"Жизненная сила" - читать интересную книгу автора (Уэлдон Фэй)

МЭРИОН

Мне трудно любить людей, я с детства привыкла относиться к ним с неприязнью. «Ох уж эта Мэрион! Она и родилась с задранным носом», — сказала бы моя мать.

Аида и Эрик были крупными, расплывшимися людьми, как и мой младший брат Питер. У меня длинные ступни, я всегда была слишком рослой для своих лет, но худой. К двенадцати годам Питер весил на два стоуна больше любого из своих ровесников. Я родилась сдержанной, и вскоре мне пришлось стать организованной и собранной. Иначе и быть не могло. Если я хотела выйти из дома причесанной, прежде мне требовалось отыскать гребень в куче грязной посуды, окурков и лотерейных билетов. Все мои родные курили, Питер — с восьми лет. Никто из них не читал книг. Мать и отец объясняли друзьям, что меня подменили сразу после рождения. Поначалу это ранило меня, потом я начала мечтать, чтобы это было правдой, но поверить родителям мне мешало слишком заметное и прискорбное сходство между отцовским носом и моим собственным. Мои родные считали, что люди живут, чтобы наслаждаться, а я полагала, что каждый день дается нам, чтобы в чем-нибудь преуспеть — правда, в чем именно, я не понимала, а спросить было не у кого. Как правило, люди, подобные мне, отделенные от родных интеллектуальной пропастью, восприимчивы к языку. Им помогают книги, к ним проявляют интерес учителя, они без труда находят свое место в мире, поступают в университеты и ведут образ жизни, к которому они приспособлены. Но у меня были сложности с письменностью: я до сих пор страдаю дислексией в слабой форме, хотя прекрасно ориентируюсь в мире цифр, к тому же из-за какого-то незначительного функционального нарушения не могу нарисовать ничего сложнее кошки, сидящей на столе. Только к четырнадцати годам я набралась смелости, чтобы зайти в местную картинную галерею и выяснить, что мое увлечение и страсть — чужие картины, альтернативное видение реальности. Но я не знала, что делать с этим увлечением, и опять-таки некому было мне объяснить. «Плохо» по английскому, «плохо» по рисованию, «хорошо» по математике. Эти оценки с самого детства обрекли меня на службу в банке, и даже такую работу Эрик и Аида считали для меня синекурой. Но в банке все вокруг вызывали у меня неприязнь, все было уродливым и грубым, все намертво привязывало меня к тому, что называется «здесь и сейчас», угнетало дух.

Я ненавидела свою семью. Ненавидела парней, чья неловкая возня раздражала меня; насколько я видела, их единственным желанием было отнять у меня все лучшее, низвести меня до своего плачевного уровня. Мне казалось, что других девушек любят, а я нужна парням разве что «для галочки». Я ненавидела свою работу. Больше всего я ненавидела подделку Ван Гога. И не потому, что ее повесили на видное место, что можно счесть реверансом художнику, а потому, что никто даже не замечал: это фальшивка. Что же можно сказать об устроителях выставки?

Когда Эд, фотограф и художественный редактор появились на выставке «Банк и художник» (даже в то время меня бесило название — уж не знаю почему), у меня дрогнуло сердце. Эти трое мне сразу понравились, я поняла, что они всецело подчиняются разуму. Они казались более живыми, чем низенькие и толстые люди, тусклые и непросвещенные, с жирной бледной кожей, не ведающие сомнений, с флегматичным и тупым выражением лица, с кем я привыкла общаться.

Я сочла чудом переход всего за одну неделю от бобов и тостов в обществе Айды и Эрика в Норидже к салату из авокадо в компании Эда и Норы в Примроуз-Хилл, хотя эту метаморфозу мне пришлось отрабатывать мытьем посуды и возней с детьми. И все-таки свершилось чудо. Подтвердилось мое мнение о том, что истинная увлеченность и энтузиазм ценны даже при отсутствии образования, что это редкостный дар, позволяющий войти в избранное общество. Своеобразие кто-нибудь заметит и придет в восхищение; мир откроет тебе объятия. Поселившись под лестницей, я слушала и училась.

Мое существование в убогом углу беспокоило Эда и Нору, и они переселили меня в подвал Лесли и Джослин Бек, где, как твердили все, «полным-полно свободного места». Но атмосфера оказалась иной. Лесли Бек не читал книг и вешал на стены дешевые репродукции, Джослин коллекционировала конскую упряжь, Хоуп и Серена, при всей их тупости, безбожно врали. Я старательно трудилась и зарабатывала астму, сидела по вечерам и выходным с детьми Эда и Норы, Розали и Уоллеса, Винни и Сьюзен, перенимала все знания и все светские манеры, какие могла. Проучившись всего одну неделю на курсах при «Куртолде», я уже мечтала стать по меньшей мере директором «Галереи Тейт». Порой вся жизнь меняется в мгновение ока.

