"Сильмариллион" - читать интересную книгу автора (Толкин Джон Роналд Руэл, Толкин Кристофер)

Глава 21 ТУРИН ТУРАМБАР

Pиан, дочь Белегунда, была женой Хуора, сына Галдора. Они поженились всего за два месяца до начала Пятой Битвы. Хуор вместе с Хурином ушел на войну. Риан, так и не дождавшись вестей от мужа, бежала из захваченного края и скиталась в глуши, пока не нашла приют на берегах озера Митрим у Серых Эльфов. Там у нее родился сын Туор. Риан оставила его на попечение эльфам, а сама из последних сил добралась до Горы Слез и умерла там.

Морвен, дочь Барагунда, была женой Хурина, Правителя Дор Ломина. Их сын Турин родился в год встречи Берена и Лучиэнь. Маленькую сестренку Турина, Лалаиф, Смешинку, в трехлетнем возрасте унесло моровое поветрие, насланное из Ангбанда.

После окончания Пятой Битвы Морвен с восьмилетним Турином пришлось остаться в Дор Ломине. Она снова была в тягости.

Злыми помнятся те дни. В Хитлуме хозяйничали вастаки. Они притесняли остатки народа Хадора, грабили, обращали детей в рабство. Но красота и величие поначалу оберегали Морвен и домочадцев от посягательств захватчиков. Да и побаивались ее, считая опасной колдуньей, знавшейся с эльфами. На самом-то деле жила она в бедности. Только дальняя родственница Хурина по имени Айрин, наложница вожака вастаков Бродды, изредка тайком помогала ей. Очень боялась Морвен, как бы и Турин не попал в рабство, и потому решила услать его подальше, в Дориат, к Королю Тинголу; ведь зять Короля, Берен Однорукий, был ее родичем и другом Хурина.

Осенью, в Скорбный Год, Морвен отослала Турина через горы в сопровождении двух старых слуг, наказав им обязательно разыскать дорогу в Зачарованное Королевство. Так в горестную историю эльфов вплелась и судьба Турина и потому дошла до наших дней в «Нарн и Хин Хурин», Предании о Детях Хурина. Это самая длинная из баллад, сохранившаяся от Стародавних Дней. Мы рассказываем ее здесь, потому что и она связана с судьбой Сильмариллов и эльфийского народа. Печальна эта история. В ней слишком много горя и самых черных злодейств Моргота Бауглира.

В начале года у Морвен родилась дочь. Ей дали имя Ниэнор, Грустинка.

К этому времени, преодолев немалые опасности, Турин и его спутники уже подходили к Дориату. Здесь встретил их Белег Тугой Лук, охранявший границы Короля Тингола, и отвел в Менегрот. Тингол, памятуя о заслугах Хурина Стойкого, принял мальчика на воспитание. Давно уже прошло время, когда Король Дориата с пренебрежением относился к людям; теперь он благоволил Домам Друзей Эльфов. Он даже отправил гонцов в Хитлум, приглашая Морвен пожаловать в Дориат, но она не нашла в себе сил покинуть дом, где все напоминало о Хурине, и только передала посланцам Короля ценнейшую из реликвий Дома Хадора – Шлем Дракона Дор Ломина.

Турин рос крепким и красивым мальчиком, только уж очень печальным. Он тосковал по дому. Девять лет прожил он в Дориате, и постепенно время залечило боль разлуки. Иногда гонцы Короля уходили на север и, если случалось, заворачивали в Хитлум. По возвращении они приносили хорошие вести о Морвен и Ниэнор, но однажды не вернулись, и Король отказался посылать других. Турин был уже сильным, рослым юношей. Он понимал: с матерью и сестрой что-то случилось. Не в силах сидеть в безопасном Дориате, Турин предстал перед Королем и просил дать ему меч и кольчугу. Надев Шлем Дракона Дор Ломина, он ушел на границу и там провел три года в непрестанных стычках с орками, сражаясь бок о бок с Белегом и по-настоящему сдружившись с ним. Наконец он вернулся, грязный, заросший, в потрепанной одежде, в доспехах, носивших следы долгих странствий в глуши.

Жил в Дориате эльф из Народа Нандоров по имени Саэрос, занимавший не последнее место на советах Короля. Турину он давно завидовал, потому что приемный сын Тингола пользовался у всех почетом и уважением. И вот, оказавшись за столом напротив Турина, он пренебрежительно бросил:

– Если уж мужи Хитлума столь неотесаны и косматы, каковы же их женщины? Бегают, поди, как олени, по лесам, одетые только в собственные волосы!

Гнев ударил Турину в голову. Схватил он тяжелый кувшин для вина, запустил им в эльфа и ранил его.

На другой день Турину пришла пора возвращаться к Белегу. За воротами Менегрота его поджидал Саэрос с мечом в руке. Турин быстро справился с заносчивым эльфом и, раздев донага, погнал, улюлюкая, по лесу. Саэрос в ужасе мчался от него не разбирая дороги, сорвался с тропы в ущелье и разбился. Произошло это на глазах других воинов. Маблунг, бывший среди них, советовал Турину пойти к Королю, повиниться и ждать его решения, но Турин, и сам не ожидавший такого исхода, решил, что теперь он вне закона, и, не слушая Маблунга, быстро ушел, опасаясь, как бы его не схватили и не отправили в тюрьму. Он скрылся в лесах к западу от Сириона и примкнул к ватаге бродяг, каких немало скиталось тогда в глуши, добывая пропитание грабежом и разбоем. Они не очень-то разбирали, кто попадался им на дороге: орки, люди или эльфы.

Когда Тинголу доложили о случившемся и все обстоятельства были восстановлены, Король здраво рассудил, что дело темное, и простил Турина. Как раз в это время вернулся с северных рубежей Белег Тугой Лук. Король сказал ему:

– Я в печали, друг Белег. Турин был мне все равно что сын. Так оно и будет, если только не вернется из тени его отец. Никто не изгонял Турина, а говорить-то будут именно так. Хорошо бы он вернулся, я ведь воистину люблю его.

– Мне он тоже дорог, – ответил Белег. – Я найду его и приведу в Менегрот.

Белег ушел и по всему Белерианду искал друга или хоть каких-нибудь сведений о нем, но все напрасно.

А Турин жил среди бродяг, сбитых с толку смутным временем, и даже стал их главарем. Он взял себе новое имя и звался теперь Нейфан, Оскорбленный. Его ватага укрывалась в лесных чащобах южнее Тейглина. И вот, спустя год после досадного случая, сделавшего сына Хурина беглецом, Белег отыскал их логово. Турину в это время пришлось отлучиться из лагеря. Разбойники схватили Белега и обошлись с ним не самым вежливым образом, приняв за лазутчика Короля. Вернулся Турин и увидел друга избитым и связанным. Ужаснулся он, и раскаялся во всех злодействах, и зарекся впредь поднимать руку на кого бы то ни было, кроме слуг Врага. Белег не держал на него обиды. Он рассказал Турину о прощении Короля и стал уговаривать вернуться в Дориат и помочь ему на северных границах,

– В последнее время, – говорил он, – орки нашли лазейку через Анах и с ними все больше хлопот.

– Анах? – задумчиво произнес Турин. – Я что-то не помню, где это.

– А мы и не ходили никогда так далеко, – отозвался Белег. – Но ты ведь видел вершины Криссаэгрима. Там к востоку тянется хребет Горгората. Анах между ними, у истоков Миндеба. Раньше путь этот слыл тяжелым и опасным, а сейчас им многие пользуются. Димбар гибнет под Черной Рукой, и в Бретильских Лесах стало неспокойно. Мы нужны там.

Но слишком горд и упрям был Турин. Он отказался принять прощение Тингола, отказался уйти с Белегом. Наоборот, он стал уговаривать друга остаться, но Белег не мог этого сделать.

– Ты упрям и самолюбив, – сказал он. – Вот тебе мое последнее слово. Если хочешь, чтобы мы, как прежде, сражались плечом к плечу, ищи меня в Димбаре. Я буду там.

На следующее утро Белег уходил. Турин пошел проводить его. Они отошли уже на расстояние полета стрелы, но не сказали друг другу ни слова. Наконец Белег остановился:

– Значит, нам прощаться, сын Хурина?

Турин отвел глаза. Он взглянул на запад, увидел величественную вершину Амон Руд и, не раздумывая, упрямо ответил:

– Ты говоришь, чтобы я искал тебя в Димбаре. А я тебе скажу: давай встретимся на Амон Руд. А нет – так больше нам не увидеться.

На том они расстались, опечаленные друг другом.

Белегу ничего не оставалось, как вернуться в Менегрот и доложить Тинголу о случившемся. Он умолчал только о приеме, оказанном ему товарищами Турина. Тингол выслушал воина и вздохнул:

– Что же я еще могу для него сделать?

– Позволь мне уйти, Повелитель, – попросил Белег. – Я постараюсь направлять и охранять его хоть издали. Пусть никто не скажет, что легковесны слова эльфов. Жаль будет, если такой воин напрасно сгинет в глуши.

– Поступай, как знаешь, – молвил Тингол. – Ты много сделал для Дориата, нашел моего приемного сына, и мне не хочется отпускать тебя, не наградив достойно. Я готов исполнить любое твое желание, если это в моих силах.

Немного подумав, Белег попросил:

– Дал бы ты мне добрый меч, Владыка! Орков теперь развелось много, доходит до рукопашной, а мой прежний меч порядком поистерся об их доспехи.

