"Несколько дней после конца света" - читать интересную книгу автора (Мирамар Хуан)

5. Семинар

На семинар они, конечно, опоздали. Когда прошли наконец через проходную, которую охраняли гвардейцы из Майората, с большим подозрением относившиеся к кромещинским удостоверениям, в зале уже было довольно много народа и начались выступления. Кто-то, по виду мэ-нэ-эс, писал на доске длинные формулы и время от времени бегал от них к микрофону, чтобы сказать свои «отсюда ясно» и «будем предполагать». Мэ-нэ-эса никто не слушал, все были заняты разговорами, громко окликали друг друга через несколько рядов, что-то жевали, а в дальнем углу несколько личностей спало. Заглянув в зал, Штельвельд сразу понял, что все ждут доклада Лекаря – это подтвердил и знакомый из отдела Иванова, – поэтому в зал заходить не стал, потащил Иру в столовую, где поставил в довольно длинную очередь, а сам пошел в отдел, надеясь найти там Иванова.

В отделе Иванова не было, не оказалось его и в зале, куда опять заглянул Штельвельд. Говорили, что видели его сегодня, а куда он делся, не знал никто. От знакомых из отдела Иванова Штельвельд узнал последние новости – самая сногсшибательная была о воскресении академика Панченко, – и его тут же потащили на академика смотреть. Хотя смотреть было особенно не на что – академик сидел с Аборигенами в той же позе, в которой его видел Иванов, – Штельвельд застрял возле него надолго. Сначала пытался вступить с ним в контакт: окликал и даже трогал за плечо под восхищенными взглядами аспиранток и научных сотрудниц. Потом ему это надоело, так как Панченко на контакт не шел, и он стал обсуждать с собравшимися вокруг проблему воскресения и впервые публично огласил свою гипотезу, но, не встретив ожидаемого понимания, переключился на рассказ о нагих Аборигенках, захвативших Крещатик.

Рассказ вызвал фурор. Многие уже слышали об Аборигенках, говорили даже, что они захватили город и идут на институт, но Штельвельд оказался первым очевидцем и его долго расспрашивали. Когда он в конце концов снова заглянул в зал, на трибуну уже поднялся Лекарь и в зале стояла такая тишина, что он постеснялся искать себе место, а встал у входа, прислонившись к стене.

Лауреат Нобелевской премии академик Лекарь был маленький, лысый, коренастый человек без возраста – на вид ему можно было дать и сорок, и пятьдесят, и шестьдесят. Он спокойно стоял на трибуне, протирая платком очки, и как будто ждал какого-то сигнала, чтоб начать. Наконец, видимо, получив этот неслышный остальным сигнал, он положил очки, аккуратно спрятал платок и сказал просто, безо всяких там привычных «дорогие коллеги» или «уважаемые участники»:

– Вы ждете от меня откровений – их не будет, – и, снова недолго помолчав, продолжил быстро, почти скороговоркой: – Вам известно то же, что и мне: произошли глобальные изменения в структуре Солнечной системы, а возможно, и Вселенной. Астрономы уверяют нас, что это не так, что все осталось по-прежнему, а четыре солнца и еженощное обновление наблюдаемого звездного неба – это результаты рефракции солнечного излучения или, попросту говоря, оптический обман. У нас есть несколько оснований для того, чтобы поставить эти сведения под сомнение, и самое главное из них так называемые Аборигены, которых можно считать – и это пока единственная гипотеза – результатом действия сил внешнего внеземного происхождения и едва ли можно объяснить рефракцией…

«Обязательно надо выступить, – решил Штельвельд, – подумаешь, „единственная гипотеза“, а еще Нобелевский лауреат».

И тут он почувствовал, что кто-то тянет его за рукав. Оглянувшись, он увидел, что тянет его за рукав высокий человек в форме Черного гусара, но форма эта была какая-то не такая, а что именно было в ней не так, он сначала не понял, потому что человек настойчиво тянул его в коридор, приговаривая при этом:

– Прошу вас, прошу. Подождет академик, подождет, никуда не денется.

Подумав, что это как-то связано с Ирой, Штельвельд вышел в коридор за странным гусаром и тут понял, почему он показался странным: гусары из Майората носили маленькие золотые изображения сокола на погонах, у этого же погон не было, а довольно крупный золотой сокол был пришпилен на груди слева, как орден. «Странный гусар», – подумал Штельвельд.

