"Муж и жена" - читать интересную книгу автора (Парсонс Тони)

4

Моя мать до сих пор спит с включенным светом.

В доме, где она была молодой женой и матерью, где прошла большая часть ее замужней жизни, моя мама пытается заснуть с зажженным светом.

— Я всю ночь не могу сомкнуть глаз, Гарри. Я лежу с журналом «Хэллоу!» или тихонько слушаю «Радио-2». Только очень тихо, потому что у соседей недавно родилась малышка. Я тебе говорила об этом? Она просто прелесть! И только я задремлю, как тут же снова просыпаюсь. Забавно, да? И немного странно, правда?

— Вовсе не странно, мама. Ты не можешь спать по простой причине: у тебя над головой горит стоваттная лампа. Это своеобразная пытка лишением сна.

— Ну, не знаю, милый.

— Конечно же, ты не можешь уснуть. Ты просто не выключаешь свет. Ты не пробовала спать без света? Ну, попробуй хоть раз, мам, а? Ну, пожалуйста.

— Нет, не могу, — говорит она, приглаживая золотистый хохолок на макушке моего сына, который сидит на полу между нам и, изучая журнал с программой телевидения. — Не могу лежать в темноте одна, без твоего отца.

Мой отец умер два года тому назад.

Именно столько лет прошло с тех пор, как мой отец лежал на больничной койке с одурманенной болью и таблетками от этой боли головой. Его постоянно мучили приступы тошноты, и я думал, что рак легких убьет не только его, но и мою мать. Я не представлял, как она сможет жить без него. Но, оказывается, женщины вроде моей матери крепче, чем кажутся. Эти вечные жены, преданные хранительницы очага, лишь однажды позволили себе взбунтоваться и надели мини-юбки на короткий период времени, когда шестидесятые годы сменялись семидесятыми. Женщины вроде моей матери были созданы, чтобы перенести любые трудности, даже принять своих суровых мужей. Да, она не могла заснуть без света, но она сумела выжить без него. Теперь это было ясно.

Мои родители так долго были единым живым организмом. Пэдди и Элизабет прошли долгий путь от школьной влюбленности до заботливых дедушки и бабушки, этот великий путь, который многим супружеским парам еще предстоит преодолеть. Я никогда не мог себе представить одного из них без другого.

Я знал, что мой отец не могжить без моей матери. Если бы она ушла из жизни первой, то он бы не пережил этого, потому что для него сразу бы исчез смысл жизни. Я полагал, что моя мать тоже не выживет без отца.

Но я оказался не прав.

Моя мать принадлежала к тому последнему поколению женщин, которые знают, что мужчины, за которых они вышли замуж, будут заботиться о них. Она не видела ничего необычного в том, что именно мой отец водил машину, зарабатывал деньги, проглатывал, придя с работы, ужин, сидя в большом кресле как великий вождь, который вернулся домой после триумфального военного похода.

Но к старости, оставшись вдовствовать, поколение моей матери проявило независимость характера, которую раньше от них никто не ожидал. Оказалось, что все эти практичные домохозяйки пятидесятых-шестидесятых годов, представляющие последних из женщин, своими руками шивших и чинивших одежду для своих детей и неизменно предпочитавших скромные вязаные кардиганы пастельных тонов, имеют стальную закалку.

Моя мать не умерла. Смерть отца не убила ее, потому что она отказалась считать, что ее жизнь закончилась с его смертью.

Она встречалась со своими подругами за чашкой кофе с пирожным. Они обменивались сплетнями и называли друг друга просто «девочками», она вязала лохматые кофточки для соседского малыша, для этой «маленькой прелести» (мама всех малышей считала прелестью). Она заводила пластинки с песнями Долли Партон на полную громкость на своей мини-стереосистеме «Сони».

— Замечательный голос, — говорила она о Долли Партон. — И замечательная фигура.