К сексу я была равнодушна. Наверное, потому, что шумные партнеры Эрик и Аида часто предавались любви, а я давно решила: то, что хорошо для них, не годится для меня. Однажды, случайно открыв дверь ванной и увидев вздыбленный орган Лесли Бека, лиловый и огромный, я потеряла покой и рассказала о нем остальным. Напрасно я это сделала. Но я обрадовалась, обнаружив, что умею завладевать чужим вниманием, вызывать у людей смех. Рассказ о жезле Лесли Бека, как им нравилось называть его, отчасти избавил меня от комплекса неполноценности. Я стала равной среди равных. Я по-прежнему работала на этих людей, но с того момента меня приняли в компанию.

Когда Джослин и Лесли расстались и в дом Переселилась Анита, а мне пришлось вместе с Розали усмирять разъяренную Джослин, узы, связывающие меня с этой компанией, укрепились. Мои благодетели, мои друзья. Я доверяла им — они были готовы поделиться со мной последним куском, разрешить прислуживать им — но не Лесли Беку. Я слишком хорошо понимала его. Он вырос в той же среде, что и я, ему пришлось пробиваться наверх своими силами, он обладал талантом делать деньги. Его талантом остальные восхищались, но не испытывали зависти. Лесли Бек считал, что способен купить друзей и они по доброте душевной позволят ему сделать это. Он завидовал их светской непринужденности, оживленным разговорам за столом, ему хотелось быть одним из них, но чем больше он старался, тем меньше преуспевал, потому что существует лишь один способ стать одним из них — не хотеть быть таким, как они. Лесли присоединялся к ним, и они не возражали; а они, в свою очередь, взяли под крыло меня. Я оказалась в лучшем положении. Понимая, что они считают меня своим шедевром, я сжималась от неловкости, и в то же время не скажу, что я их любила, скорее, не испытывала к ним неприязни. Большего от меня нельзя требовать. Благодарность — омерзительное чувство.

Конечно, Лесли Бек узнал во мне себя. В отличие от остальных я не находила его привлекательным. Даже в то время я многое знала о таких мужчинах — рыжеволосых кудрявых самцах с бицепсами, энергичных, рвущихся из слишком тесной и броской одежды. С такими встречаешься в букмекерских конторах и дневных клубах. У моего отца была пара таких друзей; когда они приходили к нам выпить и поиграть в карты, мама красила губы. Такие люди — собственники, им нравится рассказывать о своей собственности приятелям. Но что знали о них Нора, Розали и Сьюзен? Они ни о чем не догадывались. По их мнению, в брак вступают по любви или из-за похоти, корысть тут ни при чем. Но такие мужчины, как Лесли, прибирают к рукам женщин вроде Джослин, чтобы возвыситься в обществе, перенять все, чему способны научить их жены. Порой они выбирают дурнушек с хорошим приданым вроде Аниты, рассчитывая, что те будут трудиться не покладая рук, испытывать чувство благодарности к мужу и постараются не доставлять ему хлопот. Но потакать своекорыстию не значит радовать душу; несмотря на похвальбу, эти мужчины остаются неудовлетворенными, они не ведают покоя, стремятся к признанию. А еще им необходим план, потому что они умеют только плести интриги. Все это я прекрасно понимала. Мы с Лесли были соперниками, и я побеждала.

Через день после переезда Аниты Лесли подстерег меня на крыльце, когда я уходила в «Куртолд».

— Мэрион, — заговорил он, — спасибо, что ты помогла мне с Джослин. В последнее время ладить с ней было нелегко. Наверное, у нее менопауза.

— Для этого она еще слишком молода, — возразила я.

— Откуда мне знать? Хоуп и Серена нуждаются в постоянстве. Надеюсь, ты останешься с нами.

В любом деле об опеке главное — убедить суд, что детям будут обеспечены постоянный уход и привычная обстановка, но мне вовсе не хотелось оказывать услугу Лесли. Я объяснила, что проживу в доме еще несколько недель, за это время дети привыкнут к Аните. Лесли заметил, что еще не знает, останется ли Анита у него. Я сообщила, что прислуга Сьюзен и Винни взяла расчет и я переселяюсь к ним, в уютную и удобную комнату. Лесли заявил, будто давно собирался привести подвал в порядок, вывести грибок, пока он не распространился по всему дому, провести центральное отопление, оборудовать кухню и ванную. Конечно, в таком случае мне придется платить за жилье, но он постарается назначить минимальную цену. Я сказала, что тороплюсь: мне не хотелось пропускать лекцию «Кубизм и политика». Он спросил, можно ли зайти ко мне вечером, — ему необходимо выплакаться у меня на плече.