– Простите меня, ради бога, вы ведь Штельвельд из Института плазмы, правда? – извиняющимся тоном спросил гусар. – Мне надо, очень надо поговорить с вами.

– Но… – пробормотал Штельвельд.

– Никаких «но». Семинар подождет – не последний.

– Но Лекарь…

– А что Лекарь? Сам сказал, что ничего нового не скажет. Так оно и есть, я знаю. – «Откуда?» – подумал Штельвельд, а гусар продолжал: – Позвольте представиться: Ржевский – и только Штельвельд успел подумать «поручик Ржевский» – добавил, – майор Ржевский. Давайте пройдем вот сюда, – и он по-хозяйски открыл дверь комнаты президиума.

По тому, как засуетились мобилизованные прислуживать президиуму аспирантки, Штельвельд понял, что майор Ржевский – человек в институте важный, несмотря на свою анекдотическую в сочетании с гусарским мундиром фамилию.

– Чай будете или кофе? – спросил гусар таким тоном, будто не ждали все конца света, не светили за окном четыре солнца, а просто была рядовая защита какой-нибудь кандидатской, близившаяся к своему естественному концу, и скоро ожидался фуршет.

– А чай хороший? – спросил Штельвельд, сам удивившись своей наглости.

– Хороший, – ответил гусар, – «Липтон», – и сказал аспиранткам: – Сделайте, девочки, нам два «Липтона».

«Липтон» появился без промедления, будто ждали их специально к чаю, и вкус у него был прежний, уютный, напомнивший былое мирное время. Штельвельд отхлебнул и спросил:

– Так чем я могу служить?

– Да, собственно, хотел я поговорить с вами обо всей этой ситуации, – ответил гусар. – Вы ведь, говорят, хороший физик – я спрашивал, все вас хвалят. Об этих солнцах, Аборигенах, а теперь еще и Аборигенках – женщины у них появились, говорят, вы встречались с ними уже…

– А почему именно я? – спросил Штельвельд приличия ради, потому что и сам считал себя хорошим физиком, правда, немного недооцененным. – Почему не академики, не тот же Лекарь, например?

– Они слишком осторожны, слишком боятся сделать ошибку. Доклад Лекаря я читал задолго до этого семинара, и там все, фигурально выражаясь, «с одной стороны, черное, но с другой – белое», а мне определенность нужна, стабильность, мне надо границы расширять – вот я и ломаю голову: ну, устрою я какую-никакую империю, вот собрался Подольский раввинат присоединить, евреи мне нравятся – дисциплинированные люди, ну а с языком там, с религией придумаем что-нибудь. И вот устрою я, скажем, эту империю, а тут шарах!.. И шарик наш развалится. Я вот слышал, вы с друзьями покидать Землю собрались…

– Откуда вам это известно? – начал Штельвельд, и тут до него, наконец, дошло: – Так вы…

– Ну да, я Гувернер-Майор, вот этот институт поддерживаю и вашему помогаю. Понимаете теперь, что мне нужна по возможности точная информация, а иначе, как планировать…

Штельвельд присмотрелся к собеседнику повнимательнее. Властелин Печерского майората Гувернер-Майор, личность загадочная и почти легендарная, был высок и хорош собой, его благородное, слегка удлиненное лицо напоминало известный автопортрет Дюрера и одновременно одного приятеля Рудаки, актера со странной фамилией Окунь, которая очень ему не шла, так как был это человек широкой романтической натуры и отнюдь не рыбьего нрава. У майора Ржевского даже тик был, как у этого Окуня, – он непроизвольно прищуривал левый глаз и дергал плечом.

Все это вместе: и Дюрер, и Окунь в одном лице, да еще и фамилия Ржевский, сбивало Штельвельда с толку. Он подумал о том, что солдаты этого Дюрера-Окуня сейчас безжалостно расстреливают из танка Белых Братьев в Институте информации, и сказал несколько растерянно:

– Все-таки вы лучше с академиками поговорите, на них целый институт работает или вот с товарищем моим, Ивановым – он в этом институте тоже, – и подумал: «Еще третий петух не прокричал…, – но тут же себя одернул: – Подумаешь, Петр нашелся, ситуация-то совсем иная, ну поговорит он с Ивановым, ну и что?».

– С академиками я уже говорил – они в один голос утверждают, что планета доживает последние годы, а я почему-то чувствую, что не так это, не так! – майор Ржевский прищурил левый глаз и дернул плечом. – А с Ивановым я хотел поговорить, но он ушел из института. Поговорю я и с ним обязательно.

