"На линии огня" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава пятая

— Сколько же еще. Господи, сколько же еще?!

— Сколько же еще? — подхватила паства.

— Сколько же еще. Господи, будешь ты насылать напасти на нас, бедных негров?!

— Сколько же еще? — вторила паства. Святой отец, доктор Гораций К.Уизерспул, стоя за кафедрой, обозревал прихожан — сто двадцать человек, из которых сто были женщины, и двадцать мужчины старше шестидесяти пяти. Он стоял, театрально воздев руки над головой, и его золотые с бриллиантами запонки в сверкающих белизной манжетах, выпроставшихся из рукавов черного мохерового пиджака, тоже сверкали в лучах воскресного солнца, как старомодные поддельные побрякушки.

— Еще одна ушла от нас! — воскликнул он.

— Аминь! — отозвалась паства.

— Новый пожар унес еще одну из нас! — продолжал святой отец доктор Уизерспул.

— Унес одну из нас, — нараспев вторили прихожане.

— Мы не знаем кого! — пастор сделал паузу. — Мы не знаем, как это произошло! И мы должны спросить себя, была ли она готова к встрече с ее Создателем! Была ли она готова?!

— Была ли она готова? — эхом подхватили голоса.

— Когда мы узнаем, кто она такая, узнаем ли мы и то, что она не забывала о тех, кого покинула?!

Оглядевшись вокруг, святой отец сложил руки на краю кафедры и окинул свою паству открытым взглядом, слегка склонив при этом голову вправо и скосив глаза.

— Или же эта несчастная покинула сей суетный мир и удалилась к Господу, Богу нашему, не оставив после себя тем, кто ее любил, ничего, кроме долгов, неоплаченных счетов да бесконечно напоминающих о себе кредиторов?! Что нам осталось?!

Он еще раз окинул взглядом собрание.

— Мы всегда должны помнить, что, когда Бог призовет нас, мы должны быть готовы к встрече с Ним! Но, уходя, мы не должны забывать о тех, кто остается здесь! Мы желаем встречи с Господом, мы желаем, чтобы при этой встрече мы могли бы с улыбкой встретить взгляд великого Господа и сказать ему: «О Господи, я поступил достойно с теми, кто остался там. Я оставил им все, в чем могут испытывать нужду. Я оставил им страховку, и, когда они будут меня хоронить, им не придется продавать для этого мебель или еще что-нибудь, они просто получат деньги по страховому полису и таким образом будут иметь средства...»

Он сделал паузу.

— Будут иметь средства, — подхватила толпа.

— Вполне до-ста-точ-ны-е средства, — добавил Уизерспул, произнеся по слогам слово «достаточные».

— Достаточные средства, — повторила толпа.

— Для моего погребения. И в этом страховом полисе упомянута Первая Евангелическая Абиссинская Апостольская Церковь Добрых Дел с ее пастором, святым отцом доктором Горацием К.Уизерспулом, чтобы и они могли достойным образом совершить свое дело, Господи! — Он снова окинул взглядом присутствующих.

— И тогда справедливый Господь скажет: «О, блаженна будь, дочь моя, и пребудь со мной, потому что ты совершила богоугодный поступок и выказала великодушие и добродетель, и мне остается только пожелать, чтобы каждый поступал по подобию твоему и все вы могли бы пребывать со мной в вечности...»

— В вечности, — подхватила толпа.

— И в радости, — добавил Уизерспул.

— И в радости, — повторили эхом голоса.

— Получая страховые премии на поддержку ваших семей и нашей церкви, — прибавил Уизерспул.

— На поддержку наших семей, Господи, — подхватила паства.

— Аминь! — закончил Уизерспул.

Выпуская прихожан через заднюю дверь, он обеими руками — кому правой, кому левой — каждому пожимал руку и при этом совал — кому в сумочку, кому в карман — рекламный листок компании «Большой шлем», страховавшей от несчастных случаев, попутно объясняя, как всего за семьдесят центов в день, без медицинского освидетельствования, заключить бессрочный договор о страховании жизни на сумму 5000 долларов. К каждому рекламному листку прилагался уже частично заполненный бланк, согласно которому 2500 долларов от суммы страховки предназначалось в пользу святого отца доктора Горация К.Уизерспула, пастора Первой Евангелической Абиссинской Апостольской Церкви Добрых Дел.

