"Крисп Видесский" - читать интересную книгу автора (Тертлдав Гарри)

Глава 7

Город Видесс скорбел. Со скорбью в город пришел страх. Уже три столетия, с тех времен, когда дикие хаморские племена из степей Пардрайи отсекли от живого тела Видесской империи Кубрат, Хатриш и Татагуш, жители столицы не опасались вторжения с севера.

– Все ведут себя так, точно нас завтра возьмут в осаду, жаловался Крисп Яковизию через пару дней после возвращения. Головорезы Арваша сидят по ту сторону Заистрийских гор и останутся там до весны.

Яковизий нацарапал ответ на табличке и передал Криспу. «Даже Арваш не такой могучий колдун, чтобы остановить осенние дожди».

Он ткнул пальцем в потолок и приложил ладонь к уху.

Крисп кивнул. По крыше барабанил дождь.

– Прошлой осенью я проклинал осенние ливни, потому что они не давали мне разделаться с Петронием. А теперь благословляю их, потому что они не пускают Арваша через границу империи.

Яковизий отобрал табличку и написал ответ:

«Когда люди хвалят или проклинают погоду, Фос затыкает уши.

Иначе он бы оглох».

– Ты, как всегда, прав, – отозвался Крисп. – Но люди от этого не перестают хвалить или проклинать дожди. А то, что до Арваша отсюда пара сотен миль, не мешает горожанам оглядываться на север при каждом шуме.

«Это ненадолго, – с уверенностью циника начертал Яковизий. Помни – горожане переменчивы. Скоро Пирр даст им новую тему для слухов».

Крисп скорчил гримасу.

– Даже не напоминай.

Более чем когда-либо Крисп жалел о том, что Гнатий не остался ему верен. Политическая фигура в куда большей степени, чем духовное лицо, Гнатий был бы гибок. Пирр, избрав единожды свой путь, двигался по нему, прилагая к этому всю свою власть, – а властью вселенский патриарх видессиан обладал немалой, большей, чем кто-либо, кроме самого Криспа. И его ни в малейшей степени не волновало, что от его речей и дел у всех прочих священнослужителей волосы встают дыбом. Порой Криспу казалось, что патриарх именно этого и добивается. Но намеренно или нет, а результатов он достигал поистине невероятных.

«Я его, если помнишь, дольше твоего знаю, – написал Яковизий.

– Он мне, в конце концов, двоюродный брат. Он меня не одобряет, взаимно. Впрочем, он почти ничего не одобряет». Аристократ булькающе рассмеялся.

– Что он тебя не одобряет – невеликое чудо! – Крисп тоже расхохотался. Привычки сибарита и вечные поиски симпатичных молодых людей никак не поднимали Яковизия в глазах его сурового и аскетичного родственника. – Ты, я смотрю, никак не остановишься. Только больше стал за мальчиками гоняться.

Яковизий снова забулькал.

«Наоборот, ваше величество, – написал он. – Теперь они за мной гоняются».

Крисп хотел было посмеяться, но, глянув на собеседника, раздумал.

– Благим богом клянусь, ты всерьез, – проговорил он. – Но как – почему? Не хотел бы вас обидеть, превосходный господин, но вы меня ошеломили.

Яковизий в ответ написал большими буквами одно-единственное слово: «УНИКУМ». Ухмыльнулся, показал на себя и написал еще:

«Где они второго такого найдут? Вот и вешаются на шею».

Крисп не знал, смеяться ему или кривиться. От выбора его избавил вошедший в палату Барсим.

– Прошение на имя вашего величества, – сказал вестиарий, протягивая пергаментный свиток на подносе. – От монаха Гнатия.

– Ничто в голосе евнуха не выдавало, что когда-то Гнатий носил и более почетный титул.

– Легок на помине, – Крисп принял свиток, и Барсим вышел.

Император глянул на Яковизия:

– Хочешь послушать?

Яковизий кивнул.

– «От смиренного, грешного и раскаявшегося монаха Гнатия его сиятельному императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет!» – прочел Крисп и фыркнул. – Да уж, стелет он мягко.

«Придворный», – написал Яковизий, так, словно это все объясняло.

– «Нижайше молю ваше императорское величество, – продолжил Крисп, – даровать мне великую милость, разрешив мне прервать на краткий срок заточение в монастыре, посвященном памяти святого Скирия, дабы мог я насладиться встречею с вами и ознакомить ваше императорское величество с плодами исторических исследований моих, продолжаемых по указанию вашему, ибо оные летописи, несмотря на древность их, сведения содержат весьма важные и с нынешним состоянием дел видесских связь несомненную имеющие». Крисп отложил пергамент. – Уф! Если я в его прошении разобраться не могу, с чего бы его историческим трудам оказаться понятнее?

«Гнатий не дурак», – напомнил Яковизий.

– Знаю, – раздраженно ответил Крисп. – Так почему он меня за дурака принимает? Наверное, это какой-то хитрый план побега. Я моргнуть не успею, как наш дорогой Гнатий будет шляться по всей стране, пока его не поймают, проповедовать против Пирра и сеять раздоры среди священников. Только смуты в церквях мне не хватало к Арвашу. Это прямая дорога к гражданской войне.

«Так ты его не примешь?» – осведомился Яковизий.

– Нет, богом благим и премудрым клянусь. – Крисп повысил голос:

– Барсим, будьте добры, перо и чернила!

Получив письменные принадлежности, он нацарапал на краю свитка «ЗАПРЕЩАЮ – К.» буквами еще больше тех, которыми Яковизий обозначил себя уникумом. Свернув пергамент, он вернул его Барсиму.

– Проследите, чтобы это передали назад монаху Гнатию, приказал он. В его устах титул бывшего патриарха прозвучал намеренно презрительно.

– Будет сделано, ваше величество, – ответил вестиарий.

– Благодарю, Барсим. – Постельничий собрался уходить, и Крисп добавил:

– И когда закончите с этим, пришлите нам что-нибудь из кухни. Неважно что, но я хотел бы перекусить. А вы, превосходный господин?

Яковизий кивнул. «И вина, почитаемый господин, с вашего позволения», – написал он и показал табличку Барсиму.

Вскоре вестиарий внес в палату серебряный поднос с кувшином вина, двумя кубками и прикрытым серебряной крышкой блюдом.

– Куропатки в сырном соусе с чесноком и орегано, ваше величество. Надеюсь, вы не против?

– Ничуть, – заверил его Крисп.

Со своей птичкой он расправился за пару минут. Яковизий ел медленнее. Ему приходилось резать мясо на крохотные кусочки, и каждый кусочек проталкивать в горло глотком вина – лишенный языка, он не мог ни пережевывать пищу как следует, ни глотать.

Но и с этим, как со всем остальным, он ухитрялся справляться, судя по тому, что почти набрал сброшенный во время болезни вес.

– Рад видеть, что ты так хорошо справляешься. – Крисп поднял свой кубок, наблюдая, как Яковизий обсасывает куропаточью ножку.

«Я рад не меньше твоего», – написал Яковизий, отвлекшись на минуту от еды. Крисп фыркнул, и они выпили вместе.

Бледная Дара оторвалась от тазика; служанка вытерла ей подбородок влажной тряпочкой и унесла таз.

– Если бы это была только утренняя болезнь, еще бы ладно, устало проговорила Дара, – но теперь меня тошнит в любое время дня и ночи.

Крисп подал ей кубок с вином.

– Возьми, сполосни рот.