– Есть у меня одна гипотеза, – вдруг неожиданно для себя сказал Штельвельд и рассказал о своей Гипотезе с большой буквы, о воскресшем академике Панченко и о том, что Гальченко говорил про умершего недавно некоего Моисея, который будто бы сидел с Аборигенами как ни в чем не бывало.

Майора Ржевского это явно расстроило.

– Печально, – сказал он, – очень печально. Если это так, то действительно надо готовить людей к переселению. А этот капитан Нема – он что% правда, организует переселение? И куда же?

«И это ему известно», – подумал Штельвельд и сказал:

– Да мы сами еще ничего не знаем – встретиться с ним хотим, чтобы выяснить…

– А… – Гувернер-Майор встал и протянул Штельвельду руку. – Ну, когда узнаете, скажите и мне, ладно? Мы ведь с вами еще встретимся, и с Ивановым я тоже очень хочу поговорить, вы ему передайте.

Он пожал Штельвельду руку и вышел из комнаты президиума.

Штельвельд посидел немного, хотел попросить еще чаю, но постеснялся и вернулся в зал. Там Лекарь как раз закончил свое выступление, и начались вопросы и дискуссия. Вопросы задавали вяло, в основном о том, какие пути исхода видит для человечества Лекарь. Лекарь новых путей не видел и чуть ли не повторял сюжеты старых фантастических романов, рассказывая про фотонную тягу и прочую атрибутику научной фантастики для старших школьников, в реальность которой никто из присутствующих, включая самого Лекаря, не верил.

«Тут коленвал и то редкость, мешок картошки дают, какая уж там фотонная тяга», – грустно подумал Штельвельд и решил со своей гипотезой в дискуссии не выступать: как-то она побледнела после того, как он рассказал о ней сначала в коридоре, а потом Гувернер-Майору. Да и дискуссия не заладилась: некоторые спорили с академиком и защищали теорию рефракции, другие соглашались с Лекарем, но и те, и другие говорили неубедительно и новых аргументов не приводили. Скоро Штельвельд соскучился и пошел искать Иру. Иру он нашел в столовой, ее очередь подошла недавно, поэтому картошка с тушенкой и два стакана кипятка со сгущенным молоком были еще теплыми, и Штельвельд с удовольствием все это проглотил под привычное ворчание боевой подруги. Он коротко рассказал о семинаре и собирался рассказать про воскресшего Панченко, но оказалось, что Ира о нем уже знает и даже успела на него посмотреть, пока подходила ее очередь. Про разговор с майором Ржевским он рассказывать не стал, приберег для более широкой и благодарной аудитории в лице Иванова и Рудаки.

– Ну и что ты обо всем этом думаешь? – спросила Ира, когда они вышли из столовой.

– О чем об этом? – на всякий случай переспросил Штельвельд.

– Об Аборигенках этих, о мертвецах воскресших, и вообще, неужели планета действительно вот-вот развалится?

– Не знаю, честно, не знаю. Хочется верить, что не развалится – на нашу жизнь хватит и еще надолго, и Иванов так считает, и Аврам, – Штельвельд поправил рюкзак.

Они уже успели выйти из института и стояли на дороге, надеясь на какой-нибудь попутный транспорт.

– Зачем же вы тогда с этим Немой встречаетесь? – резонно спросила Ира.

– Почему бы и не встретиться – послушаем, что человек скажет, какие у него предложения. Аврам говорит, что он неплохой парень, – ответил Штельвельд не очень уверенно.

– Не нравится мне эта затея, а вдруг он приведет каких-нибудь бандитов. Ива вон вообще считает, что никакого Немы нет, а Аврам его специально выдумал, чтобы надраться на свободе, – продолжала Ира.

– Ну ты вообще со своей Ивой, – обиделся Штельвельд и замолчал.

Ухо снова начало болеть, идти было далеко и идти не хотелось. И тут во дворе института что-то громко взревело, и из ворот выехал старый «мерседес» – раритет на дизельном топливе, принадлежащий профессору Щетинину, который и сам был в своем роде раритетом по нынешним прагматичным временам не меньшим, чем его машина. Профессор Щетинин был философ, кормящийся возле физиков, как шакал подле крупных хищников. Считалось, что он занимается философским истолкованием физических теорий, однако трудов его никто не видел, зато видели его исправно в день выдачи продуктов по талонам. Вот и сегодня был как раз такой день, и отоварившийся профессор направлялся восвояси. Штельвельд робко ему помахал, и профессор вопреки; ожиданиям остановился и гостеприимно распахнул дверцу; машины перед Ирой, лучезарно улыбаясь.

