя душа – мать всех остальных душ, и она всегда жила в мире, меняя лишь тела, как одежды. Самые прекрасные тела. Там, где я перестану видеть, ты продолжишь смотреть и расскажешь мне.

– И кристалл будет мне подчиняться?

– Чтобы стать настоящим хозяином предсказателя, нужно измениться самому. Я научу тебя, как перенести свой разум из головы в сердце. Маг всегда решает сердцем, там скрыт его главный ум, а голова подчиняется сердцу мага, она начинает взвешивать и сравнивать только после того, как сердце приказало ей, все уже выбрав и решив. Голова думает, а сердце знает. Голова это слуга магии, а сердце – господин, в нем спят истинные знания, которых нет в книгах, знания, которые найдешь только внутри, разбудив себя. Вот смотри, как рисовал отшельник Иоанн из восточных земель.

И Симон быстро, но точно начертил пальцами на пушистом ковре, скрывавшем стену, такую фигуру: безголовый человек держит свой череп в руках, опустив его ниже сердца, а от сердца идут во все стороны длинные прямые лучи.

– Это Ацефал, безголовый, или тайный, портрет проснувшегося. – Маг стирал ладонью с ковра свой рисунок. – Разбуди свое сердце, подчини голову, и ты сможешь все и ничего не испугаешься. Тогда кристалл станет твоим, и ты по-настоящему проснешься, чтобы вместить весь разум мира.

Резкий звон заставил Елену вздрогнуть, но Симон даже не обернулся, словно не слышал. Это опрокинулись и катались теперь по полу пенаты – комнатные боги, жившие в уютном крошечном домике. А за ними перевернулась и бронзовая голова Клавдия. Бюсты императора стояли во всех залах дворца, чтобы подданные помнили: правитель знает, что делается и говорится как в этом здании, так и по всей империи. Из темноты показался мальчик Нерон, заметно взволнованный, взъерошенный, с блестящими глазами. Тайком проникнув сюда, он слышал весь разговор и так бы и остался ненайденным, если бы не голова Клавдия и домик пенатов, задетые им в полумраке. Дальше скрываться было глупо, и мальчик заговорил:

– Император не смеет вам приказывать, но если ему скажут про кристалл, он сделает все, чтобы завладеть им.

– Владеть им может только маг, – спокойно ответил Симон.

– Я клянусь, что ничего не скажу Клавдию, но вы должны дать мне взглянуть туда. Я хочу увидеть завтрашний Рим. Мой Рим.

– Давай сначала поставим голову на место, – предложил маг, и они подхватили с двух сторон тяжелую бронзовую ношу.

Через минуту Елена уже стояла перед Нероном, сжимая в ладонях кристальный шар, непроницаемый и черный, а мальчик вглядывался изо всех сил.

– Спрашивай, – подсказал маг, и мальчик беспорядочно зашептал что-то, обращаясь к шару, были слышны лишь слова «будущее», «править», «Рим», «судьба».

Сначала шар оставался черным и холодным, как ночная вода. Но вдруг он внутренне вспыхнул, теперь в хрустале бились огненные вихри, будто в шаре заперт великий пожар и только чудом пламя не может вырваться наружу.

– Рим, – повторял Нерон, – я хочу видеть мой Рим, другой Рим. Город, который подчинится мне.

Но огонь танцевал в шаре, и ничего больше нельзя было разобрать. Нерон обиженно отступил назад и отвернулся от кристалла.

– Еще один вопрос, – обратился мальчик к Симону уже в дверях. – Почему вы не носите талисманов со знаками, а если и делаете их, то только для других?

– С тех пор, как я стал магом, я могу сделать талисманом любой предмет, к которому прикасаюсь, но сам я не нуждаюсь в них, потому что ни о чем не прошу богов и ничего не боюсь. Здесь, в Риме, я просто жду.

– Чего?

– Завтра ты узнаешь.

