"На линии огня" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава четвертая

Ньюарк, штат Нью-Джерси. Город, в котором переплелись судьбы трехсот тысяч жителей. Гигантская театральная площадка, на которой ежедневно разыгрываются тысячи личных драм.

Но три из них в этот день имели особое значение.

У Римо никогда не было желания возвращаться в этот город, поскольку покинул он его, будучи трупом. И все же один раз с тех пор он там побывал, и приют Святой Терезы предстал перед ним тогда старым, покрытым копотью кирпичным домом, с распахнутыми настежь окнами и дверьми, — мертвый дом, стоящий в ожидании момента, когда соседние присоединятся к нему.

Это случилось пару лет тому назад, и теперь соседние дома стали такими же, как и этот старый приют. Вся улица представляла собой длинный ряд пустырей да остовов сгоревших дотла домов. Даже среди бела дня по улице бегали крысы. Остановив машину, Римо взглянул на старый приют. Он выглядел таким же мертвым, как и почти весь Ньюарк, таким же, каким был и сам Римо Уильямс — тот самый Римо Уильямс, который вырос в этом доме и которого здесь наказывали воспитатели, колотя за провинности по костяшкам пальцев. Римо вздохнул. А чего еще хотел он тут увидеть? Духовой оркестр и мемориальную доску, говорившую о том, что здесь воспитывался Римо Уильямс? В таких местах бронзовых пластин не вешают. Их воруют наркоманы.

И его идея посетить родные места с целью выяснить, как, когда и почему он попал в приют Святой Терезы, вдруг показалась ему неосуществимой. Включив передачу, Римо тронулся дальше. Завтра он об этом подумает. А сейчас ему нужно устроиться в какую-нибудь гостиницу.

К тому времени Лестер Мак-Герл, который решил, что ему вполне подойдет прозвище Спарки-искорка, уже поселился в гостинице.

Он сидел в кресле перед телевизором, по которому показывали послеобеденную мыльную оперу, а в полутора метрах от него на полу стоял стакан.

Мальчик пополнел. За те несколько недель, что он был знаком с Солли Мартином, он набрал почти двадцать фунтов, и теперь все эти фунты были облачены в дорогой, идеально сидящий на них костюм. Но Спарки любил бы этот костюм даже в том случае, если бы тот не сидел на нем столь идеально, только за то, что это был его собственный костюм, а не с чужого плеча, заношенный до дыр полудюжиной прежних владельцев, до того как достаться ему.

Вынув из коробка спичку, он зажег ее и бросил в стоящий на полу стакан. Спичка ударилась о край стакана и упала на пол, где еще какую-то секунду продолжала гореть, прежде чем погасла, оставив на нейлоновом ковре выжженное черное пятно. Стакан был уже до середины наполнен спичками, а на ковре чернело несколько десятков черных пятен. Мальчик достал еще одну спичку и повторил то же самое. На этот раз спичка упала в стакан и, продолжая гореть, подожгла остальные, искореженные огнем, но еще не полностью сгоревшие.

Спарки встал из кресла и плеснул в стакан немного воды, чтобы погасить пламя. Солли не нравилось, когда на коврах лопались стаканы и возникали пожары в гостиницах. Это было единственным неприятным качеством Солли — он не разрешал Спарки устраивать где-либо пожар, пока за это не было заплачено вперед. Но он не бил мальчика, кормил его и одевал, и вовсе не считал Спарки каким-то ненормальным из-за того, что тот обладал способностью воспламеняться, и, наконец, Солли Мартин был первым добрым человеком из всех, кого Спарки доводилось когда-либо встречать. Думать о нем как о своем отце Спарки не хотелось: отца своего он не знал, была только длинная череда законченных пропойц с их доведенными до отчаяния женами, которые использовали мальчика для того, чтобы получать от государства пособие на содержание ребенка, и которые потом только издевались над ним и унижали. Нет, только не «отец». Спарки не хотел считать его отцом. Другое дело — старшим братом. Вот кем был для него Солли Мартин, и мальчик не был еще достаточно взрослым и не стеснялся признаться самому себе, что любит Солли. Он зажег еще одну спичку и бросил ее в стакан. Только чтобы не огорчать Солли, он не станет поджигать этот отель, когда они уйдут отсюда.

А тем временем у дома, находившегося в двух милях от этого отеля, остановила на обочине свой «Континенталь» Руби, и с парадного крыльца тотчас же спустились три бездельника, чтобы поближе рассмотреть машину.

Руби открыла дверцу и, демонстративно установив над приборной доской противоугонное устройство, вышла из машины и заперла дверцу.

— Джексоны здесь проживают? — спросила она, обращаясь к одному из юнцов, самому рослому, с огромной копной волос в стиле «афро».

— Да тут кругом Джексоны, — угрюмо ответил тот. — Хорошая машина.

— Ничего хорошего, — возразил второй. — Хорошая двести двадцать пять миль дает. Гоночная — вот это хорошая. А это просто «Континенталь».

— Заткнись, — сказал самый здоровый. — Это хорошая машина.

— Правильно, — подтвердила Руби. — Это хорошая машина, а я хорошая хозяйка, и я еще раз спрашиваю тебя по-хорошему: Джексоны здесь проживают?