Профессор Щетинин был «мышиный жеребчик». Это меткое народное определение стареющего ловеласа, которое Штельвельд узнал от своей бабушки, подходило профессору как нельзя лучше – он был как раз в нужной степени благородно сед и импозантен.

– Садитесь, садитесь, – пригласил он, обращаясь в основном к Ире, – подвезу до Окружной. А вам куда?

– До Окружной, – мрачно ответил Штельвельд, так как «мышиных жеребчиков» не любил, но Ира уже забралась в машину и потом вроде ведь голосовал, неудобно, – до Окружной, дальше ведь все равно не проедешь, дорога разрушена, мы видели утром.

– Ну, для моего коня, – профессор похлопал по баранке, – это не помеха – я проселочную дорогу знаю в объезд разрушенного участка, могу и дальше подвезти. А вам куда надо?

– Нам до Выставки, – сказала Ира.

– До Выставки, так до Выставки, – согласился он, трогая машину, и спросил, подмигнув Ире в зеркальце: – Как вам семинар? А Лекарь-то, Лекарь, а? Лауреат.

Штельвельду это подмигивание не понравилось, но попутная машина в их положении была большой удачей и он принял компромиссное решение – ехать, но мрачно молчать. Ира тоже ничего не ответила профессору, а тому их ответы и не требовались, ему нужна была аудитория, для этого он, видимо, и взял их в свою машину.

– Лекарь – это анахронизм, и мыслит он категориями прошлого века, – вещал профессор. – «Братья по разуму», «небиологические формы жизни» – все это пережитки компьютерной эры, которая принесла человечеству столько бед. Компьютер – инструмент для профессионалов, нельзя было давать его в руки детям и людям с детским мышлением, счастье еще, что никому не пришло в голову снабдить каждый дом и каждую контору маленьким ядерным реактором.

«Как быстро они перестраиваются, – подумал Штельвельд, – небось не так давно читал лекции о благах всеобщей компьютеризации…». А Ира спросила:

– А компьютеры тут при чем?

– Компьютеры создали опасную иллюзию всемогущества, в мире стали задавать тон недоучки, и мы получили в итоге то, что сейчас имеем, – ответил профессор, а Ира опять спросила:

– Так вы луддит?

– Был бы помоложе, обязательно присоединился бы к ним, – кокетливо сказал профессор, очевидно, рассчитывая на комплимент.

Но Ира не смогла бы сказать профессору о том, как молодо он выглядит, даже если бы и захотела – «мерседес» сполз с шоссе на проселок и взревел, как реактивный самолет на взлете. Несмотря на дизельный двигатель, русский проселок оказался сложной задачей для немецкого «короля дорог». Разговаривать стало невозможно, и пока не кончилась проселочная дорога, все молчали.

Наконец, взревев особенно оглушительно, «мерседес» опять вскарабкался на шоссе, профессор остановил машину и выключил двигатель. Какое-то время все сидели молча, оглушенные ревом профессорского «вседорожника». Наступал вечер, и пустое шоссе тускло отсвечивало в косых лучах низкого четвертого солнца; вокруг не было ни души, и только ветер изредка негромко шелестел ветками придорожного леса. Впереди из-за поворота доносился какой-то странный шаркающий звук – так дворники шаркают метлой по утрам. Штельвельда насторожил этот звук, и он собрался уже спросить у остальных, слышат ли они, но тут профессор Щетинин очнулся и заговорил, продолжая свою обличительную речь против компьютеров:

– Да я, безусловно, сочувствую луддитам, мне чужды их методы, но я их понимаю – они опять оказались обманутыми наукой, – начал он и вдруг замолчал.

Из-за поворота шоссе появилась странная процессия. Первой пружинистым спортивным шагом шла темноволосая женщина в комбинезоне из блестящей ткани, а за ней из-за поворота, шаркая ногами по асфальту, выходили люди, закутанные в какие-то немыслимые отрепья, грязные, с опухшими лицами, некоторые опирались на самодельные костыли, показался безногий с грохотом передвигавшийся на доске с подшипниками, за ним плелись двое одноруких оборванцев. По сторонам этой жуткой колонны таким же спортивным шагом, как и первая, шли другие 'женщины в блестящих комбинезонах. На дороге появлялись все новые и новые оборванцы, и так же по сторонам колонны шли женщины-конвоиры в комбинезонах. Колонна двигалась молча, только слышалось громкое шарканье множества ног.