– Выбирай любой, – ответил Тингол, – только, прошу тебя, оставь мне мой Аранруф.

Белег выбрал Англахэл. Бесценным слыл этот клинок, выкованный из упавшей с неба звезды. Перед ним не могло устоять никакое земное железо. Сравниться с ним мог только один меч в Среднеземье, сделанный из того же куска тем же мастером – Эолом, Темным Эльфом. Когда-то он расплатился Англахэлом с Тинголом за дозволение поселиться в Нан Эльмуте и потом долго жалел об этом. Второй клинок он оставил у себя, но Маэглин, покидая родной дом, тайком унес его.

Тингол подал Англахэл Белегу, как это принято, рукоятью вперед. В этот миг Мелиан взглянула на лезвие меча и тихо произнесла:

– Злобу таит этот клинок. В нем еще живо темное сердце кузнеца. Он не будет верен хозяйской руке и недолго послужит тебе.

– Судьбе виднее, – ответил Белег, – а пока я все-таки поработаю им.

– Тогда прими и мой дар, друг Белег, – сказала Мелиан. – Он пригодится тебе в глуши, и твоим друзьям тоже. – С этими словами протянула Королева воину связку лембас, эльфийского дорожного хлеба, завернутого в серебристые листья. Узел шнурка был опечатан королевской печатью в форме последнего цветка Телпериона. По обычаям Эльдаров, только Королева может хранить и дарить лембас. Люди никогда не получали его; Мелиан не могла оказать большей почести сыну Хурина.

С этими дарами покинул Белег Менегрот и, не задерживаясь, отправился к своему отряду, стоявшему на границе северных топей. Казалось, его новый меч радовался работе, и вскоре орков в Димбаре почти не осталось.

Настала зима, война поутихла, и тогда Белег отлучился из отряда, не ведая, что покидает его навсегда.

Расставшись с другом, Турин повел свою ватагу на запад, прочь от долины Сириона. Они устали жить в постоянной опасности и теперь хотели отыскать надежное, логово где можно было бы перезимовать безбедно.

Однажды вечерней порой им повстречались трое гномов. Гномы бросились бежать, но один из них, видимо, совсем немощный, едва тащился. Его догнали, бросили на землю, а кто-то из отряда послал стрелу вслед убегавшим. Быстро темнело, и преследовать их не стали. Захваченного гнома звали Мим. Он умолял Турина сохранить ему жизнь, а в качестве выкупа обещал показать пещеры, о которых не знает ни одна живая душа на свете. Турин сжалился над Мимом и спросил:

– Ну и где же твои замечательные пещеры?

– Там, высоко над землей, дом Мима, – ответил гном. Амон Руд зовется это место с тех пор, как эльфы напридумывали свои названия.

Долго молчал Турин, глядя на гнома в глубоком раздумье, а потом приказал:

– Проведи нас туда.

На следующее утро Мим повел их к горам. Там, где кончаются вересковые пустоши, раскинувшиеся в междуречье Сириона и Нарога, начинается безрадостное нагорье. Чуть дальше круто поднимаются серые склоны центральной вершины. Ее сплошным ковром покрывают низкорослые заросли цветущего в эту пору серегона. Цветы у него маленькие, темно-алого цвета. Люди Турина подошли к подножью на закате. Заходящее солнце пробилось между облаками, и Амон Руд заалел под его лучами. Один из товарищей Турина угрюмо заметил:

– Поглядите-ка: вершина словно в крови.

Тайной тропой гном провел их ко входу в пещеру. Здесь он отступил на шаг, поклонился Турину и сказал:

– Войди в Бар-эн-Дэнвед – Дом Выкупа. Так отныне будут зваться эти пещеры.

В это время откуда-то появился другой гном со светильником в руках и взволнованно заговорил с Мимом. Они повернулись и быстро вошли в пещеру, не обращая внимания на своих спутников. Турин пошел следом и вскоре оказался в небольшом гроте в глубине горы. Тусклый свет исходил от подвешенной на цепях лампы. Перед каменным ложем стоял на коленях Мим. Немилосердно терзая бороду, захлебываясь слезами, он безостановочно выкрикивал какое-то имя. Только тут Турин заметил тело третьего гнома, распростертое на ложе. Он подошел встал рядом и предложил свою помощь. Мим взглянул на него снизу вверх и промолвил:

– Нет, ты больше ничего не можешь сделать. Это – Ким, мой младший сын. Стрела твоих воинов достала его. Он умер на закате. Мой старший, Ибун, рассказал об этом.

Турин с болью в сердце проговорил.

– Я не успел остановить руку, пославшую стрелу. Воистину, ты прав: дом твой будет зваться Бар-эн-Дэнвед. Только выкуп теперь за мной. Клянусь тебе если когда-нибудь у меня будет золото, я отдам его тебе, хотя оно, конечно, не заменит сына и не согреет твое сердце.

Мим встал с колен и пристально посмотрел на Турина.

– Я слышу тебя, – сказал он наконец. – Ты говоришь, как в древности говорили правители гномов. Дивно мне это. Ты остудил жгучее горе в моем сердце. Не до сокровищ мне теперь, но как бы ты не поступил со своим выкупом, а я свой заплачу. Живи в моем доме, сколько захочешь.

Так началась жизнь Турина в тайном обиталище гнома Мима. Теперь воин часто прогуливался перед входом в пещеру, поглядывая на все четыре стороны света, благо все они были перед ним как на ладони. Он подолгу смотрел на север. Там вдали расстилался зеленый ковер Бретильского Леса, а над ним возвышалась гора Амон Обел. Что-то там притягивало взгляд Турина и он недоумевал: уж если и должно было звать его сердце, так на северо-запад, где на горизонте синели Сумеречные Горы и где, казалось ему, он почти различал стены родного дома. По вечерам воин часто наблюдал, как солнце опускалось в дымку на краю земли и долину Нарога заливали густые тени.

Времени было более чем достаточно. Турин часто разговаривал с Мимом и уже знал историю его жизни, дивясь мудрости низкорослого племени. Род Мима восходил к тем гномам, которых давным-давно выжили с востока. Они пришли в Белерианд еще до возвращения Моргота. С тех пор они постепенно умалялись и в росте, и в кузнечном мастерстве. Жизнь украдкой согнула их спины и научила осторожности. Долго, пока не появились в Белерианде гномы из Ногрода и Белегоста, эльфы никак не могли разобраться, кто эти маленькие корявые существа и, бывало, охотились на них. Потом оставили в покое, прозвав Нойгиф Нибин, Крошки Гномы на языке Синдаров.

Никого, кроме себя, они не любили; орков боялись и ненавидели; Эльдаров ненавидели не меньше, а уж Нолдоров и подавно. Ведь именно Нолдоры, по их словам, согнали гномов с их исконных земель и заставили покинуть обжитые дома. Предки Мима нашли пещеры Нарготронда и принялись обживать их задолго до того, как Финрод надумал переправляться через Море. Но вот уже долгие годы в недрах горы Амон Руд неторопливые Крошки-Гномы расширяли и углубляли залы и переходы, охорашивали свой подземный дом, никого не трогая и сами не беспокоимые никем. Народец был хилый, он постепенно вымирал, пока наконец во всем Среднеземье не остались только Мим с сыновьями. Мим, старый даже по гномьему счету, доживал свой не первый век в полном забвении, не имея ни одной родной души на свете, кроме сыновей, одного из которых застрелили люди Турина. В огромной кузнице давно уже было темно и тихо, а по углам ржавели сваленные грудой знаменитые некогда на все Среднеземье боевые топоры, чьи названия сохранились только в самых древних преданиях Дориата и Нарготронда.

Была уже середина зимы, когда выпал невиданный в этих краях снег. Он толстым покровом укутал Амон Руд и речные долины. Говорят, что по мере того, как росла мощь Ангбанда, зимы в Белерианде становились все суровее. В эту зиму без особой нужды старались не выходить ни люди, ни гномы. Было голодно. В отряде появились больные. Но вот однажды в тусклом сумраке зимнего дня по склону Амон Руд поднялся вроде бы человек огромного роста, закутанный в белый зимний плащ с капюшоном. Ни слова не говоря, он подошел прямо к костру. Люди повскакали в испуге, а он рассмеялся и откинул капюшон. Плащ распахнулся и стал виден большой сверток в руках пришельца. Турин вгляделся. Перед ним стоял Белег Тугой Лук.

Радостной была встреча друзей. Белег принес Турину Шлем Дракона Дор Ломина, надеясь хоть так подтолкнуть его к судьбе более достойной, чем предводитель шайки разбойников. Но Турин уперся и снова отказался возвращаться в Дориат. Тогда Белег, руководствуясь больше любовью к другу, чем мудростью, решил остаться с ним. Первое, что он сделал для отряда, – это вылечил больных и раненых с помощью лембас, данного Мелиан. Конечно, Серые Эльфы уступали в знаниях Нолдорам, но все же знали куда больше людей. Сильный, выносливый, умный Белег скоро стал незаменим. Разбойники уважали его за прозорливость и общительный нрав. Но чем больше рос авторитет Белега, тем сильнее становилась неприязнь к нему Мима. Гном ненавидел эльфа, незванным пришедшего в Бар-эн-Дэнвед, и теперь все чаще отсиживался с сыном, ни с кем не разговаривая, где-то в самых дальних закоулках пещер. Правда, Турин этого почти не заметил. Зима кончилась, а весна несла другие заботы.