Верзила встретил ее холодный уверенный взгляд, который заставил его вспомнить кое-что о вежливости.

— Четвертый этаж с тон стороны, — проговорил он. — А вы кто?

— Друг семьи, — ответила Руби. — Присмотрите за машиной, хорошо? И, если кто-то попытается ее угнать, скажите, что внутри есть баллон с отравляющим газом, который выходит наружу, если попытаться завести мотор без ключа.

— Да ну?

— Можешь не сомневаться, — сказала Руби. — Правда, это не так страшно, как кажется. Он не смертельный. Просто на всю жизнь останешься слепым.

— Не слабо, — заметил парень. Руби кивнула.

— Это, чтобы в другой раз неповадно было.

Быстро поднявшись по ступенькам крыльца каменного дома, входная дверь которого походила на бланк-заказ на участие в международном конкурсе нецензурных выражений. Руби нажала звонок Джексонов. В это время за ее спиной трое юнцов уже горячо обсуждали вопрос, где можно спереть противогаз, чтобы можно было спереть машину, не оставшись при этом слепыми. Руби улыбнулась. На звонок никто не отвечал, и она, толкнув дверь, вошла в дом и двинулась вверх по лестнице.

Звонок на двери квартиры Джексонов, расположенной на четвертом этаже, тоже не работал. И Руби принялась барабанить в дверь, пока изнутри не раздался голос:

— Ради всего святого, перестаньте стучать! Кто это там?!

Дверь не открывали.

— Тетя Летти, это Руби.

— Кто?

— Руби, ваша племянница.

Дверь не открывалась. Вместо этого женский голос спросил:

— А как зовут твою маму?

— Корнелия. Она все так же курит свою трубку из кукурузного початка и носит серебряный медальон из доллара, который вы ей однажды подарили.

Дверь резко распахнулась. Маленькая негритянка со сморщенной от старости физиономией, напоминавшей сушеный чернослив, окинула Руби взглядом с головы до ног, после чего, схватив за локоть, втащила в комнату.

— Руби, деточка, что случилось?! От кого ты прячешься?!

— Почему вы решили, что я от кого-то прячусь, тетя Летти?

— Потому что мало кто приезжает в Ньюарк просто в гости. У тебя все в порядке, девочка?!

— Все хорошо, тетя Летти. Правда все хорошо.

И когда старушка наконец успокоилась, то заключила Руби в такие крепкие объятья, словно хотела наверстать упущенное за те десять лет, которые они не виделись.

— Заходи, девочка! Ой-ей-ей, какая же ты стала большая да красивая! Заходи и расскажи все своей тете Летти. Как там мама? И что же все-таки тебя к нам привело?

— Я подумала, что, может, вы могли бы приютить меня у себя на несколько дней, — ответила Руби, следуя за женщиной на кухню через анфиладу комнаток, прибранных, но почти без мебели.

— Я так и знала, что ты от кого-то прячешься, — проговорила Летти Джексон, — раз хочешь здесь остаться.

Руби рассмеялась.

— В самом деле, тетя Летти, вы самая подозрительная женщина, которых я только знала! Разве я не могу просто приехать в гости?

В конце концов разные увещевания и неподдельно веселое настроение Руби успокоили старую женщину. Пока Руби сидела за кухонным столом и разговаривала с тетей, старушка суетилась, готовя то печенье, то чай, и при этом все требовала, чтобы Руби рассказала ей о том, чем она занимается, как идут ее дела, как поживают ее мать и брат, обормот Люсиус, так назвала его старушка, произнеся это сочетание как одно целое, точно это был какой-то титул, вроде «принц Чарльз» или «король Эдуард». Вышло «обормотлюсиус».

Время шло, и в квартире постепенно собирались домочадцы: дети тетушки Летти, дети ее детей, племянники и племянницы. Всех их она представляла Руби в официальной манере, называя при этом Руби дочерью ее сестры Корнелии, и Руби тут же забывала все имена. В такой большой компании, казалось, никто не обращал на это внимания. Когда стемнело, миссис Джексон сказала Руби, что, поскольку та у них гостья, то спать будет только вдвоем со своей шестнадцатилетней кузиной, которая слышала, что Руби занимается изготовлением париков, и хотела, чтобы та прислала ей парочку — один для ношения днем, другой надевать на ночь, дабы ей не приходилось постоянно возиться со своими волосами.

В конце концов Руби уснула.

— Это тот самый дом?

Солли Мартин посмотрел на серое здание, затем на Лестера Спарки Мак-Герла.

— Да, — ответил он. — А после этого мы уедем из города и заедем в одно место за деньгами. — Взмахом руки он указал на улицу и продолжал звенящим от негодования голосом: — Ты посмотри на улицу! Любой нормальный человек пожелал бы спалить весь этот город. Но этот тип заплатил нам только за один дом, и потому сгорит только он.

— Ну, тогда я пошел, — сказал Спарки.

— С тобой все в порядке? — спросил Солли. — Готов? Чувствуешь себя нормально?

— Вроде бы да. Все нормально, — ответил мальчик.