«Как пленные в старом кино о войне. А эти бабы кто же, Аборигенки? И куда они их?» – успел подумать Штельвельд, когда колонна уже поравнялась с машиной, и тут одна из женщин-конвоиров посмотрела через стекло прямо ему в глаза…

Маленький Вольф сидел на свежераспиленных досках и, затаив дыхание, целился из рогатки в сойку, нагло цокающую на нижней ветке высокого кедра. Поляну, усыпанную опилками и щепками, заливали луни жаркого полуденного солнца, пахло смолой и дымом от костра. Сойка, наклонив голову, смотрела с ветки на Вольфа…

А к Ире пришел кот. Урна, он прыгнул ей на колени и стал тереться щекой о ее руку.

– Люс, Люс, зайчик мой, – сказала Ира и погладила кота по теплой шерстке…

– Эх, Щетинин, Щетинин, – говорил начальник, покачивая головой, – что ж ты, Щетинин, наделал?

Щетинин был молодой, румяный и страшно перепуганный…

Первым пришел в себя Штельвельд. Он толкнул Иру в бок, она встрепенулась, посмотрела вокруг и спросила:

– А где Люс?

– Какой Люс? – удивился Штельвельд. – Ты что?

– А где эти? – спросила Ира.

Штельвельд посмотрел назад – дорога была пуста, никого не было и впереди.

– Кто это были? – опять спросила Ира.

Штельвельд не ответил. Очнулся профессор, обалдело посмотрел вокруг и спросил:

– Кто это были? Аборигены? А кого они вели?

Ему никто не ответил.

Всю дорогу до Выставки Штельвельды молчали. Замолчал вскоре и профессор, произнеся перед этим гневный монолог, направленный неизвестно на кого:

– Эти, – возмущался профессор, – эти что хотят с нами, то и делают, и нет на них управы!

– Что хотят, то и делают! – время от времени бормотал он и часто оглядывался.

Оглядывались и Штельвельды, но дорога была пуста и уже казалось, что жуткое шествие им просто привиделось.

У входа на Выставку они простились с профессором Щетининым. Профессор уехал, продолжая сердито бормотать: «Что хотят, то и делают!», а Штельвельды пошли через территорию Выставки к Голосеевскому лесу. Они дошли до центрального павильона с бездействующим фонтаном, и тут лопнула в небе басовая струна и село четвертое солнце. Стемнело, и на небе тут же высыпали крупные южные звезды, но под ногами был асфальт, по нему идти было легко и при свете звезд, и Ира уже прикидывала, что они доберутся до озера где-то через час, если не придется отбиваться от одичавших собак, расплодившихся в этих местах, как вдруг Штельвельд сказал:

– А ну постой, мне тут надо посмотреть кое-что, – и исчез в павильоне, мимо которого они проходили.

– Стой, ты куда? Подожди, я с тобой! – закричала Ира и бросилась за ним.

В павильоне было темнее, чем на улице, но свет звезд все же попадал и сюда и можно было передвигаться довольно свободно. Скоро глаза привыкли к полутьме и стали видны экспонаты – многочисленные железяки непонятного назначения, развешанные по стенам и стоявшие на полу в витринах.

– Кронштейн мне надо, самое, кронштейн, – бормотал Штельвельд, переходя от стенда к стенду, – маленький кронштейн, самое, без него никуда.

– Ты сумасшедший, – тоскливо сказала Ира, по опыту зная, что протестовать бесполезно и Штельвельд не уйдет без кронштейна.

Кронштейн, однако, нашелся скорее, чем ожидала Ира. Штельвельд довольно быстро извлек его из витрины, и они пошли к выходу.

У выхода они наткнулись на Аборигенов. То ли они их просто не заметили, когда вошли, то ли те появились позже, но сейчас Аборигены расположились почти у самого выхода, усевшись, как обычно, в кружок. В этот момент в павильоне вдруг вспыхнул электрический свет, показавшийся особенно ярким после полумрака. Такое в период конца света случалось часто: то вдруг по непонятной причине включалось уличное освещение, то давали горячую воду, отсутствующую месяцами. Кто это делал и зачем – не знал никто: принимали как данность, как принимали многое, что происходило в это абсурдное время.