Нерон удалился, ломая голову над тем, что видел и слышал. Думать долго и глубоко, впрочем, он не привык; как всегда, его охватывали слишком сильные чувства, и он превращал их в стишок. Вот и сейчас он уже не думал, а составлял стихотворение об огненном шаре и упавшей голове.

– Ты заметила? – сказал ему вслед Симон. – У наследника уже совсем взрослый голос.

В тот же день Симон встретил на римской улочке удивительного человека с черною курчавою бородой и глазами ловца людских душ. Они долго стояли друг напротив друга и смотрели в глаза, будто неслышно споря, и этот спор был бесконечен. Елена, как тень, молчала за спиной мага, боясь словом или жестом нарушить этот безмолвный поединок. Она видела, что происходит именно та встреча, ради которой маг так надолго задержался в гостях у императора. За спиной человека, которого ученики звали Петр, терпеливо замерли трое этих самых учеников.

Наконец Петр уверенно и ласково произнес:

– Тебе нужно прочесть книгу о нашем Спасителе, но мы не носим ее с собой, каждый из нас помнит по одной части, только вместе мы составляем книгу и согласны рассказать ее тебе, но для этого нужно место, где нам не помешают говорить, а тебе – слушать.

– Зачем мне твоя книга, если я умею делать вот что, – гордо ответил Симон и осторожно стал подниматься вверх, наступая в пустом воздухе на никому не видимые ступени. Все выше мимо темного камня стен, навстречу небу, ярко синевшему в проеме между крышами. Елена заметила, что все посторонние куда-то делись с этой глухой улочки и никто, кроме Петра и его удивленных учеников, не мог видеть восхождения мага. Он стоял в пустоте уже выше второго этажа и победно смотрел на всех сверху вниз.

– Кто бы ни дал тебе эту силу, именем Спасителя нашего приказываю тебе спуститься вниз, – по-прежнему ласково сказал Петр и написал пальцами в воздухе крест.

Симон неожиданно качнулся, словно лопнула невидимая веревка, державшая его, качнулся еще раз, будто оборвалась и вторая веревка, и с пораженным лицом сорвался под ноги Петру, больно ударившись о каменные плиты мостовой.

– Я слышал, – сохраняя гордость, сказал он, поймав руку Елены и с трудом поднимаясь, – ваша вера учит, что человек должен страдать. Если это правда, считайте, что я уже начал учиться.

Петр улыбнулся в свою черную курчавую бороду так, словно говорил с ребенком, которому еще многое придется растолковывать:

– Наша вера говорит о любви.

– Вот наш символ, – показал один ученик на стену, где был вырезан в камне не сразу заметный крест.

– Черта снизу вверх это любовь человека к Богу, – провел пальцем по камню Петр.

– А поперечная, лежащая черта? – спросил Симон.

– Это любовь людей друг к другу. Только пересекаясь в каждом из нас, две эти черты обретают смысл.

Елена старалась запомнить каждое слово. Она знала, что именно этой беседы они ждали в Вечном городе так давно. Симон с интересом всматривался в Петра и его спутников. Он никогда не видел их раньше, сколько бы ни заглядывал в будущее. Пробуя наступать на ушибленную ногу, он хотел догадаться: этот крест на стене случайно оказался здесь или был заранее вырезан одним из учеников Петра? А Петр старался вспомнить поточнее, ему казалось, что в молодости, полжизни назад, он уже видел лицо мага, на востоке, среди друзей мудреца Иоанна. Но прошло слишком много лет, подробности стерлись, к тому же непонятно было, как Симон не изменился за это время и даже помолодел с тех давних пор.

Вечером на пиру у императора Симон пересказал желавшим слушать кое-что из того, чему учили Петр и его спутники.

– Если они правы, – запальчиво сказал мальчик Нерон, – император не бог, рабство – грех, а любовь выше закона, тогда наш город нужно сжечь – переделать все равно не получится.

Клавдий вздрогнул, будто только что очнувшись от своих мыслей. Сквозь звон кифар, ропот барабанов, вой дудок он все же услышал слова наследника.

