"Несколько дней после конца света" - читать интересную книгу автора (Мирамар Хуан)

6. В ожидании Годо

– Ну, как говорится, нашего полку прибыло, и за это надо выпить, – сказал Рудаки, протягивая кружку Ирине Штельвельд, – да и ночь холодная, вон звезды как высыпали – заморозки, наверное, будут.

Штельвельд и Иванов тоже взяли кружки с выпивкой и держали их на весу, ожидая пока Рудаки соорудит себе импровизированный бутерброд из печеной картошки и тушенки. Картошка была горячая, и Рудаки возился довольно долго. Наконец и он был готов, и все застыли в ожидании «команды».

Компания была живописная: Аврам Рудаки, подняв воротник плаща, возлежал, опершись на локоть, на спальнике, который положила ему в рюкзак заботливая Ива. Рядом на бревне с кружкой в одной руке и ножом с насажанной на него картошкой в другой сидел мрачный Иванов в широкополой шляпе слегка набекрень. Картину дополнял Вольф Штельвельд, усевшийся на бревне рядом с Ирой, – кудрявая голова, военная куртка и нашлепки пластыря на лице создавали образ бандитский и слегка опереточный.

– Прямо охотники на привале, – взглянув на них, засмеялась Ира.

– Вздрогнули, – откликнулся Штельвельд, и все, чокнувшись кружками, выпили.

«Хорошо, – думал Штельвельд, – хорошо вот так выпить в компании после всех этих ужасов: Аборигенок этих жутких, воскресших мертвецов, диких собак.

– А ты чего на семинаре не был? – прожевав бутерброд, спросил он Иванова.

– Надоели мне академики, – ответил Иванов и спросил:

– А ты был?

– Был, – сказал Штельвельд, – Лекаря немного послушал и Панченко воскресшего видел.

– И что скажешь?

– Да есть у меня теория.

– Слышал? – спросил Иванов Рудаки. – Слышал, уже теория? Я же тебе говорил, великий теоретик эпохи конца света. И что за теория?

Штельвельд рассказывал долго и очень эмоционально: жестикулировал и даже пытался начертить на земле палкой схему перехода в иное измерение. Рассказывал обо всем: и про Аборигенок, как они лежали голые на Крещатике, а потом, уже в блестящих комбинезонах, гнали оборванцев по Окружной, и про будто бы воскресшего Моисея из рассказа Гальченко, и про профессора Щетинина, сидевшего среди Аборигенов, и про встречу с Гувернер-Майором, и даже зачем-то приплел диких собак, хотя сам понимал, что не к месту, но остановиться не мог.

Рассказ произвел впечатление. Штельвельда никто не прерывал, даже Иванов, а Рудаки раскрыл рот, как ребенок, которому рассказывают страшную, но очень интересную сказку. Потом все заговорили сразу, перебивая друг друга.

– Ты подумал, какая энергия нужна для такого перехода? – спросил Иванов.

– А эти бабы, Аборигенки, что, все одинаковые, как эти? – спросил Рудаки, показывая на сидевших у костра Аборигенов.

– А почему ты мне ничего не рассказал про Гувернер-Майора? – спросила Ира.

Штельвельд ответил не сразу. Некоторое время он молчал, выдерживая приличествующую произведенному фурору паузу, потом ответил Иванову:

– Большая… большая энергия нужна, какая, я не считал, но большая.

– А ты посчитай, – Иванов стал раздраженно тыкать своей дубиной в почти потухший уже костер, – энергия водородной бомбы как минимум, и вообще, это невозможно – нарушает все законы термодинамики.

– Успокойся, – сказал Рудаки Иванову, – успокойся Володя, вон смотри, какую ты пыль поднял, вся зола теперь у тебя на плаще и у меня тоже, ну, нарушает, ну и ладно, чего ты… – и, помолчав, опять спросил у Штельвельда: – Так бабы эти все же были разные на вид?