Каждый день она разговаривала по телефону со всеми своими братьями. Дозвониться до нее просто невозможно. У нее было постоянно занято: она подолгу расспрашивала их о работе, о детях, о здоровье.

Моя мать жила без моего отца — человека, вокруг которого она когда-то построила свою жизнь. Теперь она проживала свою собственную жизнь.

Мне это казалось невероятным, и ей, как я подозреваю, тоже.

Когда отец умер, она просто помешалась от горя. Она могла разрыдаться в магазине, в автобусе. И ничего не могла с собой поделать. Она плакала до тех пор, пока не выплакала все слезы. Но все-таки справилась с собой, даже более того, она научилась справляться с жизнью, полагаясь только на себя, снова научилась смеяться.

— Я еще не умерла, — любила она повторять. Не говоря о свете, горевшем всю ночь напролет (интересно, чего она боялась в темноте?), она держалась прекрасно. Конечно, это была уже несколько другая женщина, но о том, что было раньше, сейчас речь уже не шла. Она прекрасно приспособилась к этому новому миру, который так переменился без ее любимого Пэдди. Моя мать выдержала, потому что была не просто женщиной, которая любила моего отца. Она любила людей. Всех людей вообще. Например, своих молодых соседей с малышом, старушку, жившую через дорогу, — тетушку Этель, которая в действительности не приходилось мне никакой тетей, а была старинной маминой подругой.

Она любила всех своих давнишних приятельниц, которые встречались ей на главной улице пригородного поселка, где прошла ее жизнь. И конечно же, она любила свою семью. Всех своих братьев, количество которых только недавно начало уменьшаться, их жен, их взрослых детей, у которых теперь уже были свои дети. И, наконец, она любила меня, своего единственного сына.

Но больше всех и сильнее всех моя мама любила своего внука — Пэта. Мой сын являлся самой главной причиной, которая заставляла ее держаться теперь, когда отца не стало.

— Он — моя единственная любовь в жизни, правда, милый? Он — мой маленький любимчик.

Мой сын терпеливо улыбался, протягивая руку за пультом управления.

У моей матери имелся и уникальный талант, который заключался в том, что рядом с ней все чувствовали себя любимыми. И не только потому, что она разговаривала, часто употребляя ласковые слова вроде милый, дорогой, мой красивый и мой ангел, что было для нее естественным, как и для других женщин ее поколения. Она давала почувствовать, что вы для нее являетесь самым главным в жизни, даже если просто предлагала чашку чая, или приглаживала вам волосы, или вязала вам нечто, что вы наденете только в том случае, если собираетесь встретиться с ней.

Нельзя сказать, что она была «веселой вдовой» — слишком много времени она проводила на кладбище. Я боялся, что она теперь всю оставшуюся жизнь будет спать с включенным светом. Но моя мать научилась жить.

Одежда моего отца все еще висела в шкафах, но его присутствие уже не ощущалось в доме.

Не было запаха его одеколона «Олд Спайс», на холодильнике больше не стояла коричневая бутылка эля, а на комоде, который назывался баром, не было бутылки ирландского виски. Даже музыка изменилась. Это я заметил прежде всего. Именно тогда я осознал, что призрак отца здесь больше не витает.

Я вошел в дом, в котором жил в детстве, и не услышал ни песен Синатры, ни Дина Мартина, ни Ната Кинг Кола. Не звучали больше старые песни с жалобными вздохами Сэмми Дейвиса-младшего, Фрэнка эпохи «Капитолийского холма», шестнадцать самых популярных песен Тони Беннета, звуковые альбомы, заполнившие годы между «Оклахомой» и «Вестсайдской историей».

Мама все пластинки отца отдала мне. У нее были свои любимые песни, которые она могла слушать.