Весь день я размышляла о том, хочу ли, чтобы Лесли Бек плакался у меня на плече, а еще о том, смогу ли бесплатно жить в переоборудованной, отремонтированной квартире на Ротуэлл-Гарденс, да еще с центральным отоплением. И я выслушала жалобы Лесли, а когда мы прошли в старую бойлерную и я показала ему разросшийся грибок, в существование которого он прежде не верил (сапожник без сапог: как правило, строитель живет в самом неблагоустроенном доме, а дантист не заботится о зубах своих детей), Лесли в ответ продемонстрировал мне свой лиловый, раздувшийся орган, тянущийся вверх, как росток к дневному свету. Меня рассмешили это сравнение и мысль о том, как повлияли на меня Эрик и Аида, если я способна шутить по этому поводу, а может, на меня слишком подействовала лекция «Искусство и символы» в «Куртолде». Внизу было пыльно и грязно, но я поддалась уговорам Лесли, вошла в число его подданных; он же, со своей стороны, не забыл об условиях сделки и вытравил грибок.

Еще он оборудовал кухню и ванную, хотя водопровод к ним подвели неудачно: воду приходилось греть в чайнике. Центрального отопления я так и не дождалась. Но я осталась в доме, продолжала нянчить детей Лесли, а когда Анита уезжала к родителям, перебиралась в спальню Лесли. Это входило в условия сделки, было частью моей жизни и мести. Зато я перестала думать о парнях и о том, почему я не замужем. Это не стоило мне никаких усилий, я действовала машинально. На свадьбе Лесли и Аниты я присматривала за детьми и вела себя как ни в чем не бывало, радуясь за новобрачных, в жизни которых появилась определенность. Любые сомнения, которые я испытывала, обманывая Аниту, развеялись в день ее бракосочетания. Она превратилась в даму, с которой следовало обходиться именно таким образом. Сексуальная энергия Лесли, ее неукротимость, мощь и выносливость инструмента, подаренного ему судьбой, почему-то не воспламеняли воображение, по крайней мере мое, и не казались эротичными. Без такого опыта я вполне могла обойтись, но зато мне не пришлось платить за жилье.

Однажды Анита спустилась ко мне. Она плакала. На ней было особенно безобразное платье, темно-синее, с белым воротничком. Несмотря на все старания держаться, как подобает хозяйке дома, она не шла ни в какое сравнение с Джослин в ее лучшие дни. Анита сообщила Лесли о своей беременности и надеялась, что он обрадуется. Но он передернулся, сказал, что у него уже есть дети и других ему не нужно, заявил, что дети обходятся слишком дорого, и попросил серьезно подумать об аборте. Видно, Лесли передернуло не от мысли о расходах — в то время его дела шли особенно хорошо, — просто он не желал навсегда связывать жизнь с Анитой. Сделка, в которой участвовал ее отец, давно состоялась и принесла неплохую прибыль всем заинтересованным сторонам, и как дантистам приходится напоминать пациентам об оплате счетов уже после того, как боль прошла, так и Анита была вынуждена напоминать Лесли о роли, которую она сыграла в его жизни. Анита свою задачу выполнила, и Лесли воспринимал ее как приспособление, отслужившее свое, и потому не испытывал благодарности.

— Почему же ты не дала ему пощечину? — спросила я. Рассказ Аниты распалил меня. Я решила, что Лесли зашел слишком далеко. К тому времени я уже окончила курсы при «Куртолде» и управляла маленькой галереей современного искусства в Хэмпстеде, небогатой и ничем не примечательной (ее владельцы, Джейн и Джордж Харрис, были в отъезде). Я наивно полагала, что они будут довольны моей работой и после возвращения предложат мне постоянное место. Но я ошиблась. Я была молода и считала, что люди продают скверные картины потому, что не видят разницы между хорошей и плохой живописью. Мне потребовалось немало времени, чтобы постичь этот мир и осознать: многие предпочитают «плохое» искусство.

Теперь я стараюсь быть осторожной в оценках. Мой вкус подобен острому ножу, который затупился от разочарований; я видела слишком много «хороших» и «плохих» картин, запиналась и мямлила, как любой другой владелец галереи, стараясь как можно сильнее сбить цену и поднять комиссионные. Когда Джейн и Джордж Харрис вернулись, они увидели, что все «хорошие» картины, удовлетворяющие моим вкусам, висят на стенах, а все «плохие» сложены в подвале и ничего не продано. Теперь, оглядываясь на прошлое, я могу посочувствовать им: представляю, как бы повела себя, если бы вернулась из поездки и увидела, что степы галереи увешаны картинами, выбранными Афрой, что мои доходы поднялись, но репутация украсилась пятном (для тех, кто придает этому значение, — для руководства «Галереи Тейт», музея «Метрополитен» и так далее). Скорее всего я тоже уволила бы Афру. Но в то время я была оскорблена. Как раз перед приездом хозяев галереи, когда я считала, что мое будущее обеспечено и я могу позволить себе широкий жест, я покинула дом на Ротуэлл-Гарденс. Разумеется, Анита решила, что я уехала назло ей, — она надеялась на мою помощь, а я, прежде такая услужливая Мэрион, бросила ее, и теперь ей предстояло остаться с младенцем на руках. По-моему, она все-таки залепила Лесли пощечину. Спустя некоторое время родилась малышка Полли.