Штельвельд промолчал, ответила Ира:

– Там, на Крещатике были разные, а на дороге вроде одинаковые, молодые, злые такие, фашистки, правда, Вова?

Штельвельд продолжал молчать. После реплики Иванова почему-то расхотелось спорить на эту тему и вообще спорить, гипотеза, только что казавшаяся элегантной и достойной дискуссии, вдруг померкла. Вспомнилась почему-то опять солнечная поляна и сойка, которые привиделись ему на дороге под взглядом Аборигенки, и захотелось туда, в детство или, по крайней мере, в нормальный мир, где нет этих Аборигенов, четырех солнц этих и прочих катаклизмов. Он вспомнил профессора Щетинина, вспомнил, как тот говорил: «Эти, что хотят, то и делают!».

– Что хотят, то и делают! – вдруг сказал он вслух, ни к кому не обращаясь. – Убили, наверное, профессора… эти. Эх, давайте выпьем, что ли?

– Какого профессора? – спросил Рудаки.

– Да Щетинина этого, философа, который нас подвез, – ответил Штельвельд.

– Почему вы так решили? – Рудаки оторопело посмотрел на Штельвельда, но тот молчал, и опять за него ответила Ира:

– Видели мы его среди Аборигенов вскоре после того, как расстались.

Рудаки в задумчивости почесал лысину, а Иванов, оставив дубину, вяло сказал:

– Может, действительно, выпьем? – но продолжал сидеть.

Вдруг в Рудаки проснулся профессор, он встал, одернул плащ, отошел немного в сторону и внушительно произнес, как будто выступал перед большой аудиторией:

– Итак, давайте подытожим, – Иванов удивленно на него посмотрел, а он продолжал: – Приблизительно через месяц после появления четырех солнц на земле или только здесь, на нашей территории, так же внезапно, как и солнца, появились существа или предметы (этого мы не знаем), внешне похожие на мужчин. Точно их пол не известен, но внешне – это мужчины…

– Ты, кума, не пробовала их пол определять? – неожиданно спросил Иванов Иру, и та молча ударила его по спине.

Иванов что-то проворчал, а Рудаки продолжал:

– Они никак не вмешивались в жизнь людей, и скоро к ним привыкли и перестали замечать. Мне кажется, что необходимо отметить их привычку или повадку держаться вместе, обычно усаживаясь в кружок. Нужно также обратить внимание на то, что они были все одинаковые: черты лица, по крайней мере, у них были одинаковые. Они не разговаривают, но способны издавать, как правило, хором и нараспев, связные звуки, напоминающие язык.

Рудаки сделал паузу и внушительно посмотрел на свою экзотическую аудиторию – казалось, его никто, кроме Иры, не слушал, но он продолжал:

– Приблизительно через два года после их появления среди Аборигенов стали происходить изменения – в их среде появились особи, напоминающие некоторых, главным образом, недавно умерших людей. Примеры: Панченко и по непроверенным данным некий Моисей и профессор Щетинин…

– Дядя Вася, дядя Вася! – вдруг воскликнул Иванов. – Наконец-то я вспомнил… конечно, дядя Вася!

– Какой дядя Вася? – Рудаки не любил, когда его перебивали. – Причем тут какой-то дядя Вася?

– Я вспомнил, кто был среди Аборигенов в коммунальной «академии», – помнишь, я тебе рассказывал сегодня утром, с усами который? Помнишь?

– Ну помню, – ответил Рудаки.

– Это дядя Вася был, истопник из нашей институтской котельной, он еще на Доске почета висел, Петров, кажется, ну да, Петров В.К., старший оператор…

– Он что, умер? – спросил Рудаки.

– Днем был жив-здоров, я его видел в институте уже после этой «академии», в «академии»-то я утром был…

– Это несколько меняет картину, – Рудаки опять решил вернуться к своей лекции, – но я же сказал: главным образом, умерших людей, главным образом, но не исключительно. Итак, – он снова взял профессорский тон, – итак, появились сначала Аборигены, а сейчас, спустя два года, и существа (или опять же предметы), внешне похожие на женщин, хотя их пол также точно не известен.