Дара сделала осторожный глоточек и, склонив голову набок, подождала, пока желудок не выскажет своего мнения. Желудок не протестовал, и она отпила еще.

– Может, надо мне было самой выкармливать Фостия, – сказала она. – Повитухи говорят, кормящей матери сложнее понести вновь.

– Я тоже так слышал, – ответил Крисп, – не знаю только, правда ли это. Как бы там ни было, надеюсь, что скоро тебе полегчает.

– Я тоже надеюсь. – Дара закатила глаза. – Но если с этим ребенком будет так же, как с Фостием, мне еще два месяца предстоит выворачиваться наизнанку.

– Надеюсь, что нет. – Но Крисп знал, что внимательно будет следить, когда Дару прекратит мучить тошнота по утрам и когда родится ребенок. Не то чтобы он ей не доверял. Хотя он пробыл в городе лишь пару дней между двумя кампаниями, но провел он их никак уж не в праздности, а тошнота у Дары появилась вовремя после этого – считать по месячным, еще не установившимся после родов, было бессмысленно.

Но Крисп все равно считал дни. Дара обманывала Анфима с ним может обмануть и его. Маловероятно, но Автократоры, полагавшиеся лишь на вероятное, правили на удивление недолго.

– Фостий вчера сам сел, – заметила Дара.

– Кормилица мне сказала. – Крисп постарался выразить радость.

Как он ни пытался, проникнуться к Фостию родительской любовью у него никак не получалось. Мешала назойливая мыслишка – а не кукушонка ли он растит? «Если следующий ребенок будет мальчиком…», – сказал себе Крисп, и поняв, как счастлив он будет тогда, осознал, что это, безусловно и неоспоримо, его ребенок.

Дара сменила тему.

– Как там налоги?

– С запада – отлично. С острова Калаврия, с Опсикионского полуострова, с пригородных земель – отлично. С севера… Продолжать не имело смысла. Собрать для себя что-то ценное близ Заистрийских гор могли разве что стервятники.

– Хватит ли, чтобы сражаться с Арвашем будущей весной? спросила Дара. Истинная генеральская дочь, она понимала, что армии не меньше солдат нужны деньги и все то, что на них можно купить.

– Казначейские логофеты говорят, что хватит, – ответил Крисп.

– И теперь, когда Петрония нет, мы можем выставить против Арваша всю армию. – Он покачал головой. – Плохо, что мы не могли сделать этого в прошлом году. Мы сумели бы спасти Имброс.

Слава Фосу, что теперь империя едина.

Эти слова оказались бы на месте в любом представлении мимов. В ту же секунду в комнату ворвался евнух Лонгин. Пот стекал по его толстым безбородым щекам.

– Ваше величество, – выдохнул он. – Близ Собора мятеж, ваше величество.

Вскочив, Крисп бросил на постельничего такой взгляд, что тот отшатнулся в испуге. Император с трудом взял себя в руки.

– Рассказывай, – приказал он.

– Больше мне ничего не известно, – проблеял Лонгин. – Весть принес солдат, и я тут же помчался к вам…

– Ты поступил верно, Лонгин; спасибо, – ответил Крисп, уже овладев собой. – Веди меня к этому солдату, я с ним сам поговорю.

Евнух выскочил из комнаты.

– Пирр, – проговорила Дара в спину выходящему Криспу.

– Вот и я так подумал, – мрачно бросил он через плечо и поспешил за Лонгином.

Когда Крисп вышел из дверей императорских палат, солдат пал ниц и тут же проворно вскочил. Выглядел он действительно, как человек, усмирявший бунт: туника порвана, широкополая шляпа смята, из носа текла кровь, а под глазом красовался лиловый синяк.

– Ради бога благого, что случилось? – осведомился Крисп.

Солдат покачал головой и стер кровь с губы.

– Лед меня побери, ваше величество, если я знаю. Я себе шел, никого не трогал, и тут с площади перед Собором вываливает толпа. Все орут и дубасят друг друга чем попадя. Вот и меня отходили. Я до сих пор не знаю, что на них нашло, но я решил, что уж вам про это знать надо непременно. Вот и пришел.

– И я тебе благодарен, – ответил Крисп. – Скажи, как тебя зовут?

– Зурул, ваше величество, замыкающий в полку Маммиана Селимбрий капитан моей роты.

– Ты получишь достойную награду, ведущий Зурул. – Крисп повернулся к слушающим с любопытством халогаям. – Вагн, вызови из бараков… м-м… полк Ризульфа. Пусть скорым маршем отправляются к Собору. И напомни им, что это бунт, а не война, – если начнут убивать, кого попало, весь город вспыхнет.

– Слушаюсь, твое величество. Полк Ризульфа. – Вагн отдал честь и побежал к баракам. При каждом шаге тяжелая соломенная коса шлепала его между лопаток.

– А когда мы установим порядок – богом благим клянусь, мы его установим, – Крисп повернулся к Лонгину, – я желаю побеседовать с пресвятым вселенским патриархом Пирром, чтобы он мог пролить свет на истоки этого бунта. Будьте так любезны, почитаемый господин, оформите черновик приглашения патриарху явиться в Тронную палату для объяснений.

– Разумеется, ваше величество. Немедленно. В Тронную палату, вы сказали? Не сюда?

– Нет. Бунт после проповеди – дело серьезное. Я хочу напомнить Пирру, насколько оно мне не нравится. Допрос в Тронной палате самое подходящее средство напоминания.

– Будет исполнено, ваше величество. – Лонгин скрылся за дверью, пошевеливая губами, – вероятно, составлял приглашение.

Крисп глянул на северо-восток, в сторону Собора. Здания дворца скрывали огромный купол и золотые шары, венчающие шпили Собора, но бунту часто сопутствует поджог. Черного столба дыма видно не было. В конце концов, сейчас же осень, с надеждой подумал Крисп.

Хотя дождя нет, стены и заборы не могли высохнуть.

Он зашел в палаты. Прибежал Лонгин с приглашением патриарху.

Крисп прочел, кивнул, поставил подпись и приложил печать.

Постельничий унес пергамент. А Крисп остался ждать. Он знал, что отдал верные приказы. Но даже у императорской власти есть предел. Чтобы исполнить приказ, нужны верные люди.

Солнце клонилось к закату, когда гонец от Ризульфа принес весть, что беспорядки подавлены.

– Да, – весело добавил гонец, – пару голов расколотили.

Городским без кольчуг против нас и так никуда, да они еще друг друга молотили. Гражданские, – добавил он презрительно.

– Я хочу видеть арестованных, – сказал Крисп, – и узнать, что их завело.

– Мы нескольких взяли, – согласился гонец. – Послали их в тюрьму под зданием чиновной службы на Срединной улице.

– Туда и пойду, – решил Крисп, радуясь, что может хоть что-то сделать. Но выйти на улицу и добежать до массивного здания из красного гранита, как простолюдин, император Видесса не мог.

Чтобы покинуть дворец, ему требовались взвод халогаев и дюжина зонтоносцев. И чтобы собрать эту свиту, ушло столько времени, что потребовались и факельщики.

Кто-то из дворцовых евнухов, должно быть, успел предупредить тюремщиков и солдат в здании чиновной службы, ибо те уже ждали прибытия императора. Криспа провели в комнату этажом выше собственно тюрьмы, над землей, и, стоило ему сесть, тюремщики приволокли скованного горожанина.

– На пол перед его величеством! – рыкнул один из стражников.