– Пожалуй, я призову назад твоего учителя, благородного Сенеку. Надеюсь, он сделает тебя спокойнее.

Мимы в ярком гриме под смешную музыку показывали жестами приезд невесты фараона с бесконечными служанками, но даже Клавдий не смеялся в этот вечер. Он хмурился, то ли думая над словами Симона, то ли волнуясь о судьбе Нерона.

– Ты говоришь, они учат, что бог один? – переспросил император и, не дождавшись ответа, возмутился: – И это нравится рабам и беднякам? Быть может, им просто не хватает воображения, чтобы представить себе многих богов? У раба только один хозяин, и потому ему понятен только один бог. Но любой достойный гражданин в кругу таких же граждан чувствует, что в мире много начал, стихий и божеств.

Когда представление кончилось и все, с разрешения Клавдия, отправились спать, император попросил Симона задержаться.

– Ты был в стране фараонов. Сейчас все там принадлежит мне. Все, кроме мудрости тамошних бритоголовых кудесников из храмов. И в восточных еврейских землях ты слушал Иоанна, и у эллинов, и даже там, куда еще не добрались мои войска. Расскажи мне, маг, кого ты считаешь самым великим правителем древности?

– Я буду говорить об Эхнатоне, – не раздумывая, отозвался Симон. – А ты уж сам решай, велик ли он и достоин ли подражания.

Этот фараон начинал, как и другие правители, и звали его Аменхотеп. Он первым бросал зерна в нильский ил, чтобы свиньи, пущенные на берег порезвиться, зарыли их копытами и вырос урожай. Раз в год бегал по кругу со священным жезлом и чашей в руке, чтобы все видели – сила с ним и боги доверяют ему править нильскими берегами. Но однажды он поспорил со своей женой, красавицей Нефертити, сами ли люди придумали все слова и иероглифы, или они получены от богов в незапамятные времена. Никто сейчас уже не вспомнит, что говорил фараон, а что его жена, имя которой означает «цветущий лотос», но после этого спора правитель решил проверить, кто прав. Он приказал поселить одного из младенцев, родившегося у дворцовой рабыни, в отдельный дом. Пусть у него будет все и пусть слуги ухаживают за ним, но только пусть не говорят при нем ни слова. За нарушение этого запрета полагалась немедленная казнь. Слуги следили друг за другом, и фараон был уверен в них. Пять лет мальчик жил один, и с ним общались только жестами, а потом правитель вошел к нему и заговорил:

– Какое слово ты мне скажешь? Что знаешь ты от рождения? Или будешь молчать? Или закричишь по-звериному? – спрашивал мальчика Аменхотеп.

Ребенок долго смотрел, как гость издает ртом такие непривычные звуки, похожие на далекий гром или конский топот. «Бог», – наконец ответил мальчик. Никаких других слов он не понимал. «Бог, – повторял он, – бог, бог!»

– Может быть, боги? – помогал ребенку правитель. – Мы знаем многих богов.

Но мальчик отвечал только «бог», показывая вверх.

– Нарисуй его, – подал фараон ему папирус и кисточку. – Зеленое у твоего бога лицо или золотое? Соколиный у него клюв, морда лисы или крокодилья пасть? Я хочу знать истинного бога.

Но мальчик нарисовал только круг.

– Это все? – разочарованно спрашивал Аменхотеп, хоть и знал, что ребенок не понимает никакой речи.

Подумав, мальчик добавил лучи в виде рук, расходящиеся от круга прочь. Больше он ничего не знал. В этот день фараон решил изменить в Египте все. И начал он со своего имени, сменив его на «Эхнатон», что значит «Для Атона». Солнечного бога Атона стали изображать в камне и на папирусах только в виде сияющего многорукого круга.

– Какой бог самый главный? – спросил фараон своих жрецов, собрав их вместе. Каждый жрец назвал своего покровителя: Тот, Гор, Осирис, Птах, Ра, Исида.