– Поручим это Корнету, он у нас любит с Аборигенами общаться, – так же мрачно, как раньше, сказал Иванов.

– Ну уж нет, ни за что, к этим бабам я на пушечный выстрел не подойду – ты бы видел эти истинно арийские рожи, когда они бомжей гнали, – Штельвельд возмущенно фыркнул, и его тут же поддержала Ира:

– Я же говорила, фашистки они, чистые фашистки!

– Может, не все они такие… – сказал Рудаки и продолжил свою лекцию. – Мы тут же окрестили эти существа Аборигенками, хотя их связь с Аборигенами тоже не доказана, как не доказано многое из того, что мы сейчас предполагаем. В общем, сейчас есть три гипотезы, и две из них принадлежат известному теоретику этого смутного времени Вольфу-Владимиру Штельвельду, перед которым я мысленно снимаю шляпу…

– Зачем же мысленно, я свою могу одолжить ради такого случая, – предложил Иванов.

– Чуть позже не премину воспользоваться вашим любезным предложением, сэр, а пока о гипотезах.

Рудаки был полон решимости во что бы то ни стало закончить лекцию, несмотря на явное равнодушие аудитории: Иванов и Штельвельд занялись почти погасшим костром – дули в него, подгребали угли, подбрасывали какие-то ветки, а Ира, видимо, задремала, по крайней мере, сидела с закрытыми глазами, но Рудаки это не останавливало.

– Первая гипотеза Штельвельда гласит, что Аборигены – это результат голографического эффекта, вызываемого особым излучением одного из солнц, которое способно создавать объемное изображение на основе компьютерных образов.

– Которых нет, – заметил Иванов, прекратив раздувать костер.

– Но были, – парировал Штельвельд, оторвавшись от того же занятия.

Вдохновленный тем, что его, как выяснилось, все-таки слушают, Рудаки продолжал:

– Вторая гипотеза, которая опять-таки принадлежит Штельвельду…

– В соавторстве с шофером, – заметила Ира, не открывая глаз, – институтский шофер, Гальченко, первый сказал, что это «мертвяки».

– Хорошо, – согласился Рудаки, – пусть будет так: научно сформулированная Штельвельдом на основе интуитивной догадки шофера Гальченко, вторая гипотеза заключается в предположении о том, что Аборигены – это материализовавшиеся опять же под действием излучения новых солнц души умерших. И наконец, третья гипотеза, выдвинутая академиками, утверждает инопланетное происхождение Аборигенов.

– Академики, – Иванов был явно не в духе, он хмыкнул и подбросил в костер ветки, – академики… звездные войны, Империя наносит ответный удар…

– Теперь обратимся к возражениям, – начал было опять Рудаки, но тут один из Аборигенов, до этого тихо сидевших у своего почти потухшего костра, вдруг вскочил на ноги, воздел руки горе и громко крикнул:

– Тумба!

– Тумба-тумба! – откликнулись другие.

Все они вдруг пришли в движение: вскакивали, опять садились, некоторые обегали вокруг костра. «Тумба! Тумба-тумба!» – неслись над озером их крики, им вторило эхо, с деревьев на том берегу озера с громким карканьем снялась стая ворон, казалось, эти крики разбудили весь лес, отовсюду слышался шорох, треск веток, хлопанье крыльев, где-то недалеко залаяли, завыли собаки.

– Дикари! – обиженно крикнул Рудаки Аборигенам, закутался в плащ и опять сел на свой спальник. – Дикари, – бормотал он, – никакого уважения…

– А вот я их сейчас, подай-ка свою дубину! – бросил Штельвельд Иванову.

Но Иванов протянуть ему дубину не успел, крики прекратились так же внезапно, как и начались. Аборигены опять уселись в кружок у потухшего костра, уставившись в одну точку, как будто это не они только что вопили и бегали как оглашенные.