Мама любила музыку кантри и вестерн. Это были мелодичные песни с глубоким содержанием. Радостные песни и грустные, в которых все было ясно и понятно. Под эту музыку можно было танцевать, пить, горевать о близком человеке, которого потеряла. Она обожала всю эту слезливую, сентиментальную чепуху, хотя я не имел понятия, действительно ли ей нравились подобные песни или же Долли Партон, Тэмми Уайнет и Пэтси Клайн являлись просто данью моде. Но настоящим диджеем в доме всегда был отец. Больше я уже не услышу характерный скрип виниловой пластинки в его руках. Нет, Пэдди Сильвер уже ничего нам не заведет. Никогда.

За последние годы моей матери пришлось пережить два ужасных удара судьбы. Она потеряла моего отца, мужчину, которого любила с тех самых пор, как он пришел в их дом в Ист-Энде вместе с одним из ее братьев после спарринга в местном боксерском клубе. Она потеряла человека, которого любила всю свою жизнь, сильного парня с громким голосом, который научился быть нежным. Он умер от рака легких, а она его пережила.

Но это еще не все. В каком-то смысле она потеряла и своего внука. Мне сложно признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы сказать ей.

Теперь, после моего развода, все усложнилось. Пэт жил со своей матерью, и, поскольку я жил отдельно, для моего сына было непросто проводить много времени со своей бабушкой.

Я всем сердцем желал, чтобы все сложилось по-другому. Хотелось, чтобы все было опять так же легко, как раньше, когда мы с Джиной жили вместе и моя мать могла видеться с Пэтом каждый день. Или хотя бы так, как было во время поездки Джины в Японию, когда я остался с Пэтом, а моя мать как бы стала для нас обоих мамой. Я очень хотел, чтобы все было так же просто и ясно, как раньше, потому что знал: Пэт являлся для моей матери центром Вселенной, вокруг которого строилась ее жизнь. Но так больше уже никогда не будет, потому что этот центр сместился.

Вот о ком никто не думает во время развода, так это о бабушках и дедушках. Об этих стариках, которые обожают маленьких девочек и мальчиков, произведенных на свет их собственными повзрослевшими детьми, у которых куча проблем. Каким-то немыслимым образом в итоге выходит так, что заблудшие производят совершенных. В результате развода старики остаются со своей безраздельной нерастраченной любовью, которая уже никому не нужна.

Поэтому я приложил все силы к тому, чтобы создать видимость, будто центр Вселенной остался на прежнем месте. Половина всего времени, которое я проводил с Пэтом, проходила в присутствии моей матери. Мы залезали в машину и ехали в Эссекс по дороге, хорошо знакомой мне с детства.

Именно сюда меня возили ребенком, и я помню, что, когда мы возвращались от бабушки из Ист-Энда, я спал на заднем сиденье папиного «Морриса Майна». Подростком я раскатывал тут на своем «Форде-Эскорте», стараясь произвести впечатление на пышноволосую девушку, устроившуюся на пассажирском сиденье. А потом по этой дороге я, молодой муж и отец, вывозил свою маленькую семью в гости к родителям. И уже теперь я езжу здесь на двухместной спортивной машине, в которой рядом со мной сидит и клюет носом, изо всех сил пытаясь не заснуть, Пэт, скучающий по своей маме и не желающий все это обсуждать.

Я хорошо знаю эту дорогу. Помню, как ехал проведать сначала заболевшего отца, затем — отца умирающего, а потом я ехал на похороны. Я помню все эти поездки из Лондона в Эссекс, с окраины города к берегу моря, поездки, которыми измеряется моя жизнь и которые невозможно предвидеть заранее.

Сегодня мы с Пэтом едем опять по той же дороге в Эссекс, чтобы навестить мою маму в доме, где в спальне по ночам не выключается свет.

Здесь нет Джины. Уже нет моего отца. Сид и Пегги не принимают участия в этих поездках в Эссекс — часть моей прежней жизни. Моя жена и ее дочь живут в Лондоне.