Когда вышел последний прихожанин, Уизерспул закрыл дверь церкви и направился обратно к алтарю, насвистывая «Мы все одна семья».

В дверях расположенной за алтарем комнатушки он остановился. Там, на столе, сидел какой-то белый и просматривал спортивный раздел «Нью-Йорк-ньюс», где святой отец доктор Уизерспул кружочками отметил бейсбольные команды, на которые в этот день сделал ставки.

— Я бы не стал ставить на «Красные носки», — проговорил человек. — У них экзамены на носу, и ставить девять, чтобы выиграть пять, по-моему, не имеет смысла.

— Кто вы такой? — спросил Уизерспул, подумав, уж не из городского ли отдела по борьбе с игорным бизнесом этот белый.

— Мне стало известно о вашем интересе к страхованию, — сказал белый.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — ответил Уизерспул, слегка подавшись назад.

Белый встал и продолжал говорить, не обращая внимания на слова священника.

— Я представляю страховую компанию «Это твой последний шанс, болван», и у меня есть чудесный страховой полис, который совершенно бесплатно предоставит вам гарантию того, что вы будете жить.

Уизерспул скосил глаза. О таких страховых полисах он еще не слыхал.

— Жить? — переспросил он. — И как долго?

— Достаточно для того, чтобы увидеть, как потеряют блеск ваши запонки, — ответил Римо. — А в качестве взноса от вас потребуется только одно: сказать мне, кому вы заплатили за то, чтобы сгорел этот дом.

Римо улыбнулся. Уизерспул нет.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сказал он, не сомневаясь, что этот парень был следователем по делам, связанным со страховым бизнесом.

Он упорно не желал понять, о чем говорит этот человек. Он продолжал упорствовать, даже когда его затолкали в багажник взятой напрокат машины, и, хотя понимал, что водитель не может его слышать, на протяжении двадцати минут продолжал кричать, что ничего об этом не знает, пока не услыхал, что машина свернула на посыпанный гравием проселок.

Он не знал, что было на уме у этого ненормального, но, во имя Господа, неужели тот не соображает, что стает с его мохером? Ведь если только на его попадёт какое-нибудь масло — пропал костюм! Пятьсот долларов коту под хвост. Ну, дайте ему только выбраться отсюда, уж он врежет этому белому ослу!

Когда багажник открыли, он заморгал от полуденного солнца и, выбравшись на волю, размахнулся, чтобы треснуть белого по голове. Но удар прошел мимо, и его, развернув кругом, схватили за ворот и куда-то поволокли.

— Вы очень неаккуратно обращаетесь с моей одеждой, — посетовал Уизерспул.

— Там, где ты будешь, — сказал Римо, — она тебе не понадобится.

Уизерспул не мог повернуть голову, но, глянув по сторонам вытаращенными глазами, увидал, что они находятся на территории большого нефтеочистительного завода, который стоял у северной заставы на выезде из Нью-Джерси, неподалеку от аэропорта.

Белый сумасброд тащил его к одной из дымовых труб, выбрасывавших газ, сгорающий в процессе очистки. Выгнув шею, служитель церкви увидел верхушку шестидесятиметровой трубы и вылетающий оттуда высоченный огненный факел, горящий двадцать четыре часа в сутки. Когда они оказались у самого основания выложенной из кирпича трубы, Уизерспул подивился, зачем этот белый его сюда притащил. Но удивление его было недолгим, поскольку он вдруг оторвался от земли, а белый, левой рукой держа его, а правой хватаясь за трубу и упираясь на нее ногами, полез вверх по ее совершенно гладкой стенке.

Уизерспул так испугался, что не успел даже удивиться тому, как этот белый мог взбираться по этой совершенно гладкой чуть наклонной поверхности; он чувствовал спиной шершавый кирпич, а когда посмотрел вниз, увидел, что находится уже метрах в тридцати от земли. И тут он начал молиться, впервые за долгие годы, и молитва его звучала так: «О Господи, я не знаю, чего хочет этот ненормальный, но сделай так, Господи, чтобы он не спешил и случайно не сорвался».