— Меня просто в жар бросает, — проговорил Солли, — как это ты можешь зайти в дом, вот так вот просто взмахнуть руками — и все начинает гореть! Так все просто.

— Меня тоже, — сказал Спарки. — Я так и не понял, отчего это получается. Просто получается и все. Еще мне кажется, что с каждым разом получается лучше. Особенно в последний раз.

Солли кивнул. Затем окинул взглядом улицу. Она была темна и безлюдна. Увидев стоявший возле дома дорогой белый «Континенталь», удивился. Машина такого класса никак не соответствовала этой улице. Правда, существует такая басня, что, мол, процветающие мошенники ездят на «Кадиллаках» и целыми днями пялятся в цветной телевизор, но в действительности «Кадиллакам» этим уже по пять лет, и сжигали они три литра бензина, проехав один квартал. Однако этот «Континенталь» был вовсе не таков.

Спарки Мак-Герл выскользнул из машины и, перебежав дорогу, нырнул в подъезд дома.

Солли ждал. Ньюарк был плохой поживой. Все более или менее ценное, что можно было в этом городе спалить, уже спалили. Остался только этот дом. Но их сегодняшней целью была вовсе не ликвидация чьей-то собственности. Тот, кто их нанял, хотел, чтобы погибли жильцы. Солли пожал плечами. Ему было все равно. Он еще раз взглянул на пятиэтажное здание. И Спарки это было тоже все равно. Мальчишка готов был поджечь что угодно, лишь бы посмотреть, как оно горит.

Бесшумно миновав пять лестничных пролетов, Спарки сначала поджег пол на верхнем этаже и, спускаясь вниз, то же самое проделал с каждой лестничной площадкой. Прежде чем пожар обнаружат, лестничная клетка будет уже полыхать вовсю.

Римо пересек узкую улочку, на которую выходил фасадом его отель, и вошел в парк, разбитый над подземным гаражом.

Когда он был совсем маленьким, приютские воспитательницы раз в месяц проводили с ним занятия в ньаркском парке. Тогда он был в отличном состоянии, кругом царила безукоризненная чистота, туда приходили студенты, бизнесмены, люди отдыхали целыми семьями.

А теперь здесь, как и во всем городе, царило запустение. Войдя в парк, Римо почувствовал, что его словно обокрали. В детстве у него было не слишком много радостей, мало что было в нем памятного, и он всегда с теплотой вспоминал этот парк, но то, что он видел перед собой, вызывало уныние.

Резкий свет ночных фонарей падал на скамейки, облюбованные пьянчугами. Из кустов доносилось хихиканье молодых парочек.

Зайдя подальше, Римо увидел еще одну сцену. Привалившись спиной к стене служебного здания, стоял негр, сверкая полным ртом золотых зубов и массивной золотой цепью на шее. Шагах в двадцати то него стояла группа подростков, не сводивших с него глаз, и Римо понял, что они ждут своей очереди, чтобы купить у него наркотики. Первый из них, подойдя к торговцу, протянул тому деньги и получил взамен маленький пакетик. Как только он отошел прочь, его место тотчас же занял следующий из группы ожидающих. Интересно, подумал Римо, не записываются ли они у него заранее, как в пекарне, чтобы потом ждать, когда их вызовут по номеру и купить свой пакетик?

Поискав глазами несломанную скамейку, Римо увидел такую среди четырех ближайших и, сев, стал наблюдать процесс. Ему было видно, как в лучах фонаря отсвечивают белизной сложенные деньги, как поблескивают маленькие пакеты, которые достает торговец, предварительно пересчитав и положив деньги в карман.

И куда только полиция смотрит? — подумал Римо и порадовался тому, что сестра Мэри Маргарет не дожила до этих времен и не видит, что творится в их парке. Он почувствовал, как в глубине души у него что-то поднимается, и сперва подумал, что это гнев, но вскоре понял, что чувство это более глубокое. Это была скорбь. Он думал, что вырвется из того заболевшего мира, где ему приходилось зарабатывать себе на жизнь, вернувшись в этот город к невинным временам своего детства. Но болезнь эта проникла и сюда, и на какое-то мгновение у него мелькнула мысль: а осталось ли вообще где-нибудь в Америке хоть одно чистое место, хоть один парк, в котором, как и раньше, играли бы дети, не боясь ни пьяниц, ни наркоманов, ни торговцев этим зельем?

Торговец увидал, что Римо на него смотрит, но не выказал при этом никакого страха, а всего лишь любопытство, и Римо подумал, какое чувство испытал бы этот тип, случись такое много лет назад, когда у этого типа были свои зубы, а Римо служил в ньюаркской полиции.

И Римо вдруг самому стало интересно, насколько же у него еще хватит терпения выносить эту скорбь, прежде чем она перейдет в непреодолимое желание избавиться от причины, ее породившей.

Затем он увидел, как торговец подозвал ребят к себе поближе. Они стали о чем-то совещаться; торговец указал на Римо, и скорбь вдруг улетучилась, уступив место холодной ярости. Римо встал со скамейки.

— Ну, все, — громко сказал он. — Пошли отсюда!

Восемь пар глаз удивленно уставились на него.

— Вы что, не слышали? Пошли все вон из моего парка!