Горожанин опустился на колени и неуклюже бухнулся на живот.

– Ваше величество, – пояснил стражник, – это некий Копризиан, пытавшийся разбить череп нашему солдату.

– И разбил бы, ваше величество, – пробасил Копризиан, – да ублюдок был в шлеме. – Лицо у него было до удивления уродливое, даже если не обращать внимания на разбитую губу и пару свежевыбитых зубов.

– Неважно, – отмахнулся Крисп. – Я хочу знать, с чего началась драка.

– Так и я хочу, – ответил Копризиан. – Я что – кто-то мне врезал сзади. Я обернулся и ему звезданул – то есть, я думаю, что ему, потому как вокруг толпа народу бегала, все орут про еретиков, скотосолюбцев и Фос знает о чем еще. Ну, тут я разошелся. А потом какой-то сволочной кольчужник обломал копье о мою башку, и очнулся я уже тут.

– Ясно. – Крисп повернулся к тюремщикам:

– Уведите его.

Похоже, он влез в драку и получил массу удовольствия. Приведите мне человека, который был при начале бунта, или кто его начал, если такой дурак признается. Я хочу добраться до корней.

– Слушаемся, ваше величество, – хором ответили стражники. Пошли, ты, – добавил один из них, выводя Копризиана. Через некоторое время они вернулись, ведя человека средних лет в лохмотьях шикарной некогда туники.

– Это некий Миндей, – сказал стражник. – Схвачен на площади перед Собором. На пол, ты!

Миндей пал ниц с ловкостью человека, который делает это не в первый раз.

– С позволения вашего величества, – произнес он, вставая, – я имею честь служить старшим письмоводителем гипологофета Грипа.

Казначейский чиновник средней руки, подумал Крисп.

– Мне очень не нравится, Миндей, что люди, давшие клятву поддерживать государство, начинают мятежи, – сказал он. – Как ты мог так опозориться?

– Я лишь хотел выслушать проповедь пресвятого отца Пирра, ваше величество, – ответил Миндей. – Его слова всегда просвещают меня, а сегодня он был особенно красноречив. Он говорил о благородном рвении в изгнании Скотоса из наших жизней и из нашего города. Даже некоторые священники, сказал он, слишком долго терпели соседство зла.

– Да ну? – Под ложечкой у Криспа засосало.

– Да, ваше величество, и в этом немалая доля правды. – Миндей, как смог со скованными руками, начертил на груди солнечный круг.

– Выходя из Собора, люди, как всегда бывает, обсуждали проповедь. Кто-то помянул нескольких священников, известных своим попустительством. А потом кто-то заявил, что Скотос получит свое и от избыточного рвения святых отцов. Кто-то счел это намеренным оскорблением отца Пирра, и… – Цепи звякнули – Миндей пожал плечами.

– А ты, значит, совершенно невинен? – спросил Крисп.

– Совершенно, – ответил Миндей с подкупающей искренностью.

Один из тюремщиков прокашлялся.

– При поимке у сказанного Миндея были найдены пять кошельков, помимо его собственного.

– Действительно казначейский чиновник, – заметил Крисп.

Тюремщики расхохотались. Миндей изобразил невинность – с ловкостью человека, который делает это не в первый раз.

– Ладно, – сказал Крисп, – отведите его в камеру и приведите другого.

Следующий рассказал ту же историю. Чтобы увериться окончательно, Крисп приказал привести еще одного заключенного и выслушал тот же рассказ в третий раз. Потом, вернувшись в императорские палаты, он всю ночь размышлял, что же делать с Пирром. Хорошо было бы приказать патриарху носить намордник, но Крисп подозревал, что Пирр найдет теологическое обоснование не подчиниться.

– А может, и нет, – заметила Дара, когда он высказал эту мысль вслух. – Он может решить, что это замечательная новая аскеза, и попытается ввести ее в церковный обиход. – Она хихикнула.

Крисп тоже улыбнулся – на секунду. Зная Пирра, он подозревал, что права окажется Дара.

Тронную палату отапливала та же система несущих горячий воздух труб под полом, что и императорские палаты. Но натопить огромное пространство было не так просто. В тепле оставались разве что ноги.

Трон Криспа стоял на помосте, на высоте человеческого роста над полом. Ноги у императора тоже мерзли. Кое-кто из придворных, занимавших места среди колонн, откровенно ежился. Лучше всех приходилось стражникам-халогаям – те носили штаны. В родной деревне в такую погоду Крисп тоже надел бы штаны. Он безмолвно проклинал традиции, потом улыбнулся, представив, какую гримасу состроил бы Барсим, предложи император явиться в Тронную палату в чем-то кроме предусмотренной обычаем алой туники.

Когда в дальнем конце зала показался Пирр, улыбка исчезла с лица Криспа. Патриарх подошел к помосту упругим шагом юноши. По рангу ему полагались одеяния из синего шелка и золотой парчи, почти столь же роскошные, как императорские. Однако одет он был в простую монашескую рясу, потемневшую от влаги. Когда Пирр приблизился, Крисп отчетливо уловил хлюпанье воды в его синих башмаках – патриарх отказывался признавать капризы стихии, защищаясь от них.

Он простерся перед Криспом ниц, ожидая, пока ему не разрешат встать.

– Чем могу служить вашему величеству? – осведомился он, поднимаясь и спокойно глядя Криспу в глаза. Если его и мучила совесть, он скрывал это как нельзя лучше. Крисп решил, что это не так, – в отличие от большинства видессиан Пирр не был склонен к обману.

– Пресвятой отец, мы вами недовольны, – ответил Крисп формальным тоном, в котором долго практиковался на досуге, и подавил ухмылку – он не забыл назвать себя во множественном числе.

– Как так, ваше величество? – удивился Пирр. – Смиренный священнослужитель, я лишь пытаюсь нести истину в народ; кто может быть недоволен истиной, кроме того, кто ее боится?

Крисп стиснул зубы. Можно было и догадаться, что Пирр окажется крепким орешком. Патриарх носил собственную праведность, как солдат – броню.

– Неспокойствие в храмах не служит на благо ни церкви, ни империи, особенно теперь, когда на наших сварах наживется лишь Арваш Черный Плащ.

– Ваше величество, у меня и в мыслях не было сеять раздоры, ответил Пирр. – Я лишь стремлюсь очистить клир от недостойных людей, пробравшихся в него за долгие годы небрежения и попустительства.

« Не сейчас, идиот! », – хотелось заорать Криспу. Вместо того император заметил:

– Поскольку обычаи, столь неодобряемые вами, прорастали много лет, не разумнее ли было бы вытаскивать их из земли постепенно, а не выдергивать?

– Нет, ваше величество, – твердо ответил Пирр. – То паутина, сплетенная Скотосом, мелкие грешки, что становятся все больше и серьезнее месяц за месяцем, год за годом, покуда в ранг обыденного не возводятся гнусность и порок. Так я скажу вам, ваше величество: благодаря Гнатию и его приспешникам, темный бог свободно разгуливает по городу Видессу! – Он плюнул на полированный мрамор и очертил на груди солнечный круг.

Несколько придворных благочестиво повторили жест. Некоторые опасливо покосились на Криспа, видно, изумляясь, как тот осмеливается требовать от патриарха остановить изгнание извечного зла.

– Вы ошиблись, пресвятой отец, – твердо и сурово произнес Крисп. Прозвучавшая в его словах уверенность заставила Пирра широко раскрыть глаза; он привык изрекать истину таким тоном, а не выслушивать. – Без сомнения, Скотос вползает в город Видесс, как ползает он по всей вселенной. Но я видел город, где он разгуливал свободно; до сих пор я вижу Имброс в своих кошмарах.