Даже после того как я покинула дом Лесли, он не спускал с меня глаз. Время от времени он заезжал в убогий дом, где я поселилась, или в какую-нибудь заштатную галерею, где я работала, чтобы позлорадствовать, посочувствовать и заодно выплакаться на моем плече. Его мать, жившая на севере, умерла; отец это едва заметил, только кивнул, когда гроб выносили из дома, — так он кивал, когда его жена уходила за покупками или в сад. Лесли оплакивал мать. Джослин пыталась настроить против него Хоуп и Серену. Это раздражало, но не печалило его. Анита отказывалась улыбаться и блистать остроумием, и Лесли стыдился ее. Дела шли плохо. Вот это по-настоящему волновало его. Он занял крупную сумму, заложил дом на Ротуэлл-Гарденс и теперь жил в постоянном страхе, что не сумеет выплатить деньги по закладной. Отец Аниты соглашался одолжить ему необходимую сумму, но при одном условии: чтобы Лесли записал полдома на имя жены. Лесли отказался.

— Мужчины зарабатывают деньги, — говорил он. — Чего еще хотят от них женщины? Всего сразу? Они воспринимают брак как пожизненный талон на бесплатное питание. Анита разрушила нашу с Джослин семью. По крайней мере родные Джослин разумно распорядились ее приданым. Аните следовало бы задуматься об этом.

Мы занимались любовью — я называла это разминкой Лесли, когда хотела подразнить его, что делала довольно часто. Мне казалось, он прав: моя жизнь зашла в тупик. Я чувствовала, что и мои благодетели придерживаются того же мнения, и ненавидела их.

— Ты должна была остаться со мной, — твердил Лесли. — Добиться своего. В конце концов, я расстался бы с Анитой ради тебя.

Но он лгал. Ему просто не нравилось, что я покинула Ротуэлл-Гарденс без его разрешения.

— И ты испортил бы мне всю жизнь? — уточняла я.

Лесли по натуре был одиночкой. Если уж выходить замуж, то за кого-нибудь вроде Эда или Винни, за общительного и добродушного человека. Но такие мне не попадались. Мне во всем не везло. Даже Эрик и Аида не могли гордиться мной. Кому придет в голову гордиться дочерью-продавщицей, без денег, без дома, мужа и детей? Мне доставались жалкие крохи, а я им радовалась. Это было лучше, чем раз и навсегда похоронить свои надежды.

Моя мечта была неосуществима, поскольку стоила полмиллиона фунтов. А откуда я могла взять такие деньги? Мне хотелось иметь собственную галерею — не торчать в каком-нибудь жалком художественном салоне в пригороде, продавая гравюры и открытки, а быть хозяйкой настоящей галереи с Уэст-Энде, занять заметное положение в обществе, стать своей в таинственном мире искусства, своими глазами видеть, как шлепки краски на холсте — а теперь и на доске — становятся национальным достоянием. Я жаждала играть роль ценителя живописи, быть меценаткой и музой в мире, который любила, хотела очутиться там, где по крайней мере несколько человек поняли бы, что я имею в виду, говоря «хорошая картина». Я осматривала помещения за Музеем истории человечества — они были пусты и ждали новых хозяев. В моем распоряжении были деловые навыки, образование, практическая сметка, связи, вкус — все необходимое, кроме стартового капитала. Я вспоминала, как посмеялась над Айдой, узнав, что она начала учиться музыке, но родители не смогли долго платить за уроки и ей пришлось подыскивать работу. «Правдоподобная история, — думала я, — самый простой выход, самое простое оправдание отсутствию старания и таланта». Но теперь я понимала, каким важным фактором являются деньги — их отсутствие делает абсолютно невозможным раскрытие способностей.

Я знакома с женщинами, сумевшими выйти замуж за миллионеров и просто состоятельных людей, я не менее красива, чем они, ни в чем не уступаю им, но я не из тех, кто выходит замуж ради денег. Тому, кто мечтает о спокойной жизни, следует избегать меня. Я говорю то, что думаю, и думаю, что говорю, а это самое неподходящее качество для совместной жизни, тем более с миллионером.

Однажды вечером, когда я сидела, глядя в темноту и оплакивая свою судьбу, ко мне зашел Лесли. Я удивилась: мы виделись всего несколько недель назад, а обычно он навещал меня не чаще раза в месяц. Бек явился ко мне с предложением — как он выразился, по делу, а не ради развлечения.