Некоторое время компания смотрела на этого внешне ничем не примечательного белого, затем они стали переглядываться, ухмыляться и подмигивать друг другу.

— Из твоего парка? — переспросил торговец.

— Ага. Из моего парка. Убирайтесь отсюда, — сказал Римо.

— Это общественный парк, — возразил торговец.

Римо подошел уже совсем близко, и торговец шмыгнул за спины сгрудившихся кучкой ребят.

Стояли они не слишком плотно, Римо протянул руку между ними и, схватив торговца за висевшую у того на шее золотую цепь, рванул к себе. Тот вылетел из-за укрытия, точно шарик из лотка китайского бильярда.

— Эй, полегче! Он у нас один.

— Да, — глухо поддержал другой голос. Но не успели они ринуться на Римо, как он перевернул торговца вверх ногами и, держа за лодыжки, стал трясти. Из карманов посыпались пятидолларовые пакетики с «травкой». Римо тряхнул сильней. На землю посыпались деньги: купюры, монеты. Каждый раз, когда Римо его встряхивал, торговец стукался головой о булыжник и хрипел:

— Помогите! Даром отдам! Помогите!

— Заткнись, — сказал Римо. — Ты и так отдашь. — И пинками стал отшвыривать пакетики и деньги созерцавшим все это мальчишкам. — Вот. Забирайте все. Только уматывайте из моего парка.

И Римо продолжал трясти торговца, отбрасывая ногой то, что сыпалось из его карманов. Семеро парней стояли молча, как будто раздумывая, потом все разом ринулись хватать пакеты и деньги, и через пятнадцать секунд на земле было уже чисто, а где-то во мраке раздавался удаляющийся топот.

— Они за это поплатятся, — прохрипел торговец.

— Ужасно сознавать, что тебя все бросили, правда? — спросил Римо.

— Кто ты такой? Что тебе надо? Кончай стукать меня головой!

Римо поставил его на ноги. Парень был одного с ним роста, но еще худощавее.

— Я один из воспитанников сестры Мэри Маргарет, — сказал Римо. — Ей не понравилось бы то, что делается в ее парке.

Торговец принялся оправлять на себе одежду.

— Я тебе уже сказал: это парк общественный.

После этого он потер левой рукой макушку, в то время как правой полез за пояс брюк сзади и, выхватив оттуда складной нож, щелкнул фиксатором. Выскочившее лезвие блеснуло при свете фонаря, показавшись при этом хрупким, как стекло.

Римо покачал головой.

— Зря ты это, — сказал он. — А я еще собирался тебя отпустить.

— Черта с два, — сказал негр. — Ты мне дорого обошелся, козел этакий, и теперь я возьму с тебя долг. По кусочкам.

Он махнул ножом, метя Римо в горло. Римо отклонился назад. Нож мелькнул у него перед лицом. Тогда Римо, схватив негра за ноги, снова перевернул его вниз головой и поволок через аллею к скамейке, возле которой стояла урна. Приподняв парня, он сунул его головой в урну. Голова негра стукнулась о бутылки, которыми была заполнена урна, раздался звон стекла. Места в урне явно не хватало, но Римо продолжал давить. Единственный стон был заглушен хрустом стекла. В конце концов из урны остались торчать только уродливые желтые ботинки на двухдюймовой подошве. Тогда Римо согнул ноги торговца, спрятав внутрь и ботинки, и придавил еще разок, утрамбовав так, чтобы ничего не торчало. Теперь все было в порядке. Римо довольно потер руки и вернулся на скамейку.

Через десять минут послышались приближающиеся шаги. Громкие, тяжелые — кто-то, нарочито громко вышагивая, приближался к Римо. И вдруг перед ним возник полисмен. Совсем молодой.

Когда полисмен заговорил, Римо опустил глаза в землю.

— Что вы тут делаете, мистер?

Голос его слегка дрожал от испуга.

— Просто сижу в своем парке, — ответил Римо.

— В своем парке?

— Ага. В нашем с сестрой Мэри Маргарет, — сказал Римо.

Полисмен немного успокоился, решив что перед ним безобидный тихопомешанный.

— Вы и дальше намерены тут сидеть? — спросил он после некоторой паузы.

— Да.

— В этом парке белому находиться опасно, — сказал полисмен.

И тут Римо в первый раз поднял глаза и встретился взглядом с полисменом.

— Только не сегодня, — сказал он. — Только не сегодня.

Прежде чем что-то увидеть или услышать. Руби почувствовала запах и рывком села на кровати.

С силой втянула воздух. Ошибки быть не могло: этот запах она знала с детства.

Пожар.

Соскочив с кровати, она принялась расталкивать свою спящую кузину.

— Ленора, проснись! Дом горит!

Шестнадцатилетняя девушка, хмельная от сна, приходила в себя медленно, и Руби ударила ее по щеке.

Та очнулась, потрусила головой и невольно потянулась рукой к щеке, глядя на Руби, которая уже направлялась к двери.

— Дом горит! — бросила Руби через плечо. — Надо разбудить всех остальных!

Вдвоем они подняли все семейство Джексонов. Все делалось как во время противопожарной тренировки: сначала выходили дети, старшие выводили младших.