– Воистину так, ваше величество. И я стремлюсь лишь оборонить Видесс от судьбы, постигшей Имброс. Изначальное зло со временем поглотит нас всех, если только, говоря вашими словами, не выдернуть его с корнем.

– Зло, которое несет Арваш Черный Плащ, поглотит нас немедля, если не выдернуть его с корнем, – ответил Крисп. – Как вы собираетесь проповедовать посаженному на кол? Подумайте, пресвятой отец, какая победа для нас важнее в данный момент.

Пирр подумал.

– У вас свои заботы, ваше величество, – неохотно произнес он, наконец; судя по всему, он не ожидал, что Крисп заставит его признать хоть это, – у меня же свои. Если я, узрев зло, не попытаюсь избавить от него мир, грех падет и на мои плечи. Я не могу пройти мимо него, не обрекая свою душу на вечный лед.

– Даже если другие люди, добрые священники, не видят в том никакого зла? – осведомился Крисп. – Или вы хотите сказать, что каждый, кто не согласен с вами, одним этим обречен на вечный лед?

– Так далеко я не могу зайти, – ответил Пирр, хотя, судя по его взгляду, именно так он и думал. – Принцип икономии применим к некоторым воззрениям, чья греховность не может быть доказана впрямую.

– Тогда, покуда мы воюем с Арвашем, применяйте этот принцип по возможности шире. Если бы вы не создавали себе врагов в клире, то нашли бы немало друзей, пресвятой отец. Но подумайте еще раз и ответьте мне: может ли принцип икономии оправдать деяния Арваша?

Снова Пирр честно подумал.

– Нет, – признал он без малейшего выражения. Несмотря на тщетные попытки сохранять лицо спокойным, патриарх все равно выглядел, как человек, которого обманули при игре в кости. Он чопорно поклонился. – Да будет так. Я буду применять указанный принцип по мере возможности широко, покуда этот Арваш угрожает спокойствию империи.

Пара придворных захлопала в ладоши, потрясенная, очевидно, тем, что Криспу удалось выбить из Пирра хоть какое-то соглашение.

Крисп тоже был потрясен собственным успехом, но виду не подал; он-то заметил, какими гладкими фразами патриарх урезал свои уступки.

– Превосходно, пресвятой отец, – сказал он. – Я знал, что могу положиться на вас.

Патриарх снова поклонился, еще более механически, и вознамерился было вновь упасть ниц, дабы покинуть потом Тронную палату, но Крисп жестом остановил его.

– Прежде чем вы уйдете, пресвятой отец, – произнес он, – еще один вопрос. Не подавал ли вам монах Гнатий прошения об освобождении из монастыря?

– Да, ваше величество, подавал, – сознался Пирр и неохотно добавил, – по всей форме. Но я, тем не менее, отверг его просьбу. Как бы он не обосновывал ее, истинная причина одна он стремится причинить стране и церкви еще больше зла.

– Вот и я так подумал, пресвятой отец.

Лицо Пирра дернулось, словно он хотел улыбнуться, но, как подобает аскету, ограничился коротким кивком. Он опустился ниц, поднялся и пятясь отошел от трона – повернуться к императору спиной значило бы нанести ему оскорбление. Как только патриарх удалился, прибежал слуга и вытер натекшую с рясы лужу.

С широкой благостной улыбкой Крисп оглядел Тронную палату.

Придворные не кричали: «Ты побдилъ еси, Крисп!», но он и так знал, что одержал победу.

Фостий перекатился со спины на животик, потом опять на спину. Он решил было повторить процедуру, но Крисп перехватил его, чтобы малыш не упал с кровати.

– Больше так не делай, – приказал император. – Ты ведь у нас слишком умный, чтобы стать крестьянином.

– Стать крестьянином? – переспросила удивленная Дара.

– Чтобы запомнить что-нибудь, крестьянин вбивает это себе в башку молотком, – пояснил Крисп.

Он поднял Фостия. Малыш тут же ухватился обеими ручонками за его бороду и дернул. «У!!», – выдавил Крисп и осторожно отцепил от себя сначала левую руку Фостия, потом правую – а потом снова левую. Отвязаться от малыша ему удалось только со второй попытки. Крисп уложил Фостия на кровать, и тот немедленно попытался с нее свалиться. Крисп снова поймал его.

– Я же велел тебе больше так не делать, – посетовал он. – Ну почему все дети такие непослушные?

– Ты с ним очень мягок, – заметила Дара. – Это хорошо, особенно… – Она прервалась.

– Не стоит лупить его, пока он не подрос достаточно, чтобы понять, в чем провинился.

Крисп намеренно не обратил внимания на прерванную фразу. Дара хотела сказать: «Особенно зная, что он может быть и не твоим сыном». Значит, она тоже не уверена. А Фостий, как нарочно, не походил ни на кого из возможных отцов.

Малыш попытался еще раз скатиться с постели и почти преуспел.

Крисп ухватил его за лодыжку и выволок обратно.

– И больше так не делай! – строго сказал он.

Фостий залился смехом. Ему казалось, что спасение – очень веселая игра.

– Я рада, что ты будешь с ним всю зиму. Когда ты все лето провел в походах, он успел тебя позабыть ко времени твоего возвращения.

– Знаю.

Часть разума Криспа стремилась держать Фостия рядом днями и ночами, не дать ребенку, да и самому Криспу ни малейшего сомнения в том, что они – отец и сын. А другая часть не хотела иметь с кукушонком ничего общего. И переносить это раздвоение становилось с каждым днем все труднее.

Фостий заныл и полез пальцами в рот.

– Зубки режутся, бедненький, – вздохнула Дара. – Да и проголодался он. Я сейчас кормилицу позову. – Она потянула за зеленый шнурок, шедший в комнаты служанок.

Минутой позже кто-то вежливо постучал в двери покоев. Когда Крисп открыл, на пороге стояла не кормилица, а Барсим.

– Вам письмо, – проговорил вестиарий с поклоном.

– Благодарю, почитаемый господин. – Крисп принял запечатанный свиток. Тут примчалась и кормилица, улыбнулась, пробегая мимо Криспа, и ринулась к всхлипывающему младенцу.

– От кого письмо? – спросила Дара, когда кормилица взяла у нее Фостия.

Криспу не понадобилось разворачивать свиток, чтобы ответить. Он узнал и печать, и изящный, ровный почерк.

– От Танилиды, – ответил он. – Ты помнишь – мать Мавра.

– Конечно. – Дара повернулась к кормилице:

– Илиана, унеси его пока куда-нибудь, хорошо?

Анфим умел вести себя так, словно слуги – это предмет обстановки, когда это его устраивало. У Дары это получалось с трудом, а у Криспа едва выходило – до последних лет он и сам был слугой. Илиана ушла; Барсим, идеальный служитель, удалился еще раньше.

– Прочти вслух, будь добр, – попросила Дара.

– Конечно. – Крисп сломал печать, снял перетягивавшую свиток ленту и развернул пергамент. – «От Танилиды его императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет. Благодарю вас за сочувствие моему горю. Как вы сказали, мой сын и умер, как жил, – двигаясь вперед без колебаний и оглядки».