Один богатый южноафриканец, мистер Клиффорд Стрейзер, только что прилетел в Лондон вместе с женой. Мистер Стрейзер возглавлял консорциум, недавно купивший тридцать акров заброшенной земли на территории доков и теперь планировавший застройку этого района. Миссис Бренда Стрейзер прибыла с мужем, чтобы посетить гинекологическую клинику на Харли-стрит. В случае удачного расклада Лесли мог стать агентом и подрядчиком Стрейзера и поправить дела. «Удачному раскладу», с точки зрения Лесли, мог способствовать совместный ужин и несколько сомнительных одолжений.

— Я не девица по вызову, Лесли, — заявила я, — пока нет. Ни один бизнесмен не поблагодарит тебя за такое «одолжение», как я.

На лице Лесли отразилось потрясение.

— Мэрион, речь идет не о сотнях, а о тысячах фунтов, о миллионе! Или тебе уже не нужно полмиллиона на галерею?

— Вижу, ты задумал взять пятьдесят процентов комиссионных, — заметила я.

— Как только у тебя будет своя галерея, ты отвыкнешь от высокомерия, — парировал он.

Я ответила, что не понимаю, каким образом мы сумеем вытянуть миллион фунтов из несчастного мистера Стрейзера, и даже не догадываюсь, какая роль в этом предприятии отведена мне.

— Если бы я могла изготовить подделку картины старого мастера, то согласилась бы, — объяснила я. — Но нанять художника, чтобы он написал фальшивку, еще лучше. А что могу предложить Стрейзеру я сама? Себя? Я не прочь, но при нынешних расценках на такие услуги мне придется отрабатывать его полмиллиона добрый десяток лет.

Из меня вряд ли вышла бы проститутка — мне недостает золотого сердца, чтобы быть добродушной и жизнерадостной, моя душа упрямо отказывается деградировать, она слишком тесно связана с разумом, чтобы позволить мне приобрести сходство с порочной и потому притягательной падшей женщиной. Безнадежная затея! Кому я нужна?

Лесли заметно смутился и наконец объяснил все. Мы пригласили супругов Стрейзер на ужин в «Кларидж». Я взяла напрокат белое, убийственно-простое платье, уложила волосы, как беременная жена с картины Ван Эйка. Вести себя я приготовилась сдержанно и интеллигентно, чтобы произвести впечатление привлекательной и разумной особы, воплотившей в себе все качества, о каких мечтают будущие родители. Лесли надел свой лучший серый костюм и тщательно выбрал галстук. Он выглядел как честный и компетентный человек. Мы составили отличную пару.

Клифф Стрейзер был рослым, широкоплечим, приятным, заурядным и довольно полным мужчиной, который изобрел способ делать деньги, никому не причиняя вреда. Достаточно только скупать большие, никому не нужные пустоши на окраинах больших разрастающихся городов, а затем застраивать их грандиозными торговыми центрами и офисами, превращая заброшенные земли в гордость мегаполисов. Он выглядел слегка растерянным, его блестящие глаза бегали. За столиком в углу ужинала принцесса Маргарет.

— Надо обязательно рассказать об этом маме, — решил он, и это мне понравилось. Я сочла его добряком. Отец Стрейзера умер, и сын горько оплакивал его. Всему этому я придала немалое значение. Этот человек вполне заслуживал быть богатым. Его первая жена ушла к игроку в поло. Такое порой случается с теми, кто неожиданно становится богачом, — жены сходят с ума. Ох уж эти игроки в поло!

Вторая жена мистера Стрейзера, бездетная миловидная блондинка, была моложе его на пятнадцать лет. В тот день она посетила выставку «Гордость фараонов» в Британском музее и отстояла длинную очередь, чтобы взглянуть на недавно найденный рисунок Леонардо. Для меня это кое-что значило. В большом доме супругов в Кейптауне жили трое чернокожих слуг. Миссис Стрейзер показала мне их фотографии, будто они были членами семьи; она даже купила подарки для маленькой дочери кухарки. Да, девочка живет вместе с матерью, у них в доме. Разлучить их было бы бесчеловечно, тихо добавила миссис Стрейзер.

Уже зная, какие ограничения и запреты налагает свет, зная, как трудно противостоять им, я решила, что супругов Стрейзер можно назвать хорошей парой, способной войти в царство небесное.

Меня представили им как подругу Лесли, что было правдой. В сущности, за весь ужин я не солгала ни разу, за исключением одного случая, когда упомянула, что я беременна. И я добавила, что намерена прервать беременность, чтобы не расстраивать родителей. Светское общество Южной Африки оставалось старомодным, и я предположила, что и там беременность незамужних дочерей всерьез огорчает родителей. Приятное, стабильное общество, в котором хорошо живется каждому, если у него белая кожа, и каждый может стать отцом или матерью, если он сам не ребенок!