Руби подала восемнадцатилетней Молли свой чемодан.

— Отнеси вниз, — сказала она. — Запри в багажник и отведи машину за угол, подальше от дома.

Не дожидаясь ответа. Руби выбежала в коридор и принялась барабанить во все двери.

— Пожар! — кричала она. — Проснитесь! Дом горит!

Горели ступени лестницы, полыхали стены и пол, но совершенно не ощущалось запаха бензина или какого-либо другого горючего, нигде не было видно бумаги или чего-либо такого, чем можно было бы воспользоваться для поджога.

Услыхав топот ног по лестнице. Руби посмотрела вверх и увидела парня с шевелюрой в стиле «афро», который вечером околачивался возле дома. В жокейских шортах и тенниске, он летел вниз, перепрыгивая через четыре ступеньки.

Не сбавляя скорости, он хотел проскочить мимо Руби, но та протянула руку и обхватила его поперек туловища.

— Куда это ты несешься? — спросила она.

— Пожар! Дом горит!

— Верно, — сказала она, — наверху кто-нибудь живет?

— Конечно! Пусти меня!

Схватив ее за руку, он хотел было вырваться, но Руби, запустив правую руку в карман халата, выхватила оттуда короткоствольный револьвер 38-го калибра и приставила ко лбу парня точно между глаз.

— Давай наверх и всех разбуди.

— Ч-черт!

Руби пожала плечами.

— Давай двигай или подохнешь прямо здесь. Что тебе больше нравится?

Она взвела курок. Парень сглотнул.

— Ч-черт! — повторил он.

Руби вдавила дуло ему в лоб, и он, развернувшись, бросился вверх по лестнице сквозь огонь, вопя изо всей мочи:

— Пожар! Пожар! Пожар!

Руби посмотрела вверх и увидала над лестницей огонь. Это поджог, решила она. Подожжено было в нескольких местах. Кому же еще могло понадобиться поджигать этот дом, кроме чокнутой шпаны!

Тут не над чем раздумывать. Она огляделась вокруг. Из квартир начали один за другим выскакивать жильцы, и у нее на какую-то секунду возникло ощущение, будто она сидит в цирке и смотрит, как из одного «Фольксвагена» выпрыгивают целых две дюжины пассажиров. Они выходили по несколько человек: по два, по четыре, протирая заспанные глаза и нетвердо шагая, поскольку еще не успели прийти в себя.

Руби еще какое-то мгновение помедлила, прислушиваясь к доносившимся с пятого этажа крикам «Пожар!», затем, проталкиваясь сквозь поток идущей вниз детворы, сбежала на третий этаж и принялась колотить в двери, поднимая людей.

То же самое она проделала на всех остальных этажах и, очутившись на тротуаре, с удовлетворением отметила, что машины возле дома уже нет.

Откуда-то с другого конца улицы послышался вой пожарной сирены. Языки пламени уже начали выбиваться из окон всех пяти этажей дома.

Подбежала тетя Летти.

— Ох, девочка, а я уж думала, что ты там осталась!

— Все в порядке, — сказала Руби. Пожарные машины были уже в квартале от них. — Все вышли?

Тетя окинула взглядом столпившихся на тротуаре жильцов.

— Да вроде бы, — сказала она. — Дай-ка гляну. — И еще раз оглядела толпу соседей, тыча по ходу дела пальцем, будто пересчитывая. — Гариглов не видно.

Руби стояла, теребя висевший у нее на шее золотой медальон.

— Где они живут? — спросила она.

— На пятом справа, на эту сторону, — ответила тетя. Пожарные были уже совсем рядом. Руби бросилась в дом. Тетя закричала вслед: — Девочка, не ходи туда!

Из дома вышли Гариглы. Руби не появлялась. Тете Летти они сказали, что ее не видели.

Дом спасти не удалось. Через десять минут после прибытия пожарных крыша прогнулась и рухнула вниз, точно развалившееся суфле.

Жильцов оттеснили на другую сторону улицы, где полицейские со скучающим видом стали задавать им вопросы.

Увидев, что рухнула крыша, тетя Летти, закрыв лицо руками, запричитала:

— О Боже! Ах, моя бедная Руби! Ах, моя деточка!

Священник Гораций К.Уизерспул, одетый в итальянский костюм из серого букле, обнял ее за плечи и утешающе проговорил:

— Все образуется, миссис Джексон.

При этом его глаза скользили по толпе жильцов, будто он их пересчитывал.

Часом позже обвалились внутрь стены дома. Пожарные, поливавшие дом с дороги и расположенных по обе стороны соседских зданий, выкачали на него тысячи тонн воды, но к развалинам нельзя было подойти еще часа два. Потом они обшарили руины, и, только когда наступило утро, один молодой пожарный, который копался в полуподвале, нашел тело. Его сопровождал фоторепортер из ньюаркской «Пост-обсервер», которую недавно обвинили в «бесчувственном» отношении к черной общине и которая вслед за этим выделила специального фоторепортера для съемок пожаров в местах компактного проживания черного населения. Для того, чтобы принять решение, какие пожары следует снимать, а какие нет, редакционному совету потребовалось две недели. Нужно было определиться, что считалось «бесчувственным» отношением: то ли отсутствие интереса к пожарам и жертвам — выходило вроде бы так, что трупы негров считались недостойными того, чтобы попасть в обзор новостей; то ли наоборот, желание публиковать подобный материал — тогда выходило будто бы негры удостаивались чести попасть в обзор только после смерти. И главный редактор принял решение: никаких фотосъемок на пожарах с жертвами, если жертв будет менее трех человек.