Мы взрослеем и стареем. Это предсказуемо. Но моя и без того крошечная семья постепенно уменьшается и слабеет. А вот к этому сложно привыкнуть. Пэт чувствует себя хорошо в доме, где я вырос. Здесь растворяется его внутреннее напряжение. Лучшая часть его детства прошла в старом доме. Тут не было никаких скандалов и ссор между родителями, которые потом разбежались в разные стороны. Никаких грандиозных изменений, никаких измен или выброшенных уже не на городскую, а на проселочную улицу мобильных телефонов. Здесь царили видеофильмы о Звездных войнах, чаепития с походами к холодильнику в любое время и без спросу. Незамысловатые счастливые часы, когда можно сидеть на полу, слушать знакомые голоса, распевающие старые песни. И каждое мгновение этих счастливых дней наполнено простой всеобъемлющей любовью, которая исходила сначала от обоих моих родителей, а потом только от моей матери. Но любовь оставалась все той же. — Он — мужчина моей мечты. Правда, милый? Мой сын покорно улыбался, потихоньку отходя к двери, чтобы убежать наверх, туда, где хранились его старые игрушки. Тут же были видеокассеты со «Звездными войнами», диснеевскими муль-тиками и записи соревнований по борьбе, которые он уже не смотрел и которые теперь только собирали пыль. Наверху у него имелась своя комната, одежда и своя собственная жизнь. Он мог с закрытыми глазами пройти от холодильника к телевизору и обратно.

Все здесь было легко и просто, без бесед в закусочной за очередным обязательным набором «Хэппи Мил». Тут мы с сыном просто валялись на диване перед телевизором, пока моя мать готовила для нас обед, или ужин, или закуску, а то и просто заваривала чай — она это называла «попить вкусного чайку».

Она всегда отказывалась от предложения помочь ей вымыть посуду. Мы-то с Пэтом были прекрасно обучены нашими женщинами, поэтому всегда делали по дому, что полагается, не задумываясь и не ожидая, что кто-то нас об этом попросит.

Но моя мать даже не желала слышать об этом. В своем доме она сама устанавливала порядки, и один из них гласил: она все делает сама. Она являлась хозяйкой, которая заодно и прислуживает. Ее слово было законом, не подлежащим обсуждению. Иногда я наблюдал через сервировочное окошко, как она возится на кухне, напевая песни Долли Партон. В такие мгновения мне хотелось крепко-крепко обнять ее. Примерно так, как мог позволить себе Пэт. Мы оба любили ее и любили бывать здесь, потому что здесь нам не нужно было ни о чем думать. Какое это облегчение — полностью отключиться от всех тягостных проблем развода, новой женитьбы и необходимости совмещать общение с разными семьями. Хочешь выпить лишний стаканчик кока-колы — пожалуйста, хочешь посмотреть видео, встать из-за стола, не доев кашу из чечевицы, — и это все тоже позволено. Как же замечательно не думать о том, что следует делать, а что — нет! Но всему приходит конец.

После роковой поездки в Париж мне нужно быть осторожным и нигде не задерживаться. Дорога до Лондона, потом еще добираться до дома Пэта, к тому же могут начаться дорожные работы на шоссе A127 или пробки на трассе М25 из-за воскресного футбольного матча в районе Северного Лондона. А нам никак нельзя опаздывать.

— Пора собираться домой, дорогой, — говорю я сыну.

А он смотрит на меня такими взрослыми глазами, совсем не похожими на те, которые должны быть у семилетнего ребенка, и как бы хочет сказать мне: «Но именно здесь я чувствую себя как дома».

И куда в таком случае я должен его увозить?

Мы выехали, когда уже начинало темнеть, и я знал, что в доме моей матери скоро зажжется свет. Он будет гореть всю ночь напролет. Мама ляжет в кровать и станет негромко напевать песни Долли Партон. Просто так, для бодрости духа. А в шкафу все так же будут висеть старые костюмы отца. Они представляют собой слишком большую ценность, чтобы отдать их какой-нибудь благотворительной организации.