Скоро стало опять тихо вокруг, только собачья грызня где-то в лесу за озером не прекратилась, но, похоже, отдалилась.

– Жуть какая эти Аборигены, – тихо сказала Ира и поежилась, – я их боюсь.

– Я вас понимаю, Ирочка, – согласился Рудаки, – мне тоже жутко было, когда я тут один сидел.

– Известны случаи нападения на женщин, кума, – ехидно заметил Иванов, – а ты, Аврам, зря боялся – мужиков они не трогают.

– Врешь ты все, Иванов, – парировала Ира и спросила, помолчав немного: – А когда же этот Нема придет? Поздно уже.

– Кто знает – часов-то нет, – ответил ей Рудаки, – обещал ночью, а когда… Я тут уже часа полтора.

– В ожидании Годо, – задумчиво произнес Штельвельд и засмеялся. – А вы с Ивановым издали очень были похожи на героев этой пьесы.

– По пьесе сначала мальчик должен прийти… – рассеянно заметил Рудаки и добавил неуверенно: – Мы же вроде выпить собирались.

– Точно, – тут же откликнулся Иванов, – это моя вина, сам предлагал и забыл, сейчас исправлюсь, – и стал разливать самогон по кружкам, потом вдруг остановился и сказал: – Тише, там кто-то идет, вон там, слева, смотрите, – и показал рукой с бутылкой.

Все посмотрели туда, куда показывал Иванов, и увидели, что по тропинке вдоль озера, сильно пошатываясь, бредет человек в длинном то ли пальто, то ли плаще и криво надетой кепке с длинным козырьком.

– Это же Урия, – воскликнул Рудаки, – Урия, коллега мой, я его пригласил, да забыл вам сказать, надеюсь, вы возражать не будете, он тоже хочет отсюда линять, вот я и предложил…

– Мог бы и предупредить, – проворчал Иванов, – помню я твоего Урию, как же.

А Штельвельд сказал:

– Да и я его знаю, встречались, большой любитель по этому делу…

– Имя какое странное, Урия, – заметила Ира.

– Да Юра он, Юрий, – пояснил Рудаки, – просто прозвали его так – Урия. Он хороший парень, компанейский, я его давно знаю, – и добавил как самый веский аргумент: – И Ива его знает.

Тем временем «компанейский парень» Урия – носатый человек средних лет в долгополом пальто шинельного сукна и покроя и черной «бейсболке» с вензелем Нью-Йорка – достиг костра Аборигенов и, споткнувшись, ухватился за одного из них, чтобы не упасть. Абориген пошатнулся, а Урия, обняв его одной рукой за плечи, достал пачку сигарет и стал совать ее под нос Аборигенам, приговаривая:

– Здорово, хлопцы, здорово. Отдыхаете тут? Не холодно, а? Ну, вот, закуривайте, мужики, согреетесь.

Аборигены продолжали сидеть, не меняя позы, все так же уставившись в одну точку, только тот, которого Урия обхватил за плечи, молча старался освободиться.

– Гордые… ну, ладно… – продолжал бормотать Урия, потом оставив того Аборигена, за которого ухватился вначале, схватил за плечо другого, встряхнул его и громко, как глухому, крикнул ему прямо в ухо:

– Слышь, мужик, тут лысый один должен быть, не видел?

– А вот и мальчик, Володя, – тихо сказал Рудаки Штельвельду и позвал: – Урия!

Урия обернулся и радостно закричал:

– Аврам! Здоров, профессор, а я тебя ищу! – и тут жепожаловался на Аборигенов. – Эти молчат… гордые… я им сигарету, а они молчат… ну ладно… твои товарищи, что ли? Гордые… а я мужик простой…

– Это же Аборигены, Урия, ты что, не узнал? – Рудаки встал со своего спальника и махнул рукой, приглашая к костру. – Давай, Урия, иди сюда! – И когда Урия неуверенно подошел, сказал: – Вот, знакомься, – мои друзья, оба Володи, правда, этот и на Вольфа откликается. А это Ира. Впрочем, вы, кажется, знакомы… Это Урия.