Через несколько минут Уизерспул был уже у самого края трубы и ощутил жар, исходивший из потока горящего газа. Затем почувствовал, как белый подбросил его кверху и отпустил. Уизерспул, выбросив руки вверх, ухватился за край трубы и повис, дрыгая ногами в воздухе.

— Не дергайся, — сказал Римо. — Так труднее держаться.

Уизерспул посмотрел вверх. Римо сидел на выступе, венчающем трубу, так спокойно, будто на скамейке в парке.

— Я не выношу пустоты! — сказал служитель церкви. — Спусти меня отсюда!

— Отпусти руки и моментально окажешься внизу, — ответил Римо.

Уизерспул еще крепче вцепился в кирпич.

— Что тебе нужно?! — спросил он.

— Повторяю вопрос: кого ты нанял, чтобы подожгли этот дом?

— Я не...

— Я тебя предупреждаю, святой отец, — перебил его Римо. — Еще раз соврешь, и я скину тебя в середку. Я это запросто могу сделать. Ну, так кто?

— А ты меня спустишь, если я скажу?! Он умоляюще посмотрел на Римо. Тот, пожав плечами, ответил:

— Не знаю.

— Если я скажу, ты меня не убьешь?!

— Не знаю.

— Ты не сбросишь меня в эту трубу?!

— Не знаю.

Уизерспул сглотнул. Пальцам было больно, он уже едва держался, ощущая животом тепло трубы.

— Ладно, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Договорились.

Римо улыбнулся.

— Кто?

— Его зовут Солли.

— А как фамилия? — спросил Римо.

— Он не сказал, — ответил Уизерспул. — Молодой белый парень. Солли. На вид лет двадцать восемь. Их двое.

— А кто второй?

— Я его не видел, только слышал о нем.

— И что слышал?

— Это мальчишка. Лет четырнадцати. Солли назвал его Спарки и сказал, что парень просто волшебник насчет устраивать пожары.

— Где ты познакомился с этим Солли?

— Он сам вышел на меня. Я дал знать, что мне нужен поджигатель.

— И он вышел на тебя?

— Да.

— Он местный? — спросил Римо.

— По-моему, нет. У нас была встреча в гостиной отеля «Робертc».

— Он там останавливался? — спросил Римо.

— Не знаю.

Уизерспул снова взглянул на Римо, который не сводил с него глаз.

— Подожди, — добавил Уизерспул. — Он подписывал в баре счет и поставил номер комнаты. Значит он там останавливался.

— Спасибо, святой отец, — сказал Римо и, соскользнув с выступа, спиной к трубе, стал спускаться вниз. — Vaya con Dios.

— Эй, погоди!

Римо остановился. Он был уже метрах в трех ниже Уизерспула, держась на трубе, как муха на стене.

— Чего?

— Не можешь же ты меня здесь оставить!

— Это почему же?

— Это не... это не... это не гуманно!

— Бизнес есть бизнес, — ответил Римо и снова стал спускаться.

Спустившись еще метров на пять, он остановился и окликнул Уизерспула.

— Подтянись и сядь на выступ! Кто-нибудь тебя увидит, — сказал он.

— Спасибо, — отозвался Уизерспул. — А что толку? Как на это посмотрят? Духовное лицо верхом на дымовой трубе!

— Ты спокойно можешь сказать, что тебя толкнул на это дьявол, — ответил Римо и продолжил путь вниз почти бегом, словно приклеиваясь каблуками к малейшим неровностям кирпичной кладки, служившим ему ничуть не хуже широких ступеней.

Спустившись на землю, он поднял голову и помахал Уизерспулу, который уже сидел своей широкой задницей на выступе трубы, стараясь держаться подальше от внутреннего края, дабы не подвергать свой зад воздействию горящего газа.

Римо на его глазах сел в машину и тронулся в обратный путь.

По дороге ему еще предстояло сделать две остановки.