Этот пожар, похоже, обошелся без жертв, а потому молодой фоторепортер оказался в полуподвале вместе с пожарным-новобранцем в поисках какого-нибудь интересного материала. Там он и зацепился ногой за нечто длинное и округлое, сплошь почерневшее и обугленное, напоминавшее своей формой бейсбольную биту. Фоторепортер нагнулся, чтобы рассмотреть получше.

И тотчас же резко выпрямился.

Это была рука.

Молодой пожарник позвал подмогу, и они принялись откапывать из-под обломков останки.

А репортер все твердил:

— Это я наткнулся на его руку. Это была его рука.

— Это не обязательно «его» рука, — сказал один из пожарных.

— Его, его. Я же об нее споткнулся, — настаивал репортер.

— Это не обязательно «его» рука. Это просто «чья-то» рука. Пока труп не будет опознан, не известно, «его» это рука или «ее».

Когда они докопались до трупа, определить, мужчина это или женщина, было совершенно невозможно: настолько все обгорело.

Фотограф был в растерянности. Обнаружен труп. Но одна жертва не позволяла делать снимок для ньюаркской «Пост-обсервер». Однако если он вернется в редакцию, не сделав снимка, а потом в руинах обнаружат еще две жертвы, то окажется, что это был пожар с тремя жертвами, на котором следовало сделать снимок, и тогда его съедят за то, что он его не сделал.

Все сомнения разрешил пожарный, перевернувший труп. Под ним что-то заблестело. Оказалось, это был золотой медальон — тонкая трапециевидная пластинка с диагональной прорезью.

Фотограф сделал снимок этого медальона. Никаких других жертв в развалинах обнаружено не было, а загадочный медальон настолько заинтриговал редактора, что тот поместил снимок на первой странице газеты. Летти Джексон ни полиция, ни газетчики ни о чем не спросили. Труп остался неопознанным.

Римо проснулся от ярких лучей солнца, светившего в его выходившее в парк окно на четвертом этаже. Из окна была видна скамейка, на которой он провел в размышлениях почти всю ночь. Урна, стоявшая возле скамейки, была по-прежнему полна, и из нее виднелись желтые подошвы втиснутых туда ботинок. От этого дополнения к пейзажу у Римо потеплело на душе. Что может быть лучше, чем начинать новый день с созерцания чудесного пейзажа!

И хотя Римо не был голоден и вообще ел мало, тем не менее, заказал принести в номер изжаренную по-домашнему яичницу-болтунью из полдюжины яиц с двумя кусочками бекона, гренок и большую чашку кофе. Немного подумав, прибавил к этому еще кувшин бутылочной воды и порцию риса без специй. И газету.

Так ли завтракают нормальные люди? А почему бы и нет? Он долго раздумывал над этим ночью и не нашел причин, по которым должен был считать себя ненормальным. Пусть в его детских воспоминаниях было мало приятного, пусть большую часть своей жизни он посвятил государственной службе, которая была ему совсем не по душе, однако он не ощущал необходимости убивать, как Чиун. Он мог бы заниматься совершенно иными делами. Правда, назвать что-либо конкретное Римо затруднялся.

До того, как ему принесли еду, — на огромном подносе, стоявшем на передвижном столике, где рядом с тарелкой лежала аккуратно свернутая газета, — Римо успел принять душ. Дав официанту десять долларов на чаи, он с жадностью посмотрел на яичницу с беконом и кофе, после чего положил себе на тарелку риса и упрямо принялся жевать, запивая каждый глоток. Развернув газету, увидел на первой странице снимок и вздрогнул.

На снимке был золотой медальон, изображавший символ Синанджу, — трапеция с косой прорезью.

Торопливо прочел статью о пожаре в жилом доме в районе Сентрал-уорд. Жертвой оказалась женщина, личность которой установить не удалось; медальон был обнаружен под трупом. Пожар, по заявлению пожарных, явился следствием поджога, поскольку возгорание произошло в четырех разных местах.

Символ Синанджу. Но кто? Откуда? Он никогда не видел такого медальона, а о существовании этого символа знали только он и Чиун. Он и Чиун... и, возможно, Руби.

Оттолкнув от себя тарелку с рисом, Римо сел на кровать, взял телефон и набрал номер гостиницы «Норфилд», находившейся в прибрежной зоне Нью-Джерси.

Когда дежурный ответил, спросил:

— У вас еще проживает мистер Чиун, пожилой азиат?

— Да, — ответил дежурный. — Вас соединить?

— Нет, нет, нет. Мне нужно, чтобы вы ему кое-что передали.

— Но почему бы вам не поговорить с ним самому? Я как раз только что видел, как он поднялся к себе в номер.