– Здравствуйте, – Урия тяжело плюхнулся на землю возле самого костра и, окинув компанию тяжелым и не совсем осмысленным взглядом, сказал: – Я помню твоих товарищей – красавцы, седые красавцы, как пилоты Люфтганзы… пилоты Люфтганзы все красавцы, все, в годах, но красавцы… да, седые красавцы… Ты летал Люфтганзой, Аврам? Идут по коридору… седые красавцы… стюардессы за ними – цок-цок… да… красавцы – и добавил, отвесив неуклюжий поклон Ире Штельвельд: – И вы тоже, мадам… красавцы, – Ира засмеялась, а Урия уже с пафосом вопрошал, обращаясь к Рудаки: – Почему мы с тобой не красавцы, Аврам? Почему?!

– Судьба, точнее, не судьба, – ответил Рудаки и взял у Иванова бутылку, – выпьешь, Урия?

Появление Урии разрядило довольно мрачную обстановку этого вечера: как-то отодвинулись, отошли на второй план все ужасы и загадки, черная вода озера и черный лес вокруг уже не казались такими мрачными и полными неясных угроз. Даже Иванов немного повеселел.

– Ну что ж… – сказал он, поднимая свою кружку. – Как говорится, дай бог.

Урия попытался встать, но потом решил ограничиться, как ему казалось, изящным поклоном в сторону Иры Штельвельд.

– Выпьем за здоровье дамы! – провозгласил он, выпил одним глотком содержимое кружки и продолжил: – Ваш муж– красавец… пилоты Люфтганзы – все, все! – седые красавцы… откуда? Откуда столько красавцев? Курбатов – был красавец, умер. Я был на похоронах – лежит в гробу… красавец! Аракин – красавец, помнишь Аракина, Аврам?

– Неужто умер? – поинтересовался Рудаки.

– Жив… пьет, но жив, – ответил Урия. – Красавец! Диденко, помнишь Диденко, Аврам? Не красавец, но умер… давно. Эти, – он показал на Аборигенов, – не понимают, гордые… я им сигарету, а они морду воротят… гордые… – и протянул свою кружку Иванову. – Плесни еще. Хорош продукт – пошел как дети в школу.

Некоторое время все молчали. Иванов и Рудаки закурили, а Штельвельды жевали, задумчиво глядя на огонь. Урия, казалось, заснул, и поэтому Рудаки даже вздрогнул, когда он неожиданно громко спросил Штельвельда:

– Так это ты капитан?

– Нет. Какой я капитан?!

Обескураженный Штельвельд едва не подавился, а Ира засмеялась и сказала:

– Прямо, капитан.

– Молодые капитаны поведут наш караван… – запел Урия, потом посмотрел на Штельвельда и сказал: – Красавцы! Не молодые, но красавцы. Помнишь, Аврам, пилотов Люфтганзы? Седые красавцы… Все красавцы, все. Откуда?

– Капитаном у нас будет некий Нема, – серьезно сказал Рудаки, – как раз его мы и ждем, но что-то он долго в этот раз – ведь столько надо обсудить до утра.

– А, Нема… я знал одного Нему, – откликнулся Урия, – мясника на Ситном. Жулик.

– Красавец? – спросила Ира.

– Не красавец, – ответил Урия, – но зарезали товарищи, выручку не поделили.

– Знакомства у тебя, однако, Урия, – заметил Рудаки и спросил: – Так ты решил с нами?

– Я? Я с вами, с кем же еще… – рассеянно ответил тот, его явно занимало другое. – Курбатов, ты помнишь Курбатова, Аврам? Умер… красавец… умер… лежит в гробу… красавец. С базара едем, Аврам, с базара.