– Нет, – возразил Эхнатон. – Главнее тот, кто не позволит себя отменить, не даст людям позабыть о себе. Солнце восходит на небе само, а прочих богов мы делаем из камня. Без солнца были бы только абсолютный холод и полная тьма. Бог один, как у всего нашего мира есть одна причина и одно начало. С этого дня я отменяю остальных богов и запрещаю служить им в храмах, приносить кровавые жертвы и устраивать праздники в их честь. Мы будем молиться только солнечному диску, а все свои сказки вы оставьте для детей.

Жрецы были возмущены и поражены. Они разошлись по домам, бормоча проклятия фараону, а храмы Эхнатон приказал своим воинам разобрать на отдельные камни и построить из них что-нибудь более полезное. Когда ему доложили, что это слишком большая работа, к тому же солдаты боятся рушить прежних богов, фараон просто запретил входить туда. Нельзя было приближаться к храмам на расстояние их тени. Вскоре правителю доложили, что в храме Исиды главная статуя заговорила человеческим голосом и требует привести фараона. По ночам она зовет его из храма, и всех, кто это слышит, охватывает священный ужас. В полночь, оставив охрану с факелами у входа, Эхнатон один вошел в храм и поклонился статуе. «Великие и малые боги Египта недовольны тобой, – сказала каменная Исида властным женским голосом. – Если ты не откроешь храмы и не вернешь людям прежние праздники, страшная кара ждет тебя и твою семью, в наказание мы пошлем болезни и беды троим твоим детям и жене».

Услышав это, Эхнатон быстро вспрыгнул Исиде на огромные колени и ударил богиню своим царским жезлом по золоченой голове. Голова богини неожиданно легко покачнулась, зашаталась, грянулась вниз и разбилась на сотни осколков. Внутри статуя оказалась пустой, там сидела перепуганная девушка, говорившая слова в медный рупор.

– Я не виновата, – взмолилась она, выбираясь из безголовой Исиды. – Меня заставили прокрасться сюда по подземному ходу и пугать тебя, а иначе жрецы продали бы меня и всю мою семью в рабство.

Эхнатон помиловал обманщицу и посмеялся над жрецами. Он приказывал девушке прятаться внутрь других статуй и звал жрецов – послушать, как боги заявляют сами, что они не существуют и их выдумали люди, чтобы оправдывать свои неудачи. Теперь фараон был точно уверен, что все делает правильно.

– Но как ты догадался, что это обман, а не голос настоящей богини? – спросила Нефертити.

– Она не знала, сколько у меня детей, – рассмеялся фараон. – Только что ты родила мне четвертую дочь, и об этом еще никому не сообщали, а поддельная Исида назвала только трех.

В новом, придуманном Эхнатоном «храме света» без крыши каждый рассвет и каждый закат вся семья фараона встречала и провожала солнце. Его дочери и жена в высоких синих париках играли на арфах, звонили в колокольчики и пели гимн солнечному диску, сочиненный самим фараоном. Он перенес столицу и приказал построить в новом городе главную улицу ста сфинксов. По одной стороне улицы у сфинксов были лица фараона, а по другой – лица его прекрасной жены. Жрецы тайно сеяли слухи о том, что правитель сошел с ума, но на стороне фараона была армия, да и сам он частенько напоминал недовольным жрецам то, чему они учили его с детства: фараон происходит от богов и не может ошибаться. «Даже если сам этих богов отменяет», – добавил от себя Эхнатон несколько слов к этой мудрости, а жрецам советовал научиться какому-нибудь новому делу. Скульпторы теперь вырезали барельефы, а художники расписывали стены сценами из жизни правящей семьи, простых людей или из истории Египта, а не в честь прежних божеств. Только одно тревожило фараона.