Слова эти настолько точно передавали судьбу армии Мавра, что Крисп запнулся, прежде чем вспомнил загадочное ясновидение Танилиды. Он собрался и продолжил:

– «Не сомневаюсь я, что вы сделали все, чтобы отвратить его от подобного неразумия, но спасти человека от него самого никому не дано. В том и состоит великая опасность Арваша Черного Плаща, что, познав добро, он отверг его ради зла. Если б только была я мужем, чтобы встретить его в поле бранном, хотя и знаю я, что враг сильней. Однако, волей Фоса, мы с ним еще можем сразиться.

Да благословит Фос вас, вашу супругу и сыновей. Прощайте».

Дара вцепилась в единственное слово:

– Сыновей?

Крисп проверил.

– Тут так написано.

Дара очертила над сердцем солнечный круг.

– Ты говорил, она провидица?

– Так было. – Протянув руку, Крисп погладил живот Дары.

Выпуклость еще не ощущалась, даже когда Дара была обнажена, а тем более теперь, через теплые зимние одежды. – Как мы его назовем?

– Ты для меня слишком практичен – я еще не подумала. – Дара нахмурила лоб. Легкие морщинки показались над бровями и вокруг рта – когда Крисп начинал служить вестиарием, их не было. Дара была почти его ровесницей; и ее старение, пускай почти незаметное, напоминало Криспу, что он тоже не молод.

– Ты дал имя Фостию, – произнесла она. – Если это и впрямь сын, давай назовем его Эврипом, по моему деду?

– Эврип. – Крисп раздумчиво подергал бороду. – Неплохо.

– Тогда решено. Еще один сын. – Дара опять очертила знак солнца. – Жаль, что Мавр не унаследовал материнский дар. – Ее взгляд вернулся к пергаменту в руках Криспа.

– Да, сколько я знаю, ни капли. Если б у него был дар, он не вышел бы в поход. За себя он не испугался бы: он прямо мечтал стать воином. – Крисп улыбнулся, вспомнив, как по дороге в Опсикион из поместья Танилиды Мавр рубил кусты ножом. – Но он никогда бы не отправил на гибель армию.

– Ты прав, конечно. – Дара поколебалась и спросила:

– Ты собираешься назначить нового севаста?

– Как-нибудь придется. – Назначение главного министра не казалось теперь Криспу таким важным, как перед тем, как он назвал севастом Мавра. Теперь, когда мятеж был подавлен, ему уже не приходилось быть в двух местах одновременно, а значит, уменьшалась и нужда в столь могущественном чиновнике. – Скорее всего, – подумал он вслух, – я поставлю Яковизия. Он хорошо служил мне, знает и город, и соседние земли.

– О. – Дара кивнула. – Да, это хороший выбор.

Что-то в тоне, каким была произнесена эта ничего не значащая фраза, заставило Криспа бросить на супругу внимательный взгляд.

– У тебя был кто-то другой на уме?

Трудно было заметить, как краснеет смуглая Дара, но Криспу это удалось.

– Не то чтобы на уме, – ответила она нарочито небрежно, – но отец спрашивал, не принял ли ты решения.

– Да ну? Или он спрашивал, не хочу ли я назначить его?

– Ну, в общем, да. – Румянец на ее щеках стал ярче. – Я уверена, что он ничего дурного не имел в виду.

– Не сомневаюсь. Передай ему вот что: из него получился бы хороший севаст, если бы я мог ему без опаски спину подставить.

Пока что я в этом не уверен, и его вопросы доверия к нему не прибавляют. Или я напрасно беспокоюсь? – Дара прикусила губу.

– Неважно. Не говори. Этот вопрос ставит тебя в недостойное положение.

– Ты же знаешь, что мой отец – человек с амбициями, напомнила Дара. – Я передам ему твои слова.

– Буду только признателен. – Крисп оставил тему, понимая, что доведенная до крайности Дара скорее отшатнется от него, чем привяжется.

Он нашел себе безличное занятие – перечитал письмо Танилиды еще раз. Ему тоже хотелось, чтобы она сразилась с Арвашем. Если у кого-то и хватит сил справиться с колдуном, так у нее.

Ясновидение предупредит ее о его планах, а скорбь по сыну сосредоточит чародейскую силу, как линза – солнечные лучи.

Крисп отложил письмо. Сколько он мог покуда судить, ни один чародей Видесса не мог сразиться с Арвашем Черным Плащом один на один. Перед императором вставал тяжелый вопрос: как ему одолеть халогаев Арваша, если чары злого колдуна работали, а его волшебников – нет?

Поставить вопрос было несложно. А вот найти ответ пока не удавалось. Кроме одного – «никак».

Трокунд выглядел ошарашенным. Это выражение не сходило с его лица всю осень и зиму. Крисп понимал его и даже сочувствовал насколько мог себе это позволить. Он продолжал вызывать чародея, чтобы разузнать относительно Арваша, и каждый раз Трокунд не обещал чудес.

– Ваше величество, с тех пор как мы вернулись из похода, Чародейская коллегия гудит как улей, пытаясь разгадать секреты колдовства Арваша, – сказал Трокунд. – Меня самого допрашивали под чарами и зельями, дабы удостовериться, что моя память не обманывает меня, в надежде, что какой-то иной чародей, получив доступ к моим знаниям, сумеет найти ускользнувший от меня ответ.

Но…

– Пчелы жужжали, да меда не дали, – заключил Крисп.

– Именно так, ваше величество. Мы привыкли почитать себя величайшими чародеями в мире. О, быть может, в Машизе макуранский Царь царей собрал колдунов, равносильных нам, но чтобы какой-то варварский шаман-одиночка сумел нас одолеть и запугать… – Глаза Трокунда гневно блеснули. Поражение глодало его гордость.

– Так вы не выяснили, как у него это получается? – уточнил Крисп.

– Я не сказал этого. Почему его чары действуют, догадаться нетрудно. Он силен. Силой чародея может оказаться наделен любой человек любого народа – даже такой силой, как у Арваша. Но он и искусен превыше всего, чего способны добиться мы в городе Видессе. Где он приобрел такое мастерство, как с ним бороться… ответ на эти вопросы весьма помог бы нам сложить эту мозаику. Но ответа нет.

– Не так давно, – сказал Крисп, – я получил записку от нашего дорогого друга Гнатия. Он уверяет, что у него все ответы готовы и перевязаны алой ленточкой. Впрочем, он и навоз вишенкой назовет, если выгадает с того хоть медяк.

– Он хитрец, конечно, но не дурак, – серьезно ответил Трокунд, повторяя слова Яковизия. – И что это за ответ? Богом благим и премудрым клянусь, я готов ухватиться за любой шанс.

– Он не дал ответа, – заметил Крисп. – Он только заявил, что ответ есть. Сколько я могу понять, он больше хочет из монастыря выбраться. Будто я забыл, сколько горя он мне принес. Не выпусти он Петрония, я взялся бы за Арваша на полгода раньше.

– И победили бы? – спросил Трокунд.

– До сих пор мне так казалось, – ответил Крисп. – Если я не смог побороть его, имея за спиной всю мощь видесской армии, на что мне надеяться весной? Или ты хочешь сказать, что мне вообще не следует отправляться в поход? Стоит сидеть в городе и ждать осады?

– Нет. Лучше вам встретить Арваша как можно дальше от города.

Сильно ли помогли стены Имбросу или Девелтосу?