– Бесспорный факт, Урия, – сказал Рудаки и добавил: – Хорошо, что еще куда-то едем. Ты же вот тоже на Бетельгейзе собрался.

– Бетельгейзе-шметельгейзе: один, как говорится… черт. Эх! – Урия махнул рукой. – В энциклопедии теперь не посмотришь, что за планета, – у меня в компьютере такая энциклопедия была. Компьютер луддиты разбили, сволочи. Я им говорю: я ж за него больше куска зелеными отдал, кто мне компенсирует? Получил в морду от главного – вот тебе компенсация, говорит, и по роже… Планета-шманета – какая теперь разница? С базара едем, с базара…

– Бетельгейзе – звезда, а не планета, – сказал Штельвельд, который во всем любил точность.

– Планета-шманета – какая разница, – Урия опять махнул рукой. – Поехали, – и попросил Штельвельда: – Плесни-ка еще, продукт – высший сорт. Твой?

– Да нет, это Иванова произведение, – сказал Штельвельд. – Правда, у меня тоже есть, но другая технология.

– Хорош продукт. Из чего гонишь? – спросил Урия у Иванова.

– Из книг разных, макулатурных, все больше по экономике, но политпросвет тоже попадается, – Иванов показал на свой рюкзак. – Вот, посмотри, если хочешь, я брошенную библиотеку нашел, все хорошее растащили, только это осталось.

– Подожди, сейчас моей выпьем, сравнишь, – сказал Штельвельд, – Иванов еще картошки испек.

Урия поставил свою кружку на землю, достал из рюкзака Иванова книги, стал их рассматривать. Иванов начал вытаскивать из золы печеную картошку. Штельвельд разлил водку из своей фляги и сказал:

– Предлагаю выпить за успех задуманного предприятия.

– Однако, где же Нема? – спросил Рудаки.

– Уж полночь близится, а Немы нет, как нет, – сказал Штельвельд, выпил и потянулся к бутерброду, который держала наготове Ира.

– Действительно, в ожидании Годо, – Иванов выпил и стал чистить печеную картошку.

– Мальчик уже пришел, скоро и Годо надо ждать, – выпив и привычно скривившись, предположил Рудаки.

– В пьесе Годо вообще не пришел, – уточнил Иванов.

– Правда? А я уже не помню, как там, – признался Рудаки и добавил бодрым тоном. – Надеюсь, у нашей, так сказать, пьесы будет другой финал.

Все надолго замолчали. Как-то вдруг стало ясно, что уже наступила ночь. Который был час, никто не знал, и вокруг был тот же темный лес, та же черная вода, но лес стал еще мрачнее, вода казалась еще холоднее, собачий лай, вой и повизгивание, доносившиеся с той стороны озера, вроде стали слышнее и ближе.

Пить больше никому не хотелось, и ночной пикник у костра с друзьями, который заранее и давно предвкушал Рудаки, затеявший встречу с Немой отчасти из-за этого, явно не удался. Настроение ему испортили сначала «болельщики», а потом и все эти рассказы про оживших мертвецов, ну и Аборигенки, конечно. Чтобы переключиться, он спросил Штельвельда:

– А какой он, этот Гувернер-Майор?

– Несолидный какой-то, одна фамилия чего стоит, Ржевский, но красавец, ничего не скажешь, седой красавец, как говорит вот Урия, и на Окуня похож.

– На Окуня? – удивился Рудаки. – Отчего же тогда несолидный? Окунь на первый взгляд куда как солидный, только тик нарушает образ солидного и положительного человека, образ нарушает, зато шарм придает.

– Да, шарма у Окуня хоть отбавляй, – внес свою лепту Иванов, – даже когда он пьяный.

– То есть всегда, – дополнил Рудаки и спросил с ноткой зависти в голосе: – Так, выходит, вас Гувернер-Майор к себе забирает, придворными астрологами, так сказать?

– Консультантами, – поправил Штельвельд, – пока консультантами, – и ехидно добавил, – а лингвисты ему не нужны.