Управляющий говорил Римо, что да, он понимает, насколько это важно, и тем не менее не может позволить Римо взглянуть на счета других постояльцев, поскольку это, так сказать, противоречит правилам гостиничного бизнеса и что этого, ну, просто нельзя делать.

После чего упал в кресло, утратив способность двигаться, а Римо принялся за просмотр счетов.

Один из них оказался на имя Солли Соломона. Это было единственное, что более или менее подходило.

— А этот Солли Соломон, — обратился Римо к управляющему, — как он выглядел?

Управляющий попытался открыть рот, но у него ничего не получилось.

— А, — сказал Римо и, оторвавшись от шкафа с папками, подался вперед и коснулся какой-то точки на шее управляющего.

Теперь тот мог говорить, но по-прежнему не мог двигаться.

— Молодой парень, лет тридцати, среднего роста темноволосый.

— С ним был мальчик?

— Да. Худенький такой паренек. Лет тринадцати. Все время зажигал спички и бросал их в мусорные корзины Производит впечатление умственно отсталого.

Римо кивнул. Затем положил все счета Солли Соломона в большой конверт и двинулся к двери.

— Эй, подождите! — окликнул его управляющий.

— Что?

— Я не могу двигаться! Не можете же вы оставить меня в таком положении!

Римо кивнул головой.

— Через пятнадцать минут все пройдет. Расслабьтесь и отдохните. Зато потом вы будете чувствовать себя великолепно.

Выйдя на улицу, Римо подошел к ближайшему из выстроившихся в желтую линию такси и, нагнувшись к открытому окошку справа от водителя, спросил:

— За город поедете?

— Если цена подходящая.

— Рай, Нью-Йорк.

— Это далеко, — сказал водитель.

— Сто долларов.

— Цена подходящая, — сказал водитель.

Римо подал ему конверт.

— Это надо отдать лично в руки доктору Харолду Смиту в санатории Фолкрофт, что в поселке Рай под Нью-Йорком. Понятно?

— Понятно. Должно быть, что-то важное.

— Не слишком.

— А где моя сотня?

Римо вручил ему новенькую стодолларовую банкноту. Пока водитель ее разглядывал, Римо посмотрел табличку с его именем, укрепленную над счетчиком. А когда таксист снова перевел взгляд на Римо, тот сказал:

— Теперь, Ирвинг, я знаю кто ты и номер твоей машины. И, если это не будет доставлено, я сделаю твою жизнь очень интересной.

Таксист бросил на него презрительный взгляд. Его правая рука инстинктивно потянулась через сиденье к гаечному ключу, который он всегда держал под рукой.

— Это какой же, интересной? — с усмешкой спросил он.

Римо просунул в окно обе руки, схватил ключ.

— А вот так, — сказал он и стал сгибать ключ. Толстая стальная рукоятка лопнула посередине, и Римо бросил обломки на сиденье.

Ирвинг посмотрел на ключ, на Римо и снова на ключ. И включил передачу.

— Рай, Нью-Йорк. Я поехал.

— Доктор Харолд В.Смит, санаторий Фолкрофт, — повторил Римо.

— Все понял, — сказал Ирвинг и, чуть помедлив, добавил: — Сегодня воскресенье. Он будет на месте?

— Он будет на месте, — сказал Римо.

Постояв у обочины, Римо проводил взглядом машину и направился в полицейский участок. Подойдя к зданию, долго стоял на другой стороне улицы. Оно ничуть не изменилось с тех пор, когда он патрулировал по городу и по несколько раз входил и выходил в эти двери. Оно не изменилось, а вот Римо изменился. Если раньше он видел перед собой только здание с широкими ступенями, то теперь было несколько иначе. Он на ощупь чувствовал износ ступеней, знал, с какой силой достаточно надавить, чтобы треснул камень. Он мог, глядя на эти старые стены, прикинуть с точностью до фунта усилие, которое необходимо для того, чтобы выскрести раствор между кирпичами. Ему была знакома и эта тяжелая деревянная дверь, но теперь, глядя на нее, он тотчас же представил себе, какой силы нужно нанести по ней удар, чтобы открыть, выбив замок.