Кому ведомы замыслы Моргота? Кто может постичь глубины дум того, кто был Мелькором, могучим Айнуром Великой Песни, а теперь восседал Темным Властелином на подземном троне, взвешивая на весах злобы приходившие вести? Он умел проникать в самые тайные замыслы своих врагов глубже, чем могли предвидеть даже мудрейшие из них, и только мысли Королевы Мелиан оставались недоступны ему.

Сейчас Враг снова привел в движение армии Ангбанда. Словно длинные пальцы зловещей руки, его отряды прощупывали подступы к Белерианду. Они прошли через Анах, снова захватили Димбар и пробирались теперь к северным границам Дориата по древнему тракту, по ущелью Сириона, мимо острова, где Финрод построил когда-то крепость Минас Тирит, и дальше по краю Бретильского Леса к Перекрестку на Тейглине. Отсюда дорога уходила на Охранную Равнину, но орки не рискнули идти дальше в этом направлении, как бывало раньше, потому что впервые почувствовали страх в этом диком краю. А с красной вершины лысой горы следили за их продвижениями внимательные глаза.

Турин снова надел Шлем Хадора. По всему Белерианду, по лесным чащам и речным излучинам, по горным ущельям и плоскогорьям ползли упорные слухи о том, что сгинувшие когда-то в Димбаре Шлем и Лук снова в бою. Множество бесстрашных воинов, потерпевших поражение в Пятой Битве, лишившихся цели и руководства, но не сломленных духом, потянулись в Дор Куарфол, Землю Лука и Шлема.

Теперь у Турина опять было новое имя – Горфол звался он, Грозный Шлем. Сердце его снова билось высокими помыслами, как подобает воину, а не жалкому разбойнику. Молва о подвигах Двух Вождей достигла и Менегрота, и подземных залов Нарготронда, даже в Гондолине слыхали об их делах. Наслышаны были и в Ангбанде... Моргот потирал руки. Он понял, кто носит Шлем Дракона! Теперь сыну Хурина несдобровать! Вокруг Амон Руд шныряли шпионы Врага.

Год уже кончался, когда однажды Мим и Ибун ушли из Бар-эн-Дэнвед, чтобы запасти кореньев на зиму, и попали в лапы оркам. Снова пообещал Мим провести обидчиков к своему жилищу на Амон Руд, но решил из хитрости поволынить немного. Он стал хныкать и клянчить, чтобы ему пообещали не убивать Горфола. Вожак орков расхохотался и хлопнул гнома по плечу, едва не пришибив его.

– А как же! Ну конечно! С какой стати нам убивать Турина, сына Хурина!

Так Врагу стало известно убежище Бар-эн-Дэнвед. Мим привел орков, и ночью они напали на лагерь двух вождей, захватив их врасплох Многих воинов убили во сне, другие сумели выбраться по внутренней лестнице на вершину горы и там бились насмерть. Кровь стекала вниз ручьями, смешиваясь с алыми цветами серегона, покрывавшими склоны. На Турина, дравшегося так, что к нему боялись подойти, набросили сеть, он запутался в ней, упал, был связан, и его увели.

Когда все кончилось и наступила тишина, из какой-то темной щели вылез старый Мим. Над туманами Сириона вставало солнце и освещало вершину, усеянную телами павших воинов. Гном ковылял от одного к другому и вдруг почувствовал, что не все мертвы. Он со страхом начал озираться по сторонам и встретил живой взгляд. На него смотрел Белег Тугой Лук. Долго копившаяся ненависть вспыхнула в маленьких подслеповатых глазках гнома, он боком подскочил к лежащему окровавленному эльфу и потащил к себе Англахэл, выпавший из руки воина. Белег громко застонал, неверной рукой приподнял меч и швырнул в гнома. Мим заверещал от ужаса и бросился бежать, а вослед ему несся голос раненого: «Месть Дома Хадора найдет тебя, плешивый сморчок!»

Жестокие раны получил в этом бою Белег. Но недаром слыл он одним из самых могучих воинов Среднеземья и вдобавок искусным врачевателем. Он выжил, а когда силы наконец вернулись к нему, долго разыскивал среди погибших друга Турина, чтобы похоронить достойно. Однако поиски оказались тщетными. Тогда эльф понял, что Турин жив и захвачен в плен.

Ни на что особенно не надеясь, Белег спустился с горы и двинулся на север, к Перекрестку Тейглина, высматривая следы орочьего отряда. Так пересек он Бретильский Лес и прошел по опустевшему, разоренному Димбару к перевалу Анах. Шел он не останавливаясь, днем и ночью, и теперь не намного отставал от врагов. Орки, наоборот, не спешили, устраивая длительные привалы для охоты и отдыха. Искусный следопыт, Белег не потерял направления даже в жутких лесах Таур-ну-Фуин. Здесь, ночью, у подножья корявого мертвого дерева, он натолкнулся на спящего эльфа. Белег растолкал его, угостил лембас и стал расспрашивать, какая злая судьба занесла несчастного в эти гиблые места.

Бедняга назвался Гвиндором, сыном Гвилина. Белег с болью смотрел на него. Он знавал Гвиндора, могучего воина, в Пятой Битве командовавшего дружиной Нарготронда. Это он с безумной отвагой прорвался к самым воротам Ангбанда и там был схвачен. А здесь, сейчас, перед ним стояла страшная, согбенная тень с потухшим взором.

Мало кому из Нолдоров, попадавших в лапы Врага, выпадала смерть. Моргот слишком ценил их кузнечное мастерство, умение отыскивать руды и самоцветы. Вот и Гвиндор был отправлен в северные копи. За долгие годы узники проложили там несколько длинных тайных штреков, и эльфам удавалось время от времени бежать. Гвиндору тоже посчастливилось. С тех пор он скитался в лабиринтах Таур-ну-Фуина, одичал, отощал и почти потерял надежду, когда его нашел Белег.

Гвиндор рассказал, что совсем недавно на север прошел большой отряд орков и волков. Они бичами гнали впереди человека со скованными руками. «Он был очень высокий, – говорил Гвиндор, – такие люди живут в Хитлуме». Белег, в свою очередь поведал Гвиндору, какая забота привела его самого в Таур-ну-Фуин. Гвиндор вздрагивал, слушая его, и пытался отговорить от безумной затеи, уверяя, что в лучшем случае Белегу удастся разделить с Турином пытки Врага. Но эльф даже не думал о том, чтобы бросить Турина в беде. Больше того – ему удалось заронить надежду в ослабевшем сердце несчастного беглеца. Дальше они пошли вместе.

Лес кончался. За дюнами Анфауглифа вставали предгорья. Здесь, в виду вершин Тангородрима, в мрачной лощине орки выставили волков-часовых и устроили большой привал. День клонился к вечеру. С запада надвигалась гроза, над Сумеречными Горами уже сверкали первые молнии. Быстро темнело, и это было на руку подкрадывающимся эльфам.

Орки угомонились только к полуночи. Тогда Белег взял свой знаменитый лук и бесшумно, одного за другим, убрал волков-часовых. Воины прокрались в лагерь и скоро отыскали Турина. Скованный по рукам и ногам, он стоял, привязанный к огромному стволу дерева, утыканному ножами. Это орки забавлялись перед сном, испытывая стойкость воина. От неимоверного напряжения и усталости Турин впал в беспамятство. Эльфы осторожно перерезали веревки и на руках вынесли его из лощины. Однако сил у них хватило только добраться до опушки леса.

Здесь, в колючих зарослях, они опустили Турина на землю и под раскаты близкого грома освободили от оков. Белег вынул из ножен Англахэл и легко перерубил цепи на руках и ногах Турина. Но, видимо, не дремала злая судьба в ту ночь. Меч задел ногу Турина и привел его в чувство. Очнувшись, он увидел склонившуюся над ним темную фигуру с обнаженным мечом в руке. Решив, что орки снова пришли мучить его, Турин с диким криком вырвал меч и ударил эльфа.

Ощутив, что руки и нога его свободны, он вознамерился дорого продать свою жизнь воображаемым врагам, но тут сверкнула молния и в ее свете Турин разглядел Белега. Слов но окаменев, смотрел он на бездыханное тело друга, не в силах постичь, что натворил. Лицо его в блеске непрерывно вспыхивающих молний было таким страшным, что бедный Гвиндор в ужасе вжался в землю и не смел поднять глаз.

Тут, разбуженные грозой, стали просыпаться в лощине орки, и скоро весь лагерь гудел встревоженными голосами. Орки боялись гроз, приходящих с запада, веря, что это -дело рук великих врагов из-за Моря. По вершинам деревьев пронесся сильный порыв ветра, и хлынул ливень. По склонам тут же зашумели дождевые потоки. Гвиндор, стараясь перекричать гром, пытался предупредить Турина об опасности, но тот словно окаменел над телом Белега, а буря бушевала вокруг него, как вокруг одинокого утеса.

Едва забрезжило утро, гроза унеслась на восток к Лотлэнну. Встало не по-осеннему яркое солнце. Орки, посчитав, что их пленник уже далеко и все следы смыло ливнем, даже не потрудились искать его и поспешили убраться восвояси. Гвиндор видел, как шагали они по прибитым дождем пескам Анфауглифа. Они возвращались к Морготу с пустыми руками, не подозревая даже, что добыча рядом, у них за спиной, сидит неподвижно на склоне Таур-ну-Фуин и на душе ее груз тяжелее всех оков на свете.