– Лингвисты нынче никому не нужны, гибнет культура, – Рудаки вздохнул, – но, надеюсь, товарища не забудете, перетянете в Майорат – Ива давно мечтает на Печерск перебраться. Я могу детей майора чему-нибудь учить, есть у него дети?

– Ты научишь, – заметил Иванов, – великий педагог, Ушинский и кто там еще, Песталоцци.

– Макаренко, – подхватил тему Рудаки. Разговор ему нравился, все вроде опять забыли про ужасы и начинался обычный, так им любимый застольный треп. – Макаренко ему нужен, Гувернер-Майору вашему, перевоспитывать его надо, совсем не уважает права человека – вон что с Белыми Братьями сделал: я видел, как Институт информации горел, когда сюда шел…

– Белым Братьям так и надо, они детей до самоубийства доводили, – вдруг сказала Ира, но тут же встрял Штельвельд:

– А ты откуда знаешь? У тебя есть доказательства?

– Прямо, доказательства тебе, все говорят… – обиделась Ира, а Штельвельд продолжал:

– Нормальные люди эти братья, верят там во что-то, в мессию какого-то, никому не мешают…

– Из автоматов постреливают, – вставил Иванов.

– Отстреливаются, – парировал Штельвельд, – их из танков, а они из автоматов – можно понять.

– Боюсь, не понравится это Гувернер-Майору, не возьмет он вас к себе за сочувствие к его врагам… – Рудаки явно повеселел.

– Имею право на собственное суждение! – торжественно заявил Штельвельд. – И вообще, не пора ли нам выпить?

– Пожалуй, пора, – согласился Иванов и потянулся к стоявшей возле дерева бутылке, как вдруг Урия, который все это время молча сидел, прислонившись к дереву, и казалось, дремал, вскочил и крикнул:

– Эй, ты чего там делаешь?!

Возле кустов стоял человек в рваной рубашке и целился в них из большого лука. Все вскочили на ноги, а Урия продолжал кричать:

– Я тебе стрельну! А ну брось эту хреновину!

Человек не обращал на них никакого внимания, он медленно подходил, держа на весу свое оружие. Рудаки достал пугач и неуверенно направил на пришельца, а Штельвельд подскочил и схватился за лук. Только после этого человек поднял голову, посмотрел на Штельвельда и тихо сказал:

– Отпустите, вы экранируете излучение.

Штельвельд от неожиданности отпустил лук, и человек сделал еще один шаг к костру, потом так же тихо сказал, направив лук на Рудаки:

– Здесь, здесь эпицентр пси-излучения, отойдите.

Рудаки испуганно отступил, а Штельвельд ехидно поинтересовался:

– Пси или кси?

– Пси, – еле слышно ответил незнакомец, и все увидели, что в руках он держит не лук, как казалось издали, а какое-то странное орудие, сплетенное из гибких веток. Незнакомец был худ и оборван – на нем были лишь тонкая летняя рубашка, неопределенного цвета рваные штаны и сандалии на босу ногу.

– Советую всем немедленно покинуть это место. Лучше вообще уйти из леса. Здесь страшное пси-излучение. Необходимо организованно эвакуироваться, желательно захватить с собой животных. Я видел здесь лошадей и собак. Их необходимо тоже эвакуировать. Назначаю ответственным вас, – он показал на опешившего Урию, – сообщите также соседней группе, – кивнув в сторону Аборигенов, оборванец стал неспешно удаляться, едва не наступив при этом на костер.

Первым опомнился Урия.

– Не гони лошадей, мужик, – крикнул он вслед оборванцу, – сядь, выпьем, поговорим, расскажешь, какое там у тебя излучение.

– Оставь его – он, скорее всего, сумасшедший, – сказал Рудаки, – сейчас их много развелось, бродят по ночам…

– Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой… – продекламировал Урия и спросил:

– А что это у него в руках?