— Дорогая моя! — воскликнула Бренда Стрейзер. — Даже не думайте об аборте. Вы должны родить ребенка, а иначе будете раскаиваться всю жизнь.

— Но я не могу так поступить со своими родителями, — возразила я. — Они даже не подозревают о существовании Лесли. Они так старомодны, так гордятся мной! Я боюсь разбить им сердце.

— Жизнь ребенка священна, — заявила Бренда. — И не вам отнимать ее.

— Бренда права, — кивнул Клифф. — В таких вещах она всегда права. Бренда чудо. У меня есть мозги, а у нее — золотое сердце.

— Сама я не могу иметь детей, — пояснила Бренда, — поэтому знаю, о чем говорю.

— Бедная Бренда… — вздохнул Клифф. — Это так тяжело! Сколько раз ей приходилось терпеть ужасные врачебные обследования, и все по моей вине!

— В конце концов, все зависит от его спермы, — подхватила Бренда. — Я тут ни при чем. Но ты не виноват, милый. А если и виноват, то лишь отчасти.

— В детстве я переболел свинкой, — объяснил Клифф. — Кажется, я говорил вам об этом, Лесли. Как я страдал! Но что значат страдания мужчины по сравнению с муками женщины?

— Да, об этом вы упоминали, — кивнул Лесли. — Какая трагедия!

После креветочного коктейля мы перешли к «шатобриану». Я изобразила радость предвкушения, хотя ненавижу красное мясо. Хороший аппетит — отличный признак. Я всегда старалась завоевать расположение окружающих. От меня зависело слишком многое. В тот день я была в ударе. Даже астма, которая время от времени мучила меня, ни разу не напомнила о себе. Посетители ресторана посматривали на меня чаще, чем на принцессу Маргарет. Если бы я могла всегда одеваться так, как в тот раз, бывать в подобных местах, наверное, научилась бы держаться непринужденно. Возможно, я зря всегда себя недооценивала. Меня так ошеломил и обрадовал гигантский скачок из банка в Брамли, что я слишком долго довольствовалась весьма скромным существованием. Пришло время совершить новый скачок, и я была на это способна. Если однажды унылая жизнь в корне изменилась, притом за какое-то мгновение, значит, и следующая перемена будет стремительной и внезапной.

— Почему бы вам не пожить у нас, в Кейптауне? — спросила Бренда. — Вы отдадите ребенка на усыновление и вернетесь на родину. Никто ничего не узнает.

— Мне будет трудно расстаться с ребенком, — объяснила я. — И кроме того, я не могу бросить работу, просто взять и уехать, и подвести своих коллег. — Ребенок должен был унаследовать твердые нравственные принципы, приятную внешность, крепкое здоровье, милый и покладистый характер.

— Я хотела бы усыновить ребенка, — призналась Бренда, — но над Клиффом до сих пор висит нелепый приговор, вынесенный еще до того, как он познакомился со мной. Нам не разрешат иметь приемных детей. Однажды Клифф ударил полицейского, который избивал негра. В то время Клиффу был двадцать один год.

— Можно было бы попробовать подыскать суррогатную мать, — заметил Лесли, обращаясь к Клиффу, — но вряд ли эта идея по душе Бренде.

— Вы правы, — согласилась Бренда, — по-моему, это неестественно. Я вовсе не желаю секса с другими мужчинами. И не хочу, чтобы Клифф спал с кем-нибудь еще. Да и какой в этом смысл, если его сперма все равно нежизнеспособна?

— Тише! — предостерег Клифф. К столику приближался официант.

— Ешьте, дорогая, — обратилась ко мне Бренда. — Я обожаю профитроли.

Я немного всплакнула над бифштексом. Клиффорд заказал бутылку кларета стоимостью девяносто девять фунтов. Ее распили втроем. Я ограничилась минеральной водой.

— О Господи… — Бренда тоже всплакнула, потому что любила мужа и хотела ребенка, но не знала, как это совместить.

— Беда заключается в том, — заговорил Лесли, — что я уже женат. У моей жены слабое сердце, а мужчину нельзя обрекать на пожизненный целибат. Расстаться с женой я не могу — ведь она ни в чем не виновата, просто больна. Если она узнает о Мэрион и ребенке, то не переживет потрясения. Мы зашли в тупик.

Мы задумались об этом — получалось, выхода у нас нет. И все-таки Клиффорд нашел его.

Он спросил:

— Мэрион, а что, если вы родите тайно, отдадите ребенка нам, а мы возместим вам потерю? Тогда вам не придется делать аборт, Лесли — признаваться во всем жене, у Бренды появится ребенок — красивый, как его мать, и умный, как отец, а я преподнесу жене лучший подарок в мире!