Аборигены повернули головы на свет, и Штельвельды, к своему ужасу, увидели, что один из них похож на профессора Щетинина, с которым они недавно расстались. Более того, это скорее всего и был профессор: в ярком свете отливала серебром его благородная седина и одет он был в ту же куртку и джинсы, в которых только что ехал в машине. Рядом с ним сидел Абориген, похожий на известного в свое время телевизионного ведущего.

– Профессор! – окликнул его Штельвельд. – Профессор!

Щетинин не ответил – отвернувшись от света, он опять уставился в одну точку перед собой.

– Пошли, – почему-то шепотом сказала Ира. – Пошли, не он это, – и потянула Штельвельда за рукав.

– Ты думаешь, он умер? – спросил Штельвельд, когда они оказались на улице. – Мы же недавно с ним разговаривали.

– Не знаю, – ответила Ира по-прежнему шепотом, – не знаю, пошли отсюда скорей, – и потянула Штельвельда за рукав.

Территория Выставки была ярко освещена неожиданно включившимися фонарями, и они быстро ее прошли, не встретив никого по дороге. Но в лесу было темно.

Сначала тропинка еще была заметна в отсветах фонарей с территории Выставки, но вскоре стало совсем темно и идти приходилось почти вслепую. Они брели, спотыкаясь. Ира несколько раз чуть не упала – Штельвельд еле успел ее подхватить. Они не прошли еще и километра, но уже устали.

– Давай постоим, отдохнем немного, – тяжело дыша, сказала Ира.

Штельвельд ничего не ответил, но остановился, снял с плеч рюкзак и положил его у ног на землю. Ира подтащила его рюкзак к дереву и села на него, прислонившись к стволу.

– Ты уверен, что мы идем правильно? – спросила она.

– В общем да, – ответил Штельвельд, – вроде в этом направлении надо.

Уверенности в его голосе было мало.

– Ты хоть знаешь, куда надо идти? Где вы договорились? – опять робко спросила Ира.

– На озере мы договорились, там озеро должно быть. Аврам костер должен развести в качестве ориентира. Идем, направление вроде правильное.

Штельвельд подал Ире руку, надел свой рюкзак и они побрели дальше, нащупывая ногами тропинку. Вскоре перед ними открылась широкая поляна на склоне и стало светлее.

– Ну и куда теперь? – спросила Ира.

– Вроде туда. Вниз надо идти по склону, озеро внизу должно быть, – ответил Штельвельд опять довольно неуверенно.

– Прямо Сусанин, – фыркнула Ира и шагнула вперед, но тут же вернулась, схватила Штельвельда за руку и показала куда-то влево, на низкие кусты у края поляны. – Ой! Смотри там, кто это, волк?!

Штельвельд посмотрел в ту сторону, куда показывала Ира, и увидел, что возле кустов сидит довольно крупная черная собака. Кусты зашевелились, и оттуда вышел еще один пес, крупнее первого, за ним показались еще два помельче.

– Собаки! – прошептал Штельвельд. – Дикие собаки, уходим медленно – нельзя показывать, что мы их боимся.

Они стали медленно пятиться, а когда поляна скрылась из вида, пошли, побежали назад, в сторону Выставки.

– Стой, не могу больше, – Ира остановилась, тяжело дыша, и прислонилась к дереву. – А где собаки? Ты слышишь что-нибудь?

– Да нет, вроде, – Штельвельд тоже остановился и огляделся, – зато вижу.

– Что? Где? – испуганно спросила Ира, озираясь вокруг.

– Да вот оно, озеро, и костер, даже два, – ответил Штельвельд.

Перед ними была черная, холодная даже на вид поверхность одного из Голосеевских озер. Вдоль берега тянулись заросли камышей и редкий кустарник, а чуть в отдалении горели два костра и видны были сидящие возле них люди.

– Ты уверен, что это Аврам с Ивановым? Что-то людей там много, – спросила Ира.

– Пошли посмотрим, что за компания, – ответил Штельвельд и пошел к кострам.

Скоро стало видно, что у одного костра сидят Рудаки с Ивановым, а у второго, судя по их позам, Аборигены. Штель-вельды подошли ближе.

– Всем салют. Что пьете? Чем закусываете? – бодро сказал Вольф Штельвельд.