– Когда же ты родишь мне мальчика? – спрашивал он у жены, подарившей Эхнатону уже шесть дочерей. И так и не дождался ответа. Следующий фараон, занявший трон после смерти Эхнатона, поверил жрецам, испугался гнева больших и малых богов и вернул все обратно. «Мы будем править! Мы будем править!» – кричали шесть принцесс, бегая по дворцу, но новый фараон, брат их отца, Тутанхамон, сурово спросил:

– Вы знаете хотя бы, кто такие хетты? И не хотите ли вы, чтобы Египет распался на шесть частей и достался хеттам в подарок?

Царевны не знали про хеттов, трусливо примолкли и сразу перестали кричать о своих правах на трон. Их самих теперь ждала судьба жриц в заново открытых храмах Исиды, Бастет или Хатор. Хетты – завоеватели из варварских пустынь – не угрожали Египту, пока был жив их отец, но теперь все могло случиться. За один год страна стала прежней, зазвучали старые песни, и по Нилу поплыли праздничные корабли со статуями вернувшихся богов. Память об Эхнатоне и его единобожии постарались везде стереть.

– Зачем ты рассказал мне о нем? – удивился император. – Почему он самый великий?

– Он первым понял нечто важное. Кое-что поважнее магии и ее чудес. Фараон понял, что любой из нас проходит свою жизнь один и сам и что нужен только один бог, создавший нас. Этот бог ждет там, где кончается наш земной путь. Он ждет от нас ответа на вопросы: зачем мы жили? Что мы изменили? Кому мы помогли и что оставили после себя? Какое имя мы сами себе выбрали и чему служили? И когда ты понимаешь, что один отвечаешь за все в своей жизни, так же как Бог один в этом мире, то чувствуешь, что нет никого между тобой и Богом. В этот момент ты получаешь такую силу и такие знания, которые ослепляют всех, кто попрошайничает у алтарей и оправдывает каждую свою неудачу волей множества божеств. Эхнатон, изменивший в Египте все, знал это, и эти странные люди, слушающие Петра на римских улицах, тоже это знают.

Симон встал с ложа, поднялась с подушек и Елена. Оба поклонились Клавдию. Но император не шевелился. Он уснул, не дослушав слов мага, и во сне видел богиню Венеру, которая дала ему невиданный прежде цветок с неземным запахом, а потом ее озорные слуги – сладкощекие голыши амуры – порхали вокруг и пели свою песню на непонятном, но таком красивом языке.

Симон покидал дворец навсегда. Он решил отправиться в путь с этими странными людьми, тайно учившими, что нужно любить других так же сильно, как всех нас любит Бог, и, наоборот, нужно полюбить Бога так, как любишь самого дорогого человека.

На лестнице мага окликнул Нерон в великоватых ему доспехах воина. Чувствительный мальчик сразу догадался, что Симон сюда больше не вернется.

– Прощайте! – крикнул Нерон. На поводке он держал уже почти взрослого тигрольва, скалившего зубы сквозь железный намордник. – Любуйтесь и завидуйте, кто меня охраняет! – хвастался наследник, вороша гриву диковинного зверя. Мальчик вскочил тигрольву на спину, и хищник, припадая на сильных мягких лапах, запрыгал по лестнице, а потом и по дворцу прочь.

– Это тот случай, – сказал Симон, – когда наездник понятия не имеет, где окажется через миг, и можно только надеяться на мудрость животного.

В ту же ночь Симон и Елена встретились с Петром на окраине города. Елена сжимала в руках свою взрослую куклу – фарфоровый портрет хозяйки. У нее на плече была легкая кожаная сумка для волшебного шара, а маг, как всегда, не взял ничего с собой, полагая, что все нужные ему вещи сами попадутся в дороге.

– Если и вправду тебе открыто будущее, скажи, что нас ждет дальше и кем мы станем после смерти? – испытывал мага Петр.

– В детстве греческий раб учил меня, что души людей не умеют рождаться на земле много раз, – вспомнила Елена. – Они после смерти навсегда попадают в подземное царство к хозяину теней. А теперь я знаю, что это не так, не для всех так, потому что сама помню, как жила уже много раз.