Надо было предать земле тело Белега. Гвиндор несколько раз крепко встряхнул Турина, прежде чем тот поднялся и, двигаясь словно сомнамбула, помог уложить тело воина в неглубокую могилу. Рядом с ним положили прославленный лук из черного тиса Белфрондинг, но Англахэл Гвиндор забрал с собой, проворчав, что такому мечу больше пристало мстить за хозяина, чем праздно отдыхать в земле. Взял он и остатки лембас, чтобы хоть как-то поддерживать силы в этой глуши.

Так скончался Белег Тугой Лук. Великий воин, искуснейший следопыт, вернейший друг, он пал от руки того, кого любил больше всех на свете. Следы пережитого в ту ночь горя никогда уже не покидали чело Турина. Трагическая гибель родича встряхнула Гвиндора, вернув ему силы и отвагу. Покинув Таур-ну-Фуин, он повел Турина прочь от одинокой могилы. За весь долгий путь Турин не проронил ни слова. Он просто шел за Гвиндором, равнодушный ко всему на свете.

А год кончался. Надвигалась зима. Без своего вожатого Турин пропал бы, особенно здесь, на севере. Но Гвиндор ни на минуту не оставлял его одного и опекал на каждом шагу. Наконец, переправившись через Сирион, они достигли Сумеречных Гор и остановились у Ключей Ивринь, из которых рождается быстрый Нарог. Здесь Гвиндор воззвал к своему спутнику.

– Очнись же, Турин, сын Хурина Талиона! Посмотри: вот озеро Ивринь. Оно вечно кипит, словно смеется. Говорят, здесь родина смеха. Чистейшие ключи питают его, и Ульмо, Владыка Вод, создавший эту красоту в Древнейшие Дни, хранит ее от всяческой скверны.

Турин медленно опустился на колени и испил из озера; и тут, словно прорвав плотину в его душе, из глаз несчастного хлынули потоки слез, он упал на землю и забился в рыданиях. Это был конец его безумия.

Здесь же, на берегах Ивринь, Турин сложил песню о своем убитом друге. Лаэр Ку Белег называлась она, Песнь о Великом Луке, и он пел ее громко, не боясь быть услышанным. Гвиндор вложил в руку воина Англахэл, и Турин в тот же миг ощутил, что держит не простой клинок. Великая мощь и сила исходили от него. Лезвие с необычной заточкой отливало тусклым, черным блеском.

– Странный клинок! Не видал я подобного ему в Среднеземье, – сказал Гвиндор. – Мне кажется, он скорбит по хозяину, как и ты. Однако не печалься. Я возвращаюсь в Нарготронд. Идем со мной. Ты исцелишься там и окрепнешь духом.

– Но кто ты? – спросил Турин, словно впервые его увидел.

– Бродяга эльф, беглый раб, который совсем пропал бы, если бы не встретил Белега. А когда-то звали меня Гвиндор, сын Гвилина, воевода Нарготронда, Но все это кончилось в Пятой Битве рабством в копях Ангбанда.

– Не встречал ли ты в плену Хурина, сына Галдора? – с волнением воскликнул Турин.

– Нет, я не видел этого достойного человека, – покачал головой Гвиндор. – Но был слух – об этом говорили даже у нас на рудниках, – что он так и не покорился Морготу, и за это Враг проклял Хурина и весь его род.

– Да, в это легко верится, – задумчиво кивнул Турин.

Эльф и человек покинули берега Ивринь и начали спускаться по течению Нарога. Скоро их остановил передовой эльфийский дозор и доставил в крепость Финрода. Так Турин попал в Нарготронд.

Поначалу даже друзья не узнали Гвиндора. Он покинул Нарготронд сильным, гордым воином, а вернулся похожим на смертного, стоящего на рубеже старости. Только дочь Короля Ородрефа, Финдуилас, узнала его и обратилась к нему с приветствием. Когда-то она любила Гвиндора и он любил ее, называя Фаэль-Ивринь, Солнечный Блик на водах Ивринь. Вслед за ней Гвиндора признали и другие. Из уважения к несчастному соотечественнику с почетом встретили и его товарища. Но когда Гвиндор готов был назвать его имя, Турин перебил его и представился сам.

– Я – Агарвэйн, сын Умраха, простой охотник, – быстро сказал он.

Может, кому и показалось странным такое имя, ибо означало оно «Запятнавший себя кровью сын Злой Судьбы», но эльфы Нарготронда не стали его ни о чем расспрашивать. Скоро Турин снискал любовь и приязнь не только Короля Ородрефа, но и многих жителей, и неудивительно. Он только что вступил в пору зрелости; в облике его многое напоминало Морвен Эледвень – темноволосый, сероглазый, был он красив, как никто из смертных в Стародавние Дни. Манеры, усвоенные в молодости в Дориате, делали Турина похожим на представителя одного из лучших родов Нолдоров, поэтому не случайно часто звали его Аданэдел, Человек-Эльф. Мастера Нарготронда по его просьбе перековали Англахэл, и теперь лезвие, по-прежнему черное, горело тусклым огнем. Турин дал мечу новое название – Гурфанг, Смертоносная Сталь. В первых же боях на границе Охранной Равнины он стяжал славу удалого воина и новое имя – Мормегил, Черный Меч. Эльфы одобрительно говорили: «Разве что Рок справится с ним, а больше никому не одолеть нашего Мормегила». Они подарили ему кольчугу гномьей работы, а сам Турин, перебирая как-то оружие в арсенале, разыскал вызолоченную гномью боевую маску и часто надевал ее в бою. Враги бежали от него, завидев издали.

Случилось так, что со временем сердце Финдуилас, неожиданно для нее самой, обратилось к отважному воину. Однако Турин, казалось, не замечал этого. Загрустила дочь Короля. Она все больше молчала теперь, и даже красота ее слегка потускнела. Перемены эти не укрылись от любящего взора Гвиндора, и однажды он сказал Финдуилас:

– Славная принцесса! Я не хочу, чтобы между нами лежала тень недосказанности. Моргот разрушил мою жизнь, но тебя я люблю по-прежнему и по праву любви скажу: иди за своим сердцем, но подумай – мудро ли Старшим Детям Илуватара связывать свою судьбу с Младшими? Коротки их дни на этой земле и разлучаемся мы с ними до конца Мира. Конечно, случается всякое, дороги судьбы неисповедимы, но только этот человек – не Берен. Искушенный глаз легко различит знак Судьбы, отметивший его, но это – злая судьба. Не касайся ее! Если ты пойдешь за своим сердцем, любовь предаст тебя на горе и гибель. Выслушай мои слова: человек этот действительно окровавленный сын злой судьбы, его истинное имя – Турин, сын Хурина, заклятого Морготом на вечные муки в Ангбанде. Враг проклял весь их род. Не искушай же понапрасну мощь Моргота! Посмотри! Это ее отпечаток у меня на лице!

Долго думала Финдуилас, но сказала лишь:

– Турин, сын Хурина, не любит меня и, видимо, никогда не полюбит.

Скоро Турин узнал от принцессы, что имя его открыто. В гневе бросился он к Гвиндору:

– Ты спас и охранял меня, привел сюда – я признателен тебе. Но тем горше получить от тебя такой удар! Выдав мое имя, ты навлек на меня проклятье Моргота, которого я надеялся избежать.

Гвиндор резонно возразил на это:

– Но ведь проклятье лежит на тебе, а не на твоем имени!

С этим они и разошлись.

Дошло и до Ородрефа, что любезный многим Мормегал на самом деле – сын Хурина. Король воздал Турину великие почести, и скоро воин стал одним из самых знатных жителей Нарготронда, но при этом все равно ходил хмурый. Ему не нравилось, как сражаются здешние эльфы. Не по душе были их засады, отравленные стрелы и удары исподтишка. Он стосковался по открытому бою, по честному обмену ударами и постепенно уговорил Короля перейти к прямым боевым действиям. По совету Турина Нолдоры построили широкий крепкий мост через Нарог. По нему большие отряды могли быстро переправляться на другой берег. Скоро весь край от Сириона до Нарога был очищен от слуг Ангбанда. Потом пришел черед Неннина и заброшенного Фаласа. Теперь на Советах Короля Гвиндор неизменно выступал против Турина и открытых атак на врага, но к его словам мало прислушивались, потому что слаб был Гвиндор и не мог подкрепить слова делом. Вскоре Нарготронд утратил все преимущества скрытого королевства и стал доступен гневу и ненависти Моргота. Однако имя Турина вслух не произносилось, и, хотя молва о его подвигах достигла Дориата, для Короля Тингола воин все еще оставался Черным Мечом Нарготронда.

Стянув на себя немалые силы Врага, Мормегил дал передышку другим землям. Морвен наконец удалось бежать из Дор Ломина вместе с маленькой Ниэнор, и она отправилась в долгий путь к границам Дориата. Там ждало ее новое горе, ибо Турин исчез и никто не ведал о его судьбе с тех пор, как пропал Шлем Дракона. Все же Морвен с дочерью остались в Дориате. Король и Королева приняли их с большим почетом.

Весной четыреста девяносто пятого года после восхода Луны в Нарготронд пришли два эльфа, родичи Ангрода. Звали их Гелмир и Арминас. После Четвертой Битвы они ушли на юг вместе с Кирдэном Корабелом и теперь принесли из дальних краев вести о полчищах орков и других злых тварей, скопившихся у отрогов Эред Ветрин и в Ущелье Сириона. Еще они говорили, что Владыка Ульмо являлся Кирдэну и предупреждал о великой опасности, грозящей Нарготронду.