– Вообще не… – Не договорив, Крисп умолк и с ужасом воззрился на Трокунда. Стены города Видесса были не в пример мощнее, чем укрепления провинциальных городков. Крисп едва мог представить их проломленными. Но не эта мысленная картина вызвала в нем такой ужас. Зима в деревне – пора отдыха, пора мелкого ремонта и подготовки к весенним пахотным заботам. Взору Крисп представились халогаи Арваша, сидящие вокруг очагов, задрав ноги, попивающие эль – и все, до последнего человека, острят колья, острят колья, острят колья…

Копчик императора невольно заныл.

– В чем дело, ваше величество? – спросил Трокунд. – На миг вы показались мне… напуганным и пугающим в одно и то же время.

– Так и было. – Крисп только порадовался, что поблизости не нашлось зеркала и он не видел своего лица. – Клянусь тебе, Трокунд, – мы встретим Арваша так далеко от города Видесса, как только сможем.

Прогресс неторопливо вышагивал по Срединной улице. Позади императорского гнедого мерина восемь слуг тащили паланкин.

Дыхание застывало белыми облачками в морозном воздухе.

Столицу прикрыл ясно-белый свежевыпавший снег. Крисп плотно запахнул одетую поверх императорских одежд накидку из мягких и теплых выдровых шкурок. Он все еще мерз; кончик носа давно потерял чувствительность. У Дары в паланкине стояла жаровня.

Крисп надеялся, что от нее будет хоть какая-то польза.

Зиме радовались только телохранители-халогаи, вышагивавшие вокруг Автократора и его супруги. Вышагивали – вот верное слово: они маршировали, точно на параде, гордо вскинув головы и выпрямив спины, могучие, точно колонны, поддерживавшие портики по обе стороны Срединной улицы. Клубы пара вырывались из их ноздрей; если Крисп неохотно потягивал ледяной воздух, то они жадно глотали. То была погода, к которой они привыкли.

– Отличное утро! – прогремел Нарвикка, оборачиваясь к Криспу.

Остальные северяне закивали; качнулись заплетенные алыми лентами косы, которыми хвастались некоторые из них. Крисп снова поежился. Дара из паланкина чихнула. Криспу это не понравилось; он вовсе не хотел, чтобы она захворала во время беременности.

Процессия свернула со Срединной улицы к Собору. У ступеней храма один из халогаев придержал коня, пока император спешивался.

Носильщики и все телохранители, кроме двоих, остались снаружи.

Пара избранников, сопроводившая императора и его супругу в Собор, проиграла, когда кидали жребий. Халогаев не трогали гимны и молебствия Фосу.

Завидев Криспа, диакон поклонился.

– Сядете близ алтаря, как обычно, ваше величество? осведомился он.

– Нет, – ответил Крисп. – Сегодня я послушаю проповедь из императорской ложи.

– Как пожелает ваше величество. – Священник с трудом скрывал удивление. – Лестница в том конце притвора.

– Я знаю. Благодарю, святой отец.

Один из халогаев шел перед супругами, второй – за их спинами, изготовившись к бою, хотя до службы оставался почти час, и в притворе не было никого, кроме них самих, Автократора с императрицей и нескольких священников.

– Я бы лучше осталась внизу, – пожаловалась Дара, поднимаясь по лестнице. – Из ложи через решетку ничего не видно, да и слишком далеко, а половина проповеди сливается в сплошной шум.

– Знаю. – Крисп одолел последний пролет и вступил в царскую ложу. Скамьи из светлого дуба были здесь изукрашены каменьями еще роскошнее, чем внизу. Решетка с цветочным узором блестела перламутром и серебром. Крисп глянул вниз. – Видно неплохо, а громовой глас Пирра грешно не разобрать. Я хочу выяснить, о чем он проповедует, покуда меня нет в храме, и что тут творится.

– Соглядатаи справились бы не хуже, – заметила Дара.

– Своим ушам я больше верю. – Крисп и сам не знал почему вероятно, потому, что императорскую корону он носил менее полутора лет и до сих пор пытался все делать сам. К слову сказать, Пирр вряд ли станет менять проповедь оттого, что его слышит император.

– Ты просто хочешь поиграть в лазутчика, – укорила его Дара.

Крисп смущенно улыбнулся.

– Наверное, ты права. Но спускаться вниз теперь еще глупее, чем сидеть здесь.

Дара закатила глаза, но ничего не ответила.

Храм заполнялся народом. Когда собравшиеся встали, поднялись со скамьи и Крисп с Дарой – патриарх встал у алтаря.

– Благословен будь, Фос, владыка благой и премудрый, милостью твоей заступник наш, пекущийся во благовремении, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать, – возгласил Пирр, и все собравшиеся повторили символ веры за ним вслед – все, кроме двоих халогаев; те стояли за спиной Криспа, неподвижные, молчаливые и скучающие, как статуи.

За символом Фосовой веры последовали молитвы, и за ними гимны, распеваемые как паствой, так и стоящим пообок алтаря монашеским хором.

– Да услышит Фос мольбы наши и песнь сердец наших, проговорил Пирр, когда последние отзвуки гимна затихли под куполом.

– Да услышит, – отозвались молящиеся и по знаку патриарха опустились (Дара – с облегченным вздохом) на скамьи.

Прежде чем начать проповедь, Пирр помолчал секунду, собираясь с мыслями.

– Сегодня я начну с тридцатой главы святых писаний Фоса, произнес он. – «Ежели воспримете сердцем волю бога благого, исполнится вам воля его: праведным благодатью воздастся, и злодеям – страданием. Тогда кончится царствие Скотоса в конце времен, а чистые духом пожнут награду заветную и во веки веков будет омывать их свет владыки благого и премудрого».

Также в сорок шестой главе читаем: «Но отвергающий Фоса есть творение Скотоса, и взор князя тьмы радуется ему». И в пятьдесят первой: «Разрушающий по воле своей есть сын породителя греха, и злодей имя ему. По праведности своей получишь награду».

Как понять нам слова эти? То, что коварный враг, грозящий нашим пределам, проклят навек, ясно всем. Но вслушайтесь, как точно описывают его священные книги: разрушитель, злодей, сын породителя греха, отвергающий Фоса. Вечный лед скоро станет его домом – да поможет нам в том благой бог!

– Воистину так, – пробормотал Крисп. Дара кивнула. Над собравшейся в храме толпой пронесся шепот.

– Легко понять, – продолжал Пирр, – где есть добро, а где зло, пока мы имеем дело с Арвашем Черным Плащом и его жестокими дикарями. Если бы только темный бог не принимал обличий более искусительных! Но Скотос коварен и лжив, и неустанно стремится он обманом порабощать тех, кто полагает себя праведниками, в то время как тропа ведет их в вечный лед! Что скажем мы, к примеру, – голос патриарха наполнился презрением, – о тех священнослужителях, а порой и иерархах, что лжесвидетельствуют в свою пользу, или покрывают грехи паствы, или способствуют покрывающим грехи паствы?

– Опять он бичует Гнатия, – заметила Дара.

– Верно, – ответил Крисп. – Беда в том, что вместе с Гнатием он бичует и всех священников в городе, которые не занимаются круглосуточным умерщвлением плоти. А я ему приказывал с этим покончить! – Теперь ему хотелось оказаться внизу, у алтаря. Он бы в праведном гневе отстранил патриарха от должности на месте – вот скандал был бы! Крисп усмехнулся при этой мысли.

Улыбка тут же сбежала с его лица.