Лесли удержался от вопроса: «Сколько?», хотя обычно не стеснялся интересоваться ценой. Мы обсудили сделку за профитролями. Бренда считала, что мы должны просто подарить ей ребенка в знак любви и дружбы, но Клиффорд отдавал предпочтение надежной сделке и выплате крупной суммы. Мы намеревались нарушить законы двух стран. Клифф не желал, чтобы я передумала в последнюю минуту.

— Что значат деньги по сравнению с душевным покоем? — подхватил Лесли. И он предложил Бренде уехать куда-нибудь отдыхать на несколько месяцев, а потом вернуться в Кейптаун с младенцем, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. Бренда сияла от счастья.

В мире не так много белых новорожденных младенцев с крепким здоровьем. Мы сошлись на девятистах пятидесяти тысячах фунтов. Расстаться с миллионом Клиффорд так и не решился. Я немного поплакала над своим черным кофе, размышляя о ребенке, с которым мне предстояло расстаться, и сказала, что должна все обдумать.

Целую неделю я провела с Лесли в дешевом отеле. Аните он сообщил, что уезжает в Шотландию. Лесли объяснил, что солгал не ради Аниты, а ради самого себя: он обязан сохранить семью. Я забеременела сразу: эта неделя была самой благоприятной в моем цикле. Обдумывая, не совпадение ли это, я поняла, что нет: Лесли никогда не рассчитывал на подобные совпадения. Все было спланировано заранее, вероятно, еще в тот момент, когда Клиффорд сообщил партнеру, что его жена проходит обследование в клинике. В машине Лесли я случайно нашла книгу «Беременность и контрацепция: факты». Он недавно сменил «порше» на «ситроен». Это доказывало, что дела у него идут неважно.

В конце недели он объявил:

— Мы отстаем по срокам на три недели. Ребенок может родиться позже, чем запланировано.

— Вряд ли, — ответила я. — Мы с братом родились за пару недель до срока. В нашей семье это обычное дело.

Я спросила, почему он не позаботился о беременности до встречи со Стрейзерами, а он объяснил, что не хотел беспокоить меня. Допытываться я не стала.

Лесли казался мне дьяволом, вонзающим в меня свое мужское достоинство так, словно от этого зависело все его будущее, — вероятно, так и было. Отель оказался кошмарной дырой. Кровать была старомодной, узкой, с провисающей посредине проволочной сеткой, а не пружинным матрасом. Происходящее ничем не напоминало отдых, хотя я пожертвовала ради этого драгоценной неделей отпуска.

Я спросила Лесли, почему он был так уверен, что я забеременею. Он объяснил, что вероятность составляла в самом худшем случае восемьдесят пять процентов. Я осведомилась, почему мы живем в скверном отеле у вокзала Кингс-Кросс, где бывают только проститутки и приезжие, а не в «Кларидже», и он ответил, что поскольку номер в отеле он оплатил из моей доли, то максимально низкие затраты должны меня устраивать.

Меня не покидали мысли о том, унаследует ли ребенок темперамент Лесли. Если так, я вряд ли сумею полюбить его, особенно если родится мальчик. Я спрашивала себя, хочу ли вырастить ребенка сама, и каждый раз давала отрицательный ответ. Я произведу на свет ребенка, который нужен Бренде, и у него будет все. Я могла бы полюбить ребенка Винни, Эда или Уоллеса, но только не дитя Лесли. Делает ли это мне честь? Или причина в том, что я никогда не была близка с первыми тремя мужчинами, хотя, пожалуй, могла легко добиться этого? Я часто бывала в их домах, даже в спальнях. Для мужчин вполне естественно вступать в интимную связь со служанками, подругами жен и секретаршами — но не иметь от них детей.

Думаю, мне льстило то, что Лесли решил обзавестись ребенком именно от меня, какими бы ни были его мотивы.

Я объявила Лесли, «что сделаю аборт, если он не согласится немедленно отдать мне семьдесят процентов суммы, уплаченной Стрейзером. Он предлагал треть суммы при заключении сделки, треть — сразу после родов и еще треть — в течение трех месяцев после них. Я возразила, что мне придется терпеть не только физические и эмоциональные неудобства, но и родовые муки, и потребовала семьдесят три процента. Лесли напомнил, что поскольку появление ребенка наполовину зависит от отца, к тому же идея принадлежит ему, то по справедливости мне причитается пятьдесят процентов. Мы сошлись на пятидесяти пяти и сорока пяти процентах в мою пользу, и Лесли добавил, что чем раньше у меня появится собственная галерея, тем лучше. Деньги поступили на счет Лесли благодаря какой-то вполне законной сделке в рамках продажи участка.