– Мы принесли тебе слова Владыки Вод, – сказали они Королю. – Так говорил он Кирдэну Корабелу: «Зло с Севера коснулось ключей Сириона и отравило их. Моя сила уходит из пальцев текучих вод... Но грядет горшее зло. Передай Правителю Нарготронда: пусть закроет врата крепости и не покидает ее, а камни своей гордости пусть бросит в быстрые воды, дабы ползучее зло не отыскало дорогу к воротам».

Не на шутку встревожили Ородрефа пророчества, а Турин и слушать их не хотел, не говоря уж о том, чтобы дать ни за что ни про что разрушить огромный мост – свое детище. Гордым, надменным и упрямым становился Турин, и во всех делах стремился настоять на своем.

Вскоре после прихода вестников пал в бою Хандир, правитель Бретильских Лесов. Орки вторглись в его владения и оттеснили людей в самые глухие чащи. А осенью огромное войско Моргота неожиданно появилось перед Нарготрондом. Перемахнув через Анфауглиф, в верховья Сириона прорвался Глаурунг, причинив там неописуемые беды. Он осквернил озеро Ивринь и спалил Охранную Равнину.

Воины Нарготронда выступили в поход. По правую руку от Короля скакал Турин. Глядя на прославленного воина, войска укреплялись духом. Однако силы Моргота оказались куда значительней, чем доносили разведчики. А против Глаурунга эльфам и вовсе нечего было выставить. Едва противники сошлись, как Нолдорам уже пришлось отступать. В один день от гордости, славы и военной мощи Нарготронда не осталось и следа. Пал Ородреф, Гвиндор получил смертельную рану. Турин в ужасной гномьей маске, защищавшей от драконьего огня и наводившей ужас на орков, вынес эльфа из боя и на опушке леса опустил в траву.

Гвиндор открыл глаза и сказал:

– Когда-то я нес тебя, теперь – твоя очередь. Но я вынес тебя навстречу злому року, а ты меня и вовсе напрасно. Мне пора уходить из Среднеземья, и, уходя, я проклинаю день, когда спас тебя, сын Хурина. Если бы не твоя гордыня, я бы и сейчас любил и жил, а Нарготронд стоял бы еще годы и годы. Теперь все кончено. Заклинаю: поспеши в Нарготронд, спаси Финдуилас. И вот что еще скажу я тебе, сын Хурина; между тобой и проклятьем Моргота осталась только принцесса. Если ты не сумеешь спасти ее, то можешь не сомневаться, проклятье найдет тебя. Прощай!

Турин поспешил в Нарготронд. По пути к нему присоединялись воины из разбитых отрядов. Они шли под метелью из желтых листьев, ибо осень готова была вот-вот перейти в суровую зиму.

В этот день удача отвернулась от Нолдор. Турин опоздал. В Нарготронде еще не успели получить вести о тяжелом поражении, а к воротам уже подступили орды орков во главе с Глаурунгом. Вот когда мост через Нарог сослужил свою злую службу. Широкий и прочный, он дал оркам возможность с ходу перейти реку. Глаурунг во всей своей огненной мощи снес Врата Фелагунда и проник внутрь.

Картина полного разрушения предстала глазам подоспевшего Турина. Его немногочисленный отряд уже ничего не мог изменить. Занятые грабежом, орки попросту не обратили на них внимания. Уцелевших женщин и девушек сгоняли в гурты, готовя к отправке в неволю. Турин словно обезумел. Он шел размеренным шагом по обломкам и осколкам, дымящийся от крови меч был зажат у него в руке, а по сторонам оставались валы вражьих трупов, – его никто не мог удержать. Так он прошел по мосту и прорубил дорогу к пленницам. Из пришедших с ним воинов никого не осталось. В этот момент из пролома в стене выполз Глаурунг и улегся поперек моста, отрезав Турину дорогу назад. Он пару раз дыхнул черным дымом и вдруг, по злому наитию, заговорил:

– Привет тебе, сын Хурина! Вот добрая встреча!

Турин наконец узрел достойного противника. Широкий клинок Гурфанга, пламенея по краям, обрушился на дракона. Глаурунг слегка шевельнулся, подобрав крылья, и подставил под удары грудь, закованную в броню чешуи. Змеиные глаза широко раскрылись и в упор уставились на воина. Турин без страха встретил драконий взгляд и снова занес меч. Но опустить руку уже не мог. Холодные, лишенные век, глаза рептилии, обладавшие гипнотической силой, повергли его в оцепенение Он стоял на мосту, словно великолепное каменное изваяние, недвижим и безгласен, и так же молча лежал перед ним дракон. Наконец Глаурунг снова заговорил, и в его скрежещущем голосе звучала презрительная насмешка.

– Все твои пути ведут ко злу, сын Хурина! Неблагодарный приемыш, разбойник, убийца друга, похититель любви, захватчик Нарготронда, приведший его к гибели, самовлюбленный, спесивый предводитель, предатель собственного рода. Твоя мать и сестра живут в Дор Ломине как рабыни и ходят в лохмотьях, а ты разодет как князь; они тоскуют по тебе, а ты и думать о них забыл. То-то радости будет отцу узнать о таком сыне. А уж он узнает, непременно узнает.

Голос дракона скрипел и скрипел, зачарованный Турин слушал безжалостные слова и видел себя словно в злом кривом зеркале. Он сам себе был ненавистен в эту минуту Глаза дракона не отпускали, оцепенение все длилось, а орки, деловито хлопоча, согнали пленниц в кучу и, щелкая бичами, повели по мосту, едва не толкая воина. Среди несчастных шла и принцесса Финдуилас, взывая к Турину и умоляя о помощи. Но скоро голос ее и плач остальных затихли за поворотом дороги, ведущей на север. Не в силах освободиться от леденящих, сковывающих пут драконьих глаз, Турин пытался различить вдали звавший его голос, и не мог. Всю жизнь мучали его потом отзвуки горестных стенаний Финдуилас.

Наконец дракон отпустил его. Турин шевельнулся и вздрогнул, словно от кошмара, увиденного во сне. Огромная тварь перед ним ждала, с любопытством наблюдая. Турин снова взмахнул мечом. В ответ раздался скрежещущий смех.

– Ищешь смерти, недоумок? Ну что ж, я с удовольствием прикончу тебя. Но вряд ли это поможет Морвен и Ниэнор. Правда, на вопли этой эльфийской девицы ты и ухом не повел, так, может, и кровные узы для тебя ничто?

Турин изловчился и попытался ударить дракона мечом по глазам. Но тяжелая голова быстро отдернулась, и с высоты снова зазвучал голос:

– Нет, уж это точно: храбрее тебя я никого не встречал. Это гнусная ложь, что мы не ценим доблести своих врагов. Сейчас ты сам в этом убедишься. Я дарю тебе свободу. Иди к своему народу, иди куда хочешь. Ну, иди же! Может остался какой-нибудь плохонький эльф или человек, чтобы сложить песню об этих днях; они тебя не поймут, если ты сейчас отвергнешь мой дар.

Тогда Турин, еще не оправившийся от оцепенения, решил, что даже драконам ведома жалость. Он повернулся и бросился бежать, а вослед ему несся насмешливый голос:

– Поспеши, поспеши в Дор Ломин, сын Хурина! А то как бы орки еще раз не опередили тебя! И не вздумай догонять пленных, а то тебе никогда не видать ни матери, ни сестры, и ко всему остальному добавится их проклятие!

Турин и так спешил. Глаурунг, проводив воина взглядом, удовлетворенно вздохнул. Он выполнил приказ Хозяина и теперь мог заняться любимым делом. Сначала, не торопясь, он выжег окрестности, потом отобрал у орков всю добычу и, не слушал возражений, погнал их прочь; разломал мост, обрушив его в реку, сгреб все награбленное в кучу и улегся отдохнуть в холодке дальних покоев.

А Турин шел на север. Путь его пролегал по пустынному междуречью Тейглина и Нарога. Он двигался навстречу суровому дыханию зимы, и где бы ни шел, казалось ему, что в лесах и холмах все еще звучит голос зовущей его Финдуилас. Сердце воина разрывалось на части. Ложь Глаурунга жила в нем, вызывая видение орков, громящих дом Хурина, пытающих мать и сестру, и Турин спешил вперед, не оглядываясь.

Вконец измученный долгой дорогой (он прошел без отдыха больше сорока лиг), добрался Турин до озера Ивринь, исцелившего его когда-то. Теперь перед ним лежала скованная первым льдом черная трясина. Здесь уже нельзя было напиться. С трудом преодолев заснеженные перевалы, он спустился в страну своего детства. Голым и бесприютным предстал перед ним Дор Ломин. Отчий дом стоял пуст, разрушен и холоден, поблизости не было ни души. Турин постоял у порога и направился к дому вастака Бродды, мужа своей тетки Айрин. Там от старого слуги он узнал, что Морвен с дочерью давно ушли, а куда – про то ведомо только хозяевам. Турин вошел в дом, выволок Бродду из-за стола и, вытащив меч, потребовал ответа о судьбе жены и дочери правителя. «Они ушли в Дориат, искать Турина! – крикнула перепуганная Айрин, не узнавая его. – Тогда как раз объявился герой с юга, Черный Меч. Он освободил многие земли, вот они и смогли уйти».