– Ты что, не знаешь? – удивился Рудаки. – Это рамка из лозы. Он так называемый лозоходец – они считают, что такие рамки реагируют на разные поля. Они и раньше были, даже по телевизору, помню, один выступал. У меня Ива очень такими вещами интересовалась в мирное время.

– В мирное время… – задумчиво сказал Иванов и сел на свое прежнее место на поваленном дереве.

Все вернулись на свои прежние места. Помолчав, Штельвельд сказал Иванову:

– Нет, старик, я подсчитал, энергия нужна не такая уж и большая. Если предположить, что возврат по временной координате идет не издалека, скажем, человек умер несколько минут или даже секунд назад, то можно…

– Что можно? – спросил Иванов. – Воскресить можно? А закон о необратимости энтропии? А остальные базовые законы?

– Ну, я же не говорю, что все ясно, тут надо думать, считать… – начал было Штельвельд, но Ира вдруг дернула его за рукав:

– Отстань от человека! Что ты пристал?!

– Надо ж чем-нибудь заняться, все равно ждем, – обиженно проворчал Штельвельд.

– Есть предложение, – сказал Иванов.

– Нет возражений, – подхватил Рудаки.

– Интеллигенты, – не успокаивался Штельвельд. – Нет, чтобы обсудить проблему.

– Что толку обсуждать, все равно не хватает эксперимента, – Иванов был категоричен. – Лучше выпить.

– Вам бы только выпить. Одно на уме, – заметила Ира.

– Есть и другое – закусить, – ответил ей Штельвельд и спросил Иванова: – Как там, картошка еще осталась?

– Есть еще, – сказал Иванов, – я и грибы сейчас поджарю.

Иванов слыл в компании известным умельцем, но даже для него поджарить на костре грибы, насадив их на обструганные палочки, оказалось делом далеко не простым. Все с интересом наблюдали за процессом, давали советы, только Урия, мрачно заметив, что некоторые дурью маются, уселся в сторонке и закурил в ожидании вожделенного разлива. Наконец Иванов объявил, что грибы готовы. Штельвельд открыл принесенную банку тушенки, разлил из своей фляги водку по кружкам и спросил:

– За что в этот раз пьем?

– Предлагаю за безумца, который навеет… – Рудаки держал наготове над своей кружкой веточку с грибами.

– За Нему, что ли? – уточнил Штельвельд.

– В данном случае выходит за него, – признал Рудаки, а Иванов предложил:

– Давайте лучше за то, чтобы этот Нема все-таки не оказался безумцем, и без него хватает.

– Лучше за этого… какого-нибудь, который мыслью весь мир и так далее, – сказал Рудаки и, не дожидаясь согласия, выпил.

Все последовали его примеру и стали сосредоточенно жевать экзотические бутерброды из печеной картошки, тушенки и грибов, которые приготовила для всех Ира. Только Урия отказался от бутерброда, улегся прямо на земле, завернувшись в свое пальто, и вскоре уже храпел.

– Не придет теперь уже Нема, наверно, – помолчав, сказал Рудаки. – Поздно… или рано. Скоро светать начнет. Давайте соснем немного, пока солнце не разбудит. Вон, Урия уже дрыхнет.

– Первое солнце мягкое, – возразил Штельвельд.

– Зато третье… – напомнил Иванов.

– До третьего успеем уйти, – Штельвельд оставался оптимистом при любых обстоятельствах.

– Спать, спать. – Рудаки поднялся и встряхнул спальный мешок, на котором сидел. – Мне, видите, какой Ива спальник положила, французский – ничего не весит и места чуть занимает. Мы с ней видели в Париже в таком бродяга спал, с тех пор она везде искала такой, пока вот не нашла.

– У нас тоже спальники есть, – сказала Ира.

– А я на одеяле – не люблю мешки, тесно. – Иванов достал из рюкзака одеяло и лег навзничь, закрыв лицо шляпой.

Скоро все уже спали или делали вид, что спали.

«Живучая скотинка человек», – подумал Рудаки и заснул.