Я позвонила Клиффу и Бренде и сообщила, что обо всем подумала и согласна на их условия, выслушала счастливый вздох Бренды и удивилась тому, что мои беды осчастливили ее. Подобно большинству женщин, Бренда рассчитывала воспитать ребенка по своему образу и подобию, независимо от генов. Полагаю, именно эта надежда заставляет некоторых женщин рожать одного ребенка за другим. Как только малыши начинают ходить, спорить, выказывать темперамент и характер, их матери быстренько рожают следующих, поскольку уверены: на этот раз им повезет. Конечно, их ожидания напрасны, по они не унывают. Розали, Нора, Сьюзен — все они живут надеждой. Хорошо еще, что Анита сдалась после первого же младенца.

Едва получив первую сумму, я вложила деньги в помещение, выбранное для будущей «Галереи Мэрион Лоуз». Еще несколько месяцев я готовилась к открытию, выбирая и закупая товар. К моему удивлению, люди охотно шли мне навстречу. Я вызывала у них большее расположение, чем могла бы рассчитывать. Меня трогало то, как знакомые и коллеги стремились помочь мне. Последние три месяца беременности я провела в Италии, где усердно осматривала церкви и монастыри; малыш составлял мне прекрасную компанию. Я беседовала с ним, учила его, он стал моим другом. Ничего сказать он не мог, по мы оба знали, что поступаем правильно. Ребенок, выросший в большом доме, окруженный заботами добрых родителей и троих слуг, будет счастливее любого сверстника, живущего в тесной городской квартире, какую может позволить себе низкооплачиваемая мать-одиночка. Мы оба, плод и я, сошлись во мнении, что беззаветная материнская любовь ничего не значит по сравнению с любовью приемных родителей, подкрепленной миллионом фунтов.

Когда до родов оставалось шесть недель, Бренда приехала ко мне в Венецию. Она была миниатюрной, деловитой и энергичной. Церкви нагоняли на нее скуку, но ей нравилось сидеть на площади Святого Марка, потягивая самый дорогой кофе в мире. Я не испытывала к ней ни капли неприязни. Мне она заказывала шоколад, утверждая, что кофе вреден для ребенка. Ради нее я надеялась, что ребенок не будет похож на Аиду или дядю Питера. Он появился на свет в родильном доме на окраине Венеции, где я назвалась именем Бренды.

Если Айда и Эрик ошиблись и меня вовсе не подменили при рождении, у меня появилась возможность хотя бы отчасти подтвердить семейное предание в отношении их внука. Поменять матерей, а не детей. Родился мальчик с рыжеватым хохолком. Из книг я узнала, что эти волосы выпадут в ближайшие три месяца и сменятся другими, более крепкими и густыми, и порадовалась, что Бренда нашла это обстоятельство любопытным и немаловажным.

После родов Бренда подарила мне еще пятьдесят тысяч долларов, таким образом доведя общую сумму до миллиона.

— Только не проговорись Клиффу, — предупредила она. — Ты же знаешь, каковы мужчины. Все они гордецы! Это мои собственные деньги, потому что такой ребенок стоит миллиона долларов!

Согласно условиям сделки, первая сумма была уплачена фунтами стерлингов, но я не стала напоминать Бренде об этом, к тому же при обмене по курсу два к одному у меня прибавлялось двадцать пять тысяч совсем не лишних фунтов. Я не настолько испорчена, просто лишена материнских чувств.

Я попрощалась с Брендой и ребенком в венецианском «Хилтоне», отлично выспалась — непозволительная роскошь для матери новорожденного, — посочувствовала Бренде, а затем переселилась в дешевый и более романтичный отель, соответствующий моим вкусам. Целую неделю я утешалась шедеврами Ренессанса, периода, знакомство с которым помогает внимательному наблюдателю увязать человеческий опыт с исторической перспективой. Затем я вернулась в Лондон — через Милан, где накупила одежды, приличествующей хозяйке галереи в Уэст-Энде, и завершила сделку.

Как ни странно, Лесли расстроился, узнав, что я вернулась домой одна, без ребенка. Он предполагал, что родится еще одна девочка, считал, что способен зачинать только отпрысков женского пола. Услышав, что я продала его сына, он оскорбился.

— Напрасно ты сделала это, — сказал он.

— Идея принадлежала тебе, — напомнила я.

— Ты должна была отказаться. Я не думал, что ты согласишься. Для меня это был просто повод провести с тобой в постели целую неделю.

Но я ему не поверила. В конце концов, что значат мотивы? Вряд ли у Бога найдется время и желание напомнить о них до Судного дня, когда мертвые восстанут из могил во всем великолепии праведного гнева. Важно то, как именно мы поступаем, а не причины наших поступков. Я открыла «Галерею Мэрион Лоуз». Финансовые дела Лесли наладились, нашего ребенка воспитывали чужие люди. После этого я долго не виделась с Лесли. Мы тяготились друг другом по непонятной мне причине и встретились лишь в тот день, когда он возник в дверях галереи с картиной Аниты под мышкой, в ореоле плавающих в воздухе пылинок и нарушил покой безмятежного дня.