С глаз Турина спали последние нити Глаурунговых чар. Боль, ярость, гнев, ложь, на которой его так провели, ненависть к захватчикам, притеснявшим мать и сестру, ударили ему в голову черным неистовством. Он убил Бродду и других вастаков, бывших у него в гостях. Потом, словно затравленный волк, не разбирая дороги, бросился в метель. Его спасли люди из Народа Хадора. Тайными тропами, под прикрытием сильного снегопада, они привели его к южным отрогам Дор Ломина, где ютились другие изгнанники. От туда через некоторое время он снова вернулся в долину Сириона. Скверно было у него на душе. Ничего, кроме новых гонений, не принес он своим соотечественникам. Они не стали его задерживать, когда он ушел. Лишь одна мысль хоть как-то утешала: Айрин сказала – именно Черный Меч дал Морвен возможность уйти в Дориат. «Значит, не все, содеянное мной, вело к худу, – успокаивал он себя. – Даже приди я раньше, мне не найти для матери более надежного убежища. Пока держится Пояс Мелиан, не все потеряно. Даже лучше, что меня здесь не оказалось. А то, куда бы я ни пришел, всюду за мной следует тень зла. Пусть уж хранит их могущество Мелиан, а мне лучше оставить своих родных в покое!»

Перебравшись через Эред Ветрин, Турин потратил впустую много времени, разыскивая Финдуилас. Он одичал, скитаясь по лесам, вынюхивая следы и устраивая засады на дорогах. Но он опоздал. Зима вступила в свои права, не оставив ему надежды. Однажды случилось ему вызволить несколько человек из Бретильских Лесов, окруженных орками. Большого труда это не потребовало, потому что орки, признав Гурфанг, в ужасе разбежались. Турин назвался Лесным Дикарем. Люди просили его остаться с ними, но он отказался. Видя их огорчение, Турин стал объяснять, что не выполнил пока своего обета разыскать дочь Короля Ородрефа – Финдуилас. Услышав это, предводитель людей Дорлас рассказал Турину о смерти принцессы. Еще осенью лесовики выследили банду орков, угонявших пленных из Нарготронда, надеясь отбить их. Но как только они напали, орки безжалостно прикончили всех пленников, а Финдуилас пригвоздили копьем к дереву. Многие слышали ее последние слова: «Передайте Мормегилу, что я здесь». «Могила ее неподалеку отсюда, – сказал Дорлас. – Мы назвали это место Хауд-эн-Эллеф, Курган Эльфийской Девы». Турин попросил проводить его туда. Поднявшись на холм, он потерял сознание от горя и долго лежал в глубоком обмороке. Дорлас давно уже догадался, кто забрел к ним в лесную глушь. Гурфанг и упоминание об эльфийской принцессе красноречиво называли Мормегила из Нарготронда, а по слухам – сына Хурина из Дор Ломина. Лесовики подняли бесчувственного Турина и отнесли к себе. Жили они на Амон Обел, в самом глухом углу Бретильского Леса. От Народа Халефь осталось немного. Правил ими нынче Брандир, сын Хандира. Был он склада совсем не воинственного, да еще хромой с детства, поэтому рассчитывал больше не на военную доблесть, а на хитрость и тайные укрытия, благодаря чему и сохранил остатки своего народа. Рассказ Дорласа напугал его, а когда увидел Брандир лежащего на носилках воина, нехорошее предчувствие сжало ему сердце. Тем не менее он принял Турина под свой кров и, будучи искусным целителем, стал выхаживать его. С началом весны больной начал поправляться и скоро встал на ноги. Турин хотел остаться с Народом Халефь, затеряться в безвестности и тем самым попытаться избавиться от своего рока. Он взял новое имя – Турамбар, что на эльфийском наречии означало Претерпевший от Судьбы, и просил лесовиков забыть, что он – не родня им. Однако совсем отказаться от ратных дел не мог. Его мучила и жгла мысль о том, что орки беспрепятственно шляются через Перекресток Тейглина и подходят к самой могиле Финдуилас. Гурфанг он отложил, но с копьем и луком скоро так проучил лиходеев, что они зареклись не соваться туда.

Пришло время, и в Дориате узнали о печальной судьбе Нарготронда. Немногие уцелевшие Нолдоры, проскитавшись зиму в глуши, добрались до владений Тингола. Пограничные дозоры доставили их к Королю, но из сбивчивых рассказов непонятно было, как обстоят дела сейчас. Одни говорили, что враги ушли на север, другие, напротив, утверждали, что Глаурунг до сих пор обитает в развалинах Нарготронда, а Мормегил, зачарованный драконом, так и стоит на мосту, обращенный в камень. Но и те и другие сходились в одном: в Нарготронде знали, что Мормегил не кто иной, как Турин, сын Хурина из Дор Ломина.

Морвен, узнав об этом, словно обезумела. Не слушая уговоров Мелиан, она вскочила на коня и бросилась на поиски. Вдогонку ей Тингол послал Маблунга с небольшим отрядом, наказав охранять Морвен и заодно собирать сведения о том, что же происходит в мире на самом деле. Ниэнор Король приказал остаться дома. Однако недаром у нее в жилах текла кровь Дома Хадора. Ниэнор, надеясь образумить мать, переоделась эльфом и ушла с Маблунгом.

Сначала им повезло, и они отыскали Морвен на берегу Сириона. Но как Маблунг не убеждал ее вернуться в Менегрот, женщина, почти потерявшая рассудок, не соглашалась. А тут еще в отряде обнаружилась Ниэнор. Морвен велела ей немедленно возвращаться, но дочь оказалась такой же несговорчивой. Пришлось Маблунгу идти вперед. Тайной переправой у Сумеречных Озер они выбрались на другой берег Сириона и на третий день пути поднялись на Амон Этир, Дозорный Холм, давным-давно воздвигнутый Фелагундом на подступах к Нарготронду. Маблунг категорически запретил женщинам трогаться с места, оставив при них охрану, а сам, не заметив в окрестностях никаких признаков врага, осторожно отправился с разведчиками к берегу Нарога.

Глаурунг давно наблюдал за ними, постепенно сатанея от одного вида эльфов. Он так распалился, что решил остыть и заполз в реку, подняв огромную тучу пара. Маблунг с разведчиками сразу потеряли друг друга и не могли отыскать дорогу, блуждая чуть ли не ощупью в густых зловонных испарениях. Глаурунг тем временем выполз из реки на противоположный берег.

Воины, оставшиеся на Амон Этир, заметили дракона и пытались увести Морвен с дочерью, но тут ветер принес к холму злой туман с реки, лошади обезумели, учуяв дракона, и понесли. Некоторые всадники разбились о деревья, прочие были рассеяны по равнине. В Дориате так и не узнали, что сталось с Морвен. Ниэнор же в самом начале упала с лошади, а когда пришла в себя, то вернулась к Амон Этир, надеясь дождаться там Маблунга. Ей удалось выйти из густых испарений на солнечный свет. Прямо перед ней был склон, поросший зеленой травой. Поднявшись на вершину холма, она взглянула на запад – и вскрикнула от ужаса. На нее в упор смотрели немигающие холодные глаза дракона.

Минуту или две Ниэнор успешно сопротивлялась колдовской силе драконьих глаз, но дракон сумел проникнуть к ней в душу, понял, кто она, и поверг Ниэнор в кромешную тьму и беспамятство. Она забыла свое имя, забыла родной язык, забыла, откуда пришла и где жила до этого. Много дней спустя она все еще ничего не видела, не слышала и не могла шевельнуться по своей воле. Глаурунг так и оставил ее стоять на вершине холма, а сам вернулся в развалины Нарготронда.

Маблунг не терял времени. Пока не было дракона, он сумел осмотреть Нарготронд и убраться до возвращения нового хозяина. Вернувшись на Амон Этир уже заполночь, Маблунг нашел там только несчастную Ниэнор, каменным истуканом стоявшую под звездами. Она не слышала, не видела, не говорила, но если ее брали за руку, покорно шла, куда вели. Маблунг отчаялся вернуть в чувство бедную девушку. После того, что он увидел в Нарготронде, воин слегка пал духом и теперь был убежден, что и он сам, и Ниэнор сгинут в глуши, где неоткуда ждать помощи.

Однако скоро им повстречалось еще трое воинов, и потихоньку они вместе начали двигаться в сторону Дориата. Постепенно силы возвращались к Ниэнор. Но только на границе, у самого Пояса Мелиан, она смогла наконец закрыть широко открытые все это время незрячие глаза, и тут же уснула упав на траву. Спутники ее, забыв о всякой осторожности, тоже пристроились отдохнуть рядом с ней. Но в сумерках на них натолкнулась рыскавшая в этих местах небольшая ватага орков. Именно в этот час Ниэнор обрела утраченные зрение и слух. Увидев девушку, злыдни торжествующе заорали и разбудили путников. Ниэнор вскрикнула и легко, словно лань, порхнула в чащу. Орки кинулись было за ней, но в азарте не заметили эльфов. Маблунг с товарищами легко догнал и перебил их всех. Ниэнор они не нашли.

Бедняжка от страха потеряла последние остатки рассудка и мчалась через лес, забыв обо всем на свете. Ветки деревьев изорвали ее одежду, а она все бежала и бежала, нагая, словно диковинный лесной олень. После долгих безуспешных поисков Маблунгу ничего не оставалось делать, как вернуться в Менегрот и рассказать о случившемся. Король и Королева были очень опечалены. Маблунг же ушел из Дориата, виня себя в происшедшем и решив не возвращаться, пока не разыщет пропавших женщин.