Симон поискал глазами вокруг и указал на далекий холм, мягко окрашенный лунным серебром:

– Взгляните, та вершина сделана не природой, а людьми. Не первую сотню лет они сваливают туда разбитую посуду. Поэты часто сравнивают амфоры и вазы с телами, а их содержимое с душой, но это смешное и неточное сравнение, ведь масло и вино можно вылить и заменить, а заменить душу внутри тела невозможно, поэтому я сравнил бы наоборот. Пусть вино или масло будут телом, а твердая амфора – душой. Амфоры для вина, вымыв, можно использовать много раз, а вот амфоры для масла разбивают, их не отмоешь. Так же и люди. Перерождаются, меняют тела, но не все. Если твоя жизнь была подобна доброму вину и прошла все нужные состояния, то твоя основа, душа, получит и вторую жизнь, свежее вино, вновь и вновь. Но если твоя жизнь была тяжелой, густой и навсегда прилипла к твоей душе, ты не родишься во второй раз, и душа пойдет в подземный мрак, станет частью вот такого холма. Нужно жить, не забывая: то, что происходит с тобой, и ты сам это разные вещи.

– Спаситель говорил об этом иначе, – вежливо возразил Петр.

– Я выслушаю сказанное им с большим вниманием, – ответил маг.

– Я могу видеть, что будет с тобою, спрашивай, – предложила Петру Елена. В ее ладонях уже горел изумрудными искрами и лучился золотыми змейками кристальный шар-предсказатель.

– Мне хотелось бы знать, – подумав, сказал Петр, – увижу ли я еще хотя бы раз нашего Спасителя. Для Него нет невозможного, и Он является нам, когда нужна помощь, но вот уже много лет никто из нас не видел Его. Мы не жалуемся, но это трудно – быть в мире без Него. Увидимся ли мы в этой жизни?

Елена и маг склонились над кристаллом. Петр не смотрел, потому что не знал, разрешено ли это. Шар показывал близкое будущее, в котором Римом правил молодой император Нерон. Он сжег половину города, чтобы построить новые дворцы, статуи и цирки в свою честь. В поджоге император обвинил учеников Петра, желая заодно избавиться и от них. Легионеры стучались ночами в двери тех, кого называли «христианами», и уводили их на скорую расправу. Перед рассветом Петр, скрыв капюшоном лицо, торопился прочь из города по южной Аппиевой дороге, когда встретил Того, в кого верил. Он стоял, такой незаметный, прислонившись спиной к стене, полускрытый сиреневой тенью, и все же Петр сразу узнал Его. Это был Тот, кого они рисовали на стенах подземелий, чьи слова вспоминали, записывали и хранили как главную ценность, Тот, кто не побоялся взойти на крест, смог вознестись на небо и иногда, когда помощи и совета ждать было больше неоткуда, являлся им.

Не глядя на Петра, Спаситель повернулся, шагнул из тени и молча пошел в город, из которого бежал Петр.

– Куда ты идешь? – тихо окликнул ученик своего Спасителя. – По этой дороге можно идти и в другую сторону! – отчаянно и уже в полный голос вскрикнул Петр. Но Спаситель не отозвался. Он уходил все дальше. И тогда Петр понял, что не может идти в другую сторону. Встретив Спасителя, он готов был к любой судьбе и уверенно пошел за Тем, в кого верил, назад, в город, навстречу солдатам Нерона и своему собственному распятию. На Аппиевой дороге той ночью единственное, чего ему хотелось, – идти за Спасителем след в след, никогда не упуская Его из виду.

– Да, – кивнула Елена, пряча кристалл, – вы встретитесь в Риме, но лучше тебе не знать, когда и как.

– Я так и думал, – радостно вздохнул Петр. – Останусь в этом городе, пока Его не увижу.

– А нам пора, – прощался Симон. – Мы пойдем с твоими братьями по вере и по всей империи будем делать то же, что делают они.