– Что скажем мы, – говорил Пирр, – о тех, кто закрывает глаза на святые слова Фоса? Богом благим и премудрым свидетельствую: такой человек не заслуживает более сана. Он как зверь дикий, подлый обманщик, грешник и еретик; не более, чем продажная девка, имеет он право носить синюю рясу! Вечно суждено ему корчиться в страшных муках хлада у ног его истинного повелителя – Скотоса! Слезы раскаяния примерзнут к его щекам – и кто скажет, что он не заслужил своей судьбы?

Казалось, что подобная перспектива патриарха радует.

– Потому-то мы и изгоняем маловеров из клира. Ибо оступившийся священнослужитель не только себя предает в когти Скотоса, но и души паствы своей обрекает на вечный лед. Потому дважды проклят и дважды проклинаем скудный верой иерарх, каковой недостоин и жить на этом свете, а не проповедовать.

Одобрительный гул, поднявшийся под купол Собора, Криспу очень не понравился. Богословские раздоры служили горожанам хлебом и вином. Пирр мог обещать пользоваться принципом икономии, но сдержать обещание ему не давала натура прирожденного спорщика.

– Придется от него избавиться, – произнес Крисп вслух, и сам скривился. Пирр помог ему, когда Крисп только явился в город. По зову некоего мистического видения настоятель отвел его к Яковизию, начав тем самым череду событий, приведших Криспа на трон. Но теперь, когда корона оказалась у Криспа на голове, он не мог терпеть рядом патриарха, стремящегося поставить город с ног на голову.

– И кем ты его заменишь? – осведомилась Дара.

Крисп покачал головой. Ответа у него не было.

– Покидая сей Собор и возвращаясь в мир, возвысьте же голоса в молитве за Автократора видессиан, дабы привел он нас к победе над всеми врагами империи.

Криспу стало совсем противно. Пирр оставался его верным сторонником. Но одновременно он сам угрожал империи. Как ни пытался Крисп сказать ему это, Пирр не слышал – вернее, отказывался слышать. И как только Крисп найдет ему подходящую замену, фанатичный священник вернется в свой монастырь.

Собравшиеся в последний раз прочли символ веры.

– Сим заканчиваю службу, – провозгласил Пирр. – Идите, и да осияет вас свет Фоса ныне и присно.

– Да будет так, – отозвался зал.

Собравшиеся поднялись и двинулись в притвор, к выходу.

Крисп с Дарой тоже поднялись, и халогаи позади них вышли из транса. Один из них прошептал что-то второму на своем языке.

Тот начал было ухмыляться, но, заметив, что император смотрит на него, принял суровый вид. «Посмеиваются над богослужением», подумал Крисп. Он искренне желал, чтобы халогаи узрели святой свет Фоса, но Автократор, слишком ревностно насаждавший свою веру, мог остаться и вовсе без телохранителей.

По лестнице халогаи спускались перед императорской четой. При приближении Криспа толпившиеся в притворе кланялись земно.

Падать ниц в храме Фоса, предвечного владыки, не дозволялось.

Сопровождаемые телохранителями, Крисп и Дара вышли на площадь.

Старший носильщик с поклоном распахнул перед Дарой дверцу паланкина. Нарвикка придержал Прогресса, и Крисп уже сунул ногу в стремя, когда невдалеке кто-то заорал:

– Ты за своим распутным проповедником в лед пойдешь!

– Это ты пойдешь в лед, Блеммий, за то, что поносишь достойных людей! – ответил кто-то.

– Лжец! – взвыл Блеммий.

– Кто тут лжец?!

Кулак со смачным хлюпаньем врезался в чью-то физиономию. Через секунду толпа по всей площади визжала, ругалась и молотила друг друга чем придется. Тусклое зимнее солнце блеснуло на лезвии ножа. «Выкопаем кости Пирра!», – заревел кто-то. По спине у Криспа побежали мурашки, не имевшие ничего общего с морозом, то был призыв к открытому бунту.

Мимо его головы просвистел камень. Еще один стукнул о паланкин Дары; та приглушенно вскрикнула.

Крисп вскочил в седло.

– Дай сюда топор! – рявкнул он Нарвикке. Халогай глянул на него и отдал секиру. – Хорошо! Ты, ты, ты и ты, – он указал на четверых телохранителей, – стойте тут и берегите императрицу.

Остальные за мной! Старайтесь не убивать, но и себя в обиду не давайте!

Он пришпорил Прогресса. Халогаи после секундного замешательства ринулись за ним в гущу схватки.

Секира для всадника не оружие – длинная, тяжелая, с неподходящим балансом. Не будь Прогресс на удивление смирным мерином, Крисп после первого же замаха вылетел бы из седла. А так он всего лишь промахнулся. Обух секиры врезался в темя соседнему драчуну. Тот зашатался, как пьяный, и рухнул.

– Разойдитесь! По домам! – не переставая орал Крисп. Халогаи за его спиной со счастливыми лицами охаживали всех, кто осмеливался подойти близко или не успевал отпрыгнуть с дороги.

Судя по разносившимся над площадью воплям, Крисп подозревал, что они не много внимания обращали на его приказ.

Бунт, однако, оказался подавлен, едва начавшись. Толпа на площади сломалась и побежала, слишком испуганная ужасными северными варварами, чтобы вспомнить, из-за чего разгорелась драка. Это Криспа вполне устраивало. Он положил секиру на луку седла и остановил коня.

Оглядевшись, он увидел то, чего и ожидал: несколько трупов, среди них один женский. Халогаи ловко срезали кошельки.

Крисп не обращал внимания. Не последуй телохранители за ним, ему пришлось бы туго.

Из дверей Собора священники с ужасом взирали на кровь, обагрившую свежий снег. Под снегом еще оставались пятна крови, пролитой во время предыдущего бунта. «Достаточно», – решил Крисп.

Наклонившись в седле, он вернул топор Нарвикке.

– Когда-нибудь, – сказал тот, ухмыляясь, – я покажу тебе, как с ним обращаться.

Уши Криспа заалели; значит, тот удар и с виду был неуклюж.

Он указал на трупы.

– Снимите с них головы, – приказал он. – Мы выставим их у Вехового Камня с табличкой «бунтовщики». Если смилостивится благой бог, народ после этого дважды подумает, прежде чем бунтовать.

– Слушаюсь. – Нарвикка приступил к своей кровавой работе так же спокойно, как разделывал бы свиную тушу. Закончив, он оглянулся на Криспа. – Ты ринулся на них, как северянин.

– Так надо было. Если бы я не вмешался, драка стала бы только хуже. – Это было совершенно нехалогайское заявление северяне полагали, что чем больше драк, тем лучше.

Крисп подъехал к паланкину. Носильщики приветствовали его салютом. Один из них мог похвастаться подбитым глазом и царапиной на лбу.

– Благодаря вам, ваше величество, – улыбнулся он Криспу, нас почти не тронули. Когда вы ворвались прямо в толпу, им стало совсем не до нас.

– Отлично. Я на это и рассчитывал. – Крисп нагнулся и заглянул в окошко. – Ты в порядке?

– Нормально, – ответила Дара. – Я же была в самом безопасном месте на всей площади.

«В самом безопасном, пока носильщики не сбежали бы, – подумал Крисп. – Хорошо, что они остались».

– Я только рада, что ты невредим, – добавила Дара.

Крисп по ее тону понял, что говорит она искренне. Он тоже волновался за нее. Их брак по расчету не был той пламенной страстью, о которой поют лютнисты в кабаках. Но постепенно Крисп начинал понимать, что это тоже – любовь.

– Возвращаемся во дворец, – приказал он.