Да, он был другой, а город совсем не изменился. Люди говорят, что нельзя вернуться в свой старый дом, но это неправда. Можно, просто дело в том, что, когда ты туда возвращаешься, то понимаешь, что дом этот вовсе не твой и никогда твоим не был. Дом свой человек носит в себе, в своей душе, отдавая себе отчет в том, кто он и что он.

Подумав обо всем этом, Римо задал себе вопрос: «И кто же я такой есть?» Но, прежде чем решиться на него ответить, перешел дорогу и вошел в участок.

Полицейский Каликано с давних пор являлся начальником отдела по борьбе с преступлениями против собственности. На это место его пристроил дядя, имеющий вес в политических кругах, и он выполнял свои обязанности ровно настолько, чтобы его не перевели на другую должность или не уволили.

Римо стал перед ним.

Каликано посмотрел на него. На какой-то миг могло показаться, что он узнал Римо, однако он тут же снова уткнулся в свои бумажки.

— Чем могу служить? — спросил он. Римо небрежно бросил на стол удостоверение сотрудника ФБР на имя Ричарда Квигли.

— ФБР, — сказал он.

Каликано исследовал удостоверение, проверил соответствие оригинала фотографии, после чего вернул удостоверение Римо.

— Значит, ФБР? Там я вас, наверно, и встречал. Лицо мне ваше вроде бы знакомо.

— Возможно, — согласился Римо.

— Чем могу служить?

— Я по поводу вчерашнего пожара. Мне надо взглянуть на медальон, который там нашли.

Каликано кивнул. Затем тяжело поднялся со стула и неуклюже двинулся к большому стеллажу с ячейками. Вытащив длинный серый конверт, проговорил:

— И чего это вдруг ФБР стало интересоваться пожарами?

Римо пожал плечами.

— Кое-что, связанное с налогами. Это оно?

Каликано открыл конверт с пробитыми в нем отверстиями и пропущенным через них красным шнурком.

— Да, — ответил он, затем вынул из конверта лист бумаги, еще один конверт — белый, поменьше — и добавил: — Только сначала распишитесь вот тут.

Римо взял ручку и уже хотел было поставить свою подпись, как вдруг поймал себя на том, что забыл указанную в удостоверении фамилию. Ричард. Ричард... И написал «Ричард Уильямс».

Не глядя на лист, Каликано положил его на стол и открыл белый конверт. Оттуда ему в руку выпал золотой медальон. Каликано подал его Римо. Римо взял медальон в правую руку, а конверт в левую.

Осмотрев медальон, подбросил его на ладони. Поднял, посмотрел на свет, будто бы исследуя на предмет выявления микротрещин, затем, кивнув головой, на глазах у Каликано бросил обратно в конверт, провел языком по отвороту, плотно прижал и отдал конверт полицейскому.

— Все, — сказал он. — Этого мне достаточно. — И развернулся, чтобы уйти.

Каликано опустил белый конверт обратно в большой и взял со стола лист бумаги, на котором расписался Римо. Но, взглянув на подпись, окликнул его.

— Эй, Уильямс!

Римо остановился и обернулся.

— Чего?

— По-моему, твоя фамилия Квигли. Так написано в твоем удостоверении, — проговорил полицейский.

Римо кивнул.

— Это старое удостоверение, — пояснил он и вышел на улицу, предоставив полицейскому в недоумении чесать за ухом, раздумывая над тем, почему физиономия и подпись этого Уильямса показались ему такими знакомыми. Как будто он когда-то знал этого человека. Но вот-вот должен был начаться бейсбольный матч, и Каликано, включив приемник, тотчас же забыл и о Римо, и о медальоне. Но позже, проснувшись среди ночи, вскочил с искаженным от страха лицом, как человек, которому явилось привидение. Некоторое время посидел неподвижно, прислушиваясь к биению сердца, отдававшемуся в висках, после чего сказал себе, что это просто глупо, что Римо Уильямс умер много лет назад, и дал себе слово больше не злоупотреблять лапшой под густым белым соусом, потому как после этого ему вечно что-нибудь мерещится. И снова улегшись, с улыбкой на губах, уснул.