Когда наконец силы оставили Ниэнор, она в изнеможении упала на землю. Тяжелый сон тут же сморил ее, и только взошедшее солнце заставило открыть глаза. Пятна света лежали на траве, и девушка долго забавлялась с солнечными зайчиками. Все было ей внове, все незнакомо. Она ничего не помнила. Только мрак, потом – свет и страх, и вот теперь – это непонятное зеленое и яркое. Она кралась между деревьев, чувствуя усиливающийся голод, но как и где найти пищу, не знала. Судьба привела ее к Перекрестку Тейглина, она с опаской перешла его и поспешила укрыться под деревьями Бретильского Леса. На открытом пространстве ей было неуютно – напоминал о себе недавний мрак.

С юга заходила сильная гроза. Первые раскаты грома застали бедняжку на вершине кургана Хауд-эн-Эллеф. Она в ужасе упала на траву, зажимая уши руками. Хлынул ливень. Холодные струи дождя больно хлестали тело, и она лежала, словно умирающий зверек.

Так и нашел ее Турин Турамбар, вышедший к Перекрестку проверить слух о появившихся орках. При вспышке молнии на кургане Финдуилас он заметил маленькую обнаженную фигурку, и что-то кольнуло его в сердце. Люди подняли несчастную, Турин набросил на нее свой плащ, а в ближайшей хижине девушку отогрели и накормили. Она во все глаза смотрела на Турина, словно отыскала наконец что-то важное, утраченное во тьме беспамятства, и не отходила от него ни на шаг. Турин попробовал расспросить, кто она и что привело ее в эти места, но Ниэнор разволновалась, как ребенок, который видит, что взрослые хотят от него чего-то, о чем он не имеет понятия, и вдруг расплакалась. Турин попытался успокоить ее, ласково погладил по волосам и сказал:

– Не беда! Рассказ может и подождать. Но не можешь же ты ходить без имени. Давай я назову тебя Ниниэль, Мокроглазка.

Бедная Ниэнор покачала головой и медленно повторила за ним: lt;-Ни-ни-эль-gt;. Это было первое слово, произнесенное ею после встречи с драконом, так оно и осталось ее именем у лесного народа.

На следующий день люди повели ее в Эфел Брандир. Когда они проходили мимо Дождевых Порогов у впадения Келеброса в Тейглин, Ниниэль охватила такая дрожь, что потом это место прозвали Нен Гирит, Дрожащая Вода. Видно, ливень на кургане Финдуилас не прошел даром. Она простыла. До Амон Обел ее пришлось нести на носилках в сильном жару. Там за нее взялись знахарки, выхаживая и одновременно обучая языку, словно малое дитя. Им помогал правитель Брандир, и еще до прихода осени от болезни не осталось и следа. Теперь Ниниэль могла говорить, но все равно ничего не помнила из своей прежней жизни. Брандир полюбил ее, сама же Ниниэль всем сердцем полюбила Турамбара.

В этот год орки почти не беспокоили лесной народ, и Турин подолгу оставался в селении. Он тоже полюбил Ниниэль и как-то раз завел с ней разговор о женитьбе. Незадолго до этого Брандир, предчувствуя неладное, уговорил ее повременить с замужеством, и она отказала Турамбару, хотя и против своего желания. Брандир назвал девушке настоящее имя воина. Оно, конечно, ничего не говорило Ниниэль, и все-таки она почему-то обеспокоилась.

Минуло три года после падения Нарготронда, и вот Турин снова стал просить Ниниэль выйти за него замуж. Он клялся, что, получив отказ, навсегда уйдет в дебри сражаться с орками. На этот раз Ниниэль с радостью согласилась. В середине лета в селении состоялся большой брачный пир.

Осень прошла спокойно. Но в преддверии зимы Глаурунг послал против лесного народа большую банду орков. Турамбар, давший жене обещание не браться за оружие, пока не возникнет угрозы самому поселению, остался дома. Дружина Дорласа потерпела поражение, и Дорлас горько упрекал Турамбара за нежелание помочь народу, принявшему его, как родного. Тогда Турин достал свой Черный Меч, собрал отряд и уничтожил орков. Скоро до Глаурунга дошли вести о том, что Черный Меч объявился в Бретильских Лесах и снова в бою. Глаурунг поразмыслил и задумал новое зло.

Весной следующего года Ниниэль понесла. Она подурнела и стала печальной. В это время пришли первые сообщения о том, что Глаурунг вылез из своего логова в Нарготронде.

Теперь военными делами лесного народа безраздельно ведал Турамбар. Он сразу же разослал разведчиков, чтобы следить за действиями дракона. Вести не заставили себя долго ждать. В конце лета Глаурунг подобрался к самому Бретильскому Лесу и устроил лежку на западном берегу Тейглина. Страх обуял лесной народ. Ясно было, что не сегодня-завтра надо ждать нападения Великого Змея. Если сначала и оставалась надежда на его возвращение в Ангбанд, то теперь она угасла. Лесовики попросили у Турамбара совета. Он сказал, что в открытом бою дракона не победить, рассчитывать можно только на хитрость и удачу, и решил сам попытать счастья, а жителям велел готовиться к бегству, справедливо рассудив, что если у него ничего не получится, то не станет Глаурунг гоняться по лесу за отдельными людьми.

Турин предложил смельчакам пойти с ним, но кроме Дорласа желающих не нашлось. Дорлас, закаленный боями и походами воин, принялся стыдить лесовиков и поносить Брандира, не озаботившегося наследником для Дома Халефь. Брандир стоял как оплеванный. Тогда вперед выступил Хунтор, близкий родич правителя, и вызвался сопровождать Турамбара, чтобы поддержать честь Брандира.

Турин простился с женой. Ниниэль мучали дурные предчувствия, поэтому расставание было тягостным. Наконец Турамбар с двумя спутниками направился к Нен Гирит.

Как только он ушел, невыносимый страх овладел Ниниэль. Она не могла сидеть сложа руки, в ожидании вестей от мужа, и отправилась за ним следом. В остальных жителях, видно, тоже заговорила совесть, и они собрали отряд в помощь Турамбару. Сколько не отговаривал их Брандир, они только смеялись над ним. Тогда он отрекся от власти, не захотев управлять народом, не считавшимся с его волей. Только от любви к Ниниэль он отречься не мог и, опоясавшись мечом, отправился вслед за ней. Однако из-за хромоты сразу и далеко отстал.

Турамбар достиг Нен Гирит на закате. Отсюда было хорошо видно, что дракон обосновался на обрывистом берегу Тейглина и, похоже, к ночи собирается действовать. Под ним, далеко внизу, в ущелье мчался быстрый поток. Берега ущелья здесь сужались, загнанный олень, пожалуй, отважился бы перескочить его. Турамбар решил спуститься вниз, перебраться через реку и напасть на дракона с тыла, откуда он не ожидает опасности. Так он и сделал. Когда они спустились к воде, Дорлас не решился войти в ревущую стремнину и со стыдом повернул назад. Турамбар и Хунтор переправились благополучно. Здесь можно было особенно не бояться. Шум воды покрывал все звуки, да к тому же Глаурунг спал. Но вот перед полуночью он пробудился. Шипя и фыркая, чудовище начало перебираться через ущелье. Вытянув вперед шею, оно зацепилось головой за тот берег и стало потихоньку подтягивать туловище. Турин и Хунтор в это время только начали подъем, задыхаясь от жара и вони, исходивших от дракона. Ползущее чудовище вызвало самый настоящий камнепад, и один из камней убил Хунтора. Тело его рухнуло в воду и исчезло, подхваченное стремительным потоком.

Турамбар, собрав волю и мужество, быстро поднялся наверх как раз под серединой драконьего туловища. Не раздумывая, он выхватил Гурфанг и со всей силой давней ненависти вонзил его по рукоять в мягкое брюхо. От этой смертельной раны Глаурунг взревел во много раз громче реки внизу и, подпрыгнув, перемахнул ущелье. Страшный хвост хлестал по сторонам, дробя камни, огонь непрерывной струей рвался из пасти. Но бушевал он недолго и скоро затих.

Меч так и остался в брюхе дракона. Не желая расставаться с ним, Турин снова проделал опасный путь вниз и вверх. Глаурунг лежал, вытянувшись во всю длину и завалившись на бок. Турамбар ухватился за рукоять и, упершись ногой в брюхо дракона, воскликнул:

– Привет тебе, Змей Моргота! Вот добрая встреча! Околевай здесь, мрак тебя возьми! Теперь ты знаешь, какова месть Турина!

Он рванул меч, и из раны ударил фонтан черной, горячей и ядовитой крови. Турин почувствовал страшный ожог, а тут еще Глаурунг открыл глаза и так взглянул на Турамбара, что воин выронил меч и рухнул как подкошенный.

Предсмертный вопль Великого Змея разнесся далеко окрест. Его услышали люди у Нен Гирит. Они видели пожар, видели, как взлетают камни там, где бился дракон, и решили, что он торжествует победу, а воины погибли. Как только голос Глаурунга достиг ушей Ниниэль, ноги ее подкосились и знакомый мрак застлал глаза. Она впала в прежнее оцепенение и не могла шевельнуться.

В таком виде и нашел ее Брандир, когда доковылял наконец до Нен Гирит. Ему рассказали, что дракон перебрался через ущелье, а Турин и его товарищи, видимо, погибли. Брандир преисполнился жалости к Ниниэль, но тут же мелькнула у него и такая мысль: «Турамбар мертв, а Ниниэль жива. Надо увести ее, может, мы еще спасемся вдвоем». Он взял ее за руку и сказал: «Идем! Идем скорее!» Не отвечая, она безвольно поднялась и покорно пошла за ним. В наступившей темноте их ухода никто не заметил.