Носильщики с тяжелыми вздохами подняли паланкин. Халогаи заняли свои места. Нарвикка шел отдельно, таща за бороды два отрубленных головы. Горожане с ужасом взирали на кровавые трофеи, а то и отворачивались.

Нарвикка с наслаждением сражался за империю, которая платила ему золотом. Чем же, подумал Крисп, он отличается от тех халогаев, что служат Арвашу? Единственный ответ, который он сумел подобрать, был тот, что склонность Нарвикки к насилию регулировалась государством и использовалась для его защиты, а не для разрушения.

Это успокоило его, но не до конца. Арваш, при всей его бесчеловечности, тоже мог заявить подобное о своих завоеваниях.

Разница состояла в том, что Арваш лгал.

– Вам прошение, ваше величество, – произнес Барсим.

– Что ж, прочитаю, – с мученическим вздохом ответил Крисп.

Прошения на высочайшее имя стекались во дворец со всех концов империи. Большую часть из них и читать не стоило; для них при императоре имелся логофет по жалобным делам. Но даже зимние морозы не могли сковать этот поток полностью, и даже особый логофет не успевал разобраться за всеми бумагами.

Крисп развернул свиток и сморщился, точно учуяв тухлую рыбу.

– Почему вы не сказали, что это от Гнатия?

– Выбросить его, ваше величество?

Криспа одолевало искушение ответить «да», но он раздумал.

– Нет, раз уж я его развернул, так и прочту.

Немалую роль в его решении сыграл изумительно разборчивый почерк просителя.

– «От смиренного монаха Гнатия его императорскому величеству Криспу, Автократору видессиан привет», – прочел Крисп, и кивнул про себя: льстивые обороты предыдущего письма исчезли. Увидав, что от лести нет толку, экс-патриарх сообразил ее отбросить.

Пресмыкаться было не в его стиле. Крисп продолжил:

– «Вновь, ваше величество, умоляю вас о личной встрече. Я на собственном опыте знаю, что у вас нет причин любить меня и тем более мне доверять, но я обращаюсь к вам с этой просьбой не столько ради себя, сколько ради империи, чье благо я ставлю превыше всего, невзирая на то, кто занимает императорский трон».

«Может, и не врет», – подумал Крисп. Ему тут же представилось, как Гнатий в своей келье или в скриптории царапает пером и мучительно пытается подобрать слова, которые заставят Криспа согласиться или хотя бы не выкинуть письмо. В первом он не преуспел, в отличие от второго: глаза Криспа против воли скользили дальше.

«Скажу прямо, ваше величество, – писал Гнатий. – Истоки нынешних бед Видесса лежат в прошлом, в богословских затруднениях, воспоследовавших вторжению трехвековой давности, когда кочевники из Пардрайских степей отсекли от империи земли, называемые ныне Кубрат, Хатриш и Татагуш. Из этого следует, что вам необходимо разумно рассмотреть эти разногласия и различные их результаты, дабы успешно сразиться с Арвашем Черным Плащом».

Модная среди образованных видессиан аллитерация только вывела Криспа из себя. Как и самоуверенное «из этого следует…» Само собой, настоящее вытекает из прошлого. Именно поэтому Крисп так любил исторические хроники. Но если Гнатий уверяет, что нынешним проблемам империи на самом деле триста лет, то ему неплохо бы представить доказательства.

А он этого не сделал. Крисп попытался отыскать причину и быстро нашел две. Может быть, бывший патриарх лжет. А может быть, знает правду, но боится изложить ее в письме, опасаясь, что император ею воспользуется, а автора так и оставит простым монахом.

Если верно последнее, то Гнатий все же наивен – что мешает Криспу отослать его обратно в монастырь святого Скирия, выслушав его лично? А наивным Гнатия назвать было уж никак нельзя. Скорее всего, лжет.

– Принесите мне перо и чернила, Барсим, – потребовал Крисп.

Когда евнух вернулся, Крисп начертал на краю пергамента: «Вновь воспрещаю. Крисп Автократор» – и отдал свиток Барсиму. Распорядитесь, чтобы это вернули святому отцу.

– Безусловно, ваше величество. Будущие прошения от того же лица отвергать сразу?

– Нет, – подумав, ответил Крисп. – Почитаю. Я же не обязан соглашаться. – Барсим поклонился и унес свиток.

Крисп посвистел сквозь сжатые зубы. Гнатий обладал всеми качествами, которых не хватало Пирру: он был мягкоречив, разумен и терпим. А также хитер и коварен. Крисп с превеликим злорадством заточил его в монастыре святого Скирия во второй раз, когда провалился мятеж Петрония. Теперь его уже интересовало, научился ли Гнатий за это время смирению в достаточной мере, чтобы вернуться на свой пост.

Поймав себя на этой мысли, Крисп серьезно усомнился в собственном здравом рассудке. Петрония монастырь не изменил вообще – лишь наполнил неутолимой жаждой мести. Если Пирр на патриаршем троне был несносен, то как бы Гнатий не оказался невыносим. Лучше всего было бы заменить Пирра каким-нибудь дружелюбным ничтожеством, вроде овсянки в рясе.

Но, единожды появившись, мысль вернуть Гнатию синие сапоги не уходила. Все еще посвистывая, Крисп встал и пошел в вышивальную, чтобы спросить Дару, что та об этом думает. Супруга воткнула иглу в холст и с сомнением воззрилась на него:

– Почему ты хочешь убрать Пирра с глаз, я понимаю. Но Гнатий пытался погубить тебя с тех пор, как ты надел корону.

– Знаю, – ответил Крисп. – Но Петроний мертв, так что у Гнатия нет причин – то есть меньше причин – мне изменять.

Анфиму он был хорошим патриархом.

– Тебе надо было отрубить ему голову, когда он сдался у Антигоноса. Тогда бы ты свою ерундой не забивал.

– Наверное, ты права, – вздохнул Крисп. – И прошения его, думаю, ерунда сплошная.

– Какие прошения? – переспросила Дара и, когда Крисп объяснил, презрительно наморщила губу. – Если он такой великий хранитель страшных тайн, так пусть расскажет. Чтобы заслужить свободу, ему надо откопать нечто и впрямь сногсшибательное.

– Благим богом клянусь, ты права. – Крисп нагнулся и поцеловал ее. – Я его вызову и выслушаю. Если он врет, я всегда могу отправить его обратно в монастырь.

– Даже этого он не заслуживает. – Дара была не слишком довольна, что ее сарказм приняли всерьез. – Вспомни, где бы ты – где бы мы все оказались, – она погладила себя по животу, если бы он взял верх.

– Не забуду, – пообещал Крисп, и тут же скривился. – Но я помню и то, о чем уже говорили мне Трокунд и Яковизий – Гнатий не дурак. Я не обязан его любить. Я не обязан ему доверять. Но у меня дурное предчувствие, что он мне еще очень пригодится.

Дара вновь ткнула иглой в гобелен.

– Не нравится мне это.

– Мне тоже. – Крисп окликнул Барсима, и, когда евнух явился в вышивальную, распорядился:

– Мне очень жаль, почитаемый господин, но я передумал. Я все же поговорю с Гнатием – то есть выслушаю его.

– Хорошо, ваше величество. Будет исполнено. – Голос Барсима был настолько же бесстрастен, насколько беспол, но за многие годы Крисп научился понимать его выражение. Барсим одобрял этот приказ, и это лучше всего убеждало Криспа, что он не ошибся.