— Потому что, если вы меня с ним соедините, он вдребезги расшибет телефон. Так что сделайте, как я прошу. Это будет стоить двадцать долларов.

Ответ дежурного прозвучал недоверчиво.

— Вы намерены переслать их мне по телефону?

— Вам вручит их Чиун. Вы только сделайте, что я вас прошу. Потому что, если мне придется ехать к вам самому, в награду вы получите нечто совсем не похожее на двадцать долларов, приятель.

— Ну, хорошо, — недовольно сказал портье. — Что ему передать?

— Поднимитесь к нему и скажите, что звонит Римо.

— Римо?

— Да. Римо. Скажите ему, что я у телефона, и тогда, после того как вы ему позвоните, он уже ответит, не обрывая телефонный провод.

— Ладно, — сказал портье. — Подождите. — Спустя три минуты портье вернулся. — Я ему передал, — сказал он.

— И что он ответил?

— Что у него нет секретарей. Что он не намерен целыми днями сидеть и отвечать на телефонные звонки. Спросил, какой еще Римо. Сказал, чтобы вы написали ему письмо. Говорить он с вами не желает. Приплел что-то насчет свиного уха. В общем, вот так.

— Ладно, — сказал Римо. — Тогда поднимитесь к нему еще раз...

— Минуточку. Сколько раз я должен ходить за двадцать долларов?

— Это уже пятьдесят, — сказал Римо. — Поднимитесь и скажите ему, что Римо говорит, что это очень важно. Речь идет о Руби.

— Ну, не знаю. Вид у него был явно недовольный.

— А у него никогда не бывает довольный вид. Пятьдесят долларов.

— Ну ладно.

И портье снова положил трубку на стол. Вернувшись, сообщил:

— Он сказал, что сделает исключение из своих незыблемых правил и будет с вами говорить.

— Прекрасно.

— А как я получу свои пятьдесят долларов?

— Я скажу Чиуну, чтобы он вам их дал.

— Я так и знал, что будет нечто подобное.

— А в чем дело? — спросил Римо.

— Я видел, как ведет себя этот Чиун. Вчера он спустился к ленчу. Заказал воды. Никому не позволил сесть за его столик. А когда уходил, обошел все столы и собрал всю сдачу, которую оставили на чай официантам. Так что я вряд ли дождусь от него пятьдесят долларов.

— Можете не сомневаться, — сказал Римо. — Я проверю, чтобы он это сделал.

— Ладно, только я сомневаюсь, — проговорил портье. — Подождите, я вас соединю.

Римо услышал щелчок и потом зуммер вызова внутреннего абонента.

Чиун поднял трубку, когда прозвучало по меньшей мере десять гудков. Как обычно, он не отозвался, не назвал себя. Просто поднял трубку и молча ждал.

— Чиун, это Римо.

— Какой Римо?

— Ладно, Чиун, кончай валять дурака. Это я.

— Я как-то знал одного Римо, — сказал Чиун. — Это был неблагодарный негодяй. Кстати сказать, твой голос чем-то напоминает его. Ты так же гундосишь, как и все белые. В особенности американцы.

— Послушай, Чиун, я готов выслушать твое нытье, потому что должен сообщить тебе кое-что важное.

— Тот Римо тоже всегда говорил, что хочет сообщить мне нечто важное, но потом оказывалось, что это была какая-то ерунда.

— Чиун, это касается Руби.

Чиун молчал, ожидая, когда Римо что-нибудь добавит.

— Ты дарил ей медальон?

— Нет, — ответил Чиун.

— О...

— Но он у нее был, — продолжал Чиун. — Она выиграла его у меня в карты. Смошенничала. Никогда не прощу этой женщине.

— Золотой медальон с эмблемой Синанджу?

— Да.

Римо издал протяжный, исполненный муки стон.

— А что случилось с моим медальном? — спросил Чиун.

— Да не с медальоном, а с Руби. По-моему, она погибла.

— Вместе с медальоном?! — воскликнул Чиун.

— Да оставь же ты в покое свой чертов медальон! — огрызнулся Римо. — Я говорю, что Руби, наверно, погибла. На месте пожара нашли труп женщины, и у нее был такой медальон.

— Это ужасно, — сказал Чиун.

— Дай дежурному пятьдесят долларов, — сказал Римо.

— Ну да, конечно. Одной медальон, другому пятьдесят долларов. Ты, должно быть, считаешь, что мне деньги некуда девать.

— Сделай, что я прошу. Дай ему пятьдесят долларов и оставайся на месте еще некоторое время. Как только разузнаю что-нибудь еще, дам тебе знать.

Чиун повесил трубку, даже не ответив.

Секунду Римо смотрел на умолкнувший телефон, затем начал было набирать другой номер, но положил телефон на место и вернулся к столу, на котором стоял его завтрак, и еще раз прочитал статью в «Пост-обсервер». Они предполагали поджог, но поджог этот был какой-то странный. Очаги пожара были обнаружены в четырех разных местах, и при этом никаких признаков применения каких-либо зажигательных средств.