Они спускались по тропинке к Перекрестку. В это время взошла Луна и на землю лег серый, призрачный свет. Ниниэль очнулась и спросила: «Куда мы идем?» Брандир озабоченно пробормотал, что есть лишь один путь – бежать от дракона со всех ног, но Ниниэль остановилась и вырвала руку.

– Черный Меч был моим мужем. Я пойду только к нему. Куда мне еще идти? – сказала она удивленно, но твердо, и быстро пошла вперед. В лунном свете перед ней поднималась вершина Хауд-эн-Эллеф, и внезапно женщину охватил страх. Она вскрикнула и, уронив с плеч плащ, бросилась бежать. Ее фигура мелькала белым пятном по берегу реки. Брандир поспешил ей наперерез, но куда было хромому угнаться за испуганной женщиной! Он едва доковылял до середины, когда Ниниэль уже добралась до обрыва. Даже не взглянув на тушу поверженного чудовища, она бросилась к Турамбару, неподвижно лежавшему рядом. Она звала мужа, но он не отвечал. Заметив обожженную ядом руку, она омыла ее слезами и перевязала полосой, оторванной от своей одежды, и все время звала Турамбара, плача и причитая. Крики ее дошли до угасающего сознания Глаурунга. Он шевельнулся едва заметно и, чуть приоткрыв глаза, слабо прошелестел:

– А-а, Ниэнор, дочь Хурина! Опять мы встретились... Теперь уж в последний раз. Видишь, я принес тебе радость: ты нашла наконец своего братца. Но ты не знаешь его, послушай, я расскажу... Вот он лежит, подлый ночной убийца, вероломный с врагами и бесчестный с друзьями, проклятие Дома Хурина. Но худшее из его злодеяний ты носишь в себе...

С этими словами Великий Змей затих навсегда. Пелена его злобы спала с разума бедной женщины, и она вспомнила всю свою жизнь... Тогда долгим взглядом посмотрела она на мужа и медленно проговорила:

– Прощай, о дважды любимый! Прощай, Турин Турамбар, побежденный судьбой. Какое счастье быть мертвым!

Все это слышал Брандир, который как раз взбирался на обрыв. Он заспешил, сообразив, к чему ее горькие слова, но и тут опоздал и успел лишь увидеть, как, обезумев от нестерпимой муки, метнулась Ниэнор к краю пропасти и исчезла. Ни крика, ни звука падения не разобрать было в реве бушующей внизу воды.

Брандир осторожно приблизился к краю и заглянул вниз, но тут же отпрянул и отошел подальше. Теперь и он не дорожил жизнью, но тоже искать смерти в пенных водах внизу не собирался.

С тех пор в это ущелье никто не заглядывал. Даже птицы и звери избегали его. Ни дерево, ни былинка не оживляли обрыв, прозванный Кебед Наэрамарт, Утес Обреченных.

Брандир вернулся к Нен Гирит. Там ведь оставался его народ. В лесу он встретил Дорласа и убил его. Это была первая и последняя кровь, пролитая правителем народа Халефь. Когда он подошел к людям, они закричали ему навстречу:

– Ниниэль пропала! Ты не видел ее? Тихо ответил Брандир:

– Ниниэль не придет больше. Дракон мертв. И Турамбар мертв. Это – добрые вести.

Слова его вызвали глухой ропот Люди решили, что он сошел с ума. Но Брандир поднял руку, требуя внимания, и продолжал:

– Слушайте меня, люди Народа Халефь! Выслушайте меня до конца. Моя любимая Ниниэль мертва. Она бросилась в воды Тейглина, потому что не хотела жить больше, когда узнала свое настоящее имя – Ниэнор, дочь Хурина из Дор Ломит. А еще она встретилась со своим братом. Вы знаете его. Это Турамбар, который раньше носил имя Турина, сына Хурина.

Правитель умолк. Многие плакали. И в этот момент перед ними предстал Турин. Со смертью дракона кончилось действие чар, забытье сменилось глубоким сном, навеянным страшной усталостью. Ночной холод и рукоять Гурфанга, больно упиравшаяся в бок, пробудили его. Прежде всего Турину бросилась в глаза его перевязанная рука. Значит, кто-то позаботился о нем? Но тогда почему же его оставили здесь, на холодных камнях? Он позвал, но ответа не получил. Тогда, страдая от боли в руке, он поднялся и побрел к людям.

Когда он предстал перед ними, от него шарахнулись, как от призрака. Это удивило его. Он громко воскликнул:

– Радуйтесь, люди! Дракон мертв, а я жив! Но зачем вы пришли сюда? И где Ниниэль? Я хочу видеть ее. Неужели и она пришла с вами?

Брандир горестно покачал головой и сказал, что Ниниэль, хоть и пришла вместе с ними, но теперь мертва. Тогда жена Дорласа воскликнула:

– Не слушай его, Турамбар! Он рехнулся! Ведь он только что сказал, что ты тоже мертв! И еще назвал это доброй вестью! Но ты же живой!

Ярость охватила Турина. Он решил, что Брандир лжет из зависти к нему, к его любви и семейному счастью. Гневно заговорил он с правителем, обвиняя в злых кознях и понося за слабость и увечье. В ответ Брандир поведал услышанное на обрыве. Он назвал Ниниэль настоящим именем и с болью выкрикнул в лицо Турину последние слова умирающего Глаурунга, назвавшего Турина проклятьем рода, приносящим зло всем, кто приютит его.

Турамбар совершенно обезумел. Он явственно различил в словах правителя победные шаги Рока, наконец-то настигшего его. Уже не рассуждая, он обвинил Брандира в смерти Ниниэль и в том, что он возвел гнусную ложь, стремясь очернить Турина и прикрываясь словами дракона, которых больше никто не слышал. Все больше распаляясь, Турамбар проклял Брандира и убил его, а потом скрылся в лесу. Некоторое время спустя безумие оставило его. Тогда он пришел на Хауд-эн-Эллеф и сел там, горестно размышляя о своей злосчастной судьбе. Он взывал к памяти Финдуилас, прося у нее совета: идти ли ему в Дориат, к родным, либо искать смерти на поле брани. Долго сидел он на холме, глубоко задумавшись.

Тем временем через Перекресток с отрядом Серых Эльфов проходил Маблунг. Он издали заметил Турина, подбежал и радостно приветствовал его. Прослышав о появлении Глаурунга, он как раз шел предупредить Мормегила, чтобы тот был настороже, и, если нужно, помочь. Турин выслушал его и вздохнул.

– Вы опоздали. Дракон мертв.

Сначала эльфы не поверили, потом сочли это чудом и стали славить беспримерный подвиг, но он равнодушно отмахнулся и только спросил:

– Скажи мне, правда ли, что мои родные в Дориате? Я слышал в Дор Ломине, что они ушли туда...

Смутился Маблунг, но волей-неволей пришлось рассказать, как пропала Морвен, как дракон наслал чары забвения на Ниэнор и как исчезла она возле самой границы Дориата.

После такого рассказа у Турина не осталось сомнений в том, что злой рок настиг его. Напрасно он убил Брандира. Сбывались слова Глаурунга. Словно безумный, расхохотался Турин и воскликнул:

– Вот уж действительно, злая насмешка! Потом он посоветовал Маблунгу убираться в свой треклятый Дориат.

– Будь проклята твоя помощь! Только ее мне и не хватало! – вскричал он. – Ну, теперь-то чаша полна. Ночь наступает!

С этими бессвязными выкриками он бросился бежать с холма. Эльфы, недоумевая, какая муха его укусила, поспешили за ним. Турин мчался, как ветер и, взбежав на вершину обрыва, услышал рев воды внизу. Тогда он вынул меч – последнее свое достояние и обратился к нему:

– Приветствую тебя, славный Гурфанг! Ни чести у тебя, ни совести. Тебе все равно, чью кровь проливать. Так не возьмешь ли мою, Турина Турамбара? Верным ли будет твой последний удар?

И вдруг клинок отозвался холодным, звенящим голосом:

– Я с радостью приму твою кровь, Турин Турамбар! Она нужна мне, чтобы забыть кровь господина моего Белега, чтобы забыть кровь несчастного Брандира. Да, я убью тебя быстро.

Тогда Турин упер рукоять меча в землю и бросился на него. Черный Меч взял его жизнь. Маблунг, подоспевший с эльфами к скорбному месту, остановился пораженный. Перед ним высилась туша дракона, а рядом лежал несчастный Турин. Подошли люди Народа Халефь и поведали, что знали. Маблунг горько произнес

– Значит, и я был орудием Судьбы для детей Хурина. Воин, любезный моему сердцу, пал, сраженный моими словами.

Вместе они подняли тело Турина и увидели, что от Гурфанга остались одни обломки. Эльфы принесли на обрыв много дров и, сложив огромный костер, спалили тушу Глаурунга дотла. Турина положили на высоком обрыве вместе с ножнами Гурфанга и затянули над ним долгий погребальный плач. Потом воздвигли над воином большой серый камень. На нем рунами Дориата высечены слова: «ТУРИН ТУРАМБАР, ПОБЕДИТЕЛЬ ДРАКОНА», а чуть ниже «НИЭНОР НИНИЭЛЬ», хотя это и неправда, ибо Тейглин никогда не выдал тайны, где покоится ее тело.