Римо задумался. Судя по тому, как был осуществлен поджог, на хулиганство это не похоже. Хулиган поджигает и тут же уносит ноги. Поджог в четырех местах свидетельствует о том, что это дело рук профессионала, но кому могло понадобиться спалить старый жилой дом? Версия о том, что это мог сделать хозяин дома с целью получения страховки, предварительно тайком вывезя из дома ценное оборудование и продав его, отпадала. Сумма страховки за сгоревшую ньюаркскую многоэтажку не покрыла бы и стоимости дверной ручки.

Так кто же? Зачем?

Подойдя к телефону, Римо набрал номер 800 — условный для данного города код. Это было прикрытие под видом коммерческого агентства знакомств для любителей острых ощущений.

— Привет, любовничек, — раздался женский голос автоответчика с придыханием.

— Алло, — ответил Римо. — Я бы хотел купить плуг.

— Если ты трепещешь от желания так же, как и я, то тебе просто нужна пара.

— Вообще-то я хочу еще раз послушать «Семейство Патридж», — сказал Римо.

— Вот, послушай, — отозвался автоответчик, и после короткой паузы раздалось прерывистое дыхание женщины, бормотание мужчины и затем шепот женщины: «Не останавливайся. Еще, еще, еще!» — и, когда эта порнография пошла дальше, Римо отчетливо проговорил в трубку:

— Пять, четыре, три, два, один.

Запись закончилась. Послышался зуммер, и в трубке раздался голос доктора Харолда В.Смита.

— Да?

— Смитти, должен признаться, что ваше новшество мне понравилось больше, чем набившие оскомину телефонные молитвы.

— А, это вы Римо. В чем дело? — проговорил Смит, и его всегда холодный тон показался еще прохладнее, чем обычно.

— Где Руби? — спросил Римо.

— А разве вы не знаете? — спросил в ответ Смит.

— Если бы знал, не спрашивал.

— Она уехала. Когда я вчера вернулся сюда, ее уже не было. Я подумал, что вы к этому тоже причастны.

— Не было никакой нужды советовать Руби убраться, поскольку уже и так запахло жареным. Она звонила?

— Нет.

— Не знаете, куда она могла уехать?

— К себе в Норфолк она не поехала, — сказал Смит. — Это я уже проверил.

— А куда еще она могла поехать?

Он совершенно ясно представил себе, как Смит пожимает плечами.

— Да куда угодно. У нее есть родственники в Ньюарке. Не знаю. А что? Вы решили снова приступить к работе?

— Пока еще нет, — ответил Римо.

У него неприятно засосало под ложечкой. Он все больше и больше склонялся к мысли, что найденное на пожарище до неузнаваемости обгоревшее тело принадлежало Руби — молодой, красивой, полной жизни Руби, которой все, что надо было от жизни, это просто жить. И во второй раз за последние двенадцать часов Римо ощутил, как им овладевает всепоглощающее чувство скорби, еще более тяжелой от того, что налагалось оно на воспоминания о пережитом. Минувшей ночью его печаль была о себе самом, от сознания того, что детство уже никогда не вернуть. Эта же печаль была более глубокой и исходила из понимания того, что нельзя вернуть жизнь Руби. И во второй раз за двенадцать часов его печаль дала толчок новому чувству — гневу.

— Смитти, — сказал он, — это очень важно. У вас в компьютерах есть что-нибудь о поджогах?

— Я могу расценить это как ваше возвращение к работе?

— Смитти, не нужно со мной торговаться. Есть там что-нибудь о поджогах?

И было в голосе Римо что-то такое, что заставило Смита сказать:

— О каких поджогах? О не совсем обычных? С особой спецификой?

— Да как сказать, — проговорил Римо. — Что-то вроде нескольких очагов возгорания в одном здании. Без всяких признаков применения горючих веществ и в таком духе.

— Подождите, — сказал Смит, — не вешайте трубку.

Римо живо представил себе, как Смит нажимает кнопку, и перед ним поднимается консоль с дисплеем и клавиатурой управления компьютером. Он видел, как Смит вводит в машину информацию и, откинувшись на спинку стула, ждет, когда гигантский банк данных КЮРЕ, шаря в своей памяти, начнет выдавать ему то, что совпадало в его памяти с тем, что было нужно Смиту. Смит взял трубку через полторы минуты.

— За последние два месяца такого рода пожаров было пять, — сказал он. — Первые два в Вестчестер-каунти. Неподалеку отсюда. И три в Норт-Джерси.

— Считайте, уже четыре, — сказал Римо. — Есть какие-нибудь соображения по поводу того, кто это делает?

— Нет. Никаких свидетелей. Никаких улик. Ничего. А что? Почему вас это так интересует?

— Потому что я должен за это кое с кем рассчитаться, — ответил Римо. — Спасибо, Смитти. Я дам о себе знать.

— Это все, что вы хотели мне сказать? — спросил Смит.

— Да. Насчет Руби можете больше не беспокоиться и отозвать ваших ищеек.

— Не понимаю, — сказал Смит. — Что это значит?

— Не волнуйтесь, — ответил Римо. — Просто нужно отдать дань другу.

— Римо, — сказал Смит.

— Да?

— У нас нет друзей, — сказал руководитель КЮРЕ.

— А теперь стало еще на одного меньше, — сказал Римо.